CC BY
102
АЛЕКСЕЙ БОРОВОЙ И ФИЛОСОФИЯ ФРИДРИХА НИЦШЕ (ИЗ ИСТОРИИ РУССКОГО НИЦШЕАНСТВА В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА)
Щ_П. В. Рябов
Аннотация. В статье проводится анализ влияния философии Ф. Ницше на формирование анархизма Алексея Борового (1875-1935), который соединил идеи Ницше с романтизмом, марксизмом и бергсонианством. В статье использованы неопубликованные мемуары и статьи Борового.
Ключевые слова: «философия жизни», романтизм, марксизм, иррационализм, анархизм, свобода,, личность, индивидуализм.
Summary. The article analyzes how Nietzsche's philosophy influenced the development of Alexey Borovoy's anarchism (1875-1935) who connected the ideas of Nietzsche with romanticism, marxism and bergsonism. The author uses some unpublished memoires and articles by Borovoy.
Key words: «philosophy of life», romanticism, marxism, irrationalism, anarchism, freedom, personality, individualism.
#
Влияние Фридриха Ницше на русскую культуру начала ХХ в. было огромным и разнообразным. Сегодня оно активно изучается многими исследователями [см., напр., 8, с. 118— 142 или 12, с. 52-80]. Множество ипостасей и аспектов ницшеанства причудливо отразились в философских концепциях Льва Шестова и Дмитрия Мережковского, Вячеслава Иванова и Николая Бердяева, Василия Розанова и Семена Франка, в «диони-сийских» мотивах «нового религиозного сознания», в попытках создания «ницшеанского марксизма», в музыке Александра Скрябина, в живописи
Михаила Врубеля, в поэтических творениях Николая Гумилева, в рассказах и повестях Леонида Андреева, Бориса Савинкова, Максима Горького, в бульварных романах Петра Боборы-кина - это лишь вершина айсберга русского ницшеанства первого десятилетия ХХ в. При этом в ницшев-ской оптике воспринималось творчество самых разных мыслителей - темы «Ницше и Достоевский» (в их чрезмерном сближении), «Ницше и Толстой» (в их нарочитом противопоставлении) или «Ницше и Штирнер»1 стали общим местом для русской культуры тех лет.
217
1 Причем Штирнер воспринимался, как «ницшеанец сороковых годов» - так называлась даже книга о нем [см. 11]; писали и о русском штирнерианстве начала ХХ в. [см. 8, с. 142-146]; были и попытки назначить кандидата на вакансию «русского Ницше» (например, в лице Александра Герцена, Константина Леонтьева или Василия Розанова).
218
Как отмечает известная исследовательница русского ницшеанства Ю. В. Синеокая: «Творчество Ницше оставило столь глубокий след в отечественной интеллектуальной истории, что правомерно говорить об особом пласте отечественной культуры - "золотом веке российской ницшениа-ны", охватывающем последнюю декаду XIX в. и полтора десятилетия между началом ХХ столетия и Первой мировой войной» [12, с. 53], поскольку философия Ницше стала «ключом к культурному коду новой духовной парадигмы начала ХХ столетия - века модерна» (там же).
При этом, по свидетельству Ю. В. Синеокой, в России этих лет «В силу специфического социокультурного контекста еще задолго до социалистической революции Ницше был воспринят как защитник левых идей - союзник русского освободительного движения, проповедник революционного нигилизма, "мистического анархизма", экстатического сектанства и духовного универсализма» [там же, с. 168]. Его творчество высоко оценивали и народник Николай Михайловский, и марксисты Максим Горький, Александр Богданов и Лев Троцкий.
