CC BY
23DOI 10.31168/7576-0478-7.13
Ольга Игоревна АГАНСОН
Национально-освободительное движение в Македонии как фактор балканской политики Лондона*
^п Гокальный и незначительный, македонский вопрос сде-КК^ Илался главной заботой европейской дипломатии», — писал в своих воспоминаниях авторитетный британский журналист, специальный корреспондент газеты «Таймс» в Вене У. Стид, размышляя о судьбах Османской империи в контексте развития мировой политики в начале XX в.1. Как вышло, что национально-освободительные движения в европейских провинциях султана, вопрос в общем-то второстепенный с точки зрения глобальной стратегии Великобритании, оказался одной из самых обсуждаемых тем в британском медиапространстве? Почему официальный Лондон своей негативной реакцией на действия турецкой администрации в балканских вилайетах отчасти намеренно придал международное измерение македонскому вопросу?
Ослабление экономических позиций Великобритании вследствие изменений в системе мирового хозяйства, обострившееся соперничество великих держав на колониальной и полуколониальной периферии, а также разворачивавшаяся на рубеже XIX-XX вв. перегруппировка сил в мире — все эти тенденции стали предвестниками заката Pax Britannica. Политика «блестящей изоляции», обеспечивавшая Лондону «свободу рук» во взаимодействиях с другими державами и пространство для политического манёвра, начинала всё более и более тяготить британское правительство. Одним из факторов, запустивших эти неблагоприятные для Англии процессы, явилось возрастание
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ и Национального научного фонда Болгарии №20-59-18007 «От региональных конфликтов к эпохе глобальных трансформаций: взгляд российских и болгарских историков на международные отношения в конце XIX — начале XXI в.».
экономической и военно-политической мощи Германской империи, превратившейся в ключевого соперника Великобритании на международной арене. Настоящим вызовом для Лондона стало планомерное и разностороннее (военное, экономическое и политическое) проникновение Германии на Ближний Восток, что, в свою очередь, подрывало две традиционные доминанты балканской политики Англии — поддержание территориальной целостности Османской империи и сотрудничество с Австро-Венгрией. На протяжении долгого времени эти две «мультисуб-региональные» империи служили геополитическими скрепами, препятствовавшими продвижению России в направлении Восточного Средиземноморья. Подобный расклад сил, сопряженный с рисками для британских имперских коммуникаций, требовал от Лондона переоценки прежних внешнеполитических императивов на Балканах и Ближнем Востоке.
Переосмысление Великобританией своей стратегии в этом геополитически важном регионе происходило, с одной стороны, под влиянием событий Ближневосточного кризиса 1895-1897 гг. (резня армянского населения в Константинополе и Малой Азии, восстание 1896 г. на Крите и фактическое введение там международного управления, греко-турецкая война 1897 г.), с другой — в условиях отказа Османской империи от своей традиционной функции, какой она виделась Лондону, а именно охрана Черноморских проливов от недружественных Великобритании великих держав. Так, проблема обороноспособности Турции вызывала у британского правительства сильную обеспокоенность. Со времени вступления на престол султана Абдул-Хамида османский флот пришел в полную негодность: на 1893 год из 19 бронированных кораблей в состоянии боевой готовности находились только два; на судна рекрутировались матросы из числа проживавших в континентальных частях страны крестьян, не прошедших специального обучения. Причину подобного небрежения со стороны падишаха к морским силам своей страны англичане усматривали в подозрительном отношении Абдул-Хамида к флоту как ядру возможного заговора2.
Британские дипломаты и военные отмечали усиление русско-французских позиций в Константинополе и с этим обсто-
ятельством связывали пассивное поведение султана в вопросе о модернизации фортификационных сооружений на Босфоре, по контрасту с возведением новых укреплений на Дарданеллах3. Абдул-Хамид, по предположению английского адмиралтейства, имел договоренности с царским правительством о том, что в случае мятежа в Константинополь будет выслана русская эскадра для его подавления. Действия английского командования в Восточном Средиземноморье также сковывались существованием франко-русского союза: возрастала вероятность того, что английский флот мог оказаться зажатым между русской и французской эскадрами4. В итоге, в ноябре 1896 г. кабинет лорда Солсбери пришел к выводу о нецелесообразности противодействия России при попытке захватить Босфор5. Спустя семь лет, в феврале 1903 г., эта установка снова была озвучена на заседании Комитета имперской обороны, который констатировал, что «поддержание статус-кво в отношении Константинополя не является первостепенным морским или военным интересом этой страны»6.
