CC BY
9
УДК 82-1 ББК 84-5
НАВСТРЕЧУ ЗИМЕ
СТИХИ
Беляева Валентина Ивановна,
поэтесса, писательница (г. Воронеж)
Ве1уаеуа V..1.
TOWARD THE WINTER
POEMS
«Мне нравятся поэтессы -Их чувственные стихи, Их странные интересы, Загадочные грехи».
Так сказал умнейший русский поэт Владимир Соколов о самом загадочном и волшебном явлении в мировой литературе - Женской Поэзии России.
И действительно, те немногие имена в русской поэзии сразу же стали ярчайшими бриллиантами в короне Мировой Поэзии. От Ахматовой и Цветаевой до Тушновой, Друниной, Румянцевой, Ахмадулиной и многих, многих других.
Какие стихи, какие судьбы! Они по-разному творили, по-разному относились к творчеству, стране, политике, любви, но отличало их одно: потрясающее женское самопожертвование и волшебная Вера в непобедимое торжество Любви.
Этим они так чудесно оттенили Великую Мужскую Поэзию, придали ей оттенки утонченности, нежности и чистоты.
О сегодняшней разнообразной женской поэзии современной России можно сказать только одно - именно женщины не сломались на этих переходных и трагических временах и, пожалуй, стали писать еще больше, восполняя своими душами и творчеством бесценный мостик через это бездушное заполитизированное время - к будущим временам. Честь им и слава за это!
Сегодня «Берегиня» представляет воронежскую поэтессу Валентину Беляеву.
Она работает в трёх жанрах - поэзии, прозе и публицистике.
Стихи, кажется, умышленно лишенные подлинно живых образов как собственной жизни автора, так и окружающей, отличаются самобытным творческим стилем и представляют какой-то неземной взгляд. В них явственно бросается в глаза распахнутое философское осмысление современных реалий и ориентиров нашего мира, словно отраженных в непрерывно меняющихся ракурсах своего рода мифических зеркал.
Итак, Валентина Беляева - на страницах «Берегини».
182
Лишь миг... Парящий лист на землю ляжет. Затихнет вихрь степенно над тобой. Зелёное Созвездие судьбой Безумным светом вспыхнет, уплывая, И что крадёт, увы, тебе не скажет. Осколками полуночную мглу Засыплет и в обычную золу Тотчас же превратится, остывая.
И дрогнет твердь у ног. И холод снежный Её немых отточенных камней Заглотит блеск и дым твоих огней, О грешных тайнах вскользь упоминая. А ты, вглядевшись в даль земли безбрежной Под жуткий вальс осеннего листа, Увидишь арки вечного моста, Бессмертия его ещё не зная.
Вина. Как воздаянье очагу. Тебя я слышу в отзвуках кричащих Оркестра на озябшем берегу, Где лишь - быльё торчащее в снегу Да кружево следов от ног собачьих.
Я здесь, в кругу отточенных вериг Твоих, моя Вина, из царских кузниц. А где-то в небесах чистейший миг Бросает в бездну времени свой крик Для нас с тобой одних - заблудших узниц.
Прощение божественных десниц? О нет! Могу ли я с душою сирой, К подножью алтаря склонившись ниц, Молиться, представляя блеск глазниц Моей звезды под вскинутой секирой?..
Тихий Шёпот. О нет, ты о нём не узнаешь. И, судьбе благодарен, спокойно черпаешь Океан небосвода в глазах у друзей. А мгновенье спустя за твоею спиною Тихий Шёпот крадётся слепой тишиною, Выжидая свой преданный час-фарисей.
Тихий Шёпот. Он знает тебя, он - бессмертен! Затаится неслышно, как замерший ветер, И в хрустальных слезах поклянётся в любви.
Ну, а ты помолчишь, словно инок смущённый, Светом чистой звёзды с головой облачённый, И не зная, что он весь - в твоей же крови.
И метнутся у глаз пожелтевшие листья, С молчаливой рябины багровые кисти Задрожат над твоею наследной скамьёй. Ты увидишь закат у родного порога И как в блеске его серебрится дорога
Под ногами твоими ползущей змеёй.
