Научная статья на тему 'Народнический сюжет постсоветского нарратива'

Народнический сюжет постсоветского нарратива Текст научной статьи по специальности «История и археология»

CC BY
68
17
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Журнал
Социологический журнал
Scopus
ВАК
RSCI
Область наук
Ключевые слова
НЕФОРМАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА / СЕМЕЙНАЯ ЭКОНОМИКА / СЕЛЬСКАЯ ЭКОНОМИКА / СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ / НАРОДНИЧЕСТВО / КУЛАК / МЕСТНОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ / ИСТОРИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ / РЕФЛЕКСИВНОСТЬ / КАЧЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ / INFORMAL ECONOMY / FAMILY ECONOMY / RURAL ECONOMY / SOCIO-ECONOMIC DIFFERENTIATION / POPULISM / KULAK / LOCAL SELF-GOVERNMENT / HISTORICAL SOCIOLOGY / REFLEXIVITY / QUALITATIVE RESEARCH

Аннотация научной статьи по истории и археологии, автор научной работы — Никулин Александр Михайлович

Через реконструкцию биографии одного сельского респондента пред-принято историко-социологическое сравнение современных сельских проблем и социальных типов с их дореволюционными народническими аналогами в ситуациях формальных и неформальных конфликтов, оп-ределяющих моральное и аморальное поведение членов местного сель-ского сообщества.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The populist plot of a Post-Soviet narrative

By means of reconstruction of a rural respondent's biography the author undertakes a historical comparison of today's rural problems and social types with their pre-revolutionary populist analogues in situations of formal and informal conflicts, determining moral and immoral conduct of the members of one local rural community

Текст научной работы на тему «Народнический сюжет постсоветского нарратива»

ЭССЕ

А.М. НИКУЛИН

НАРОДНИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ ПОСТСОВЕТСКОГО НАРРАТИВА

...Мироед, живущий на мирской... счет...

ходатай по мирским делам ... горлан и коновод на сходках... ...мироедничать... коноводить в происках и тяжбах, сводить счеты с чиновниками.

Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля

Через реконструкцию биографии одного сельского респондента предпринято историко-социологическое сравнение современных сельских проблем и социальных типов с их дореволюционными народническими аналогами в ситуациях формальных и неформальных конфликтов, определяющих моральное и аморальное поведение членов местного сельского сообщества.

Ключевые слова: неформальная экономика, семейная экономика, сельская экономика, социально-экономическая дифференциация, народничество, кулак, местное самоуправление, историческая социология, рефлексивность, качественные методы исследования.

На основе анализа интервью одного сельского респондента, а также наблюдений за его поведением и поведением окружающего его местного сообщества в ситуациях формального и неформального конфликта, легального и нелегального, морального и аморального порядка повседневности ставится вопрос о возможности

Никулин Александр Михайлович — кандидат экономических наук, директор Центра аграрных исследований Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. Адрес: 119571, Москва, пр-т Вернадского, д. 82. Телефон: (495) 434-72-82. Электронная почта: harmina@yandex.ru

Данная статья написана по материалам социологического исследования «Парадоксы социально-экономической дифференциации и местное самоуправление», поддержанного Фондом Розы Люксембург.

исторических аналогий современных сельских проблем и социальных типов с пореформенными дореволюционными проблемами и социальными типами [2, 3].

Представленный эмпирический материал анализируется качественными методами [11, 14], так как находящуюся в основе рассматриваемого социального конфликта проблему сельского ростовщичества и нелегальной продажи алкоголя трудно исследовать количественными методами из-за закрытости, порой табуированности количественных характеристик данных социальных явлений [5].

Индивидуальная рефлексивность респондента, коллективная рефлексивность сообщества реконструируются через рефлексивность самого исследователя [9].

Аналитическое изложение этого постсоветского нарратива [10] стилизовано под народнический очерк столетней давности, по канонам которого занимательный сюжет социологического наблюдения акцентируется вопросами морально-бытового характера [1].

Имя респондента, а также название села, в котором он проживает, изменены.