Проецирование данного подхода на события в Балканском регионе допускало возможность некоторой дестабилизации обстановки в европейских провинциях султана. Иными словами, в балканской политике Лондона произошло смещение приоритетов с общесистемного уровня (взаимодействие с Австро-Венгрией и Турцией с целью «сдерживания» России) до регионального (не просто внимание к «малым» балканским игрокам в лице независимых государств и национально-освободительных движений, но и, в каком-то смысле, стремление «управлять» ситуацией, являвшейся результирующей их деятельности).
В начале XX в. наблюдался всплеск активности революционных организаций в Европейской Турции, где, по свидетельству очевидцев, положение дел находилось в критическом состоянии. Еще в 1898 г. германский посол в Константинополе А. Маршалль фон Биберштейн в разговоре со своим британским коллегой Н. О'Конором указывал на высокую вероятность восстания в европейских провинциях султана, что, по его мнению, вновь могло дать толчок дезинтеграционным процессам на территории Османской империи7. Западные консулы отмечали существовавшую взаимосвязь между македонскими и армянскими революционны-
ми комитетами8. Таким образом, антитурецкие движения не были изолированным явлением на периферии Османской империи, а приобретали всеобъемлющий характер.
Кульминацией этой национально-освободительной борьбы стало Илинденско-Преображенское восстание, вспыхнувшее в Македонии и Фракии в августе 1903 г. Выступление было подготовлено проболгарскими организациями — Внутренней Ма-кедонско-Одринской революционной организацией (ВМОРО) и Верховным македонским комитетом (ВМК). Как писал известный британский журналист и эксперт по македонскому вопросу Г. Брэйлсфорд, члены этих организаций были искусными этнологами-практиками и решали вопрос о национальной принадлежности славянского населения Македонии, пусть и грубыми методами, в свою пользу9.
Илинденско-Преображенское восстание поставило перед британским правительством ряд серьезных вопросов: об официальной реакции на кровавое подавление Портой повстанческого движения и в целом об англо-турецких отношениях, а также о путях взаимодействия Англии с другими великими державами в процессе нормализации обстановки в Македонии — захолустной османской провинции, судьба которой оказалась плотно вплетена в ткань европейской дипломатии начала XX века.
Осенью 1903 г. взоры европейской общественности были обращены на Россию и Австро-Венгрию, позиционировавших себя в качестве наиболее заинтересованных сторон в делах Балканского полуострова. Обе державы действовали в духе достигнутого ими в 1897 г. соглашения о поддержании статус-кво в регионе10. Результатом австро-русского сотрудничества стали два проекта «умиротворения» Македонии: Венская (февраль 1903 г.)11 и Мюрцштегская (октябрь 1903 г.)12 программы реформ. Второй пакет преобразований явился ответом российского и австро-венгерского руководства на Илинденско-Преображенское восстание. Хотя в Мюрцштегской программе предусматривалось введение института гражданских агентов, реорганизация местной жандармерии при участии европейских офицеров, а также установление частичного контроля великих держав за финансовой и судебной системой балканских вилайетов, она носила довольно общий и
расплывчатый характер и не ограничивала суверенитет султана над македонскими территориями13.
