CC BY
95
УДК 930.1, 303 ББК 63,0*71.1
«НАСТОЯЩЕЕ ПРОШЕДШЕЕ» И КРИЗИС ТЕМПОРАЛЬНОСТИ ЭПОХИ МОДЕРНА В РАБОТАХ А. ХЮССЕНА
Ф.В. Николаи, А.А. Мордвинов
Аннотация. В статье рассматривается концепция культурной памяти и специфической темпоральности «настоящего прошедшего» А. Хюссена - одного из ведущих представителей американских исследований культуры. В своих работах А. Хюссен стремится включить memory studies в более широкий культурный и интеллектуальный контекст - преодолеть «забвение будущего» и радикальную онтологи-зацию памяти и травмы.
Ключевые слова: культурная память, trauma studies, кризис темпоральности.
Summary. The present article deals with the concept of cultural memory and 'present past' temporality, introduced by A.. Huyssen, one of the American cultural studies key figures. In his works A. Huyssen tries to include memory studies into a more broad cultural context to overcome contemporary 'amnesia of future' and radical ontologisation of trauma and memory.
Keywords: cultural memory, trauma studies, crisis of temporality.
279
В последние годы как в западной, так и в отечественной историографии активно растет интерес к исследованиям памяти — широкому междисциплинарному полю, которое даже начинает претендовать на статус новой «парадигмы» исторического знания [1; 2]. В то же время существенные методологические различия ключевых подходов внутри memory studies до сих пор вызывают принципиальную полемику, включая нелегкий вопрос о демаркации базовых понятий — «коммуникатив-
ной», «коллективной», «исторической» и «культурной» памяти [3; 4, с. 411-450]. Кроме того, подчеркивая растущую роль медиа, исследования памяти (во всяком случае, американские) часто упускают важный вопрос о темпоральных представлениях — о подвижности соотнесения прошлого, настоящего и будущего [5].
В этой связи огромный интерес вызывают работы профессора Колумбийского университета Андреаса Хюссена (1942-) — одного из ведущих в США германистов, редактора «Но-
280
вой немецкой критики». Значимость и уникальность его концепции тем-поральности подчеркивает Алейда Ассман: «Прошлое все еще тяжким грузом лежит на плечах настоящего, требуя к себе внимания и признания, побуждая нас взять на себя ответственность за него наряду с новыми формами памяти и поминовения. Десять лет назад Андреас Хюссен уже указывал на этот странный сдвиг в структуре нашего понимания времени <...> До сих пор историки культуры не нашли объяснения поставленной Хюссеном проблеме. Мне не известно ни одной работы, которая бы систематически ею занималась или исследовала недавний сдвиг в структуре западной темпо-ральности» [6, с. 18].
Отметим, что проблематика памяти стала интересовать Хюссена в совершенно определенном контексте: до начала 1990-х гг. он, как и другие представители cultural studies, занимался теоретическими проблемами репрезентации «Другого» и полемикой вокруг постмодернизма. Подобно М. Джею, он рассматривал постмодернизм как часть длительного развития культуры XIX—XX веков; как и Д. ЛаКапра, его интересовали не только интеллектуальное ядро, но и институциональные и социальные контексты полемики; подобно Э. Ка-план, он уделял большое внимание гендерным конструктам режима восприятия эпохи модерна [7, р. 45-46; 75]. Естественно, эти вопросы и дальше интересовали А. Хюссена, однако в работах 1990—2000-х гг. они уже играли скорее вспомогательную роль в отношении memory studies. В частности, в работе «Сумерки памяти» исследователь отмечал: «Память и
репрезентация становятся ключевыми проблемами нашего fin de siècle <...> Не требуется особой теоретической изощренности, чтобы понять: любая репрезентация — посредством языка, нарратива, образов или записанная с помощью звуков — основана на памяти. Ре-презентация всегда возникает спустя какое-то время, даже если некоторые медиа пытаются навязать нам иллюзию непосредственного присутствия» [8, p. 2].
В работе «После водораздела: модернизм, массовая культура и постмодернизм» (1986) Хюссен рассматривает дискурс противопоставления высокой и низкой культуры в XIX—XX веках, который представляется ему гораздо важнее демаркации модернизма и постмодернизма (поэтому предлог "after" в названии его работы "After the Great Divide" маркирует попытку преодоление этой жесткой демаркации). Модернизм, сформировавшись в середине XIX века как реакция на поражение революций 1848 г. в Европе (прежде всего, во Франции и Германии), стал популярен на рубеже веков и сразу после Второй мировой войны как сопротивление буржуазной культу-риндустрии в ее адорновском понимании. Он стал ответом на коммо-дификацию культуры, попыткой замкнуться в мире искусства, создаваемом для подлинных ценителей, а не на продажу. Именно поэтому он противопоставлял элитарную и массовую культуру.
