CC BY
57
И. Ю. Александров
Наука как подсистема культуры (в контексте исследований межкультурных коммуникаций)
Успехи, зародившегося в XVII веке стараниями Кеплера, Галилея, Декарта, Ньютона и др. великих учёных математического естествознания, были столь впечатляющими, что проблема обоснования научного знания поначалу возникала лишь эпизодически. Содержание научной деятельности эпохи Просвещения может быть выражено девизом французского механика, математика и философа Даламбера «Идите вперёд, и вера к вам придёт», т.е. главным в этой деятельности было решение конкретных задач, получение результатов. XVIII век в физике был веком торжества ньютоновской механики, экстраполированной благодаря усилиям Л. Эйлера и Ж. Лагранжа, а также других создателей аналитической механики, на многие смежные явления. При этом идеология механицизма, предполагавшая трактовку всего и вся как проявления перемещения массы в пространстве и времени, обычно под действием какой-либо силы, использовалась (совсем не так эффективно как в физике!) далеко за пределами того, к чему практически прилагалась механика, - в химии, биологии. Следующий XIX век в философии науки стал веком осознания реальных трудностей обоснования научного знания. В начале XIX в. со строго логическим, «геометрическим», как он говорил, изложением математического анализа выступил О. Коши, в том же направлении шли поиски чешского математика и философа Б.Больцано. В физике потребность в ревизии оснований была неразрывно связана с кризисом механистического мировоззрения. Развитие кинетической теории газов, учения об электромагнетизме обнажили трудности детерминистических представлений о мире, возродив склонность, имевшуюся уже у Галилея, к чисто описательной трактовке природы. За последние сто пятьдесят лет возрос авторитет статистического подхода к описанию природы. По иронии судьбы его родоначальником стал Лаплас, твёрдо веривший в то, что явления природы строго детерминированы в соответствии с математическими законами. Однако причины, вызывающие то или иное явление, как считал Лаплас, не всегда известны, и наблюдения обладают лишь ограниченной точностью. Чтобы определить наиболее вероятные причины и наиболее вероятные результаты, следует воспользоваться теорией вероятностей. «Аналитическая теория вероятностей» Лапласа по праву считается классическим трудом по этому разделу математики. Статистический подход к описанию природы стал ещё
влиятельнее в XX веке в связи с развитием квантовой механики, постулирующей отсутствие «твёрдых», дискретных, строго локализованных частиц. Каждая частица распределена с определённой вероятностью по всему пространству, но с наибольшей вероятностью она сосредоточена («локализована») в каком-то одном месте. Наряду с кризисом детерминистических представлений для становления и развития философии науки не меньшее значение имело увеличение количества различных трактовок фундаментальных концепций механики, иногда отличавшихся от ньютоновских. Во второй половине XIX в. эти концепции стали предметом изысканий Э. Маха, Г. Кирхгофа, Е. Дюринга и др. В работах этих исследователей и последовавшими за ними трактатах К. Пирсона, Г. Герца, П. Дюгема, А. Пуанкаре обсуждались вопросы о том, что такое научная теория, каково её соотношение с экспериментом и наблюдением, какое в ней место занимают механические модели и математические уравнения. С появлением в начале XX веке статьи А. Эйнштейна, содержащей концептуальные основания специальной теории относительности, и первых работ по квантовой теории (М. Планк, А. Эйнштейн) -кризис механицизма перерос в кризис классической физики в целом. Под сомнение попали самые фундаментальные понятия этой науки -«материальное тело», «частица», «масса», «физический закон». Авторитет науки после каждого фундаментального открытия возрастал, чего нельзя сказать о философии науки, точнее, о способности философии науки решать стремительно возрастающие перед ней проблемы.
Под наукой принято понимать математическое естествознание. История науки свидетельствует, что с началом широкого применения математики наблюдался заметный прогресс в физике (XVII в.) и в химии (XVIII в.). И. Канту принадлежит высказывание о том, что в природе столько научности - сколько в ней математичности. Длительное время в науковед-ческих социогуманитарных дисциплинах наука рассматривалась как особая форма познавательной деятельности (например, в отличие от искусства, выражающего субъективные критерии красоты его творцов), имеющая дело с объективной истиной, с познанием законов природы. Однако, если законы самой математики не имеют достаточного обоснования, имеет ли право наука на особый, привилегированный статус в культуре? По мнению американского историка математики М. Клайна, существенное различие между механикой Ньютона и физикой его предшественников заключалось даже не во введении математики для описания движения тел. В ньютоновской механике математика была не только вспомогательным средством для физики, более удобным, кратким, ясным и общим языком,-она стала «источником фундаментальных понятий»1. Гравитационная си-
1 КлайнМ. Математика. Утрата определённости. - М.: Мир, 1984. - С. 70.
218
ла - не более чем название математического символа. Единственный элемент физической реальности в ньютоновских законах движения - это ускорение тел, которое можно наблюдать и измерять. Во втором законе Ньютона (Б=ша: сила равна произведению массы на ускорение) под силой понимается всё, что сообщает массе ускорение. При этом устанавливать физическими методами природу силы больше не было нужды. Так Ньютон говорил о центростремительной и центробежной силах и использовал их, не задумываясь над механизмом их действия. Даже понятие массы в ньютоновской механике не более чем математическая фикция. Ещё более высокий уровень абстракций в современной физике. Электромагнитные волны, как и гравитация, обладают одной замечательной особенностью: мы не имеем ни малейших представлений о том, какова их физическая природа. Математики и физики-теоретики говорят о полях (гравитационном, электромагнитном, поле электрона и других частиц) так, словно все эти поля - «материальные» волны, которые распространяются в пространстве и вызывают различные наблюдаемые эффекты, подобно, скажем, волнам на воде, бьющим о борт судна или разбивающимся о скалы. Но все эти поля не более чем фикции. Их физическая природа нам неизвестна. Современная наука имеет дело с синтетическими и идеальными понятиями, о которых единственно, что нам известно, это управляющие ими математические законы1. На переосмысление статуса науки в социо-гуманитарных исследованиях последних трёх-четырёх десятилетий повлияла даже не призрачность материи в современных физических теориях. Математика оказалась непостижимо эффективной в планах покорения природы, намеченных ещё Фр. Бэконом и Декартом. Наука, при всей мно-гоэтажности своих различных в степени абстракции понятий, обязательно имеет выход на эмпирическую, чувственно воспринимаемую область. Перед философией науки здесь стоит одна из серьёзнейших проблем. Так представители так называемой «Сильной программы» социологии познания (Эдинбургская школа социологии познания - Д. Блур2, Б. Барнс, С. Шейпин и др.), претендуя на область исследования традиционно принадлежавшую философам науки, в недоопределённости теории эмпирическими данными усматривают зазор для проникновения в познавательный процесс социальных факторов в качестве критериев выбора между конкурирующими теориями. Становлению социальной эпистемологии с размытыми границами между философией науки, социологией науки и истори-
1 Там же. - С. 388,389; см. также КлайнМ. Математика. Поиск истины. - М.: Мир, 1988, главы V-XIII.
2 BloorD. Knowledge and Social Imagery. - L., 1976 и другие работы
219
ей науки предшествовал кризис фундаментализма1 - представления о том, что все научные высказывания являются строго логически обоснованными. М. Клайн в своих работах убедительно показал, что развитие математики - этой самой точной из наук - имело алогичный характер. Это алогичное развитие включало в себя не только неверные доказательства, но и пропуски в доказательствах и случайные ошибки, которых можно было бы избежать, если бы математики действовали более осмотрительно. Такие досадные изъяны отнюдь не были редки. Но алогичность развития математики заключалась также в неадекватном толковании понятий, в несоблюдении всех необходимых правил логики, в неполноте и недостаточной строгости доказательств. Иными словами, чисто логические соображения подменялись интуитивными аргументами, заимствованными из физики, апелляциями к наглядности и ссылками на чертежи2. Сокрушительный удар по рационалистическому фундаментализму был нанесён в XIX веке появлением неевклидовых геометрий. Если математики плато -новской Академии стремились к доказательствам геометрических теорем без ссылок на опыт, то Георг С. Клюгель в 1763 г. и ещё раньше И. Ньютон впервые сформулировали идею о том, что весомость аксиом определяется их соответствием опыту, а не самоочевидностью. Гаусс был первым, кто не только с уверенностью заявил, что неевклидова геометрия применима к физическому пространству, но и осознал, что мы более не можем быть уверены в истинности евклидовой геометрии. Если И. Кант, в «Метафизических началах естествознания» (1786) признавший законы Ньютона и следствия из них самоочевидными, рассматривал математику и естествознание в качестве примеров чистого априорного синтетического познания, то Гаусс уже полагал, что геометрию надлежит помещать в один класс не с арифметикой, носящей чисто априорный характер, а с механикой, истины которой требуют экспериментальной проверки. Мысль о том, что евклидова геометрия - это геометрия реального пространства, т.е. абсолютная истина о пространстве, настолько глубоко вошла в сознание людей, что любые идеи противоположного толка, в частности идеи Гаусса, на протяжении многих лет отвергались. На протяжении почти тридцати лет после выхода в свет работ Н. И. Лобачевского и Я. Бойаи математики, за редкими исключением, игнорировали неевклидовы геометрии: их считали своего рода курьёзом. Немецкому математику Георгу Риману, чья неевклидова геометрия была позднее использована
1 Лакатос И. предпочитал термин джастификационизм как синоним фундаментализма в эпистемологии. О кризисе джастификационизма см.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. - М.: Медиум, 1995.