На данном этапе австро-русское сотрудничество по урегулированию македонского вопроса становилось фактором принципиальной важности для ближневосточной политики Германии. Берлин рассматривал восстание в балканских вилайетах в категориях «реальной политики». Нарастание центробежных тенденций внутри Османской империи вело к ее дальнейшему ослаблению и ставило под угрозу осуществление масштабных экономических и политических проектов Германии на Ближнем Востоке. Руководствуясь подобными соображениями, германская дипломатия стремилась не допустить, с одной стороны, вооруженного конфликта на Балканах с участием Турции, с другой — проведения радикальных реформ, а потому рекомендовала Абдул-Хамиду без промедления подавить восстание в Македонии и Фракии и таким образом укрепить авторитет центральной власти и предотвратить вмешательство держав14. В Берлине и Константинополе исходили из того, что если мятежные провинции не усмирить силой и в корне не пресечь революционное брожение, то у европейского общественного мнения сложится впечатление о полной потере Портой контроля над балканскими территориями15. На Виль-гельмштрассе были убеждены в том, что антитурецкие движения в Македонии и Фракии инспирировались извне, а потому разрешение жизненно важных для Османской империи вопросов должно было оставаться исключительно в ведении султана16.
Однако руководители германской дипломатии, осознавая всю тяжесть последствий для Порты от затянувшегося македонского кризиса, были склонны санкционировать Мюрцштегскую программу, которая, по их мнению, не наносила удара по статус-кво в регионе. Даже такой яростный противник вмешательства во внутренние дела Турции как Маршалль настоятельно советовал султану поддержать проект Вены и Петербурга. Порта, по его уверениям, могла навести порядок в Македонии только опираясь на Россию и Австро-Венгрию, и единственный способ это сделать — осуществить намеченные реформы17.
Берлин без колебаний воспользовался трудностями турецкого правительства, рассчитывая с выгодой для себя нарастить воен-
ную помощь Османской империи. В британской прессе всплыла информация о том, что Порта заключила с фирмой «Крупп» контракт на поставку в Турцию 32 батарей скорострельной полевой артиллерии18. По данным французского политического аналитика А. Шерадама, османское правительство закупило 96 пушек у Круппа и 22 000 ружей у Маузера на общую сумму 900 000 турецких лир19.
Страх перед усилением германской мощи напрямую влиял на позицию Франции. В Париже полагали, что Россия должна активизировать свою политику на Балканах, дабы помешать германскому «натиску на Восток»20. От Петербурга ждали более решительного настроя в вопросе македонских реформ. Во французской публицистике того периода настойчиво мелькала мысль о необходимости введения европейского контроля в мятежных вилайетах21. Вместе с тем на Кэ д'Орсэ в целом положительно оценивали перспективы сотрудничества России и Австро-Венгрии: французские дипломаты полагали, что австро-русское сближение по балканскому вопросу уменьшало зависимость Двуединой монархии от Германии и, в конечном счете, способствовало изоляции последней22.
И если для Франции преобладание Германии на Ближнем Востоке представлялось «злом» скорее в абстрактных терминах геополитики, то для Великобритании это была реальная проблема, особенно после подтверждения султаном в апреле 1903 г. окончательной концессии на строительство Багдадской железной дороги. Внутриполитические же осложнения и кризисы объективно ослабляли Османскую империю и оттягивали ее силы и ресурсы от совместных германо-турецких проектов в азиатских провинциях. Именно в этом ключе Лондон рассматривал вопрос о нарастании центробежных тенденций на территории Турции. Особенно это касалось Балкан, поскольку отказ Англии от защиты Константинополя, как уже отмечалось, предполагал ее согласие на изменение статус-кво в регионе. В Форин оффисе понимали, что Мюрцштегская программа реформ в Македонии была выгодна основным соперникам Великобритании на Ближнем Востоке (России и Германии): нормализация обстановки в европейских провинциях являлась лишь отсрочкой их стратегических
замыслов. В случае успешного осуществления австро-русской схемы всё вновь возвращалось бы на круги своя.
