CC BY
41
турные формы, конечно же, существовали в русской культуре, но, как правило, они создавались принудительно: по инициативе царей или национальных элит (например, русских революционеров-демократов и современных реформаторов).
Литература
1. Аверинцев С. С. Будущее христианства в Европе // София-логос: словарь. Киев, 2001.
2. Антоний, митрополит Сурожский. Труды. М., 2002.
3. Зеньковский В. Идея православной культуры // Человек. 2004. № 5.
4. Мейендорф И. (протоиерей). Церковь и государство // Русское зарубежье в год тысячелетия Крещения Руси. М., 1991.
5. Карташов А. В. Крещение Руси святым князем Владимиром и его национально-культур-
ное значение // Русское зарубежье в год тысячелетия Крещения Руси. М., 1991.
6. Клеман О. Вопросы о человеке // Русское зарубежье в год тысячелетия Крещения Руси. М., 1991.
7. Серафим (Соболев) (архиепископ). Русская идеология. СПб., 1993.
8. Симеон Новый Богослов. Добротолюбие. М., 2004. Т. 5.
9. Уайт Л. А. Государство-Церковь // Антология исследований культуры: в 2 т. СПб., 1997. Т. 1.
10. Фейблман Дж. Типы культуры // Антология исследований культуры: в 2 т. СПб., 1997. Т. 1.
11. Флоровский Г. (протоиерей). Из прошлого русской мысли. М., 1998.
12. Хомяков А. С. Сочинения: в 2 т. М., 1994. Т. 2.
А. Ю. Мордовцев
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПРАВОВАЯ СИСТЕМА: ОТ ФИЛОСОФСКО-ПРАВОВОГО ДИСКУРСА К ЭТНОАНТРОПОЛОГИЧЕСКОМУ ИЗМЕРЕНИЮ
В статье обосновывается важность антропологического и социокультурного измерений современных правовых систем в контексте поиска оснований их национальной идентичности в глобализирующемся государственно-правовом пространстве.
Ключевые слова: юридическая антропология, правовая система, правоведение, философия права, правовая культура.
Разнообразные модели, отражающие соотношение и реальное содержание связки «государство - общество - индивид - право», дают возможность взглянуть на многие ключевые проблемы правоведения сквозь призму национального мировосприятия, в частности, в контексте национальной правовой культуры, правовой менталь-ности. Отметим, что интерполяция такого теоретико-методологического сдвига на современное юридическое познание неизбежно требует решения проблемы перестройки всего правового мышления, а возможно, и создания иного типа рациональности в правовой и политической науках. В этом плане, например, О. Шпенглер писал, что «античное право было правом тел, наше же право - это право функций. Римляне создали юридическую статику, нашей задачей является юридическая динамика... требованием будущего становится перестройка всего правового мыш-
ления по аналогии с высшей физикой и математикой» [1, с. 86].
В целом же трудно спорить с тем, что в рамках возрастающего в последние годы в российском правоведении интереса к выявлению устойчивых духовно-нравственных основ отечественного права, государства, всей политической системы возникает необходимость выхода исследователя за ставшие уже привычными позитивист-ско-классовые либо приходящие им на смену либерально-европоцентристские теоретико-методологические схемы в другое, собственно юридико-антропологическое эвристическое поле, в котором право будет рассматриваться не в качестве инструмента государственной власти, а как одна из базовых (наряду с моралью, обычаями и др.) регулятивных форм культуры, ценностно-значимый «продукт» развития любой цивилизации, нации, этноса, человека.
Здесь отчасти можно согласиться с мнением Г. В. Мальцева, считающего, что «рационализация права, как ее понимал, например, М. Вебер, на протяжении множества столетий методично вытравливала жизненный смысл правовой системы... путь к обновлению российского права лежит через религиозное возрождение» [2, с. 537]. Между тем, признавая историческую и в определенном смысле духовную сопряженность этих двух социокультурных явлений, следует констатировать, что прямой зависимости в их развитии не обнаруживается, хотя в прошлом связь между религиозной и правовой жизнью, безусловно, имела место.
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. уже очевидно, что рассмотрение различных типов правопонимания, способов осмысления юридической, политической, духовной сфер конкретного социума - это в методологическом плане необходимые смыс-лообразующие этапы магистрального для современной юридической науки процесса культурной идентификации национального права.
