CC BY
73
УДК 130
НАСИЛИЕ И МИФ КАК ОТВЕТ НА КРИЗИС ПАРЛАМЕНТАРИЗМА НАЧАЛА XX ВЕКА (НА ПРИМЕРЕ ТВОРЧЕСТВА А. БОРОВОГО И Ж. СОРЕЛЯ)
Г.С. Семиглазов
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»,
г. Москва e-mail: [email protected]
Данная работа посвящена творчеству Алексея Борового и Жоржа Сореля. Исходя из тезиса К. Шмитта, что рубеж XX столетия становится кризисным временем для европейского парламентаризма, рассматривается учение персоналистического анархизма и анархо-синдикализма русского и французского философов соответственно. На примере работ мыслителей показывается, как в политической действительности на смену рациональной парламентской дискуссии приходит концепт прямого действия, базирующийся на иррациональной силе мифа. Таким образом, делается вывод, что тенденция к критике существующего социально-политического порядка, основанного на демократических идеях, стала общей чертой политических движений начала XX столетия. В частности, не только фашизм и большевизм, но и анархизм оказывается выражением общей ситуации упадка рациональности, обозначенного еще в работах Ф.Ницше, с которого в широкий оборот вводится традиция критики ratio.
Ключевые слова: насилие, прямое действие, парламентаризм, рациональность, анархизм.
Рубеж XIX-XX веков допустимо назвать важным этапом в переходе к современному состоянию мира. Приблизительно в это время формируется осмысление грядущей эпохи: основными темами философского творчества становятся назревающий кризис европейской культуры, который на практике перерастет в две Мировые войны, ставшие наглядным свидетельством радикальной трансформации ценностей.
Представление о кризисе носило «тотальный» характер: менялась не только культура сама по себе, но и сопутствующие ей мораль, религия, социальная действительность, научная деятельность. Такая ситуация предполагала поиск новых путей в наступающем столетии. Например, доминирующая роль христианских ценностей преобразуется в констатацию факта «смерти Бога», частично намеченную в творчестве Гегеля и непосредственно выраженную в трудах Ф. Ницше1. Можно признать, что как раз ницшевская философия стала символом кризиса XIX-XX веков и ввела в оборот такие темы для философского осмысления, как феномен нигилизма, ставшего судьбой европейского общества2.
Как уже было отмечено, преобразование ценностей носило тотальный характер. Не только культурная, но и социально-политическая действительность находилась в состоянии изменения: сложившийся, благодаря революциям конца XVIII - середины XIX веков, буржуазный порядок начинал критически
1 См.: Левит К. «От Гегеля к Ницше» (1988). В русском переводе выходит в 2002 году, изд-во «Владимир Даль».
2 Например, см.: Юнгер Э. Через линию. СПб., 2006.
переосмысливаться. Его важным аспектом были ценности демократического устройства общества, переставшие пониматься в качестве ведущих для будущего Европы - скорее наоборот, именно с демократией связывался упадок европейского мира. В политической жизни ответом на экспансию демократических идей становится появление таких движений как, например, возникающий в начале XX века итальянский фашизм.
К течениям, активно ведущим борьбу против буржуазного порядка, относится в том числе и анархизм, набирающий силу в обозначенный временной период. Можно сказать, что важным аспектом возникающих «сил сопротивления» является то, что политическая жизнь перестает пониматься как изолированная профессиональная деятельность отдельных лиц. Социально-политические проблемы теперь переплетаются с вопросами о морали, религии, творчестве как таковом, что сближает, например, тот же анархизм в лице отдельных его представителей скорее с выразителями философских проектов, чем исключительно политических.
Характеристика кризиса, постигшего Европу, дается в работе К. Шмитта «Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма» (1923). Обозначенная статья указывает на важные политические преобразования, произошедшие в Европе начала XX столетия, что позволяет пролить свет на те общие черты, которые могут объединять как анархизм, так и фашизм, поскольку и тот, и другой являются ответом на определенную социальную-политическую ситуацию, современную им.
