CC BY
1
УДК 882:82.015(571.63)
Kirillova E.O., Cand. of Sciences (Philology), senior research associate, Institute of History, Archaeology and Ethnography of Peoples of the Far East FEB RAS
(Vladvostok, Russia), E-mail: sevia@rambler.ru
FOLK-POETIC FOUNDATIONS OF PARTISAN CREATIVITY: GENRE FORMS IN FAR EASTERN POETRY DURING THE CIVIL WAR AND INTERVENTION.
The paper represents the first part of a large study undertaken, devoted to the analysis of one of the directions of poetry of 1917-1922 in the Far East of Russia -civilian lyrics. The history of the development of literature in the region undoubtedly expressed the general patterns of the literary process of that time. But, expressing general patterns, this process here was specific, peculiar. It proceeded in the conditions of a fierce war and prolonged foreign intervention, on the basis of the assimilation of Russian classics and contrary to the dogmas of "regionalism". The ideological and thematic content of poetry during the revolution, civil war and intervention in the work is presented through an analysis of its genre and style diversity. It is considered on the example of the work of Konstantin Leontyevich Rosly (1898, village Peretino, Primorsky Territory - 1926, Ust-Olyutorka, Kamchatka). According to the recollections of eyewitnesses of that time, the popularity of the Far Eastern poet and commander, who is traditionally ranked among the representatives of partisan poetry, among the population of Primorye was extraordinary. The researcher comes to the conclusion that the genre variety of civilian poetry of those years is represented by slogans, agitations, appeals, military-historical, marching, patriotic songs. The analysis of the creative searches and experiments of K.L. Rosly complements this palette with the following genres: poems with elements of the tale, folk songs, chants, expectations, elegies, ditties, hymns, small satires, appeals, letters, wailing songs, obituary songs, requiems, ballads, etc. In this article, it became possible to consider only a number of the listed genre forms.
Key words: genres of Far Eastern poetry, poetry of period of Civil war and intervention, partisan poets, K. Rosly
Е.О. Кириллова, канд. филол. наук, ст. науч. сотр. Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного
отделения Российской академии наук, г. Владивосток, E-mail: sevia@rambler.ru
НАРОДНО-ПОЭТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ПАРТИЗАНСКОГО ТВОРЧЕСТВА: ЖАНРОВЫЕ ФОРМЫ В ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЙ ПОЭЗИИ ПЕРИОДА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ И ИНТЕРВЕНЦИИ
Содержательно статья представляет вторую часть предпринятого авторского исследования, посвященного анализу одного из направлений поэзии 1917-1922 гг. на Дальнем Востоке России - гражданской лирике. История развития литературы в регионе, несомненно, выражала общие закономерности литературного процесса того времени. Вместе с тем этот процесс здесь был специфичен, своеобразен. Он протекал в условиях ожесточенной войны и длительной иностранной интервенции на основе усвоения русской классики и вопреки догмам «областничества». Идейно-тематическое содержание поэзии периода революции, Гражданской войны и интервенции в работе представлено через анализ её жанрово-стилевого разнообразия, которое, в свою очередь, рассмотрено на примере творчества Константина Леонтьевича Рослого (1898, с. Перетино, Приморский край - 1926, Усть-Олюторка, Камчатка). По воспоминаниям очевидцев того времени, популярность дальневосточного поэта и командира, которого традиционно причисляют к представителям партизанской поэзии, среди населения Приморья была необыкновенной. Приходим к выводу, что жанровое многообразие гражданской поэзии тех лет было представлено лозунговыми стихами, агитками, призывами, военно-историческими, походно-маршевыми, патриотическими песнями. Анализ творческих поисков и экспериментов К.Л. Рослого дополняет эту палитру следующими жанрами: стихи с элементами сказа, народные песни, запевы, ожидания, элегии, частушки, гимны, небольшие сатиры, воззвания, письма-послания, песни-плачи, песни-некрологи, побывальщины, реквиемы, баллады и др. Особое внимание уделено сюжетной поэме. В данной статье стало возможным рассмотреть лишь ряд перечисленных жанровых форм.
Ключевые слова: жанры дальневосточной поэзии, поэзия периода Гражданской войны и интервенции, поэты-партизаны, К. Рослый
Актуальность работы обусловлена анализом жанрово-стилевой и идейно-тематической наполненности гражданственной поэзии, сформировавшейся и бытовавшей на российском Дальнем Востоке в 1917-1922 гг Целью данной статьи заявлено выявление системы духовных ценностей в период гражданской войны в регионе. Делается это на примере творчества коренного жителя нынешнего Приморского края поэта К.Л. Рослого. Объектом исследования послужили немногочисленные тексты поэта-партизана, большинство из которых сохранились лишь в дальневосточной периодике (газеты, журналы, альманахи), а также в рукописных журналах семьи Матвеевых (родственников партизана). Предметом - в широком смысле - стало изучение народно-поэтической, фольклорной основы творчества дальневосточного поэта и тех закономерностей, которые лежали в основе художественного мира автора.
Достижение поставленной цели потребовало решения нескольких задач. 1. Обратиться к фольклорным истокам творчества К. Рослого, принципам создания народной лирической песни, поэтической напевности стиха, приёмам стилизаций. 2. Проанализировать сюжетные поэмы, основанные на побывальщине, отметить их особенности и своеобразие. 3. Обозначить нравственную основу каторжной темы в произведениях автора.
Научная новизна определяется введением в исследовательский оборот нового или забытого поэтического материала, знаковых для дальневосточной литературы поэтических имён. Материалом анализа в широком смысле явились публикации общественно-литературного характера в общедемократической прессе, революционной, либеральной и интервентской печати. Привлекаются материалы фондов Государственного архива Приморского края (ГАПК), Государственного архива Хабаровского края (ГАХК), Российского государственного исторического архива Дальнего Востока (РГИА ДВ).
Работа представляет собой историко-литературное исследование с элементами междисциплинарного подхода. Основными методами стали биографический, традиционный описательный, сравнительно-исторический, типологический. Теоретико-методологическую основу составили концепции разных исследователей. Особенно необходимо отметить большую работу, проделанную в середине ХХ века советским литературоведом В.Г. Пузырёвым, который впервые рассмотрел творчество наиболее известных представителей партизанского направления в дальневосточной поэзии [1, с. 201-247]. Обнаружить упоминание имени поэта К. Рослого можно в работах, посвящённых развитию и становлению советской литературы в Сибири и на Дальнем Востоке России. В числе таких
региональных исследователей укажем В.П. Трушкина [2], Н.Е. Дворниченко [3], литератора и коллекционера А.В. Ревоненко [4].