Кулак и «мироед»

История в России имеет свойство повторяться в социальных типах и отношениях с впечатляющей похожестью, при этом всякий раз обнаруживая новые парадоксальные черты в своих повторных социальных сюжетах. Кто у нас не знает слова «кулак» — символ зажиточного деревенского мужика? Со времен народнической социологии и литературы через советскую политику и экономику до нас дошли многочисленные драматические истории кулаков — богатых сельских мужиков, в которых, как правило, левые русские публицисты видели паразитов-«мироедов» русской деревни, а правые — зачатки деревенского роста и процветания. Впрочем, это полярное противопоставление карикатурно огрубляет проблему. Считалось, что кардинально ее разрешил великий перелом слева, когда от имени борьбы с кулачеством сталинисты выкорчевывали любые проявления индивидуального достатка и самостоятельного мышления в советской деревне.

В свое время проницательные и ответственные исследователи дифференциации сельской жизни, как, например, Ф. Щербина [16] и А. Чаянов [12], анализируя хозяйство зажиточного мужика, прежде всего, обращали внимание на истоки, корни семейного богатства. Здесь-то в истории кулака, как правило, и обнаруживалась политэкономическая повесть о двух капиталах — производительном (семейно-трудовом) и паразитическом (спекулятивно-ростовщическом). То есть причиной деревенской зажиточности мог быть как дружный и умелый труд большой крестьянской семьи, так и торгово-ростовщический бизнес отдельных представителей деревенской среды. Порой труд производительный и

ростовщический могли самым драматическим образом переплетаться в одном и том же семейном хозяйстве. И в таких случаях все та же народническая литература обнаруживала глубоко противоречивые, трагически многоликие образы работящих и эксплуатирующих, совестящихся и бессовестных деревенских кулаков на фоне конфликтов окружающей жизни.

В постсоветское время, с его частой официальной идеологической ностальгией по трудовому столыпинскому кулачеству и надеждой на предприимчивое фермерство, как-то мало внимания уделяется изучению того самого торгово-ростовщического лица зажиточного деревенского жителя, которое и привнесло негативный оттенок в образ кулака. Конечно, истории спекулянтов-ростовщиков стары как мир и сегодня, в связи с экономическим кризисом, популярны как никогда. Но изменились масштабы спекуляции: в центре общественного внимания оказались проделки банков и олигархов, а на такие пустяки, как возрождение потаенного микромира современных кулаков-ростовщиков русской деревни, кажется, не следует вообще обращать внимания.

Тем не менее, один характерный случай из сельской жизни мне бы хотелось рассказать, потому что он, с одной стороны, чем-то напоминает истории про трагически многоликого кулака, описанные еще Н. Златовратским [4], Г. и Н. Успенскими [6, 7], А. Энгельгартом [17], даже А. Чеховым [13]; с другой стороны, в нем присутствуют и сохранившиеся социальные феномены советского прошлого, и только еще закипающие новые социальные страсти постсоветской деревни.

Оговорюсь, что я рассматриваю особый случай так называемого кулака-«мироеда». «Мироед» в русской деревне являл собой своеобразный тип «публичного» кулака. Это был, как правило, зажиточный сельчанин, который принимал активное участие в местной жизни: критиковал окружающие порядки на сельских сходах, вел тяжбы с чиновничеством, мог угощать общество на свой счет. И все же общество, понимая, что «мироед» исполняет некоторую публично-театральную функцию, временами необходимую, его недолюбливало, полагая, что резонерствует он на собраниях и угощает односельчан не просто из справедливости и от доброты душевной, но исходя из собственных амбиций, тщеславия, опасных для окружающих.

Текст мой основан в значительной степени на анализе интервью с одним современным сельским респондентом — «мироедом», а также описании и анализе окружающей его деревенской действительности, местного общественного мнения.

