CC BY
67
13. Успенский Б. А. Поэтика композиции. СПб., 2000. С. 59-99.
14. Петрушевская Л. С. Настоящие сказки. М., 2000. С. 25.
15. Пермяков Г. Л. К вопросу о структуре паре-миологического фонда // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 256.
16. Петрушевская Л. С. Собр. соч.: в 5 т. Т. 4. Харьков: Фолио; М.: ТКО АСТ, 1996. С. 161.
17. Детский поэтический фольклор: антология / сост. А. Н. Мартынова; отв. ред. Б. Н. Путилов. СПб., 1997. № 184.
18. Петрушевская Л. С. Собр. соч.: в 5 т. Т. 4. Харьков: Фолио; М.: ТКО АСТ, 1996. С. 218.
19. Петрушевская Л. С. Собр. соч.: в 5 т. Т. 4. Харьков: Фолио; М.: ТКО АСТ, 1996. С. 83.
20. Пермяков Г. Л. К вопросу о структуре паре-миологического фонда // Типологические исследования по фольклору. М., 1975. С. 261.
21. Пермяков Г. Л. От поговорки до сказки. М., 1970. С. 9.
22. Фролова О. Е. Пословица и ее отношение к действительности // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2005. № 4. С. 125-132.
23. Вельмезова Е. В. «Новые русские пословицы» и проблемы классификации паремий // Живая старина. 2006. № 1. С. 38-41.
24. Петрушевская Л. С. Собр. соч.: в 5 т. Т. 4. Харьков: Фолио; М.: ТКО АСТ, 1996. С. 25.
25. Загадки. Изд. подготовила В. В. Митрофанова. Л., 1968. С. 84; Загадки русского народа: сборник загадок, вопросов, притч и задач / сост. Д. Н. Садовников. М., 1960. С. 104-105; Детский поэтический фольклор: антология / сост. А. Н. Мартынова; отв. ред. Б. Н. Путилов. СПб., 1997. С. 415.
26. Гин Я. И. О поэтике грамматических категорий. Петрозаводск, 2006. С. 137-138.
27. Ке'гнес-Маранда Э. Логика загадок // Пареми-ологический сборник: пословица, загадка (структура, смысл, текст). М., 1978. С. 252.
28. Топоров В. Н. Из наблюдений над загадкой // Исследования в области балто-славянской духовной культуры: загадка как текст. 1. М., 1994. С. 12.
29. Митрофанова В. В. Русские народные загадки. Л., 1978. С. 36.
УДК 615.89(0.026.6):025.173(470.11)
О. Н. Болгова
НАРОДНАЯ МЕДИЦИНА НА СТРАНИЦАХ ГАЗЕТЫ «СЕВЕРНОЕ УТРО» (1911-1917 гг.)
В статье предпринят анализ публикаций на страницах газеты «Северное утро», связанных с лечебной и другими видами магии, применявшихся в народной медицине Архангельской губернии начала XX в.
The author analyses publications of the newspaper "The Northern Morning" devoted to medical magic and other kinds of magic applied in folk medicine of Arkhangelsk Province at the beginning of the XX century.
Ключевые слова: фольклорно-этнографические материалы, народная медицина, магия слова и действия, заговоры.
Keywords: folk and ethnographic materials, folk medicine, magic of the word and action, charms.
Ежедневная политическая, общественно-литературная и экономическая газета «Северное утро» начала издаваться в Архангельске 19 июня 1911 г. Газета просуществовала под этим названием до середины декабря № 271 (1883) 1917 г. С 15 декабря 1917 г. по 27 июля 1918 г. издание выходило под названием «Северный день», в августе 1918 г. газете было возвращено первоначальное название.
Нас интересует первый (дореволюционный) период выхода газеты, в связи с тем что на ее страницах регулярно публиковались в рубрике «Наш край» материалы по этнографии и фольклору Архангельской губернии. Фольклорно-эт-нографические сведения, относящиеся к другим губерниям, а также перепечатанные из других периодических изданий, публиковались в разделах «По России» и «За рубежом» с указанием в конце заметки источника, откуда взята информация [1].