В настоящее время полученные выводы могут активизироваться простимулированным анализом как феномена Гражданской войны в России в целом, так и специфике её бытования в регионах в частности. В дальневосточном крае берётся во внимание наличие на тот исторический период таких сложных общественно-политических и социокультурных условий, как революция, масштабная иностранная интервенция, белоэмиграция, средоточие творческой интеллигенции, фронтирность, ориентализм, межкультурные и межэтнические взаимодействия в литературе и др. В настоящее время обращение к периоду Гражданской войне и темам, тесно связанным с этим трагическим периодом истории, крайне перспективно. Особенно это касается вопросов постановки и актуализации традиционных духовных ценностей. Видится возможным применение результатов исследования в преподавании учебных дисциплин регионального блока. Практическая значимость работы связана с осмыслением духовных ценностей русского народа и положительного опыта их трансляции в военное время. Как справедливо отмечает Т.В. Краюшкина, осмысление известных сюжетов, мотивов и образов в соответствии с новыми запросами общества, а также активное внедрение в фольклорный фонд образцов нового словесного искусства стало тем механизмом, который способствовал закреплению в массовом сознании обновлённой системы духовно-нравственных ценностей [5; 6].
Дальневосточные архивы хранят немногочисленные из сохранившихся произведений поэта дальневосточных партизан, активного участника и героя Гражданской войны, одного из организаторов советской власти в Приморье, военкома 4-го Сучанского партотряда Приморья Константина Леонтьевича Рослого (1898-1926). Попытки обращения к жанрово-стилевому своеобразию творчества К.Л. Рослого, его некоторым стихам и песням уже были предприняты в предыдущих статьях [7, с. 150-177]. В тех работах нами рассматривалась биография автора, привлекались редкие воспоминания его соратников и друзей, обнаруженные на страницах дальневосточных газет, дружеские, а впоследствии и родственные связи с известной на Дальнем Востоке семьёй Матвеевых и её главы - Николая Петровича Матвеева-Амурского. Анализировалось исключение К. Рослого из Владивостокской мужской гимназии им. М.В. Сибирцевой за революционные стихи, рассматривалась его дальнейшая партизанская деятельность и конспиративная работа. Частично исследовались ранние стихи будущего поэта-командира, в которых он поднимал социально-политические темы, в большинстве
своём это были произведения, пронизанные мотивами несправедливости и угнетения.
Дальневосточный литературовед А.П. Георгиевский, одним из первых обратившийся к поэзии К. Рослого, в своём очерке «Искорки таланта: Заметки о поэтическом творчестве местного поэта К. Рослого» в ежемесячном журнале Дальневосточного краевого отделения народного образования «На культурном фронте», выходившем в 1928 году, отмечал, что по жанру К. Рослый был несомненный лирик. «Мелкие лирические произведения - песни, элегии, небольшие сатиры, гневные и возмущённые, - основные формы начинающего поэта [8, с. 89].
Любовная тема начинает звучать уже в ранних стихах поэта: «Весна» (1915), «Экспромт» (1915), «Песня» (1915). Чуть ли не большая часть стихов К. Рослого оказалась записанной поэтом «на память» в альбом девушки: «Не уймусь я думать думушки / О тебе, моей красавице, / Если б знала ты да ведала, / Как живётся с ними весело / С той поры, как я узнал тебя, / Не уходит с неба солнышко; / Шумный пир да только радости / Ночь сменили беспросветную» [1, с. 217]. «Эта тема разрастается в целый ряд песен, "запевов", "ожиданий", в которых юный поэт отдаёт дань своему разгоревшемуся чувству. Искренностью, кольцовской задушевностью и какой-то особенной нравственной чистотой, свойственной особенно людям, живущим простой жизнью, близкой к природе, что так согласно гармонизирует с крестьянским мировоззрение К.Л. Рослого, веет от всех этих стихов» [8, с. 88]. Хорошо зная Костю, будучи свидетелем частого пребывания юноши в матвеевском доме, контактов с его домочадчами, Н.Н. Матвеев-Бодрый, один из сыновей Николая Петровича, уточняет и личные детали из жизни будущего партизанского вожака. Он говорит об обстоятельствах появления подобной лирики: «В стихотворении "Ночь на устье р. Сучан" Костя воспевает девушку, которая в будущем, пока неясном и загадочном, должна взволновать его сердце... Немало строк написано им об этих чистых чувствах <...> в альбом девушки <...> это была Мария, младшая дочь Николая Петровича и Марии Даниловны. Рослый называл её невестой, когда сама "невеста", только что перестав играть в куклы, ещё была далека от понимания сложных лирических чувств в человеческих отношениях. Шатеночка, быстроглазая, живая и весёлая, Маруся говорила без умолку, заразительно смеялась, легко вступала в разговор со старшими. Жизнь била в ней через край» [9, с. 130]. В дальнейшем Мария станет женой поэта.
В предыдущих работах уже отмечалось, что в своём творчестве большинство партизанских поэтов, в том числе и К. Рослый, опирались на глубокие фольклорные истоки, песенность; для такой поэзии были характерны элементы стилизации, стремление говорить «под народную речь». У дальневосточного поэта основой для подобных поисков и экспериментов становились с любовью описываемые сёла среди гор сурового Сучана, неторопливые рассказы стариков на завалинках околицы, немудрящие забавы деревенских девушек и парней. С другой стороны, во многих своих проявлениях это была поэзия, идущая от традиций революционно-народнической лирики XIX века, и будущий поэт-партизан её активно усваивал.
Развивая первую мысль, отметим, что К. Рослый не только активно использует лирическую, обрядово-календарную поэзию, бытовавшую среди крестьян, как, например, в стихотворении «Золото дорожное» [7, с. 150-177]. Обращается поэт и к народной лирической песне. Примечательно в этом смысле произведение «Непонятый», по жанру представляющее небольшую сюжетную поэму или рассказ о несчастной любви. Думается, что этот текст, как и некоторые другие сохранившиеся на сегодняшний день лишь в архиве произведения К. Рослого, уместно привести значительными фрагментами.
Так, в этой поэме в духе народно-крестьянского повествования автор обращается к теме неразделённой любви молодого бедного парня Тихона к девушке-красавице: «Что ты, сердце, грусти полное, / Не даёшь никак заснуть? / Мает что-то непонятное, / И болит, и ноет грудь. / Сбились мысли, перепутались, / Запропал я, захирел, / А давно ли первый с удалью / И гулял, и песни пел? / Что за немочь приключилася? / Стал не по плечу кафтан, / Белый свет в очах туманится, / Не в пиру, а словно пьян» [10, с. 9]. На страницах владивостокского журнала «Приамурский кооператор» за 1917 год рословский герой - крестьянский поэт-песенник - продолжает раскрывать причины своих страданий, горестных сомнений и невесёлых дум: «Очи чёрные, опасные / Улыбнулися не раз. / Загляделся, знать, не вовремя, / Повстречал не в добрый час. / С толку сбили, отуманили. / Что начать, как жить теперь? / Трудно выйти в глубь таёжную, / Не идёт на травлю зверь» [10, с. 9]. Дальнейшее разворачивание сюжета включает случайную встречу Тихона с милой и разговор, ставший роковым. Эта беседа позволяет парню выговориться, признаться в своих искренних чувствах: «Ой, ты, участь безотрадная! / Эх, да вот она идёт! / Повстречались: "Здравствуй, милая, / Далеко ли Бог несёт? / Ишь, ведь пава ненаглядная, / Разрядилась хоть куда. / Сразу видно: зорьку ясную / Не измаяла нужда. / Слово есть к тебе, красавица, / Разгадай-ка да пойми, / Отчего пришлись так по сердцу / Очи жгучие твои. / Ведь как взглянуть - праздник - праздником, / Всё изменится как раз / И глядишь - не налюбуешься, / День покажется за час. / А как нет тебя - тошнёхонько, / Мочи нет, хоть в гроб ложись. / Камень на сердце навалится, / Сердце ноет, жисть не в жисть. / Так скажи-ка ты, мудрёная, / Растолкуй-ка, что со мной? / Может, есть такое снадобье, / Чтоб помочь беде лихой? / Что спешишь? Куда торопишься? / Дай хоть вволю поглядеть"» [10, с. 10].
