Национальный фактор в эпоху глобализации Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Е.А.НАРОЧНИЦКАЯ* НАЦИОНАЛЬНЫЙ ФАКТОР В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Будущее национальных реалий - одна из давних дискуссионных проблем, споры вокруг которой резко обострились и перешли в новую стадию в контексте современных явлений, ассоциируемых с термином «глобализация». На протяжении целой исторической эпохи, которую, в зависимости от методологических подходов, именуют эпохой капитализма, новой и новейшей истории или модернизма, национальное начало служило главным организующим принципом политической жизни, все больше утверждаясь в этом качестве в планетарном масштабе. В ХХ столетии национальная идея овладела умами едва ли не всех народов Земли. В нации стали видеть необходимый источник и критерий легитимной власти, символом чего явились названия двух наиболее всеобъемлющих по замыслу международных организаций -вначале Лиги Наций, а затем - ООН. Еще в 60-х годах, несмотря на начавшееся строительство Европейского сообщества и радикальные проекты немногочисленных западноевропейских федералистов, идеал национального государства оставался в целом незыблемым. Именно с ним связывали свои надежды на преодоление отсталости десятки бывших колониальных стран. И вот к концу века ситуация заметно изменилась, а точнее «раздвоилась». С одной стороны, почти повсеместный рост национализма, особенно этнического и религиозного, напоминает о могуществе этой идеологии. С другой, национальные деления и ценности подвергаются сомнению и пересмотру, а взгляд на них как на отживающий свой век архаизм приобретает дополнительные обоснования и гораздо большее влияние.

* Нарочницкая Екатерина Алексеевна - кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИНИОН РАН.

Дискуссии о будущем наций и глобализации: некоторые методологические вопросы

Историческая роль национального феномена чрезвычайно многопланова, многообразна и противоречива. Консолидация наций происходила в разных условиях, разными темпами и в разное время, но, похоже, повсюду этот процесс являлся неотъемлемым элементом и двигателем масштабного духовного, экономического и социально-политического развития. С ним, в частности, были тесно взаимосвязаны индустриализация, становление крупных рынков и научно-технический подъем, широкое распространение образования и расцвет искусств, утверждение демократии и формирование гражданского общества в западных странах. Институт национального демократического государства позволил относительно успешно реализовать синтез эффективной власти и прав личности, солидарности и индивидуальной свободы, стабильности и динамизма. Едва ли не все достижения разных народов в сфере высокой культуры выросли на почве их многовековых национально-духовных традиций. Национальные чувства, национальная идея служили мощным источником гражданского единения и энтузиазма, социального творчества и сопротивления экспансии извне, а межнациональная конкуренция - катализатором развития, одним из тех антагонизмов, которые, говоря словами И.Канта, возможно, заложены в людях Природой для того, чтобы обеспечить проявление всех способностей человека.

Вместе с тем национально ориентированному мышлению с его определенной ограниченностью, эмоциональностью и приверженностью традиции нередко сопутствовали экстремизм, насилие, конфронтационность, экспансионизм, а также воинствующий консерватизм. Под флагом национальных интересов не раз осуществлялись подавление личности, дискриминация и этнический геноцид. Национализму принадлежит заметное место среди факторов империалистической политики великих держав и причин двух мировых войн. Под вопрос была поставлена способность классической системы отношений между национальными государствами, прежде всего европейскими, эффективно координировать их интересы и удерживать взаимное соперничество в рационально допустимых пределах. Более того, оказалось невозможным полное осуществление самого национального принципа - т. е. совпадения этнокультурных и государственно-политических границ. Попытки же добиваться этого и связанные с ними противоречия превратились в «мину замедленного действия», угрожающую нескончаемым кровопролитием.

Многоликость, изменчивость, адаптивность национальной идеи поражают: за последние два столетия она воплощалась в бесконечно разнообразных вариантах -правых и левых, демократических и авторитарных, светских и религиозных, мирных и агрессивных, изоляционистских, универсалистских и империалистических, радикальных и умеренных, эксклюзивно-расистских и либерально-гражданских и т.д. Объяснение этого феномена заключается в самой сущности национального принципа -нейтрально-универсального по характеру, узкого и одновременно фундаментального по содержанию. Эта концепция, состоящая лишь в признании исторической и политической значимости национальных делений, не образует сколько-нибудь достаточной системы общественных взглядов и всегда вступает в симбиоз с иными, практически любыми, идеологическими и мировоззренческими идеями в зависимости от конкретно-исторических условий.

Панорамное видение национального феномена важно не только тем, что оно показывает всю значимость проблемы. Оно составляет необходимый фон для анализа перспектив национальных реальностей, который напоминает о множественности их истоков, аспектов и вариаций. Никакие революционные выводы не могут здесь выглядеть убедительными, если они основаны на фрагментарной констатации отдельных изменений, противоречий или несоответствий.

Между тем именно односторонность мотивации и аргументации всегда была свойственна тем течениям в среде либеральной, социал-демократической и марксистской мысли, которые издавна настаивают на переходе от национальных форм к постнациональному миропорядку. Наиболее типичными мировоззренческими посылками этой позиции выступали экономический детерминизм либерального или марксистского толка, крайний рационализм и универсализм, неисторичный морализм, эксклюзивный индивидуализм, вообще абсолютизация отдельных факторов и ценностей. Преодоление национального начала представляется в качестве решения дилемм и конфликтов, порождаемых им с точки зрения технико-экономического роста, свободы предпринимательства, индивидуальных прав, эгалитаризма, пацифизма т.д.

Уже более века раздаются предсказания неминуемого и даже скорого отмирания национальных структур. В 1882 г. известный французский историк Э.Ренан говорил: «Нации не являются чем-то вечным... Они имели начало, будут иметь и конец. На смену им, возможно, придет европейская конфедерация» (цит. по: Вэллас, с. 52). Тезис о «конце наций» опирается во многом на идеи так называемой «модернистской» школы - наиболее влиятельного на Западе направления в исследованиях этой проблематики

(см. 55). В соответствии с ней, национальные структуры явились не итогом длительного исторического развития, а порождением исключительно эпохи модернизма - т.е. эпохи распада традиционных обществ, становления капиталистического производства, индустриализма и демократии. Этнокультурное единство наций трактуется здесь как искусственно сконструированный интеллигенцией, «воображаемый», по выражению, введенному в оборот Б.Андерсоном, феномен - инструмент обслуживания экономических и политических потребностей того времени. Как утверждает историк Э.Хобсбаум, нации, исчерпав свою миссию, обречены «отступить,...быть поглощенными или распасться в процессе нового наднационального реструктурирования планеты» (30, с. 182).

Но подобные выводы даже в рамках логики модернистского подхода и идеи эволюционности весьма уязвимы. Далеко не все принципы, выдвинутые данной исторической эпохой, уходят вместе с ней, иначе была бы полностью прервана преемственность общественной эволюции. Все социальные институты некогда возникли, все они подвержены эволюции, но срок их жизни различен. Существуют и чрезвычайно устойчивые фундаментальные структуры общеисторического масштаба. Чтобы «списать», например, семью или частную собственность, нужны иные аргументы, нежели ссылка на неумолимость жизненного цикла исторических явлений. Примечательно, что, как констатирует в своем историографическом труде Э.Смит, большинство теоретиков модернистской школы национальных проблем воздержались от радикальных заключений в духе Э.Хобсбаума (55, с. 214).

Модернистское направление абсолютизирует западноевропейскую модель национальной консолидации, характерную даже не для всех народов Европы, оно также неоправданно оставляет вне поля зрения (либо прямо отрицает) глубокие исторические корни наций. Сам Э.Геллнер, признанный авторитет школы, выводящей национализм из индустриализма, незадолго до своей кончины признал неспособность данной теории объяснить все современные проявления национального фактора (1, с.62).

Главным доводом в пользу наступления космополитического будущего традиционно служило представление о том, что развитие человечества, детерминируемое технико-экономическим ростом и едиными законами и ценностями, движется в направлении все более крупных политических и экономических единиц, а в конечном итоге - интегрированного глобального пространства, где национальные разграничения растворятся либо потеряют существенное политическое значение.

Сегодня эта постановка проблемы приобрела беспрецедентную актуальность, принципиально новую эмпирическую основу и более конкретные аргументы в рамках темы «глобализации», которой в последнее десятилетие посвящается лавинообразно растущий поток публикаций.

Стало уже общим местом подчеркивать расплывчатость и амбивалентность термина «глобализация», хотя связываемые с ним тенденции глобального масштаба достаточно наглядны и бесспорны. Стоит подчеркнуть, что вряд ли логически корректно отождествлять это недавно возникшее понятие с самими глобальными процессами и проблемами. Глобальные явления в тех или иных вариантах существуют издревле, а часть их (например, фрагментация, изоляция локальных обществ, становление тех же национальных государств) может идти даже вразрез с тем, что подразумевается под глобализацией. Неправильно отождествлять глобализацию и с такими давними понятиями, как «универсализм» или «взаимозависимость». Введение дополнительной понятийной категории оправдано только в том случае, если она относится либо к новому предмету, до сих пор не имевшему обозначения, либо к явлению, которое стало осознаваться по-новому. Морфология слова «глобализация» (в отличие от «глобализма») указывает на динамический характер обозначаемого явления. Практика же употребления этого термина применительно к весьма различным областям и обстоятельствам отражает, по всей видимости, многовариантность проявления самого феномена.

На наш взгляд, под глобализацией следует понимать соответствующее изменение различных характеристик общественной жизни, связанных с ее пространственным измерением. В этом русле находится, например, определение Э.Гидденса, по словам которого суть глобализации состоит в «интенсификации мировых социальных отношений, связывающей отдаленные территории таким образом, что на местное развитие влияют события, происходящие на расстоянии многих миль, и наоборот» (22, с. 64). Д.Хелд описывает глобализацию как «сдвиг в пространственной форме человеческой организации и деятельности в сторону трансконтинентальных или межрегиональных рамок деятельности, взаимодействия и осуществления власти». «Она подразумевает, - пишет он, - растягивание и углубление общественных связей и институтов в пространстве и времени, так что, с одной стороны, люди в своей повседневной деятельности все больше испытывают воздействие событий, происходящих на другом конце планеты, а с другой - поведение и решения местных групп или сообществ могут иметь глобальные последствия» (26, с. 253). Нередко эту

черту современного развития называют «сжатием мира» , «преодолением границ», «расщеплением территориальности», появлением экстерриториальных сфер социальной жизни (см. 47; 49; 48).

Однако терминологические поиски и споры менее важны, чем выделение тех общих и частных мировых процессов, в результате и посредством которых глобализация происходит и которые могут считаться ее причинами, элементами, проявлениями, двигателями. Описание всех таких компонентов в их структурных соотношениях - отдельная теоретическая проблема, далекая от решения и, конечно, не входящая в задачи данной статьи. Но указания на общие контуры глобализации, очевидно, необходимы. Хотя в обыденном сознании, а также в СМИ глобализация ассоциируется прежде всего с интернационализацией экономики, она тем и значима, что наблюдается в большинстве сфер и аспектов жизни, включая также культуру, экологию, безопасность, демографию, идеологию, внутреннюю и международную политику.

К основным факторам и процессам глобализации можно отнести следующие.

1. Беспрецедентное ускорение и умножение всевозможных транстерриториальных связей и перемещений благодаря огромному прогрессу разнообразных коммуникационных средств от транспорта и масс-медиа до электронной связи и компьютерных сетей.

2. Новый - транснациональный и фундаментальный - характер потенциальных угроз безопасности, связанный с наличием оружия массового поражения, ядерных и химических объектов, терроризмом, экологической деградацией и истощением ресурсов, а в перспективе - с разработкой новых средств воздействия на человеческий организм.

3. Интернационализация экономики, которая проявляется в деятельности уже более 37 тыс. ТНК (62, с. 53); опережающем росте международной торговли и движения капиталов; громадных объемах (более 1 трлн. долл. в день) и роли международного финансового оборота (26, с.255); ориентации на мировые цены, единые технологии, производство стандартной продукции для сбыта в мировом масштабе; миграциях рабочей силы и т. д.

4. Распространение определенных идеологических принципов - основ демократии, капиталистического предпринимательства и рыночных механизмов.

5. Появление новых субъектов мировой политики - от международного общественного мнения и неправительственных организаций до транснациональных

движений и наднациональных структур; развитие системы межгосударственных институтов и международного права.

6. Исчезновение многих традиционных границ в сфере информационного и культурного обмена; распространение унифицированной масс-культуры и этики.

Исследования на тему глобализации отличаются сегодня чрезвычайной пестротой оценок и разнообразием ракурсов анализа, высоким накалом споров и полярностью точек зрения на многие вопросы. Условно можно выделить три генеральных подхода к содержанию этого феномена вообще и его последствиям для национально-государственных реалий в частности.