* * *
Предо мной были только лишь эти ступени. Я спускался по ним в золотые поля. Бледный ангел мелькнул, грохотала земля, Унося его лик за окном эшелона. Умолкало на ветвях берёз птичье пенье И пространство времён замедляло свой ход. Опускаясь на землю, темнел небосвод, Белый свет загоняя под крышу полона.
Дикий ветер кому-то кружась откликался -И рвалась завывая метель за спиной. Я стоял на уступе скалы ледяной И глядел на поля у её пьедестала.
Мне всё кажется - я по ступеням спускался. Гимн Вселенной пел тихий классический бас. А предавшее сердце металось у глаз И о вечности звёздной жестоко шептало.
Какие-то Тени под скрипы небесных карет, Неслышно вздыхая, идут. И внезапно, Увидя в безумном закате волнующий свет, Толпой непреклонной стремятся на запад.
Какие-то Тени, заметив, как в утренней мгле Звонарь к колокольне идёт торопливо, Прижмутся от страха к усыпанной пеплом земле И вдруг повернут на восток молчаливо.
Над Ними займётся огнём первозданный Восход, Увидит блестящие руки маэстро. И вдруг, замирая, услышит протяжный аккорд Из мрака времён крепостного оркестра.
А Тени сплошною стеной сквозь дыхание смут, Как притчи святые старинных преданий, По самому краю невидимой бездны идут С прекрасными ликами божьих созданий.
183
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
Под унылым дождём, слыша осень вполуха, По лоскутной грязи подмерзавшей листвы, На границе земли, далеко от Москвы, Шли навстречу зиме две слепые старухи.
Смычок в канаве тлеет и чадит, Мерцает как безумная Венера. И скрипка из обугленной фанеры Библейской купиной в руках горит.
* * *
Где-то тут был журавль с их наследной криницей, Что давно уж в кострах чьих-то тихо сгорел И сердца их, убогих, по-прежнему грел На исписанных мелко тетрадных страницах.
А старухи идут, гомонят - не глухие. Что с того, что за лесом укрылась заря? Вспоминают империю, бога, царя, Что дороги в России всё так же плохие.
Лунный блик заскользит на их сморщенных лицах, Чуть задержится бездной сомкнувшихся век. И расстелется холст, где сквозь пламя и снег Скачут конницы к небу в обеих столицах.
Там же - две гимназистки в пальтишках зелёных Прижимались к воротам кремлёвской стены Под десницей великой бессмертной войны, В блеске крови её на кипящих знамёнах.
И займётся огнём этот холст, где в разрухе, Оставляя следы в пепле древних мостов -Средь болотной грязи и замшелых крестов,
Шли навстречу зиме две слепые старухи.
* * *
Гранитные скалы, всё круче тропинка -Средь кедров и елей, берёз и ракит. Мужчина и Женщина, бросив свой скит, Спускались на Землю в порыве спонтанном. Чуть хрустнула первая снежная льдинка, И ровной чертой - сизой тенью столба -Версты у далёкой дороги судьба Их путь преграждала в безмолвии странном.
Дышала зима, и средь огненных листьев На Землю спускался тяжёлый туман. Мужчина и Женщина шли на майдан -Среди фонарей - на околице рая, Не зная его ни законов, ни истин.
А бедный Их ангел - меж звёздных пустот, Присев у распахнутых белых ворот,
Лишь горько заплакал, уже умирая.
* * *
То ль край земли, то ль сумрачная осень горизонта Крадётся в ноги волнами тропической змеи. И ветер под личиной королевского виконта Заиндевевшим в ночь песком летит в глаза мои.
Не ты ль, Скрипач, в канаву бросил фрак, Вон там, в развилке каменной дороги, Где тихо проскрипели чьи-то дроги И скрылись в лунном отблеске во мрак?
Не ты ль в обнимку с Бахом, мой старик, Полвека простоишь здесь, размышляя, Где свищет ветер, в праздности гуляя, Да слышится глухой совиный крик?
Вернёшься ли ты призраком туда, Где юный взгляд, увы, твой, слишком ярок, Уловит в темноте свечной огарок Средь вечных глыб заснеженного льда?