Шмитт полагает, что на момент наступления XX века важный фундамент политической жизни Европы - парламент - переживает упадок, теряя свой ведущий статус в решении политических проблем. Важным аспектом парламентаризма была рациональная дискуссия (вера в ratio является вообще симптоматичной для периода XVIII-XIX столетий). Предполагалось, что члены парламента способны договориться друг с другом, придя к истине, значимой для представителей разных социальных групп. Ключевым фактором была возможность диалога, устанавливающего изначальную общность «жизненных миров» дискутирующих, а значит, и допускающего принятие универсальных ценностей.
Вероятно, первое время это было действительно так, однако на момент написания Шмиттом данной работы, положение дел изменилось и парламентская дискуссия перестала выполнять свои функции рационального осмысления политических проблем. Парламент превратился в инструмент по завоеванию голосов ради получения максимально возможной власти, что исключало руководство рациональной истиной при подобных целях. Шмитт пишет по этому поводу: «Сегодня положение парламентаризма так критично, потому что развитие современной массовой демократии сделало аргументирующую публичную дискуссию пустой формальностью. Некоторые нормы сегодняшнего парламентского права, прежде всего, предписания о независимости депутатов и об открытости заседаний, вследствие этого выглядят как излишняя декорация, бесполезные и даже неловкие, как будто кто-то раскрасил батареи современного центрального отопления языками красного пламени, чтобы вызвать этим иллюзию горящего там огня»3.
Обозначенная ситуация является кризисом рациональности как таковой, являющейся важным аспектом европейской культуры. Концепт cogito, введенный в
3 Шмитт К. Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма (1923). С. 8. URL:
http://www.velesova-sloboda.info/archiv/pdf/schmitt-duhovno-istoricheskoe-polozhenie-segodnyashnego-
parlamentarizma.pdf.
широкий оборот Р. Декартом, стал частью не только философии, но и политики, использующей рациональность как свой инструмент - на это позже укажет М. Фуко, например, в работе «История безумия в классическую эпоху» (1961), в которой будет показано, как категория душевнобольного формируется при применении рациональной нормы к социальной жизни.
Кризис рациональности, таким образом, в политический действительности превратился в кризис парламентаризма. Именно ответом на него становится возникновение фашизма и большевизма, и чуть раньше усиление того же анархистского движения. Обозначенные политические течения опираются скорее на иррационализм, чем ratio; для них характерно стремление к прямому действию, чем дискуссии; их сторонники предполагают, что участники политической деятельности не могут разделять общий «жизненный мир», но ценности находятся в противостоянии: одни идеалы являются полными антагонистами других, тем самым ликвидируя возможность диалога.
По этому поводу Шмитт замечает, что «великие политические и экономические решения, от которых сегодня зависит судьба людей, больше не являются (даже если они когда-то и были таковыми) результатом уравновешения мнений в публичных выступлениях и ответных речах и результатом парламентских дебатов»4. И чуть дальше по тексту мы можем обнаружить следующую характеристику большевизма в России: «Причина в том, что здесь [в России] среди прочих действовали новые, иррационалистические мотивы применения силы: не рационализм, который пребывает в фантастических утопиях и из крайнего преувеличения превращается в свою противоположность, а новая оценка рационального мышления вообще, новая вера в инстинкт и интуицию, которая упраздняет любую веру в дискуссию и также отказалась бы и от того, чтобы с помощью воспитывающей диктатуры подготовить человечество к дискуссии»5.
Исходя из общей характеристики политической ситуации, данной К. Шмиттом, становится проще понять, почему именно в начале XX века критика парламентаризма является общим пунктом столь противоположных движений, как фашизм и анархизм. И тот, и другой мобилизуют силы за счет ценностей, скорее близким к мифологии, чем идеалам разума.
Поговорим подробнее о возникающих теориях, направленных против парламентского устройства политической жизни, на примерах анархистских программ Алексея Борового (1875-1935) и Жоржа Сореля (1847-1922). Заметим, что подробный анализ теории Сореля как раз обнаруживается в рассматриваемой выше работе К. Шмитта в ее заключительной главе; персоналистический анархизм А. Борового, в свою очередь, вырастает в полемике с анархо-синдикализмом Сореля6, что позволяет назвать данные фигуры одними из ярких примеров, выражающих кризис современной им политической действительности.