Целью нашей работы является анализ фольк-лорно-этнографических материалов о народной медицине на страницах газеты «Северное утро», поскольку отмеченные публикации отражают развитие духовной культуры жителей Архангельской губернии в начале XX в. Под «народной медициной» мы понимаем совокупность накопленных народом знаний, лечебных приемов и способов их применения в быту для сохранения здоровья, предупреждения и лечения болезней при помощи магических действий, часто сопровождавшихся магическими формулами. Владеть этими магическими действиями и формулами мог
© Болгова О. Н., 2011
знаток (знахарь) [2]. Поведение маркированной личности знахаря было ритуализировано, связано с особыми условиями, ситуацией, выходящей за рамки обыденной.
По мнению С. А. Токарева, знахарство состоит из комплекса элементов: «выделение в общине особых профессионалов, знакомых со средствами народной медицины; смешение этих средств с приемами лечебной магии и заговорами; представление о материальной причине внутренней болезни по аналогии с инородным предметом, попавшим в тело» [3].
Деятельность знахаря была связана со специализированными знаниями и атрибутами. В народной медицине особое значение имела магия слова и действия, ритуал исцеления больного часто сопровождался особо организованными текстами - заговорами, или «словами», как их называли на севере. Заговор представляет собой акт, заключающий несколько уровней: акциональ-ный, темпоральный и вербальный. По мнению исследователя А. К. Байбурина, «словесный текст становится структурным компонентом ритуала только в том случае, если не имеет спонтанного характера и дополнительно организован» [4].
Народная медицина включает в себя ритуализированные формы культуры. К изучению проблемы ритуализированных форм поведения обращались А. К. Байбурин, Б. Н. Путилов, С. А. Токарев и другие исследователи [5]. С. А. Токарев, исследователь первобытной культуры, предложил классификацию способов сверхъестественного воздействия человека на окружающий мир, выделив четыре вида магии: контактную, инициальную, имитативную (симильную) и контагиозную [6].
В публикациях газеты «Северное утро», посвященных народной медицине, имеет место описание магии слова и действия. Остановимся на них подробнее. Человека, «знающего» заговоры, крестьяне Архангельской губернии в начале XX в. называли по-разному: колдун, ведун, шептун, лекарь, знахарь/знахарка, шишовка, ведьма и пр. Крестьяне верили в их сверхъестественные возможности. Важно отметить широкое применение заговоров, или «слов», в лечебной магии на территории Архангельской губернии в 1911-1917 гг. Подтверждением сказанного может служить статья собирателя этнографических материалов И. Калинина, основанная на наблюдениях в Онежском уезде [7]. Автор отмечал популярность среди местного населения «шишовок» - пожилых женщин, знающих чудодейственные заговоры и промышляющих их применением. Население Онежского уезда, несмотря на относительную образованность, в 1914 г. считало обычным делом обращаться к «знающим». Причины обращения к «шишовкам» были разными: во время свадебного обряда, в случае болезни или при
потере в лесу людей (чаще детей) или скота. Автор отмечал, что практически все онежские женщины знали заговоры для лечения спинной боли, избавления от чирьев, остановки кровотечения.
Наиболее важным считался заговор от «тря-совицы» (лихорадки), его еще называли «оберегом», поскольку он имел апотропейный характер. По представлению крестьян уезда, каждый, кто хочет избежать «трясовицы», должен был хранить дома тетрадку с текстом заговора. От прочих он отличался сравнительно большим размером. Подобные заговоры хранились почти в каждом доме, передавались из поколения в поколение. Более распространены были небольшие по объему заговоры, применявшиеся при «телесных и душевных заболеваниях». Их крестьяне называли «целебными». Считалось, что младший по возрасту не должен был передавать «слова» старшему, иначе они утрачивали свою силу в устах младшего.
