CC BY
51
В. Н. Назаров
Тульский государственный педагогический университет
им. Л. Н. Толстого
НАРОДНОЕ ПРАВОСЛАВИЕ В РЕЛИГИОЗНЫХ ИСКАНИЯХ
Л. Н. ТОЛСТОГО
Главная мысль данной статьи заключается в том, что одновременно с философским обоснованием своей концепции веры, изложенной в трактате «В чем моя вера» (1882-1884), Л. Н. Толстой излагает свои религиозные взгляды также в жанре «народных рассказов» (1884-1886), пытаясь дополнить свою веру темами и образами народного православия и найти более адекватное выражение своих взглядов на христианство. Для доказательства этой гипотезы автор статьи обращается к сравнительному рассмотрению излюбленных сюжетов народного православия и толстовских народных рассказов, и приходит к выводу, что общими темами являются здесь темы «Мать-Земля» и «нравственный закон Любви».
Ключевые слова: Л. Н. Толстой, русская народная вера, народное православие, народная этика, «Мать-Земля», «нравственный закон Любви».
V. N. Nazarov
TSPU (Tula, Russia)
FOLK ORTHODOXY IN LEO TOLSTOY'S RELIGIOUS SEARCHES
The main thesis of this article is that simultaneously with the philosophical substantiation of his concept of faith, set forth in the treatise "What is my faith" (1882-1884), Leo Tolstoy expounds his religious views also in the genre of "Folk Tales" (1884 -1886), trying to supplement their faith with themes and images of Folk Orthodoxy and find a more adequate expression of their views on Christianity. To prove this hypothesis, the author of the article refers to a comparative examination of the favorite subjects of Folk's Orthodoxy and Tolstoy Folk Tales, and concludes that the general themes are the themes "Mother- Earth" and "Moral Law of Love".
Keywords: Leo Tolstoy, Russian folk belief, folk orthodoxy, folk's ethics, "Mother- Earth", "Moral Law of Love".
DOI 10.22405/2304-4772-2018-1 -3-32-40
О своем отношении к православной народной вере Толстой пишет в «Исповеди» следующее: «Для того, чтобы понять жизнь, я должен был понять... жизнь простого трудового народа... и тот смысл, который он придает ей. Простой трудовой народ вокруг меня был русский народ, и я обратился к нему и к тому смыслу, который он придает жизни. Смысл этот народ черпает из всего вероучения, переданного и передаваемого ему пастырями и преданием, живущим в народе, и выражающимся в легендах, пословицах, рассказах. Смысл этот был мне ясен и близок моему сердцу» [Комм. 1]. Толстой не ставит перед собой задачу исследовать и раскрыть сущность народной веры, выразить ее
смысл («ясный и близкий его сердцу») в той форме, в какой он попытался выразить суть своей веры в трактате «В чем моя вера». Не случайно Толстой подчёркивает, что народ выражает свою веру «в легендах, пословицах, рассказах». Для Толстого народная вера - это «религия сердца», а свою собственную веру он пытается обосновать как «религию ума».
В данной статье мы ставим перед собой задачу показать, что параллельно с обоснованием своей концепции веры - «религии ума», изложенной в трактате «В чем моя вера», Л. Н. Толстой излагает свое понимание христианства также в жанре народных рассказов - «религии сердца».
Наша точка зрения заключается в том, что через жанр народных рассказов Толстой пытается дополнить свою веру, найти более адекватное выражение своим взглядов на христианство, обращаясь к излюбленным темам, сюжетам и образам народной веры. Такое обращение в контексте религиозных исканий Толстого мы предлагаем обозначить термином «народное православие».
Термин «народное православие» [Комм. 2], как и сходные с ним по значению понятия «народное христианство», «народная религия» [Комм. 3] (англ. folk religion, нем. religiöse Volkskunde) - условное обозначение русской народной веры, включающей в себя элементы христианской канонической (церковной), апокрифической и фольклорной традиций, центральным звеном которой являются представление о добре и зле и нравственном законе, то есть народно-православная этика. Эти представления получили свое выражение в христианской народной прозе (народных легендах) и духовных стихах [Комм. 4].
