CC BY-NC-ND
29
В.М. Карелин
«НАРЕКАЮ ЭТОТ КОРАБЛЬ ИМЕНЕМ "ТОВАРИЩ СТАЛИН"»
(НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРАГМАТИКЕ ПЕРФОРМАТИВНЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЙ)
В статье рассматриваются некоторые проблемы изучения политических феноменов (в частности, тоталитаризма) в свете теории речевых актов. Рассматривается социальный контекст перформативности, ее роль в конструировании субъектности власти. Особое внимание уделено про-блематизации перформативных неудач в тоталитарном контексте.
Ключевые слова: перформатив, тоталитаризм, философия обыденного языка, философия политики.
Социальный контекст перформативности
Для гуманитарной мысли XX в. характерно появление масштабных концептуальных перемен, часто именуемых «поворотами»: «лингвистический поворот» в философии, «антропологические повороты» в гуманитарных дисциплинах, «иконический / визуальный поворот»1 в культурологических исследованиях и т. п., появление которых может быть декларировано в не очень часто цитируемых публикациях или не декларировано вовсе. Практически во всех таких ситуациях речь идет о некоем варианте «антропологического поворота», генезис которого связан как с переменами историко-социального порядка, так и отчасти с вызванным ими возникновением новых тенденций, по-новому ставящих под вопрос объективность науки.
Примером «поворотной» тенденции стала идея британского философа Джона Остина, согласно которой возможности речевой деятельности простираются намного дальше констатаций. Высказывания, которые по эффективности аналогичны действиям и которые по ряду характеристик можно отделить от прочих высказываний, Остин, как известно, назвал перформативными. Идея «дей-
© Карелин В.М., 2011
ствующего слова» витала в воздухе всегда, заслуга же этого мыслителя в том, что он смог инкорпорировать эту идею в определенный академический контекст. Неудивительно, что она проникла сначала в поле аналитической философии, представителем которой можно назвать Остина, а впоследствии оказалась интересна для тех областей знания, где роль перформативности существенна, но которые не обязательно связаны с аналитической философией напрямую. Теория перформативов изначально развивалась в поле, значимость которого была выявлена также Остином, - в философии обыденного языка, пересечения с которой можно обнаружить у многих дисциплин.
Философию обыденного языка (как ordinary language philosophy) можно рассмотреть как школу, развившуюся на основе аналитической философии и отчасти противостоящую ей (как ideal language philosophy). Как подметил Р. Рорти, «единственное различие между Философами Идеального Языка и Философами Обыденного Языка - в представлениях о том, какой язык считать Идеальным»2. Наука практически всегда стремится к идеальным проблематикам. Но объект исследования она может выбирать сколь угодно «неидеальный», и характер такого выбора в XX в. все больше ориентирован на феномены человеческого существования. В результате этого философия обыденного языка возникает как антропологический поворот лингвистического поворота в философии.
В представлениях Остина об обыденном языке объяснение устройства речи с точки зрения «чистой науки» непродуктивно; обнаруживается чрезмерность ранее принимавшихся редукций, блокировавших изучение множества феноменов. Исключительно структурное объяснение коммуникации остается затруднительным до тех пор, пока коммуниканты существуют в таком воображаемом мире, по отношению к порядку которого порядок их мышления изоморфен: их действия, как и объясняющие речевое взаимодействие законы, предсказуемы и имеют резко выделенные области применения, а роли не зависят от субъектов. Такая редукция фактически исключает какое-либо общение. Не преувеличивая роль социального в понимании перформативов, следует признать, что в большинстве случаев представление о способности речевого акта производить действие невозможно без принятия во внимание социально обусловленного конвенционального поля, в котором этот акт реализуется.
Зависимость иллокуции от конвенции прослеживается на многочисленных примерах из юридической практики3. Обсуждая термин «перформативные высказывания», Остин утверждает, что
наиболее приближенным по своему значению к нашему случаю является слово «действующий» (operative), если понимать его так, как оно используется в юриспруденции4. ... Многие виды взаимодействия между людьми, связанные с использованием речи, регулируются, а отчасти и формируются посредством того, что мы легко опознаем как конвенции, установленные для управления процедурой и дополняющие те конвенции, которые регулируют значения наших высказываний. Тот факт, что слово guilty 'виновен' произнесено старшиной присяжных в суде в надлежащий момент, делает его высказывание актом вынесения обвинительного приговора; и такое толкование данного высказывания, безусловно, определяется конвенциональными процедурами судопроизводства5.
