CC BY
0
УДК 821.161.1.0
DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.07
К.В. Душенко
«НАВОДЯЩЕЕ УЖАС ДВИЖЕНИЕ»:
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ОБРАЗА ПТИЦЫ-ТРОЙКИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ И КРИТИКЕ
Аннотация. Лирическое отступление «Мертвых душ» о птице-тройке - одна из двух центральных метафор России и путей русской истории, наряду с образом пушкинского Медного Всадника. Однако неоднозначность этого образа долгое время оставалась на периферии общественного сознания. Пугающие, демонические обертоны гоголевского творчества вообще и фрагмента о птице-тройке в частности на первый план выдвинули мыслители Серебряного века (Д. Мережковский, Е. Трубецкой, В. Розанов и др.). На фоне революционных потрясений 1905-1907 гг. гоголевская метафора читалась уже не как дифирамб, а как грозное мистическое пророчество. С конца 1930-х годов птица-тройка становится частью официальной советской культуры, а полемика с гоголевским образом была, в сущности, полемикой с его официозно-патриотическим истолкованием. Предметом специального рассмотрения лирические отступления 11-й главы «Мертвых душ» стали лишь в конце XX в. В частности, М. Вайскопф поместил их в идеологический контекст эпохи, а М. Эпштейн сопоставил с колдовскими, «ведьминскими» мотивами более ранних сочинений Гоголя.
Ключевые слова: литературные пророчества; амбивалентные образы; русская историософия; Н.В. Гоголь; Д. Мережковский.
Получено: 20.02.2024 Принято к печати: 10.03.2024
Информация об авторе: Душенко Константин Васильевич, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник отдела культурологии ИНИОН РАН, Нахимовский проспект, д. 51/21, 117418, Москва, Россия. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-7708-1505
E-mail: kdushenko@nln.ru
Для цитирования: Душенко К.В. «Наводящее ужас движение»: переосмысление образа птицы-тройки в русской литературе и критике // Литературоведческий журнал. 2024. № 2(64). С. 136-156.
DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.07
Konstantin V. Dushenko
"A TERRIFYING MOVEMENT": RETHINKING THE IMAGE OF THE BIRD-LIKE TROIKA IN RUSSIAN LITERATURE AND CRITICISM
Abstract. The lyrical digression of Gogol's poem "Dead Souls" about the Bird-like Troika is one of the two central metaphors of Russia and the paths of Russian history, along with the image of Pushkin's Bronze Horseman. However, the ambiguity of this image remained for a long time on the periphery of public consciousness. The frightening, demonic overtones of Gogol's work in general and the fragment about the Bird-like Troika in particular were brought to the fore by the thinkers of the Russian Silver Age (D. Merezhkovsky, E. Trubetskoy). Against the backdrop of the revolutionary upheavals of 1905-1907 Gogol's metaphor was no longer read as a dithyramb, but as a formidable mystical prophecy. Since the late 1930s the Bird-like Troika becomes the part of official Soviet culture, and the polemics with Gogol's image was, in essence, a polemic with its official-patriotic interpretation. Lyrical digressions of the 11th chapter of "Dead Souls" became the subject of special consideration only at the end of the 20th century. In particular, M. Weiskopf placed them in the ideological context of the era, and M. Epstein compared it with the witchcraft, "witch" motifs of Gogol's earlier works.
Keywords: literary prophecies; ambivalent images; Russian historio-sophy; Nikolai Gogol; Dmitry Merezhkovsky.
Recived: 20.02.2024 Accepted: 10.03.2024
Information about the author: Konstantin V. Dushenko, PhD in History, Senior Researcher, Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences, Nakhimovsky Avenue, 51/21, 117418, Moscow, Russia. ORCID ID: https://orcid.org/0000-0001-7708-1505
E-mail: kdushenko@nln.ru
For citation: Dushenko, K.V. "'A terrifying movement': Rethinking the Image of the Bird-like Troika in Russian Literature and Criticism". Litera-turovedcheskii zhurnal, no. 2(64), 2024, pp. 136-156. (In Russ.)
DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.07
Лирическое отступление «Мертвых душ» о птице-тройке -одна из центральных метафор России и путей русской истории, наряду с образом пушкинского Медного Всадника. Обе метафоры явно амбивалентны1. При этом, в отличие от образа Медного Всадника, неоднозначность образа птицы-тройки долгое время оставалась на периферии общественного сознания.
Фрагмент о птице-тройке помещен в самом финале гоголевской поэмы, в конце ее 11-й главы. Первое лирическое отступление 11-й главы («Русь! Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека...») обрывается на самой патетической ноте; резкий стилистический перебив буквально сбрасывает читателя с неба на землю:
«.Какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!..
- Держи, держи, дурак! - кричал Чичиков Селифану.
- Вот я тебя палашом! - кричал скакавший навстречу фельдъегерь с усами в аршин. - Не видишь, леший дери твою душу: казенный экипаж!»2 [12, с. 221].
Далее читатель узнает неприглядные детали биографии Чичикова. В финале Чичиков неприметно исчезает, остается одна только птица-тройка, она же Русь.
Панегирик необъятности России, перед которой «посторани-ваются другие народы и государства», имеет резко сниженную параллель в гл. 5, в разговоре Чичикова с Собакевичем: «Чичиков <...> коснулся вообще всего русского государства и отозвался с большою похвалою об его пространстве, сказал, что даже самая древняя римская монархия не была так велика, и иностранцы справедливо удивляются.» [12, с. 100]. Рассуждения Чичикова как бы заранее пародируют финал поэмы, хотя едва ли таким было намерение автора.
С 1860-х годов отступление о птице-тройке стало включаться в школьные хрестоматии на правах стихотворения в прозе,
1 Амбивалентность Медного Всадника была еще более выражена в дореволюционных изданиях: строка «Россию поднял на дыбы» ошибочно публиковалась как «Россию вздернул на дыбы» и нередко цитировалась в таком виде вплоть до середины XX в.