В своей книге «Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам)» Г. П. Федотов высказал мысль, что в духовных стихах в малейших подробностях представлен «моральный кодекс» народа, нравственный закон, предписывающий правила должного поведения и обличающий человеческие грехи и пороки [Комм. 5]. Этот кодекс «народной этики» состоит из трех частей:
1) теллурической (от лат. tellus - земля, почва), предписывающей правила «родового» поведения и порицающей грехи против Матери-Земли и законов рода (оскорбление родителей, кровосмешение, детоубийство, нерадивое отношение к природе и т.п.);
2) ритуальной, связанной с соблюдением ритуальных норм и церковных обрядов (религиозных праздников, постов, молитвенных чтений, земных поклонов и т.д.);
3) каритативной (от лат. Caritas - милосердие, жертвенная любовь), относящейся к христианскому закону любви, предполагающему милосердно-деятельное отношение к ближнему, особенно отверженному обществом. Наиболее характерным выражением последнего являлся долг милостыни, представляющий собой необходимую ступень на пути к спасению [Комм. 6].
Рассмотрим, каким образом этот «кодекс» православной народной этики получил свое отражение в рассказах Толстого.
Прежде всего, обратим внимание, что в хронологическом плане народные рассказы своеобразно пересекаются с трактатом «В чем моя вера». В 1881 году Толстой пишет первый рассказ «Чем люди живы». Это послужило как бы прологом к трактату «В чем моя вера», над которым Толстой работает в 1882-1884 гг. После написания трактата Толстой вновь возвращается к жанру народных рассказов, и в период с 1884 по 1886 пишет еще двадцать рассказов, предназначенных для народного книгоиздательства «Посредник». Это подтверждает нашу мысль о духовной взаимосвязи народных рассказов и трактата «В чем моя вера». В обосновании принципов своей веры Толстой как бы опирался на традицию народной веры. Однако, главный вопрос заключается в другом: в какой мере образы «народного православия» вписываются в круг толстовской веры, то есть составляет ли «народное православие» часть духовного мира самого Толстого, необходимое звено его религиозных исканий, или же они были предназначены Толстым для народа, то есть являются упрощенным и образным вариантом той веры, которая открылась Толстому? Разумеется, вряд ли можно говорить о том, что Толстой разделял принципы народно-православного мировоззрения в целом; речь может идти только об определенных элементах, преломляемых в общих типах, темах и образах. Причем все это вырастало на почве природной и народной стихии толстовского духа. Как заметил в этой связи о. Сергий Булгаков в своей речи «На смерть Толстого» «было особенно острое, до жути ясное чувство, насколько могуча была в нем природная и народная стихия, насколько слитно жил он и с этими крестьянами, и с этими полями и лесами. Как будто в нем осознала себя душа этой природы, приоткрыла глаза от своей растительной дремы. В нем жила первобытная душа русской природы и русского народа, такая, какою она была и в отдаленную, дохристианскую эпоху, когда славяне... приносили жертвы Перуну, Велесу и Стрибогу, зажигали Ярилины костры. В эту новь пало, затем, семя христианства, но она все-таки сохранила изначальную свою природу, осталась подпочвой нашей истории» [Комм. 7].
Теллурический элемент.
Образ Матери-Земли можно встретить во многих народных рассказах Толстого. Но особенно ярко он запечатлен в рассказе «Много ли человеку земли нужно», первоначально озаглавленном «Сказка о земле».
Сюжет рассказа основан на легенде (приводимой в частности Геродотом при описании обычаев скифов) о передаче земли посредством дара или купли -продажи путем ее обега или объезда на коне в течение определенного времени, с восхода до заката солнца. И поскольку человек никогда не в состоянии остановить своих желаний и вынужден действовать на пределе своих возможностей, то этот обег влечет за собою, как правило, неминуемую смерть, которая и символизирует нужную для человека могильную площадь земли.
Теллурический элемент заложен также в сюжет рассказа «Зерно с куриное яйцо», в котором показано, как нарушение закона земли, переход с
ручной на механическую обработку почвы, приводит к вырождению и измельчанию даров Матери-Земли.
В народном православии Мать-Земля» - это, прежде всего, земля-кормилица и земля-хлебородница, и в своих рассказах Толстой описывает нарушение именно этой природной ипостаси земли. И вместе с тем, как подчеркивает Г. П. Федотов, Мать-Земля является и хранительницей нравственного закона, прежде всего, закона родовой жизни.
Эту взаимосвязь между законом почитания Матери-Земли и нравственным законом родовой жизни Толстой изображает в рассказе «Упустишь огонь - не потушишь», в котором показано, как нарушение нравственных норм хозяйствования на земле приводит к вражде между двумя соседствующими родами.