Однако выстраиваемый диалог между парнем и его возлюбленной оканчивается отказом девушки, горделивым и надменным. Мотивировка в духе того
времена - явное социальное неравенство. Партия их невозможна: и по происхождению, и по материальному достатку: «"Полно сказки-то рассказывать, / Со-ловьём-то вешним петь. / Что ты, Тихон, аль пригрезилось? / Шутишь что ли ты со мной? / Береги ты эти присказки, / Береги их для другой. / Не с ума ли тебя спятило, / Ишь, чего ты захотел. / Для того ли меня батюшка / В соболь ласковый одел"» [10, с. 10]. Девушка жёстко и даже жестоко отвечает влюблённому в неё простолюдину. Надменность красавицы-павы и произошедший разговор душевно меняют парня-гармониста. Её холодность и издёвки «ломают» Тихона, подталкивают на страшное решение: «"Не заглядывай, счастливица, / Не раскидывай умом: / Не ровен час - хвастать нечего / Лихо нажитым добром". / И побрёл, поник головушкой / И кудрями не тряхнул, / Только слышно было девице: / Тяжело не раз вздохнул. / За село глухой околицей / Путь-дорогу он держал. / Оглянулась, что-то молвила, / Только парень не слыхал.» [10, с. 10].
Отвергнутый и непонятый, Тихон ищет свою смерть в тайге и находит - в поединке с лесным властителем: «Нет, не слышно разудалого. / Девки тужат о былом, / Опустела хатка малая / На отшибе за селом. / О вечер гармонь-задор-ница / Не заводит хоровод; / Всех, что холодом обвеяло, / Призадумался народ» [10, с. 10]. Односельчане, потеряв своего разудалого парня-гармониста, начинают волноваться и предвидеть нехорошее: «Где ты, что с тобой, детинушка, / Не медведь ли придушил? / Страшновато, вещь понятная, / Да ведь парень этим мил. / Вот и в колокол ударили, - / Поп-Владыка разрешил. / Всем селом весь лес встревожили, / Чтобы леший отпустил» [10, с. 10]. Как хорошо заметно, приближенность к народной речи в своём произведении К. Рослый подчёркивает закономерным использованием устаревшей деревенской лексики, в том числе бытовой и охотничье-промысловой: тароватый, сырой бор, детинушка, кручина, околица, зорька, хатка, буйна головушка, разудалый, рогатина. Просторечные слова вроде «задорницы», «загагайкали», «захирел», «приключилася», «улыбнулися», «ста-лося», «тохнёшенько», «жисть», «не слыхал», «с ума спятило», «бесшабашный» и др. работают на усиление этого эффекта. Привлечение же в текст высокой, торжественной лексики задаёт тон произведению, подчёркивает значимость человеческого чувства, любовного отношения Тихона к своей избраннице: пава, очи, молвил.
Находят бесшабашного детинушку деревенские жители далеко от жилья, в глухой тайге, где властвуют звери: «И пошли, и загагайкали, / Вёрст с десяток отошли / Да случайно только к вечеру / Запропавшего нашли. / Под оврагом он с дубиною / Весь истерзанный лежал, / И медведь с разбитым черепом / Тут же кровью истекал. / Без рогатины, как видится, / На косматого набрёл, / И медведь, так право, на диво, / А далёко не ушел. / Эх, ты, удаль бесшабашная, / Что ты сделал над собой? / С чем ты выйти-то отважился? / С кем держал неравный бой?» [10, с. 11].
Однако и девушка-красавица после трагических событий не обретает счастья. Пренебрегшая страстной, искренней любовью Тихона, она становится как будто обречённой, её будто сглазили и отговорили от земных радостей. После смерти Тихона печаль и тоска точат её душу, она отказывается выходить замуж за других, сохнет и страдает. И в конечном счёте её исход предначертан, очевиден: «Что же сталося с красавицей? / Закручинилась совсем: / Сторонилась всех да пряталась, / Не вела бесед ни с кем; / Были свахи тароватые, - / Всем отказывал отец, / И молились, что ни делали, / Нет, не сжалился Творец» [10, с. 11]. Парень погибает сам, но и лишает жизненной силы свою возлюбленную. Будто бы сбываются чёрные предсказания и проклятия, за которые его покарал Господь. Возможно, смерть Тихона была неслучайной, предписанной свыше - за колдовство и наведение порчи, о чём читатель узнаёт и над чем задумывается уже в самом финале: «Знать, сбылись слова детинушки. / Не колдун ли парень был? / Не затем ли буйну голову / Во сыром бору сложил?» [10, с. 11]. Такими словами завершается поэма дальневосточного автора.
Часто в лучших своих образцах партизанская поэзия опиралась на фольклор того времени, не только на частушку и песню, пословицу и поговорку, но и на песню-плач, а также рассказ, побывальщину. Второе представляет собой быль или устный народный рассказ о действительном происшествии, случившемся, пережитом. В таком стиле, на наш взгляд, создана миниатюрная поэма К. Рослого «Неотпетый». Как и «Непонятый», поэма «Неотпетый» повествует о несчастной любви. На наш взгляд, эти два произведения можно рассматривать как своеобразную авторскую дилогию, почерпнутую из реальной, окружавшей поэта жизни: «"Ну, прости, прощай, красавица, / В дальний путь благослови, / Не кручинься же, печальница, / Да смотри - не разлюби. / На чужой ли на сторонушке / Я казной поразживусь, / Лишь здоровья бы Ерёмушке, / А что знаю - потружусь! / Ну, не плачь, уймись же, лапушка, / Полно, золотце, рыдать: / Неравно узнает матушка, / Брось же сердце надрывать!" / Так за той ли, за долиною / При дороге столбовой / Расставался с Катериною / Парень раннею порой. / Ещё раз с тоской кручинною / Её обнял, крепко сжал / И, как песней соловьиною, / Верной клятвой утешал. / И пошёл сторонкой дальнею / От родных своих полей / Добывать фату венчальную / Для красавицы своей» [11, с. 6-7].