2 Это происшествие с птицей-тройкой приводит на мысль позднейшее замечание Чехова: «Россия страна казенная» [36, с. 65].
нередко сконтаминированного с первым лирическим отступлением 11-й главы. Это, безусловно, самый известный прозаический фрагмент в русской литературе. Неискушенный читатель, а также школьные и концертные декламаторы читают его обычно с чувством патриотического воодушевления, не вглядываясь в настораживающие детали грандиозной гоголевской метафоры.
О ее источниках говорилось немало. Пока что отметим два наиболее несомненных: 1) песенная, лирическая тройка, появившаяся в русской поэзии в 1820-е годы [21; 22]; 2) сцены чудесных полетов в более ранних повестях Гоголя и прежде всего - гротескно-трагический финал «Записок сумасшедшего».
* * *
В первом отклике Белинского на «Мертвые души» (1842) фрагмент о птице-тройке приведен целиком, что само по себе знаменательно. Критик отмечал «высокий лирический пафос» лирического отступления, «эти поющие, гремящие дифирамбы блаженствующего в себе национального самосознания, достойные великого русского поэта» [4, с. 293]. Белинский был гегельянец; «блаженствующее в себе» означает у него лишенное рефлексии, но художественно оправданное выражение национального самосознания.
Тогда же славянофил Константин Аксаков задался вопросом (многократно возникавшим и позже), почему птица-тройка -олицетворение России - везет Чичикова. Его объяснение достаточно наивно: и Чичиков, и народ любят быструю езду, «здесь Чичиков, тоже русский, исчезает, поглощается, сливаясь с народом в этом общем всему ему чувстве» - чувстве, в котором выразилась «вся сущность (субстанция) русского народа» («Несколько слов о поэме Гоголя...», 1842) [1, с. 79]. Этот пассаж может служить иллюстрацией замечания Вас. Гиппиуса о том, что трагический пафос Гоголя славянофилам был чужд («Гоголь», 1924) [11, с. 118]. Впрочем, то же можно сказать едва ли не о всей русской критике до символистов.
Славянофильское истолкование поэмы Гоголя побудило Белинского пересмотреть оценку лирических отступлений «Мертвых душ»: «.Из поэта, из художника силится автор стать каким-то
пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм...» [4, с. 51]. Именно эта точка зрения возобладала у авторов западнической и демократической ориентации.
Всего через три года после выхода в свет гоголевской поэмы появилась ироническая перелицовка финала «Мертвых душ». Речь идет о заключительной главе (1845) повести Владимира Соллогуба «Тарантас». Герой, славянофильствующий помещик, замечтался в дороге и видит сон: «.Тарантас действительно становился птицей. Из козел вытягивалась шея, из передних колес образовывались лапы, а задние обращались в густой широкий хвост». Герой натыкается на чудовищ, в которых можно узнать аллегорические изображения помещиков из «Мертвых душ», а потом «мчится высоко-высоко по небесной степи» [34, с. 133, 136]. В конце концов птица-тарантас с ездоком, грезящим о прекрасном будущем России, опрокидывается в канаву.
Соллогуб пародировал славянофильские представления о России. Однако картины благоденствия крепостного люда под патронатом помещиков оказываются еще и ненамеренной пародией на второй том «Мертвых душ», разумеется, неизвестный в 1845 г.
А.Ф. Писемский, один из столпов «натуральной школы», решительно отрицал весь визионерский пласт поэмы, сводя его к неуместной дидактике, попытке «поучать русских людей посредством лирических отступлений и возгласов: "Ах, тройка, птица тройка"» (программное письмо к Ф.И. Буслаеву от 1 ноября 1877 г.) [29, с. 630].
Но самый заметный в русской литературе XIX в. отклик на метафору птицы-тройки - это, конечно, глава «Братьев Карамазовых» «Психология на всех парах. Скачущая тройка. Финал речи прокурора» (ч. IV, кн. 12, 1880). На процессе Дмитрия Карамазова к гоголевскому образу обращается прокурор в своей обвинительной речи, а затем адвокат. Оба они - представители нелюбимого Достоевским либерального направления, но первый в большей степени западник, тогда как второй изъясняется отчасти в славянофильском духе.
Для прокурора фрагмент о птице-тройке - «припадок младенчески невинного прекрасномыслия» либо вынужденная уступка цензуре. «Ибо если в его тройку впрячь только его же героев, Собакевичей, Ноздревых и Чичиковых, то кого бы ни посадить
ямщиком, ни до чего путного на таких конях не доедешь. <...> Не мучьте же Россию и ее ожидания, роковая тройка наша несется стремглав и, может, к погибели. И давно уже в целой России простирают руки и взывают остановить бешеную, беспардонную скачку. И если сторонятся пока еще другие народы от скачущей сломя голову тройки, то, может быть, вовсе не от почтения к ней, как хотелось поэту, а просто от ужаса - это заметьте» [16, с. 150].
Адвокат возражает: «.Не пугайте, о, не пугайте нас вашими бешеными тройками, от которых омерзительно сторонятся все народы! Не бешеная тройка, а величавая русская колесница торжественно и спокойно прибудет к цели» [16, с. 173].
Как видим, адвокату гоголевский образ едва ли не более чужд, чем прокурору: превращение птицы-тройки с ее «наводящим ужас движением» в величавую колесницу начисто снимает
мистический пафос гоголевского стихотворения в прозе.
* * *
Мыслители и поэты Серебряного века на первый план выдвинули пугающие обертоны фрагмента о птице-тройке, ранее почти не замечавшиеся. На фоне революционных потрясений 1905-1907 гг. гоголевская метафора читалась уже не как дифирамб, а как грозное мистическое пророчество.
