CC BY
12УДК 821.161.1-39
НАЦИОНАЛЬНО-МИФОЛОГИЧЕСКАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ПРИРОДНЫХ ОБРАЗОВ В НОВЕЛЛИСТИКЕ 1920-Х ГОДОВ
(НА ПРИМЕРЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ И.БАБЕЛЯ, Л.ЛЕОНОВА, ВС.ИВАНОВА)
Анна Витальевна Подобрий
доктор филологических наук, профессор кафедры РЯ,Ли МОРЯиЛ Южно-Уральский государственный гуманитарно-педагогический университет 454080, Россия, Челябинск, пр. Ленина, 69. podobrij@yandex.ru
В статье рассматривается, какими способами в произведениях писателей 1920-х годов (И. Бабеля, Л. Леонова, Вс. Иванова) маркируются природные образы, позволяющие в рамках русскоязычного текста создать образ «чужого мира», «чужой культуры».
Ключевые слова: образ чужого мира, билингволитература, поликультурная литература, пограничная литература.
Вопрос о национальном своеобразии, особенностях национальных культур, языков, систем мышления и мировоззрения, нашедших свое воплощение в литературе, получил широкое распространение в науке: и в философии, и в лингвистике, и в культурологи, и в социологии, и в политологии. Однако в рамках литературоведения проблема взаимовлияния разных национальных культур в эстетическом поле одной национальной литературы стала рассматриваться более или менее целенаправленно только в ХХ веке. Поэтому интерес к произведениям авторов 1920-х годов, создавшим т.н. «пограничную» литературу всегда был очень пристальным.
Исследователи литературы, стремясь создать адекватную методику анализа подобного рода текстов, шли разными путями. Однако только в последние несколько десятилетий все эти поиски оформились в более менее целостное осознание приемов и способов формирования мира «чужой» культуры в рамках родного языка в произведениях художественной литературы (См., например [Найденова 2014]; [Савельева 2000]; [Лейдерман 2005]; [Подобрий 2009] и пр.).
Феномен поликультурной литературы не ограничивается использованием только языковых средств, грамматики и синтаксиса «чужого» языка, а предполагает целый комплекс обращений к национально-
© Подобрий А.В., 2018
культурным основам этноса, представитель или представители которого стоят в центре писательского внимания и также становятся соучастниками создания художественный образа «инокультурного» мира в рамках родного языка. Можно выделить разные составляющие этого «комплекса», одним из них будет обращение к национальным мифологическим традициям при создании образов природы. Еще Г. Гачев отмечал: «Национальные языки в звучности своей - голоса природы в человеке» [Гачев 1998: 54]. Мы обратимся к анализу природных образов в новеллистике писателей постреволюционной эпохи, чтобы наглядно показать, как эти образы маркируют инокультурное сознание в русскоязычном тексе, как создается некий обобщенный образ непривычной, во многом даже экзотичной для русского читателя национальной картины мира.
Одним из объектов художественного внимания Вс. Иванова становится Алтай, Сибирь, Дальний Восток, шире - Север. Действительно, народы Севера объединены одним - монголоидным - типом расы и схожим типом культуры. Все они стоят едва ли не начальной - мифологической - ступени развития общества. Фольклорно-мифологическое мышление народов Севера и стало объектом внимания Вс. Иванова в цикле «Алтайские сказки». Да и сам «фольклор выступает [в цикле] как эстетический ингредиент творчества писателя» [Пудалова 1984: 22]. Вс. Иванов использует не только фольклорные элементы и символику, но и включает в свое повествование своеобразный метафорический ряд, характеризующий природу. Эти природные маркеры не имеют ничего общего с культурой русской, поэтому создается некий непривычный эмоционально-образный ряд, входящий в противоречие с культурным опытом русскоязычного читателя и создающий образ экзотической, чужой культуры.
Например: «одно лето - зима выпила, другое выпила, только за третье принялась - пожелтело оно с перепуга [образ осени - А.П.]...» («Баран»); «заболел с тоски Кара-Су. Бросаться на берег стал, а потом со стыда закрылся белым чувлуком, как киргизка [образ льда - А.П.], и бредит - летом, тайгой, Йгу» («Как любил Кара-Су»); «баб у него, как комара летом. Умывается маслом коровьим [символ достатка - А.П.]» («Уёнчи Докай») и пр. (Здесь и далее см. [Иванов эл. ресурс]).