Поэтому мы не можем согласиться с весьма популярным и в России, и в Украине суждением Р. Давида, считающего, что «история философии права может, конечно, ограничиться описанием взглядов и представлений о природе права и роли права, существовавших в каком-либо одном национальном праве. Однако философия требует универсализма; нет нужды говорить об убожестве и узости философии права, которая базировалась бы лишь на изучении своего национального права» [3, с. 10].
Истоки такого понимания сущности фило-софско-правового знания обнаруживаются еще у Г. В. Ф. Гегеля, утверждающего, что «сословие юристов, которое обладает особым знанием законов, считает часто это своей монополией, и кто к сословию не принадлежит, не должен иметь тут голос. как нет необходимости быть сапожником, чтобы знать, хороши ли приходятся ему сапоги, так не надо принадлежать к цеху, чтобы иметь знание таких предметов, которые затрагивают общие интересы» [4, с. 39, 40].
Таким образом, если у Гегеля «наука о праве -это часть философии», то, естественно, ни она, ни философия права по предмету своего изучения не могут оставаться в рамках «национального пространства», они должны стремиться к познанию права «вообще», вне какой-либо его «национальной окраски», культуры и общественного сознания, присущего тому или иному народу. Они призваны развивать «идею права, представляющую собой ра-
зум предмета», «бытие свободной воли», и в таком эвристическом контексте, само собой разумеется, не следует «впадать» в так называемый «юридический национализм», а значит, и выделять антропологическую проблематику.
Отвечая Гегелю, Г. Ф. Шершеневич писал: «Философы превратили философию права в придаток практической философии, и вместо того, чтобы строить представления о праве и государстве, исходя из явлений действительности. философы хотят навязать правоведению свои представления, построенные вне всякого соприкосновения с данными действительной государственной и правовой жизни» [5, с. 21].
Однако не только философы или философы права, но и исследователи западной юридической мысли ХХ в. высказывают подобные суждения: «... Правовое исследование приобретает по-настоящему научный характер только тогда, когда поднимается выше исследования норм любой национальной системы» [6, с. 11]. Учитывая, что цитируемые авторы являются представителями юридической компаративистики, такого рода идеи им, видимо, необходимы для утверждения значимости этого научного направления, важности его объекта и предмета.
В современном российском правоведении закрепилось мнение, в соответствии с которым философия права призвана «дать мировоззренческое объяснение права, его смысла и предназначения, обосновать его под углом зрения сути человеческого бытия, существующей в ней системы ценностей» [7, с. 2].
В отношении существующего понимания предмета философско-правовой материи также возникают вопросы: «Можно ли говорить о мировоззрении или, тем более, "юридическом мировоззрении" вообще, вынося его за конкретные национальные и исторические рамки? Не "обедняет" ли предмет философии права "погоня" за некими юридическими и социальными "универсалиями", стремление остановиться на высоком уровне правового абстрагирования и (вопреки диалектике) не "опускаться" до национальной конкретики разнообразных юридических проявлений и форм? Да, и как философы права представляют себе существующие в "человеческом бытии", т. е. в своего рода "общем" и, видимо, "едином" социальном пространстве, ценности, "под углом зрения" которых следует "обосновать" право (кстати, тоже общее!)?».
Полагаем, что сама формулировка этих вопросов, как и поиск ответов на них, позволяет
исследователю выделить несколько уровней изучения правовой материи, причем обнаруживающих себя уже в рамках предметного поля философии права:
1) уровень логико-философских идей права (метанациональный уровень), выявление его логического содержания («равный масштаб к неравным людям» и т. п.), базовых принципов;
2) юридико-антропологический уровень, предполагающий не только поиск «общего», «сущностного», «универсального», но и выделение «отличающегося», «самобытного», «оригинального», своего в национальной правовой (а значит, и политической) жизни. Вся полученная информация, естественно, нуждается в философском (и здесь должен быть задействован богатый философско-правовой инструментарий, выработанный определенной школой: диалек-тико-материалистической, герменевтической, феноменологической и др.), а затем уже в теоретико-правовом осмыслении, включающем юридико-догматический и юридико-социологи-ческий аспекты, позволяющие выйти на сложные проблемы юридической этнологии. В целом антропология права - это надежное средство от весьма опасного (особенно в условиях глобализации) «синдрома одинаковости» права. В этом заключается теоретическая и практическая значимость данного направления правовых исследований, которая по большому счету была всегда, но в полной мере проявила себя на рубеже ХХ-ХХ1 вв.