Село и депутат

Уральское село Агеевка, расположенное в лесистой котловине холмов, с численностью населения чуть меньше тысячи жителей, где

в последние несколько лет мне пришлось заниматься полевыми исследованиями и где среди нескольких колоритных социальных типов я обнаружил и ростовщика-«мироеда», конечно, кардинально отличается от русских деревень 120-летней давности, о которых писали народники. Они описывали по преимуществу бедных, неграмотных крестьян, составляющих подавляющее большинство обитателей деревни, среди которых, однако, встречались и зажиточные, сметливые по причине особых трудовых, ростовщических и публичных талантов. Сейчас в Агеевке, несмотря на наследие постсоветской депрессии 1990-х годов, сохраняются и даже развиваются основы культурной жизни, заложенные в советский период. В селе сохранилось крупное аграрное предприятие (бывший колхоз), недавно капитально отремонтированы школа, детский сад и больница, функционирует клуб, открыт краеведческий музей, имеется несколько продуктовых магазинчиков, вырыто несколько прудов для отдыха и ловли рыбы. Не стоит, впрочем, идеализировать эти социально-экономические характеристики: в Агеевке нет газа — долгими и снежными уральскими зимами печки здесь топят дровами; деревенский водопровод отвратителен; местные дороги — тоже; существуют серьезные проблемы с трудовой занятостью. Основной работодатель — бывший колхоз — функционирует с серьезными затруднениями, порой до полугода задерживая выплаты зарплат, суммы которых в среднем за последние годы не превышали 6000 рублей. Поэтому наиболее активное население уходит за более высокими заработками и лучшими условиями жизни в города. Особенно болезнен массовый исход молодежи: демографически Агеевка стареет, профессионально — теряет кадры.

О текущих социально-экономических проблемах Агеевки мне довелось года два назад беседовать с местными депутатами сельской администрации. Две женщины и двое мужчин, из которых двое были учителями, одна бухгалтер и один местный предприниматель, достаточно откровенно обсуждали агеевские социальные противоречия, особенно активно — предприниматель, критиковавший часто и страстно окружающую действительность. Федор Петрович, мужчина лет под пятьдесят, моложавый, с правильными, почти изящными чертами лица и рыжими усиками (такой типаж русских казачков любили изображать на лубках) прямо изобличал окружающий социальный порядок по целому ряду экономических и идеологических пунктов. В его критике содержался и основательный исторический подход — он часто сравнивал современное положение дел с советскими и досоветскими временами. Он развивал с колоритными примерами критический анализ распространения неформальных, теневых отношений в современной деревне. Но главное, он ставил вопросы о сущности самого социального порядка, значении для него идеологии, роли государства и общества в его формировании.

Его страстные длинные речи о неформальной экономике и социальном порядке представляют несомненную ценность, и я воспроизвожу их здесь с небольшими сокращениями:

Я сам как бы можно сказать, что частный предприниматель... И решил я по договорам работать сначала. а сейчас так-то сам по себе работаю. Извоз машин, автомобилей. У меня легковая и «газель». Я сначала был официально оформлен как предприниматель. А налоговая база из года в год все повышалась и повышалась. Я раз попытался объясниться в налоговой — не получается, второй — не получается. Ну все, говорю — закрывайте. Раз мы не находим консенсус по налогам, закрывайте мое автотранспортное предприятие. Я к хозяйке (жене моей) в ее магазин устроюсь. Она минимум мне будет начислять зарплату, с этого налоги за меня заплатит, а остальное я заработаю сам... Я каждый день в рейсе, а налоги платятся только за то, что по магазину проходит. А кого обманываем? Себя обманываем! Государство здесь не прорабатывает систему. А жизнь-то вокруг — все своровать в колхозе! Не в этом, так в другом колхозе. Что греха таить: я как водитель на «газельке» того же товарища уважу, который личное подсобное хозяйство имеет. А где он берет корма? Он берет в соседнем хозяйстве. Я ему корма вожу — он мне платит за то. Я без регистрации транспорт использую — он приобретает, минуя кассу колхоза. Только так он и проживает. А у другого нет таких возможностей... Заведи сегодня честным путем две коровы — не проживешь с ними честно. А нечестно — да. Назовите мне фермера, который честно живет и пытается получить прибыль, — не назовете. Все живут за счет тех колхозов, которые рядом...