Образ довольства непосредственно связан с двумя важными для Сибири атрибутами жизни и пищи: жиром и кедровым орехом. Например: «А баран - все тоньше и тоньше - и курдюк пропал. Плохой стал баран» («Баран»); «до того нажрался, брюхо, как шишка кедровая, крепкое стало» («Куян»); «полюбила девушка Кызымиль, красивая девушка (как черемуха весной), доброго бога Вуиса. Розового, сочно-
го, крепкого - как шишка кедровая» («Кызымиль - золотая река»); «жил уёнчи-певец Докай. Веселый, толстый - борода как травы» («Уёнчи Докай») и пр.
Естественно, что специфика фольклорной культуры складывается и под влиянием этнических факторов, приведших к образованию того или иного народа, и связана с природным, географическим ареалом проживания данной нации и с уровнем культуры. Даже не следуя плотно за фольклором народов Алтая, создавая иллюзию «импровизации на ходу», писателю удалось показать цельный образ мира алтайского края, наделенный неповторимыми, красочными, экзотическими для русского читателя чертами.
В новелле «Шо-Гуанг-Го, амулет Великого Города» в основу повествования положена легенда о великом амулете, несущем свободу. Писателю удалось уловить и передать глубинные основы миропонимания корейца-каули; и символику, непосредственно связанную с тайгой и морем; и древнейшие ритуалы, плотно вошедшие в повседневную жизнь и речевую манеру. Отсюда и своеобразный антропоморфизм («я говорю - будет беда. Может быть, тучи огненными палками будут колотить горы, а по пути разобьют наши фазенды.», «снег продавил синее небо. Медведь снеговой гложет тучи»» и пр.); и сравнения, непосредственно связанные со средой обитания каули (например, «голосом длинным и тощим, как сухие водоросли, сказал.», «рот яркий, большой, словно морская рыба», «и ныли сердца, как расщепленные бурею кедры» и пр.), и обрядовость.
Священными символами у корейцев были Море и все, что с ним связано, и таежный Кедр. Кедровая ветка, шишка, хвоя - отгоняют, по повериям каули, злых духов. (Подробно о повериях корейцев, связанных с культом дерева, можно узнать [Ким эл. ресурс]). Именно в таком качестве воспринимается кедровая ветка в новелле Вс. Иванова, например: «я построю дома фанзу из камня, на крышу под окном прибью кедровую ветвь.»; «двумя ветвями закрылся Хе-Ми от нечестивых речей - священная хвоя кедра задерживает хулу»; «щепы кедровые, священные. Дым над костром как кедр, искры как шишки из золота» и пр.
Тайга связана в сознании каули (и запечатлена в новелле Вс. Иванова) и с образами животных, прежде всего - медведя (например: «а русский, как медведь жадный, - всех слопает», «медведь ничего не боится... Ту-Юн-Шан молод. Язык у него легкий. Вышел на тропу, сказал: «- Отец. Стрелять мы тебя не будем, нет у нас ни пороха, ни ружей. Ты всех сильнее, ты всех ласковее, отец,- пропусти.») и гор-
ного козла (например, «бегу, как козел, - слышишь рога звенят?» и пр.).
Образ медведя явно носит тотемический оттенок [Ким эл. ресурс]. Козел - самое быстрое животное, способное преодолевать горные кручи и каменные завалы. Сопоставление человека и его быта возможно в сознании каули и с образами других стихий.
Море, рыба и все, что связано с морем (помимо риса, выращенного, кстати, на морской воде), - основные продукты питания азиата. Естественно, что море воспринималось как символ жизни. Отсюда постоянное сопоставление человека, частей его тела с рыбой, морской капустой, пеной, водой, что писатель сумел необычайно точно зафиксировать в своей новелле, например: «сердце привыкло к морю. Сердце - чайка или рыба, одно», «- Сколько, Ту-Юн-Шан, сожгли круглоголовые люди с островов фанз каули?
- Много... Как пены, много...
- Много, как морской капусты - много.
Спросил Хе-Ми сына Ту-Юн-Шана:
- Сколько народу убили?
- Много... Будто камбалу, били народ...» и пр.
Сказ Вс. Иванова вступает в открытый диалог с русской речью и фольклорной образностью, своеобразный корейский сказ кажется русскому читателю экзотичным, и эта экзотика маркирует «инокультур-ный» мир в его сознании.