К духовному опыту Ницше естественным образом обратились и многие теоретики российского анархизма посткропоткинского периода, стремившиеся обновить мировоззренческие основания анархизма, преодолев догмы рационализма, про-грессизма и сциентизма, связав анархизм с ницшеанской критикой культуры, персонализмом, бунтарством, воспеванием стихийности и обличением мещанства и «холодного чудовища» Государства. Такие анархические мыслители, как В. А. Поссе,
Д. И. Новомирский, А. Н. Андреев или основатель популярного в среде художественной богемы «мистического анархизма» Г. И. Чулков, черпали вдохновение в творчестве «несвоевременного мыслителя», чьи гениальные прозрения в ту эпоху чрезмерно сближались со штирнериан-ством [о соотношении идей Макса Штирнера и Фридриха Ницше подробнее см. 10, с. 113-114]. Не избежал увлечения ницшеанством и наиболее значительный анархический философ России первой трети ХХ в, выдающийся ученый, оратор, педагог и общественный деятель Алексей Алексеевич Боровой (1875-1935) [см., напр.: 10, с. 295-304; 9].
Будучи мыслителем-эрудитом, широко впитывающим разнообразные влияния и стремящимся к созданию анархического мировоззренческого синтеза, к тому же за сорок лет проделавшим сложную идейную эволюцию, Алексей Алексеевич Боровой испытал сначала решающее воздействие со стороны марксизма (в 1890-е г.), а позднее - со стороны учений Макса Штирнера, Михаила Бакунина, Анри Бергсона, Жоржа Сореля и Федора Достоевского. Хотя пылкое увлечение ницшеанством было у него недолгим (и приходилось на период от начала разочарования в марксизме в 1902 г. до осознания себя анархистом осенью 1904 г. в Париже), однако, во-первых, пережитый им благодаря сочинениям Ницше духовный опыт оказался весьма важным в плане самоосознания и «революционизации» его мысли, подготовив его к принятию анархизма, во-вторых, этот опыт в последующей духовной эволюции оставался весьма важной составляющей. «Ницше и Маркс», «Ницше и Штирнер», «Ниц-
ше и Бергсон», «Ницше и романтизм», «Ницше и Достоевский» - вот основные линии сопоставления, через которые мыслилось и переживалось ницшеанство русским анархистом.
Исследование влияния идей Ницше на Алексея Борового поможет заполнить еще одну лакуну в осмыслении русского ницшеанства начала ХХ в. и лучше понять мировоззренческие искания крупнейшего представителя философии русского постклассического анархизма на его пути от (догматического) марксизма и (неотрефлексиро-ванного) романтизма к анархически истолкованному бергсонианству. Эта тема раскрывается как в ряде опубликованных книг А. А. Борового (в частности в работах «Революционное миросозерцание» и «Анархизм»), так и, в особенности, в его все еще неопубликованных рукописях (в первую очередь, в монументальных мемуарах «Моя жизнь», написанных в конце жизни, в ссылке в 1929-1935 гг., а также в различных заметках и набросках начала 1930-х гг.). В этой статье мною не только впервые рассматривается обозначенная тема, но и вводятся в научный оборот интересные (как памятники мысли и человеческие свидетельства) материалы из фонда А. А. Борового в РГАЛИ (чем, полагаю, оправдывается обширное цитирование).
Творчество Ницше Алексей Алексеевич впервые всерьез открыл для себя в 1902 г. Это был период наиболее глубокого внутреннего кризиса мыслителя за всю его жизнь: пошатнулась его, доселе почти религиозная, вера в марксизм (его одолевали сомнения, начинали вызывать несогласие как отдельные постулаты марксизма, так и его экономический детерминизм, сциентизм и прогрессистский
фатализм), усиливалось недовольство самим собой, надоели нелады в семейной жизни (и связанные с нею оковы обывательской рутины), крепло желание изменить свою устоявшуюся жизнь, четче определить и выявить собственное мировоззрение, найти свое место в жизни, в идейной и общественной борьбе. Спустя тридцать лет мемуарист вспоминал о том тяжелом для себя времени: «Я переживал самую тяжелую пору моего существования. Знакомый с Шопенгауэром, а из вторых рук и с Гартманом, я, однако, не был увлечен выводами пессимистической философии. В моей природе не было отзвуков ей. Да и ее практическое прекраснодушие казалось подозрительным. (... )
Внезапно, как будто, нашел мою "веру". В 1902 г. вышел сборник "Проблемы идеализма" (...) в "Сборнике" была статья Франка о Ницше и она открыла мне его. Доселе я читал Зарату-стру в неважном, сокращенном русском переводе и не оценил его. Теперь я (...) был совершенно потрясен. У Ницше вычитал я оправдание бившему во мне, не взирая на марксистскую оболочку, ключу индивидуализма. А его пафос, несравненная виртуозность изложения говорили с необычной силой моему артистическому чувству.