Есть у нас еще такие бригады строительно-стихийные. Кому-то сруб, кому-то баньку срубят, но они все не оформляются предпринимателями, все нелегально, они добровольно не показывают свои доходы, а мы, депутаты, молчим — их не вскрываем. Потому что живем рядом, с соседом ссориться неохота, если друг друга будем закладывать — только один скандал. Вот если бы был человек, наделенный государственными полномочиями, как инспектор налоговой? ... А то я как посторонний местный житель приду и скажу: «Ты рубишь баню — давай мне в бюджет столько-то денег». Он ответит: «Ты ненормальный, ко мне привязался...». Может, и откупится чем от меня, а скорее всего по башке мне даст. Поэтому, если бы был со стороны государства человек, наделенный функциями на данной территории, он знал бы все тонкости ухода денег из кассы государственной, — было бы проще, мы бы на него не обижались как на человека, который нас закладывает. Это его хлеб. Идеология другая стала... Раньше я работал главным инженером в колхозе. У нас была уравниловка, но мы не обижались друг на друга и считали, что это норма. И люди шли на работу — у них другое отношение к работе было. Человек испытывал влияние государства на себе гораздо ощутимее. И не то что сейчас — пособие нарисуют кому-то 200 рублей — социальная помощь, и не видно его, а тут конкретно — квартиры строили. Дом культуры, вот этот садик — это все строил колхоз за свои деньги. А теперь ни шефской помощи, ни государственной помощи —

никакой помощи. И получается, жилья не строим, молодежь не трудоустраиваем — ничего не делаем. ... А тогда была идеология. Там сверху давили... бывало, председателя колхоза до инфаркта доведут. А сейчас такого нет: пожалуйста, нет дороги — ну и нет, ну и чё... Никого не волнует, никак не договоришься.

Нет, все связано с идеологией: раньше была такая направленность во всем. Если работник школы не вышел в клуб и не прочитал там лекцию, концерт не организовал, это считалось уже ЧП. А сейчас учителя вытащить в село невозможно. Сейчас райкома партии нет, и никто не говорит, что учитель обязан. А была какая связь: учитель — на ферме, медик — в бригаде. Это стабильно все было.

Вот вроде сейчас ребенка нельзя затронуть — конвенция защиты детей, прочее. Не дай Бог я где-то родителей попозорил, покритиковал их за ребенка. Раньше, когда все эти мероприятия воспитывали, все знали, кто что делает и как учится, ни один ученик не повесился. Раньше, когда колхоз и школа жили единым сообществом, никто в петлю не лез. Все понимали правильно, что мог сосед повоспитывать соседку за то, что у нее ученик — ярый двоечник или еще что-то. А теперь все прячут под видом, что человека нельзя обижать или еще что-нибудь. Сейчас жить стали обособленно. Да еще буржуи появились. Норма теперь единственная — нам дали свободу в заработке, то есть хочешь — зарабатывай, не умеешь — умирай.

Если у меня отец и дед ходил за сохой, он знал, что, кроме него, эту соху никто таскать не будет; он шел, он лошадь держал, он работал. А меня (семьдесят лет прошло) за соху-то не поставить. Во-первых, мне это не престижно, а во-вторых, я найду себе другой способ заработать денег. А другой не может найти эти способы — он будет вино пить, и все. Самогон раньше на праздники гнали, а теперь гонят на бизнес. А на бизнес его гонят больше, чем на праздник. Еще сейчас спирт государственный. Он не пищевой. Но он все равно спирт. Его откуда берут — по линии государства, с промышленных предприятий, он уходит оттуда, а как — якобы неизвестно. Вот им и питаются. Водки в магазине, может, меньше продается, чем спирта продается. Просто каждый уважающий человек сам решает, что ему пить. А если не на чего пить, конечно, пьют спирт. Хотя травятся одинаково — что водкой травятся, что спиртом травятся. За водку нет ответственности, и за качество спирта нет ответственности.

Раньше у нас с контролем пьянства как-то было проще. Когда я работал главой администрации в начале девяностых, была комиссия своя административная. Допустим, вечером я пришел в клуб, вечером там пьяный. Я могу составлять протокол. он получал какой-то штраф. человек ощущал, что его реально наказали, и он знает, за что. А сейчас, просто чтобы наказать пьяного в клубе, надо вызвать участкового, потому что ни я, ни директор клуба не имеем права составлять протокол. Участковый отправит его в район, в район этот нарушитель не поедет. А за ним «уазик» никто не пошлет, и пролетает все время, и нарушитель остается при своем интересе. И в бюджет района не поступает этот штраф, и нарушитель не понял, что он совершил. А денег можно много было бы получить сюда, в местный бюджет.