В 1922 году Л. Леонов написал рассказы «Халиль» и «Туатамур». В них мир восточной экзотики вступает у Леонова в диалог с русскими образом мира, носителем которого является литературный автор.
В «Халиле» (см. [Леонов эл. ресурс]) обращение к природным образам не становится сюжетосодержащим элементом, но оно помогает «воссоздать» образ мышления «чужой» для западного человека культуры.
Например, Л.Леонов стилизует
1) - сравнения, часто встречаемые в речи восточного человека, связанные с природными образами, имеющими символическое значение: барс, сокол - цари зверей и птиц, сильные, безжалостные («оно [солнце] бросилась на меня, как барс, как сокол на фазана»; «сокол, слуга царей.» и пр.); верблюд - везущий вдаль поклажу и седока, символ движения («медленная, в небе проходила черная верблюдица -ночь»); лань, сайгак - легкие, быстрые («кто тот, у которого глаза подобны глазам дикой сайги..?»); осел, обезьяна - глупые («зачем в юности моей верблюд не наступил мне на ухо? Я бы не услышал теперь ни
рева ослов багдадских, ни вопля хатайских обезьян!»; «.ты пришел за динарами - наградой мудрого, а получил удары - награду осла» и пр; 2) - метафоры, которые носят явно выраженный мифологический характер: «медный голос трубы. подобен он реву пустыни, когда зимних бурь кривые когти терзают красную ее, неостылую грудь»; «их бороды - как облака. Пятилетняя девочка спросила мать: не облака ли идут в дом пророка?»; сердце «укушено змеей мечты»; «вышел Ха-лиль, нежданный и нежный, как месяц перед полуночью» и пр.
Вторая новелла «Туатамур» (см. [Леонов 1969: 140-164]) соединила в себе две мощнейших линии поэзии и мифологии Востока: любовь и бой, война. Любовь - смерть - кровь - вот тот треугольник, вокруг которого сложилось повествование старого Туатамура. В мифологии разных народов слова со значением «судьба» соотносятся с астральной символикой. В новелле Леонова Солнце сопровождает героя, Солнце -символ его славы и несчастья, Луна - спутник Ытмари.
Впервые образ Солнца появляется, когда татарские воины отправляются в поход. «Поутру, когда звездное скопление Уркура спешило спрятаться в голубой траве, барабанный бой разбудил солнце. Оно, хромая, поползло над ордой», Солнце - день, Солнце - удача, Солнце - кровь. Луна - судья, Луна - глаза предков, Луна - любовь и смерть, если Луна убивает, то тихо, без крови.
Эти параллели характерны для мифологии и фольклора как западных, так и восточных народов. Леонов не нарушает данной традиции. Взошло Солнце, «блеснула молния клинка красным. Священный ку-мыз пролился на землю. Крик нукеров загудел, ворвался в меня, смял мне душу». На заре вступил в бой лучший поединщик татар Азарбук и погиб. Ночью при Луне просит ласки мужа Бласмышь, но сердце Туа-тамура занято другой - лунолицей Ытмарь, несущей смерть врагам. Страшная жара, палящее Солнце - предвестники битвы на Калке: «если медный котел, в котором варят бол накануне большого похода, накаливать четырнадцать дней, - он станет бел, и глядеть на него нельзя. Земля под ним растрескается. Аммэна,- солнце у Кипчи было подобно котлу. Оно расширилось во все небо и накрыло степь». Солнце убивает так же, как и стрелы: «днем солнце жгло, а вечером жужжали стрелы. ». Война и Солнце - днем. Ночью - Луна и любовь. « А звезды в небе были как белые шатры. Луна была кругла, и я вспомнил песню про царевну, которая бродит в небе, выгнанная отцом.
В степи было светло. А мне хотелось Ытмари. В жилах ворчала обезумевшая кровь». Вся десятая часть повествования посвящена любовному томлению Туатамура, поэтому образ Луны присутствует здесь постоянно. «Сквозь прорезь в шатре упадала луна. В изголовье,
влажном от лунного молока, я увидел лицо Ытмари. Она спала. Я сказал:
- Ты прекрасна. Луна - рабыня тебе.» или «мне захотелось иметь голубое крыло. Я беру Ытмарь на руки, я взмахиваю крылом девять раз. Я кладу Ытмарь на легкое облачко, плывущее к луне.». 11 часть новеллы - рассказ о битве, где нет возможности смотреть на небо, зато 12 часть - вновь наполнена Лунным светом: «. А ночь пришла лунная. Лунное холодное молоко текло, все текло... А на большом поле с пустыми колчанами, с пробитыми головами лежали мои, победившие, добыватели славы. Я поехал по полю. Луна текла мне навстречу.». Именно Лунный свет привел Туатамура к Ытмари и мертвому князю. Луна убила надежду Туатамура и Ытмари на счастье: «Луна текла в небе. Мертвые караулили живых!.. Ытмарь, раскачиваясь, пела одними губами. Эйе, никто не целовал их - только луна, как сестру,- она пела песню». Луна же забрала и жизнь Ытмари.