Однако прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению обозначенных анархистских теоретиков, необходимо отметить еще одну значимую фигуру философа, о котором частично упоминалось выше. Речь идет о Ф. Ницше (1844-1900), внесшем существенный вклад в критику рациональности и, как было замечено, ставшего символом кризиса европейской культуры и общества начала XX века. В
4 Шмитт К. Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма (1923). С. 42. URL: http://www.velesova-sloboda.info/archiv/pdf/schmitt-duhovno-istoricheskoe-polozhenie-segodnyashnego-parlamentarizma.pdf.
5 Там же, с. 54.
6 Например, см.: Боровой А. Революционное творчество и парламент. М., 1917.
данном случае интересен тот факт, что ницшеанская философия становится источником вдохновения для социально-политических движений обозначенного исторического периода, к которым относится и анархизм. Здесь возникает проблема, поскольку как раз анархисты критикуются на страницах ницшевских произведений, что не мешает первым использовать ницшеанские идеи для обоснования собственных программ.
Анархистский стиль прочтения Ницше возникает в контексте дискуссии о возможной преемственности между «Единственным» (1844) М. Штирнера и непосредственно ницшевской мыслью. Данная проблематика популяризует штирнеровскую книгу, делая ее основой, на которой выстраивается анархо-индивидуализм. Например, биограф Штирнера Дж. Маккей (1864-1933) пишет по этому поводу: «Между тем, Штирнер как бы возвращается к жизни. Эти внешние старания о восстановлении его памяти, благодаря которым имя его часто упоминалось в печати, посвящение ему сборника моих стихов «Буря», ссылка на него в введении к «Анархистам» и, главным образом, возрастающее с каждым днем влияние Фридриха Ницше на молодое поколение, обратило вновь внимание на его книгу, которая опять стала много читаться, цитироваться и сделалась, наконец доступной широкому кругу читателей, благодаря дешевому изданию универсальной библиотеки Реклама»7.
Если рассматривать вопрос о преемственности между Штирнером и Ницше более детально, то обнаруживаются и те аспекты, в которых философы противоречат друг другу. Например, важным моментом для Ницше оказывается преодоление рессентимента. Под ним понимается затаенное чувство зависти слабого человека в отношение сильного. Ницше расценивает свою философию как борьбу с нигилизмом и чувством мести. На страницах же «Единственного» (1844) можно обнаружить как раз то, что в ницшевском творчестве обозначается как рессентимент, что сразу же устанавливает дистанцию между философами. Штирнер пишет: «Если я не в силах завладеть луной, то разве это значит, что она должна стать чем-то «святым»? <...> Только бы мне добраться до тебя, я бы тогда тебя схватил, и, если я найду способ подняться к тебе, я тебя не испугаюсь! Ты останешься для меня лишь до тех пор непонятной, пока я не приобрету достаточную силу разумения, чтобы овладеть тобой <...> Если я теперь ничего не могу поделать с тобой, то я припомню [курсив мой] тебе это! Сильные люди всегда так поступали»8.
Таким образом, как штирнеровская, так и ницшеанская философия играют весомую роль для аргументации в пользу анархической теории. Однако, если ситуация со Штирнером оказывается понятной, то взаимоотношение Ницше и анархизма является спорным. Можно привести несколько пунктов, по которым критикуется анархизм в ницшеанстве. С одной стороны, Ницше не принимает стремление к счастью большинства, поскольку человечеству задают ценности отдельные индивиды, а не пассивные массы, которые могут быть в повиновении у великих личностей, но никак не производителями ценностей. Кроме того, движение к анархическому общественному идеалу рассматривается самими анархистами как движение к конечной цели - представление о телеологии невозможно для ницшевской философии, вводящей в оборот идею вечного возвращения вместо
7 Маккей Дж. Макс Штирнер. Его жизнь и творчество. С. 6. URL: http://www.koob.ru/mackay_j/max_stirner.
8 Штирнер М. Единственный и его собственность. Харьков, 1994. С. 155.
линейной исторической направленности. Цель неизвестна, и для Ницше ей точно не может быть счастье «взбунтовавшейся» толпы.