Среди всех великих держав Англия наиболее жестко критиковала действия турецких властей в период Илинденско-Преобра-женского восстания. Не дожидаясь обнародования австро-русского проекта реформ, британский статс-секретарь по иностранным делам Г. Лэнсдаун изложил собственное видение преобразований в балканских вилайетах султана. Во-первых, он требовал от Порты назначить в Македонию губернатора-христианина, не связанного ни с балканскими государствами, ни со странами, подписавшими Берлинский трактат, или, по крайней мере, прикрепить к губернатору-мусульманину европейских экспертов. Ведь любая программа реформ, как утверждал Лэнсдаун, была обречена на неудачу, если ее исполнение зависело от мусульманской администрации, полностью подчиненной турецкому правительству и неподконтрольной международному сообществу. Во-вторых, Лондон рекомендовал великим державам направить своих военных атташе в турецкие войска для оказания на них сдерживающего воздействия и получения достоверной информации непосредственно с места событий23. Лэнсдаун, как отмечал французский поверенный в делах в Лондоне Жофрэ, выступал за введение в Македонии автономии на принципах, схожих с административным устройством Ливана и Крита24. Фактически это было равнозначно ущемлению суверенных прав султана над балканскими провинциями.
Однако в условиях существовавшей на международной арене расстановки сил официальный Лондон счел целесообразным санкционировать Мюрцштегскую программу, которая хотя и подразумевала лидирующую роль России и Австро-Венгрии в урегулировании македонского вопроса, в то же время являлась для них обоюдно сдерживающим фактором. По заявлению Лэнс-дауна, Англия в целом выражала свое согласие с австро-русской схемой, но в случае ее неуспеха оставляла за собой право выдвигать альтернативные решения и предлагать более радикальные
меры25.
Тактика, которой придерживался Форин оффис, не означала бездействия. Напротив, в Лондоне придавали большое значение
событиям, происходившим в Македонии. Ведь они были следствием внутренних процессов, протекавших в балканских вилайетах Турции. Подъем национально-освободительного движения вынес на повестку дня македонский вопрос не по воле великих держав, а вопреки ей. Антитурецкая борьба местных народов становилась самостоятельным фактором балканской политики наравне с интересами великих держав. И Британия с ее радикальной схемой реформ рассчитывала этот фактор использовать для достижения собственных внешнеполитических целей в регионе — дальнейшей компрометации власти султана над европейскими территориями и, вследствие этого, переключения на них внимания Порты с азиатских провинций.
Избрав такую линию поведения, Англия намеревалась не только «зарезервировать» за собой особое положение в неформальном «клубе» великих держав, но в определенной степени сигнализировала малым балканским странам и народам, что она в качестве европейского лидера осознавала свою ответственность за улучшение условий жизни местного населения и была готова выполнять обязательства, возложенные на нее статьей 23 Берлинского трактата. В таком контексте весьма показательным является некоторое совпадение контрпредложений Лэнсдауна по Мюрцштегской программе и требований инсургентов, причем в таких принципиальных вопросах, как назначение в Македонию христианского генерал-губернатора и введение там европейского контроля26.
Вместе с тем, следуя своей обычной тактике ограниченного вмешательства в дела Балканского полуострова, британское правительство избегало в открытую солидаризироваться с антитурецким движением, дабы не захлопывать «окно возможностей» во взаимоотношениях с Портой, в частности, рассчитывая на получение от нее выгодных концессий. В свете этого Форин оф-фис следовало найти альтернативные каналы проведения своего влияния в регионе. Эта задача в общем-то им была выполнена блестяще через налаживание диалога с неофициальными кругами, представленными левым крылом Либеральной партии — радикалами. В своих внешнеполитических воззрениях, в том числе в подходах к Восточному вопросу, они опирались на идеи, сформулированные в 1870-х годах лидером либералов У Гладстоном.
Он, в отличие от тогдашнего премьер-министра Б. Дизраэли, призывал Британию ориентироваться на динамичные, жизнеспособные балканские народы, а не на дряхлеющую Османскую империю27. Радикалы возлагали ответственность на Англию за то бедственное положение, в котором находились балканские провинции. Ведь именно под давлением Лондона они были в 1878 г. возвращены в состав Турции. А потому, на взгляд радикальной общественности, британское правительство было просто обязано принимать самое активное участие в проведении реформ на этих периферийных территориях Османской империи28. Таким образом, радикалам на теоретическом уровне удалось обосновать право Великобритании вмешиваться во внутренние дела Турции во имя исполнения «общечеловеческого долга».