Герои этой рассказанной истории - юноша и девушка, которые живут в одной среде, в отличие от героев первой поэмы, молодые люди социально равны, но их браку препятствуют нужда и лишения. У Катерины нет приданого. Невозможность быть вместе для влюблённых обусловлена установленными в те времена жёсткими порядками. Отправившегося в город заработать на свадьбу и «фату венчальную» крестьянина-бедняка по возвращении ждёт горькая но-
вость - его возлюбленная от нужды и горя умирает в цвете лет. Невеста не дожи-даётся своего жениха: «Вот осталась одинокая / Под берёзой вековой: / Трудно дышит грудь высокая, / Тяжело душе больной. / Долго, долго безутешная / Вдаль глядела меж полей... / Постояла бы сердечная / Да нет времячка у ней. / Иссушили слёзы бедную, / Что-то жжёт её, томит, / Часто в ноченьку беззвёздную / От тяжёлых дум не спит: / То ей гроб, то саван грезится, / То в объятьях вновь она. / Не поймёт, никак не верится. / Что за причта? Чем больна?» [11, с. 7]. Точно воспроизводятся К. Рослым в произведении особенности любовных песен: текст не отделяется от напева, образы природы сопровождают героя и его трагическую неудавшуюся любовь («песнь соловьиная», «ноченька беззвёздная», «дол широкий», берёзонька придорожная» и т. д.). Развиваются мотивы разлуки с милым, уезжающим в «дальний путь», тяжёлой девичьей думы и работы на «неприманчивой полосыньке», потускневшего колечка, как знака, предвещающего беду. Преобладает трёхударный стих [1, с. 216]. «Бьёт, колышет грудь сердечушко, / Сердце ноет и болит, / Потускнело и колечушко - / Прежним жаром не горит. / Полоса ль моя, полосынька, / Не приманчив твой наряд! / Приосеклась с горя косынька, / Коса русая до пят; / Серп из рук усталых валится, - / Сон ли снится, -не поймёт. / Что-то думает, печалится, / Вдаль глядит, кого-то ждёт» [11, с. 7-8].
Перед смертью Катерина получает письмо от милого с рассказами о его городском житье-бытье. Несмотря на сложности и тяготы («чашу горя полную выпил»), жених всё-таки смог заработать и скопить денег купить обручальные кольца: «С той поры, с разлуки памятной / Девять месяцев прошло. / Вдруг письмо из Белокаменной / Ей в предсмертный час пришло. / Между ласками с поклонами / Про житьё своё писал; / Как там чай всегда с лимонами / Люди пьют а он видал; / Что и кольца обручальные / Два серебряных купил, / И на свечи на венчальные / Посбе-рёг посколотил; / Как с краями чашу полную - / Чашу горя выпил он; / Как нередко в ночь безмолвную / Не берёт в раздумье сон» [11, с. 7-8]. Нетрудно заметить, что подобные побывальщины, как удивительные и колоритные рассказы, основанные на реальных событиях, отображают живую русскую простонародную речь.
С образом жениха в произведении связаны мотивы тоски, горести на чужбине, парень скучает и мечтает побыстрее обнять свою Катюшу, «с лаской в очи заглянуть»: «Как при встрече к сердцу верному / Он прижмёт её опять; / Как тоскливо ему бедному / На чужбине горевать. / Не пришлось сердечком бедному / Близ Катюши отдохнуть, / Всё поведать неизменному / С лаской в очи заглянуть» [11, с. 8]. Однако судьба распоряжается иначе, его невеста Катюша «в цвете лет, что воск растаяла - / Богу душу отдала, / Не поведав горя лютого, / С тайной грустью в гроб сошла» [11, с. 8].
В «Неотпетом» К. Рослый строго следует структуре лирической песни: описываются прощание парня с «любушкой-сударушкой», сторонка дальняя и безнадежные поиски счастья, смерть любимой, а затем и «добра молодца» возле её могилы. Участь крестьянского парня, вернувшегося в деревню с деньгами и надеждами, но не заставшего в живых свою Катерину, печальна. Он накладывает на себя руки, совершает смертный грех - самоубийство. Этот факт и задаёт трагический тон, даёт название всей поэме - неотпетый: «Воротился. Всех сторонится, / На красавиц не глядит, / А бывало - всем поклонится, / Всех словечком наградит. / Хороводов не заваживал, / Всё грустил да горевал, / На могилку часто хаживал, / Где высокий крест стоял. / Нет, тоска не унимается! / Тяжело без друга жить. / Парень сохнет, парень мается / И не может позабыть. / Вот в беду его вмешалася / При дороге при большой / Та берёза, где расталася / Катя прошлою весной. / Где немало слёз украдкою / При разлуке пролила, / Где не раз с надеждой сладкою / Друга милого ждала» [11, с. 8-9].
Хорошо известно, что в православной традиции, когда умирает верующий человек, его необходимо отпеть. Отпевание является одним из важных обрядов погребения и заботы о спасении души. Оно напутствует усопшую душу на переход в мир иной. Свершаемым заупокойным богослужебным чином Церковь провожает в вечную жизнь преставившегося от временного жития своего члена, молитвенно ходатайствуя о нём, испрашивая у Бога прощения его грехов и дарования ему упокоения в Небесном Царстве [12]. Вот и по установленным традициями правилам рословского самоубийцу не отпевают и хоронят отдельно, не на общем кладбище или погосте, а в стороне: «В тот же день, в Николу вешнего / Сняли парня из петли / И без проводов, как грешного, / В поле дальнее свезли. / Между двух дорог под ивами, / Где залёг широкий дол, / На просторе между нивами / Он приют себе нашёл» [11, с. 8-9]. Отпевание является ритуалом, который помогает душе человека пройти через мытарства и искушения, обрести дорогу к Богу. Считается, что если умершего не отпеть, то его душа не найдёт успокоения, будет блуждать и беспокоить живущих. Вот и душа неотпетого крестьянского парня из поэмы К. Рослого обречена, согласно традиционным религиозным представлениям, она не получит блаженства и не сможет воскреснуть.
Особенно резонансным в годы революции и начавшейся Гражданской войны стало стихотворение К. Рослого «Варнак». Впервые произведение опубликовал владивостокский журнал «Великий океан» за 1917 год, в пору редакторства там В. Матвеева-Марта. Вернувшись из столицы на Дальний Восток, известный поэт-футурист Венедикт Март уже в 1917 году во Владивостоке редактирует журнал «Глашатай», а в октябре 1917 ввиду отъезда редактора журнала «Приамурский кооператор» В.И. Закандина выпуск и этого журнала был возложен на Марта. В 1917-1919 гг. вместе с отцом Николаем Петровичем Матвеевым-Амурским и братом Николаем Матвеевым-Бодрым Венедикт Николаевич становится одним из редакторов журнала «Великий океан».
Надо полагать, что стихотворение «Варнак» сразу поставило молодого поэта К. Рослого в ряд с лучшими литераторами Владивостока того времени. «Партизаны рассказывали, что на привалах между боями они просили юношу почитать стихи, и тогда Костя из красного кисета извлекал щепотку махорки, закуривал и декламировал "Варнака". Все, затаив дыхание, слушали» [13]. Приведём ещё ряд воспоминаний о чтении поэтом-партизаном поэтических произведений. «Написанная им (К. Рослым - Е.К) "Ода о партизанах" не раз с затаённым вниманием прослушивалась в его неподражаемой декламации. Читал вдохновенно, с большим чувством», - писали Н. Ильюхов и М. Титов в своей книге «Партизанское движение в Приморье. 1918-1920» [14, с. 90]. Ещё один бывший партизан, Иван Петрович Самусенко, вспоминал следующее: «Последняя моя встреча с Костей Рослым была зимой 1921 г в партизанской зимовке на речушке восточнее села Фроловки, в живописном нагромождении отрогов Сихотэ-Алиньского перевала. Нас было человек пятнадцать. Здесь находились партизанские командиры и политработники Солоненко, Серов, Романов, Забора и другие. Горячо обсуждалась неудача партизанского наступления под деревней Николаевкой. У всех было подавленное настроение. Далеко за полночь мы попросили Костю Рослого прочитать "Двенадцать" Александра Блока. Он знал массу стихов наизусть и читал их охотно. После "Двенадцати" Костя читал свои стихи с не меньшим вдохновением» [15].