Здесь обращает на себя внимание призыв Федора Петровича опереться на некоторые социальные нормы, которые бы разделяли и уважали все окружающие. По его мнению, в стародавние времена такие нормы строились в опоре на соху, в советские времена — в опоре на союз колхозного общества и государственной машины. Но на какие нормы можно сейчас опереться в деревенском обществе? На нормы налоговой инспекции российской рыночной экономики?! Но они несовершенны, что убедительно показал Федор Петрович, а главное, и не собираются регулировать всю жизнь сельского социума в его экономических, социальных и культурных сферах. А государство, местная власть, колхоз — все они, по Федору Петровичу, нормативно ослабли, в результате чего повсюду поляризуются беспредельный эгоизм буржуев и апатия бедняков.

По окончании беседы с депутатами, узнав, что Федор Петрович — страстный краевед, я обратился к нему с просьбой поговорить об истории и современности Агеевки. Он согласился и в тот же самый день пригласил меня в гости, чтобы показать мне коллекцию материалов по истории родного края.

Село и краевед

Дом Федора Петровича представлял собой обширное добротное строение позднесоветских времен, возведенное из силикатного кирпича, с четырьмя окнами на улицу. Пройдя мимо собаки на цепи, я постучал в дверь. Хозяин обеспокоенно сообщил, что по двору, оказывается, было идти опасно, так как собака действительно злая. В просторной гостиной мы более часа рассматривали генеалогические схемы рода Федора Петровича, а также альбомы с фотографиями и старыми газетными вырезками по истории деревни. Во всех материалах — что о семье, что о местной школе, церкви, селе и окружающих деревнях — была видна склонность автора к схематичности и методичности.

Для начала Федор Петрович кратко охарактеризовал свой род, который происходил из близлежащей к Агеевке деревни Чурым. Он упомянул, что рос в большой семье, отец его был строг, но справедлив, а умирая, специально позвал к себе именно сына Федора — любителя истории, чтобы тот со слов отца записал историю их семьи. Впоследствии сын сверял по архивным материалам рассказ отца — фактически все совпало. Федор Петрович, выучившись в Перми на инженера, вернулся в Агеевку, работал в колхозе, женился, родилось у них в семье двое детей. Он дослужился в колхозе до главного инженера. Жена его умерла в молодом возрасте, и он сошелся-поженился с женщиной-бухгалтером, у которой также было двое детей. Он стал председателем сельсовета, и тут СССР развалился. На посту председателя Федор Петрович старался укреплять порядок и

открыл краеведческий музей при школе. К концу девяностых они с женой решили заняться бизнесом — открыли магазин, он занимался извозом. Через несколько лет умер сын, студент-пятикурсник юридического факультета, — повесился по неизвестным причинам.

Федор Петрович перешел к рассказу об истории Агеевки и окружавших ее малых деревень, иллюстрируя его фотографиями. Показал земскую схему-план Агеевской волости. Народу тогда жило здесь в два с половиной раза больше, чем сейчас. Перешел к событиям гражданской войны: в 1919 году в Агеевке попеременно стояли то красные Блюхера, то белые Колчака. На одной из фотографий запечатлено, как перезахоранивают останки красных бойцов, вырытых из могил белоказаками, захватившими Агеевку, а затем оставившими ее. Потом Федор Петрович подробно и с фотографиями повествовал о советском периоде жизни села: первые трактора и колхозы, село во время войны, послевоенная жизнь, закрытая церковь, уничтоженная пожаром из-за бесхозяйственности, построенный на ее месте клуб, памятные места Агеевки. Завершил свой исторический рассказ Федор Петрович возвращением на свою малую родину, в Чурым, где сорок лет назад было около пятидесяти дворов, а сейчас осталось пять старых домов.