Более того, представители неофициальных кругов участвовали в формировании практического механизма проведения британского влияния в регионе. В августе 1903 г., на волне восстания в Македонии, был создан Балканский комитет, в который вошли известные политики и журналисты либерального толка, ученые, религиозные деятели. Они инициировали проведение многочисленных благотворительных акций и мероприятий просветительского характера, организовывали различные фонды для оказания помощи жителям македонских вилайетов, пострадавшим во время подавления восстания29. Члены Балканского комитета организовали в прессе широкую кампанию по сбору средств для пострадавших от турецких преследований30. При их непосредственном участии был создан Македонский фонд помощи, который осуществлял благотворительную деятельность в европейских вилайетах. Британскими добровольцами были открыты госпитали в Кастории и Охриде31. Фонд оказывал материально-техническую помощь македонским крестьянам: им поставлялись сельскохозяйственные орудия и домашний скот32. Британское посольство в Константинополе и консульская служба в балканских вилайетах всячески содействовали английским волонтерам в их начинаниях. По воспоминаниям Р. Грейвза, британского генерального консула в Салониках, ему неоднократно приходилось преодолевать обструкционизм местной турецкой администрации, чтобы добиться допуска благотворительных миссий в пострадавшие районы33.
Журналисты ведущих британских изданий подробно и добросовестно освещали ситуацию в Македонии, интервьюировали вождей повстанцев. Так, специальный корреспондент «Таймс» на Балканах Дж. Баучер неоднократно встречался с лидерами ВМОРО — Д. Груевым, Г. Делчевым, Х. Татарчевым34, которые, как показало Илинденско-Преображенское восстание, хорошо усвоили принципы ведения «информационной войны» и придавали большое значение сотрудничеству с английской прессой, позиционировавшей себя в качестве независимого и объективного наблюдателя. Инсургенты выражали готовность помогать британским корреспондентам в их работе. Зачастую последние проникали на восставшие территории в рядах четнических отрядов. Например, в своих донесениях английский консул в Софии Ф. Эллиот сообщал о том, что Х. Татарчев оказывал всевозможное содействие корреспонденту «Дэйли грэфик» У. Кёртону, чтобы «получить беспристрастного свидетеля, который мог бы подтвердить, что жестокости, приписываемые повстанцам, не имеют под собой реальных оснований»35.
На примере македонского вопроса отчетливо прослеживалось стремление Лондона использовать волнения на Балканах как инструмент давления на Порту, чем отчасти объяснялась острота британской критики турецкой администрации. Однако во многом эти действия возымели обратный эффект: в глазах Порты всё выглядело так, будто Уайтхолл, при нескрываемом одобрении британской общественности, поддерживал македонских сепаратистов, преимущественно болгарского происхождения. Так, турецкий посол в Лондоне, по поручению своего правительства, призывал Форин оффис ограничить деятельность британских благотворительных организаций в Македонии на том основании, что они помогали мятежникам, укрывавшимся в Болгарии36. Турецкие дипломаты жаловались своим британским коллегам на антитурецкий тон ряда английских изданий37, а султан просил О'Конора употребить свое влияние на то, чтобы пресечь публикации Балканским комитетом «фальшивой информации, которая вводила в заблуждение общественное мнение»38. На рубеже Х1Х-ХХ вв. в турецкой прессе (например, в близкой к султанскому окружению газете «Сервет») циркулировали слухи о причаст-
ности англичан к волнениям в Македонии и Йемене39. Причем, среди политической элиты балканских государств, болгарской и сербской, бытовало убеждение в том, что «Англия также работает... через своих агентов, готовясь к энергичному вмешательству в македонские дела, лишь только определит, что выработанные реформы не принесут практических результатов»40.
Естественно всё это вносило дополнительную напряженность в англо-турецкие отношения. Так, например, видные османские интеллектуалы рассматривали расширение британской вовлеченности в дела Балканского полуострова как проявление «тур-кофобии». По словам турецкого вице-консула в Великобритании Халил Халида, в английской прессе, как радикальной, так и джингоистской* направленности, из номера в номер повторялись предложения «вырвать» из рук турок дела их собственной страны и «назначить губернаторов-христиан, которых Проведение, несомненно, наделит особенным административным гением»41.