2 КлайнМ. Математика. Утрата определённости. - М.: Мир, 1984. - С. 14.
220
Эйнштейном при создании общей теории относительности, удалось убедить математиков в том, что неевклидова геометрия может быть геометрией физического пространства и что любые априорные утверждения о том, какая из геометрий является истинной, лишены всяких оснований. Различные версии неевклидовых геометрий одинаково хорошо согласуются с наблюдаемыми данными о структуре пространства и при этом противоречат друг другу, т.е. не могут быть одновременно истинными. У математиков впервые появились основания усомниться в том, что природа построена на чисто математической основе.
Программы ригоризации1 математики, направленные на её строгое обоснование сталкивались, со всё новыми противоречиями. В результате к 30-м гг. XX века возникло четыре основных подхода к математике (несколько взаимоисключающих подходов имеется в рамках одного лишь теоретико-множественного направления, не говоря уже о существовании других самостоятельных направлений: логицизма, интуитивизма и формализма. То, что считается алогичным и отвергается одной школой, другая объявляет здравым и вполне приемлемым. Дух дружеского сотрудничества между школами уступил место духу непримиримого соперничества. Вместо единой, вызывающей всеобщее восхищение и одинаково приемлемой для всех математической науки, доказательства которой считались наивысшим достижением здравого смысла, хотя порой и нуждались в коррекции, мы имеем теперь различные, конфликтующие между собой подходы к математике. История математики свидетельствует о том, что если бы математики вздумали ждать до тех пор, пока им удаётся достичь уровня строгости, они не смогли бы продвинуться ни на шаг. К примеру, если бы Ньютон и Лейбниц знали, что непрерывные функции необязательно должны быть дифференцируемыми, математический анализ никогда не был бы создан и, соответственно, не была бы создана классическая механика. Сложилась парадоксальная ситуация: основоположник новоевропейской философии и науки Декарт полагал, что философия, чтобы стать строгой и научной, должна быть создана по образцу евклидовой геометрии. Математика в XVП-XVШ вв. казалась самой строгой из наук. Спиноза в XVII веке написал «Этику» в геометрическом порядке - затея абсурдная, но свидетельствующая об авторитете математики. Однако сам Евклид с нарушением требований логики дал определения геометрическим понятиям не через исходные неопределяемые понятия. Великие математики Нового времени Паскаль, Лейбниц, Гаусс обратили внимание на аксиомы и понятия, неявно использованные Евклидом. Таким образом, даже классический труд Евклида страдал логическими изъянами. Парадоксальность ситуации в том, что математика в XX веке превратилась в
1 От лат. rigor - «строгость».
эмпирическую науку. Теперь уже не физическую науку обосновывают строгостью теории математической, но математическую теорию считают эффективной, ссылаясь на её востребованность в естествознании и технических разработках. По аксиоматическому методу очень серьёзный удар был нанесён в начале 30-х гг. XX века теоремой Гёделя о неполноте, свидетельствующей о том, что любая система аксиом не позволяет доказать (или опровергнуть) все теоремы той области математики, для описания которой данная система аксиом предназначена. Не менее важна теорема Левенгейма-Сколема, согласно которой любая система аксиом допускает намного больше существенно различных интерпретаций, чем предполагалось при её создании. Аксиомы не устанавливают пределов для интерпретации, или моделей. Следовательно, математическую реальность невозможно однозначно включить в аксиоматические системы.
Можно констатировать, что восходящее к «Началам» Евклида представление о математике как своде абсолютно надёжных, бесспорных и неопровержимых истин, имеющих под собой прочное основание, - ложно. Но что изменилось с признанием того факта, что ни одно доказательство не является окончательным? Поразительно, что научное знание исторично даже в математике. Такой авторитетный математик как М. Клайн утверждает, что «вполне допустимо (и даже неизбежно) сосуществование в одной стране и в одно время совершенно разных уровней строгости допустимых доказательств в зависимости от научных школ или даже математических дисциплин (скажем, математическая логика и дифференциальная геометрия)»1. Потеря надежд на фундаментализм в методологии науки чревата релятивизмом, однако сами математики признают, что доказательства одного поколения учёных воспринимаются другим поколением как ворох логических ошибок. Строгого определения строгости не существует и в самой строгой из наук - математике. Доказательство считается приемлемым, если оно получает одобрение ведущих специалистов своего времени или строится на принципах, которые модно использовать в данный момент2. Логика сдерживает необузданную интуицию. Интуиция может и обманывать нас. Тем не менее, математика развивалась за счёт смелых интуитивных догадок. Евклидианский идеал доказательной математики оказался таким же ложным3, как и другие исторически отно-
1 КлайнМ. Математика. Утрата определённости. - М.: Мир, 1984. - С. 422.
2 Там же. - С. 363.
3 Историю кризиса евклидианской методологии см.: Лакатос И. Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. Хрестоматия. - М.: Издательская корпорация Логос, 1996. - С. 106 - 135; В работе: Лакатос И. Доказательство и опровержения. Как доказываются теоремы. - М.: Наука, 1967. Её автор на примере доказательства стереометрической теоремы, касающейся соотношения меж-
222
сительные нормы научной рациональности (например, требование строгого детерминизма в физике). Попперианская методология науки «работает» и на материале истории математики. «Попперианская» теория может быть только предположительной. Мы никогда не знаем, мы только догадываемся. Мы можем, однако, обращать наши догадки в объекты критики, критиковать и совершенствовать их. Поппер в работе «Предположения и опровержения» (1963)1 обращает внимание на то обстоятельство, что механика и теория тяготения Ньютона были выставлены как смелая догадка, которая была осмеяна и названа «тёмной» Лейбницем. В эпоху Просвещения - при отсутствии опровержений - его аксиомы дошли до того, что были признаны истинными. Подозрения были забыты, критики получили клеймо «эксцентрических», если не «обскурантов»; некоторые из его наиболее сомнительных допущений стали рассматриваться настолько тривиальными, что учебники даже никогда не упоминали их2. Дебаты - от Канта до Пуанкаре - шли уже не об истинности ньютоновской теории, но о природе её достоверности. Интерес представляет и тезис Поппера о том, что геометрия Евклида, по-видимому, была предложена как космологическая теория. И её «постулаты» и «аксиомы» (или «общие понятия») были предложены как смелые, вызывающие предположения, направленные против Парменида и Зенона, учения которых влекли за собой не только ложность, но даже логическую ложность, непредставимость этих «постулатов». Только позже «постулаты» были приняты как несомненно истинные, и смелые антипарменидовские «аксиомы» (вроде «целое больше части») были сочтены настолько тривиальными, что были опущены в позднейших анализах доказательства и превращены в «скрытые леммы». Этот процесс начался с Аристотеля; он заклеймил Зенона как любящего спорить чудака и его аргументы как «софистику». Лакатос, в работе «Доказательства и опровержения» упоминающий этот пример применения Поп-пером своей методологической концепции к античной философии и математике, ссылается на историко-математическое исследование Арпадо Са-
ду числами сторон, вершин и граней многоугольника показывает, что математика развивается не кумулятивно как монотонное возрастание количества несомненно доказанных теорем, но только через непрерывное улучшение догадок при помощи размышления и критики, при помощи логики доказательств и опровержений.
1 Поппер К. Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания. - М.: ООО «Издательство АСТ»: ЗАО НПП «Ермак», 2004, часть I, глава 2.
2 Так физика Ньютона не могла справиться с фактом аномальности перигелия Меркурия, а теория Эйнштейна справилась с объяснением этого факта. См.: Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. - М.: Медиум, 1995. - С. 19.
бо1. Сабо показал, что в эпоху Евклида слово «аксиома», как и «постулат» обозначало предложение в критическом диалоге (диалектическом), выставленное для того, чтобы проверить следствия, причём партнёр по дискуссии не обязан был принимать его как истину. По иронии истории его значение оказалось перевёрнутым. Вершина авторитета Евклида была достигнута в век Просвещения. Клеро побуждал своих товарищей «не затемнять доказательства и раздражать читателей», выставляя очевидные истины: Евклид делал это лишь для того, чтобы убедить «упорствующих софистов».