Больше Луна как символ любви, символ Ытмари на страницах новеллы не появляется. Даже ночью после самоубийства Ытмари «небо пылало закатом. Закат будто сошел в степь. Она пылала, и мы были, как в небе». Туатамур зажег степь, не давая Луне сиять на небе. Он мстил и русским, и небу; он как будто боится Луны, и уже в самом конце своего повествования Туатамур вновь обращается к своему страху, Луна выступает здесь как символ смерти: «В беззубый мой рот глядит ночь. Луна - как золотой чурбан, с которого упала голова Яг-мы. Я не хочу видеть, как завтра взойдет луна.». Небесная символика «читается» достаточно легко, ибо произошла контаминация славянских и восточных архетипов.
Зачастую природные образы очеловечиваются, что естественно для мифологического мышления кочевника, например: «солнце лижет мне темя»; «ночь вышивала небо бисером»; «сердце воспламенилось к истреблению»; «в тот день одна треть потерявших жизнь была насмерть ужалена солнцем в темя» и прочее.
Природные образы помогают Леонову создать экзотический для русскоязычного читателя мир восточной культуры, маркируя, как это ни парадоксально, привычные для этого читателя представления об этом мире1.
Очень филигранно работает с природными образами в новеллах «Конармии» И.Бабель (см. [Бабель эл. ресурс]). Его задача более сложная, чем у Иванова и Леонова. Он создает не «образ чужого мира», а столкновение разных (чуждых друг для друга) миров как национальных (казаки-евреи), так и социальных (мир патриархального покоя, мир Торы - мир революционных перемен, мир анархии). По-
этому природные образы играют у писателя, если можно так выразиться, более активную роль, помогают оценить трагедию человека, раздираемого новым бытием.
В «Конармии» каждое обращение писателя к миру природы обязательно диктуется необходимостью дополнить образ рассказчика или одного из героев при помощи его внутренних переживаний, при помощи соотнесения этих переживаний с природой. Как и в русской лирической народной песне (наиболее полно зафиксировавшей наряду с жанрами былины и сказки мифологические воззрения народа), символические образы природы: Луна, Солнце, Звезды - становятся средством характеристики внутреннего мира героя, его борьбы с собой, переживаний.
Применительно к новеллам Бабеля Луну нужно рассматривать, как справедливо полагает Е. Б. Скороспелова, в трех измерениях: 1 -собственно явление природы, 2 - космическое явление, 3 - отражение внутреннего мира Лютова [Скороспелова 1979]. Причем, первый и второй планы зачастую переплетаются.
С появлением Луны начинается внутренний суд Лютова над самим собой, своими поступками, окружающим миром. Но возникает вопрос: почему именно Луна? Ответ мы можем найти, лишь обратившись к фольклорной традиции (причем, не только русской, но и еврейской). В русском фольклоре Луна и звезды - глаза неба. И эти глаза могут заглянуть в душу человека, если, конечно, у него есть душа. В еврейской традиции функция светил примерно та же. «Диск солнечный - один из слуг Господних... Молния - одно из отражений огня небесного, и блеск ее сияет во всех концах мира...» [Агада 1993: 73].
Для Бабеля наличие души, допускающей самоанализ,- главное отличие рефлексирующего Лютова от всей массы конармейцев. Небо наградило его этим даром, небо же (посредством Луны) наблюдает и оценивает его поступки и движения души. Примечательно, что оценке неба больше ни один из героев не подвергается. Конармейцы - дети Солнца. С одной стороны, это явная метафора, указывающая на то, что они воюют за правое дело, дело завтрашнего дня, а с другой стороны, свои кровавые дела они совершают при солнце, и мир покаяния им чужд. Лютов оказывается между этими мирами: он отошел от одного (пошел в Конармию воевать), но не прибился и к другому (поэтому он «патронов не залаживал», когда шел в атаку). Вымаливая у судьбы умение убить человека, он пытается уйти от мира Луны, но уйти не может.