На фоне давления Лондона на Порту в вопросе реализации программы реформ в Македонии произошло обострение англотурецких отношений и в других стратегически значимых регионах. В начале 1906 г. Англия и Турция оказались на грани военного столкновения из-за египетской границы на Синае42. Британским комитетом имперской обороны даже прогнозировались совместное выступление Германии и Османской империи против Англии на Востоке и их наступление на Египет43. При таком сценарии развития событий Великобритания не просто утратила бы стратегическую инициативу, но под ударом оказались бы ее имперские коммуникации. Возможный германо-турецкий альянс привел бы к силовому дисбалансу на Ближнем Востоке, выражавшемуся в асимметричном усилении позиций Германии в регионе.
Помимо традиционных для османской дипломатии маневрирования и игры на противоречиях великих держав, Порта прибегала к другому проверенному оружию, которое имелось в ее арсенале: предоставление экономических и военно-политических привилегий державам, поддерживавшим турецкое правитель-
* Джингоизм — шовинистический национализм в англо-саксонских странах.
ство на международной арене. В частности, султан, по словам британского посла в Турции Н. О'Конора, обусловил получение Англией концессии на продление железнодорожной линии Смир-на-Айдын отказом Лондона от проведения финансовой реформы в Македонии44. Как доносил в своем секретном письме российский поверенный в делах в Константинополе А.Н. Свечин, немцы поощряли сопротивление турок английским требованиям45.
Другой яркой иллюстрацией неуступчивости Порты были переговоры, которые она вела с английской стороной об аренде одного из островов в Красном море (о. Фарасан). Этот остров, как заявляли англичане, они собирались передать в распоряжение Японии, нуждавшейся в морской станции. Причем, возглавивший в 1906 г. Форин оффис Э. Грей уверял турок в том, что Англия воспользуется станцией лишь в случае наступления casus foederis в соответствии с англо-японским союзным трактатом 1902 г.46. Как стало известно российскому послу в Константинополе И.А. Зиновьеву, Порта увязывала учреждение морской станции в Красном море с отказом англичан от их настойчивости в вопросе подчинения судебных структур Македонии иностранному контролю. Султан, что примечательно, рассчитывал на посредничество в этом деле японцев, которые должны были склонить Грея «к более умеренному образу действий» в Македонии. Но британский статс-секретарь по иностранным делам решительно отверг какую-либо связь между македонскими реформами и арендой острова Фарасан, ибо Англия, по его утверждению, была ответственна за сохранение мира на Балканах47.
Неблагоприятное для Лондона соотношение сил на Ближнем Востоке свидетельствовало о том, что ставка на дестабилизацию Османской империи и интернационализацию ее внутриполитических проблем не позволяла решить насущную проблему британской внешней политики - воспрепятствовать возрастанию и укреплению германского влияния в этом регионе. Более того, британское правительство и общественные организации, ратовавшие за европейское вмешательство во внутренние дела Османской империи, лишь толкали ее в объятия рейха. Противовесом эвентуальному германо-турецкому тандему явилось бы сотрудничество с Россией, для которой турецко-германский союз
и германское доминирование в регионе затрудняли реализацию ее внешнеполитических интересов на Ближнем Востоке, в частности установление контроля над Проливами. Поскольку между Лондоном и Петербургом существовали глубокие противоречия в Азии и процесс их урегулирования был долгим и сложным, несмотря на заключение Антанты в 1907 г., тенденция англорусского сближения в наибольшей степени проявилась на Балканах. Так, влиятельный британский журналист Дж. Гарвин писал о расширении географии англо-русского «согласия», его распространении на Европу, наглядным подтверждением чего стало свидание Николая II и Эдуарда VII в Ревеле в июне 1908 г.48. Достижение сторонами консенсуса по вопросу македонских реформ во время ревельской встречи оценивалось современниками как «событие исторического масштаба, поскольку впервые за сотню лет Англия и Россия, при полной поддержке Франции, смогли договориться о принципах решения Восточного вопроса»49. В свете этого компромисс по македонской проблеме казался первым шагом на пути консолидации англо-франко-русской Антанты.