Дм. Мережковский, по-видимому, первым указал на связь финала «Мертвых душ» с более ранними образами гоголевского творчества. «Тройка Хлестакова напоминает тройку Поприщина», и обе они - чичиковскую тройку. «Безумный Поприщин, остроумный Хлестаков и благоразумный Чичиков - вот кого мчит эта символическая русская тройка в своем страшном полете в необъятный простор или необъятную пустоту». Русь-тройка летит «к "черту", в пустоту, в "нигилизм", в ничто», «ужасной, неожиданной для самого Гоголя насмешкой звучит его сравнение России с несущеюся тройкой» («Гоголь: Творчество, жизнь и религия», 1906) [25, с. 226, 227].
Александр Блок вопрошал: «Что, если тройка, вокруг которой "гремит и становится ветром разорванный воздух", - летит прямо на нас? Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги
бешеной тройке, на верную гибель»3 («Народ и интеллигенция», опубл. в 1909 г.) [Блок, 1962, с. 328]. Здесь птица-тройка - метафора революции, грозящей гибелью всему образованному обществу.
Формулу Мережковского «необъятный простор или необъятная пустота» подхватил Евгений Трубецкой в статье «Гоголь и Россия» (1908). Согласно Трубецкому, пафос гоголевского лирического отступления - это пафос беспредельности России. «Но беспредельное - не содержание, а форма национального существования. Чтобы найти Россию, надо "преодолеть пространство", наполнить творческой деятельностью ее безграничный простор». «Вместо ответа на вопрос о цели Гоголь дает только изображение самого стремления к ней». У него «движение и есть то, что объединяет Русь в одно целое» (курсив в оригинале) [13, с. 475, 477]. В сущности, движение становится самоцелью, способом преодолеть необъятную пустоту пространства.
Тот же мотив необъятного простора, оборачивающегося необъятной пустотой, можно увидеть в известном стихотворении Андрея Белого «Отчаянье» (1908):
Довольно: не жди, не надейся-Рассейся, мой бедный народ! В пространство пади и разбейся За годом мучительный год!
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
[5, с. 160]
Однако известный критик Д.М. Овсянико-Куликовский по-прежнему видел в гоголевской метафоре безусловно позитивный символ: «.Великий художник внушает вам веру в прогресс, в движение вперед, в высокое призвание России. <...> .Летит стрелою тройка, знаменитая гоголевская "птица-тройка", летит, не смущаясь тем, что везет она не кого иного, как всего только -
3 «Бешеная тройка» у Блока появилась, по-видимому, под влиянием «Братьев Карамазовых», где она выступает в том же контексте.
Павла Ивановича Чичикова» («Психология мысли и чувства», 1909) [27, с. 166].
Хотя Василий Розанов не писал специально о птице-тройке, очевидно, что взгляд на финал «Мертвых душ» как на панегирик России был для него неприемлем. В его глазах Гоголь предстает прямо-таки демоном русской литературы и, более того, русской истории, чуждым христианству и положительным началам русской души. Не случайно и его определение Гоголя: «ужасный хохол», который «увидел русскую душеньку в ее преисподнем содержании» (письмо к П.Б. Струве от 6 февраля 1918 г.) [30, с. 680].
Н.А. Бердяев в статье «Духи русской революции», вошедшей в сборник «Из глубины» (1918), развивал сходные мысли. Гоголь для него «инфернальный художник». «Поистине есть в нем что-то жуткое», чего «совершенно не чувствовала старая школа русских критиков» [Н.В. Гоголь: pro et contra, 2009, с. 572, 575]. Это жуткое, колдовское, магическое начало Бердяев возводит к влиянию католичества на украинскую культуру, что очень близко к розановской формулировке «ужасный хохол». Позднее Андрей Белый писал о «фантасмагории уносящейся в никуда страшной тройки» («Мастерство Гоголя», 1934) [6, с. 257]. Однако предметом специального рассмотрения «колдовской» колорит фрагмента о птице-тройке стал лишь в наше время.
Эмигрантский литературный критик Константин Мочуль-ский назвал Гоголя «человеком, родившимся с чувством космического ужаса» («Духовный путь Гоголя», 1934) [26, с. 145]. Но фрагмент о птице-тройке можно рассматривать и как выражение своего рода историософского ужаса: «...Летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье» [12, с. 246]. Россия в 11 гл. «Мертвых душ» видится как почти пустое пространство, существующее вне истории. Именно так, только гораздо более критическим взглядом, смотрели на нее в 1830-е годы Мицкевич («Отрывок» из III части «Дзядов») и Чаадаев (первое «Философическое письмо»). По видимости мажорный финал поэмы не отменяет этого видения, а лишь затушевывает его.
* * *
В 1920 г. Н.В. Устрялов, основатель национал-большевизма, цитировал высказывание поэта Н. Минского: «.Россия - вся Россия целиком - тронулась с места и куда-то помчалась. И куда бы она ни мчалась - в бездну ли, или к новой жизни, - сила полета и опьянение полетом остаются те же» [35, с. 400]. Устрялов, справедливо усмотревший здесь отсылку к образу птицы-тройки, предсказывал:
«Раскроются подпочвенные токи. Остановится чудная тройка; сгустятся сумерки, и вылетит, шумя крыльями, сова Минервы4. Пробьет час торжества третьего измерения - "глубины".
Завершится великий период. Круг революции замкнется. реакцией. Творческой реакцией духа» («Из записной книжки 1920 года», 1920-1921) [там же].
Русская революция, понятая в духе национал-большевизма, должна, по Устрялову, привести к осуществлению пророчеств Гоголя и Достоевского: «На широкую историческую арену выйдет весь русский народ, каков он есть, со всеми своими особенностями, но уже без иллюзий детства и отрочества. Ему-то и предстоит сказать всемирно-историческое "слово", лишь предощущавшееся творчеством отроческого его периода» («Русская звезда», 1923) [35, с. 321].