Устаревшим словом «варнак» в Х1Х-ХХ вв. в уральских и сибирских областях именовали каторжанина или острожника, беглого каторжника, беглого заключённого. Споря о происхождении слова, предполагают, что слово «варнак» может происходить от существовавшего в былое время обычая клеймить разбойников, преступников, убийц, воров буквами «ВРНК». Расшифровка страшных букв означала следующее: «Вор Разбойник Наказан Кнутом». Этой версии происхождения слова «варнак», например, придерживается историк и публицист И. Подшивалов в книге «Анархия в Сибири» [16]. Поскольку позорная отметина «ВРНК» становилась пожизненным клеймом, то беглых преступников было легко обнаружить. Варнакам было очень трудно прожить в суровых условиях тайги, поэтому путь их всегда проходил рядом с деревнями, посёлками, где они совершали разбойные нападения. Чтобы обезопасить себя и свести к минимуму грабежи, жители деревень каждый вечер клали на специально прибитую к дому деревянную полку ломоть хлеба. Тем самым, пробираясь ночью, беглый преступник мог беспрепятственно утолить постоянно мучавший его голод. В третьем номере журнала «Уральский следопыт» за 1960 год в разделе «Следопыты сообщают» обнаруживается заметка X. Колина, который приводит слова одной местной старухи с объяснениями, кто такие варнаки: «Раньше беглых так называли, которые с каторги али с уфалейских заводов бежали по нашим михайловским лесам. На людях им показываться не след: стражники живо изловят. Так они по ночам шли. Ну, и варначили. Брали, что под руку попадёт. Сперва, конечно, еду, какая ни на есть. Мать сказывала, раньше-то у ворот приступочек ладили, полочку вроде. К ночи на неё хлеб клали, картошку, луковку, соли щепотку. Для варнаков. Варнак тоже человек. Может, и не виноват совсем. Были такие-то: ни за что ни про что в Сибирь закатывали их. Бежит варнак домой. А там жена, ребятишки мал мала меньше голодные. Кто его в дороге накормит, кто пожалеет? А жалел его простой деревенский народ. Это слово - памятник тяжёлого прошлого, след гнусного насилия над человеком» [17, c 29].
Стихотворение К. Рослого «Варнак», написанное во Владивостоке в 1917 году, тоже сюжетное, оно было навеяно фактом, взятым непосредственно из действительности. Лирический герой в дороге встречается с измождённым оборванным стариком-бродягой. Присели в тени под дубком, и тут началась исповедь старика. Он поведал, что от нужды пошёл в город на заработки. В пути встретился с полупьяной артелью, та затеяла драку с ним. Сильный деревенский парень не дал себя в обиду. За это угодил на каторгу.
Отметим, что в хабаровскую Антологию поэзии Дальнего Востока (1967) стихотворение «Варнак» вошло в сокращённом виде и с некоторыми ошибками, поэтому используем возможность привести полный авторский текст, скопированный из журнала «Великий океан». Конволюты журнала хранятся во Владивостоке в фондах Государственного архива Приморского края. «Не присесть ли нам? Эк, я умаялся, / Хорошо под дубом отдохнуть! / Эх ты, старость, измятая, горькая! / Стал не в силу и шуточный путь. / Вот и сели, - так будет способнее. / Глянь-ка: рожь-то зелёная, льны! / Да, давно уж, давно из-за каторги / Не видал я родной стороны. / "Расскажи, не обидься нескромностью, / Как попал ты на каторгу, дед. / За Любашу иль ночь придорожную, / За угар ли хмельной?" - "«Э-эх, нет. / Не красавицы жизнь обездолили, / Отродясь в кабаке не бывал. / В непроглядную ночь молчаливую / При дороге с ножом не стоял. / Всё наследство - лишь сила отцовская / Довела до тюремных цепей / И прошла моя жизнь одинокая / Вдалеке, в стороне от людей. / И случись же такая оказия: / Шёл я в город дорогой большой. / Вдруг навстречу артель полупьяная, / И затеяла драку со мной"» [18, с. 10-11].
К. Рослый рисует образ беглого ссыльного. Принято считать, что тема политкаторжан всегда волновала молодого дальневосточного поэта. Костя неоднократно сам видел беглецов с сахалинской каторги, которых отец прятал в родном доме. «Леонтий Артёмович Рослый скрывал многих из них от преследований либо у себя в хате, либо далеко в горах, где он специально для этого даже построил зимовье. Костя сердцем сжился с этой темой, с образом каторжанина, и поэтому стихотворение "Варнак" написано с большим настроением» [15]. «Не
любил я просить да упрашивать, / Кулаком-то грозить да пугать, / А давай полегоньку, как водится, / То того, то другого щелкать. / Вижу: дело то плохо не чувствуют, / Обступили, готовы убить. / Так и метят, и ладят, анафемы, / По виску да под сердце хватить. / Что ж, подумал, ведь дело-то правое. / Эх, была, не была, проучу! / Скинул шапку, армяк, приосанился / И гляжу я на них, и молчу. / Вдруг по шее дубиной заехали, / Не стерпел я, рванулся вперёд / И давай же лупить да накладывать, / И кричу им: "Держись же, народ!" / Разошёлся да всласть не натешился: / Слышу - выстрел и руку щемит, / Повернулся, как двинул в едалово! / Глянул - пристав! Упал и кричит. / Вот тогда-то я только очухался, / Вижу тройку, узнал ямщика. / Из руки-то хоть пулю и вынули, / Да не гнётся и сохнет рука. / Насчитали немало убитыми, / Да за них-то Господь бы простил, / Так зачем, вишь, его благородию / Зубы вышиб да нос своротил! / Схоронили живьём - постарали-ся. / В понадземном гробу под замком. / Там и сгнил бы, угрюмым кандальщиком, / Окрещённый цепным варнаком» [18, с. 11].
Дальневосточный автор обращается к суровой действительности тех времён. Многие из тех, кто томился в царских казематах, не дождались освобождения. «Далеко не все из тех, что вышли на волю, могли вздохнуть полной грудью, долгие годы неволи обокрали жизнь, надломили душу. Так случилось и с рослов-ским Варнаком» [9, с. 135]. «Да заплакала дверь заповедная, / Распахнулась в вольготные дни, / Засмеялася воля победная: / "Выходи, от цепей отдохни!" / Но куда я, батрак изувеченный, / Но кому я теперь покажусь?! / Христа ради? Нет, трудно. Не вымолвить. / На тяжёлый же труд не гожусь. / Всю повыпили кровь неспокойную / Каторжанский майдан да тоска, / Извели силу-мощь неуёмную / Рудники, да кнуты, да тайга» [18, с. 11].