Каритативный элемент занимает центральное место в толстовской концепции веры и особенно тесно соприкасается с народно-православной верой. Почти все народные рассказы Толстого так или иначе основаны на законе любви как основном принципе христианства.
Высший смыл народно-православной каритативности заключается в утверждении милости и любви к падшим, грешным людям, выраженный в заповеди: «Грех ненавидь, а грешника люби».
Эту заповедь Толстой неоднократно варьирует в своих «Дневниках», «Мыслях на каждый день» и т.д. Но особенно ярко он раскрывает эту мысль в рассказе «Кающийся грешник»:
Толстой повествует здесь о том, как душа грешника возлюбила Бога, поверила в милость Его и после смерти дерзнула постучаться в двери Рая. В первый раз грешник получает отказ апостола Петра, хотя и увещевает его вспомнить «слабость человеческую» - то, как сам Петр отрекся от Иисуса, когда его вели на суд Каиафы.
Второй раз грешник получает отказ от царя Давида, хотя и напоминает ему, что и в него вошел грех, когда он, обладая царством, славой, богатством, многочисленными женами и детьми, увидев с крыши жену бедного человека взял ее и убил ее мужа мечом амонитян. Грешник просит вспомнить Давида, как он покаялся и говорил Господу: «Я сознаю вину свою и сокрушаюсь о грехе своем». Но и Давид остался непреклонен., отвечая: «Отойди отсюда: не могут грешники войти в царство небесное».
Наконец, грешник оказался перед лицом любимого ученика Христа Иоанна Богослова.
«И обрадовался грешник и сказал:
- Ты не можешь не впустить меня потому, что в тебе любви много. Не ты ли, Иоанн Богослов, написал в книге своей, что Бог есть любовь и что кто не любит, тот не знает Бога? Не ты ли при старости говорил людям одно слово: «Братья, любите друг друга!» Как же ты теперь возненавидишь и отгонишь меня? Или отрекись от того, что сказал ты сам, или полюби меня и впусти в царство небесное.
И отворились врата райские, и обнял Иоанн кающегося грешника и впустил его в царство небесное» [Комм. 8].
Как заметил Г. П. Федотов, минимум заповеди любви выражается в долге милостыни, благотворительной любви к нищей братии. «Милостыня проходит красной чертой сквозь все формулировки морального закона. Без милостыни нельзя представить себе русского пути спасения» [Комм. 9].
Впрочем, не всякая милостыня пользует душу; неправедное богатство не спасает:
У тебя, ведь, именье неправедное,
отвергает Смерть предложение Аники-воина раздать свое богатство.
Или иначе:
Твоя казна не трудовая,
Твоя казна пороховая,
т.е. нажитая войной. Военное, насильственное стяжание так же претит народу, как и обманное, торговое. Вот почему заповедь милостыни часто сопровождается оговоркой:
...Милостыню воздай, Неукрадимую, от праведного труда, От потного лица, от желанного сердца.
Именно такую ситуацию Толстой изображает в рассказе «Два брата и золото», когда братья, найдя кучу золота, поступили по-разному: один отвратился от денег, уйдя в труды и покаяния; другой же использовал найденное богатство для целей благотворительности и милостыни, истратив все золото на нужды бедных. Однако, Господь презрел его благотворительность, его «неправедную милостыню», полученную не трудовым, а даровым путем, поставив ему в пример брата, который не «золотом, а «трудом служил Богу».
Ритуально-церковный элемент.
Как отмечает Г. П. Федотов, ритуальный закон Церкви глубоко укоренен в религиозном сознании народа. Но эту церковность было бы неправильно сводить только к ритуализму. «Мистическая эстетика культа не исчерпывает его церковной глубины. Самая острота его моральной совести не позволила бы ему утонуть ни в эстетическом магизме, ни в натурализме родовой религии. Покаяние для него не только обряд, связанный с сакраментальными последствиями, но и глубокое нравственное переживание» [Комм. 10]. Именно это во многом и притягивало Толстого к народному православию. В трактате «В чем моя вера» он писал: «Во всем Евангелии трогало и умиляло меня
больше всего то учение Христа, в котором проповедуется любовь, смирение, унижение, самоотвержение и возмездие добром за зло. Такова и оставалась для меня всегда сущность христианства, то, что я сердцем любил в нем, то, во имя чего я после отчаяния, неверия признал истинным тот смысл, который придает жизни христианский трудовой народ, и во имя чего я подчинил себя тем же верованиям, которые исповедует этот народ, т. е. православной церкви» [Комм. 11].