«Вот это очень хорошая фотография», — сказал Федор Петрович: на черно-белой карточке 1964 года по межсезонной грязи лесной дороги шли в сапогах и плащах несколько мужчин в фуражках и женщины в платках, с чемоданчиками и портфелями:

- Это учителя вместе с директором из агеевской школы идут к нам в Чурым родительское собрание проводить за пять километров. А сейчас кто из учителей или фельдшеров пойдет к населению? У фельдшера больной тут будет за сто метров, а она к нему до тех пор не пойдет, пока машину за ней не пришлют. Чурым стоит на замечательной речке Чурым, в ней мы школьниками раков много ловили, потом с химизацией сельского хозяйства потравили все, конечно. Раки живут в очень чистой воде .

Федор Петрович замолчал, углубившись в чурымские воспоминания.

- Может, снова раки вернулись? — сказал я, чтобы прервать затянувшуюся тишину

- Не знаю, детство кончилось. — отвечал рассеянно краевед.

Тут появилась в гостиной женщина, еще более худощавая, чем

Федор Петрович. Я догадался, что это его жена. Женщина с пристальной недоброжелательностью уставилась на меня. Я тут же сообщил, что я социолог и достал хозяевам в подарок шоколад — наше дежурное социологическое угощение для сельских респондентов. Значение слова «социолог», женщина, кажется, не поняла, но при виде шоколада просветлела лицом и так растроганно, благодарно улыбнулась, как будто

я принес не шоколад, а громадную коробку конфет или большой торт. Не говоря ни слова, она проследовала в другую комнату.

«Моя жена, — сообщил Федор Петрович, — очень не любит моих занятий краеведением. Поначалу даже устраивала драки и рвала мои записи в тетрадях — сейчас ничего, привыкла».

«Мне кажется, она приняла меня за кого-то другого», — сказал я. «Возможно, — уклончиво ответил Федор Петрович, — спасибо за шоколад». Я стал собираться. Хозяин провожал меня, контролируя во дворе злую собаку, до калитки. Около нее на лавочке сидел в испуганно покорной позе грязный, заросший человек в изношенной одежде, должно быть, местный алкоголик.

«Обожди, — тихо сказал ему Федор Петрович и обратился ко мне. — Ну что, места у нас красивые, холмы лесные повсюду. Вот там, — Федор Петрович указал на вершину ближайшего к его дому холма, — я придумал построить беседку. Мне ее местные алкаши быстро затащили и собрали вон там, вон, видишь, к ней тропинка ведет. Там хорошо посидеть, сверху всю деревню видно. Хорошо там о жизни говорить. В следующий раз, когда в гости придешь, мы с тобой обязательно туда поднимемся, посидим. Правда, и комарья там много бывает».

Я поблагодарил хозяина за его краеведческие истории, подтвердив, что мне было бы интересно побывать в беседке. На том мы расстались. Уходя, я услышал, как пьяница обратился к хозяину с просьбой о выпивке.

На следующий день мне предстояло уезжать из Агеевки. Федора Петровича я тогда больше не увидел. Не удалось мне с ним встретиться и два года спустя, этой зимой, когда, оказавшись с новым социологическим исследованием в пермских краях, я заехал в Агеевку на несколько дней, чтобы потолковать об изменениях двух прошедших лет.

Село и «мироед»

Деревенская жизнь течет медленно, без особых эпохальных событий. В Агеевке, пожалуй, главным событием последнего времени стало проведение в 2010 году газопровода по краевой региональной программе. Кроме газа, поминался текущий экономический кризис, причем не только отрицательно, но и положительно, потому что из-за сокращения рабочих мест и зарплат в Перми в агеевский колхоз вернулось несколько хороших специалистов.

Наметив встречи с некоторыми агеевскими жителями, я хотел вновь увидеть предпринимателя-депутата-краеведа Федора Петровича. Но оказалось, он как раз в это время был в разъездах на своей «газели», плотно занимаясь все тем же неформальным извозом. Впрочем, мне сообщили, что Федор Петрович уже не депутат: общество

попросило его не выставлять свою кандидатуру на выборы, и он согласился. Из разрозненных высказываний агеевцев о Федоре Петровиче у меня сложилась существенно иная картина его жизни. Действительно, с советских времен он был одним из уважаемых жителей Агеевки. С должности инженера выдвигали его на пост председателя хозяйства, но он недобрал голосов, потому что некоторые критики твердили, что он жестковат, а на посту председателя хозяйства надо уметь и людей жалеть. Впрочем, как о главе сельсовета о нем в целом отзывались хорошо, подчеркивая, что в трудные 1990-е годы он, как мог, старался, следил за порядком и благоустройством и даже умудрился в бывшем еще земском здании школы открыть музей.