Подводя черту под нашими рассуждениями, мы можем констатировать, что британский подход к македонскому вопросу отличался гибкостью и вариативностью. В изменившихся ми-рополитических реалиях, перед лицом новых международных вызовов Лондон смог преодолеть стереотипы, определявшие его ближневосточную политику на протяжении большей части XIX века: поддержание территориальной целостности Османской империи, что предполагало «замораживание» центробежных тенденций в ее балканских вилайетах, и противостояние с Россией. Конечно, будет преувеличением говорить о том, что Великобритания сделала разворот от Realpolitik в сторону более либерального внешнеполитического курса, покоившегося на незыблемых гуманистических устоях, или же перестала рассматривать Россию как серьезного внешнеполитического соперника, несмотря на существование англо-русской Антанты. Политика Форин оффис по-прежнему отличалась известным прагматизмом, принявшим на этот раз форму моральной критики османской администрации в Македонии, тесного взаимодействия с общественными организациями, служившими инструментами
британского влияния в регионе, а также участия в проведении преобразований в мятежных вилайетах в рамках «европейского концерта», которым Лондон стремился незаметно дирижировать. Если переложить политику Великобритании в отношении национально-освободительного движения в Македонии на язык современной теории международных отношений, то Лондон пытался использовать внешнеполитический ресурс «мягкой мощи», но в реалиях начала XX века его возможности оказались весьма ограниченны. Вместе с тем руководство британской дипломатии сумело зафиксировать важный тренд того периода: национально-освободительные движения и национальные устремления малых балканских стран, как продемонстрировали кризисы, разразившиеся на Балканах в преддверии Великой войны, действительно, стали фактором мировой политики.
Примечания
1 Steed H.W. Through Thirty Years, 1892-1922: A Personal Narrative. Vol. I. New York, 1924. P. 199.
2 Marder A.J. The Anatomy of British Sea Power. A History of British Naval Policy in the Pre-Dreadnought Era, 1880-1905. N.Y., 1940. P. 153-154.
3 Ibid. P. 155-156.
4 Ibidem.
5 Ibid. P. 272-273.
6 The National Archives, Kew (далее — TNA). CAB 38/2/6. Report of the Conclusion arrived on the 11th February in reference to Russia and Constantinople. 14.02.1903.
7 O'Conor N. Notes from Constantinople. The Political Diary of Sir Nicholas O'Conor, Britain's Ambassador to the Porte, 1898-1908 / Ed. by J. Burman. Istanbul, 2010. P. 42.
8 Извештаи од 1903-1904 година на австриските претставници во Македони'а. Скоп'е, 1955. С. 41.
9 Brailsford H. The Macedonian Revolt // The Fortnightly Review. Vol. 74 (September 1903). P. 440.
10 Pribram A. (ed.). Secret Treaties of Austria-Hungary, 1879-1914. Vol. I. Cambridge: Harvard University Press, 1920. P. 189-191.
11 British Documents on the Origins of the War (далее — BD) / Ed. by G.P. Gooch and H. Temperley. Vol. V. London: Stationery office, 1928. P. 51-53 (Project for reforms in Macedonia, 17.02.1903).
12 Сборник договоров России с другими государствами. М., 1952. С. 329-332.
13 Там же.
14 Die große Politik der Europäischen Kabinette 1871-1914 (далее — GP). Bd. XVIII (1). № 5586. Richthofen an Marschall. 24.08.1903; Documents diplomatiques français
relatifs aux origines de la guerre de 1914 (далее — DDF). 2 sér. T. 3. № 438. Bihourd à Delcassé. 22.09. 1903; O'Conor N. Op. cit. P. 219.
15 GP. Bd. XVIII (1). № 5587. Marschall an das Auswärtige Amt. 25.08.1903.
16 Попов Р. Германия и българо-турските отношения (1902-1904) // Великите сили и балканските взаимоотношения в края на XIX и началото на XX в. София, 1982. С. 222.