Упрощённое кумулятивистское2 представление о развитии науки неадекватно даже на материале истории математики (не говоря уже о физике и других естественных науках). Лакатос в отличие от Т. Куна признавал прогресс в науке, а также выбор теории при помощи строго рациональных «внутренних» факторов (не имеющих ничего общего с социологическими и психологическими объяснениями). Догматы логического позитивизма гибельны для истории и философии математики. К примеру, Р. Карнап в работах 30-х гг. ХХ века настаивал на том, что а) философия должна быть заменена логикой науки..., но в) логика науки представляет не что иное, как логический синтаксис языка науки., с) метаматематика же является синтаксисом математического языка. Для логического позитивизма история математики (шире - история науки) не существует. Для позитивистов - кумулятивистов научное знание подобно постепенному заполнению клеточек в периодической таблице химических элементов Д. И. Менделеева, - по их мнению, существуют вечные научные истины, а всё прочее относится к области заблуждений человеческого разума. Упрощённый кумулятивистский подход к истории науки недооценивает существование научных революций и качественное преобразование научных представлений о мире. Постпозитивисты, наоборот, аппелируют в своих представлениях о научных методах и структуре научных теорий к реальной истории науки. Для постпозитивистов наряду с общепризнанными теориями ценны и отвергнутые по тем или иным причинам идеи. Наиболее крайний вариант этого взгляда на историю науки выражен П. Фейерабендом в тезисе о том, что «не существует идеи сколь бы устаревшей и абсурдной она ни была, которая не способна улучшить наше познание»3. Попперианцы отказались от надежд на доказательность научных утверждений и отвели рациональной аргументации скромную, но,
1 Szabö A. Anfänge des euklidischen Axiomensystems. - Archive for History of Exact Sciences, 1, 1960, - Р. 37-106.
2 От лат. cumulatio - «накопление».
3 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986. - С. 179-185.
тем не менее, важную роль критики наших часто ошибочных попыток решить те или иные проблемы. Фаллибилизм1 попперианцев способствовал, если не потере наукой особого привилегированного статуса в культуре, то, во всяком случае, появлению новых методологических подходов в социогуманитарных науковедческих дисциплинах с размытыми границами: между научным и вненаучным, между наукой и философией, между наукой и политикой, между наукой и мифом, между наукой и искусством и т.д. Можно (да и нужно!) по-прежнему придерживаться ортодоксальной классической эпистемологии (к примеру, представители аналитической философии не собираются отказываться от корреспондентной теории истинности, а учёные в большинстве своём даже и не подозревают о том, что кто-то критиковал теорию корреспонденции; разве возможна вразумительная ей альтернатива?), но следует признать, что постпозитивистская критика способствовала большей реалистичности представлений об истории науки. Сама наука не пострадала от того, что её образ лишился ложных представлений, паразитирующих на ней с эпохи Просвещения. В социогуманитарных дисциплинах вот уже три-четыре десятилетия наука рассматривается как подсистема культуры. Такой подход позволяет вместо подгонки фактов под сциентистскую идеологию (мертоновские представления о научной деятельности) реально исследовать деятельность учёных. Когнитивная социология, отказавшаяся от таких понятий как «истина», имеет полное право на существование и должна способствовать более объективным представлениям о функционировании науки как социального института. Многие отечественные философы науки (С. В. Илларионов, Вл. П. Визгин) принципиально дистанцируются от вторжения социологии в методологию науки. Показательно в этой связи мнение З. А. Сокулер о том, что «признание конвенционального характера эмпирического базиса науки; вероятности, но не достоверности принимаемых в науке утверждений, их временного и предположительного характера; социальной природы научного знания; роли научных традиций; влияния отношений авторитета и власти на оценку научным сообществом тех или иных теорий и гипотез - всё это не дополняет, не уточняет или развивает классическую гносеологию, а её полностью разрушает», ведь центральная для классической гносеологии проблема обоснования знания путём сведения его к абсолютно достоверному основанию теряет смысл2. Проведению строгой границы между методами философов науки, социологов науки и историков науки могло бы помочь создание строго научно-
1 Методологическая позиция, согласно которой любые научные теории изначально погрешимы.
2 Сокулер З. А. Знание и власть: наука в обществе модерна. - СПб.: Издательство РХГИ, 2001. - С. 213.
го представления о том, что представляет собой структура научной теории. Традиционная трактовка гипотетико-дедуктивной теории1 давно не выдерживает критики. В частности, в рамках традиционной трактовки гипотетико-дедуктивной теории попытки объяснения природы сверхэмпирического содержания приводили либо к редукционистской модели, либо к трактовке «верхних» уровней знания как чисто формальных конструкций. В обоих случаях необъяснимыми становились возможность предсказаний, которой должна обладать каждая научная теория, а также возможность объяснения соответствующего фрагмента реальности. Нетрадиционная интерпретация гипотетико-дедуктивной системы допускает историчность научной картины мира, историчность исходных теоретических предпосылок учёных и методов их исследований.
Следует отметить, что произошедший в 60-х-70-х гг. XX века в философии науки поворот от неопозитивистского сведения философии к логическому анализу языка науки - к реальному анализу становления научных теорий в их историческом развитии и выявлению их структуры оказался созвучен идеям диалектического материализма. Для марксистско-ленинской материалистической диалектики исходным пунктом была сформулированная Марксом в «Тезисах о Фейербахе» мысль о том, что в процессе познания объект постигается субъективно, в форме чувственно-материальной деятельности. Поэтому, непосредственно естественнонаучное познание отражает закономерности очеловеченной природы, т.е. природы, прошедшей через горнило человеческой деятельности, выступая таким образом обобщением общественно-исторической практики людей. Марксистско-ленинская философия постулировала, что содержание и формы научного знания на каждом этапе развития науки определяются, в конечном счёте, уровнем и характером развития производительных сил, всей системой общественных отношений. В советские годы было написано множество работ о практической природе истины. При этом философы-марксисты не хотели замечать, что диалектико-материалистические тезисы постоянно переходят границу между внутренними и внешними факторами, обуславливающими становление и развитие научных теорий. В отличие от современных сторонников «Сильной программы социологии познания» экстерналисты и интерналисты середины прошлого века рас-
1 The structure of scientific theories. Ed. by F.Suppe. Urbana, 1974; Стёпин В. С. Теоретическое знание. - М.: Прогресс-Традиция, 2003; Рузавин Г. И.Научная теория. Логико-методологический анализ. - М.: Мысль, 1978. Главы II,III; Штофф В. А. Проблемы методологии научного познания.- М.: Высшая школа, 1978. Главы II,X; Баженов Л. Б. Строение и функции естественнонаучной теории. - М.: Наука, 1978; Швырёв В. С. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. - М.: Наука, 1978; Кузнецов И. В. Структура физической теории. - «Вопросы философии», 1967. - № 11.
сматривали научное знание вне зависимости от социального окружения: интерналисты изучали «внутреннюю» исключительно рациональную логику развития научного знания, а экстерналисты всё своё внимание сосредотачивали на исследовании «внешних» - социальных условий в истории науки, не претендуя при этом на анализ самого знания и не предполагая жёсткой детерминации этого знания какими бы то ни было социальными, психологическими, этническими и прочими обстоятельствами1. После краха в 30-х гг. программы логического позитивизма Венского кружка, с началом обсуждения роли метафизики в становлении научных теорий убеждённый интерналист А. Койре неявно ввёл в историю науки новый способ включения научных представлений в более широкий социальный, философский контекст через разработку понятия стиль мышления определённой эпохи. Это был шаг к современному пониманию науки как подсистемы культуры. Марксистский подход2 в корне своём противоречит представлению кумулятивистской эпистемологии о том, что наука имеет дело с вечными и неизменными истинами3. Жонглируя терминами, можно было сослаться на диалектику относительной и абсолютной истины, мол, на каждом этапе развития науки её законы и факты объективны в соответствии с общим уровнем развития производительных сил, а на следующем этапе, дескать, они станут ещё объективнее. В этой связи нашумевшие работы Куна и Фейерабенда, а также представителей когнитивной социологии пусть особенно не возмущают отечественных философов старшего поколения своим релятивизмом, ведь марксистский тезис о практической природе истины - это куда более релятивистское методологическое утверждение, по сравнению с «Всё дозволено! Делай, что хочешь!» Фейера-бенда. Фейерабенд не отрицал подлинную научную рациональность. Все его методологические труды написаны с целью «расшевелить» мышление догматиков, ведь наука, действительно, не стоит на месте. Отечественный диалектический материализм также как и западная неопозитивистская философия науки, оказались не способны объяснить сверхэмпирическое содержание научной теории. Допуская, что конструирующая деятельность
1 Путь социологии науки от О. Конта через Р. Мертона и его учеников к современной когнитивной социологии обстоятельно рассмотрен в статье: Маркова Л. А. Трансформация оснований историографии науки // Принципы историографии естествознания: XX век. - СПб.: Алетейя, 2001. - С. 69-124.
2 Классический пример марксистского экстернализма в изучении развития науки: Гессен Б. М. Социально-экономические корни механики Ньютона. - М., -Л.: ГТТИ, 1933.