В предисловии к учебнику Н. Рулана «Юридическая антропология» В. С. Нерсесянц справедливо отмечал, что «большой интерес. с точки зрения и общей теории правопонимания, и практики действия права - представляют юридико-антропологические «портреты» не только «экзотических», но и современных западных обществ.» [8, с. 6].
В современном глобализационном контексте, следуя, например, методологеме А. Д. Тойнби о «вызовах» и «ответах» в различных цивилизациях, можно вести речь о необходимости юриди-ко-антропологической интерпретации не только разнообразных национальных правовых систем, но и философско-правовых, часто умозрительных конструкций, выводов относительно природы, специфики и возможных перспектив развития правовых форм, разных видов юридической практики и иных компонентов правовой жизни конкретного народа, что, естественно, и будет серьезным «ответом» на эскалацию глобализаци-
онных тенденций универсализации (а точнее -вестернизации) мирового правового пространства. Тем более что такие «объединительные» мотивы существовали в западном правовом познании и более столетия назад.
Так, Р. Иеринг утверждал, что «преуспевание любого народа, точно также как и преуспевание единичной личности, во многом связано с непрерывным заимствованием извне. Его язык, искусство, нравы, вся его культура, одним словом, его индивидуальность или национальность является, как и телесный и душевный организм единичной личности, продуктом бесчисленных влияний и заимствований из внешнего мира» [9, с. 6]. Где же при этом осталась собственная правовая традиция? Можно ли сколько-нибудь серьезно себе представить, что формируемое веками национальное право как оригинальный феномен на самом деле является обычным «продуктом бесчисленных влияний и заимствований из внешнего мира»? Стоит ли тогда обращать внимание на такой «продукт», исследовать его, стремиться выявить его духовные, ценностные установки?
В то же время культурная и цивилизацион-ная элиминация собственной правовой системы ведет к выхолащиванию предметов антропологии права, юридической этнологии и сравнительного правоведения, которые призваны через раскрытие сущности и особенностей чужих правовых институтов взглянуть на собственную правовую жизнь и прояснить самый важный в практическом измерении вопрос о возможности и целесообразности их заимствований, рецепций на родной «почве». В противном случае законодатель просто «продавливает» в национальное правовое пространство «чужеродные» конструкции (часто, включая даже Конституцию), принципы, которые в правопри-мененительной области имеют крайне низкий «индекс» эффективности, а то и вовсе деструктивное влияние на сложившиеся правовые, моральные, религиозные представления большинства населения страны (в современной России можно выделить, например, «институт суррогатного материнства», опасные для сохранения семейных традиций нормы ювенальной юстиции и т. п.). Например, законопроект № 284965-3 ФЗ «О государственных гарантиях равноправия женщин и мужчин» вообще предполагает исключение понятия «биологический пол» и замену его на категорию «гендер», некий «социальный пол», а также проведение в России «гендерной политики», легализующей отноше-
ния между лицами, которые в тексте этого документа носят название «лица с семейными обязанностями», узаконивающей суррогатное материнство, институт коммерческого усыновления и др. Как этот «законопроектный» продукт вписывается в российскую социально-антропологическую и этническую реальность? Да и задавался ли кто из авторов таких нормативных «опусов» вообще этим вопросом?
Приводя аргументы в пользу важности «соединения практики и науки самых разных народностей для общности действий», Р. Иеринг выделяет собственно западноевропейские правовые системы, имеющие между собой, конечно же, очень малую «правокультурную и правоантропологическую дистанцию»: «Голландец строил на основании, которое положил француз, практика итальянских судов оказывала определенное влияние на судоговорение всех прочих земель» [9, с. 4-5].
Вообще, напряженная работа мысли в ином направлении понимания природы национального права обнаруживает себя в западном политико-правовом дискурсе задолго до современных дискуссий о природе, принципах и социальном значении разных правовых систем. Например, Ш. Монтескье в поиске «духа законов» уделяет огромное внимание вопросам не только юридической онтологии, но и юридической этнологии и антропологии (предмет которой в то время, естественно, еще не был окончательно сформирован). Хорошо известна и его попытка разрешить вечную дилемму «права и закона», а также осветить органическую взаимосвязь этих понятий при помощи категории «дух законов». Монтескье стремится определить основания позитивного права, вскрыть его «первоматерию» (materia prima), обнаружить идею (эйдос), так называемую «этноантропологическую подкладку» имеющих место государственно-юридических и политических установлений.