Два с лишним десятилетия спустя эмигрантский критик Леонид Галич трактует ту же метафору в ином ключе: «Ленин подбирал вожжи, чтобы направить русскую птицу-тройку к социализму. Сталин держит путь к социализму, чтобы крепче и надежнее подобрать вожжи» [10, с. 2].
В советской печати вплоть до середины 1930-х годов отождествление птицы-тройки с советской Россией было скорее редкостью, например:
«- Гоголя. Гоголя помните? - надрываясь, кричал Платонов. - Эх, Русь! Тройка!.. Птица тройка!! Неправдой было, когда это писалось. Тогда Россия едва тащилась под царским ярмом. А вот теперь!..
4 Отсылка к знаменитому изречению Гегеля «Сова Минервы вылетает только с наступлением сумерек» («Основы философии права. Предисловие», 1821), т.е. мудрость (философия) осмысляет свершившееся, а не совершающееся.
Теперь это правда!..
- Ынтернацыонал... - с трудом выворачивал мудреное слово матрос Петренко» [33, с. 91].
«Но куда неслась эта птица-тройка, и почему она в своем быстром беге всегда была не на столбовой дороге исторического развития, а на проселочных путях истории? Ответ на этот вопрос дала Октябрьская революция, это она взяла новую Советскую Россию - эту гоголевскую птицу-тройку под уздцы и вывела ее на столбовую лорогу исторического развития» [8].
Чаще же птица-тройка служила символом технической оста-лости, например:
«Социалистическая машина - не птица-тройка, <...> она не терпит разболтанности, недисциплинированности, расхлябанности <...>» [19];
«.Отзвенели бубенцы помещичьей птицы-тройки <...>»
[15];
«Гоголь <...> понимал, что значит птица-тройка в эпоху железных дорог. Гоголь рождал птицу-тройку в "Записках сумасшедшего" и делал эту тройку символом России» [38].
В 1935 г. поэт Владимир Луговской объяснял писательской молодежи: «Для буржуазного поэта облик мира был до известной степени традиционен. Рядом были елочки к рождеству и птица-тройка, Куликово поле и Петр Великий со своей бронзовой змеей. Все это поколениями воспетое». Но СССР - страна новая и молодая; «нам, буквально, товарищи, восемнадцать лет», и нужно находить новые образы «для всего, что мы пережили, завоевали, сделали» [24, с. 186].
Тогда же критик Корнелий Зелинский писал: «.Образ русской отсталости <...> проходит красной нитью сквозь всю русскую литературу. <...> А когда писатель захотел дать какую-то патетику своей страны, как знаменитая "птица-тройка" Гоголя, символизирующая Русь, мчащуюся в неведомое, он забыл, что в тройку-то он посадил. Чичикова» [18, с. 20].
Однако три года спустя Зелинский за подобные взгляды был обвинен в «пропаганде бухаринской клеветы на русский народ» [9]. К этому времени все перечисленные Луговским символы старой России были реабилитированы, только рождественская елка стала новогодней.
Отныне птица-тройка - часть официальной советской культуры, наряду с образом Медного Всадника, также очищенным от инфернальных, пугающих коннотаций. «Мы, - утверждал публицист "Известий", - живем во времена, когда подлинно всё в мире отстает и остается позади от страны социализма <.>»; «Гоголь, когда писал о птице-тройке, видел перед собой вовсе не повозку, в которую запряжены горячие кони, - он говорил о духе великого народа, об исполинских силах его, ищущщих выхода, способных сотворить чудеса, поразить мир» [23].
Единственная иллюстрация к словарной статье «Птица-тройка» в справочнике Ашукиных «Крылатые слова» (1955) взята из статьи А. Караваевой в «Правде» от 5 мая 1946 г.: «"Птица-тройка" дорога нам как мечта, полет фантазии, как стон горя русской души в прошлом и как вера русского человека в великое грядущее родины, которое для нас стало настоящим» [2, с. 509].
Осторожную попытку указать на неоднозначность гоголевской метафоры предпринял Виктор Шкловский в 1960-е годы: «.Была птица-тройка, но странно было сказано о ней: ".летит с обеих сторон лес, с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком"» [37, с. 149]. Развивать эту тему критик, понятно, не стал.
Зато вопрос о странностях гоголевского образа возникает в рассказе Вас. Шукшина «Забуксовал» (1971). Совхозный механик Роман Звягин, слушая, как его сын зубрит «Птицу-тройку», «вспомнил, как сам он учил эту самую "Русь-тройку", таким же дуроломом валил, без всякого понятия, - лишь бы отбарабанить». «А кого везут-то? Кони-то? Этого. Чичикова?» «Русь-тройка, все гремит, все заливается, а в тройке - прохиндей, шулер.» «Другие державы дорогу дают. <.> А кто в тройке-то?» [39, с. 125-126]. Учитель, к которому Звягин идет за ответом, разъясняет: «Здесь -движение, скорость, удалая езда - вот что Гоголь подчеркивает» [39, с. 128.] Как видим, совхозный механик задается вопросом, который ставился уже при появлении гоголевской поэмы, а учитель не подозревает, что отвечает по Константину Аксакову.
Однако неискушенный читатель, каким выведен Звягин, настаивает на глубинной неоднозначности гоголевского образа -неоднозначности, не зависящей от намерений автора: «А может, Гоголь так и имел в виду: подсуроплю, мол: пока догадаются -
меня уж живого не будет. А?» «.Его теперь не спросишь: думал он так или не думал? Да нет, даже не в этом дело, может, не думал. Но вот влетело же мне в голову!» [39, с. 127-128].