Луна появляется на первой же странице цикла, в новелле «Переход через Збруч». Бабель оповещает читателей об удачной военной опера-
ции: взят Новоград-Волынск. Лютов не участвует в сражении, он видит лишь последствия. А последствия ужасны: «Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу». И это не просто метафора. По духу библейского миропонимания, дождь (см. у Бабеля - запах «каплет»), как и роса, является сам по себе божьим благословением. Получается, что Господь «благословил» взятие города пролитой кровью. А это уже не благословение, а проклятие. Отсюда и тягостное настроение Лютова. Соответственен и подбор эпитетов. «Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова».
Интересен выбор цвета солнца Бабелем, впрямую соотнесенный с казнью. Оранжевый цвет из палитры красных, а в мифологии и фольклоре славян красный цвет одинаков для солнца, золота, зари, крови. Сравнение солнца с отрубленной головой конкретизирует функцию цвета. Однако это еще не все. В русской мифологической традиции солнце - каратель зла [Афанасьев 1989: 47]. А в новелле зло побеждает, «убивая» солнце. Остается лишь судья - луна. И соответственно ее званию судьи - эпитет: «Величавая луна лежит на волнах» («Переход через Збруч»). В середине новеллы луна меняется: «Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, беспечную голову, бродяжит под окном». Луна из величавого судьи превратилась в бродяжку, потому что судить некого. Она бродит в поисках души и находит Лютова.
Следующее появление Луны - во второй новелле цикла «Костел в Новограде». Точнее сказать, появление даже не самой луны, а лишь ее блеска: «Раздетый труп валяется под откосом. И лунный блеск струится по мертвым ногам, торчащим врозь». Луна опять там, где трупы, смерть, грех. И именно этот лунный свет заставляет Лютова произнести эпитафию по Польше, более похожую на плач по мертвым. Интересно, что этот плач в традициях Агады: «Когда человек плачет ночью, звезды и планеты плачут вместе с ним. Человек, который слышит ночью голос плачущего, невольно и сам плакать начинает» [Агада 1993: 197]. Однако новая реальность дает себя знать, рассказчик уже живет иной жизнью. Пытаясь скрыться от суда светил, Лютов уходит к казакам и вместе с ними завершает обыск костела и конфискацию имущества.
Не удивительно, что в следующий раз луна появляется лишь в пятой новелле - «Пан Аполек». Луна освещает дорогу к храму, к костелу: «Млечным и блещущим потоком льется под луной дорога к костелу». Она показывает заблудшему еврею путь к очищению. Лютов не имеет пристани, его мучают «неисполнимые мечты и нестройные песни», но он - конармеец, и отказаться от этого звания не может и не
хочет. Поэтому и Луна, сопровождающая его к ночлегу (символично: уход от Аполека, от нового обета, к казакам, ночлегу, армии),- «бездомная». Трансформация образа Луны заметна: она уже не судья, она лишена космической силы, сейчас она спутник рассказчика, отражение его сущности.
В шестой новелле «Солнце Италии» образ Луны опять не однозначен. Луна первоначально - символ разорения, упадка. Разграбленный, разрушенный город, освещается «голым блеском» Луны. Этот блеск показывал «сырую плесень развалин». Вот тут рассказчик пытается уйти от Луны, которая опять обретает функции молчаливого судьи, носителя совести. Но «атласный Ромео» закрыт тучами. И, может быть, это спасает героя от морального падения, что подтверждается в конце новеллы. Прочитавшему письмо «тоскующего убийцы» Сидорова Лютову надо было искать избавления от мрачных мыслей, надо было вернуть веру в себя. Сидоров задавил огарок свечи, погрузив не только комнату, но и душу Лютова в темень. И снова «космическая» луна приходит рассказчику на помощь: «Только окно, заполненное лунным светом, сияло как избавление».
После этой новеллы Луна потеряет функции судьи, она будет лишь попутчиком, отражающим настроение героя. Немудрено, что, например, в новелле «Гедали» образа луны нет. Есть закат, есть рассвет, а луны - нет. Лишь где-то подспудно Луна сопровождает героя. Гедали, ищущий «сладкую революцию», не так уж далек от рассказчика. Млечный путь - путь правды и справедливости - еще не закрыт для Лютова. «Глаза неба» с ним, и это Бабель показал всего одним штрихом: «И мы увидели первую звезду, пробившуюся вдоль млечного пути». «Юная суббота», пришедшая из «синей тьмы», настойчиво зовет Лютова, зовет к завету с богом. Но старый завет разрушен, а новый приняли не все.