Приведем несколько фрагментов, иллюстрирующих ницшеанскую критику анархизма: «Христианин и анархист. Если анархист, как глашатай опускающихся слоев общества, требует с красивым негодованием «права», «справедливости», «равных прав», то он находится при этом лишь под давлением своей некультурности, которая не может постичь, почему он собственно страдает, чем он беден, - а беден он жизнью... <...> Христианин и анархист - оба суть décadents. Но когда христианин осуждает «мир», клевещет на него, чернит его, то он делает это в силу того же инстинкта, в силу которого рабочий-социалист осуждает общество, клевещет на него, чернит его...»9. И еще один, чтобы отношение Ницше к анархизму обрисовалось полным образом: «Я питаю отвращение: i) к социализму, так как он совершенно наивно мечтает о стадной глупости «доброго, истинного, прекрасного» и о равных правах; анархизм стремится к тому же идеалу, хотя и более жестоким путем; 2) к парламентаризму и газетному делу, ибо они суть средства привести к господству стадное животное»10.
Несмотря на очевидное неприятие анархизма, философия Ницше, как уже было сказано, используется как один из источников анархистской теории, что выглядит, несомненно, парадоксально. Примером анархистского прочтения ницшеанского наследия можно назвать в том числе идеи Алексея Борового и Жоржа Сореля. Именно с точки зрения продолжения ницшеанства, а так же как иллюстрацию кризиса парламентаризма рассмотрим наконец проекты обозначенных теоретиков.
Алексей Боровой, разрабатывая собственное анархическое учение, ссылается не только на Ницше и Штирнера, но также и на Сореля, критикуя, тем не менее, каждого из философов. Например, Штирнер и Ницше относятся к представителям крайнего индивидуализма в философской мысли. Данный тезис справедлив, поскольку трактат Штирнера так и назван «Единственный и его собственность» (1844), а в ницшеанской философии важным аспектом оказывается то, что ценность социума определятся гениями, творящими культуру, которой и живет общество.
В противовес индивидуализму, Боровой предлагает персонализм. Имеется в виду, что ценность отдельной личности также важна для русского анархиста. Более того, личность всегда есть подлинный смысл развития общества. Тем не менее, общество является средой для взращивания личности и поэтому от социума невозможно и нежелательно бежать: «Личность есть центр анархическго мировоззрения. Полное самоопределение личности, неограниченное выявление ею своих индивидуальных особенностей - таково содержание анархистского идеала. Но личность - немыслима вне общества. И анархизму приходится решать проблему -возможно ли и как возможно такое общество, которое бы цели личности сделало своими целями, которое утвердило бы полную гармонию между индивидуальными устремлениями личности и задачами общественного союза и тем самым осуществило бы, наконец, мечты хилиазма»11.
Анархизм понимается как учение свободы, жизни и радости. Именно радостное отношение к действительности отсылает к фигуре ницшевского Заратустры, на которого ссылается Боровой в своих работах (например, разрабатывая
9 Ницще Ф. Полное собрание сочинений в 13 т. Т.6.: Сумерки идолов. Антихрист. Ecce homo. Дионисовы дифирамбы. Ницше contra Вагнер. М., 2005. С. 80.
10 Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах / Ин-т философии. М., 2005. Т. 11: Черновики и наброски 1884-1885 гг./ Пер. с нем. В.Д. Седельника; науч. ред. А.Г. Жаворонков. 2012. С. 434.
11 Боровой А. Анархизм. М., 2009. С. 11.
концепт «морали революции», требующей от людей принесения жертв во имя любви 12
к дальнему) . Свобода же оказывается тождественной жизни - благодаря развитию творческих сил личности происходит утверждение разнообразия жизненных форм, которые и являются выражением потока вечного становления.