17 GP. Bd. XVIII (1). № 5617. Marschall an das Auswärtige Amt. 16.10.1903.
18 The Times. 17.08.1903.
19 Chéradame A. La Macedoine; Le chemin de fer de Bagdad. Paris, 1903. P. 369.
20 Ibid. P. 389.
21 Bérard V. Pro Macedonia: L'action austo-russe. — Les bombes de Salonique. — Le memorandum bulgare. — Une action anglo-franco-italienne. — Aux Hellènes. Paris, 1904. P. 33.
22 DDF. 2 sér. T. 3. № 32. De Montebello à Delcassé. 17.01.1903.
23 Реформы в Македонии. Т. 2. Спб., 1906. № 4. Сообщение великобританского посла в Вене. 19.09.1903.
24 DDF. 2 sér. T. 3. № 431. Geoffray à Delcassé. 16.09.1903.
25 Hansard's Parliamentary Debates. 1904. Vol. 129. Col. 40.
26 The Times. 1903. Septembre 19; Affaires de Macédoine, 1903-1905. Paris, 1905. № 37.
27 См. подробнее: Gladstone W.E. Bulgarian Horrors and Russia in Turkistan, with Other Tracts. Leipzig, 1876.
28 Hansard's... Col. 123.
29 Только за август 1903 г. Балканским комитетом было организовано более 200 публичных лекций по македонской проблеме в различных городах Великобритании // Manifestations franco-anglo-italiennes. Pour l'Arménie et la Macédoine. Paris, 1904. P. 222.
30 The Times. 25.01.1904.
31 Graves R. Storm Centers of the Near East. Personal Memories 1879-1929. London, 1933. P. 201.
32 British Documents on Foreign Affairs: Reports and Papers from the Foreign Office Confidential Print. Ser. B. Pt. I Vol. 19. University Publications of America, 1985. Doc. 51. P. 219. Macedonian question. Memorandum by A. Parker. 8.12.1904.
33 Graves R. Op. cit. P. 214.
34 Grogan E. F.B. The Life of J.D. Bourchier. London, 1926. P. 110.
35 TNA. FO 78/5295. № 219. Elliot to Lansdowne. 9.09.1903.
36 Ottoman Diplomatic Documents on the Origins of World War One. Vol. IV (The Macedonian Issue). Pt. 1 // Ed. by S. Kuneralp and G. Tokay. Istanbul: Isis Press, 2011. № 899-900. P. 466-467.
37 BD. Vol. V. № 10. Bonham to Lansdowne. 18.04.1903.
38 O'Conor N. Op. cit. P. 216.
39 Ibid. P. 48-49.
40 Архив внешней политики Российской империи. Ф. 166. Оп. 508/1. Д. 52. Л. 277278. Секретное письмо Н.В. Чарыкова В.Н. Ламздорфу. 5.05.1903.
41 Цит. по: WasäS.T. Halil Halid: Anti-imperialist Muslim Intellectual // Middle Eastern Studies. 1993. Vol. 29. № 3. P. 564.
42 См. подробнее: Burman J. British Strategic Interests versus Ottoman Sovereign Rights: New Perspectives on the Aqaba Crisis, 1906 // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 2009. Vol. 37. №. 2. P. 275-292.
43 TNA. CAB 38/12/42. A Turco-German invasion of Egypt: Note by Sir John French. С 1882 г. Египет находился под британской оккупацией.
44 O'Conor N. Op. cit. P. 278-280.
45 Государственный архив Российской Федерации (далее — ГАРФ). Ф. 559. Оп. 1. Д. 13. Л. 1. Секретное донесение А.Н. Свечина 5 (18) августа 1906 г.
46 ГАРФ. Ф. 559. Оп. 1. Д. 41. Л. 7. Весьма секретная депеша И.А. Зиновьева 26 июля (8 августа) 1907 г.
47 Там же. Л. 13-13 об. Депеша И.А. Зиновьева (весьма секретно). 10 (23) октября 1907 г.
48 Calchas (Garvin J.). The Triple Entente // The Fortnightly Review. 1908. Vol. 84. P. 27.
49 Ibid. P. 28.