3 По-видимому, это хорошо понимал С.В.Илларионов, принципиально дистанцировавшийся от деятельностного подхода. См.: Илларионов С. В. Теория познания и философия науки. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОС-СПЭН), 2007. - С. 51, 62.
исследователя, результатом которой являются идеальные объекты теории, детерминируется не только эмпирическими данными, но определяется также и господствующими на данном этапе развития науки представлениями о структуре исследуемого фрагмента действительности, тем, какой «ход событий», какой «порядок вещей» является здесь естественным (представления эти выступают для научной общественности интуитивно очевидными), - некоторые отечественные философы науки1 допускали, фактически, в свои представления о структуре научной теории нечто подобное «парадигме» Куна. Конечно, можно было «выкрутиться» терминологически, сказав, что социокультурные факторы, влияющие на развитие науки, всегда опосредованы научными понятиями конкретной теории. Однако, в этом случае в объяснении возникает «логический круг»: научные понятия - объективны, потому что они внекультурны и внесоциаль-ны; а то обстоятельство, что научные понятия пришли из социума и культуры благодаря творческой деятельности учёных затмевается тем, что любое опосредованное научной теорией понятие объективно, ведь всё научное по определению объективно. В очень глубокой и не потерявшей своего значения в наши дни монографии «Проблема выбора теории» Е. А. Мамчур предложила модель, учитывающую (пусть пока ещё и в недостаточно расчленённом виде) вклад, вносимый в содержание теории исходными предпосылками, как более адекватную, чем традиционную интерпретацию гипотетико-дедуктивной системы. Эта модель наряду с собственно теоретическим аппаратом естественнонаучной теории включает в себя картину природы, а также интеллектуальный фон. Картина природы - способ вйдения мира, присущий той или иной отрасли знания, на том или ином историческом этапе её развития. Так, для ньютонианской физики существенным компонентом картины природы выступали представления о дальнодействии как единственно возможном способе взаимодействия тел, а в период господства классического электромагнетизма они сменились представлениями о существовании поля как особой среды, передающей взаимодействия. Согласно Мамчур, картина природы является источником «сведений» о характере абстрактных объектов теории и спо-
1 Мамчур Е. А. Проблема выбора теории. - М.: Наука, 1975. - С. 32-33. В более поздних своих работах Е. А. Мамчур акцентировала различие между социальной обусловленностью научного познания, что предполагает более слабое воздействие социальных факторов на научное познание (в этом случае реальной движущей силой его развития считаются когнитивные факторы) и социальной детерминированностью научного познания, на котором настаивают социологи Эдинбургской школы. См.: Мамчур Е. А. Проблемы социокультурной детерминации научного познания. - М.: Наука, 1987. - С. 4-6; МамчурЕ. А. Существуют ли границы социокультурного подхода к анализу научного познания? // Наука: возможности и границы. - М.: Наука, 2003. - С. 216-236.
228
собов их сочленения в модели. Вместе с тем она выполняет и другую функцию: несёт в себе указания на метод познания исследуемого фрагмента реальности. Более опосредованное влияние на формирующийся объект знания оказывает духовная атмосфера, интеллектуальный фон, «культурный климат» эпохи, в формировании которой принимают участие наука, философия и другие формы культуры1 В концепции Е. А. Мамчур вопросы вызывает статус картины природы. Если это понятие строго научное, а не философское, то не превратится ли картина природы по мере развития науки в заблуждение (ньютоновский механицизм, к примеру, перестал быть научным после работ Эйнштейна)? Всё тот же «логический круг» в объяснении: понятие картины мира научно, потому что подтверждается эффективностью построенных на нём научных теорий. При этом все научные теории существуют благодаря этой изначальной парадигме, предопределяющей характер внутритеоретических связей. У понятия картина природы странный, пограничный между научным и вненаучным знанием статус. По словам Е. А. Мамчур, картина природы занимает некоторое промежуточное положение между интеллектуальным фоном и более специализированными слоями знания - принципами, теоретическим аппаратом естественнонаучных теорий; она осуществляет связь между общими культурным данностями и специальным знанием. Утверждение о том, что исходные теоретические предпосылки, ответственные за появление сверхэмпирического содержания «имеют сложное строение, являясь иерархией представлений, из которых ближе всего к научному знанию лежат представления о строении исследуемого фрагмента реальности (иногда говорят «картина природы»), а в качестве наиболее удалённых слоёв выступают взгляды и представления, выражающие общую духовную атмосферу эпохи»2, - наталкивается на естественные вопросы: как возможно вненаучное внутри научного? Что означает быть «чуть ближе» или «чуть дальше» от научного знания? Философы науки прекрасно понимали и понимают, что для построения адекватной концепции структуры и развития научного знания «необходимо выяснить механизмы включения социальных факторов в процесс развития науки, характер осуществляемой ими детерминации, способ их соподчинения в процессе этой детерминации, их удельный вес в общей системе детерминирующих моментов (соотношение между внутренними и внешними факторами) и т.д.3. Но создание адекватной нетрадиционной интерпретации гипотетико-дедуктивной системы остаётся одной из неразрешённых в настоящее время задач.
1 Там же. - С. 34.
2 Там же. - С. 33.
3 Там же. - С. 230.
Постпозитивистская критика породила науковедческие исследования, авторы которых стремятся отмежеваться от вопросов об истинности и объективности научных теорий1. Если для классической эпистемологии истина должна быть единой системой, конкуренция различных теорий и подходов должна обязательно закончиться победой одной из альтернатив, которая признаётся истинной, то представители неклассической социальной эпистемологии, утверждающие, что знание целиком социально, а потому в нём нет места объективной, внесоциальной истине, допускают политеоретичность и полисубъектность научного познания. Не принимая «принцип методологической симметрии», выдвинутый социологами, можно, всё-таки, согласиться с тем, что любой идеализированный вариант научного познания, сконструированный философами, не будет исчерпы-вающим2, и будет нуждаться в описании научной деятельности в её социальном измерении. Без обретения объективной научной истины невозможна ни одна техническая реализация. Абсурдны попытки социологов, объяснить рождение научных фактов в отдельной лаборатории вне общей логики развития науки. С другой стороны, социологические исследования научной деятельности могут способствовать большей эффективности капиталовложений в науку, могут выявить факты замалчивания работ или незаслуженного притеснения того или иного учёного. Разумеется, наука не развивается так, как это описывает Т. Кун в «Структуре научных революций». Полностью отбросить кумулятивистские представления невозможно. Речь идёт лишь о том, чтобы дополнить написанную в позитивистском, кумулятивистском ключе историю науки. Л. Флек, М. Полани, Т. Кун3 талантливо показали, что учёные - это, прежде всего, люди со всем многообразием характеров и интересов, что учёные зачастую на уровне веры, но не знания оценивают те или иные идеи. В 1970-е гг. много писали о лингвистическом, эксперименталистском и других «поворотах» в социогуманитарном знании. Социологи и историки науки, опираясь на постпозитивистскую критику философами науки классических идеалов рациональности, не вполне оправданно «ликуют», от того что «складываются контуры культурной истории наук, в которой граница между внутренними и внешними условиями развития науки становятся всё более
1 Критический анализ идей представителей Эдинбургской школы социологии науки см. Касавин И. Т., Сокулер З. А. Рациональность в познании и практике. Критический очерк. - М.: Наука, 1989.
2 Харре Р. Социальная эпистемология: передача знания посредством речи // Вопросы философии, 1992. - № 9.
3 Fleck L. Entstehung und Endwicklung einer wissenschaftlichen Tatsache. Ein-fürung in die Lehre vom Denkstil und Denkkollektiv. - Basel, 1935; Полани М. Личностное знание. - М.: Прогресс, 1985; Кун Т. Структура научных революций. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2002.
проницаемой»; что «наука становится сравнимой с другими видами деятельности и практиками, с другими культурными формациями и дискурсами»1 . Хотя, быть может, именно теперь в значительной степени покончено с тем «научным шовинизмом», с тем «нездоровым альянсом научного рационализма и капитализма», против которого так задиристо в своё время выступал П. Фейерабенд. «Одна из главных задач новой истории науки состоит в том, чтобы как можно более точно описывать взаимодействие инструментов, практик и обществ в той или иной исследовательской ситуации»2. и эта полнота передачи знания (позитивистская история науки отбрасывала эпизоды, связанные с религиозной верой учёных, их занятиями астрологией и алхимией3) может способствовать межкультурному диалогу. Следует отметить, что понимание науки как подсистемы культуры, расширение истории науки до культурной истории науки создаёт новые возможности для межкультурной коммуникации, фундаментом общего взаимопонимания в которой становится более гибкая и терпимая к иномнениям наука.