В народных рассказах Толстой как раз принимает этот ритуальный смысл православия. В рассказе «Свечка» Толстой подробно и с большим пиететом описывает праздничную обрядовую сторону православия, ее ускоренность в религиозном сознании народа. Но как только он начинает рефлексировать, задумываться о метафизическом смысле церковных обрядов, он сразу начинает воспринимать церковные догмы критически. «Оттолкнули меня от церкви странности догматов церкви» [Комм. 12], - признается Толстой. Сознание Толстого как бы настраивает в лад с сознанием народа, его морально-упрощенным взглядом на христианский мир. Для Толстого «мистическая эстетика православного культа» так же не исчерпывает всей глубины церковного ритуала. Сакраментальность догмата растворяется в его нравственном переживании. Когда Толстой ограничивается только этим народным, морально-утилитарным «рефлексом» православия, то он вполне принимает его обрядовую, литургическую сторону. Но как только он переходит к философской рефлексии, то сталкивается с «народной» непостижимостью догматов, и либо отвергает их, либо наполняет моральным содержанием.
В этой связи весьма интересно видеть, как Толстой в народных рассказах преобразует обрядовые и эсхатологические и др. мотивы, представленные в народных христианских легендах, в сугубо каритативные коллизии и сюжеты. Особенно характерным в этом отношении является рассказ «Чем люди живы», сюжет которого представлен в народной христианской легенде «Ангел» из собрания А. Н. Афанасьева [Комм. 13] и отнесен к разряду эсхатологических («О Божьем Суде»). В народной легенде ангел из чувства жалости (а фактически из непонимания божественного домостроительства) дерзает ослушаться повеления Бога и не лишает жизни женщину, родившую двойню. За это Бог ссылает его на три года на землю. И здесь ангел, демонстрируя чудеса прозорливости, совершает парадоксальные и кощунственные деяния с точки зрения обыденного человеческого восприятия: бросает камни в церковный крест и икону, молится на кабак, ругает убогого, просящего милостыню. Во многом, это напоминает поведение русских юродивых, ведущих себя так же кощунственно, но почитаемых в народе за открытую для них высшую правду. Впоследствии выясняется, что ангел делает это потому, что видит вещи в истинном божественном свете: над храмом кружится нечистая сила; под иконой намалеван черт; крестясь на кабак, ангел отмаливает гибнущие души пьяниц; убогий - обманщик и т.д. Таким образом, легенда говорит о том, что Бог судит мир в свете непостижимой для человека логики поступков. При этом то, что кажется порой удивительно
несправедливым на самом деле всегда имеет высшее оправдание, недоступное человеческому пониманию.
В своем рассказе «Чем люди живы» Толстой использует ту же завязку: ангел сослан на землю за непослушание Богу и обязует его узнать три вещи: что есть в людях, чего не дано людям, и чем люди живы. В результате через тяжкий опыт земных мытарств ангел находит ответы на эти вопросы: во-первых, он узнает, что в людях есть любовь; во-вторых, что людям не дано знать часа своей смерти и в-третьих, что люди живы любовью. Толстой как бы сохраняет момент эсхатологический непостижимости, связанный со смертью человека, но полностью растворяет его в каритативной интерпретации христианского закона жизни.
И, тем не менее, отвергая или преобразуя ритуально-церковный или эсхатологический элемент религии, который в своеобразной форме содержался в народно-православной вере, Толстой был особенно близок именно к народному восприятию церковности. Как заметил Г. П. Федотов в своем анализе русской народной веры, «духовные стихи не знают имени Церкви в богословском смысле слова. Как же называют они христианский мир, священное общество с его таинствами, канонами и иерархией? Есть у певца слово, которое удовлетворяет признакам понятия Церкви по его внутреннему звучанию, не имея ничего церковного по форме и по происхождению. Это слово Русь, «святая Русь». Национальное имя народа сливается для певца с пределами христианского мира и, следовательно, с пределами Церкви» [Комм. 14].
Комментарии
1. Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. В 90 т. М.; Л.: Гослитиздат, 19281958. Т. 23. С. 46.
2. Как отмечает А. А. Панченко в современных работах отечественных этнографов и фольклористов нередко встречаются ссылки на народное православие - как специфический предмет антропологического религиоведения. См.: Панченко А. А.
3. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб.: Алетейя, 1998. С. 8
4. В современном религиоведении принято использовать понятие «народное верование» (англ. folk belief)
5. См.: Народная проза. М.: Русская книга, 1992. (Б-ка русского фольклора; Т. 12); Народные стихи. М.: Русская книга, 2004. (Б-ка русского фольклора; Т. 14); Голубиная книга: русские народные духовные стихи XI-XIX вв. М.: Моск. рабочий, 1991. (Из золотых кладовых мировой поэзии).
6. Тоже самое, разумеется, относится и к духовной прозе (народной христианской легенде), сюжеты которой Толстой использовал в своих рассказах. В первую очередь он опирался на сборник А. Н. Афанасьева
«Народные русские легенды», опубликованный в 1859 г. в Москве в издании К. Солдатенкова и Н. Щепкина тиражом 1200 экземпляров.
7. См.: Федотов Г. П. Стихи духовные: русская народная вера по духовным стихам / вступ. ст. Н. И. Толстого; послесл. С. Е. Никитиной; подг. текста и коммент. А. Л. Топоркова. М.: Прогресс, Гнозис, 1991. С. 91.
8. Булгаков С. Н. Тихие думы. М.: Республика, 1996. С. 234.
9. Толстой Л. Н. Указ. соч. Т. 25. С. 81.
10. Федотов Г. П. Указ. соч. С. 87-88.
11. Федотов Г. П. Указ. соч. С. 97.
12. Толстой Л. Н. Указ. соч. Т. 23. С. 306-307.
13. Там же. С. 307.
14. См.: Народная проза. М.: Русская книга, 1992. Т. 12. С. 526-527. (Б-ка русского фольклора).
Литература
1. Толстой Л. Н. В чем моя вера // Полн. собр. соч. В 90 т. Т. 23: Произведения 1879-1884 гг. М.; Л.: Гослитиздат, 1937. 581 с.
2. Толстой Л. Н. Народные рассказы // Полн. собр. соч. В 90 т. Т. 25: Произведения 1880-х годов. М.; Л.: Гослитиздат, 1937. 915 с.
3. Народная проза / сост. С. Н. Азбелев. М.: Русская книга, 1992. 605 с. (Б-ка русского фольклора. Т. 12.).
4. Народные духовные стихи / сост. Ф. М. Селиванов. М.: Русская книга, 2004. 552 с. (Б-ка русского фольклора. Т. 14.).
5. Панченко А. А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб.: Алетейя, 1998. 305 с.
6. Федотов Г. П. Стихи духовные: русская народная вера по духовным стихам. М.: Прогресс, Гнозис, 1991. 192 с.
References
1. Tolstoy L. N. V chyom moya vera [What I Believe (My Religion)] // Full. Coll. Op. In 90 vols. Vol. 23: Proizvedeniya 1879-1884 gg. [Works 1879-1884]. Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1937. 581 p.
2. Tolstoy L. N. Narodnyye rasskazy [Folk stories] // Full. Coll. Op. In 90 vols. Vol. 25: Proizvedeniya 1880-kh godov [Works of the 1880s]. Moscow; Leningrad: Goslitizdat, 1937. 915 p.
3. Narodnaya proza [Folk prose] / comp. by S. N. Azbelev. Moscow: Russkaya kniga, 1992. 605 p. (Library of the Russian folklore. Vol. 12.).
4. Narodnyye dukhovnyye stikhi [Folk spiritual verses] / comp. by F. M. Selivanov. Moscow: Russkaya kniga, 2004. 552 p. (Library of the Russian folklore. Vol. 14.).
5. Panchenko A. A. Issledovaniya v oblasti narodnogo pravoslaviya. Derevenskiye svyatyni Severo-Zapada Rossii. [Research in the field of folk
Orthodoxy. The village shrines of north-western Russia]. Saint-Petersburg: Aleteyya, 1998. 305 p.
6. Fedotov G. P. Stikhi dukhovnyye: russkaya narodnaya vera po dukhovnym stikham [Spiritual poems: Russian people's faith in spiritual poetry]. Moscow: Progress, Gnozis, 1991. 192 p.
Статья поступила в редакцию 10.06.2018 Статья допущена к публикации 30.09.2018
The article was received by the editorial staff10.06.2018 The article is approved for publication 30.09.2018