Один из них получил наименование «гиперглобалистского» за то, что его сторонники, концентрируя все свое внимание на новациях глобализации, провозглашают наступление принципиально иной эры в истории человечества. Вся общественная жизнь, по их мнению, отныне определяется свободным движением капитала, товаров и информации в рамках глобального рынка, что ведет к стиранию границ, культурных различий и территориально привязанных структур политической власти. По мнению одного из ярких представителей этого направления, японского бизнесмена К.Омаи, «традиционные национальные государства превратились в неестественные, даже невозможные с точки зрения бизнеса единицы в глобальной экономике», а «прежняя карта мира... стала не более чем иллюзией» (43, с. 5, 20). В некоторых левых изданиях утверждается, что глобализация, обеспечивая триумф либерализма, «хоронит государство», знаменуя «коперниковскую революцию, последствия которой нельзя переоценить» (цит. по: 37, с.82). А по словам Б.Барбера, «силы, требующие интеграции и единообразия», толкают «нации в одну коммерчески однородную глобальную сеть - один «Макмир», связанный воедино технологией, экологией, коммуникациями и торговлей» (цит. по: 27, с. 4). Более умеренные и научно разработанные варианты гиперглобалистской концепции отличаются в основном признанием постепенности и длительности перехода к новой парадигме развития и вниманием к его политической составляющей, например, к роли общества и самих государств в передаче компетенции на наднациональный уровень (см. 58).

Гиперглобалистское направление выборочно абсолютизирует некоторые стороны современного развития, недооценивая многие другие, в том числе прямо относящиеся к глобализации. Наиболее очевидные факты, не вписывающиеся в картину постнационального универсума, трактуются как синдром «отставания политики от экономики» (20, с. 787). Однако этот подход упрощает и искажает не

только взаимосвязи экономики и политики или экономики и культуры, но и саму экономическую реальность глобального рынка, на деле гораздо более неоднородную, полную диспропорций и непредсказуемости. Как отмечает профессор экономики Дж.Грэй, «свободный от границ мир, управляемый не имеющими родины транснациональными компаниями, есть корпоративная Утопия, а не описание сегодняшней или будущей реальности» (24, с. 68). Бросается в глаза, насколько в методологическом плане гиперглобализм родственен старым космополитическим течениям. Идеологически он точно так же отмечен печатью экономического детерминизма, ультралиберализма, рационалистического универсализма, а в научно-исследовательском отношении - фрагментарностью анализа и неизбежной утопичностью заключений.

Полярно противоположным является подход «скептиков». Они апеллируют к тому, что мировые связи, движение капитала, товаров, людей, информации, распространение технологии, идей, единообразных стандартов и структур - все это феномены, известные с глубокой древности, в развитии которых наблюдались взлеты и падения, прогресс и регресс. В конце Х1Х - начале ХХ в. человечество уже прошло через период подобного взлета, когда с установлением межконтинентального телеграфного и пароходного сообщения и расширением колониальной торговли возникли мировые цены на многие товары, а создание международной финансовой системы, основанной на золотом стандарте, существенно ограничило экономическую автономию государств. По утверждению политолога П.Херста и экономиста Г.Томпсона, «в период, предшествовавший 1914 г., международная экономика была во многих отношениях более открытой, чем когда-либо после», а доля объемов международной торговли и финансовых операций в мировом ВВП превышала современные показатели (29, с. 6, 31).

Ряд других экономистов также приводят статистические расчеты в доказательство того, что и масштабы, и особенно темпы глобализации чаще всего преувеличиваются, тогда как после 1973 г. в динамике этого процеса наблюдается явное замедление (23; 62). Некоторые левые издания и эксперты категорически отрицают новизну или значимость явлений, связываемых с глобализацией (см. 62, с. 40). Многие проблемы, называемые сейчас глобальными, действительно существуют на протяжении десятилетий и даже веков. Уже переживались человечеством периоды масштабной миграции, а элементы международного права и прообразы

международных режимов, устанавливающих нормы поведения государств, известны со времен античности.

Ценная сторона подобных аргументов заключается в том, что они напоминают о необходимости изучения глобализации, во-первых, в сравнительно-историческом контексте, во-вторых, на основе тщательного всестороннего анализа, в том числе эмпирических данных и, в-третьих, без идеологической предвзятости. Усиление влияния финансовых рынков и ТНК или рост международной торговли как минимум отчасти стали результатом насаждения либеральной экономической доктрины через МВФ и другие подобные организации, ибо именно они требуют от правительств ориентированного на экспорт роста, сокращения социальных расходов и роли государства, максимальной свободы рынка. Находить подобную политику единственно возможной необъективно, тем более что деструктивные аспекты ее последствий для многих обществ хорошо известны. Поэтому антиглобалисты социал-демократической и других левых ориентаций имеют основания называть тему глобализации «идеологическим лозунгом», призванным создать либерализму образ безальтернативной идеологии (см., напр. 62; 23; 29).

Однако в полемике с гиперглобалистами их антагонисты тоже жертвуют реальностью во имя утверждения собственных пристрастий, будь то левые ценности или государственный и национальный идеал. Даже считая глобализацию не новым феноменом, вряд ли правильно пренебрегать различиями между ее историческими стадиями и, в частности, особенностями современного этапа. В спорах вокруг экономических показателей методика расчетов, использованная «скептиками», в свою очередь, подверглась аргументированной критике (62, с. 41). Большинство экономистов не оспаривают, что «все величины современной экономической глобализации -скорость, объем и взаимосвязи движения товаров и информации в глобальных рамках -в большой степени превосходят те, что существовали в любой предшествующий период истории» (24, с. 61; 26, с. 254-257). Отличительными чертами нынешней стадии являются, кроме степени развития отдельных элементов глобализации, также их беспрецедентное сочетание, ускорение темпов изменений и перспективы, открываемые революционными технологическими сдвигами.

Все это принимает во внимание третье направление, которое иногда называют «трансформационным» (40), поскольку его представители признают, что «условия человеческого бытия переживают сейчас глубокую, долговременную и серьезную трансформацию во всех его аспектах» (48, с. 248). Вместе с тем они не приемлют

обобщений в гиперглобалистком духе в отношении содержания этого процесса. Критикуя недостатки двух других подходов, авторы третьей группы противопоставляют им, на наш взгляд, в целом более научный и продуктивный метод.

Его исходный тезис состоит в том, что «глобализация есть не единое состояние и не линейный процесс», а «многоплановый феномен, охватывающий разные сферы деятельности и взаимодействия" и к тому же «порождающий в каждой из них разнообразные формы связей» (см. 26, с. 253). Очевидными чертами этого процесса являются ярко выраженная неравномерность и многовариантность: воздействие глобализации весьма неодинаково и по степени, и по характеру для различных регионов, стран и социальных групп внутри обществ. Тем самым исключается экстраполяция выводов, относящихся к одним частям мира, аспектам жизни или даже вопросам, на остальные. «Теорию глобализации, - подчеркивает Д.Хелд, - необходимо строить на понимании происходящего в каждой из всех этих сфер» (26, с. 253). Все это тем более применимо к воздействию глобализации на национальный феномен с его множественными истоками и историческими функциями.

Государство и глобализация.

Исходным пунктом и важнейшим предметом дискуссий в этом плане является положение национального государства - главного воплощения национального принципа. Практически в любом из отмеченных процессов глобализации легко усмотреть определенный вызов государственному суверенитету. Все они создают либо усиливают отдельные ограничители возможностей и/или свободы действий государства в таких сферах, как развитие национальной экономики, контроль над информацией и связями общества с внешним миром, экология, формы и масштабы применения военной силы, отношения с остальными странами, выбор режима правления и т. д. Однако сама по себе такая констатация не проливает большого света на проблему - власть вообще относительна, государства никогда не были абсолютно суверенными и автономными, а общества - полностью оторванными друг от друга.

Исторический опыт свидетельствует, что факторы ограничения государственной власти могут компенсироваться и даже перекрываться другими силами, действующими противоположным образом. Когда-то, на заре индустриального капитализма, Д.Юм и особенно А.Смит уже обосновывали маловероятность усиления государства законами свободного движения капитала (28; 20). В начале ХХ столетия раздавались

идеалистические уверения в том, что благодаря усилению экономических взаимосвязей между великими державами война между ними стала невозможной. После 1945 г. многие государства попали в очевидную внешнюю экономическую и политическую зависимость от сверхдержав, но это не помешало общему внушительному расширению их внутренней роли в разных сферах жизни.

При оценке перспектив национальной государственности нельзя обойтись без поиска ответов, среди прочего, на следующие вопросы. В какой именно степени ассоциируемые с глобализацией конкретные ограничения влияют на общую роль этого института в каждой данной области и в целом? Не возникают ли параллельно новые потребности в государственной организации политической жизни и соответствующие возможности? Если перераспределение власти и функций происходит, то в чью пользу и каково место государства в возникающем соотношении сил?

Наиболее наглядно отступление государства в экономической области, где его связывают с зависимостью национальных хозяйств от международных товарных и особенно финансовых потоков, с глобальной ориентацией экономических субъектов и с влиянием ТНК, на которые приходится примерно 70% мировой торговли, 1/3 мирового производства, 80% международных инвестиций (26, с. 256). Все это, как считается, лишает правительства весомого влияния и сужает их поле маневра, диктуя отказ от социальных приоритетов ради обеспечения максимально привлекательных условий, а точнее - максимальной свободы для капитала. В итоге, пишет, например, С. Стрэйндж, «безличные силы мировых рынков ныне более могущественны, чем государства, которым предположительно принадлежит высшая власть над обществом и экономикой» (58, с.4). В этих высказываниях с представителями бизнеса и либералами - энтузиастами глобализации любопытным образом смыкаются левые антиглобалисты, разоблачающие «новый вид тоталитаризма» - «глобалитарный» диктат капитала (цит. по: 37, с. 82).

Растущее число исследований оспаривает правильность подобной картины, выявляя ее многочисленные упущения и искажения. Что касается транснациональной экономической деятельности, то ее основной объем концентрируется в определенных зонах. Одну из них образуют страны Запада (внутри которого выделяется в качестве отдельной консолидированной части ЕС), другую - государства Азиатско-Тихоокеанского региона, группирующиеся вокруг Японии и Североамериканской ассоциации свободной торговли (НАФТА), в связи с чем часть экономистов считают более определяющей чертой современного мира не «глобализацию», а

«регионализацию» (62, с. 39). Уровень хозяйственной интегрированности внутри национальных границ намного превосходит аналогичный показатель в рамках международных рынков: доля «транснациональной продукции» составляет в странах ОЭСР не более 10% производства; сохраняются и существенные торговые барьеры, прежде всего нетарифные; внутренний финансовый оборот значительно превышает международный и растет сопоставимыми темпами (20, с. 791; 23). Отдельные аспекты экономической жизни общества остаются и будут оставаться мало зависимыми от мирового рынка (24; 62). В каких-то случаях современные технологии позволяют преодолеть или снизить традиционную сырьевую зависимость страны от импорта. По мнению Дж.Гэретта, было бы корректнее говорить не о «глобальных» рынках, а о действительно растущей степени их интернационализации (20, с. 791).

Отказ от кейнсианских методов прямого вмешательства государства в экономику и масштабного перераспределения доходов в любом случае означает возвращение к более классической системе отношений между государством и социумом и еще не ставит под вопрос национально-государственные основы. А изменение условий и механизмов экономической политики не равнозначно прогрессирующему вытеснению государства из данной сферы. Косвенным подтверждением тому служит эволюция самого либерализма, усвоившего определенные дирижистские начала. Несмотря на неолиберальные реформы последней четверти ХХ в., роль государства в экономике повсюду сохранилась в объеме, значительно превосходящем ее уровень в предшествующем столетии. К тому же очередной период преобладания монетаризма вряд ли ставит точку в его давнем споре с кейнсианством, новые версии которого имеют все шансы стать более востребованными по мере выявления социальных последствий глобальной конкуренции. Серия электоральных побед, одержанных социал-демократическими партиями Западной Европы в конце 90-х годов, возможно, предвещает начало такого сдвига.

Либеральная мысль всегда настаивала на том, что свобода капиталистического предпринимательства, несмотря на отдельные социальные издержки, несет благо динамичного развития обществу в целом. Но еще нигде этот процесс, названный Й.Шумпетером «созидательным разрушением», не удерживался в данном русле без направляющего вмешательства структур политической власти. И каковы бы ни были подчеркиваемые сегодня преимущества интернационализации для производственного

роста, параллельно возникают и возрождаются острые социально-экономические и политические проблемы, удовлетворение которых без участия государств невозможно.

Феномен стремительно растущих международных финансовых спекуляций и уязвимость реального производительного сектора и денежных систем от конъюнктуры этого оборота воспроизводят на новом уровне имманентную рыночную проблему нестабильности и недостаточной саморегулируемости. Как пишет Дж.Грэй, «огромная, практически не поддающаяся изучению виртуальная экономика... увеличивает риск системного краха» (24, с. 198).

Вовлекая всех в стихию конкуренции на планетарном уровне, глобализация повсеместно ведет к социальной рестратификации обществ, усугублению неравенства между социальными группами, их внутренней фрагментации и росту потенциала конфликтности. В этих условиях естественным является обращение значительной части общественных сил к регулирующей функции государства и объединяющей философии национальной идеи, несмотря на недостаточность национальных возможностей и сопротивление кругов, более всего выигрывающих от максимальной либерализации глобальных связей.