Публикации в газете «Северное утро» свидетельствуют об олицетворении болезней жителями Архангельской губернии в начале XX в. Среди карел существовало представление о болезни как о существе, проникающем в человека, от которого можно избавиться при помощи физического воздействия. В. Ругозом приведен пример подобного лечения в Кемском уезде [8]. По мнению жителей уезда, для того чтоб исцелить больного, необходимо было напугать болезнь. В данном случае речь идет о лечении испугом, известном среди карел под названием «в голову пришло». Во время лечения «колдунья» оставалась наедине с больным, начинала громко кричать, скакать, растворять настежь все двери и ворота дома, бить топором по порогам. После этого топор с яростью выбрасывался во двор. Необходимо было притащить больного на ближайший порог и облить его и сам порог холодной водой, одновременно срывая с больного рубашку. После чего его родные закрывали все двери, переворачивали постель исцеляемого, переодевали его и укладывали спать. Считалось, что болезнь в это время «терялась», а больной выздоравливал. Главное в этой процедуре, чтоб «колдун» кричал как можно страшнее, чтоб он испугал больного, а значит и болезнь. При тяжело больном могли кричать две-три бабы, в редких случаях кричали мужики.
Вода в данном случае использовалась как средство очищения. В лечебной магии известны различные манипуляции с водой: ею поят больного, окатывают, опрыскивают или, как в данном примере, обливают. Вода обладает рядом качеств, важных для магических практик: жидкой формой, хорошей проводимостью, способностью сохранять информацию, диффузией. Кроме того, магический эффект лечения усиливался благо-
даря локализации ритуала на пороге, наделенном медиативной семантикой, что подчеркивает переходный характер выздоровления больного.
Как следует из материалов газеты, потребность жителей губернии в медицинской помощи в начале XX в. была высока. Научные знания в области медицины в это время были скудны, квалифицированных кадров не хватало: «в нашей волости до двух тысяч человек жителей и ни одного врача или даже фельдшера» [9], подобные замечания не были редкостью. В должности фельдшеров служили люди с низким уровнем медицинской подготовки. Помощь специалистов была дорогой: «... железнодорожному фельдшеру платить нужно, у него чуть ли не такса: за перевязку пореза один руб., за вывих пять руб. и т. д. -а где таких денег взять? Ну и приходится довольствоваться знахарями да повитухами, у этих все-таки лечиться сходнее» [10].
Отношение публикаторов в статьях, посвященных народным знаниям в области медицины, нельзя назвать однозначным. На страницах газеты высказывались противоположные мнения. Одни из публикаторов положительно относились к непрофессиональному (народному) врачеванию, основанному на практическом опыте и многовековых наблюдениях, передававшихся из поколения в поколение. Одним из примеров одобрительного отношения к знахарству может служить публикация Абу «Знахарство и медицина» [11]. В этой небольшой статье описаны удачные случаи лечения знахарями болезней, не поддающихся средствам медицины. Автор пытался обратить внимание медицинских специалистов на знахарство как жизнеспособное явление.
Распространенным для начала XX в. среди публикаторов было отрицательное, осуждающее отношение к явлениям народной медицины. В своих заметках они обвиняли крестьян в невежестве, порицали за непросвещенность, высмеивали веру народа в знахарей и колдунов [12]. Так, А. М. в заметке «Утин», опубликованной в 1913 г., назвал анекдотичным наблюдаемый в Мезени способ лечения «утина» - радикулита: на спину больному, лежащему животом на пороге комнаты, клали веник, который знахарка секла топором. Сечение «утина» сопровождалось приговорами, вербальными формулами [13].
Подобное описание лечения встречается в газете «Архангельские губернские ведомости» [14] в заметке Мурманца из г. Кемь, датированной 1893 г. Данная публикация интересна тем, что она содержит магическую формулу. По мнению кемчан, необходимым условием успешного лечения радикулита являлось наличие двух врачевателей: «сечь "утин" должны двое - мужчина и женщина» [15], один из которых должен был быть рожден первым в семье, а другой - последним. В
то время как женщина осторожно ударяла лезвием топора по голику, положенному на обнаженную спину больного, стоящий сзади мужчина спрашивал: «Что, кума, делаешь?» - «Утин секу». - «Секи, секи хорошенько, чтоб прошло и впредь не болело». Данная процедура троекратно повторялась на трех дверных порогах. Автор публикации осуждает слепую веру «непросвещенного крестьянина» в помощь знахарей и колдунов, называет их «паразитами народной общественной жизни».