Рассказчик выбрал Конармию, но он выбрал и «новый обет» пана Аполека. В нем осталось умение самосуда. Особенно это заметно в новелле «Мой первый гусь». На закате входит Лютов к казакам, куда его определили на жительство. Поэтому солнце - справедливость -заходит; по Бабелю, «испускает... свой розовый дух». «Умирающее солнце» - это щит, который отняли у рассказчика. («Розовый закат» или «кровавая заря» в фольклоре - мысль о пролитой крови.) Это прекрасно осознает герой. Кровь везде, без нее не обойтись. Солнце призывает к ней. Недаром Лютов, получив от казаков отпор, ощущает, как солнце «падало» на него. Оно звало к убийству, как звало и конармейцев. И Лютов совершает убийство - убивает гуся. Это резко изменило отношение к нему казаков, но также изменило и отношение Лютова к
самому себе. Он «томился», и это резко оценила луна. Она висела над двором, «как дешевая серьга», символизируя «дешевую» победу, «дешевый» успех у казаков, что впоследствии и будет доказано Бабелем.
Далее, до двадцать второй новеллы «Вечер», Луна не появляется на страницах «Конармии». «Вечер» возвращает нам Луну-судью, Луну-спутника Лютова. В новелле она «торчит», «как дерзкая заноза» для рассказчика, который не может понять таких, как Галин, который со своей правдой оказывается не нужным любимому человеку.
Следующие пять новелл опять «не требуют» появления Луны. Все заняты своим делом, моральные изыски героев новеллы не интересуют. Вот и оказывается Луна в роли нищенки, выпрашивающей у людей покаяния: «Мглистая луна шлялась по небу, как побирушка». Луна попыталась прийти к казакам, но оказалось, что, кроме Лютова, она никому не нужна. Да и к Лютову она приходит все реже, а точнее, до конца цикла она появится еще один раз - в новелле «Сын рабби». Однако луна уже потеряла свои функции судьи. Она выступает как напоминание о хорошем, прекрасном прошлом.
В остальных новеллах цикла отношение природы к происходящему также дано на фольклорной и мифологической основе, совпадающей во многих проявлениях у разных народов. После разграбления костела святого Валента конармейцев ожидают одни неудачи. И природа как бы объясняет и сочувствует этому: «Шел дождь. Над залитой землей летел ветер и тьма. Звезды были потушены раздувавшимися чернилами туч» («Замостье»)... Снова пошел дождь. Мертвые мыши поплыли по дорогам. Осень окружила засадой наши сердца, и деревья, голые мертвецы, поставленные на обе ноги, закачались на перекрестках» («Замостье»). Казалось бы, это всего лишь описание осенней природы, но если вспомнить, что в мифологии и русского и еврейского народа (см. Ветхий Завет) туча - это орудие для раздувания грозного пламени, тьма - наказание за грехи [Афанасьев 1989: 48, 69]2 то ясно, что подобное описание природы несет еще и некоторое аллегорическое значение. Небо закрыло глаза (звезды), прокляло поход («Замостье»).
В новелле «После боя» мы находим такое описание: «Деревня плыла и распухала, багровая глина текла из ее скучных ран. Первая звезда блеснула надо мной и упала в тучи. Дождь стегнул ветлы и обессилел. Ветер взлетел к небу, как стая птиц, и тьма надела на меня мокрый свой венец».
В «Аргамаке» «прикрытием для поляков послужил ураган, секущий дождь, летняя тяжелая гроза, опрокинувшаяся на мир в потоках черной воды». Но как только Конармия перешла польскую границу, то есть вернулась на свою территорию, погода меняет гнев на милость:
«Обещая жаркий день, пригревало солнце» («Поцелуй»). Люди солнца вернулись на свою землю. Лютов больше не сомневается, что его дорога выбрана правильно. Он с людьми солнца, хотя многое из того, что они творят, он принять не может. Но Лютов уже не судит ни их, ни себя. Именно поэтому луна ушла от него.
Правда, есть еще одна причина, как нам кажется, по которой луна покинула рассказчика: звезды и луна - это, скорее, мир Гедали, мир тишины и покоя. А покоя Лютов уже никогда не найдет.