К прогнозируемым многими экспертами социальным последствиям свободного движения капитала в поисках максимальной прибыли относятся: прямое снижение заработной платы и рост безработицы в развитых странах, а также повсеместное резкое углубление разрыва между доходами владельцев капитала и лиц наемного труда, чья доля в национальном доходе за последние 20 лет и так значительно сократилась (в результате иных причин) (16; 34; 18). Кроме того, как показывает, в частности, Р. Макэван на примере ситуации в зоне НАФТА, «по мере успеха глобализации явно обостряется проблема разрушения окружающей среды», ибо мобильность капитала «делает все более трудным для граждан любого политического сообщества...контроль над деятельстностью загрязняющих среду фирм» (цит. по: 36, с. 49-50). По словам Ж.-П. Фитусси, все это означает разрыв с основополагающей демократической идеей социального контракта и переход от «логики роста ... к логике сегментированного рынка, в рамках которой рост одних может происходить только за счет других» (16, с. 12).

В общественном мнении даже наиболее богатых стран заметно растет осознание угроз социальной безопасности, которые таит в себе преобладающий сейчас либеральный вариант глобализации. По мнению 51% граждан США, из-за договоров о свободной торговле с Латинской Америкой американское общество лишилось многих

рабочих мест, 57% настроены против заключения очередных подобных соглашений, а 73% выступают за включение вопросов занятости и экологии в любые договоры такого рода (36, с. 59). Уже теперь мировые и региональные экономические форумы неизменно сопровождаются демонстрациями и другими демаршами протестующих общественных или профсоюзных организаций.

Предсказываемое дальнейшее увеличение безработицы и снижение уровня жизни широких слоев не могут остаться без серьезных последствий для западных демократий. В этой связи целый ряд авторов уже призвали политические элиты не игнорировать опасность утраты общественной поддержки устоев демократии и рынка (34; 20; 36). «Если бы капитализм, исключив вмешательство политической власти, стал тоталитарным (в своем либерализме), - считает Ж.-П.Фитусси, - ему бы тоже угрожал крах» (16, с. 14). Но наиболее вероятным выглядит все же возврат к более деятельной социально ориентированной политике.

За пределами Запада, где подавляющее большинство обществ переживают глубокий кризис развития на той или иной почве, дестабилизирующие последствия свободной игры сил мирового рынка еще масштабнее. Весьма показателен в этом отношении пример азиатских государств, символизирующих сравнительно успешную модернизацию, таких, как Южная Корея, Таиланд или Индонезия. Ускоренный рост опирался там именно на возможности, открывшиеся благодаря глобализации (иностранные инвестиции, привлеченные дешевой рабочей силой, импортные технологии, вывоз товарной продукции), но его оборотной стороной стали драматические внутренние диспропорции. Ориентация производства на экспорт, а капитала - на спекулятивные операции, отсутствие адекватного роста внутреннего рынка - все это находит выражение в разительных контрастах между социальными группами, особенно между низами и элитами, в политической напряженности и кровавых столкновениях. На этом фоне усиливаются настроения в пользу своего, «азиатского пути развития», поиск которого предполагает среди прочего активизацию и качественное изменение характера роли государства (42).

Такая переориентация тем более вероятна, что происходящие сейчас во всем развивающемся мире процессы индустриализации, ломки традиционных обществ, демократизации являются, как хорошо известно из истории Европы, катализаторами национальной консолидации и выдвижения соответствующей идеологии.

Социальная деградация и разительные контрасты, столь обычные в истории человечества, в сегодняшнем мире едва ли будут приниматься безропотно. Это

противоречит прежде всего современному идейно-психологическому климату -результату растущего влияния демократической философии с ее идеалом эгалитаризма, концепцией социальных прав и идеей ответственности личности и народа за собственную судьбу. А обеспеченная прогрессом информационных систем наглядность неравенства является дополнительным залогом конфликтов на этой основе.

Социально-экономические потрясения первой половины ХХ в., в частности 30-х годов, создали благоприятную почву для роста не только протекционизма, но и агрессивного ультранационализма и межгосударственной конфронтации - тенденций, которые положили конец предшествующему этапу глобализации и, в сочетании с другими факторами, привели к мировым войнам. Как утверждал К.Полани в своем

известном труде «Великая трансформация»8, феномен нацизма и фашизма был во многом следствием несовместимости представительной демократии с потрясениями нерегулируемой рыночной экономики, вызывающими массовый протест. В свете этого опыта идея устранения из экономических процессов государства и такого понятия, как «национальные интересы», выглядит безответственной и в конечном итоге маловероятной. Вопрос состоит скорее в том, на основе какой идеологической комбинации и в каких именно формах будет воплощаться национально-государственный подход.

Представление о пагубности или невозможности вмешательства в механизмы мирового рынка опровергается и логически, и эмпирически. Антигосударственное кредо современных сторонников максимальной либерализации поразительно мало отличается от рассуждений А.Смита в его «Исследовании о природе и причинах богатства народов»: «Владелец собственности является гражданином мира...Он мог бы покинуть страну, в которой подвергается раздражающей проверке для взимания обременительного налога, и перевезти свое состояние в другую страну... Таким образом, налог, способствующий вывозу капитала из данной страны, лишил бы всякого дохода как правителя, так и общество» (цит. по: 28, с. 256). Но история показала более сложный характер мотивации реального «экономического человека».

Политическое регулирование по-прежнему не противоречит интересам капитала, несмотря на интернационализацию рынка (см. 20; 62; 24). Социальная стабильность имеет и экономическую ценность как одно из условий привлечения инвестиций и нормальной производственной деятельности. И правительственные

8 Polyani K. The great transformation. - N.Y., 1944.

программы, корректирующие социальный негатив глобализации, могут, при определенных обстоятельствах, оказываться предпочтительнее для капитала, нежели минимизация государственной роли. Проведенный Дж.Гэреттом анализ реальной практики стран - членов ОЭСР за 80-е и первую половину 90-х годов не обнаружил жесткой корреляционной связи между большим бюджетом и высокими налогами, с одной стороны, и бегством капиталов, падением конкурентоспособности и платежным дефицитом, с другой (20).

Весьма спорно и противопоставление государствам транснациональных корпораций в качестве космополитических носителей экономической и даже политической власти. Как показывают исследования, лишь очень немногие из крупнейших ТНК оторваны от национальной почвы (см. напр. 29; 62, с. 40). Почти все они «имеют глубокие корни в конкретных странах», а «советы директоров, стиль менеджмента и корпоративная культура сохраняют явно национальный характер» (24, с. 69). Доля зарубежных (или внеевропейских для западноевропейских фирм) активов обычно не превышает 20-30% (62, с. 40). Далеко не все компании действуют по отношению к национальной экономике, как к чужой, - Дж.Грэй называет подобную практику «исключительной особенностью американской деловой культуры, в которой прибыль важнее социальных издержек и национальных привязанностей» (24, с.69). Японские фирмы, например, ведут себя иначе, редко размещая наиболее важные части производственного процесса, связанные с высокой технологией, за границей (24, с. 63; 50, с. 475).

Степень интернационализации научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ крупнейших ТНК, составлявшая, по данным на 1990 г., в среднем 10-11%, практически не изменилась с 1969 г. (50, с. 474-475). При всех изменениях и различиях в зависимости от страны, отрасли и методики оценки, эта деятельность в целом признается в большой мере «привязанной» к национальным территориям. Она остается в сфере пристального внимания и контроля правительств, которые обеспечивают ее не только патентами, но также субсидиями, гарантиями и другими, косвенными, видами поддержки в рамках национальных и многосторонних программ (там же, с. 477-479, 481). Дороговизна современной технологии во многих случаях делает необходимыми какие-то формы участия государства в развитии этого сектора.

О степени влияния капитала на государственные институты можно спорить, но это - проблема давняя. В любом случае расширение демократии и развитие самодеятельных гражданских субъектов с независимыми источниками информации и каналами проявления в целом скорее осложняют диктат экономических магнатов, чем способствует ему. В том же направлении действует еще один фактор, привносимый глобализацией, - ужесточение конкуренции в условиях постоянной инновации и как

следствие - ускорение ротации ведущих предприятий9.

Сами ТНК не имеют ни легитимности, ни достаточных ресурсов в качестве структур регулирования. Потому развитие современного мирового рынка и либерализация сопровождаются общепризнанным усилением анархичности и непредсказуемости его конъюнктуры.

При этом частные капиталы остаются зависимыми от государственных структур, которые устанавливают и обеспечивают законодательную и политическую основу для предпринимательства, включая условия вывоза и ввоза товаров и капиталов, а также непосредственно поддерживают определенные группы бизнеса. Именно благодаря правительственной поддержке такие корпорации с государственным участием, как «Нокиа», «Матра», «Томпсон», «Рено», превратились в крупные европейские ТНК (60, с. 68). Тот факт, что капитал ищет связей с правительствами и их поддержки, свидетельствует, по выражению Дж.Грэя, о признании им государств «в качестве ключевых субъектов власти, чьей благосклонности стоит добиваться» (24, с. 69). М.Портер приводит целый ряд аргументов, объясняющих важность прочной «домашней базы» для успешной деятельности ТНК (45).

Только государства обладают монополией легитимной власти и принуждения, организованными силовыми и административными аппаратами, которые позволяют им самым радикальным образом вмешиваться в общественную жизнь, в том числе и в деятельность транснационального капитала. Пределы этого вмешательства зависят от политического выбора и социальной базы данной власти, но при определенных условиях оно может заходить весьма далеко. В конечном итоге и экспроприация собственности, и установление авторитарных или даже тоталитарных режимов вовсе не исключаются условиями глобализации, а всего лишь становятся менее вероятны из-за роста издержек, связанных с такого рода политикой.

9 Показательны изменения в списке 500 ведущих компаний мира, регулярно публикуемом журналом "Форчун". Если за период с 1955 г. по 1965 г. он обновился только на 29%, то за такой же десятилетний срок в 1985-1995 гг. в нем сменилось уже более половины корпораций (5, с. 6).

Одна из главных необоснованных посылок, просматривающаяся в рассуждениях гиперглобалистов и даже авторов «трансформационного» направления, подразумевает, что выгоды от современных технологий могут использоваться только негосударственными субъектами, будь то корпорации, общественные движения или индивидуумы. Между тем преимущества научно-технического прогресса, часто едва ли не в большей мере, доступны и властным структурам, причем в самом широком диапазоне областей. Уже отмечалось, что в абсолютном выражении способность современных государств «выполнять определенные действия в огромной степени превосходит аналогичный потенциал их предшественников» (14, с. 11). Теперь же перед наиболее богатыми из них открываются невиданные ранее технические возможности в сферах слежения, коммуникаций, получения и передачи информации, организации любой деятельности, пропаганды, переброски и использования военной силы, взаимных консультаций и т.д. К первым предвестникам этих новых потенций относятся управляемые компъютерами точечные удары НАТО по Югославии весной 1999 г. или созданная спецслужбами США, Великобритании и некоторых других стран разведывательная суперсистема «Эшелон», материалы о которой в СМИ производят ошеломляющее впечатление.

В зависимости от овладения передовыми технологиями, а также от других ресурсов и параметров, динамика положения современного государства может быть весьма различной. И отнюдь не «паралич» государственности как таковой ожидает мир в обозримом будущем, а резкие изменения в силовой иерархии между конкретными государствами (и их группами). В то время как мощь и влияние одних, вероятно, возрастут не только в абсолютном, но и в относительном плане, другим реально угрожает подчинение давлению разнообразных внешних и внутренних сил, а в каких-то зонах «четвертого мира» не исключено формирование ареалов безвластия.

Эволюция национальных структур в контексте растущей взаимозависимости и развития международного сотрудничества тоже отнюдь не однозначна . Этот вопрос уже несколько десятилетий находится в центре неутихающих дискуссий между теоретиками международных отношений, прежде всего между «либерально-идеалистической» и «реалистистической» школами. Показательно, что в последние 10-15 лет оба направления в лице своих обновленных версий - «институционализма» и «неореализма» сблизили свои позиции. На самом деле происходит не падение роли государства, а скорее видоизменение ее содержания, форм, инструментов, стиля и контекста, что так или иначе признается разными школами.

Транстерриториальные связи сокращают национальную автономию и способность отдельного государства относительно монопольно контролировать общественную жизнь на подвластной ему территории. Времена вольной или вынужденной изоляции действительно миновали, и для любого правительства и народа кооперация с окружающим миром является отныне императивом. Но одновременно каждое государство приобретает дополнительные возможности и функции как за пределами, так и внутри своих границ. Важнейшим средством их реализации как раз и выступают межправительственные и другие, более сложные по характеру, коллективные политические механизмы, которые часто необоснованно противопоставляются государственности в качестве независимых наднациональных сил.