Мы живём в очень интересное время, когда наука (вопреки постмодернистским упадническим настроениям!) развивается настолько быстро, что картина мира, тиражируемая учебниками, отстаёт от новейших открытий на несколько десятилетий. В плюралистическом, мультикультур-ном обществе постмодерна всякий тип знания (вненаучное знание распалось на «паранаучное», «донаучное», «псевдонаучное», «антинаучное», «сверхнаучное» и т.п.) предстаёт как специфическая субкультура, как универсальный (в рамках определённой общности) способ познавательного и даже шире - духовного отношения к миру. Такое единство обеспечивается связью знания с деятельностью по его производству и со специфической формой коммуникации. Тем самым всякий тип знания обнаруживает в себе значительный пласт социально-культурного содержания постольку, поскольку в нём доминирует не селективная, а интегративная функция - целостный образ человеческого мира, а также наличествует достаточно универсальный набор смысложизненных конструктов4. И, всё-
1 Хагнер М. История науки // Наука и научность в исторической перспективе. - СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Алетейя, 2007. - С. 25.
2 Там же. - С. 33.
3 В постсоветские годы появилось множество работ, показывающих стимулирующую роль религиозных воззрений в научных поисках великих учёных. Так П. П. Гайденко теперь признаёт, что в СССР укоренилось ошибочное чисто просветительское воззрение на науку как носительницу атеистического мировоззрения. См.: Гайденко П. П. Научная рациональность и философский разум. - М.: Прогресс-Традиция, 2003. - С. 192.
4 Касавин И. Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассической теории познания. - СПб.: РХГИ, 1998. - С. 28.
231
таки, при всём многообразии типов знания, которое ставит в тупик современного эпистемолога, при всём многообразии представлений о науке (естественные, социогуманитарные, технические, науки; наука переднего края и нормальная наука; фундаментальная и прикладная наука; наука античности, средневековья, Нового времени, современная наука; наука профессиональная и любительская; наука Запада и «восточная» наука; международная и национальная наука; государственная и «народная» наука и т.д.),- существует единая Наука, чей авторитет несомненен. Научное доказательство тех или иных представлений по-прежнему является главным гарантом их истинности. Ситуация постмодерна позитивна ставшей нормой критичностью в отношении различных идеологий, в том числе и устаревших научных представлений. По выражению Ж. Ф. Лиотара, основанием «постсовременного знания» является «не гомология экспертов, а паралогия изобретателей»1. От имени науки тиражировались зачастую самые нелепые представления. Большая демократичность науки2 (под влиянием общего стремления к демократическим идеалам в современном обществе) позволит избавить её от ложной сциентистской идеологии, прикрывавшей авторитарным, менторским тоном изложения многие, в действительности, лишь гипотетические утверждения. Как тут не вспомнить, что создатель теории множеств Георг Кантор в ситуациях консервативного мышления учёных говорил о законе сохранения невежества, а создатель квантовой механики Макс Планк с грустью констатировал: новая научная истина побеждает не потому, что её противники убеждаются в её правильности и прозревают, а лишь по той причине, что противники постепенно вымирают, а новое поколение усваивает эту истину буквально с молоком матери3. Известный астрофизик Фред Хойл как-то в шутку сказал, что вероятность развития человеческой разумности из химического ила первобытного океана благодаря всего-навсего случайной последовательности механических процессов равна вероятности того, что ураган, пронёсшийся сквозь гигантскую помойку, случайно соберёт «Боинг--747»... Образованный человек вряд ли поверит, что мир сотворён Богом из ничего за шесть дней. Атеизм или перенесение потенциальных возможностей человеческого организма и, что ещё важнее, ответственности за происходящее, на Бога - это две стороны общей куль-
1 Лиотар Ф. Состояние постмодерна. - СПб.: Алетейя, 1998. - С. 12.
2 Фейерабенд в своих очень провокационных и остроумных работах призывал к диалогу между представителями научной и вненаучной рациональности, ставил вопрос о необходимости отчётности науки перед демократическим обществом. См.: Feyerend P. Erkenntnis für freie Menschen.- Frankfurt am Mein, Suhrkamp Verlag, 1980 или сокращённый перевод этой же работы в сборнике: Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986. - С. 467-523.
3 КлайнМ. Математика. Утрата определённости. - М.: Мир, 1984. - С. 105.
232
турной доминанты, характерной для западного христианства. Чрезвычайно интересен иной взгляд на мир, осуществимый посредством диалога западных учёных с главой тибетского буддизма - Далай-Ламой 14-м.
В последние десятилетия стали регулярными научные конференции, рассчитанные на продуктивный диалог между учёными и представителями различных религиозных конфессий. В одной из своих книг математик и культуролог В. В. Налимов1 рассказывает о последних к тому времени конференциях по трансперсональной психологии (XII Международной конференции в Праге 1992 г. и др.); международном конгрессе «Человек и мир» 1988 г. в Ганновере (ФРГ), начинавшемся каждое утро с медитативных сеансов, проводимых в разных традициях Востока и Запада, международном симпозиуме 1990 г. в Шеноне (Франция) «Человек и планетарное сознание: свобода и границы человека» и конференции в Сан-Франциско 1990 г. «Сознание в научном понимании», организованной американским отделением Института Бхактиведанты. Новейшие открытия в области нейрофизиологии конца 1990-х гг. сделали диалог между западной наукой и восточной духовностью ещё актуальнее и продуктивнее. В 2005 г. в Минске на русском языке был издан обстоятельный отчёт Дэни-эла Гоулмена о VIII конференции института Разума и Жизни, проходившей в марте 2000 г. Ставшие регулярными конференции поначалу были скорее провальными. Для идейного вдохновителя программы «Разум и Жизнь» выдающегося нейролога современности Франсиско Варела (19462001), известного в первую очередь совместной с другим чилийским учёным Умберто Матураной теорией автопоэза2, прошедшая неудачно конференция 1979 г. «Сравнение западного и буддийского подходов к когнитивному восприятию» ещё раз продемонстрировала, что необходимо уделять самое тщательное внимание вопросам взаимного уважения и тактичности при организации диалога между разными культурами. Темой VIII конференции стали деструктивные эмоции. Среди участников западную
1 Налимов В. В. В поисках иных смыслов. - М.: Издательская группа «Прогресс», 1993. - С. 90-91, 118-119.
2 Теория автопоэза (греч. самосозидание) объясняет как любая живая система возникает и стабильно поддерживает свою идентичность даже тогда, когда её компоненты постоянно меняются. Вместо того, чтобы раскладывать жизнь на молекулы, теория автопоэза считает организм не просто суммой его частей. Свойства целого возникают из динамики его частей, но не подходят под определение простой суммы элементов. Теория автопоэза применима на всех уровнях жизни -от одиночной клетки до иммунной системы, разума и даже общественных структур. См.: Humberto Maturana and Francisco Varela. Autopiesis and Cognition: The Realizaion of the Living. Dodrecht and Boston: Reidel, 1980; Humberto Maturana and Francisco Varela The Tree of Knowledge : The Biological Roots of Humen Understanding. - Boston : New Science Library, 1987.
233
науку представляли психологи и нейрофизиологи Ричард Девидсон, Пол Экман, Дениэл Гоулман, Марк Гринберг, Оуэн Фланаган, Франциско Ва-рела, Джин Цай. Буддизм был представлен Далай-Ламой 14-м, а также его переводчиками, среди которых как коренные азиаты, добившиеся высоких ступеней духовного развития многолетней работой над собой, так и европейцы - люди уникальных судеб, многие годы практиковавшие буддизм в восточных ашрамах. Его Святейшество Тензин Гьяцо 14-й Далай-Лама признаёт, что основой диалога науки и буддизма должны стать методы науки. В предисловии к книге Гоулмена Далай-Лама оценивает науку как главную движущую силу человеческого и планетарного развития: «Я часто говорю, что каждый раз, когда получают факты, противоречащие буддийскому пониманию мира, буддизм должен поступиться некоторыми своими постулатами в соответствии с этими фактами. Мы всегда должны принимать точку зрения, которая опирается на факты. Если в результате собственных исследований мы убедимся, что научные выводы достаточно рациональны и обоснованны, то нам следует согласиться с ними. Однако, необходимо провести чёткое разграничение между тем, чего наука не знает, и тем, существование чего наука доказательно опровергает. Всё, что признано наукой несуществующим, мы тоже должны признать несуществующим, но явления, которые просто пока не изучены, - это совсем другое дело. Взять хотя бы сознание. Несмотря на то, что все чувствующие существа, в том числе и человек, пользуются сознанием с доисторических времён, мы до сих пор не знаем, что есть сознание на самом деле: какова его природа и как оно функционирует»1. Этот подход Далай-Ламы, во-многом, близок попперианской методологии науки, настаивающей на том, что только появление новой более широкой научной теории, в которой определённые догадки не получают экспериментального подтверждения, исключает эти представления как ошибочные. До тех пор пока наука не будет располагать теорией, при помощи экспериментальной проверки исключающей необычные возможности сознания, характерные для восточных духовных практик (так называемые сиддхи), они могут быть отнесены к области, пока не изученной наукой. Позитивистская сциентистская идеология на уровне веры исключала из разряда научного всё необычное, ведь «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда...»