Анархические идеалы реализуются благодаря революционной практике. Боровой отрицает легальные методы политической борьбы, связанные, например, с избирательным правом в парламент и парламентскими реформами. Здесь возникает мотив кризиса демократии и парламентаризма, обозначенный в статье Карла Шмитта. Становится очевидным, насколько точно Шмитт обозначает политическую ситуацию начала XX века, поскольку борьба с парламентским устройством оказывается общим лейтмотивом социально-политических течений времени. Для иллюстрации указанной тенденции приведем несколько примечательных фрагментов из работ А. Борового. Например: «Несмотря на непримиримые противоречия между отдельными течениями анархистской мысли, есть своеобразная «программа - minimum», объединяющая все оттенки анархизма. И эти принципы обусловливают и его тактику. В ряду этих принципов прежде всего - отрицание власти, принудительной санкции во всех ее формах, а, следовательно, всякой организации, построенной на началах -централизации и представительства. Отсюда отрицание права и государства со всеми его органами. В области собственно политической - отрицание политических форм борьбы, демократии и парламентаризма [курсив мой]. В области экономической отрицание капитализма и всякого общественного режима, построенного на эксплуатации наемного труда»13'.
Данный фрагмент показывает основную направленность анархического прямого действия, которое ставит своей целью не диалог, но открытое противостояние с противниками по политической борьбе. Причем, данное противостояние происходит из полюсов абсолютно различных ценностей: на одном из них находятся старые способы ведения политической жизни, на другом - тактика прямого действия, которая отрицает прежний порядок, исключая возможность компромисса между противниками.
Чуть дальше по тексту встречается еще одни интересные слова, которые оказываются характерным диагнозом времени: «С тех пор, как толки о кризисе, переживаемом современным парламентаризмом [курсив мой], стали общим местом, - уже не только анархистская, но и буржуазная литература дала целый ряд красноречивых страниц, раскрывающих нам язвы, который несет парламент в общественную жизнь»14. Действительно, констатации упадка прежнего политического порядка становится общезначимым местом, что ставит крест на возможностях рациональной дискуссии, и открывает пространство для иррациональной борьбы, вдохновленной идеалами, отличными от ценностей разума, ставшего источником буржуазных ценностей размеренной, комфортной и спокойной жизни.
Отказываясь от легальных средств политической борьбы, Боровой предлагает методы революционные, которые среди сторонников анархизма ассоциируются с террором. Боровой полагает, что с одной стороны, использование террористических актов является общим местом анархистской деятельности. Однако, террор больше не может быть единственным, а кроме того, широко распространенным методом,
12 См.: Боровой А. Революционное миросозерцание. М., 1907.
13 Боровой А. Анархизм. М., 2009. С. 10.
14 Там же, с. 64.
поскольку акты насилия направляются против свободных личностей, пускай даже «испорченных» внешней властью. Террор должен стать исключительным ходом, ответственность за который лежит на совести анархиста, воспитанного, по мнению Борового, на идеалах любви к человеку, а поэтому, не прибегающего к крайним жестокостям в своих действиях.
Также не стоит забывать, что «практическая бесполезность террористических актов подтверждается еще тем, что они обычно порождают вспышки реакции, усиливают государственно-полицейский гнет, и вместе способствуют «поправению» общества»15. Значимости террора уделяется меньшая роль по сравнению с существовавшей его оценкой в революционных кружках, с которыми зачастую ассоциируется деятельность анархистов (например, с группой Нечаева).
Однако из этого не следует, что анархистская деятельность лишается укорененности в суровости насилия. Скорее, изменяется само понимание данного феномена. Если террор стремится отомстить несправедливому общественному порядку или определенному классу, то Боровой предлагает концепцию насилия, лишенную рессентимента. Он пишет: «Но «непрощение» не может переходить в недостойное анархиста чувство «мести». Анархизму ненавистны - не люди, но строй, порядок, система, развращающие их. Анархизм не прощает идолопоклонства, но не жаждет мстить отдельным людям» и чуть дальше: «Лучшее решение проблемы «мести» и именно в анархическом смысле дано Ницше [курсив мой]»16..
Насилие обретает характер самообороны. Тут встает вопрос, насколько подобное представление о прямом действии носит элемент игры с понятием с целью оправдать саму анархистскую тактику. Тем не менее, понимание насилия как самозащиты - то есть применения силы в отношении того, кто уже произвел нападение на человека - является общим моментов среди теоретиков анархизма. Подобную апологию насилия можно встретить в работах Б. Такера (1854-1939), что указывает на начавшийся поиск способов борьбы, отличных от парламентской дискуссии.