Существующие международные институты были, по словам теоретиков Р.Киоэйна и Дж.Найя, вовсе «не навязаны государствам, а созданы и приняты ими, с тем чтобы увеличить их способность отстаивать свои интересы через координацию политики» (7, с. 2). Когда-то Ш. де Голль уподобил европейское объединение «архимедову рычагу», посредством которого Франции надлежит бороться с утратой своих мировых позиций. Одновременно он одним из первых пытался концептуально ставить проблему соединения интересов страны с более широкими потребностями и идеалами, хотя это и не было должным образом замечено его современниками. Внешняя политика французской V Республики с тех пор стала одним из самых ярких примеров интенсивного поиска путей совмещения национальных целей с региональными и глобальными интеграционными процессами, чем во многом предопределила оригинальный дуалистический характер Европейского союза и его достижения.

Наднациональное регулирование расширяет возможности государства влиять на стихийные процессы и в этом смысле укрепляет национальный суверенитет. В этом плане показательны мотивы интереса Франции к введению единой валюты ЕС и созданию Центрального европейского банка. Ранее конъюнктура финансовых рынков вынуждала Центральный банк Франции при определении учетной ставки франка пассивно следовать за динамикой ставки германской марки. С получением же голоса в совместных решениях о европейской валюте французское руководство рассчитывает частично вернуть себе контроль над собственной валютной политикой.

В сотнях томов на документальной основе проанализированы бесчисленные примеры использования разных международных структур от ООН до ЕС и НАТО в

национальных интересах их участников, как больших, так и малых. Другое дело, что это достигается ценой сложных компромиссов, и баланс уступок и выгод в разных сферах для каждого государства в каждом конкретном случае различен. Из этого следует также, что воздействие международных организаций на динамику соотношения сил среди самих государств имеет несколько вариантов - от уравнивающего до обеспечивающего преобладание одной или ряда стран. Доминирующее влияние США в конце ХХ столетия в немалой степени осуществляется через деятельность таких структур, как НАТО, МВФ или совещания «большой семерки». Последние наряду с ЕС позволяют ведущим индустриальным державам ощутимо воздействовать и на положение международного финансового рынка.

Международные институты облегчают обмен информацией между государствами и предоставляют им дополнительные каналы для взаимодействия. Само развитие таких институтов и режимов, происходящая в них координация позиций и разработка решений составляют обширную область новых функций национальных государств, объем и значение которой увеличиваются. Поскольку так называемые надгосударственные структуры формируются и функционируют преимущественно на основе государственного представительства, они являются не альтернативой институту государства, а специфической, коллективной формой его проявления и взаимодействия, в том числе с субъектами иных уровней.

С определенными оговорками все это относится и к наиболее интернационализированному в мире пространству Европейского союза. Беспрецедентному прогрессу интеграции здесь содействовало уникальное совпадение специфических факторов: близость политических и культурных традиций европейских народов, истощение сил в результате двух мировых войн, послевоенный идеологический раскол континента и «холодная война», резкое ослабление мировых позиций европейских держав и т. д.

Эрозия традиционных государственных устоев в ЕС связана, помимо спонтанных транснациональных тенденций, с развитием двух альтернативных нации политических измерений - наднационального и субнационального. К коммунитарным структурам перешли многие функции по регулированию экономической жизни, и этот процесс постепенно охватывает другие сферы - от обеспечения законности, прав человека и иммиграции до внешней политики и безопасности. Более или менее значительные полномочия получили внутригосударственные автономные территории, число которых в рамках ЕС выросло с 14 в 50-х годах до более 70 в конце 90-х (8, с.

344-345). В Маастрихтском договоре была официально признана взаимосвязь между наднациональным объединением и субнациональным делением (регионализацией), предусмотрено представительство «регионов» и их участие в рассмотрении отдельных вопросов. В ЕС достигнута высокая степень интегрированности рынка и получила развитие практика достаточно интенсивных неформальных транснациональных контактов, с которыми К. Дейч связывал подлинную интеграцию и формирование того, что он называл «сообществом».

Тем не менее и в системе Европейского союза государства «сохраняют ключевое положение в процессе принятия решений, но их действия носят более косвенный, негласный и компромиссный характер» (57, с. 7-8). При этом, несмотря на неолиберальные реформы 80-х годов, объем властной регламентации в целом не сократился, так как в ее орбиту вовлекаются все новые сферы, например, вопросы экологии и разные аспекты частной жизни, такие, как семейные отношения, права детей, курение и др. В целом «европейские национальные государства не находятся в состоянии отмирания или регресса: они просто изменили свои функции, и это может продолжаться и в будущем» (39, с.64). Это подтверждает и процесс формирования коммунитарной политики, которому на протяжении всей истории ЕС сопутствует напряженная диалектика сотрудничества-соперничества и непростой поиск компромиссов между государствами-членами. И, как выснилось, интеграция оказалась способна служить не только общим целям, но и, отчасти, конкурирующим национальным интересам участников. Хотя национально-государственные мотивы не исчерпывают сути европейской политики, они неизменно в ней присутствуют, что неоднократно демонстрировали на документальных материалах, в частности, А.Милворд и другие исследователи «реалистической» школы (41).

Достижения европейского объединения позволяют говорить о рождении инновационной политической модели, но она мало напоминает постнациональные проекты Соединенных Штатов Европы. Давно уже очевидно, что развитие ЕС происходит в направлении не федерации, а более сложной гибридной формы совмещения интеграционного и национально-государственного начал. Функции государств меняются, рядом с ними выступают другие (над- и субнациональные) субъекты, а сами они все чаще действуют не по отдельности, а сообща. И все же в этой многопрофильной системе европейские национальные структуры остаются центральными элементами. При этом, учитывая специфичность Европы и конкретных

условий, сделавших возможным строительство ЕС, нет оснований ожидать подобного уровня интеграции в большей части остального мира.

В целом воздействие глобализации и регионализации на государственные возможности слишком многосторонне и разнохарактерно, чтобы подлежать скорой и простой оценке. И очевидно, что ставить вопрос об ослаблении государства можно только в относительном плане - в сравнении, например, с динамикой других политических начал либо с масштабом и параметрами современных проблем.

Авторы «трансформационного» подхода убеждены в том, что современный этап глобализации «переустанавливает и реорганизует силу, функции и власть национальных правительств». Хотя «высшая законная компетенция» остается в руках государств в пределах их территорий, «на эту компетенцию накладываются... растущая юрисдикция институтов внутреннего управления и ограничения и обязательства, вытекающие из международного права» (40, с. 15).

На наш взгляд, сам процесс реорганизации силы и компетенции бесспорен, но в нем есть ряд принципиально важных особенностей, часто недооцениваемых. Во-первых, это появление новых рычагов в распоряжении государств, дифференциация между ними и потенциально огромные возможности влиять на окружающий мир для самых сильных из них.

Во-вторых, на отдельных направлениях, включая социально-экономическое, спад в потенциях государств по отношению к негосударственным субъектам может оказаться частично обратимым, поскольку есть основания связывать его с трудностями адаптации в момент качественного скачка, а также с идеологическим выбором, отражающим интересы отдельных общественных сил (прежде всего спекулятивного финансового капитала).

В-третьих, если относительное ослабление государства в определенных сферах неизбежно, оно тем не менее не сопровождается аккумуляцией власти в некой иной, альтернативной структуре, как и предсказывал еще в 1965 г. С.Хоффман (31). Происходит фрагментация, рассредоточение силы между субъектами разных уровней. Сейчас в этой связи много пишут о «глобальном кризисе власти», о «новой разновидности анархического, беспорядочного капитализма» и т.п. (24, с.70; ?). Но помимо содержащейся здесь угрозы хаоса, это положение примечательно еще и тем, что оно увеличивает шансы правительств сохранить лидирующее положение при консолидации новой системы общественной самоорганизации.

Во многом представление о кризисе национальных государств основано не на их ослаблении как таковом, а на растущем несоответствии возможностей даже наиболее сильных из них «обращаемым сегодня к ним ожиданиям» (14, с. 11). Однако, как бы несовершенны они ни были с этой точки зрения, никаких альтернативных инструментов, лучше адаптированных к решению современных проблем, глобализация не порождает. Как выразился Дж.Данн применительно к проблеме экологической деградации, «за неимением лучшего: или государства или никто» (14, с. 14).

Культурно-духовные и этнические основы национального феномена

Будущее национальных структур обусловлено не только перераспределением власти между государственными и иными субъектами и институтами. Оно (как и сама силовая динамика) зависит от эрозии или сохранения специфических основ национального феномена, к которым относятся прежде всего его культурные и этнические аспекты.

Фундаментальным элементом идеи нации, отличающим ее от идеи государства, является духовно-культурный компонент - идет ли речь о культуре, сложившейся в основном до образования государства или после. Именно культура в наибольшей степени создает рациональные и эмоциональные узы, связывающие сообщество, и духовную основу его жизни, в том числе в политической сфере. Стереотипное противопоставление гражданско-политической (западной) и этнокультурной (восточной) «моделей» нации уже многократно подвергалось убедительной критике в теоретических и сравнительно-исторических исследованиях. Как подчеркивает, в частности, известный знаток этнонациональных проблем Э. Смит, любой, «даже самый «гражданский» и «политический» национализм при более пристальном рассмотрении оказывается одновременно «этническим» и «лингвистическим» (55, с. 126). В основе консолидации всякой нации лежит та или иная комбинация политических, экономических, культурных и этнических факторов, причем истоки формирования этнокультурного единства нации и образовавших ее этнических групп теряются в глубине веков.

Именно основополагающее значение, которое имеет для этнонациональных общностей их культурное достояние, часто вне зависимости от материальных выгод такой позиции, выделяет их в ряду всех остальных социальных коллективов. В культуре же более всего воплощается духовность - неотъемлемая фундаментальная

сторона человека и всей его истории, - которая, как считал М.Вебер, блестяще показавший значение данного аспекта, есть в этом смысле история создания и утверждения ценностей.

И хотя сама этничность и национальные культуры являются историческими феноменами, формируемыми в огромной степени социальными условиями, древние корни и духовная составляющая придают им особую жизнестойкость и огромную эмоционально-мобилизующую силу. Законы их эволюции не умещаются в рамках популярной фразы Э.Ренана: «Существование нации есть ежедневный плебисцит». Духовная сторона национальной жизни заключена не только в людях, представляющих нацию в данный момент, но и во всем наследии ее прошлого, которое является относительно самостоятельной реальностью, подвергающейся реинтерпретации и порой забвению, но неизменной и в своей нематериальной части неуничтожимой. Этим среди прочего обеспечивается преемственность и высокая устойчивость национальных идентитетов, которые, по выражению Э.Смита, способны «пережить отступничество или апатию весьма большого числа отдельных членов коллектива» (56, с.59).

Мыслителями разных направлений давно замечено, насколько эмоциональный заряд национальной идеи отвечает извечным потребностям человеческой природы, которые игнорирует абстрактный рационализм (см. Я, с. 25-26). Русский философ И. А.Ильин связывал это с духовным смыслом бытия, подчеркивая, что без семейного и национального начал человек не может «подняться на ту высоту, с которой перед ним откроется "всечеловеческий" духовный горизонт», ибо «есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, духа и уклада» (курсив И.А.Ильина) (2, с.242, 236).

Эмоционально окрашенные идентитет и социальные узы входят, согласно теории Дж.Бертона, в число «базовых потребностей» человека (10). А по мнению А. Мелуччи, «потребность в идентитете явно символической природы» «приобретает особое значение в сложных обществах» (цит. по: 55, с.215). Технократизм и прагматизм же современного урбанистического образа жизни может (особенно в обществах, традиционно несклонных к западному рационализму) делать эмоциональное содержание национального начала еще важнее.

Грандиозные перемены, вносимые глобализацией в культурно-духовную сферу, бесспорны. К наиболее наглядным из них относятся возникновение открытых информационных потоков и пространств; распространение униформизированной поп-

культуры, схожих стандартов и стилей жизни и, отчасти, этических представлений; умножение транснациональных контактов всех уровней; использование английского языка в качестве универсального языка общения.

Все это означает глубокую трансформацию условий и механизмов формирования культурной жизни, которая отныне уже не может строиться исключительно или преимущественно в рамках национальных или локальных общностей. «Ценности и суждения испытывают теперь воздействие сложного переплетения потоков национального, международного и глобального культурного обмена» (26, с. 259). Сократилась способность правительств контролировать связи общества с внешним миром - например, попытки китайских властей ограничить использование Интернета натолкнулись на немалые трудности. Некоторые специалисты трактуют культурную глобализацию как переход от территориально привязанных культурных идентитетов традиционного и модернистского типа к другим модернистским и постмодернистским идентитетам с транстерриториальными параметрами (19).

Но если изменения структурных признаков культурной реальности самоочевидны, то их влияние на ее содержание и характер гораздо труднее поддается наблюдению и прогнозу. Обобщения осложняются и неравномерностью глобальных культурных потоков, интенсивность и степень влияния которых резко варьируются в зависимости от регионов, социальных групп и поколений (см. 55, с. 215; 19).