Учитель, впрочем, предлагает еще одно объяснение: «Русь сравнивается с тройкой, а не с Чичиковым» [39, с. 128]. Тут он, конечно, прав. Как показал Вяч. Кошелев, еще до Гоголя, у поэтов 1820-1830-х годов, тройка нередко обособляется в качестве лирического субъекта: «.экипаж становился едва ли не живым, мыслящим, "заменявшим" собою едущих в нем седоков». «Поэтому, например, мы не обращаем внимания на то, что гоголевская "птица-тройка", становящаяся символом России, везет Чичикова. <...> Дела и думы его ничтожны в сравнении с самим феноменом "русского" движения и русской жизни, мимо которой он почему-то проносится» [21, с. 7, 10].
В неподцензурных текстах птица-тройка нередко выступала как негативный образ, причем авторы, по сути, возражали не столько Гоголю, сколько советскому официозу. В 1955 г. Юрий Олеша записывает в своем дневнике:
«Хороша в конце тройка. Но зачем она?
<...> Все государства сторонятся и дают дорогу. А зачем сторониться и давать дорогу?
Что за ерунда? Гораздо лучше быть Копенгагеном, а не Россией, которой дают дорогу» [28, с. 290].
В романе Василия Гроссмана «Всё течет» (1963, опубл. за границей в 1970 г.) старый лагерник начисто отметает образ птицы-тройки:
«- <...> Вот и Гоголь, гений России, воспел птицу-тройку, в ее беге угадывал будущее, да не в той тройке, что гадал Гоголь, оказалось будущее. Вот она, тройка: русская казенная судьба, безликая тройка, особое совещание. Тройка, что приговаривала к расстрелу, составляла списки на раскулачивание, исключала юношу из университета, не давала хлебной карточки "бывшей" - старухе.
И вот он со своих нар грозит Гоголю пальцем:
- Ошиблись, Николай Васильевич, не поняли, не разглядели русской нашей птицы-тройки. <...> Летит птица-тройка, а все недвижно, все застыло, а главное, недвижим человек, недвижима судьба его. Насилие вечно, что бы ни делали для его уничтожения. А тройка летит, и нет ей дела до русского горя» [14, с. 203].
Критик Аркадий Белинков в посмертно опубликованной книге о Юрии Олеше писал о том же:
«Она неслась, оставляя за собой все народы и государства.
Она безудержно и неотвратимо стремилась в будущее.
Тройка была заложена в бричку, а в бричку был заложен Павел Иванович Чичиков. <.>
.Ничего особенного не изменилось. <.> И жандарм будто крупнее из себя нынче <.>» [3, с. 214].
Этот взгляд стал едва ли не общим местом той части постперестроечной публицистики, которая все еще вела спор с советским официозом. На самом исходе советской власти публицист Николай Кожинов соединил Медного Всадника с птицей-тройкой в один угрожающий образ «птицы-тройки российской, взметнувшейся на дыбы у края пропасти» [20].
* * *
Обстоятельные работы об образе птице-тройки стали появляться лишь с 1990-х годов. В статье «Птица тройка и колесница души» (1992)5 Мих. Вайскопф представил гоголевскую метафору в культурно-идеологическом контексте эпохи. Гоголь подхватывает и развивает мотив «сакральной нищеты» русских просторов, обычный в державно-монархической публицистике 1830-х годов. «.Внешняя бедность и триумфальное движение несколько противоречиво дополняли друг друга» [7, с. 227]. Мотив «сакральной нищеты», по справедливому наблюдению Вайскопфа, находит продолжение не только у Тютчева и Блока, но и в советской литературе, начиная с Маяковского. В финале «Мертвых душ» «позитивно-ностальгической мистике Руси сопутствует пафос отрицания, отвержения ею прочего мира. Русь сама оборачивается тройкой, сплошным становлением, снимающим, разрушающим все земные преграды. Русская идея есть сама беспредельность, непреодолимость, то есть романтическая идея как таковая» [7, с. 213, 215].
Мих. Эпштейн провел детальное сопоставление стилистики фрагмента о птице-тройке со стилистикой близких по звучанию мест из более ранних произведений Гоголя: «Ночь перед Рожде-
5 Доклад под этим названием был прочитан Вайскопфом еще в 1988 г.
ством» (полет Вакулы на черте), «Заколдованное место», «Вий» (полет Хомы Брута на ведьмочке), «Записки сумасшедшего» (финальный полет на тройке), «Портрет» (инфернальный взгляд ростовщика на портрете). Это сопоставление вполне убедительно, как мы полагаем, доказывает теснейшую связь финала «Мертвых душ» с инфернальными мотивами предыдущих творений Гоголя. В лирических отступлениях 11-й главы, где «гоголевский голос достигает высшего, пророческого, "платонического" звучания, как бы слились воедино, бессознательно истекли из души писателя демонические мотивы его предыдущих произведений. То, что воспринимается как положительный полюс гоголевского творчества, противостоящий его эстетике отрицания, на самом деле представляет собой иной, самый глубокий пласт этой же эстетики. <...> То черт кружит эту тройку, то Бог ее мчит - в данной образной системе антонимы выступают как синонимы» [41, с. 55, 65]. В образе Руси дан «тот же образ бесовского прельщения, который упорно проходит у Гоголя по всем страницам его инфернальной прозы» [40, с. 242].
Происходит это вопреки сознательным намерениям автора «Мертвых душ». «Гоголь бы, наверно, ужаснулся, опознав в своих лирических отступлениях о России демонические образы "Вия" или "Страшной мести" <...>» [41, с. 72]. С Гоголем происходит та же метаморфоза, что и с героем его повести «Портрет»: «.он жаждет очиститься от дьявольского наваждения и писать святые лица - не ростовщика "Портрета", не колдуна "Страшной мести", не панночку "Вия", а "вдохновенную Богом" Россию», а получилось то, что отчасти предсказано самим Гоголем в «Портрете»: «В картине художника, точно, есть много таланта, <...> но нет святости в лицах; есть даже, напротив того, что-то демонское в глазах, как будто бы рукою художника водило нечистое чувство» [41, с. 75].