Ах, память! Ну, зачем же ей хранить Чистейший свет заоблачной десницы, Когда у ног - последняя граница, Которую тебе не преступить?..
Ах, этот возгоревшийся Восток - огонь десницы С кромешной тьмы заснеженных космических глубин! Я знаю! Перелистывая вечности страницы, Ты бросишь в грязь безмолвные горошины рябин.
Беспечно взглянешь, как за живописными холмами Ползёт к норе с багровым боком рыжая лиса. И как, сверкая утреннею влагой, древний камень С презреньем бросит взор в мои стеклянные глаза.
Отчаянно сорвавшийся клочок - времён безвестных -Восхода с ликом юного Геракла-бунтаря... И чистой бирюзовою глазурью дышит бездна Над мраморным распятием слепого фонаря.
Всё это было. Всё опять как встарь. «Прости же ты меня, раба, мой Отче»,
184
* * *
И пыль вдоль этих зарослей обочин, И мост, плывущий молча за рекой. Сгущаясь, снизойдёт на крышу хмарь, В окне сгорит созвездием мимоза И вдруг прошелестит тебе берёза: «Что делаешь ты здесь, слепой изгой?..»
Всё это было раньше, до меня. И кто-то в свет под лязги копий рвался, И глупо с рассечённым лбом метался, И солнце обнажённое встречал. И так же грелся, сидя у огня, Он - мой двойник в распахнутой рубахе. И вскоре шёл тропой к гранитной плахе
И свято, непростительно молчал. * * *
Что ты знаешь, скажи, о возвышенной грусти, Об огромной душе, охладевшей, пустой, О старинной иконе над свечкой святой И о времени этом в обличии монстра? Неужель ты не видишь, моё Захолустье -На ветвях молчаливых берёзовых крон -Эту белую-белую стаю ворон? Не ордынское ли золотое потомство?
И не ты ль эту землю, не зная гордыни, Сохранишь для свистящих имперских ветров -Вдоль обочин, долин и заросших бугров -Под крестами, вон там, у зелёного устья? И, в грязи утопающей вечной святыней, Как живое зерно на чужой борозде, Тихо дышишь, спустившись к болотной воде,
Не виновно ни в чём, ты - моё Захолустье.
* * *
Я знаю, ты вышел из мрака и мглы, Из стен среди поля застывшей золы, Где кружится вихрем густая позёмка, Протяжно вздыхает унылая мга И каждую ночь завывает пурга Над крышами изб и сараев посёлка.
Что делал ты там, при мерцавших свечах, Когда остывал угасая очаг? Как мог ты расслышать их - звёздные песни Своих как в безумстве сгорающих строк, Когда лишь безмолвный гранитный острог Тебя ожидает в задымленной бездне?..
А я? Что же я - из роскошных хором, Где льётся ручьями малиновый ром, Где светское общество миру известно? С Олимпа сошедшие братья, друзья, Артисты, поэты, цари и князья.
И только лишь там настоящая бездна. * * *
Там земли богаты ветрами, Немереных троп голытьба, С распахнутой дверью изба Таит, озираючись, вздохи. Дымится закат вечерами, Чуть слышен берёзовый скрип И ветхий заброшенный скит Стоит монументом эпохи.
Там вечный погост у ограды, Чуть клацнет железный затвор. И мутный бессмысленный взор Зеркальных осколков вселенной Уловит огни клоунады В пыли городских площадей И свет путевых фонарей Над челядью их соплеменной.
Там неба святая криница Никак не дождётся грозу. Дрожащие тени ползут Под стенами крепости молча. В полуночной тьме вдоль границы Ссыпает Луна изумруд. И Время разора и смут
Стекает под логово волчье .
* * *
Ты чувствуешь, как снова безмятежно дышит осень, Моя земля от пращура и мой живой исток? Качаются верхушки молчаливых древних сосен И с тихим звоном падают плоды с деревьев оземь, И огненной спиралью кружит мокрый лист у ног.
О чём он - этот ветер, вездесущ и нескончаем, Его невыносимый и хмельной истошный визг? И что таит в себе - Он, и безмолвен, и отчаян, Затерянный во времени, никем не замечаем, В цветках чертополоха за оградой - Обелиск?