Постмодернизм же (особенно его американский вариант 1960 — начала 1970-х гг., который А. Хюссен принципиально отличает от европейской полемики конца 1970 — начала 1980-х гг., вполне лояльной по
Преподаватель ^
1 / 2014
отношению к культуриндустрии [9, p. 111]) возникает именно как справедливая критика и попытка преодоления этого противопоставления 'высокой' и 'низкой' культуры через возвращение к эстетике авангарда, дада и сюрреализма. Социальным контекстом его формирования становится поражение «левой волны» 1960-х гг. и последующее включение лозунгов борьбы за гражданские права в доминирующую неолиберальную идеологию.
И в том, и в другом случае, как отмечает А. Хюссен, принципиально важна четкая связь политики и искусства. Но важна она не просто как внешний контекст: она меняет восприятие времени сначала художников, а потом и обычных людей. Модернизм и авангард выступали с позиций сопротивления буржуазному обществу и конструирования небуржуазного (утопического) будущего (present future). Постмодернизм же исходит, с одной стороны, из невозможности будущего (уже распланированного в процентных ставках и учтенного в страховых рисках) и, с другой стороны, — из гомогенизации истории и сведения ее к недавнему прошлому. Возникает эффект "present past" (которой мы рассмотрим чуть позже), формирующий основу memory studies.
Таким образом, Хюссен рассматривает поворот к памяти как результат трех взаимосвязанных факторов: изменения социально-политического контекста; усталости от модернизма с его жестким разделением массовой и элитарной культуры и трансформации восприятия времени. С этой точки зрения, memory studies и обращение к проблематике
идентичности воплощают продуктивную составляющую постмодернизма, — противоядие в отношении его все более усиливающейся коммо-дификации [7, p. 119]. Истоки этого интеллектуального тренда в рамках общего движения от модернизма к постмодернизму с его «опрокидыванием будущего в прошлое» Хюссен возводит к работам Вальтера Бенья-мина, его концепции 'Eingedenken' и размышлениям о знаменитой картине П. Клее «Ангел истории».
Вслед за Беньямином исследователь подчеркивает, что повторение и проработка прошлого всегда взаимосвязаны в рамках единого процесса работы памяти, который идет как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. А главное — его анализ модерна столь же меланхоличен, как и взгляд автора «Произведения искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (и принципиально отличается в этом плане от позиции сторонников перформатива среди trauma stadies [Подробнее см.: 10]. Подобная меланхолия связана не просто с пониманием неразрывной связи сильных и слабых сторон новых медиа, технической рациональности, систематического противопоставления «своего и чужого», кризиса прежних утопических моделей будущего, но с осознанием глубочайших трансформаций пространства-времени модерна [11, p. 7].
В работах 1990-2000-х гг. «Сумеречные воспоминания: разметка времени в культуре амнезии» (Twilight Memories: Marking Time in a Culture of Amnesia, 1995) и «Настоящее прошедшее: городской палимпсест и политика памяти» (Present Pasts: Urban Palimpsests and the Politics of Memo-
281
1ЕК
ry, 2003) Хюссен рассматривает культурный палимпсест городского пространства-времени, прежде всего, в Германии после ее объединения. При этом исследователь выделяет три уровня темпоральной sensibility:
Поводом для его размышлений становится изменение городской среды и трансформация ключевых культурных медиумов в 19801990-е гг.: кино и литературы (работы А. Шпигельмана, В.Г. Зебальда, Д. Сальцедо и другие свидетельства выживших), архитектуры (работы Д. Либескинда и проекты Кристо с присущими им анти-монументализ-мом, культом руин и пустот), парков (например, El Parque de la Memoria в Буэнос-Айресе, посвященный жертвам диктатуры 1976-1983 гг.), новых музеев и мемориалов [8, p. 21-22]. Кроме очевидного смещения символических кодов объяснения с литературы (текста) на визуальные образы, Хюссену важен мемориальный характер современной культуры. По его мнению, «'Музеализация' сегодня становится центром изменений 282 восприятия времени [temporal sensibility] <...> Моя гипотеза в том, что память и музеализация (как и рост академической мнемо-истории [mne-mohistory]) востребованы как защита от всеобщей глубокой обеспокоенности скоростью изменений и схлопы-ванием горизонта пространства-времени» [9, p. 22-23].