Ницше, действительно, произвел во мне переоценку ценностей. Все чтимое дотоле - упало. Марксизм лежал в обломках. Необозримые горизонты открылись передо мной. Но я был одинок, бессилен. Я все сломал, но ничего не умел строить. Теоретический плен и практическая беспомощность!
Мое нравственное состояние было ужасно. Я переживал глубочайший духовный кризис. Мозг искал решений
219
220
и не находил их. Интимная "практика" - домашняя жизнь, светское окружение - стали постылы. Я чувствовал отвращение к себе, к своим поступкам, метался по пустому, я погибал. (... ) Впервые и единственный раз в моей жизни встала передо мной мысль о самоубийстве» [2, с. 78-80].
В этом откровенном признании характерно все: и то, чем Ницше пленил Борового (созвучием романтическому мироощущению, максимализмом, осознанием глубокого неблагополучия в современной культуре, музыкой и пафосом слова, освобождением от старых догм), и то, чем он не удовлетворил его: отсутствием практических ответов на поставленные вопросы, неудовлетворительностью (для Борового) социальных выводов из философии ницшеанства.
Книги Ницше разрушили в душе Борового чары марксизма, отозвались в ней романтическими отголосками, радикализировали его сознание, усилили недовольство окружающим обществом и той мещанской жизнью, в которую все более погружался молодой и «успешный» приват-доцент юридического факультета Московского Университета, подвели его к принятию анархизма во время заграничной командировки 19031905 гг.: «Париж был местом, где я нашел - силу, прочное мировоззрение, осмысленную радость» [2, с. 81]. В Париже душевные раны Борового были исцелены, мысли о самоубийстве покинули его, его анархическое мировоззрение окончательно оформилось, он получил огромный заряд сил, энергии и вдохновения и начал свою общественную деятельность.
Однако Ницше навсегда остался одним из любимейших его писателей.
В набросках к мемуарам, рассказывая о своих литературных пристрастиях, Алексей Боровой пишет, между прочим: «Кого я любил в эту эпоху из иностранных писателей? (...) В немецкой литературе был для меня только один писатель, но он один стоил для меня целой литературы - Ф. Ницше. Он был для меня разом - философом, поэтом, человеком» [4, с. 12-13]. В своих сочинениях Боровой демонстрирует прекрасное знание (в подлиннике) главных трудов Ницше, часто цитирует его, весьма тонко понимает немецкого мыслителя (протестуя против схематизма и упрощения, столь характерных для «вульгарных ницшеанцев» или оппонентов ницшеанства), восхищается бесстрашным пафосом, революционностью и музыкальностью творений Ницше и вместе с тем - указывает на неоднозначность и противоречивость его мысли. Полностью принимая «вопросы» Ницше и во многом разделяя его мироощущение, Боровой не соглашался с его «ответами» (пройдя сложный путь: от критического принятия ницшеанства в 1902-1903 гг. к ожесточенной полемике с ним в 1910-1930-е гг.).
В главе воспоминаний «Как я стал анархистом» Боровой, осмысливая задним числом «внутренние» и «внешние» факторы, приведшие его от марксизма к анархизму в 1902-1904 гг., в ряду мыслителей, в это время воздействовавших на него (наряду с Достоевским, Пушкиным, Руссо и Гете), называет и Ницше, так резюмируя достоинства и недостатки ницшеанства и его влияние на свое становление в качестве анархического мыслителя:
«В этой плеяде имен никто более Ницше не революционизировал моего сознания.