Нота осуждения также звучит в словах публикатора М. X.: «Не кроется ли тут весь фокус в умении ударять? Или играет, быть может, некоторую роль внушение или самовнушение?.. Темнота народная!» [16] Приведенные выше примеры позволяют говорить о распространенности и вариативности способа лечения радикулита на территории Архангельской губернии в начале XX в.
Одним из охранительных ритуалов Печорского уезда, описанных в заметке М-ва «Темнота народная» в разделе «Наш край», был обряд опахивания [17]. Зыряне, жители одного из сел уезда, после неудачных попыток фельдшера остановить здесь эпидемию скарлатины, решили «запахать» болезнь. Для этого были выбраны десять молодых замужних женщин, которые в полночь нагими, с распущенными волосами, должны были сохой провести непрерывную неглубокую борозду, захватывая все не тронутые еще болезнью, дома. Участницы «запахивания» были убеждены, что тем самым они выполнили свой долг по спасению села от эпидемии. Описанный случай публикатор считал «несообразным и диким суеверием», сожалея о том, что «много еще нужно сил и затрат энергии для того, чтобы просветить наши дикие окраины». Этот окказиональный ритуал опахивания связан с эпидемией, явившейся следствием вторжения в мир человека «чужого». Поэтому построение ритуала можно условно поделить на две части: обнаружение чужого - выделение домов, чьи жители подверглись болезни, и выдворение ее (болезни) за границы своего мира. Неслучайно и время совершения ритуала - на стыке исходящих и новых суток. Вероятно, нагота участниц ритуала подчеркивала их исходное, природное состояние, позволяла скрыть принадлежность к культуре, обмануть болезнь, уверяя её в приобщении к «чужому» миру. Важным в этом ритуальном поведении становится очищение пространства и восстановление (замыкание, очерчивание) границы между «своим» и «чужим» мирами.
Интересны, на наш взгляд, две заметки корреспондента газеты «Северное утро» В. Рокачев-ского [18], отражающие непоколебимую веру жителей Каргопольского уезда в духов природы
и знахарей. Автор предпринимает попытку обратить внимание цензуры на рекламу, публикуемую на страницах газет в 1911 г., таких, как «Копейка». По мнению публикатора, представители интеллигенции в первую очередь должны бороться с тем, чтобы реклама книг о знахарстве и поверьях не доходила до деревенских жителей.
Фактографическая заметка «Мезенская икота [19]» неизвестного автора, являвшегося корреспондентом газеты, о суде над жителями деревни Латьюги Пысской волости, учинившими в 1913 г. самосуд над крестьянкой Феклой Букиной, интересна с точки зрения фольклориста. Появление в деревне болезни «икоты» жители связали с Ф. Букиной, по их мнению, напускавшей «порчу» на соседей. После отрицания своей вины обвиненная подверглась жестокому избиению, первую роль в котором сыграл её муж. От полученных побоев «икотница» умерла через два с половиной месяца, подсудимые, не признавшие свою вину, были оправданы. Это единственная публикация на страницах газеты, свидетельствовавшая о бытовании на территории Архангельской губернии кликушества. Икота была той болезнью, которую народ считал существом, напускаемым или вгоняемым в тело больного колдуном.
Если приведенные выше примеры касаются уездов губернии, то заметка В. свидетельствует о состоянии медицины в г. Архангельске в 1917 г. По мнению автора, «город не может обидеться на чрезвычайный недостаток врачей. Врачи есть, и при желании их можно пригласить к больному... Некоторые врачи отказываются посетить больного за отсутствием времени, к другому боятся обратиться сами пациенты: слишком неприветливы в обращении». В. подчеркивает недоверие архангелогородцев к медицинским работникам, подтверждая это трудностями в процессе оспопрививания: «Медицина, как наука... больше всего терпит неприемлемость, больше всего признается русским народом с большими трудностями» [20].