Общий кризис темпорально-сти эпохи модерна с его страстью к прогрессистским утопиям и воображаемым идеологическим конструктам, противопоставляющим реализацию «завета» «пустой истории» (как уже отмечалось, Хюссен часто использует терминологию, метафоры и
ключевые идеи В. Беньямина, в том числе его тезисов «О понятии истории» [12]). Кризис трехчастной модели «прошлое-настоящее-будущее», появившейся на рубеже XVII— XVIII вв. и блистательно описанной Р. Козеллеком, сказался не только в сфере культуры, но и в политических, и в экономических отношениях. Сегодня модель будущего как прогрессивной утопии никто не разделяет, но новой темпоральной парадигмы пока нет. Именно на исходе старой парадигмы и складываются «сумерки памяти» с характерным для memory studies «опрокидывание будущего в прошлое»: «Сумерки памяти — не просто естественный результат забвения, которому можно противодействовать, используя более надежные формы репрезентации. <...> Сумерки памяти — это как выветривание памяти каждого поколения под воздействием времени и скорости модернизации, так и рефлексия относительно тускнеющего характера воспоминаний. Сумерки — это время суток, которое предшествует ночному забвению. Здесь время, кажется, замедляется, и последний отблеск дня высвечивает удивительные вещи. Это привилегированное время памяти» [8, p. 3].
Следующий уровень — субъективных процессов воспоминания и забвения, конечно, неразрывно связан с общим кризисом темпорально-сти, а также работой культурных медиумов, но не редуцируем к ним. Сюда относятся личные усилия в работе с семейным прошлым или собственным пограничным опытом. Не разделяя завышенных ожиданий относительно возможностей индивидуальной «проработки» прошлого, свой-
Преподаватель ^
1 / 2014
ственных в частности Д. ЛаКапра, А. Хюссен, безусловно, не исключает элемента свободы и вариативности в критической работе с медиа - переосмысления и ре-интерпретации медийных конструктов, а также артефактов культуры. «Конечный адресат памяти - конкретный свидетель, а не нация или сообщество. Память [lived memory] всегда связана с конкретными телами, их опытом и их болью, даже когда она связана с коллективной, политической и поколен-ческой памятью» [9, p. 110]. Следует, однако, признать, что этот субъективный уровень менее всего привлекает внимание Хюссена. Отчасти потому, что ему посвящена львиная доля литературы в рамках memory-и trauma studies, тогда как общие проблемы темпоральности остаются за рамками этой исследовательской индустрии [9, p. 8]. Отчасти апелляция к субъективному опыту представляется Хюссену манипулятивной уловкой культуриндустрии, специфическим брэндом, вроде товаров hand-made.
В целом же исследователь подчеркивает, что «Память жива, активна и воплощена в социальном -в отдельных людях, семьях, группах, регионах и нациях» [9, p. 28]. Глобальное и локальное неизбежно смешиваются, - идет постоянный процесс переговоров и диалога, который можно назвать «глокализа-цией» [11, p. 5].
Как мы видим, темпоральная концепция А. Хюссена существенно отличается от работ М. Стёкен, Дж. Уинтера, М. Хёрш и др. представителей memory studies, которых интересует скорее уровень культурных медиумов и социаль-
ных посредников. Кроме того, отличаются и их предметные интересы: в центре внимания Хюссена оказывается не культурная и не коллективная память, но общее восприятие времени. Не разделяет исследователь и пафоса, связанного с пер-формативом (как в лингвистическом, так и в социальном отношении). По его мнению, современная политика памяти конструируется глобальными медиа: «Память и амнезия всегда существуют бок о бок и связаны с политическими баталиями. <...> Моя гипотеза в том, что современное движение в защиту гражданских прав в огромной степени зависит от глубины дискурса памяти в публичных медиа» [9, p. 95]. При этом будущее и прошлое часто нивелируются, необоснованно подчиняются настоящему (точнее, медийно-конструироемому образу современности). В этом смысле память и амнезия для Хюссена — это две стороны одной медали. Здесь его позиция оказывается близка взглядам М. Стёкен, также отмечающей амбивалентность постмодернистской культуры с ее китчем и консьюмеризмом, что, впрочем, не исключает сохранения авангардистских ожиданий от будущего и памяти о прошлом модерна [13, p. 8-11; для сравнения см.: 7, р. 15].
Однако в отличие от других представителей memory studies в США — М. Стёкен, Дж. Уинтером и даже Й. Зерубавель - А. Хюссен придает огромное значение национальной памяти, особенно в Германии: «Политическая составляющая мемориальных практик все еще относится к национальному, а не постнациональному или глобальному
283
1ЕК
уровню» [9, p. 16; для сравнения см.: 14, р. 1]. Соответственно, отличается и их понимание субъекта или носителя этой памяти. Если для Дж. Уин-тера важна коллективная память, носителем которой являются небольшие социальные коллективы, — «сообщества вымышленного родства» (fictive kinship groups [15, р. 137]), а для М. Хёрш - семья [16], то для Хюссена это опять же посредники, относительная значимость которых не умаляет общей роли темпоральности.