Силой, красотой своей фантазии, несравненной музыкой своих писаний он бросил мне в мятущиеся годы такое откровение, которое - и пережитые давно - хранят отзвуки доселе.
Я, марксист, мыслил ли тогда диалектически? Понимал ли, что Ницше есть совершеннейшее выражение воинствующего индивидуализма, которое дала империалистическая культура?
Конечно, да! Я мог это осмыслить. Но чувство и музыка были сильнее. И в романтическом пафосе Ницше прозвучали для меня ноты, роднившие его не только с Руссо, но и мыслителем, бывшим эпохой в моем самосознании - Марксом.
Разве Ницше - эпохи "переоценки ценностей" - не повторил вслед за Руссо мысли о низвержении всех ценностей культуры и низвержении самой культуры? Разве не призвал он вновь к инстинкту? Как бы ни были различны их исторические экскурсы и аргументы, какая бы пропасть не лежала между сентиментальными пасторалями Руссо и "аристократическим радикализмом" Ницше - их бунт один: против падающей, разлагающейся культуры. То, что Руссо для обеспечения блага большинства предлагает деспотическое государство, а Ницше для обеспечения блага меньшинства -воинствующий олигархат, дела не меняет. В разрушении они - союзники. Только Ницше - более великий, более культурный музыкант, чем Руссо.
Как бы ни были принципиально различны первоначальные истоки мысли, принципиально противоположны философско-исторические построения, принципиально враждебны практические выводы - одно роднит антиподные философско-социальные системы - марксизм и ницшеанство -
актуализм, курс на то, чтобы "переделать" мир. (...) Чуждый историзма, понимания закона классовой борьбы -самую культуру делает он актом произвола провиденциальных людей... Но пафос созидания, отвращение только к созерцательно-объяснительной деятельности, жажда практики - дышат революционным романтизмом. Этот пафос захватил меня, как только я коснулся Ницше" [3, с. 23-24].
Так, сводя на очной ставке ницшеанство и марксизм, русский мыслитель указывает как на их общие черты («актуализм», развенчание «фетишизмов», революционный пафос, критику существующего миропорядка, призыв к действию; о созвучии идей Маркса, Ницше и Штирне-ра см.: 7), так и на различия, высвечивающие достоинства и недостатки друг друга: ницшеанство помогло Боровому преодолеть марксистский догматизм, фатализм, сциентизм и детерминизм (обратив внимание на полноту иррациональной «Жизни»), а марксизм позволил ему не увлечься ницшевским аристократизмом и «абсолютным индивидуализмом». Будучи на протяжении всей жизни романтиком по своему мироощущению, но при этом человеком жизнелюбивым и оптимистическим (трагическое чувство жизни начнет овладевать им лишь в последние годы, открыв новые духовные горизонты, прямиком устремляющие к экзистенциализму), Боровой не мог не прийти к «философии жизни», органично выросшей из романтической культуры. При этом он, естественно, равнодушно прошел мимо шопенгауэровского и гартмановского философского пессимизма, ненадолго увлекся «героическим оптимизмом»
221
222
Ницше и окончательно нашел «себя» и «свое» в жизнеутверждающей философии Бергсона.
Интересен этот конфликт идей и настроений в душе Борового в 19021903 гг.: конфликт между идущим «от головы» марксистским социализмом и рационализмом и идущим «от сердца» ницшеанскими индивидуализмом и волюнтаризмом. (Впрочем, противоречия Боровой считал неотъемлемым атрибутом жизни и подлинности.) Услышав в творении Ницше близкое себе - проповедь антирационализма, актуализма и индивидуализма - Боровой, как мыслитель-поэт, чутко впитывал и принимал в ницшеанстве «свое», близкое (сочетая его с аналогичными настроениями руссоизма и марксизма), облекая затем в слова, творчески развивая, интегрируя и отбрасывая чужое. За словами он слышал «музыку» чувства и мысли, умело отделяя ее от поверхностных или неприемлемых «измов».