Нужно отдать должное природной любознательности Далай-Ламы 14-го. Тензин Гьяцо родился в крестьянской семье 6 июля 1935 г. в маленькой деревушке на северо-востоке Тибета. Когда ему было два года, он был признан в соответствии с тибетской традицией, реинкарнацией своего
1 Гоулмен Д. Деструктивные эмоции. Как с ними бороться? Научный диалог с Далай-Ламой. - Мн.: ООО «Попурри», 2005. - С. 8.
234
предшественника 13-го Далай-Ламы. Считается, что Далай-Ламы являются воплощениями Будды сострадания, который избрал путь реинкарнаций, чтобы служить человечеству. Лауреат Нобелевской премии мира 1989 г., Далай-Лама 14-й повсеместно почитаем как сторонник сострадательного и мирного разрешения конфликтов. Конференции, посвящённые диалогу западной науки с восточной духовностью, проходят, в том числе, и благодаря личным пожертвованиям Далай-Ламы. В 1959 г. китайские коммунисты оккупировали Тибет и, Далай-Лама вынужден был бежать в Индию, благодаря чему перед ним распахнулось широкое окно в мир научных знаний. Поразительно, что до вторжения китайцев тибетские монахи, в совершенстве владевшие контролем над своими эмоциями, имевшие глубокие познания в теоретической буддийской философии, не имели представления о научных открытиях, совершённых за последние столетия. Далай-Лама 14-й, в юные годы выучив английский, из книг узнал, что Земля круглая. Его тибетские наставники были убеждены, что Луна светит собственным светом. Буддийская космология, которая входит в состав пространного компендиума буддийской теории, известного под названием абхидхарма, утверждала, что Солнце и Луна находятся примерно на одинаковом расстоянии от Земли и что они приблизительно одного размера1. Как видно, буддийская космология немногим дальше ушла от космологических представлений досократиков. Тибетцы в 40-х гг. XX в. имели мнение о западных людях как о знающих в науке всё. Ещё отроком Далай-Лама, собиравший по крупицам у немногих, бывших в те годы в Тибете, европейцев научные сведения, понял, если наука способна доказать, что какая-то из доктрин буддизма не соответствует истине, значит, буддизму следует соответствующим образом измениться. В 1969 г. от Хьюстона Смита профессора теологии Масачусетского технологического института в ходе разговора о реинкарнации он узнаёт о концепции ДНК. В 1973 г. на одной из конференций по вопросам науки и духовности Далай-Лама знакомится с Карлом Поппером и его методологической концепцией. С интересом он воспринял и концепцию Т. Куна. После бесед с выдающимся физиком Д. Бомом Далай-Лама увлёкся идеями современной квантовой физики. В последние годы Далай-Лама регулярно ведёт серьёзные беседы с такими светилами квантовой физики, как Антон Зейлингер из Венского университета и Карл Фридрих фон Вейцзеккер (сотрудники возглавляемой им кафедры в университете им. М. Планка занимались исследованием связей между наукой и философией), а также с астрофизиками, такими как Пит Хат из Пристонского института социальных исследований. Далай-Лама, проводя параллели с буддийской логикой, очень высоко оценивает методологический тезис постпозитивистов о том, что мы должны
считать научные истины не чем-то абсолютным и неизменным, а всего лишь теориями, которые могут устареть, перестав соответствовать новым фактам1.
В буддийской традиции подчёркивается, что главная цель духовной практики заключается в том, чтобы распознать и трансформировать деструктивные эмоции; собственно говоря, практикой следует считать всё, что может ослабить деструктивные эмоции. В то время как Запад в борьбе с негативными эмоциями делает акцент на медицинские препараты, и нет никакого сомнения в том, что изменяющие настроения таблетки принесли облегчение миллионам людей, буддизм предлагает другие подходы, требующие больших усилий, - методы тренировки разума, и главным образом с помощью медитации. Специфические особенности западной культуры - это относится в равной степени к христианству, иудаизму и науке, - оставляют нам мало надежды на то, что мы способны изменить себя изнутри. В иудео-христианской традиции источником перемен являются благословение или милость Господа. В науке это происходит после приёма лекарств или в результате генной терапии. По мнению Далай-Ламы, различие в способах управления эмоциями на Востоке и Западе связано с тем, что «в иудео-христианской традиции основное внимание уделяется Всевышнему, а целью духовного развития является достижение недоступного познанию трансцендентного единства. Поэтому там меньше значения придаётся исправлению внутренней эмоциональной жизни или достижению внутреннего равновесия. Искренняя вера в Бога-Творца и поступки, совершаемые из любви к Господу, рождают искреннюю любовь к другим человеческим существам, а убийства, кражи и изнасилования противоречат принципу веры в Бога. Именно в этом заключается исключительно сильный стимул к развитию положительных человеческих качеств. Но для каждого практикующего буддиста конечной целью является достижение нирваны. Важно то, что находится внутри нас; и именно поэтому мы придаём такое огромное значение негативным эмоциям и порождённым ими поступкам. Нам нужно знать, что происходит в разуме. Следовательно, в буддизме перед верующим стоят другие задачи. Поэтому с позиции культуры у буддистов совершенно другое отношение к эмоциям. С этой точки зрения даже тонкие степени схватывания реальности своего «Я» и окружающего мира мешают достижению цели и приобретают негативную окраску. Поэтому, возможно, суть этих различий кроется в общей ориентации - на трансцендентное или на внутреннее развитие»2. Казалось бы, буддисты должны быть индивидуалистами, ведь в классических азиатских религиях отсутствует концепция внешнего Творца, создающего
1 Там же. - С. 87.
2 Там же. - С. 446-447.
всё на свете. Здесь считается, что обстоятельства жизни каждого разумного существа порождены его индивидуальной кармой, которая предопределяет наше появление в этом мире. Даже мир вокруг нас возникает из нашей кармы. Напротив, индивидуализм свойственен людям Запада, что, всё-таки не характерно для средневековой Европы. Но в эпоху протестантской Реформации очень большое значение придавалось индивидуальным отношениям с Богом - без участия священника, - и гораздо меньше значения общине. Такой же сильный акцент на индивидуальность характерен для эпохи Просвещения. Трудно себе представить диалог ортодоксального христианства с наукой, поскольку христианство во многом фаталистично. Если во II в. н.э. добросердечный Ориген допускал метемпсихоз и всеобщий апокатастасис, то уже в начале V в. н.э. Августин Аврелий не связывал спасение души человека с его благими мыслями и поступками. Спасение души, по Августину, зависимо лишь от того, распространяется ли на него благодать Бога, направляющего его в земном теле, а его душу в дальнейшее пребывание в рай. Отсутствие распространения этой благодати означает неизбежное попадание в ад на вечные адские муки. В учениях Лютера и Кальвина фаталистическая составляющая только усилилась, а от кальвинизма, как показал в своей известной работе1 Макс Вебер, прямой путь к буржуазному индивидуализму и капитализму. Но буддизм никогда не был просто религией в западном понимании этого слова. С момента своего зарождения он включал в себя элементы философии, а также эмпирические и рациональные элементы, которым больше подошло бы определение «наука». Буддисты не верят в возможность творения мира из ничего и в чудеса вопреки природе, поэтому им легче вести диалог с учёными.
Разъясняя на конференции суть духовной практики западным учёным, Далай-Лама отмечал, что для буддийского понимания природы когнитив-ности не свойственно так резко разделять эмоциии и когниции, как это делает западная психология. Тибетский термин «шепа», который часто переводят как «сознание» или «когниция», фактически объединяет оба этих явления; его значение ближе к тому, что мы называем «ментальным событием». Ментальные события, которые буддизм рассматривает как «загрязнения» или «осквернения» считаются «концептуальными» - это более широкий термин, который включает то, что по-английски называется мыслями, мысленными образами и эмоциями2. Английское слово «эмоция» происходит от латинского emovere («выдвигать», «поднимать
1 Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. - Иваново-Франковск: Ист-Вью, 2002.
2 Гоулман Д. Деструктивные эмоции. Как с ними бороться? Научный диалог с Далай-Ламой. - Мн.: ООО «Попурри», 2005. - С. 140.