Ведет ли глобализация к умиранию национальных и местных традиций, к их конвергенции или вытеснению единой стандартной глобальной культурой? Явления последнего времени опровергают такой гиперглобалистский прогноз прежде всего эмпирически. Напротив, почти повсеместно происходит возрождение и самоутверждение разнообразных партикулярных форм общности, идентитет которых основан на расовых, этнических, религиозных, лингвистических признаках или местно-региональных и даже клановых особенностях. Практика ассимиляции, столь успешно осуществлявшаяся в прошлом, стала крайне проблематичной и подверглась всеобщему осуждению, в том числе в официальных международных документах. Современные иммигрантские меньшинства стремятся поддерживать тесные связи со страной своего происхождения и корневые традиции, образуя по сути новый тип транснациональных сообществ. Даже давно сложившиеся нации сталкиваются с проблемой этнического вызова и культурной неоднородности. Все более популярным лозунгом становится принцип культурного плюрализма.

Перспектива победы «единого культурного порядка глобального рынка» вызывает и теоретические возражения. Символизирующий это «единство» поток унифицированных «культурных продуктов» обладает принципиальными изъянами, подрывающими его способность создать альтернативный идентитет. Об этом уже неоднократно писали Э.Смит, М.Биллиг, Дж.Томлинсон и другие (см., напр. 55; 56). В противоположность всем существовавшим до сих пор культурным системам -исторически самобытным и эмоциональным - современная поп-культура, оторванная от конкретики какой-либо этнической истории и географической среды, нейтральна и искусственна, подобно своей технологической основе. Построенная на технических эффектах, поверхностная, обращенная более к инстинктам, нежели к сердцу и разуму, она, на наш взгляд, балансирует на грани разрыва с вечными ценностями и духовностью вообще. Не случайно с ней связывают возможность становления совершенно новой личности, обитающей в самодостаточном «электронном глобальном мире» (55, с. 215).

По наблюдению У.Ханнерза, одного из авторов концепции «общемировой ойкумены», «нации как таковые, т. е. как коллективные действующие лица, играют лишь ограниченную роль в общемировом культурном потоке... Большинство элементов культурного обмена... - транс- , а не интернациональны, и это скорее подрывает, игнорирует и обесценивает национальные границы, чем прославляет их» (цит. по: 3, с. 52). Однако оторванность от исторических корней, и особенно от высоких достижений мощных национальных традиций более всего обесценивает - в главном, содержательном отношении - сам транснациональный «культурный поток».

Противореча важным аспектам человеческой природы, о которых шла речь выше, он не способен найти глубокий отклик в душах и, следовательно, вряд ли в состоянии стать основой консолидации и глобального самосознания. Между тем в условиях территориально не ограниченной социальной «интерактивности», зависящей лишь от желания и деятельности личности, как обращает внимание А.Мелуччи, потребность в идентитете лишь возрастает. В итоге создается дополнительная почва для подъема этнического и этнически ориентированного национального сознания (55, с 215). Такова одна из причин, почему оборотной стороной глобализации становится не преодоление, а утверждение этнических уз.

Типичная иллюзия рационального универсализма, на которой базируется вера в глобальную конвергенцию, предполагает, что по мере расширения контактов народы должны убеждаться в своем сходстве и проникаться сознанием единства. Но

соприкосновение в неменьшей степени влечет осознание различий, равно как и возможность конкуренции и конфронтации. Тот факт, что «2большая часть убийств совершается близкими друзьями и знакомыми», напоминает, что тесные отношения могут порождать не только любовь и единение, но и размежевание и яростную вражду (59, с.55).

Возрождение группового идентитета, развитие концепции групповых прав - все это лишний раз демонстрирует, что рационалистический идеал абстрактного человечества ошибочен; люди не являются, не могут и не хотят быть только человеческими существами, вне связи с их культурой, полом и другими особенностями. Унифицирующие аспекты глобализации многими воспринимаются как опасность «неприемлемого оскудения» и порождают инстинктивное и осознанное противостояние ей. Типичная позиция по этому поводу содержится в заявлении корсиканских представителей, первый пункт которого гласит: «В нынешнем контексте

мондиализации10 ... сохранение наших отличий является жизненно важным императивом» (6).

Асимметричный характер процессов культурной глобализации способствует больше размежеванию и конфликту, нежели интеграции. И многие этические представления, и масс-культура, и сама глобалистская философия, которые усиленно продвигаются на мировом культурном рынке в качестве универсального достояния, являются продуктом эволюции западной цивилизации. Одно из достоинств широко известной статьи С.Хантингтона (33) состояло в том, что он одним из первых в кругах западного истэблишмента публично и недвусмысленно обозначил этот факт и сопряженные с ним проблемы. Не только оторванность от классических ценностей, но и особая чуждость другим народам ослабляет шансы импортируемых «культурных потоков» вытеснить национальные и этнические традиции.

Тенденция к противодействию наступлению технократической утилитаристской этики и бездуховной масс-культуры обозначилась уже достаточно явно. Но если до сих пор она выражалась более всего в радикальном традиционализме и религиозном фундаментализме, то в будущем этот протест может принять более адекватные и современные формы.

Немалые перспективы здесь открывают те же электронные медиа-технологии. Еще в 80-х годах появились исследования, демонстрирующие, как

10 "Мондиализация" - принятое во французском языке обозначение "глобализации"- Прим. авт.

телекоммуникационные и компьютерные средства способствуют консолидации отдельных этнокультурных групп, возрождению полузабытых этнических культур и мобилизации этнополитических движений (46; 51). Именно эти сети, там, где они имеются, помогают сегодня даже географически рассредоточенным меньшинствам избегать ассимиляции: например, выходцы из Южной Азии или курды, живущие в европейских странах, поддерживают свою культуру с помощью соответствующих каналов спутникового телевидения.

По мере распространения и освоения новых носителей информации, на них смогут опираться и старые национальные культуры (что уже начинает происходить в Японии и Китае) и, быть может, даже высокое искусство. Засилие американской низкосортной продукции в глобальных коммуникациях отражает сегодняшнее, но вряд ли вечное лидерство США в коммуникационных технологиях, а также сам начальный этап их освоения. Некоторые эксперты предсказывают, что только те медиа-компании, которые стремятся приспособить продукцию к местным и национальным особенностям, имеют шансы сохранить сильные позиции на рынке (24, с. 60).

Мало напоминает гомогенизацию и происходящее в сфере экономической культуры. Вместо ожидаемого сторонниками «глобального порядка» усвоения всех приниципов западного предпринимательства его технологии соединяются с местными традициями, образуя то, что Дж.Грэй называет «новыми разновидностями капитализма»: весь китайский бизнес, например, ориентирован на семейные связи, явные национальные особенности отличают и японские компании и т.д. (24, с. 58-60).

Этому не противоречат заключения Э.Геллнера, концепция которого строилась на анализе соотношения между национальными культурами и экономическими потребностями. Верный философии универсализма и в значительной степени экономического детерминизма, он был убежден в том, что «влияние общих для всех потребностей индустриального производства, единой науки, сложной международной взаимозависимости и непрерывного соприкосновения и общения без сомнения приведет к некоторой степени глобальной культурной конвергенции» (21, с.118). Тем не менее, «различия между культурными стилями жизни и общения, несмотря на сходную экономическую основу, останутся достаточно большими, чтобы требовать раздельного обеспечения и, следовательно, раздельных культурно-политических единиц, будь то полностью или частично суверенных» (там же, с. 119). «Хотя старый

спектр народных культур вряд ли выживет, кроме как в выставочной музейной форме, - полагал Э. Геллнер, - международный плюрализм подлинно разных высоких культур без сомнения (и к счастью) останется с нами» (21, с. 120-121).

Высокая вероятность сохранения культурно-национальных разграничений не означает ни их неизменности, ни их абсолютности. Нельзя сказать, что глобализация лишь усиливает осознание неоднородности и готовит почву для столкновения культур. На такой посылке зиждется предсказание С.Хантингтона о том, что «следующая мировая война, если она случится, будет войной между цивилизациями» (33, с. 39). Однако эта уже не раз критиковавшаяся концепция игнорирует, прежде всего, общечеловеческое и социально-универсальное измерение отдельных культур и их исторический характер. На протяжении истории ценности и сознание народов неизбежно развиваются, меняя их идентитет и общественный уклад. В современном мире процесс расширения сближающих элементов в рамках партикулярных культурных систем, безусловно, просматривается. Он связан и с унификацией материальных стандартов, с потребностями современного урбанистического образа жизни, с утратой сакральности традиций в условиях свободного движения информации, с признанием универсальности ряда социальных институтов и ценностей.

Кроме того, само разрушение культурных границ, как подчеркивают Р.Робертсон, М.Уотерс и другие, вынуждает представителей всех культурных групп соотносить себя с «глобальной ойкуменой», осмысливая свое место в ней и свои связи с ее ведущими силами (47; 61; 36). Этими тенденциями, по-видимому, и объясняется парадокс, который в свое время констатировал Э.Геллнер: интеллигенция, «движущая сила раннего национализма» сейчас в большинстве своем олицетворяет снижение барьеров и ослабление межнациональных предубеждений (21, с.118).

Другое возражение С.Хантингтону не менее важно. Линии генерируемых глобализацией культурных конфликтов, скорее всего, будут иметь более многоплановую, и в том числе транснациональную конфигурацию, не вписывающуюся в простую модель «столкновения цивилизаций». Новые параметры культурной жизни несут с собой напряженную и быстро меняющуюся диалектику всевозможных партикулярных, национальных, универсальных и псевдоуниверсальных элементов сознания на всех уровнях. А это означает обострение конфликта не только между обществами и цивилизациями, но и внутри их -- между различными аспектами идентитета и самосознания для каждого общественного субъекта от индивидуума до нации.

Отдельной проблемой является возможность формирования нового единого культурного пространства в рамках Европейского союза с его особыми условиями. Тут имеется целый ряд более или менее общих, хотя и не одинаковых по географии распространения, традиций и черт, к которым относятся западное христианство, культурное наследие античности, Возрождения и различных трансъевропейских стилей в искусстве, философия рационализма и эмпиризма, либерально-демократические устои, лингвистическая и расово-этническая близость. Во всех этих областях, однако, элементы сходства сочетаются с различиями, которые, согласно некоторым концепциям, не менее существенны, чем барьеры между европейцами и неевропейскими народами. Это касается, например, несовпадений между католицизмом и протестантизмом, между этническими группами и национально-психологическими типами. Насколько эта относительная общность способна сформировать новый уровень «единства в многообразии», провозглашенного культурным принципом Европы, - вопрос спорный, который дискутируется уже несколько десятилетий (см., напр., 12). Включение в состав ЕС стран Центральной и Восточной Европы делает эту задачу еще более проблематичной.

Сейчас в западноевропейских обществах наблюдается несколько разнохарактерных процессов и феноменов, знаменующих системные, хотя и не вполне ясные по своему исходу перемены. Во-первых, к ним относятся подтачивающие национальный идентитет тенденции социально-этической эволюции, одним из выражений которых выступает современная масс-культура. Философия индивидуализма и материализма, гедонистская ориентация на потребление и развлечение, подчинение запросам посредственности и сугубо рационалистическим задачам роста и управляемости - все вместе это девальвирует коллективные ценности и формирует унифицированное технократическое восприятие жизни, маловосприимчивое к духовному вообще и его национально-культурному измерению в частности. Различные концепции «нового гражданства», к числу авторов которых принадлежит известный немецкий философ Й.Хабермас, отбрасывают уже всякое упоминание о культурно-историческом аспекте, видя в политическом сообществе исключительно «организацию по производству и распределению благ» либо механизм осуществления индивидуальных прав и принципов правового государства. Звучат даже предложения «заменить расплывчатую категорию "гражданин" более четким понятием ответственного потребителя...» (цит. по: 53, с. 208).

По убеждению Э.Смита, в отрыве от конкретно-исторической традиции, вызывающей глубокий отклик в душах, вряд ли может сложиться подлинный европейский идентитет. С этой точки зрения консолидация Европы возможна лишь в органической связи с культурами и опытом ее народов, что предполагает не вытеснение национальных идентитетов, а их эволюцию и органическое дополнение идентитетом европейским. Тем не менее нельзя исключить, что при современной налаженности политических технологий на Западе денационализация сознания не стала бы помехой надгосударственной интеграции в ЕС, а облегчила бы ее, хотя и была бы деструктивна для качества и смысла европейского единства.

Во-вторых, в общественном сознании расширяются и другие предпосылки для интеграции. Бесспорно преодоление шовинистических настроений -националистической экзальтации, вражды и недоверия к соседям: так, французы и немцы в опросах 1983 и 1988 гг. поставили друг друга на первое место среди друзей своей страны (13). Ослабли державные мотивы, особенно популярность военных институтов и ценностей. Распространение самоидентификации в качестве «европейцев» свидетельствует о прогрессе европейского сознания, хотя его степень оценивается весьма по-разному.