«Людьми управляют многие вещи: климат, религия, законы, руководящие правила, примеры из прошлого, нравы, обычаи, и из всего этого образуется общий дух», - полагает автор «Размышлений о причинах величия и падения римлян» [10, с. 533]. Политические и гражданские законы «должны быть настолько хорошо приспособлены к тому народу, для которого создаются, что только в редчайших случаях законы одной страны могут подойти для другой. Последствия соотносятся друг с другом и со своим происхождением, а также с целями и намерениями законодателя и порядком вещей, на которых они основаны. Поэто-
му необходимо изучать их во всем разнообразии аспектов. Именно такую задачу я попытался осуществить в своей работе. Я беру все эти соотношения: их совокупность составляет то, что я называю духом законов» [10, с. 534].
Поэтому не случайно, что именно в западной правовой науке, точнее во французской, английской и позже в североамериканской юридических школах, во второй половине Х1Х в. были созданы первые фундаментальные работы, посвященные проблемам юридической антропологии. И. Я. Баховена, Дж. Мак-Леннана и Л. Г. Моргана определяют предмет юридической антропологии, т. е. выделяют собственно социально-правовую проблематику из общей антропологии, сформировавшейся еще в конце XVIII в. и ставшей достаточно авторитетной к концу XIX в.
Однако подлинным основателем юридической антропологии современные исследователи все же считают Г. Дж. Самнер-Мэна, автора таких фундаментальных работ, как «Древнее право», «Древнейшая история учреждений» и «Древний закон и обычай». Первые антропологи на богатейшем фактическом материале, накопленном к середине XIX в. сравнительной юриспруденцией, этнологией и этнографией, археологией и историей, чаще всего до мельчайших подробностей изучали правовые аспекты собственности, семьи и брака, ритуалов и обычаев неевропейских народов (Индии, североамериканских индейцев, племен Австралии и Африки), а также более близких миропониманию первопроходцев антропологического направления в политике и праве обществ: ирландское и французское право, правовые системы скандинавских народов и др. [8, с. 24-43].
В ходе многочисленных исследований по юридической антропологии постепенно закладываются и развиваются прочные теоретические и методологические основания этого социально-юридического направления, которые позволили уже в 80-х гг. XX в. французскому ученому Н. Рулану определить последнее как «науку о человеке как социальном существе в его правовых проявлениях, измерениях, характеристиках» [8, с. 1]. Итак, в «силовое поле» юридической науки оказывается вовлеченным все правовое многообразие и богатство человечества (составляющих его этнических групп, народов, наций) в его становлении и развитии, в его реальном социально-историческом бытии.
В данном контексте очевидно, что в рамках современного правоведения переход от построения
и изучения идеальных юридико-политических объектов к рассмотрению специфики антропологической и этнологической артикуляции правовых форм и институтов, разновекторных правовых процессов, идущих всегда в конкретном национальном пространстве, представляется более чем своевременным и оправданным; произойти он может через вовлечение в разные (в том числе и отраслевые) юридические исследования широкой правоантропологической проблематики.
«Ум нации - не в головах умников, а в учреждениях, - отмечает Г. Д. Гачев, - ум Англии, к примеру - в Великой Хартии вольностей, в парламенте, в разделении властей, в истеблишменте, в самодостаточном индивиде, выпестованном историей. А не в головах философов и поэтов. А в России наоборот: ум страны, народа не определился в стойкие учреждения, структуры власти и порядка. Учреждения брали с чужого плеча, насаждались извне, как Церковь, потом бюрократия немецкая. Поэтому Россия беззащитна перед очередными заморозками, перед очередным пришельцем с очередной формой хозяйства и власти» [11, с. 15].
Хотя «беззащитность» национального правового пространства здесь все же несколько преувеличена, российский национальный менталитет в своих рациональных и неотрефлексирован-ных формах оказывается весьма «твердым» образованием, малопригодным для различных волюнтаристских экспериментов по привитию чуждых ему политико-правовых феноменов. Практика показывает, что последние либо сразу становятся невостребованными и социально бесполезными, либо фиксируются в национальном политико-правовом пространстве на крайне незначительный срок, а затем исчезают или трансформируются (деформируются), приспосабливаются к российским ментальным ориентаци-ям и стереотипам, национальной юридической парадигме, типичным поведенческим реакциям и т. п., изменяясь до неузнаваемости.