При всей важности для Алексея Борового встречи с философией Ницше ее недостаточность ощущалась им уже в 1902-1903 гг. Эта встреча была важна для мыслителя на его пути от юношеского романтизма и марксизма к зрелой, прорефлексиро-ванной и продуманной «философии жизни» (прежде всего, в образе берг-сонианства) и самоосознанию себя в качестве анархиста. Таким образом, «ортодоксальным ницшеанцем» (если таковые вообще возможны) Боровой не был никогда.
Но и уйдя от страстного увлечения философией Ницше и все более критически относясь к ней, Боровой сохранял огромный интерес к идеям и темам великого немецкого мыслителя, сводя его на очной ставке с други-
ми важными для себя философами: Бергсоном, Штирнером, Бакуниным и Достоевским.
В одной из своих ранних анархических книг - «Революционное миросозерцание. (Нравственность и целесообразность в политике)» (1907) он часто ссылается на Ницше в своей пылкой проповеди бескомпромиссного максимализма, атаках на мещанство и приспособленчество, в обосновании революционного разрыва с гнетущей логикой «существующего».
Значительное место занимает ницшеанство в главном произведении Борового эпохи Великой Российской революции 1917-1921 гг. - книге «Анархизм». Критика рационализма в «философии жизни» в этой книге представлена прежде всего более близким Боровому учением Бергсона, тогда как учение Ницше вместе с учением Штирнера подвергается подробной критике в контексте полемики Борового (отбросившего крайности собственного юношеского штирнериан-ского анархо-индивидуализма 19041906 гг.) против «абсолютного индивидуализма» [см.: 1, с. 13-18].
Почтительно оговорившись, что: «О Ницше и особенно "системе" Ницше надлежит, впрочем, говорить с чрезвычайной осторожностью, дабы "упрощениями" и "стилизацией" не исказить подлинного Ницше. В замыслах его - исключительно глубоких, сложных и художественно-значительных - легко открыть любое "миросозерцание" и найти любое "противоречие"» [1, с. 15], Алексей Алексеевич специально подчеркивает, что он в данной книге не дает «общей характеристики учений Ницше», но лишь указывает «на неизбежность морального тупика для неограниченного индиви-
дуализма, поскольку он имеет место у Ницше» (там же). Русский анархист рассматривает Ницше, наряду со Штирнером, как наиболее яркого представителя философии «абсолютного индивидуализма».
Боровой констатирует глубокую двусмысленность лозунга Ницше о «преодолении человека» и вытекающую из этой двусмысленности неизбежную противоречивость его мысли. Отметив, что у него «Истинным и единственным критерием нравственности - является сама жизнь, жизнь, как стихийный биологический процесс с торжеством разрушительных инстинктов, беспощадным попиранием слабых сильными, с категорическим отрицанием общественности» (там же), Боровой противопоставляет концепции сверхчеловека у Э. Ренана (в человеке вытравливается «зверь», подавляется жизнь, происходит «гипертрофия мозга, гипертрофия рассудочного начала, апофеоза учености» [там же, с. 16] и у Ф. Ницше, который, напротив, «стремился убить в сверхчеловеке все "человеческое" - упразднить в нем проблемы религии, морали, общественности, выявить "зверя", побить рассудок инстинктом, вернуть человеку здоровье и силы, потерянные в рационалистических туманах» [там же] - в общем, чрезмерно биологизировать человека, игнорируя его социальность и духовность. Но эта позиция приводит к апологии рабства, аморализма, солипсизма, ставя, по убеждению Борового, мысль Ницше «перед зияющими противоречиями. Вместо сильного, этически безразличного "белокурого зверя" мы видим тоскливо мечущееся обреченное человеческое су-
щество, готовое на жертвы, мечтающее о смерти-победе, как о желанном конце» (там же).