Здесь Эпштейн выступает в качестве продолжателя мыслителей Серебряного века. Мережковский, как мы видели выше, считал, что Русь-тройка летит «к "черту", в пустоту» и гоголевская метафора звучит «ужасной, неожиданной для самого Гоголя насмешкой». А для Вас. Розанова Гоголь - это «демон, хватающийся боязливо за крест» («Опавшие листья», 1912) [30, с. 273].
В 2001 г. появилась статья Л.И. Сазоновой «Литературная генеалогия гоголевской птицы-тройки», под другим названием включенная в ее книгу 2012 г. [31; 32]. Здесь фрагмент о птице-тройке отнесен к барочному по своему генезису жанру пророческих видений. Сазонову интересуют прежде всего библейские реминисценции образа, главной из которых оказывается божественная колесница из Книги пророка Иезекииля. «Чувство священного трепета, которое внушает Бог Иезекииля своей недосягаемой таинственностью, перетекает и в гоголевский текст с образом Руси - птицы-тройки» [32, с. 275]. Никакого инфернального, демонического начала Сазонова в гоголевской метафоре не усматривает. Она, правда, упоминает о том, что образ летящей в небе тройки появился уже в «Записках сумасшедшего» (где, как известно, немало прямых текстуальных совпадений с финалом «Мертвых душ»), но оставляет это обстоятельство вне рассмотрения.
Через образ птицы-тройки, заключает Сазонова, «каждая эпоха <.> выражала мечты о счастливом будущем» [32, с. 292]. Этот довольно неожиданный вывод не находит подтверждения в материале ее статьи.
Профессор Литинститута Иван Есаулов предпринял попытку примирить инфернальные мотивы гоголевского творчества с православным миросозерцанием. В финале «Мертвых душ», согласно Есаулову, происходит «пасхальное чудо воскресения "мертвого душою" центрального персонажа поэмы», т.е. Чичикова [17, с. 101]. То же относится к России в целом: «.Горизонталь тела России ("ровнем-гладнем разметнулась на полсвета") <.> в символе Руси-тройки должна преобразиться в соборную духовную вертикаль» [там же].
Такое понимание, как можно заключить из хода рассуждений автора, доступно не каждому, поскольку оно «непременно сопряжено с верой в чудо воскресения. Финальное вознесение Чичикова возможно точно так же, как и воскресение русского народа <.>. .Все иные (земные) задачи <.> являются факультативными и малосущественными. Именно потому и "летит мимо всё, что ни есть на земли"» [там же].
Нам, однако, представляется, что воскресение, отбрасывающее «все земные задачи», возможно разве что в мире ином -но там народов уже не будет.
Список литературы
1. Аксаков К.С. Эстетика и литературная критика. М.: Искусство, 1995. 525 с.
2. Ашукин Н.С., АшукинаМ.Г. Крылатые слова: Литературные цитаты. Образные выражения. 2-е, доп. изд. М.: Художественная литература, 1960. 752 с.
3. Белинков А. Юрий Олеша: Сдача и гибель советского интеллигента. Мадрид: Ediciones Castilla, 1976. 686 с.
4. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. М.: Гос. изд-во художественной литературы. 1955. Т. 6. 799 с.
5. Белый А. Стихотворения и поэмы. Л.: Советский писатель, 1966. 668 с.
6. Белый А. Мастерство Гоголя: Исследование. М.; Л.: Гос. изд-во художественной литературы, 1934. XVI, 324 с.
7. Вайскопф М. Птица тройка и колесница души: Платон и Гоголь // Вайскопф М. Птица тройка и колесница души: Работы 1978-2003 годов. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 197-218.
8. Виленский Вл. (Сибиряков). Октябрьская Россия // Известия. 1923. 7 нояб. С. 2.
9. Войтинская О. О псевдонародности // Литературная газета. 1938. 27 янв. С. 4.
10. Галич Л. Апофеоз равнодушия // Новое русское слово. 1946. 8 июля. С. 2-3.
11. Гиппиус В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь; Зеньковский В. Н.В. Гоголь. СПб.: Logos, 1994. С. 9188.
12. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений: в 14 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1951. Т. 6. 924 с.
13. Гоголь. Pro et contra: личность и творчество Н.В. Гоголя в оценке русских писателей, критиков, философов, исследователей: Антология. СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2009. Т. 1. 1037 с.
14. Гроссман В. Всё течет. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1970. 207 с.
15. ДаниловМ. Земля строится // Труд. 1931. 16 марта. С. 1.
16. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972. Т.15. 624 с.
17. ЕсауловИ.А. Русская классика: новое понимание. СПб.: Алетейя, 2012. 447 с.
18. Зеленский К. Вопросы построения истории советской литературы // Литературный критик. 1935. № 12. С. 5-34.
19. Квятковский К. «Лихач» // Гудок. 1931. 25 сент. С. 4.
20. Кожинов Н. «Террор среды», или Куда ведет нетерпимость // Правда. 1991. 17 окт. С. 3.
21. КошелевВ.А. «По всем по трем.»: об истоках поэтического образа тройки // Русская речь. 1998. № 1. С. 3-10.
22. КошелевВ.А. «Время колокольчиков»: литературная история символа // Русская рок-поэзия: текс и контекст. Тверь, 2000. Вып. 3. С. 142-161.
23. КригерЕ. Могучая натура // Известия. 1938. 16 дек. С. 3.
24. Луговской В.А. Беседа с молодыми [писателями и поэтами] // Молодая гвардия. М., 1935. № 8. С. 184-187.
25. МережковскийД.С. В тихом омуте: статьи и исследования разных лет. М.: Советский писатель, 1991. 489 с.