Итак, публикации по народной медицине в газете «Северное утро» 1911-1917 гг. свидетельствуют о плохо развитой сети лечебных заведений в Архангельской губернии (Шенкурском, Мезенском, Кемском, Онежском, Каргопольском и Печорском уездах), что не позволяло жителям получать систематическую врачебную помощь. Одной из распространенных причин отказа населения от услуг квалифицированных врачей, фельдшеров являлось отсутствие на местах специалистов и высокая плата за лечение. Низкий культурный уровень крестьянства, боязнь и недоверие к представителям интеллигенции, их грубое отношение способствовали процветанию народного врачевания, часто основанного на язы-
ческих представлениях. Это подтверждают названные выше публикации. «Население севера, главным образом Архангельской губернии, как неземского края, в смысле обеспечения себя медицинской помощью не избаловано. Во многих местах губернии о существовании подобной помощи лишь слыхали, но получить ее не имели счастья» [21]. Отношение публикаторов к народным способам лечения было разным: распространенным было негативное восприятие такого явления, как знахарство, однако высказывались и одобрительные отзывы. Наблюдалось частое обращение населения за помощью к «знающим».
Следует отметить некоторую фрагментарность освещения проблем народной медицины на страницах газеты «Северное утро». Публикации отражают представления населения Архангельской губернии о медицине в начале XX в., основывающиеся на вере в сверхъестественные способности и таинственные знания колдуна или знахаря. Описание поведения маркированной личности было ритуализировано. В своей практике эти люди часто применяли заговоры - словесные заклинания, вербальные тексты, сопровождаемые определенными магическими действиями. Изученные нами материалы свидетельствуют об активном использовании среди населения Архангельской губернии в 1911-1917 гг. лечебных заговоров. «Врачебная» практика знахаря представляла собой использование приемов народной медицины, которая была основана на магии слова и действия.
Примечания
1. Например: По России. Спор колдунов // Северное утро. 1912. 26 янв. С. 4.
2. Подвысоцкий А О. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. М., 2008. С. 172.
3. Токарев С. А. Ранние формы религии и их развитие. М., 1964. С. 106.
4. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993. С. 209.
5. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993; Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX - начала XX в. М.; Л., 1957; Путилов Б. Н. Фольклор и народная культура. СПб.: Наука, 1994.
6. Токарев С. А. Ранние формы религии и их развитие. М., 1964.
7. Калинин И. Заговоры, их виды и применение (Из личных наблюдений в Онежском уезде) // Северное утро. 1914. 24 июня. С. 2.
8. Ругоз В. Еще о лечении. Кемский уезд // Северное утро. 1915. 7 июля. № 148. С. 4.
9. М. Х. Наши лекари. Яковлевское, Шенкурского уезда // Северное утро. 1914. 18 февр. С. 4.
10. Там же. С. 4.
11. Абу. Знахарство и медицина // Северное утро. 1913. 8 февр. С. 1-2.
Е. А. Постнова. Портрет 6 романе В. Каверина «Перед зеркалом»
12. Nemo. Северное суеверие // Северное утро. 1914. 19 июля. С. 3-4.
13. А. М. «Утин» // Северное утро. 1913. 31 окт. С. 3.
14. Мурманец. «Сечение утина». Из области народных суеверий // Архангельские губернские ведомости. 1893. 17 февр. С. 2.
15. Там же. С. 2.
16. М. X. Наши лекари. Яковлевское, Шенкурского уезда // Северное утро. 1914. 18 февр. С. 4.
17. М-в. Темнота народная. Печорский уезд // Северное утро. 1913. 23 апр. С. 3.
18. Рокачевский В. Реклама знахарства // Северное утро. 1911. 14 окт. С. 3-4; Он же. «Жихорь» // Северное утро. 1911. 16 сент. С. 3-4.
19. Мезенская икота // Северное утро. 1913. 21 февр. С. 3.
20. В. К фельетону г. Помора «Икотники» // Северное утро. 1917. 4 янв. С. 1.
21. Там же. С. 2.