«Нелепостью было бы навязывать учреждения, к которым он не пришел в своем собственном развитии. То, что своевременно во внутреннем духе, происходит безусловно и необходимо. Государственный строй - дело состояния этого внутреннего духа», - считал Г. В. Ф. Гегель [4, с. 383].
Подобный подход получил развитие в современной теоретико-правовой науке, в рамках характерной для последних лет концептуальной реконструкции и методологических поисков. Это
обновление вызвано вполне объективными, социально значимыми причинами, а не очередной «охотой на ведьм», либо критиканством прежних теоретических и идеологических позиций. «Ход нынешней правовой жизни прямо опрокидывает некоторые давно и прочно устоявшиеся понятия, показывая с очевидностью, что действительная жизнь гораздо богаче форм нашего мышления» [12, с. 7].
Государственная власть и отечественное право, с одной стороны, «сотканы» из нитей, которыми создавалась российская государственность, сопряжены с особенностями правовос-приятия и с юридико-политическими традициями, а с другой - всецело погружены в актуальное национальное и социально-антропологическое бытие, артикулируются в правовых практиках различной специфики и уровня, переплетены с множеством притязаний и интересов субъектов.
Неожиданные превращения и повороты, свойственный формам и институтам российской юридической и политической действительности ан-тиномичный характер развития этого правового пространства, «заминированность» его проблемами и «парадоксами» не позволяют исследователям довольствоваться имеющимися в их арсенале понятийными схемами и методологическими выкладками, вынуждая их к движению с целью получения результатов, адекватных насущным потребностям. Например, отход от классовых позиций в рассмотрении сущности государства, природы и особенностей государственной власти привел к необходимости обоснования иной трактовки этих фундаментальных категорий, которая соответствовала бы российскому восприятию «общего облика (организации)» и функций права и государства.
Полагаем, что на этом пути возможен постепенный переход от позитивистского правопони-мания, которое в различных модификациях все еще свойственно российской правовой науке, к иным методологическим ориентациям. Последние были определены еще евразийцами в ХХ в., которые обобщили имеющийся в рамках известной славянофильско-западнической коллизии опыт культурно-антропологического изучения национального правового мира и вычленили ряд важных и в теоретическом, и в практическом плане аспектов понимания его самодостаточности и оригинальности. Так, Н. Н. Алексеев писал: «Нельзя не согласиться с неоспоримой идеей, защищаемой исторической и социологиче-
ской школой правоведения, что в исторически сложившихся обществах корни правопорядка глубоко заложены в быте народа, в его коллективно-стихийной жизни» [13, с. 99].
Таким образом, на рубеже XX-XXI вв. можно говорить о наличии прочных тенденций возникновения принципиально нового для предметной области юридических (политических) исследований России направления - теории и истории национальной правовой системы. Более того, к концу ХХ в. европоцентризм (со всей его привлекательностью) и прогрессистское видение истории уже не соответствуют духовной атмосфере эпохи, т. к. «право подобно хамелеону, который меняет окраску в каждом новом месте, и лишь те, кто знают его, могут его приручить»*.
Литература
1. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки мифологии мировой истории. М., 1998. Т. 2.
2. Мальцев Г. В. Нравственные основы права. М., 2008.
3. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности. М., 1997.
4. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1991.
5. Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. СПб., 1996.
6. Цвайгерт К., Кетц Х. Введение в сравнительное правоведение в сфере частного права. М.,
1998.
7. Алексеев С. С. Философия права. М., 1997.
8. Рулан Н. Юридическая антропология. М.,
1999.
9. Иеринг Р. Дух римского права на различных ступенях его развития. СПб., 1875. Ч. 1.
10. Реале Д., Антисери Д. Западная философия: от истоков до наших дней. СПб., 1996. Т. 3.
11. Гачев Г. Д. К вопросу о национальной идее // Огонек. 2000. № 46.
12. Гредескул Н. А. К учению об осуществлении права. Интеллектуальный процесс, требующийся для осуществления права. Харьков, 1900.
13. Алексеев Н. Н. Общее учение о праве. Симферополь, 1919.
* Пословица народа гола (Либерия).