По нашему мнению, повлиять на написание подобного произведения молодого поэта могло подтолкнуть не только увиденное и прочувствованное в своей семье - Рослых. Весьма существенно учитывать и идеи главы семьи Матвеевых - Николая Петровича, который оказал значительное влияние на революционно настроенного юношу. Человек весьма прогрессивных взглядов, Николай Петрович Матвеев-Амурский принимал у себя в доме многих передовых представителей русской интеллигенции, революционеров и эмигрантов. В конце XIX - начале XX веков его дом во Владивостоке по адресу - Абреков-ская, 9 был в буквальном смысле одним из культурных центров города. Здесь бывали ссыльные и политкаторжане, бунтари и народовольцы, сосланные за неблагонадёжность или вернувшиеся с сахалинской каторги и осевшие во Владивостоке. Среди таких бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев обнаруживаются хорошо известные имена: Л.Я. Штернберг, ГВ. Госткевич, Б.О. Пилсудский, Н.В. Кирилов, В.А. Поссе, шлиссельбуржцы Н.А. Морозов и Л.А. Волкенштейн, отец Д. Xармса И.П. Ювачёв (Миролюбов) [19, с. 170-180]. Бывшие заключённые в гостях у известного общественного деятеля Владивостока были обычным явлением. По свидетельству писателя Павла Далецкого, в доме Матвеевых на Абре-ковской «скрывались многие революционеры, жившие по подпольным паспортам» [20, с. 2]. В своём очерке 1959 года автор романа «На сопках Маньчжурии» указывает, что во время интервенции у Н.Н. Матвеева-Амурского находили тайный приют участники Гражданской войны на Дальнем Востоке, борцы за советскую власть: двоюродный брат писателя А. Фадеева Всеволод Сибирцев, член Приморского областного совета крестьянских депутатов, член Владивостокского комитета Партии социалистов-революционеров, член РКП(б) и участник установления советской власти на Чукотке Михаил Мандриков. Оба бежали из концлагеря. «В доме Матвеева-Амурского была большевистская явка» [20, с. 2].
Чрезвычайно популярной в самом начале 1920-х гг становится «Партизанская песня», принадлежащая перу К. Рослого. Песня прославилась под более известным названием - «В стране под Ольгою гонимой (По Сучанскому району)» (1919/1922). По замечанию А.П. Георгиевского, текст этой песни появился в 1922 году как переделка из старой песни [21, с. 92]. Пелась она на мотив «Шумел, горел» [22; 23, с. 25-26]. Героическое начало в произведении соединялось с подлинным трагизмом. Песня рассказывает о гибели простой крестьянской семьи от рук японских интервентов: «В стране, под Ольгою гонимой / Жила родная там семья, / Отец мой, пахарь, был любимый, / Работал вместе с ним и я. / Японцев злое ополченье / Напало вдруг на нас кругом, / Огонь пожрал наше селенье, / И всё живое замерло.» [21, с. 92; 22, с. 242-243]. На наш взгляд, и само это произведение, и история его создания заслуживают особого разговора.
Библиографический список
Весной 1920 года К. Рослый был направлен в Шкотово, где его застал японский переворот, произошедший во Владивостоке в ночь с 4 на 5 апреля 1920 года. С этого момента начинается второй этап партизанской борьбы на Дальнем Востоке, и большая роль в борьбе с интервентами принадлежала молодёжи. В 1920 году поэт вступает в члены РКП(б), становится одним из первых организаторов комсомола на Сучане. И.П. Самусенко вспоминал: «Сдержан, скромен. Глаза синие, умные. Говорит бархатистым баском. С первого же знакомства Костя располагает к себе» [9, с. 138]. Несмотря на то, что «не было в Партизанской долине деревни, где бы ни знали К. Рослого; везде его называли тепло и ласково - Костя» [15], все попытки выследить или поймать партизанского вожака не имели успеха. «Интервенты и белогвардейцы устраивали за ним охоту, хотели заполучить его живым, а потом публично, зверски расправиться. Японцы обещали за его голову много-много иен...» [9, с. 149]. Соратник Кости, бывший крестьянин Поликарп Колесников, вспоминает: «4-5 апреля в 1920 г. я вместе с Константином был в Шкотово в жутком плену. Немало партизан было убито и ранено. Костя иногда коротал часы, забравшись куда-нибудь в угол, и на коленках на обрезках бумаги писал стихи. Японцы усиленно искали партизанского поэта. За выдачу его обещали большие деньги» [13]. Во время пыток во Владивостокской тюрьме Поликарпа Колесникова били, и офицер шумел: «Ты, стервец, держишь связь с Рослым». Бывший партизан С. Дубоделов, тоже побывавший в плену в Шкотово, рассказывает, что белогвардейский полковник заявил, обращаясь к партизанам, что тот, кто выдаст Рослого, будет на воле. Но партизаны упорно молчали и не выдали своего поэта [13].
Добавим, что в 1921 году К. Рослый был избран ответственным секретарём районного комитета РКСМ и назначен военкомом в один из отрядов, который громил каппелевцев, стоявших в селе Владимиро-Александровском. В крае ещё продолжается Гражданская война, а Константин Леонтьевич во второй половине 1922 года в должности помощника уполномоченного облнарревкома по Су-чанскому району налаживает административные и хозяйственные организации. Н.Н. Матвеев-Бодрый в очерке, посвящённом другу и родственнику, также отмечал: «Поборник широкого просвещения народных масс, он проявлял немало забот о восстановлении школ в районах, хлопотал о денежных суммах на их ремонт, регулировал и сам производил выдачу зарплаты учителям, содействовал их скорейшей демобилизации из партизанских отрядов» [9, с. 151]. 24 августа 1922 года Ольгинская районная избирательная комиссия по выборам в народное собрание ДВР извещала, что сучанцы избрали К. Рослого членом Народного собрания ДВР.
Таким образом, на примере сохранившихся до наших дней произведений К. Рослого можно сделать вывод, что жанровые поиски поэта и партизанского вожака, с одной стороны, конечно, отразили дух времени. Несмотря на идеоло-гичность некоторых произведений, нельзя не согласиться с авторами «Истории русской литературы Сибири», что «революционная поэзии тех лет - замечательный исторический памятник эпохи, созданный самим народом. Она сыграла огромную роль в становлении советской поэзии, в рождении литературы социалистического реализма» [24, с. 33].
Идейно-стилевое наполнение поэзии коренного приморца К. Рослого было обусловлено рамками общепринятых задач создания искусства нового мира, когда тяжёлое время и жестокие события требовали духовной мобилизации, максимального проявления гражданской активности, служения стране и людям, защиты земляков. Поэт и командир, как и многие его соратники, жил, работал, писал во благо становления и укрепления советской власти у берегов Тихого океана. Глубокая фольклорная основа поэзии К. Рослого, усиленная народно-революционной тенденцией, лиричность и напевность его стиха сочетались с обличением социальной несправедливости общества, которые порождали гнёт, нужду, неравенство людей. Патриот своей страны, отдавший силы и жизнь за прекрасное будущее Родины, он хотел видеть её счастливой.