Таким образом, трансформация функций Луны в новеллах цикла отражает внутреннее движение характера, образа мышления, жизненной философии Лютова. Неоднозначность отношения автора к буден-новцам и к Лютову выражается в постоянной смене позиций Солнца и Луны, которые не только противостоят друг другу (добро - зло, свет -темень, открытость, ясность - неопределенность, сомнение), но и замещают друг друга, олицетворяя тем самым сложность оценки жизненных явлений, среди которых легко запутаться и потеряться человеку.
Но не только Луна отражает настроение и перипетии в судьбе героя, эту же функцию выполняют закат, вечер, заря, рассвет, ночь, реже - день. Интересно, что в новеллах, написанных от имени конармейцев или посвященных тому или иному казаку, где нет лирического «я» рассказчика, природа теряет свои символические качества и либо вообще отсутствует, либо не отражает настроение героев (а поэтому отсутствуют эпитеты, сравнения).
Таким образом, поставленные в один образный ряд схожие национальные архетипы не противодействуют друг другу, а создают обобщенную картину апокалипсического характера, где трагедия мира и трагедия человека поставлены в один ряд. Примечания
'Кстати, это очень напоминает т.н. «реализованные метафоры», которые активно используются в русском фольклоре.
2«... С темной силою природы, с черными божествами было соединимо все старое, безобразное, лукавое и злое...» (Афанасьев, А.Н. Древо жизни. М., 1982. С. 48.). Стоит человеку «уйти от солнца», т.е. солнце покидает землю, как все плохое оживает. «Светило является свидетелем людской правды» (Афанасьев, с. 69).
Список литературы
Агада. М.: Раритет, 1993. 319 с.
Афанасьев А.Н. Древо жизни. М.: Современник, 1989. 283 с.
Бабель И. Конармия. URL: https://www.litmir.me/br/?b=49852&p=1 (дата обращения: 30.01.2018).
Гачев Г. Национальные образы мира (Курс лекций). М.: Academia, 1998. 430 с.
Иванов Вс. Алтайские сказки. URL:
https://www.litmir.me/br/?b=59684&p=1 (дата обращения: 29.01.2018).
Ким Г.Н. История религий Кореи. URL: https://koryo-saram.ru/kim-g-n-rasskazy-o-religiyah-korei/ (дата обращения: 31.1.2018).
Лейдерман Н.Л. Русскоязычная литература - перекресток культур// Русская литература XX - XXI веков: Направления и течения. Вып. 8. Екатеринбург, 2005. С. 48-59.
Леонов Л. Туатамур. Собр. соч. в в 10 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1969. С. 140-164.
Леонов Л. Халиль. URL: http://greylib.align.ru/1186/leonid-leonov-xalil.html (дата обращения: 25.03.2018).
Найденова Н. С. Лингвостилистический анализ этноспецифического художественного текста: сопоставительное исследование. Монография. М.: ФЛИНТА, Наука, 2014. 344 с.
Подобрий А.В. «Межкультурный диалог» в русской малой прозе 20-х годов ХХ века. М.: Тезаурус, 2009. 264 с.
Пудалова Л.А. Проза Всеволода Иванова и фольклора. Томск: Изд-во Томского университета, 1984. 133 с.
Савельева В.В. От художественного текста к художественному миру. Теория. Методика. Практика. Алматы: Фонд XXI век, 2000. 252 с.;
Скороспелова Е.Б. Идейно-стилевые течения в русской советской прозе первой половины 20-х годов. М.: Изд-во МГУ, 1979. 160 с.
NATIONAL-MYTHOLOGICAL COMPONENT OF NATURAL IMAGES IN NOVELISTIC OF 1920-IES (BY THE EXAMPLE OF WORKS OF ISAAC BABEL, LEONID LEONOV, VS. IVANOV'S)
Anna V. Podobrii
Doctor of Philology, Professor
South-Ural State Humanitarian-Pedagogical University
454080, Russia, Chelyabinsk, Lenin Avenue, 89. podobrij@yandex.ru
The article discusses how the works of writers of the 1920-ies labeled natural images, which allows in the framework of the Russian-language text to create an image of "alien", "alien culture". The works analysed in the article are by I. Babel, L. Leonov and Vs. Ivanov).
Key words: image of an alien world, bilingual literature, multicultural literature, border literature.