УДК 821.161.1-31
Е. А. Постнова
ПОРТРЕТ В РОМАНЕ В. КАВЕРИНА «ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ»
Статья посвящена поэтике романа В. Каверина «Перед зеркалом». Исследуется специфика портретных зарисовок в произведении. Особое внимание уделяется описаниям работ главной героини, выполненных в жанре портрета. Подчеркивается, что эк-фрасисы принадлежащих героине полотен позволяют автору полнее раскрыть ее внутренний мир, ее отношение как к жизни, так и к искусству.
The article is devoted to studying the poetics of V. Kaverin's Novel "Before the Mirror". The object of research is the specificity of portrait sketches in the novel. Special attention is paid to descriptions of the main heroine's works executed in the genre of portrait. It is emphasized that ekphrases of the heroine's pictures allow the author to reveal her private world, her attitude both to life and art.
Ключевые слова: В. Каверин, «Перед зеркалом», портрет, экфрасис, эстетические взгляды.
Keywords: V. Kaverin, "Before the Mirror", portrait, ekphrasis, aesthetic views.
«Перед зеркалом» (1970) - последний роман В. Каверина и, по его собственному признанию, лучший его роман. Ему посвящен ряд исследовательских работ, однако среди них нет таких, в которых бы специально изучался портрет как важнейший элемент его поэтики. Как известно, портрет в литературном произведении - это «описание либо создание впечатления от внешнего облика персонажа, прежде всего лица, фигуры, одежды, манеры держаться <... >» [1]. Портрет в литературе выполняет характерологическую
© Постнова Е. А., 2011
функцию, служит одним из средств создания образа-персонажа. Ю. М. Лотман в статье, посвященной портрету в живописи, специфику данного жанра связывал с выделением именно тех черт человеческой личности, «которым приписывается смысловая доминанта»: «Портрет как бы специально, по самой природе жанра приспособлен к тому, чтобы воплотить самую сущность человека» [2]. У литературного портрета та же «метафорическая» природа, в нем также «предельная сущность человека, воплощаясь в исторически конкретных формах, сублимируется до философской проблемы "Се человек"» [3].
В романе «Перед зеркалом» немало традиционных портретных зарисовок. К их числу относится, например, портрет Константина Карновс-кого: «Он был белокурый, выше среднего роста, пожалуй что и красивый в своей новенькой тужурке и отглаженной сатиновой косоворотке». Глядя на него и вспоминая прежнюю встречу с ним, героиня обращает внимание на происшедшие в нем перемены: если два года назад «он был какой-то бело-румяный - "точно ангел на рождественской елке"», то теперь «в развороте широких плеч, в красивых белых зубах, в твердой мужской уверенности, с которой он поклонился и заговорил улыбаясь, не было ничего ангельского, а было то, что заставляло постоянно думать о нем и с нетерпением ждать его писем» [4]. Данное описание принадлежит автору, который «видит» Карновского глазами героини. Автору важно показать не только как выглядел сошедший на пристань Карновский, но и какое впечатление произвел на Лизу его вид. Портретная зарисовка строится на противопоставлении прежнего его образа, сохранившегося в памяти героини («точно ангел на рождественской елке»), и совсем другого человека, возникшего перед ней наяву, в котором «не было ничего ангельского». Портрет Карновского под пером Каверина становится и Лизиным «портретом», на котором «запечатлен» момент рождения в ней женщины, разглядевшей в своем поклоннике не ангела, а мужчину. Не случайно главка под названием «Казань. 1913», в которой речь идет о встрече героев после двухлетней переписки, начинается авторским замечанием: «День, который Лиза провела в Казани, был проникнут ощущением конца одной жизни, пансионской, гимназической, и начала другой, самостоятельной, которая вся еще была впереди» (с. 17).
В романе «Перед зеркалом», главная героиня которого - художница, немало и описаний ее работ, выполненных в жанре портрета. Напомним, что «описание в литературе какого-либо художественного произведения, например, живописного», называется экфрасисом [5]. Рассмотрим экфрасисы портретов, принадлежащих Лизе,