В итоге, для Борового насилие «должно быть оправдано, как акт самозащиты, как оборона личного достоинства. Ибо непротивление насильнику, примирение с насилием есть внутренняя фальшь, рабство, гибель человеческой свободы и личности. <...> Но употребление насилия, его формы и пределы применения должны быть строго согласованы с голосом анархической совести; насилие для анархиста не может стать стихийным, когда теряется возможность контроля над ним и ответственности за
17
него» .
Получается, что непосредственно источником насилия является государство, иллюстрирующее собой несправедливое социальное устройство, угнетающее свободу личности. Действия анархиста оказываются ответным действием на угрозу, но никогда не ставят за собой цели отомстить за бедствия, причиненные государственным институтом. Анархистское насилие скорее напоминает битву на поле боя, чем погромы банд мародеров и преступников.
Именно героический аспект насилия полным образом раскрывается в «Размышление о насилии» (1908) Ж. Сореля. Как и персонализм А. Борового, сорелевские идеи есть продолжение развития ницшеанских мотивов в контексте кризиса парламентской структуры политической жизни. Примечательно, что Боровой
15 Боровой А. Анархизм. М., 2009. С. 83.
16 Там же, с. 84-85.
17 Там же, с. 82.
также упоминает Сореля, разделяя часть его программы (например, что движение синдикализма вырастает из самой жизни рабочих, но не является лишь философской конструкцией интеллигентов, пытающихся объяснить социальную действительность «чистыми» идеями)18.
Как Ницше полагает, что человек есть существо жестокое на всей пути своей жизни, так и Сорель указывает на роль жестокости в человеческих отношениях. Для Ницше было важно, что жестокость не исчезает с ходом истории, но трансформируется (например, в аскетический идеал). Аналогичным образом понимает и динамику жестокости Сорель - банальное преступление преобразовывается в хитрость или насилие экономического характера (в ситуации капитализма): «В старину опасные классы обычно совершали простейшие преступления, наиболее для них доступные и ставшие сегодня делом шпаны, неопытных и бестолковых юнцов. Сегодня жестокие преступления нам кажутся чем-то настолько ненормальным, что часто, если жестокость была особенно велика, мы задаемся вопросом, в здравом ли уме виновный. Эта перемена, очевидно, произошла не оттого, что преступники стали нравственнее, а оттого, что они, как мы вскоре увидим, изменили свой способ действия в соответствии с новыми экономическими условиями»19.
Насилие сопровождает жизнь человека на всем ходе истории, являясь важным элементом политического действия. В области политики возможно выделить две глобальные стратегии: политический оптимизм и политический пессимизм. Из первого проистекает наиболее интенсивное насилие и жестокость - во имя светлого будущего, грядущего счастья человечества, приносятся огромные жертвы в лице тех, кто действует вразрез данной программе. Анализ оптимистической стратегии проводится на примере Французской революции, завершившейся якобинским террором.
Сам Сорель относит себя к политическим пессимистам. Пессимизм предполагает, что действия человека никогда не гарантируют достижения цели, а кроме того, всеобщее счастье и благосостояние расцениваются как спорные задачи, нереализуемые с ходом истории (что близко скорее консервативной мысли, чем революционно-прогрессистской). Политический пессимизм принимает насилие, не считая его лишь временным ходом, но необходимой частью действительности в принципе, поэтому жестокость лишается интенсификации, так как не гарантирует мгновенного результата по достижению всеобщего благополучия.
Сорель понимает политическую жизнь как борьбу классов. Насилие служит объединяющим фактором в этой борьбе - оно является тем катализатором, благодаря которому возникает действующая группа. Например, в борьбе буржуазии с пролетарием, насилие есть консолидирующее действие второго. Здесь важно различить понятия «силы» и «насилия»: сила принадлежит буржуазии (как установленный порядок), насилие - пролетариату (как то, что направляется против порядка): «Слова сила и насилие употребляют то применительно к действиям власти, то применительно к действиям повстанцев. <...> мы можем сказать, что сила имеет целью установить социальный порядок, основанный на власти меньшинства, а насилие направлено на уничтожение этого порядка. Силу применяла буржуазия с
18 См.: Боровой А. Революционное творчество и парламент. М., 1917.