Закономерно в связи с вышесказанным сделать промежуточный вывод, что рассмотренные в предыдущих статьях поэтические жанры в творчестве К. Рослого и охарактеризованный в данной статье жанр сюжетной поэмы, а также мотивы и образы в реализации каторжной темы выводят дальневосточного автора за рамки региональной литературы в большую русскую поэзию.
1. Пузырёв В.Г Партизанские поэты Дальнего Востока. Учёные записки Мелекесского государственного педагогического института. Мелекесс, 1963; Т. III: 201-247.
2. Трушкин В.П. Из пламени и света. Гражданская война и литература Сибири. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1976.
3. Дворниченко Н.Е. Вчера и сегодня забайкальской литературы: статьи, очерки, портреты. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1982.
4. Ревоненко А.В. Трубачи на заре. Партизанская поэзия периода Гражданской войны на Дальнем Востоке (1917-1922). Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1972.
5. Краюшкина Т.В. Песенный фольклор Сибири и Дальнего Востока периода Гражданской войны: сквозь призму традиционных и новых ценностей: монография. Владивосток: ИИАЭ ДВО РАН, 2022.
6. Краюшкина Т.В. К вопросу об эволюции духовных ценностей в период Гражданской войны (на примере ценностей красного движения в песенном фольклоре Сибири и Дальнего Востока). Известия Восточного института. 2023; Т. 57, № 1: 72-83.
7. Кириллова Е.О. Поэт Сучанской долины К. Рослый: дальневосточная поэзия на службе новой идеологии. Россия и АТР. 2023; № 4: 150-177.
8. Георгиевский А.П. Искорки таланта: заметки о поэтическом творчестве местного поэта К. Рослого. На культурном фронте: ежемесячный журнал Дальневосточного краевого отделения народного образования. Хабаровск; Владивосток: Книжное дело, 1928; № 8: 87-90.
9. Матвеев-Бодрый Н.Н. Поэт-партизан Костя Рослый. Тихий океан: литературно-художественный альманах. Владивосток, 1959; № 1 (25): 125-162.
10. Рослый К.Л. Непонятый. Приамурский кооператор: двухнедельный журнал, специальное издание Союза Приамурских кооперативов. Владивосток, 1917; № 10: 9-11. Государственный архив Приморского края (ГАПК). Здесь и далее при цитировании текстов (в том числе поэтических произведений), взятых со страниц дальневосточных газет и журналов, которые хранятся в архивах, сохраняются орфография и пунктуация источника.
11. Рослый К.Л. Неотпетый. Приамурский кооператор: двухнедельный журнал, специвльное издание Союза Приамурских кооперативов. 1917; № 11: 6-9. Государственный архив Приморского края (ГАПК).
12. Отпевание. Азбука веры: портал. Available at: https://azbyka.ru/otpevanie
13. Организация исследовательской деятельности учащихся по краеведению» на примере темы «Гражданская война в Приморье»»: материалы семинара. Составители Н.Н. Котова, Л.В. Жандарова. Available at: https://psihdocs.ru/seminara-organizaciya-issledovateleskoj-deyatelenosti-uchashih.html
14. Ильюхов Н., Титов М. Партизанское движение в Приморье. 1918-1920. Ленинград: Прибой, 1928 (Типо-лит. «Вестник Ленинградского Облисполкома»).
15. Котенок П., Шиманский И. Поэт-партизан (очерк). Находкинский рабочий. Находка, 1988; № 119-121; 126-127.
16. Подшивалов И.Ю. Анархия в Сибири: сборник статей. Москва: Common place, 2015.
17. Колин X. Следопыты сообщают. Страшные буквы. Уральский следопыт. 1960; № 3: 29. Available at: https://uralstalker.com/uarch/us/1960/03/28/
18. Рослый К.Л. Варнак. Великий океан: ежемесячный общественно-экономический кооперативный журнал, изд. Союзом Приамурских кооперативов. (Бывший «Приамурский кооператор»). Владивосток, 1917; № 1-12: 10-11. Государственный архив Приморского края (ГАПК).
19. Кириллова Е.О. «Переночуем во Владивостоке - одном из дивных тупиков Руси»: вклад семьи Матвеевых в формировании культуры Тихоокеанской России. Литература и культура Дальнего Востока, Сибири и Восточного зарубежья. Проблемы межкультурной коммуникации: статьи участников VI Всероссийской научно-практической конференции с международным участием. Владивосток: Дальневосточный федеральный университет, 2016: 170-180.
20. Далецкий П. Листки из блокнота. I. Дом на Абрекской. Красное знамя. Владивосток, 1959; 18 декабря: 2.
21. Георгиевский А.П. Русские на Дальнем Востоке. Фольклорно-диалектологический очерк. Владивосток: Дальневосточный государственный университет, 1929; Выпуск 4: Фольклор Приморья.
22. Героическая поэзия Гражданской войны в Сибири. Составитель Л.Е. Элиасов. Новосибирск: Наука, 1982.
23. Рослый К.Л. В стране под Ольгою гонимой. На рубеже: дальневосточный литературно-художественный и общественно-политический альманах. Хабаровск. 1936; № 4: 25-26.
24. Постнов Ю.С., Трушкин В.П., Элиасов Л.Е. и др. Литературная жизнь в годы Гражданской войны. История русской литературы Сибири: в 2 т. Новосибирск, 1974; Т. 2, Выпуск 1: 19-73.
References
1. Puzyrev V.G. Partizanskie po'ety Dal'nego Vostoka. UchenyezapiskiMelekesskogo gosudarstvennogopedagogicheskogoinstituía. Melekess, 1963; T. III: 201-247.
2. Trushkin V.P. Iz plameni i sveta. Grazhdanskaya vojna i literatura Sibiri. Irkutsk: Vostochno-Sibirskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1976.
3. Dvornichenko N.E. Vchera isegodnya zabajkal'skoj literatury: stat'i, ocherki, portrety. Irkutsk: Vostochno-Sibirskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1982.
4. Revonenko A.V. Trubachi na zare. Partizanskaya po'eziya perioda Grazhdanskoj vojny na Dal'nem Vostoke (1917-1922). Habarovsk: Habarovskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1972.
5. Krayushkina T.V. Pesennyj fol'klor Sibiri i Dal'nego Vostoka perioda Grazhdanskoj vojny: skvoz'prizmu tradicionnyh i novyh cennostej: monografiya. Vladivostok: IIA'E DVO RAN, 2022.
6. Krayushkina T.V. K voprosu ob 'evolyucii duhovnyh cennostej v period Grazhdanskoj vojny (na primere cennostej krasnogo dvizheniya v pesennom fol'klore Sibiri i Dal'nego Vostoka). Izvestiya Vostochnogo instituta. 2023; T. 57, № 1: 72-83.
7. Kirillova E.O. Po'et Suchanskoj doliny K. Roslyj: dal'nevostochnaya po'eziya na sluzhbe novoj ideologii. Rossiya i ATR. 2023; № 4: 150-177.