26. Мочульский К. Духовный путь Гоголя. Paris: Ymca press, 1934. 147 с.
27. Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: в 2 т. М.: Художественная литература, 1989. Т. 1. 541 с.
28. ОлешаЮ. Книга прощания. М.: Вагриус, 1999. 479 с.
29. Писемский А.Ф. Собрание сочинений: в 9 т. М.: Правда, 1959. Т. 9. 643 с.
30. Розанов В.В. О себе и жизни своей. М.: Московский рабочий, 1990. 875 с.
31. Сазонова Л.И. Литературная генеалогия гоголевской птицы-тройки // Поэтика русской литературы. К 70-летию Ю.В. Манна: сборник статей. М.: РГГУ, 2001. С. 161-183.
32. Сазонова Л.И. Русь - птица-тройка Гоголя: сакральные основания национальной мифологемы и ее отражения в литературе // Сазонова Л.И. Память культуры. Наследие Средневековья и барокко в русской литературе. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2012. С. 249-292.
33. СкачкоАн. Закон законов (из хроники 1919 г.) // Красная новь. 1928. № 9. С. 77-123.
34. Соллогуб В.А. Тарантас: путевые впечатления. М.: Гос. изд-во художественной литературы, 1955. 148 с.
35. УстряловН.В. Под знаком революции. 2-е изд., пересм. и доп. Харбин: тип. «Полиграф», 1927. 415 с.
36. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 18 т. М.: Наука, 1980. Т. 17. 528 с.
37. Шкловский В.Б. Повести о прозе: размышления и разборы: в 2 т. М.: Художественная литература, 1966. Т. 2. 463 с.
38. Шкловский В. «Портрет» и социалистический реализм // Литературная газета. 1935. 15 окт. (№ 57). С. 4.
39. ШукшинВ.М. Собрание сочинений: в 6 т. М.: Молодая гвардия, 1992. Т. 3. 606 с.
40. Эпштейн М. Бессилие добра и другие парадоксы этики // Звезда. 2017. № 11. С. 238-247.
41. Эпштейн М. Родина-ведьма. Ирония стиля у Н. Гоголя // Эпштейн М. Ирония идеала: Парадоксы русской литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 52-77.
References
1. Aksakov, K.S. Ehstetika i literaturnaya kritika [.Aesthetics and Literary Criticism]. Moscow, Iskusstvo Publ., 1995, 525 p. (In Russ.)
2. Ashukin, N.S., Ashukina, M.G. Krylatye slova: Literaturnye tsitaty. Obraznye vy-razheniya [Winged Words: Literary Quotes. Figurative Expressions]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1960, 752 p. (In Russ.)
3. Belinkov, A. Yurii Olesha: Sdacha i gibel' sovetskogo intelligenta [Yuri Olesha: Surrender and Death of the Soviet Intellectual]. Madrid, Ediciones Castilla, 1976, 686 p. (In Russ.)
4. Belinskii, V.G. Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works]: in 13 vols. Moscow, Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury Publ., 1955, vol. 6, 799 p. (In Russ.)
5. Belyi, A. Stikhotvoreniya i poemy [Verses and Poems]. Leningrad, Sovetskii pisatel' Publ., 1966, 668 p. (In Russ.)
6. Belyi, A. Masterstvo Gogolya: Issledovanie [Gogol's Mastery: A Study]. Moscow; Leningrad, Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury Publ., 1934, XVI, 324 p. (In Russ.)
7. Vaiskopf, M. "Ptitsa troika i kolesnitsa dushi: Platon i Gogol'" ["The Bird-like Troika and the Chariot of the Soul: Plato and Gogol"]. Ptitsa troika i kolesnitsa dushi: Raboty 1978-2003 godov. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2003, pp. 197-218. (In Russ.)
8. Vilenskii, Vl. (Sibiryakov). "Oktyabr'skaya Rossiya" ["October Russia"]. Izvestiya, November 7, 1923, p. 2. (In Russ.)
9. Voitinskaya, O. "O psevdonarodnosti" ["About pseudo-nationality"]. Literaturnaya gazeta, January 27, 1938, p. 4. (In Russ.)
10. Galich, L. "Apofeoz ravnodushiya" ["Apotheosis of indifference"]. Novoe russkoe slovo, July 8, 1946, pp. 2-3. (In Russ.)
11. Gippius, V. "Gogol'" ["Gogol"]. Gippius, V. Gogol'; Zen'kovskii, V. N.V. Gogol'. St Petersburg, Logos Publ., 1994, pp. 9-188. (In Russ.)
12. Gogol', N.V. Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works]: in 14 vols. Moscow; Leningrad, Izdatel'stvo AN SSSR Publ., 1951, vol. 6, 924 p. (In Russ.)
13. Gogol'. Pro et contra: lichnost' i tvorchestvo N.V. Gogolya v otsenke russkikh pisatelei, kritikov, filosofov, issledovatelei: Antologiya [Gogol. Pro et contra: Personality and Creativity of N. V. Gogol in the Assessment of Russian Writers, Critics, Philosophers, Researchers: Anthology]. St Petersburg, Russkaya khristianskaya gumanitamaya akademiya Publ., 2009, vol. 1, 1037 p. (In Russ.)
14. Grossman, V. Vse techet... [Everythingflows...]. Frankfurt am Main, Posev Publ., 1970, 207 p. (In Russ.)
15. Danilov, M. "Zemlya stroitsya" ["The land is being built"]. Trud, March 16, 1931, p. 1. (In Russ.)
16. Dostoevskii, F.M. Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works]: in 30 vols. Leningrad, Nauka Publ., 1972, vol. 15, 624 p. (In Russ.)
17. Esaulov, I.A. Russkaya klassika: novoe ponimanie: monografiya [Russian Classics: A New Understanding: Monograph]. St Petersburg, Aleteiya Publ., 2012, 447 p. (In Russ.)