Еще более отличается позиция Хюссена по сравнению с trauma studies, превращение которых в «привилегированный мастернарра-тив» 1990-х гг. исследователь объясняет всеобщей усталостью от «радостного постмодернистского плюрализма» 1980-х гг. «Травма как феномен психики находится на границе между воспоминанием и забвением, видимым и невидимым, прозрачностью и закрытостью, [оригинальным] опытом и его механиче-ппл ским воспроизведением. Но она не 284 может быть центральной категорией дискурса памяти. <...> Память (как личная, так и поколенческая, как политическая, так и общественная) — не только тюрьма прошлого. <...> В тоже время исследования памяти сегодня невозможны без понятия исторической травмы. Акцент на травму оправдан, когда нации или сообщества пытаются прийти к согласию с совершенным или испытанным насилием в своем прошлом» [9, p. 8-9]. С другой стороны, Хюссен отмечает косвенную преемственность дискурса trauma studies по отношению к авангардистской эстетике шока как интеллектуального
Преподаватель
приема по усилению восприятия. Теоретики травмы наследуют этот жест, но онтологизируют его и преобразуют в некую субстанцию прошлого, с чем далеко не всегда можно согласиться.
Таким образом, концепция темпоральности А. Хюссена стремится включить memory studies в более широкий культурный и интеллектуальный контекст модерна. Крайне важными представляются тезисы исследователя о современном «забвении будущего» и сомнительности радикальной онтологизации памяти и травмы. Гетерогенные дискуссии в рамках memory studies вряд ли стоит рассматривать как централизованную «парадигму». Скорее они призваны расширить наше понимание сложности связей между прошлым, настоящим и будущим, между личной памятью и коллективной самоидентификацией, между осознанными действиями и бессознательным повторением культурных клише, не умаляя значение ни одного из этих факторов.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Васильев, А.Г. Современные memory-studies и трансформация классического наследия [Текст] / А.Г. Васильев ; под ред. Л.П. Репиной. - М. : Кругъ, 2008. - С. 19-49.
2. Эксле, О.Г. «История памяти» - новая парадигма исторической науки [Текст] // Историческая наука сегодня: теория, методы, перспективы / О.Г. Эксле ; под ред. Л.П. Репиной. - М. : Изд-во ЛКИ, 2011. -С. 75-90.
3. Репина, Л.П. «Мост из прошлого в грядущее», или вновь о метафоре памяти [Текст] / Л.П. Репина // Диалог со временем. - 2012. - № 41. - С. 181-190.
1 I 2014
* *
4. Репина, Л.П. Историческая наука на рубеже ХХ-ХХ1 вв. [Текст] / Л.П. Репина. -М. : Кругъ, 2011. - 560 с.
5. Boym, S. The Future of Nostalgia [Text] / S. Boym. - N.Y. : Basic Books, 2001. -432 р.
6. Ассман, А. Трансформации нового режима времени [Текст] / А. Ассман // Новое литературное обозрение. - 2012. - № 116.
- C. 16-31.
7. Huyssen, A. After the Great Divide: Modernism, Mass Culture, Postmodernism [Text] / А. Huyssen. - Bloomington, Indianapolis : Indiana University Press, 1986. - 244 p.
8. Huyssen, A. Twilight Memories: Marking Time in the Culture of Amnesia [Text] / А. Huyssen. - N.Y. : Routledge, 1995. -292 p.
9. Huyssen, A. Present Past: Urban Palimpsests and the Politics of Memory / А. Huyssen. -Stanford : Stanford University Press, 2003.
- 186 р.
10. Николаи, Ф.В. Хиазм и возвышенное измерение перформатива в концепции Ш. Фелман [Текст] / Ф.В. Николаи, А.В. Хазина // Топология возвышенного в современных гуманитарных исследованиях / под ред. А.В. Хазиной. - Н.Новгород : НГПУ, 2011. - С. 185-209.
11. Huyssen, A. World Cultures, World Cities [Text] / А. Huyssen // Other Cities, other Worlds: Urban Imaginaries in a Globalizing Age / Ed. by A. Huyssen. - Durham ; London : Duke University Press, 2008. - Р. 1-23.
12. Беньямин, В. О понятии истории [Текст] / В. Беньямин // Новое литературное обозрение. - 2000. - № 46. - С. 81-90.
13. Sturken, M. Tourists of History: Memory, Consumerism, and Kitsch in American Culture [Text] / M. Sturken. - Durham ; London : Duke University Press, 2007. -345 p.
14. Sturken, M. Tangled Memories: The Vietnam War, the AIDS Epidemic, and the Politics of Remembering [Text] / M. Sturken. - Berkley
: University of California Press, 1999. -375 p.
15. Winter, J. Remembering War: the Great War between Memory and History in the Twentieth Century [Text] / J. Winter. - Yale University Press, 2006. - 352 р.
16. Hirsch, M. Family Frames: Photography, Narrative, and Postmemory / M. Hirsch. -Cambridge, MA : Harvard College, 1997. -320 p. ■
285