8. Georgievskij A.P. Iskorki talanta: zametki o po'eticheskom tvorchestve mestnogo po'eta K. Roslogo. Na kul'turnom fronte: ezhemesyachnyj zhurnal Dal'nevostochnogo kraevogo otdeleniya narodnogo obrazovaniya. Habarovsk; Vladivostok: Knizhnoe delo, 1928; № 8: 87-90.
9. Matveev-Bodryj N.N. Po'et-partizan Kostya Roslyj. Tihij okean: literaturno-hudozhestvennyj al'manah. Vladivostok, 1959; № 1 (25): 125-162.
10. Roslyj K.L. Neponyatyj. Priamurskij kooperator: dvuhnedel'nyj zhurnal, special'noe izdanie Soyuza Priamurskih kooperativov. Vladivostok, 1917; № 10: 9-11. Gosudarstvennyj arhiv Primorskogo kraya (GAPK). Zdes' i dalee pri citirovanii tekstov (v tom chisle po'eticheskih proizvedenij), vzyatyh so stranic dal'nevostochnyh gazet i zhurnalov, kotorye hranyatsya v arhivah, sohranyayutsya orfografiya i punktuaciya istochnika.
11. Roslyj K.L. Neotpetyj. Priamurskij kooperator: dvuhnedel'nyj zhurnal, specivl'noe izdanie Soyuza Priamurskih kooperativov. 1917; № 11: 6-9. Gosudarstvennyj arhiv Primorskogo kraya (GAPK).
12. Otpevanie. Azbuka very: portal. Available at: ttps://azbyka.ru/otpevanie
13. Organizaciya issledovatel'skoj deyatel'nosti uchaschihsya po kraevedeniyu» na primere temy «Grazhdanskaya vojna v Primor'e»»: materialy seminara. Sostaviteli N.N. Kotova, L.V. Zhandarova. Available at: https://psihdocs.ru/seminara-organizaciya-issledovateleskoj-deyatelenosti-uchashih.html
14. Il'yuhov N., Titov M. Partizanskoe dvizhenie v Primor'e. 1918-1920. Leningrad: Priboj, 1928 (Tipo-lit. «Vestnik Leningradskogo Oblispolkoma»).
15. Kotenok P., Shimanskij I. Po'et-partizan (ocherk). Nahodkinskijrabochij. Nahodka, 1988; № 119-121; 126-127.
16. Podshivalov I.Yu. Anarhiya v Sibiri: sbornik statej. Moskva: Common place, 2015.
17. Kolin X. Sledopyty soobschayut. Strashnye bukvy. Ural'skij sledopyt. 1960; № 3: 29. Available at: https://uralstalker.com/uarch/us/1960/03/28/
18. Roslyj K.L. Varnak. Velikij okean: ezhemesyachnyj obschestvenno-'ekonomicheskij kooperativnyj zhurnal, izd. Soyuzom Priamurskih kooperativov. (Byvshij «Priamurskij kooperator»). Vladivostok, 1917; № 1-12: 10-11. Gosudarstvennyj arhiv Primorskogo kraya (GAPK).
19. Kirillova E.O. «Perenochuem vo Vladivostoke - odnom iz divnyh tupikov Rusi»: vklad sem'i Matveevyh v formirovanii kul'tury Tihookeanskoj Rossii. Literatura i kul'tura Dal'nego Vostoka, Sibiri i Vostochnogo zarubezh'ya. Problemy mezhkul'turnoj kommunikacii: stat'i uchastnikov VI Vserossijskoj nauchno-prakticheskoj konferencii s mezhdunarodnym uchastiem. Vladivostok: Dal'nevostochnyj federal'nyj universitet, 2016: 170-180.
20. Daleckij P. Listki iz bloknota. I. Dom na Abrekskoj. Krasnoe znamya. Vladivostok, 1959; 18 dekabrya: 2.
21. Georgievskij A.P. Russkie na Dal'nem Vostoke. Fol'klorno-dialektologicheskij ocherk. Vladivostok: Dal'nevostochnyj gosudarstvennyj universitet, 1929; Vypusk 4: Fol'klor Primor'ya.
22. Geroicheskaya po'eziya Grazhdanskoj vojny v Sibiri. Sostavitel' L.E. 'Eliasov. Novosibirsk: Nauka, 1982.
23. Roslyj K.L. V strane pod Ol'goyu gonimoj. Na rubezhe: dal'nevostochnyj literaturno-hudozhestvennyj i obschestvenno-politicheskij al'manah. Habarovsk. 1936; № 4: 25-26.
24. Postnov Yu.S., Trushkin V.P., 'Eliasov L.E. i dr. Literaturnaya zhizn' v gody Grazhdanskoj vojny. Istoriya russkojliteratury Sibiri: v 2 t. Novosibirsk, 1974; T. 2, Vypusk 1: 19-73.
Статья поступила в редакцию 25.01.24
УДК 82.0
Dubova M.A., Doctor of Sciences (Philology), Senior Lecturer, State University of Humanities and Social Studies (Kolomna, Russia), E-mail: dubovama@rambler.ru Larina N.A., Doctor of Sciences (Philology), Senior Lecturer, Moscow University n.a. A.S. Griboedov (Moscow, Russia), E-mail: larina-n-a@mail.ru
COLOR PAINTING AS A PEACE MODELING DEVICE IN THE PROSE OF F. SOLOGUB. Visualization is an important world-modeling technique in the prose of the symbolist writer F. Sologub. The subject of the study is the methods of lexical objectification of the author's picture of the world in the story "The Old House", in which the abundance of color vocabulary indicates its important semantic load. The relevance of the study lies in addressing the problem of world modeling in the prose of F. Sologub. The authors focus on colors that represent the system of characters, spatio-temporal organization and the motivic paradigm of the work. The research is based on methods of language sampling, semantic and linguostylistic analysis, comparison and description of language units, systematization and generalization. The conclusions substantiate that the system of lexical means, particularly, nominal, verbal and adverbial lexemes, act as markers of the author's model of the world. The materials of the article can find practical application in university courses on philological and linguistic analysis of text, stylistics, and Russian literature of the first third of the twentieth century.
Key words: visualization, picture of the world, lexical objectification
М.А. Дубова, д-р филол. наук, доц., Государственный социально-гуманитарный университет, г. Коломна, E-mail: dubovama@rambler.ru Н.А. Ларина, д-р филол. наук, доц., Московский университет имени А.С. Грибоедова, E-mail: larina-n-a@mail.ru
ЦВЕТОПИСЬ КАК МИРОМОДЕЛИРУЮЩИЙ ПРИЕМ В ПРОЗЕ Ф. СОЛОГУБА
Визуализация является важным миромоделирующим приемом в прозе писателя-символиста Ф. Сологуба. Обилие цветовой лексики свидетельствует о её важной семантической нагрузке. Колоративы, обозначая слова, называющие цвет, образуют в языке достаточно большую группу, а в художественной литературе представляют функционально значимое явление. Авторы акцентируют внимание на цветообозначениях, репрезентирующих систему персона-