237
вверх», «потрясать в основании») - нечто такое, что приводит ум в движение и заставляет его производить разные действия - вредные, нейтральные или полезные. С другой стороны, в буддийской традиции под эмоцией понимается нечто такое, что приводит ум в нужное состояние и заставляет его принимать определённую точку зрения или взгляд на вещи. И это необязательно результат эмоционального взрыва, который неожиданно сотрясает разум и который ближе всего соотносится с тем, что понимают под эмоцией учёные. На языке буддизма такое событие называется «грубой эмоцией», - когда, к примеру, совершенно ясно, находитесь вы в гневе, печали или под влиянием навязчивой идеи. Для буддиста в случаях с деструктивным эмоциями всегда будет иметь место разрыв между кажущимся и сущим. К примеру, такое эмоциональное состояние как вожделение (чрезмерная привязанность) влияет на наше суждение, лишая нас способности правильно оценивать природу вещей. Буддисты называют такие состояния «затемняющими». В буддийских священных текстах говорится о 84000 негативных эмоциях, при этом всё их разнообразие можно свести к пяти главным, или коренным, среди которых: ненависть, вожделение, заблуждение, самомнение и зависть. В тибетском буддизме выделяется три уровня сознания. Грубый уровень соответствует работе мозга и взаимодействию тела с окружающей средой. Тонкий уровень соответствует понятию «Я» и интроспективной способности, благодаря которой разум может исследовать собственную природу. Кроме того, это поток разума, который несёт в себе склонности и привычные модели поведения. Очень тонкий уровень, который описывается в тибетских текстах как «фундаментальный континуум сияющего сознания, пребывающего за пределами представлений о субъекте и объекте» - это фундаментальный аспект сознания, признание того, что когнитивная способность скорее существует, чем нет. Другими словами, это абсолютное сознание или осознавание, не связанное ни с каким конкретным объектом, на котором фокусируется сознание. Само собой, этот уровень сознания не доступен подавляющему большинству людей. Буддисты же своей созерцательной подготовкой стремятся достичь этого уровня1. В медитации (соответствующее слово в переводе с тибетского означает «освоение») практикующий должен открыть, что за любой цепочкой мыслей стоит пустота. Специальные психотренинги приучают отстранённо относиться к любой негативной мысли или эмоции (как к птице пролетающей по небу или как к тут же исчезающему рисунку на воде). Тибетские буддисты утверждают, что освобождённый от негативных эмоций ум приобретает сияющую ясность. Если для западной психологии характерно стремление к тому, чтобы эмоции приносили приятные ощущения, то буддийский подход рас-
сматривает эмоции как факторы, которые или способствуют развитию духовного прогресса, или тянут нас назад. Неуязвимая безмятежность, к которой стремятся буддисты, вовсе не является синонимом пассивности. Далай-Лама называет четыре состояния, которые следует в себе культивировать: любовь, невозмутимость, сострадание и радость1. Любая работа может выполняться с утверждённым в своём сознании состоянием. Культивируя в себе позитивные качества, человек постепенно обретает вторую природу, новый темперамент.
Западная психология от интроспективного метода исследования У. Джеймса в начале XX в. через психоанализ и бихевиоризм проделала путь к когнитивной психологии. Бихевиористы многие десятилетия высмеивали любые попытки изучения внутреннего опыта. Когнитивная психология 60-х гг. за образец деятельности мозга приняла компьютер, что также является примером парадигмальной ограниченности. Современная нейронаука подтвердила некоторые интуитивные прозрения психологов прошлого, в частности идею Фрейда о решающей роли бессознательных процессов в управлении нашими действиями и поступками. Отсутствие возможности наблюдения за работой мозга на заре развития психологии предоставила теоретикам полную свободу в объяснении человеческого поведения. Нейрофизиологи утверждают, что отвлечённые психологические теории не имеют ничего общего с тем, что действительно происходит в науке. Нейронаука аффектов возникла за последние три-четыре десятилетия. В лаборатории пионера нейронауки аффектов Ричарда Девид-сона в Медисоне используется усовершенствованная модель электроэнцефалографа (ЭЭГ), позволяющая в том числе отмечать активность глубинных участков, функциональный магнитно-резонансный томограф (МРТ), который отмечает малейшие изменения в движении крови по всему мозгу и тем самым позволяет наблюдать за внутренней активностью мозга в ходе мыслительной деятельности, а также метод позитронной эмиссионной томографии, известный как ПЭТ-сканирование, при котором используются радиоактивные окрашивающие маркеры, помогающие следить за активностью нейротрансмиссеров в мозге. Это позволяет исследователям определять, какие именно из нескольких сотен нейрохимикатов участвуют в данном виде мозговой деятельности. Одна из догм когнитивной психологии заключалась в том, что такие психические процессы как создание образов и память изучать можно, а эмоций касаться не следует. В середине 70-х гг. когда Девидсон обратился к изучению связи между мозгом и эмоциями, в нейронауке господствовало мнение о том, что эмоциональные процессы происходят в глубинах мозга, в лимбической системе и стволе - участках, которые в ходе эволюции возникли раньше дру-
гих. От выдающегося нейроанатома Уолле Наута он узнал альтернативную точку зрения о признаках связи между предлобной корой и эмоциональными центрами в глубине мозга. В 1999 г. Девидсон получил один из престижнейших грантов - 11 миллионов долларов,- чтобы, кроме всего прочего, изучать влияние медитации на мозговые, иммунные и эндокринные функции. Впервые Девидсон осмелился включить слово «медитация» в заявку на федеральное финансирование. Этот грант 1999 г. свидетельствовал о радикальном переломе в науке; всего пять лет назад об этом нельзя было даже мечтать. Используя в лаборатории уникальное оборудование для исследования мозга, Девидсон наглядно показал, как предлобная и лимбическая система позволяют нам смешивать мысли и чувства, когни-ции и эмоции. Современная наука подтвердила буддийское представление об относительной неразрывности когниций и эмоций1.
Одно из величайших открытий, сделанных нейронаукой, заключается в том, что любой вид сложного поведения, такого как эмоция, не базируется в какой-либо отдельной области мозга; единого центра эмоций не существует. Лобная доля коры головного мозга является ключевой для регуляции эмоций. Теменная доля большого мозга - область, где сходятся воедино сигналы, поступающие из органов чувств, играет заметную роль в процессах ментальных представлений. Миндалевидное тело играет ключевую роль в возникновении некоторых видов негативных эмоций, в частности страха. Гиппокамп играет важную роль в формировании эмоций, поскольку отвечает за то, как мы оцениваем контекст событий. Учёным удалось доказать, что при депрессии или посттравматическом стрессовом расстройстве гиппокамп уменьшается в размерах (что поддаётся объективному измерению и лечится антидепрессантами). Р. Девидсон считает одним из самых удивительных открытий конца 90-х гг. измерение размеров этих участков мозга, а именно: лобных долей, миндалевидного тела, гиппокампа как их реакции на новый опыт2. В опытах на животных удалось проследить воздействие окружающей среды на развитие мозга до уровня генной экспрессии. У учёных есть все основания полагать, что всё это применимо к людям. Если вы растёте в атмосфере заботы, то в экспрессии генов происходят очевидные и объективные изменения. Так, в некоторых молекулах содержатся гены, которые играют важную роль в управлении нашими эмоциями и реагируют на заботу3. Ещё совсем недавно нейрологи свято верили в ошибочную, как теперь выяснилось, гипотезу, - считая, что мы рождаемся с определённым количеством нервных клеток, и до конца жизни их не прибавляется. Они были убеждены,
1 Там же. - С. 329-330.
2 Там же. - С. 334-337.
3 Там же. - С. 337.
что происходящие изменения в процессе развития, связаны только с перестройкой связей между этими клетками и постепенным отмиранием клеток. Считалось, что при этом новые клетки не появляются. Недавно ней-рологам удалось доказать, что новые нервные клетки растут на протяжении всей жизни1. Фантастическое открытие, во многом, меняющее наше представление о смысле жизни человека! Мозг человека пластичен на протяжении всей его жизни. Наряду с позитивными изменениями мозга, связанными с профессиональной деятельностью, учёным удалось доказать и деградацию участков мозга, зависимую от разрушительного образа жизни человека2. Напрашивается вывод о том, что учиться, выполнять творческую работу необходимо в любом возрасте. Величайшая ложь внедрялась в сознание людей от имени науки утверждением о том, что мозг заканчивает своё развитие где-то к 22 годам (считалось, что последними развиваются лобные доли головного мозга). Теперь мы знаем: любая эмоция, любая мысль человека в любом возрасте оказывает влияние на его мозг, и вследствие этого на организм в целом. По выражению Р. Девидсона, «с точки зрения современной нейронауки я изменяю свой мозг даже тогда, когда совершаю движение рукой»3. Научные открытия поставили учёных перед фактом признания того обстоятельства, что тело мало-мальски духовного человека отличается по своему составу от тела преступника, ведь процесс внутренней генерации чувства милосердия, сострадания неизбежно приводит к изменениям в мозге.
1 Гоулман Д. приводит в своей книге ссылки на следующие статьи: P. S. Eriksson, E. Perfilieva, T. Bjork-Eriksson, A. M. Alborn, C. Nordborg, D. A. Peterson, and F. H. Gage, «Neurogenesis in the Adult Human Hippocampus». Nature Medicine, 4, 11 (1998):1313-17; удалось доказать, что у квалифицированных музыкантов увеличиваются соответствующие участки мозга. Другими словами, бесконечные часы игры на скрипке меняют количество клеток, учавствующих в исполнении музыкальных произведений, и увеличивают их проводимость: T. Elbert, C. Pantev, C. Wienbruch, B. Rockstroh, and E. Taub, «Increased Cortical Representation of the Fingers of the Left Hand in String Players». Science 270, 5234 (1995): 305-7; исследование, проведённое среди лондонских таксистов выявило, что участки мозга, которые отвечают за способность выбора маршрута, увеличиваются после первых шести месяцев езды по лондонским улицам: E.A.Maguire et al., «Navigation-related Structural Changes in the Hippocampi of Taxi Drivers». Proceedings of the National Academy of Science of the United States of America 97,9 (2000): 4414-16.