В-третьих, несмотря на «европеистскую» и «глобалистскую» ориентацию элит, достаточно прочными остаются и культурная неповторимость европейских наций, и основы национального сознания. Об этом позволяют говорить отнюдь не только акты враждебности к неевропейским иммигрантам, электоральные успехи правонационалистических партий или достаточно серьезная оппозиция дальнейшей интеграции. Население в основном сохраняет базовые патриотические ценности, хотя и без экзальтации, характерной для прошлого. Даже там, где доля лиц, не испытывающих чувства национальной гордости, считается высокой, она достигла к началу 90-х годов всего 15-19% (в Италии и Франции) (13, с. 182-183). Причем опросы не выявили почти никакой зависимости привязанности к родине от ее современных материальных достижений, что подтверждает непрагматический характер этих уз.

Напротив, ЕС, по общему признанию, не становится объектом эмоций: «Преданность "Европе", доминирующая над преданностью стране, ...встречается лишь в редких случаях увлеченных "еврократов"» (31, с. 67). Слова Р.Арона о том, что «старые нации будут жить в сердцах людей, а любовь к европейской нации еще не родилась» (цит. по: 55, с.217) сохраняют свою актуальность, несмотря на весь прогресс

трансъевропейских контактов и связей. В этом смысле реальный опыт явно разошелся с ожиданиями европейских энтузиастов-федералистов 50-60-х годов.

И, наконец, четвертым важным феноменом является тенденция к признанию этнического и культурного плюрализма на фоне быстро растущей неоднородности населения. На волне этнического «взрыва» 50-70-х годов стали добиваться возрождения собственных культур и политического признания исторические меньшинства Западной Европы. К концу ХХ столетия государствам в результате децентрализации и других реформ удалось достичь ощутимого прогресса в преодолении сепаратизма и конфронтации на этой почве. Но положение чрезвычайно осложнил новый этнический вызов. За последние десятилетия в Западную Европу иммигрировали 10-12 млн. человек из Азии и Африки, причем ценности и принципы новых иммиграционных общин, основанные чаще всего на исламе, глубоко контрастируют с европейскими нормами. Усиливающаяся этнокультурная мозаичность европейских обществ меняет их культурный облик и осложняет национально-духовную консолидацию, а легализация этничности и сопутствующих ей прав ставит под вопрос традиционную для Запада либерально-гражданскую доктрину нации. Вместе с тем, повышая значимость этнокультурного и этнонационального начала, этот фактор в какой-то степени противостоит тенденции к технократизации и денационализации сознания. К тому же тесное соприкосновение с носителями восточных культурно-религиозных традиций в лице новых меньшинств может стимулировать интерес западноевропейцев к собственным философско-духовным истокам, к чему и призывает некоторая часть европейских интеллектуалов.

Этническая проблема - неоспоримая реальность нашего времени - вообще часто представляется, наряду с над- и транснациональными явлениями, одним из основных механизмов разрушения национального начала в условиях глобализации. Историк У.Макнэйл, предрекая в 1986 г. распад наций и исчезновение национализма, обосновал это именно возвращением к состоянию полиэтничности в связи с потребностью в привлечении иностранной рабочей силы, мобильностью населения и другими чертами глобализирующегося мира (38).

Хотя не все причины этнического подъема имеют отношение к глобализации, взаимное усиление наднациональных факторов и этнической фрагментации очевидно. Можно лишь согласиться с У. Макнейлом, Я. Пенроузом и другими авторами, когда они указывают на различные аспекты этой взаимосвязи. Во-первых, уязвимость государств «сверху», обусловленная наднациональными силами, открывает дверь внутренним

вызовам. Во-вторых, поиск ответа на растущую нестабильность в государственных рамках направляется в иное русло - «установления новых, обычно меньших, общностей, которые обеспечивают возрождение чувства групповой сплоченности и самоконтроля» (44, с. 17).

Однако принципиальные возражения вызывают дальнейшие заключения этих ученых. По словам Я.Пенроуза, «традиционная» основа геополитического группирования - нация - становится все более чуждой и неадекватной мировому порядку, который продуцируется глобализацией» (44, с. 17). А Дж.Нэйсбит убежден: «Мы движемся к миру 1000 стран... Национальное государство мертво. Не потому, что национальные государства были поглощены супергосударствами, а потому, что они распадаются на более мелкие, более эффективные части, точь-в-точь как большие компании» (цит. по: 24, с. 68).

Между тем логика, выводящая конец наций из самоутверждения этничности, уязвима уже потому, что она противопоставляет национальное этническому в качестве взаимоисключающих феноменов, тогда как они родственны по сути и совместимы практически. Не только любая сепаратистская программа, но и любое этническое движение требует признания за своим народом (или группой) неких прав на основании его культурно-исторических и предполагаемых генетических особенностей - т. е. апеллирует к принципу национализма. Этнический вызов означает не разрыв с идеей нации, а протест против конкретных территориально-политических разграничений и иерархии власти между народами, одни из которых получили национальный статус и свою государственность, а другие - нет. Иными словами, под вопросом оказываются конкретные исторически сложившиеся воплощения национального принципа, а не сама концепция. Более того, политизация этничности представляет собой обращение к национализму все более широкого круга этнокультурных групп, и в этом смысле -можно говорить не о поражении, а скорее о торжестве национальной идеи.

Фактически это вынуждены признать и те, кто, как Я.Пенроуз, настаивают на «отчаянной потребности в новой концептуализации геополитической организации». Ведь ни наднациональные, ни субнациональные структуры, констатирует он, «не порождают никакой реальной альтернативы существующей системе», поскольку они не оспаривают базовую идею связи между культурой и властью (44, с.21).

Этнический «взрыв» обнажил внутренние противоречия классической для Запада либеральной модели государства-нации. Индивидуально-гражданская философия единения при игнорировании этничности, несмотря на все успехи в

достижении общенациональной солидарности, оказалась одновременно мифом. Ведь все западные нации имеют свой культурный идентитет, обычно опирающийся на культуру доминирующего этноса. Личное равенство обернулось культурной ассимиляцией и попранием коллективных прав меньшинств, которым пришлось бороться за признание самого факта своего существования. А отождествление нации с совокупностью граждан, жесткая связь между статусом нации и государственностью, отрицание многонациональной государственности - все эти характерные тезисы западной доктрины создают там особенно трудноразрешимые дилеммы. Даже предоставление реального политического, экономического и культурного самоуправления не удовлетворяет полностью такие народы, как каталонцы или баски, которые желают быть признанными в качестве наций, не обязательно связывая это с отделением. Однако удовлетворение такого требования предполагает фундаментальной разрыв с западной концепцией нации. В свою очередь, подобный пересмотр затрудняется не только силой идейной традиции, но и растущей вследствие иммиграционной политики Запада полиэтничностью общества.

Этнический подъем отнюдь не свидетельствует об умирании национального начала, но он, безусловно, влечет за собой напряженность и множество проблем в национальной сфере для всех обществ. Полная реализация национального идеала -«каждому народу - свое государство» - вообще недостижима, рост же этнического самосознания меньшинств как никогда осложняет ее, умножая противоречия и конфликты на этой почве. Все народы оказываются перед необходимостью переосмысления своих основ и границ, отношения к власти и корреляции между этнокультурными, национальными и гражданско-государственными аспектами единства. Всем придется искать или совершенствовать пути осуществления групповых прав меньшинств. А условия культурного плюрализма заставят, видимо, нации и общества задуматься над границами «права на отличие «, которые они могут допустить, не жертвуя своими фундаментальными ценностями и социальной интегрированностью.

Вместе с тем вряд ли этнический подъем предвещает повальный процесс распада сложившихся государств и образования новых, хотя отдельные изменения политической карты возможны. Во-первых, территориальное разделение не является стратегическим решением проблемы неоднородности, которая в эпоху миграций и мобильности имеет тенденцию воспроизводиться вновь и вновь. Во-вторых, этническая неоднородность и консолидация меньшинств вполне совместимы с

общенациональным и общегосударственным культурно-духовным и политическим единством.

И законы человеческого самосознания, структура которого постоянно усложняется и дифференцируется, и исторический опыт говорят о возможности множественного идентитета: еще древние афиняне ощущали себя в равной степени ионийцами и греками, а средневековые жители Берна - швейцарцами и протестантами (54, с. 67-68). Феномен этничности же, как подчеркивает Э.Смит, обладает особым «луковичным характером», «способностью формировать концентрические круги идентитета и лояльности, когда более широкий круг охватывает более узкий», так что «человек может гармонично и в равной мере являться членом клана, этнической группы, национального государства и даже паннациональной федерации» (55, с. 201).

Собственно, национальное единство и до сих пор, в так называемую «эру национализма», в большинстве случаев находилось в своего рода симбиозе с полиэтничностью. Даже в странах Западной Европы, где давно завершилось формирование общенационального культурного пространства и сознания, окончательного растворения собственного идентитета компактных меньшинств никогда не достигалось. Ассимиляции с самых ранних ее этапов сопутствовали культурно-просветительные этнические движения, становление которых относится, например, в Каталонии еще к XVIII в., в Бретани и Фрисландии - к началу XIX столетия и т.п. А преобладающей формой политической идеологии меньшинств стали и остаются автономистские идеи, соединяющие общегосударственное единство с этническим самоутверждением.

Растущая культурная мозаичность обществ действительно ощутимо видоизменяет структуру национального единства. Но трудно согласиться с Я.Пенроузом и другими, кто утверждает, что полиэтничность и глобализация «растворяют культурный базис претензий на существование "нации"» (44, с.19). Возвращение меньшинств к собственным корням, похоже, не сопровождается их отчуждением от общенациональной культуры, овладение которой (в том числе и новыми иммигрантами) диктуется объективными причинами. Языки и традиции относительно небольших групп, имеющие узкий ареал распространения, явно недостаточны, чтобы обеспечить социальные потребности и личности, и коллектива в современных условиях. Мобильность населения, подвижность этнической географии дополнительно требуют объединяющей культурно-лингвистической основы социальных связей - роль, которую будут продолжать играть прежде всего

национальные культуры. Все это способствует утверждению двойного культурного идентитета меньшинств и даже двойного этнического сознания, которое зафиксировано, например, у 40% голландских фризов и у 50% французских бретонцев (25, с.12). Таким образом, самоутверждение меньшинств пока не столько разрывает культурное единство в рамках сложившихся наций и государств, сколько придает ему более сложную "многослойную» конфигурацию.

Эта эмпирически наблюдаемая тенденция соответствует теоретическим заключениям, к которым пришел Э.Геллнер, анализируя «экономическую инфраструктуру высокоразвитого индустриального общества». По его словам, «ее неизбежные следствия будут и впредь создавать условия, при которых люди зависят от культуры, а культура требует стандартизации в рамках достаточно обширных пространств и нуждается в поддержании и обеспечении с помощью централизованных институтов. Другими словами, способность людей получить работу и найти социальное признание будет и впредь зависеть от постоянной и сложной системы подготовки, которую не в состоянии предоставить клан или местная группа. Но при этом определение политических единиц и их границ не сможет полностью игнорировать распределение культур. В целом с незначительными исключениями националистический императив совпадения политического и культурного будет по-прежнему действовать. В этом смысле не стоит ожидать окончания эпохи национализма» (21, с. 120-121).

Нельзя согласиться и с обычно односторонней трактовкой взаимосвязи между глобализацией и этнической фрагментацией - как создающей лишь кумулятивный эффект разрушения национальных структур. Ее последствия скорее двойственны: вызовы «сверху» и «снизу», с которыми сталкиваются институты нации и государства, не только усиливают, но одновременно в какой-то мере уравновешивают друг друга. Это хорошо видно на примере Европы: именно европейская интеграция, наличие в лице ЕС противовеса диктату государств немало способствовали умеренному характеру современного западноевропейского этнонационализма и его примирению с центральными властями.

Непреклонность правительств в отношении сепаратизма и достигнутые в борьбе с ним успехи, в свою очередь, предостерегают против недооценки устойчивости национальной государственности. А признание менее радикальных требований этнических групп свидетельствует о способности государств более адекватно

согласовывать интересы и права всех категорий своих граждан и тем самым расширяет политические предпосылки для общенациональной консолидации.

Политические функции национальных делений

Еще один аргумент в пользу эрозии национального принципа состоит в том, что он должен лишиться политического содержания, свестись к отстаиванию чисто культурных различий. По словам одного из сторонников этой идеи Я.Пенроуза, полиэтничность, усиливаемая глобализацией, требует разорвать «особую связь между культурой и суверенной властью», чтобы исключить неравенство между «государственными» и «субгосударственными» нациями и обеспечить условия для «внутренне самоценного и освобожденного от кандалов культурного разнообразия» (44, с. 17, 21). Однако политическое измерение национальных делений глубоко обосновано как минимум несколькими причинами, значение которых не ослабляется, а скорее усиливается глобализацией.