19 Сорель Ж. Размышление о насилии. М., 2013. С. 188.
самого начала новой истории, тогда как пролетариат действует теперь против нее и
20
против государства насилием» .
Принципиальным отличием насилия в аспекте классовой борьбы для Сореля является его свобода от рессентимента. (что, как в случае персоналистического анархизма А. Борового, отсылает к идеям Ф. Ницше). Как не мстят на войне, но сражаются с противником, чтя в нем силу, также происходит и политическая борьба: «Пролетарское насилие не имеет ничего общего с этими проскрипциями. Оно имеет значение простой демонстрации военной силы и служит для обозначения разделения общества на классы. Все, что происходит на войне, происходит без ненависти и без жажды мести [курсив мой]; на войне не убивают побежденных, не обрушивают на мирных людей последствия разрушений, которые армии оставляют на поле битвы21».
Политическая жизнь вообще описывается Сорелем как героическое действие. Гомеровские герои сражались, порой прибегая к жестоким методам - ровно такая же ситуация существует в политике. Приведем слова К. Шмитта, который анализирует сорелевское понимание данного аспекта насилия: «Воинственные и героические представления, связанные с борьбой и битвой, снова принимаются всерьез Сорелем как настоящие импульсы интенсивной жизни. Пролетариат должен верить в классовую борьбу как в настоящую борьбу, а не как в лозунг для выступлений в парламенте и демократической предвыборной агитации»22.
Важно отметить, что «героическое насилие» противопоставляется институциализированному государственному аппарату, стремящемуся исправлять и наказывать индивидов: «Отсюда мы можем заключить, что нельзя смешивать синдикалистское насилие, используемое в ходе стачек пролетариями, которые стремятся ниспровергнуть государство, с теми зверствами, порожденными суеверным представлением о государстве, которые творили революционеры 1793 года, получив власть, а с нею и возможность угнетать побежденных в соответствии с принципами, которые они переняли у церкви и монархии»23. Государственное насилие проистекает из обозначенного выше политического оптимизма, а поэтому всегда будет гипертрофированным и чрезмерным в отношении того, на кого оно направляется - в противниках по борьбе видят препятствие, которое можно просто уничтожить на пути к общественному благополучию.
Наконец, для Сореля важна констатация упадка современной ему культуры, что есть общий мотив философии рубежа XIX-XX веков, в том числе ницшеанской. Традиционная мораль и христианство оказываются в кризисе, теряя свою творческую силу. В противовес старым ценностям, Сорель предлагает новые. Ими становится представление о всеобщей пролетарской революции, являющееся политическим мифом. Миф есть цельная конструкция, способная мобилизовать силы человека. Раньше таким мифом были христианские идеи (например, ожидание второго пришествия Христа). Новым мифом станет всеобщая стачка, которая не обязательно произойдет, однако представление о ней подтолкнет пролетариат к борьбе. К. Шмитт замечает по этому поводу: «Способность к действию и к героизму, вся всемирно-историческая активность для Сореля заключена в силе мифа. Примеры таких мифов: представление о славе и великом имени у греков, или ожидание Страшного Суда в
20 Сорель Ж. Размышление о насилии. М., 2013. С. 170.
21 Там же, с. 117.
22 Шмитт К. Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма (1923). С. 57. URL: http://www.velesova-sloboda.info/archiv/pdf/schmitt-duhovno-istoricheskoe-polozhenie-segodnyashnego-parlamentarizma.pdf.
23 Там же, с. 120.
древнем христианстве, вера в «vertu» и революционную свободу во время Великой французской революции, национальное воодушевление немецких освободительных войн 1813 год»24.
Насилие, вдохновленное мифом, становится мобилизующим фактором для культуры. Оно может встряхнуть как старые буржуазные ценности, так и способствовать производству новых: «пролетарское насилие не только делает возможной грядущую революцию, но и представляет собой, по всей видимости, единственное средство, которым располагают отупевшие от гуманизма европейские нации, чтобы вновь обрести прежнюю энергию»25. Получается, что главной целью политического действия оказывается преобразование культуры, а не социальной действительности. По факту не важно, будет достигнуто счастье человечества или нет - значимость представляет только то, насколько творчески активными будут культурные силы, находившиеся на момент написания «Размышлений о насилии» (1908) в упадочном состоянии.