По мнению многих, судьба Федора Петровича и отношение к нему агеевцев переменились после того, как он в середине 1990-х годов вместе с женой открыл магазин и стал предпринимателем. Нет, сама по себе торговля в магазине и извоз, пусть даже неформальный, ничего предосудительного в агеевском обществе не означают. Но в семейном бизнесе Федора Петровича вскоре появилась важная нелегальная статья доходов — торговля спиртом. Такая торговля ориентирована прежде всего на бедных и сильно пьющих мужчин. Тот пьяница, которого я встретил у двора Федора Петровича, был не случайным попрошайкой. Федор Петрович в последние годы словно специально продажей дешевого льготного спирта на дому собирал вокруг себя местных алкашей. Сам непьющий, он в свободное от извоза время любит посидеть, окруженный спившимися агеевцами, сочувственно слушая их речи о том, какая вокруг несправедливая настала жизнь, сам сетуя на то, какая повсюду царит людоедская идеология. Критикуя экономический эгоизм на словах, на деле Федор Петрович с женой стали для агеевцев символами жадных, скаредных людей, только и думающих о деньгах.

Трагедия — самоубийство сына — стала для многих агеевцев зримым подтверждением того, что Федор Петрович сбился с добропорядочного пути. Все хорошо знали и любили Ваню, сына Федора Петровича, по воспоминаниям многих, добродушного и застенчивого юношу. Не без влияния отца, любителя правовых норм эффективных идеологий, сын поступил в Перми на юридический факультет. Учился неплохо, но к пятому курсу, кажется, разочаровался в выбранной специальности, а, главное, стал пить, и, как говорили, попивал тот самый спирт, который в больших количествах хранился в доме родителей. Достоверно неизвестны причины гибели Вани, но молва упорно твердит, что у сына перед смертью были конфликты с отцом, который резко и жестко пытался ограничить его в спиртном и деньгах. Смерть Вани, повесившегося в доме родителей, потрясла Агеевку. Еще большим шоком для общества прозвучали калькуляционные размышления у гроба Вани его отца: «Две девчонки вчера в магазин

приходили, брали в долг две бутылки пива, а ведь деньги так, кажется, за пиво не вернули».

Одни, слышавшие это, говорили, что Федор Петрович окончательно «подвинулся» на деньгах, другие — что это он с горя, стараясь держать себя в руках, вел вопреки всему магазинный бизнес.

А недавно Федор Петрович решил еще более диверсифицировать свое хозяйство — занялся ростовщичеством, давая деньги в долг бедным, одиноким и пожилым жителям Агеевки. Он недаром в своих рассуждениях подчеркивал значение соседских отношений в деревне. Ни про нелегальный извоз, ни про нелегальную торговлю спиртом, ни, наконец, про неформальное ростовщичество никто из агеевцев в формальные инстанции не сообщил и сообщать не собирается. Но все же год назад на очередной срок Федора Петровича в депутаты выдвигать не стали. Вокруг него выросла полоса общественного отчуждения. Агеевцы упоминают, что спорить с Федором Петровичем нелегко, подобно шукшинскому софисту, он готов срезать любого в диспуте об идеологии [15, с. 22-27], подобно чеховскому унтеру, пришибает оппонентов требованием наведения порядка [13, с. 114-121]. Одно время Федору Петровичу от муниципалитета предлагали создать в Агеевке собственное частное предприятие жилищно-коммунального хозяйства, чтобы его талант инженера и предпринимателя пошел на благо обществу. Но Федор Петрович убедительно доказал местной администрации, что заниматься водопроводом по нынешним безыдейным временам есть занятие хлопотное, нерентабельное. И от него отстали.