2 Raine A., T. Lencz, S. Bihrle, L. LaCasse, and P. Coletti, «Reduced Prefrontal Gray Matter Volume and Reduced Autonomic Activity in Antisocial Personality Disorder». Archives of General Psychiatry, 57,2 (2000): 119-127, discussion 128-129.
3 Гоулман Д. Деструктивные эмоции. Как с ними бороться? Научный диалог с Далай-Ламой. - Мн.: ООО «Попурри», 2005. - С. 371.
241
Обсуждая на конференции с Далай-Ламой открытие пластичности человеческого мозга, на его вопрос о том, способна ли слабовыраженная мыслительная деятельность, протекающая почти за порогом сознания, воздействовать на мозг, пробуждая другие эмоции, Франсиско Варела ответил, что, по его мнению, и ментальные состояния должны иметь возможность влиять на состояние мозга, но концепция эта ещё не стала предметом серьёзных исследований, поскольку противоречит постулатам западной науки, хотя и логически вытекает из последних открытий ней-рологов. Далай-Лама обращал внимание учёных на то обстоятельство, что буддисты, допускают идею непрерывного перехода сознания из одной жизни в другую, западная же наука связывает сознание исключительно с мозгом: «Нет никаких оснований считать, что у очень тонкого состояния так называемого «врождённого ума», самого важного элемента осознава-ния, его сияющей ясности - должны быть неврологические корреляты, поскольку это состояние не является физическим и не зависит от мозга»1. Далай-Лама считал, что доминирующая в когнитивной науке тенденция априори считать мозг и разум двумя сторонами одного и того же вида деятельности, ограничивает сферу научных исследований. Учёным, по его мнению, следовало бы выйти за рамки этой парадигмы и расширить параметры, которые они сами для себя установили. Например, он хотел бы предложить учёным для рассмотрения феномен того, что тибетцы называют «пребыванием в состоянии яркого света» после смерти (буддисты утверждают, что искушённые мастера медитации в течение нескольких дней после смерти пребывают в этом состоянии, при этом их физические тела не разлагаются). Разумеется, наука стремится не измышлять гипотетических сущностей (не вводить в концепции без особой надобности какие-либо «тонкие тела» или независимое от мозга «пребывание в состоянии яркого света»), - в этом вопросе учёные найти общего языка с Далай-Ламой пока не смогли. Допущение, что цепочки одобренных, как бы принятых ранее сознанием человека мыслей, способны возвращаться и детерминировать его мышление и эмоциональный мир, действительно, требует допущения бессмертного, перевоплощающегося духовного начала.
Франсиско Варела, разработавшему так называемый нейрофеномено-логический подход, удалось экспериментально показать (испытуемым требовалось распознавать изображения на картинках, напоминающих те, что используются в гештальтпсихологии), что в течение первых 180 миллисекунд после показа чёрно-белого изображения разум испытуемого приходит в движение. Акт распознавания происходит на 180-360 миллисекунде после начала показа, т.е. в конце первой трети секунды. В следующую шестую долю секунды после распознавания мозг человека воз-
вращается в состояние покоя. Движение - нажатие на кнопку - происходит в течение следующей шестой доли секунды. Вся последовательность завершается раньше, чем истекают три четверти секунды. Другими словами, нейроны ищут себе союзников в первую десятую часть секунды. Затем начинают формироваться группы, возникает паттерн. Нейроны синхронизируются по собственной инициативе примерно одну треть секунды, до фактического распознавания изображения. После завершения режима распознавания нейроны выходят из режима синхронизации. Каждый нейрон производит колебания на собственной частоте. По мнению Далай-Ламы, продемонстрированное Варелой совпадает с точкой зрения буддийской психологии, считающей, что первый этап - это чисто визуальное восприятие, которое является неконцептуальным, а второй, независимо от деятельности, - это этап, когда ум осуществляет концептуальное схватывание1. Нужно отметить, что VIII конференция «Разум и жизнь» обнаружила ряд теоретически и экспериментально подтверждённых положений близких соответствующим буддийским воззрениям. Учёными было экспериментально подтверждено, что так называемая «контрольная точка счастья» - также экспериментально установленное ранее соотношение хороших и плохих эмоций, определяемое биологией конкретного человеческого организма, оказывается, может быть смещена в позитивную сторону при помощи медитаций2. Р. Девидсон опубликовал результаты исследования, которое показало, что люди, переживающие большое количество позитивных эмоций наяву, демонстрируют ту же модель активности левой лобной доли (отвечающие за позитивные эмоции) во время сновидений. В экспериментах с тибетскими монахами мастерами медитации было доказано, что во время медитации генерировавшей состояние сострадания происходит значительный сдвиг параметров активности предлобных зон влево, который не мог быть простой случайностью. Другими словами, изменения в мозге медитирующего на сострадании монаха можно считать показателями его отличного настроения. Тем самым экспериментально удалось подтвердить слова, которые часто повторяет Далай-Лама: «Человек, который занимается медитацией на сострадании ко всем живым существам, первым получает от этого пользу». Пол Экман профессор психологии и директор лаборатории человеческого взаимодействия при медицинской школе Калифорнийского Университета в Сан-Франциско признался, что результаты экспериментов с тибетскими монахами столь поразительны, что ничего подобного он не видел за 35 лет своей исследовательской деятельности3. Формирующаяся в результате
1 Там же. - С. 560-565.
2 Там же. - С. 593-599.
3 Там же. - С. 41-43, 54.
диалога между западными учёными и представителями буддизма концепция бросает вызов современной психологии, предлагая модель оптимального функционирования человека, выходящую за рамки его обычных возможностей. Следует отметить восточную тактичность и ненавязчивость Далай-Ламы и его сотрудников. Не стремясь навязать западному миру мировоззренческие представления буддизма, Далай-Лама делает всё возможное, чтобы хоть чем-то улучшить жизнь людей. Далай-Лама 14-й давно занимается вопросами светской и нравственной этики. Система образования, по его мнению, не даёт детям практически ничего кроме информации, которая поможет им со временем получить работу. Именно научное доказательство благотворного влияния позитивных эмоций на здоровье человека, по мнению Далай-Ламы, должно помочь в реформировании системы образования в современном светском обществе. Интересно отметить, что глава тибетских буддистов выступает не за ортодоксальные, связанные с традиционными религиями, формы жизни, а за реформы в обществе на основе современных научных достижений. Речь идёт о психологической гигиене и эмоциональном образовании, которые должны дополнить существующие в школах предметы1.
Резумирую сказанное в этой статье:
1. Утверждение о кризисе фундаметалистского идеала научного знания связано в первую очередь с несоответствием этому идеалу положения дел в математике, фундирующей естествознание.
2. Получившая широкое распространение во второй половине XX в. попперианская методология отказалась от упрощённого кумулятивизма, допуская качественное преобразование научной картины мира на каждом новом витке развития науки.
3. В рамках традиционной интерпретации научной теории как гипоте-тико-дедуктивной системы не удаётся объяснить природу сверхэмпирического содержания теории.
4. Философам науки не удаётся пока создать адекватную модель научной теории со встроенными в неё социокультурными детерминантами. Это привело к возникновению социальной эпистемологии с размытыми границами между методами философов, социологов и историков науки.
5. Наряду с известными негативными моментами (релятивизацией представлений о научном знании и др.) становление культурной истории науки, рассмотрение науки как подсистемы культуры способствовало избавлению от ложных представлений о научном знании, возникших в эпоху Просвещения.
1 В некоторых американских школах более 20 лет назад введена программа РАТНБ - новаторская программа эмоциональной грамотности, действующая и в некоторых школах европейских государств, а также в Австралии.
244
6. Рассмотрение науки как подсистемы культуры способствует также большей открытости, демократичности внутри самой науки как социального института, а также диалогу с вненаучными формами знания.
7. Стремительное развитие науки позволяет пересмотреть многие ошибочные представления, закреплённые в учебных программах.
8. Наука выступает ведущей формой межкультурной коммуникации.
9. Несмотря на релятивистскую интерпретацию постмодернистскими философами положения дел в методологии науки, наука в наши дни авторитетна как никогда прежде.
10. В диалоге между ведущими учёными Запада и представителями буддизма наметился синтез науки и религии, позволяющий благодаря научно подтверждённой необходимости культуры мышления и гигиены эмоций способствовать улучшению жизни людей и модернизации общества.