Итак, оказываясь переходным временем, рубеж XIX-XX столетия характеризуется как кризисный период, ведущий за собой серьезные перемены во всех аспектах человеческой жизни. Как было показано, изменения претерпевала не только культура Европы, переживающая кризис христианства, но в том числе и политическая система, основанная на рациональной дискуссии. Вера в парламентаризм уходила в прошлое, ее сменяли движения, отстаивающие прямое действие, укорененное в иррациональности. Символом данного периода стал Ф. Ницше, который внес существенный вклад в критику ratio. Исходя из ницшеанского проекта и будучи непосредственными выразителями борьбы с демократией и парламентаризмом, формируются персоналистический анархизм А. Борового в России и анархо-синдикализм Ж. Сореля во Франции. Именно второй философ чуть позже станет ключевой фигурой, творчество которого окажется симптоматичным для данного переходного периода, поскольку сорелевские идеи лягут в основу как итальянского фашизма, так и большевизма, общим пунктом которых, по мнению К. Шмитта, будет введение в политическую реальность категории мифа взамен прежней рациональной парламентской дискуссии.
Список литературы
1. Боровой А. Анархизм. - М.: Либроком, 2009. - 131 с.
2. Боровой А. Личность и общество в анархистском мировоззрении. - СПб.: Голос труда, 1920. - 104 с.
3. Боровой А. Революционное творчество и парламент. - М.: Союзъ труда, 1917. - 96 с.
4. Боровой А. Революционное миросозерцание. - М.: Логос, 1907. - 92 с.
5. Ницше Ф. Полное собрание сочинений в 13 т. - Т.6.: Сумерки идолов. Антихрист. Ecce homo. Дионисовы дифирамбы. Ницше contra Вагнер. - М.: Культурная революция, 2005. - 408 с.
6. Ницше Ф. Полное собрание сочинений: в 13 томах / Ин-т философии. - М.: Культурная революция, 2005. - Т. 11: Черновики и наброски 1884-1885 гг. / Пер. с нем. В.Д. Седельника; науч. ред. А.Г. Жаворонков. - 2012. - 688 с.
7. Сорель Ж. Размышления о насилии. - М.: Фаланстер, 2013. - 293 с.
8. Штирнер М. Единственный и его собственность. - Харьков: Основа, 1994. - 560 с.
24 Шмитт К. Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма (1923). С. 55. URL: http://www.velesova-sloboda.info/archiv/pdf/schmitt-duhovno-istoricheskoe-polozhenie-segodnyashnego-parlamentarizma.pdf.
25Там же. С. 94.
9. Шмитт К. Духовно-историческое положение сегодняшнего парламентаризма (1923). Электронная версия текста: http://www.velesova-sloboda.info/archiv/pdf/schmitt-duhovno-istoricheskoe-polozhenie-segodnyashnego-parlamentarizma.pdf.
10. Юнгер Э. Через линию. - СПб.: Издательство С-Петербургского университета, 2006. - 222 с.
VIOLENCE AND MYTH AS A RESPONSE TO THE CRISIS OF PARLIAMENTARISM IN THE EARLY TWENTIETH CENTURY (IN THE WORKS BY A. BOROVOY AND G. SOREL)
G.S. Semiglazov
Higher School of Economics - National Research University e-mail: [email protected]
According to K. Schmitt thesis, the turn of the 20th century becomes a crisis time for European parliamentarism. The tendency to criticize democratic social and political order is a common feature of different political movements in the early 20th century. In particular, not only fascism but also anarchism is an expression of the general situation, which could be described as the crisis of rationality. It was marked first in the works of F. Nietzsche, from which the tradition of criticizing rational values becomes popular. This paper examines the personalistic anarchism by Alexey Borovoy and anarcho-syndicalism by Georges Sorel from the standpoint of the crisis of parliamentary system. These two philosophers show how the concept of direct action, based on the irrational force of myth, replaces the idea of rational parliamentary discussion in the sphere of political life.
Keywords: violence, direct action, parliamentarism, rationality, anarchism.