Обращает на себя внимание герменевтика Борового, сочетающая внутреннюю критику ницшеанства с бережным отношением к исканиям Ницше, отказывающаяся от однозначных оценок (проклятий или воспеваний), подчеркивающая множественность возможных интерпретаций мысли Ницше и умеющая за эпатажем внешних фраз Ницше увидеть внутреннюю правду.
Сочувственно приведя известные слова Заратустры о необходимости са-мопревосхождения человека и о «любви к дальнему», русский мыслитель-анархист констатирует: «В этих словах - основа революционного миросозерцания. Любовь к дальнему и будущему, "любовь к вещам" - высшая мораль творца, перерастающие желания сегодняшних людей, отвергающие уступки времени и исторической обстановке. (...) В этом трагическом стремлении к гибели заключен высший возможный для человека нравственный подвиг, это - не штирнеров-ское "проматывание" жизни. Но как согласить это вдохновенное учение с стремлением вымести из человека все "человеческое"!» [там же, с. 17]. Для воинствующего антропоцентриста Борового последнее стремление звучит почти кощунственно.
Но мало этого, отмечает он: «И другое неизбежное противоречие -между отвращением к стадности и жаждой быть учителем и пророком раздирает учение философа» (там же). Сочувствуя глубинным истокам и устремлениям ницшевской мысли, Боровой тем сильнее раскрывает вопиющую противоречивость ее выво-
223
ф
дов: «Начать с гордых утверждений полного самоудовлетворения в одиночестве и кончить школой, любовным подвигом, трагической гибелью и трусливым бегством из жизни. Разве это не целая последовательная гамма разочарований...
Штирнерианство - бесплодное блуждание в дебрях опустошенной личности, ницшеанство - скорбный клик героического пессимизма» [там же, с. 17-18].
Противопоставляя свой анархизм (одновременно персоналистический и социалистический) «солипсизму» и «упразднению всего социального» в штирнерианстве и ницшеанстве, Алексей Боровой говорит о необходимости для анархической мысли не отрывать личность от общества и не растворять ее в нем, а искать их совместной свободы, не мириться ни с каким рабством, властью, иерархией, раскрывать социальное измерение свободы, неведомое «абсолютному индивидуализму», отождествляющему свободу с индивидуальным произволом или самоизоляцией. Подытожи-224 вая в этой книге сравнение «абсолютного индивидуализма» Штирнера и Ницше со своим пониманием анархизма, Боровой провозглашает: «Первый - есть настроение свободолюбивой личности, ни к чему ее не обязывающее и потому - по существу - безответственное. Второй - социальная деятельность, строящаяся на исповедовании определенных принципов и влекущая для каждого деятеля моральную ответственность.
Первый ведет к установлению власти, усилению гнета, второй несет в себе подлинно освобождающий смысл. Первый предполагает освобождение единиц за счет обществен-
ности, второй освобождает личность через свободную общественность.
Наконец, чистый индивидуализм, (... ) антиномичен, то есть внутренне противоречив и неизбежно ведет к самоотрицанию» [там же, с. 20-21].
Это неоднозначное и неравнодушное осмысление ницшеанской мысли Боровой продолжал углублять до конца жизни. Среди его рукописей начала 1930-х гг. (периода ссылки в Вятку и во Владимир), посвященных разработке анархического мировоззрения, находим и размышления о ницшеанской философии. Отмежевывая собственное анархическое мировоззрение в его отношении к личности от штирнерианства и ницшеанства и указывая на «Огромн(ую) засл(угу) абс (олютного) ин (ди) в (идуали )зма», Алексей Алексеевич далее писал:
«А(нархизм) - не абсол(ютный) инд(и)в(и)д(уали)зм. Не солипсизм.