185
О чём колокола звонят? Что влажные иконы Увидят в витражах - средь гордых шпилей крепостей? О, нет, совсем не горные заснеженные склоны, А только лишь несущиеся вниз по ним вагоны Из жёлтого металла в бездну мутных новостей.
Рассевшись на ветвях, встречает свет благословенный С горящими глазами золотое вороньё. Какое солнце! Родина - как целый мир вселенной. И снова предо мною этой данью откровенной -И падший крест, и жуткое величие твоё.
Серафим
Я шёл по Руси. Вдоль задымленных троп и полей, Вдоль трактов, считая дорожные вёрсты упорно. В горячей ладони сжимал уцелевшие зёрна И ел, окунаясь в дрожащий рассветный поток. Я шёл среди красных глазниц дотлевавших углей Как призрак безмолвно летящему ветру навстречу
И пил из ручьёв и озёр, оживлённых под вечер, А утром с надеждой стремился уже на восток.
Я видел, как таяли птицы, летя в облака, Ресницы берёз над водой, ослепительный иней, И снова без устали шёл неоглядной пустыней, Услышав какой-то неясный подземный раскат. Извилистой змейкой блестела на солнце река, Стрелой пролетел у лица дикий беркут внезапно. И я возвращался с трепещущим сердцем на запад, В далёком, но всё же отчётливом гуле армад.
А крылья уже волочились. В ночи под луной, С рождения помня прекрасное вечное имя, Под дикой скалою, в светящемся огненном дыме, Я свой человеческий облик стирал, словно грим. В пространстве моей бесконечной вселенной родной Зелёные звёзды горели, вздыхая тревожно. Я долго молился на мёртвой земле безнадёжно. И, Божий Посланник, рыдал как изгой-пилигрим.
ЖАЛОСТЬ БЫТИЯ
Странная, притягательная и порой страшная советская эпоха не оставляет в покое сознание интеллигенции. Многие, не поддающиеся логике, явления жизни интеллигентская мысль пытается уложить в понятные ей самой схемы и сентенции. Очень часто это не получается, и тогда советское время предается анафеме как годы жестокости и безумия. Таким путем идет самоуверенный либеральный ум, пытаясь быть единственным судьей прошедших десятилетий. Категорически не желая вглядеться в прошлое внимательным, сочувственным взглядом, он отказывается принять неразрывное соединение радости и скорби как универсальную сторону человеческого бытия. И, как следствие, поверяет ужасом и горем минувшую молодость наших дедов и отцов.
Рассказы Валентины Беляевой как будто отвечают такой либеральной формуле. Однако в них всегда присутствует некий внутренний стоицизм. Порой жуткие подробности скрыты от читательского зрения, о них можно только догадываться, отвлекаясь от переживаний главных героев сюжета, как в рассказе «Владимир», в котором давние годы коллективизации переплетены с современностью. И здесь сказывается очень важное для автора чувство такта повествователя, который не хочет поражать читателя чудовищной картиной из жизни укра-
инского села тридцатых годов, но твёрдо стремится распахнуть перед ним страницы истории страны.
Портрет военного лихолетья, спутавшего миллионы судеб, дан штриховым наброском в новелле «Две встречи». Основанный на реальных событиях, он свидетельствует, что жизнь не только жестока, но и милосердна, но формы этой «бытийной жалости» не могут быть измерены в координатах человеческого понятия о добре и зле. Многообразие бытия перемалывает человека, будто малое зернышко меж мельничными жерновами. На людском языке странные и как будто невозможные события получили название: «судьба».
Стиль рассказов Валентины Беляевой отличается своего рода литературной аккуратностью. В нем нет стихии нравов и неправильности разговорного языка, но присутствует русская письменная речь в ее богатстве и благородстве. На фоне загрязненной до предела современной лексики эти качества авторского письма кажутся едва ли не вызовом литературному плебейству. Тогда как стремление к прозрачности повествования определенно спасает сочинителя от столь распространенного в среде интеллигенции книжного снобизма.
Вячеслае Лютый, Член Союза писателей России
186