18. Zelenskii, K. "Voprosy postroeniya istorii sovetskoi literatury" ["Issues of Constructing the History of Soviet Literature]". Literaturnyi kritik, no. 12, 1935, pp. 5-34. (In Russ.)
19. Kvyatkovskii, K. "Likhach" ["Scorcher"]. Gudok, 1931, September 25, p. 4. (In Russ.)
20. Kozhinov, N. "'Terror sredy', ili Kuda vedet neterpimost'" ["'Terror of the Environment', or Where Intolerance Leads"]. Pravda, October 17, 1991, p. 3. (In Russ.)
21. Koshelev, V.A. "'Po vsem po trem...': ob istokakh poehticheskogo obraza troiki" ["In All Three.": About the Origins of the Poetic Image of the Troika"]. Russkaya rech', no. 1, 1998, pp. 3-10. (In Russ.)
22. Koshelev, V.A. "'Vremya kolokol'chikov': literaturnaya istoriya simvola" ["'The Time of the Bells': A Literary History of the Symbol"]. Russkaya rok-poehziya: tekst i kontekst. Tver', 2000, issue 3, pp. 142-161. (In Russ.)
23. Kriger, E. "Moguchaya natura" ["Mighty nature"]. Izvestiya, December 16, 1938, p. 3. (In Russ.)
24. Lugovskoi, V. "Beseda s molodymi" ["Conversation with Young People"]. Mo-lodaya gvardiya, no. 8, 1935, pp. 184-187. (In Russ.)
25. Merezhkovskii, D.S. V tikhom omute: stat'i i issledovaniya raznykh let [In the Still Waters: Articles and Studies from Different Years]. Moscow, Sovetskii pisatel' Publ., 1991, 489 p. (In Russ.)
26. Mochul'skii, K. Dukhovnyi put' Gogolya [Gogol's Spiritual Path]. Paris, Ymca press, 1934, 147 p. (In Russ.)
27. Ovsyaniko-Kulikovskii, D.H. Literaturno-kriticheskie raboty [Literary Critical Works]: in 2 vols. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1989, vol. 1, 541 p. (In Russ.)
28. Olesha, Yu. Kniga proshchaniya [Farewell Book]. Moscow, Vagrius Publ., 1999, 479 p. (In Russ.)
29. Pisemskii, A.F. Sobranie sochinenii [Works]: in 9 vols. Moscow, Pravda Publ., 1959, vol. 9, 643 p. (In Russ.)
30. Rozanov, V.V. O sebe i zhizni svoei [About Myself and My Life]. Moscow, Moskovskii rabochii Publ., 1990, 875 p. (In Russ.)
31. Sazonova, L.I. "Literaturnaya genealogiya gogolevskoi ptitsy-troiki" ["Literary Genealogy of Gogol's Bird-like Troika"]. Poehtika russkoi literatury. K 70-letiyu Yu. V. Manna: sbornik statei [Poetics of Russian Literature. To the 70th Anniversary of Yu. V. Mann: A Collection of Articles]. Moscow, RGGU Publ., 2001, pp. 161-183. (In Russ.)
32. Sazonova, L.I. "Rus' - ptitsa-troika Gogolya: sakral'nye osnovaniya natsional'noi mifologemy i ee otrazheniya v literature" ["Russia as Gogol's Bird-like Troika: Sacred Foundations of the National Mythology and Its Reflections in Literature"]. Sazonova, L.I. Pamyat' kul'tury. Nasledie Srednevekov'ya i barokko v russkoi literature [Memory of Culture. The Heritage of Middle Ages and Baroque in Russian Literature]. Moscow, Rukopisnye pamyatniki Drevnei Rusi Publ., 2012, pp. 249-292. (In Russ.)
33. Skachko, An. "Zakon zakonov (iz khroniki 1919 g.)" ["Law of Laws (from the Chronicle 1919)", Krasnaya nov ', no. 9, 1928, pp. 77-123. (In Russ.)
34. Sollogub, V.A. Tarantas: putevye vpechatleniya [Tarantas: Travel Impressions]. Moscow, Gosudarstvennoe izdatel'stvo khudozhestvennoi literatury Publ., 1955, 148 p. (In Russ.)
35. Ustryalov, N.V. Pod znakom revolyutsii [Under the sign of revolution]. Kharbin, Printing house "Poligraf" Publ., 1927, 415 p. (In Russ.)
36. Chekhov, A.P. Polnoe sobranie sochinenii i pisem [Complete Collection of Works and Letters]: in 30 vols. Sochineniya [Works]: in 18 vols. Moscow, Nauka Publ., 1980, vol. 17, 528 p. (In Russ.)
37. Shklovskii, V.B. Povesti o proze: razmyshleniya i razbory [Stories about Prose: Reflections and Analysis]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1966, vol. 2, 463 p. (In Russ.)
38. Shklovskii, V. "Portret i sotsialisticheskii realism" ["Portrait and Socialist Realism"]. Literaturnaya gazeta, October 15, no. 57, 1935, p. 4. (In Russ.)
39. Shukshin, V.M. Sobranie sochinenii [Works]: in 6 vols. Moscow, Molodaya gvar-diya Publ., 1992, vol. 3, 606 p. (In Russ.)
40. Epshtein, M. "Bessilie dobra i drugie paradoksy ehtiki" ["The Impotence of Good and Other Paradoxes of Ethics"]. Zvezda, no. 11, 2017, pp. 238-247. (In Russ.)
41. Epshtein, M. "Rodina-ved'ma. Ironiya stilya u N. Gogolya" ["Homeland-witch. The Irony of Style in N. Gogol"]. Epshtein, M. Ironiya ideala: Paradoksy russkoi literatury [Irony of Ideal: The Paradoxes of Russian Literature]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2015, pp. 52-77. (In Russ.)