Вернемся к нашему изначальному вопросу: насколько возможно применять термин столетней давности «кулак-мироед» к современным сельским реалиям России? Николай Успенский, писатель-народник, менее известный, чем его двоюродный брат Глеб Успенский, но отнюдь не менее даровитый, еще в 1866 году написал повесть «Федор Петрович» о держателе трактира на большой дороге, на словах твердо нравственном, в делах демонстративно прямом, который скрытым образом манипулировал хозяйственными слабостями окружающих, тем самым умножая свое богатство [7, с. 102-130]. Успенский не называл своего героя кулаком (в 1860-е годы этот термин еще не вошел в моду), но чутко заметил, как в пореформенной сельской России возникает новый социальный тип, демонстративно трудовой и скрытно паразитический.

Федоры Петровичи нашего времени, эти формальные хозяева магазинчиков и автофургончиков и неформальные торговцы нелегальным спиртом — довольно обширный слой сельских предпринимателей, как правило, неплохо образованных и профессионально подготовленных. Не все из них так пронзительно витийствуют об упадке нравственности, как Федор Петрович из Агеевки, большинство без особой публичной рефлексии делает свой бизнес. Но сообщества сел

и малых городов России, в громадной степени втянутые в отношения неформальной экономики, занимаясь полулегальным отходом на сторону, рубкой банек, выращиванием скотины на сворованных из колхоза кормах, тем не менее, имеют собственные представления о границах, за которыми неформальная трудовая занятость перерастает в занятость неформально паразитическую [2, 8]. Сообщества не любят Федоров Петровичей (вопрос, подходят они под определение «кулаков-мироедов» или нет, оставим открытым), но как в пореформенной, так и в постсоветской России по-соседски терпимо наблюдают, как они преумножают свои личные капиталы в связи с истощением общественных идеологий.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бабашкин В.В. О некоторых особенностях социального поведения крестьян: историк и художественная литература // Пути России: культура, общество, человек. Международный симпозиум 25-26 января 2008 г. М., 2008.

2. Виноградский В.Г. «Орудия слабых»: технология и социальная логика повседневного крестьянского существования. Саратов: Изд-во Саратовского института РГТЭУ, 2009.

3. Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах / Сост. Е.М. Ковалев. М.: Аспект-Пресс, 1996.

4. Златовратский Н.Н. Деревенский король Лир: Повести, рассказы, очерки. М.: Современник, 1988.

5. Калугина З.И., Фадеева О.П. Российская деревня в лабиринте реформ: социологические зарисовки. Новосибирск: ИЭОПП СО РАН, 2009.

6. Успенский Г.И. Сочинения и письма. М., 1929.

7. Успенский Н.В. Издалека и вблизи: Избранные повести и рассказы. М.: Советская Россия, 1986.

8. Пищикова Е. Сельский мир. Деревенское самоуправление: искусственное и естественное [online]. Дата обращения к документу: 03.02.2011. URL: <http://www.rulife.ru/index.php?mode=article&artID=670>.

9. Рефлексивное крестьяноведение: Десятилетие исследований сельской России / Под ред. Т. Шанина, А. Никулина, В. Данилова. М.: РОССПЭН, 2002.

10. Троцук И.В. Теория и практика нарративного анализа в социологии. М.: РУДН, 2006.

11. Троцук И. В. Возможности метода кейс-стади в изучении социальных проблем села // Вестник РУДН. Серия «Социология». 2007. № 4.

12. Чаянов А.В. О бюджетных исследованиях. М.: Тончу, 2006.

13. Чехов А.П. Избранные произведения. М.: Гослитиздат, 1934. С. 114-127.

14. Штейнберг И., Шанин Т., Ковалев А., Левинсон А. Качественные методы. Полевые социологические исследования. СПб.: Алетейя, 2009.

15. Шукшин В.М. Срезал // Характеры: Рассказы. М.: Современник, 1973. С. 22-27.

16. Щербина Ф.А. Сводный сборник по 12 уездам Воронежской губернии. Воронеж, 1897.

17. Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем 1872-1887. М.: Гос. изд-во сельскохозяйственной литературы, 1956.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.