Одна из них заключается в том, что сосуществование и выживание культурных идентитетов не могут не быть конкурентными, следовательно, не опираться на те или иные политические инструменты. Утопично думать, что культура втягивается в конкурентные социальные процессы только в результате манипулирования со стороны власти - культура всегда так или иначе участвует в этих процессах. В Бельгии, где первая конституция провозгласила свободу использования любого языка, именно стихия свободного соревнования обусловила господство франкоязычной культуры экономически и социально доминировавших валлонцев и «естественную» ассимиляцию фламандцев. Потребность в механизмах защиты культур лишь возрастает в контексте глобализации, которая делает конкуренцию не просто более интенсивной, но и всеобщей, обостряет неравенство и создает в лице масс-культуры беспрецедентный вызов всем духовным традициям.

Сейчас многие государства являются не только гарантами сохранения культуры этнического большинства, но и оказывают существенную поддержку меньшинствам, которые получают в свое распоряжение и другие политические рычаги, включая территориальную или культурную автономию. Отказ же от идеи связи культуры и суверенитета стал бы «разоружением» и мелких культурных групп, и многих «государственных наций» перед лицом сил, доминирующих в процессе глобализации. Восстановление равенства «больших» и «малых» народов, столь важное для

Я.Пенроуза и его единомышленников, в этом случае легко может обернуться униформизацией их всех по стандартам технологического универсума.

Фундаментальное значение эмоциональной духовности, укорененной всей историей и самой природой человека в этнокультурных традициях, о чем говорилось выше, предполагает, что эта форма социальной консолидации должна быть каким-то образом связана с политической организацией общества.

Если же рассматривать человечество как сложную биосоциальную систему, то наличие наций и национальностей, обладающих индивидуальностью и политическими средствами ее защиты, обеспечивает разнообразие - один из основополагающих механизмов выживания, выработанных природой в процессе эволюции. Смысл его состоит в том, что наличие большого числа вариантов решения любой задачи является лучшей гарантией ее выполнения. Многообразие, к тому же, порождает соревнование, стимулирующее творческий поиск, тогда как униформизация чревата перспективой вырождения. Поэтому, с точки зрения специалистов по системной теории, сохранение и сознательное использование принципа разнообразия крайне важно для будущего человеческой цивилизации (15).

Другим источником устойчивости и политического характера национальной идеи является ее историческая и логическая связь с демократией - доминирующим политическим идеалом нашего времени, одним из тех принципов, распространение которых тоже можно отнести к проявлениям глобализации. Неутихающие споры вокруг соотношения между национализмом и демократией объясняются тем, что оно имеет разные аспекты. А это связано с более универсальным характером и множественностью вариаций национализма, который легко может обходиться и без демократии и принимать несовместимые с ней формы. Демократия же как ни одна другая концепция управления зависит от этнокультурных реальностей и доктрины нации.

Любая организация власти нуждается в критерии для установления стабильных разграничений между субъектами, обладающими правом суверенного волеизъявления, чтобы это волеизъявление не привело к хаосу. Исходя из демократической философии такой критерий должен быть прямо связан с источником суверенитета - народом, а значит, им не могут являться ни сила, ни божья воля, ни авторитет династии, ни естественно-географические границы. Таким критерием может служить только наличие особых черт и сознания, обособляющих данную совокупность людей и делающих ее внутренне связанной общностью - будь то этнической, национальной или

метанациональной. Идея нации не случайно была сформулирована в эпоху Французской революции в качестве неотъемлемого условия и следствия народного суверенитета. И не случайно все большее проникновение демократических представлений в массовое сознание в ХХ в. повсюду сопровождалось политизацией этничности. Ведь в рамках демократической логики признание или самоосознание культурного идентитета коллектива предполагает и постановку вопроса о его политических правах.

Помимо этого, для функционирования сложного демократического механизма необходимы общие язык, культура, ценности, обычаи, на важности которых настаивал даже автор идеи добровольного гражданского «общественного договора» Ж.-Ж.Руссо. Многие политологи сходятся во мнении, что национальный принцип в той или иной форме является необходимым, хотя и недостаточным, условием демократии, а основанное на этом принципе государство - незаменимым пространством осуществления демократического процесса (см., напр. 31; 39). Учитывая терминологические расхождения между западной и российской традициями, следует уточнить, что речь идет, разумеется, не о моноэтничных странах - феномене, нечастом вообще, а в эпоху глобализации, по-видимому, обреченном на исчезновение. Имеется в виду внутренне консолидированная, несмотря на метаэтничность, общность, объединенная при любом культурном плюрализме единой общегосударственной культурой.

Этот императив объясняет пресловутый «дефицит демократии» в деятельности Европейского союза и делает проблематичным становление даже трансъевропейской, не говоря уже о мировой транснациональной, демократии, ставя тем самым дополнительные объективные препятствия интеграции.

Здесь, безусловно, можно увидеть несоответствие таким реальностям глобализации, как транстерриториальный характер многих жизненно важных проблем, процессов и угроз и новый уровень взаимозависимости, что создает дилеммы для демократической мысли. Ряд ее теоретиков ставят вопрос о пересмотре критериев демократической легитимности, которые, по их мнению, уже не должны носить чисто национальный характер, когда речь идет о действиях, затрагивающих гораздо более обширные пространства и коллективы (26).

Выдвигаемая в этой связи концепция «космополитической демократии» предполагает передачу некоторых властных полномочий структурам регионального и глобального масштабов. С точки зрения одного из ее авторов Д. Хелда, существующие

ныне международные общественные движения (экологическое, феминистское и др.) и более 4,5 тыс. международных неправительственных организаций олицетворяют зарождение «транснационального гражданского общества» (26, с. 261-263). В сочетании с деятельностью межгосударственных институтов, опытом европейской интеграции и новыми коммуникационными возможностями это, по его мнению, дает основания констатировать «тенденции, направленные на создание новых форм публичной жизни и новых путей обсуждения региональных и глобальных вопросов» (26, с. 263). Однако даже сторонники «космополитической демократии» из числа серьезных аналитиков отдают себе отчет в ее пределах. В любом случае, как подчеркивает Д.Хелд, речь могла бы идти не о подмене национально-государственной организации, а о развитии «в качестве дополнения к национально-государственному уровню... среза управления, ограничивающего национальный суверенитет... в четко определенных сферах» (26, с. 264).

Вместе с тем имеется и другой взгляд на эту проблему. В соответствии с ним, потребность в расширении демократического контроля над транснациональными процессами и давление со стороны общества в этом направлении способны дополнительно упрочить национально-государственные структуры, ибо только через них в обозримом будущем можно реально «найти новые пути, которые обеспечили бы демократический доступ к решениям, составляющим часть наднационального процесса принятия решений» (52, с. 101).

Глобализирующийся «миропорядок» и национальное государство

До сих пор речь шла о том, что глобализация, меняя и значительно усложняя условия и формы проявления национальных реальностей, едва ли ведет к уничтожению их политических и этнокультурных основ. Более того, возникают и новые предпосылки для национальной консолидации и национализма, которые связаны с некоторыми общими чертами развития и международных отношений в глобализирующейся мировой системе.

С точки зрения либерального мондиализма, транснациональные тенденции сами по себе объединяют, уравнивают и являются залогом всеобщего прогресса, открывая всем обществам доступ к одним и тем же идеям, технологиям, товарам, информации, структурам, ценностям и т. д. В качестве доказательства при этом нередко апеллируют к сравнительно успешным итогам европейской интеграции (5).

Но эффект мировой интернационализации, более сложный и неопределенный, имеет, наряду с интегрирующим, еще более ярко выраженный дифференцирующий и дезинтегрирующий аспект. Основанные на различиях между экономиками, мировые рыночные отношения в силу своей природы воспроизводят неравенство не только внутри обществ, но и между ними, а многим несут дискриминацию и перспективу окончательного превращения в периферию или даже «обочину» мирового хозяйства. От «европейского строительства» глобализацию отличают, во-первых, изначальные дисбалансы качественно иного масштаба и иной природы, а, во-вторых, отсутствие механизмов регулирования, хоть сколько-нибудь сопоставимых с европейскими государственными и коммунитарными программами. Отсюда и преобладание принципиально другой модели отношений между участниками глобальных процессов, другое соотношение разных аспектов взаимодействия.

На протяжении последних десятилетий вполне отчетливо проявилась тенденция к поляризации как внутри государств, так и между их группами. По данным «Доклада о развитии человечества», активы 358 крупнейших собственников ныне превышают совокупный годовой доход стран, в которых проживает 45% населения Земли (62, с. 59). Разрыв в уровне жизни между самыми богатыми и самыми бедными 20% населения планеты увеличился с 30 раз в 1960 г. до 61 раза в середине 90-х годов (62, с. 40). В процессе расслоения «третьего мира» выделились обширные зоны, прежде всего в Африке, Латинской Америке, отчасти Азии, над которыми нависла угроза маргинализации. Характеризуя место так называемого «четвертого мира» в новом международном разделении труда, М.Кастеллс подчеркивает, что «значительная часть населения планеты переходит от структурного положения эксплуатируемых к структурному положению не находящих применения» (цит. по: 36, с. 57).

Все это закономерно толкает те страны, нации или группы, которые оказываются в неблагоприятном положении, к использованию политических инструментов для защиты своих интересов под флагом национально-государственной идеи. Согласно и опыту, и теории, экономическая стратификация, совпадающая с национальными разграничениями, всегда способствует политизации этнонационального начала и межнациональным конфликтам. Протест против неравенства, отмечал в этой связи Э.Геллнер, неизбежно использует «все доступные ниши и извилины культурной дифференциации» (21. с. 112). А момент «максимального разрыва между населением, инкорпорированным в индустриальный мир... и теми, кто

уже стоит на пороге этого нового мира, но еще не вступил в него», чреват наибольшим подъемом национализма (21, с.113).

Дополнительными обстоятельствами, повышающим конфликтогенность неравенства, являются его наглядность в условиях тесного соприкосновения и динамика быстрых или структурных изменений - факторы, также привносимые глобализацией. На таком фоне обычно усиливается внимание к сравнительным возможностям, а во взаимных отношениях начинает преобладать описанная Д.Горовицем применительно к этническим группам модель «отсталые против передовых» (32, с. 166-187).

Проблема неравенства, однако, не исчерпывается неравномерностью количественного распределения материальных благ. Интернациональные процессы, продуцируемые сегодня (и стихийно, и целенаправленно) в основном западным обществом, объективно носят и структурно, и содержательно асимметричный характер. И они несут с собой не только распространение универсально значимых достижений Запада, но и насаждение тех его принципов и современных этических норм, которые, будучи порой вообще спорными, особенно чужды другим культурам и которые на иной почве либо не приживаются, либо дают уродливые плоды. Чаще всего не давая ключа к преодолению отсталости или выходу из глубоких социальных кризисов, асимметричная глобализация вместе с тем бросает вызов способности незападных обществ контролировать собственное развитие. В результате национализм, обычно с религиозным компонентом, становится там закономерной, хотя, разумеется, недостаточной и часто неадекватно радикальной идейно-ценностной опорой в противостоянии внешнему влиянию и в поисках более приемлемой стратегии развития.

Даже расширение универсального измерения в организации общества, похоже, будет сопровождаться конкуренцией между основными культурными системами, отстаивающими разные подходы к интерпретации универсальных принципов. Зародыши подобного противостояния просматриваются сейчас и в Азии, и в России, где признание институтов рынка, основ демократии и индивидуальных прав сочетается с более или менее осознавае мым неприятием многих сторон современной западной модели. Размежевание такого порядка вероятно не столько между отдельными нациями, сколько между их группами, или между цивилизациями, но его непосредственной философско-духовной и политической основой способны быть только национальные традиции и институты.

Уже замечено, что мир, «связанный физически, но не имеющий консенсуса по фундаментальным ценностям и приоритетам, может оказаться ареной конфликтов, еще менее подконтрольных, чем прежние споры между нациями» (36, с. 59; 61, с. 46). Резкое неравенство носителей разных ценностей и растущая общая социальная дифференциация усиливают дезинтегрированность и конфликтность на национальном и международном уровне. Все шире признается, что оборотными сторонами объединения мира оказываются острое соперничество, партикуляризм, нестабильность и дезориентация личности (см. 24; 17; 36; 11; 61).

В качестве одного из главных прибежищ против этих новых вызовов рассматривается национальное начало. Это наблюдается даже на Западе, хотя западные элиты занимают привилегированное положение в процессах глобализации и, по крайней мере в Европе, наиболее увлечены глобалистскими идеями. Во Франции, например, целый ряд общественных деятелей и аналитиков разной идеологической ориентации, включая И.Лакоста, П.-А.Тагиеффа, Э.Тодда и др., выступили в 90-х годах с предостережениями против «демонизации» национальной формы и расшатывания государственных структур в наступивший период «геополитического и морального дробления мира» (17, с.46, 50; 11; 35; 16). Что касается США, то в общественном мнении, политической и научной мысли этой мощнейшей державы -лидера глобализации - доминирование национально-государственных убеждений никогда не оказывалось под вопросом. Этот примечательный факт лишний раз подтверждает, что при определенных условиях глобализация может даже использоваться для утверждения национальных целей.