1) Не штирн(е)р(иан)ство - пожирание. Право в силе - внешн(ей) грубой. Проц(есс) потребл(ения), разлож(ения) мира. "Самоуслаждение)". Игра без целей. Но это - призраки, фантомы - не люди.
2) Не ницшеанство -
A) Своеобр(аз)ие личности.
B) Призр(ак) Будущ(ей) Вел(икой) Револ(юции).
Но и Заратустра: 1) Хочу учить. 2) Кошмары ночи с мысл(ью) о само-уб(ий)стве. Тоска. Отказ от общественных) пробл(ем).
Самодов(о)л(ьная) лич(ность). Сверхчелов(ек). Стадн(ое) нач(ало). Рабская мораль. Победы для побед. Жажда самоуничт(ожения). Пресыщение) мудростью. Самообольщ(е-н)ие» [5, с. 1].
Однако, ожесточенно оспаривая то, в чем он видел главный изъян и не-
ф
правду философии Ницше - проповедь "абсолютного индивидуализма", в эти же годы Боровой продолжал разделять волюнтаризм, бунтарский персонализм и трагическое чувство жизни, присущие философии великого немецкого мыслителя. В ряде набросков под названиями "Культура", "Мораль", "Этика", "К вопросу об анархической морали», написанных в начале 1930-х гг., «Боровой по-прежнему, вполне в духе идей и настроений Ницше, отстаивал понимание культуры не как застывшей данности, совокупности догм и норм, но как динамичного жизненного процесса постоянного преодоления "фетишизмов", творческого разрушения-созидания, субъектом которого является человеческая личность. Например, он подчеркивал: "Здесь же торж(ест)во волюнтаризма над интеллектуализмом, рационализмом"» (там же, с. 50). И совсем в духе вдохновенного автора «Заратустры»: «Свободн(ая) творч(еская) философия) - предпол(агает) пр(ежде) вс(е-го) своб(одного) челов(ека), следов(а-тельно) сов(ершенно) освобожд(ае)т от соц(иального) фет(и)ш(и)зма, ка-к(ого бы) то ни было рода.
Быть до конца самим собой, ничем и никем - вне и кроме себя» [там же, с. 57]. Этому сокровенному завету Ницше Боровой оставался верен до конца.
4. Боровой А. А. Моя жизнь. Воспоминания. Черновые наброски и главы, исключенные автором из рукописи. -РГАЛИ. - Ф. 1023. - Оп. 1. - Д. 172.
5. Боровой А. А. /Об анархизме/. Материалы к статьям. Заметки, выписки, конспекты. - РГАЛИ. - Ф. 1023. - Оп. 1. - Д. 145.
6. Боровой А. А. Революционное миросозерцание. (Нравственность и целесообразность в политике). - М., 1907.
7. Левит К. От Гегеля к Ницше. Революционный перелом в мышлении XIX века. - СПб., 2002.
8. Новиков А. И. Нигилизм и нигилисты. Опыт критической характеристики. -Л., 1972.
9. Рябов П. В. Алексей Алексеевич Боровой и его книга «Анархизм» // Боровой А. А. Анархизм. - М., 2009.
10. Рябов П. В. Философия классического анархизма. (Проблема личности). -М., 2007.
11. Саводник В. Ф. Ницшеанец 40-х годов. Макс Штирнер и его философия эгоизма. - М., 1902.
12. Синеокая Ю. В. Три образа Ницше в русской культуре. - М., 2008. ■
225
1. 2.
3.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
Боровой А. А. Анархизм. - М., 2009. Боровой А. А. Моя жизнь. Воспоминания. Глава IV. Мой брак и начало самостоятельной жизни. - РГАЛИ. -Ф. 1023. - Оп. 1. - Д. 165. Боровой А. А. Моя жизнь. Воспоминания. Глава VII. Как я стал анархистом. - РГАЛИ. - Ф. 1023. - Оп. 1. - Д. 167.