Характерной чертой современного развития, на которую обращают внимание почти все иследователи глобализации, становится фактор постоянных изменений беспрецедентного масштаба и темпов. Еще П.Сорокин в своем знаменитом труде «Социальная и культурная динамика» показал, что подобные этапы в истории сопровождались обострением разнообразных конфликтов. Так что сама динамика перемен, создаваемая интернационализацией, с одной стороны, способствует борьбе вокруг параметров будущего, распределения ролей и выгод, расстановки сил и т.п., а с другой - усиливает элемент непредсказуемости. Все это тоже повышает ценность национального государства как инструмента конкуренции, основы стабильности и механизма демократического общественного контроля над политикой.

Феномен взаимозависимости, традиционно трактуемый как императив единения, имеет в действительности более сложное содержание. Он означает не только

зависимость общества, государства, нации от внешнего мира, не только потребность в сотрудничестве, но одновременно расширение (правда, крайне неравное) возможностей каждого коллектива влиять на окружающий мир и всеобщую заинтересованность в таком влиянии, ибо от общего развития в растущей степени зависят все отдельные судьбы. Тенденция к переплетению локальных, национальных, региональных и глобальных аспектов бытия в лучшем случае способна ограничить масштабы конфронтации, исключить ее наиболее опасные формы и расширить сферу коллективного политического регулирования. Но далеко не исключая конфликтов, она делает еще более интенсивным соперничество за влияние на будущее мира, главными опорами в котором являются государства.

В том, что национальным реальностям, видимо, суждено сохранить фундаментальную роль в глобализирующемся мире, нет ничего несовместимого с общественными законами. Для космополитической традиции, как уже отмечалось, всегда было характерно стремление уйти от сложностей бытия, и в частности, от противоречий, сопряженных с национальной идеологией. Между тем соотношение между любыми началами сложноорганизованного общества всегда небесконфликтно -достаточно вспомнить о противоречиях между частями демократической триады «свобода, равенство, братство». И история национальной идеи, наряду с теоретическими аргументами, свидетельствует, что она может совмещаться с самыми разными ценностями и принципами, в том числе ценностями либерализма, рационализма, морализма, если только они (как и национализм) не доведены до абсолюта (4).

Многое от исторических примеров до законов сознания говорит в пользу принципиальной возможности взаимодополнения национального и транснационального, государственного и интеграционного, сосуществование которых в тех или иных комбинациях продолжается уже не одно столетие (см. 4). Характерной чертой политической организации средневековой Европы являлась сложная, международная по характеру, система пересекающихся и накладывающихся друг на друга суверенитетов местных правителей, королевств, союзов цеховых корпораций, империй и церковных властей.

Важным аргументом является и высокая гибкость национального принципа, его способность вписываться в самый разный идейный контекст. Вопреки известному мнению, он не содержит имманентной тенденции к эксклюзивности, закрытости и конфронтационности, которые порождаются самоабсолютизацией и могут

привноситься в любые мировоззренческие системы. Космополитический глобализм же содержит подспудный элемент цивилизационного экспансионизма, предполагая универсализацию чьей-то модели.

Как философский принцип национальная идея не противостоит универсализму и интеграции, а дополняет и уточняет их. Понятие о человечестве, состоящем из наций, логически подразумевает признание общего измерения, объединяющего их всех. Обоснования этой взаимодополняемости с точки зрения законов духовного развития характерны для русской религиозной философии. Подлинное «всечеловеческое, сверхнациональное братство», писал И.А.Ильин, недостижимо без национальных структур, вне которых невозможен подъем человеческого духа и культуры. В свою очередь, «истинное духовное достижение всегда национально и в то же время всегда выходит за национальные подразделения людей, а потому и уводит самих людей за эти пределы...», свидетельствуя «о некотором подлинном единстве рода человеческого» (2, с. 241).

По мнению П.Бейера, институт нации и национального государства является необходимым элементом глобального общества, выполняющим в нем определенную роль. Будучи его подсистемами и «глобально легитимными коллективными субъектами», национальные государства обеспечивают единство партикулярного и универсального - пример того, «как глобализированная системная форма может становиться локальной, не теряя глобального характера» (9, с. 87-88).

Комментируя негативные стороны глобализации, мондиалистская философия обычно представляет ее в качестве абсолютно фатального процесса, предопределенного только техническим прогрессом, не имеющего субъектов, которые творят его, и не зависящего от политического выбора. Между тем, хотя технологические основы глобализации объективны и необратимы, ее социальное содержание в решающей степени обусловливается ценностными ориентациями сил, реализующих транснациональные потоки и связи. В общественном бытии ни поведение, ни интересы, как подчеркивал еще М.Вебер, не существуют в отрыве от ценностей. Сегодняшние формы транснациональных процессов несут на себе печать доминирования тех элит, прежде всего западных, которые руководствуются определенными ультралиберальными, рационалистическими, технократическими и антинациональными приоритетами либо используют их для утверждения влияния своих государств.

Поскольку «многие из современных следствий экономической и культурной глобализации не признаются легитимными растущим числом людей и их групп по всему миру», все больше специалистов склоняются к тому, что этот процесс «не может продолжаться бесконечно в нынешней форме» (36, с. 61). И в неизбежных попытках приспособить его к потребностям, ценностям и интересам более широкого круга народов и социальных групп, а также личности одну из ведущих ролей будут играть национальное сознание, национальная государственность и всевозможные формы национализма.

Список цитируемой литературы

1. Геллнер Э. Национализм возвращается //Новая и новейшая история. - М., 1989. - № 5. - С. 55-62.

2. Ильин И.А. Путь к очевидности. - М., 1993. - 431 с.

3. Комарофф Дж. Национальность, этничность, современность: Политика самосознания в конце ХХ в. //Этничность и власть в полиэтничных государствах /Отв. ред. Тишков В.А. - М., 1994. - С.35-70.

4. Нарочницкая Е.А. Национализм: История и современность. - М, 1997. - 59 с.

5. Шремп Ю. Глобализация как шанс //Intern. politik (русское издание). - М., 1999. - № 12. - С. 3-14.

6. Acquaviva M. et al. La Corse et la Republique //Monde diplomatique. - P., 1999. - A. 46, N 543. - P.14.

7. After the cold war /Ed. by Keohane R. et al. - Cambridge, 1993. - 481 p.

8. Autonomy /Ed. by Suksi M.- Hague etc., 1998.- 370 p.

9. Beyer P. Globalizing systems, global cultural models and religions //Intern. sociology. -L., 1998. - Vol.13, N1. - P. 79-94.

10. Burton J. Conflict: Resolution and provention. - N.Y., 1990. - XXIII, 295 p.

11. Cassen B. La nation contre le nationalisme //Monde diplomatique. - P., 1998. - A. 45, N 528. - P. 9.

12. Culture and identity in Europe /Ed. by Wintle M. - Aldershot, 1996. - 226 p.

13. Dogan M. Comparing the decline of nationalisms in Western Europe //Intern. social science j. - Oxford., 1993. - Vol. 45, N 2 (136). - P.177-198.

14. Dunn J. Introduction: Crisis of the nation state?// Contemporary crisis of the nation-state /Ed. by Dunn J. - Oxford etc., 1995. - P. 3-15.

15. Fischer D. Nonmilitary aspects of security: A systems approach. - Aldershot etc., 1993. -XV, 222 p.

16. Fitoussi J.-P. Mondialisation et inégalités// Futuribles.- P., 1997. - N 224. - P. 5-16.

17. Fricaud-Chagnaud G. L'histoire après la fin de l'histoire// Défense nat. - P., 1993. - Nov.

- A.49. - P. 45-55.

18. Galtung J. Globalization and its consequences.- Taipei, 1997. - 14 p. in recto.

19. Garcia Candini N. Consumidores y ciudadanos: Conflictos multiculturales de la globalizacion.- Mexico, 1995. - 305 p.

20. Garrett G. Global markets and national politics //Intern. organization. - Cambridge, 1998.

- Vol. 52, N4. - P. 787-824.

21. Gellner E. Nations and nationalism. - Oxford, 1983. - 150 p.

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

Giddens A. The consequences of modernity. - Cambridge, 1990. - 200 p. Giussani P. Empirical evidence for trends toward globalization //Global circus: Narratives of globalization /Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P.15-38. - (Intern. J. of polit. economy: Vol. 26, N 3).

Gray J. False dawn: The delusions of global capitalism.- L., 1998. - 222 p.

Gurr T.R. Minorities at risk: A global view of ethno-political conflicts. - Washington,

1993. - 427 p.

Held D. Democracy and globalization //Global governance. - Boulder, 1997. - Vol. 3, N 3. - P.251-267.

Hernando E., Narochnitskaia E., Ortuose M. Globalization and interstate conflict. -Uppsala, 1998. - 46 p. in recto.

Hirschman A. Essays in tresspassing. - N.Y., 1981. - VIII, 310 p. Hirst P., Thompson G. Globalisation in question. - Cambridge, 1996. - 222 p. Hobsbawm E. Nations and nationalism since 1780. - Cambridge, 1990. - 200 p. Hoffman S. Thoughts on the French nation today //Daedalus. - Cambridge, 1993. -Vol.122, N 3. - P. 63-80.

Horowitz D. Ethnic groups in conflict.- Berkeley etc., 1985. - VI, 697 p.

Huntington S. The dash of tivilizations? //Foreign affairs. - N.Y., 1993. - Vol. 72, N 3. -

P. 22-49.

Kapstein E. Workers and the world economy //Ibid. - 1996. -Vol. 75, N 3. - P. 16-37. Lacoste I. Vive la nation: Destin d'une idée géopolitique. - P., 1997. - 140 p. Lerche Ch. The conflicts of globalization //Intern. j. of peace studies.- Formosa, 1998. -Vol. 3, N 1. - P. 47-66.

Levis N. Globalization and kulturkampf //Global circus: Narratives of globalization /Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 81-129. - (Intern. J. of polit. economy; Vol. 26, N 3).

MacNeill W. Polyethnicity and national unity in world history. - Toronto, 1986. - VII, 85 p.

Mann M. Etat-nation: Mort où transfiguration? //Débat. - P., 1995. - N 84. - P. 49-69. McGrew A. Globalisation: Conceptualising a moving target //Understanding globalisation, the nation - state, democracy and economic policies in the new epoch. -Stokholm, 1998. - P. 5-25.

Milward A. The frontier of national sovereignty: History a. theory. 1945-1992. -Routhledge, 1993. - 248 p.

La mondialisation contre l'Asie //Manière de voir. - P., 1999. - N 47. - 100 p. Omahe K. The end of the nation state.- N.Y., 1995. - 256 p.

Penrose J. Globalization, fragmentation and a dysfuntional concept of nation //The ethnic identities of Europ. minorities /Ed. by Synak B.- Gdansk, 1995.- P. 11-25. Porter M. The competitive advantage of nations. - L. etc., 1990. - XX, 855 p. Richmond A. Ethnic nationalism and post-industrialism //Ethnic a. racial studies. - L., 1984. - Vol. 7, N 1. - P. 4-18.

Robertson R. Globalization: Social theory a. global culture. - L., 1992. - 240 p. Rosenau J. The dynamics of globalization //Security dialogue.- L., 1996. - Vol. 27, N 3. -P. 247-262.

Ruggie J. Territoriality and beyond //Intern. organization. - Cambridge, 1993. - Vol. 47, N 1. - P. 139-174.

Sachwald F. Les défis de la mondialisation: Entreprises et nations //Les défis de la mondialisation: Innovation et concurrence /Sous la dir. de Sachwald F. - P. etc., 1994. -P. 473-485.

51. Schlesinger Ph. On national identity: some conceptions and misconceptions criticised //Social science inform. - L., 1987. - Vol. 26, N 2. - P.219-264.

52. Schmidt V. The new world order, incorporated //Daedalus. - Cambridge, 1995. -Vol. 124, N 2. - P. 75-106.

53. Schnapper D. The European debate on citizenship //Ibid. - 1997. - N 3. - P. 199-222.

54. Smith A. National identity and the idea of European unity //Intern. affairs. - L., 1992. -Vol. 68, N 1. - P.55-76.

55. Smith A. Nationalism and modernism.- L., 1998. - 276 p.

56. Smith A. The supersession of nationalism? //Intern. j. of comparative sociology. - Leiden, 1990. - Vol. 31, N 1/2. - P. 1-31.

57. The state in Western Europe /Ed. by Muller W. et al. //West Europ. politics. - L., 1994. -Vol.17, N3 (spec. issue). - 214 p.

58. Strange S. The retreat of the state. - Cambridge, 1996. - 218 p.

59. Volf M. Bosnie: Victoire sur la violence et role de la religion //Concilium. - P., 1997. - N 272. - P.47-55.

60. Wallace W. Rescue or retreat? The nation state in Western Europe //Contemporary crisis of the nation-state /Ed. by Dunn J. - Oxford etc., 1995. - P.52-76.

61. Waters M. Globalization. - L., 1995. - 160 p.

62. Went R. Globalization: Myth, reality, and ideology //Global circus: Narratives of globalization /Guest ed.: Levis N. - Armonk (N.Y.), 1996. - P. 39-59. - (Intern. J. of polit. economy; Vol. 26, N 3).