Можно найти немало образцов конвенции, связанных с обстоятельствами произнесения - таких, «что высказывание, имеющее определенное значение, произнесенное соответствующим лицом в надлежащих обстоятельствах, имеет данную силу вследствие согласованности с этими конвенциями»6. Согласно Стросону,
цель, если не реализация, обеспечения усвоения является если не постоянным, то, по существу, стандартным элементом при осуществлении иллокутивного акта. ... Анализ цели обеспечения усвоения остается существенным элементом при анализе понятия иллокутивного акта7.
Усвоение (информации адресатом) рассматривается через анализ перформативных глаголов, которые служат
не для того, чтобы приписать говорящему намерение, а для того, чтобы, по выражению Остина, сделать эксплицитным тип коммуникативного намерения, которое имеется у говорящего, тип силы, которую имеет высказывание8.
Однако «глагольный подход» не исчерпывает всей проблематики понимания перформативов: социальную сторону он, скорее, затушевывает, в некоторой мере сдвигая интерес философии от обыденного языка обратно к идеальному. Эмиль Бенвенист отмечает:
Перформативного высказывания, которое не являлось бы действием, не существует. Оно существует только как акт власти. Действия власти прежде всего и всегда представляют собой высказывания, произносимые теми, кому принадлежит право их высказывать. И когда мы имеем дело с перформативными высказываниями, нам следует постоянно помнить, что это условие - условие правомочности лица, произносящего высказывание, и особых обстоятельств, в которых высказывание осуществляется, - обязательно должно быть со-
блюдено. Именно в этом, а не в выборе определенных глаголов заключается критерий перформативного высказывания9.
Действительно, Остина «прежде всего, интересует не то, как язык устроен, то есть в чем состоит суть мимезиса между языком и реальностью, а то, что он делает»10, а также то, что он может спровоцировать, заставить сделать кого-либо. В связи с этой спецификой, пожалуй, стоит согласиться с тем, что
если мы мыслим в соответствии с остиновскими определениями, то получается, что, переходя от «высказывания» к «языку», мы переходим от более узкого контекста, каковым является специфическая ситуация конкретного речевого поведения, к более широкому контексту социальных и политических действий11.
Перформативность и субъективация
При изучении процессов коммуникации неизбежны вопросы о статусах объектов и субъектов. Эту проблематику интересно рассмотреть в сравнении теории речевых актов и теории социального конструирования реальности. В социальном конструктивизме П. Бергера и Т. Лукмана, как и в теории Остина, она сопряжена с отказом от редукции процесса только к его структуре и к акцентированию внимания на принципиальной значимости повседневности:
Хотя язык может использоваться и по отношению к другим реальностям, но даже и тогда он сохраняет свои корни в реальности повседневной жизни. Как знаковая система язык имеет качество объективности. Я сталкиваюсь с языком как с внешней для меня фактичностью, и он оказывает на меня свое принудительное влияние. Язык подчиняет меня своим структурам12.
Здесь эффективность языка - эффективность власти. Различие подходов - в направленности идеи материализации различных сущностей: в социальном конструктивизме идеальные структуры обретают статус вещей, а в теории речевых актов слово обретает статус действия. Речь, как и социальные процессы, обретает неабстрактное измерение и оказывается частью повседневного мира, действующей наравне и схожим образом с прочими его объектами. Можно говорить о реификации языка, которая, вообще говоря, является продуктом и целью всякой человеческой активности в оптике повседневности:
Человеческая экспрессивность объективируется, т. е. проявляет себя в продуктах человеческой деятельности, доступных как ее созда-
телям, так и другим людям в качестве элементов общего всем мира. Такие объективации служат более или менее устойчивыми показателями субъективных процессов, присущих их создателям, и позволяют вывести эти процессы за пределы ситуации лицом-к-лицу, в которых их можно было непосредственно наблюдать. ... Реальность повседневной жизни не просто полна объективаций, она и возможна лишь благодаря им13.
Опредмечивание обладает коммуникативным потенциалом по отношению к разным сферами реальности. Однако здесь «конструктивистский» взгляд несколько отличается от «перформати-вистского» в силу различия статусов реальности. В первом случае подразумевается, что «язык вообще может выходить за пределы реальности повседневной жизни. Он может иметь отношение к переживаниям в конечных областях значений и соединять оторванные друг от друга сферы реальности»14. Во втором же - что «перформативы сами суть реалии, которые они же - здесь и теперь -описывают. Иначе говоря, перформативы выполняют свою функцию, не вовлекая никакой референциальной репрезентации. В пер-формативе язык не просто соприкасается с реальностью, но сам есть реальность, и постольку-поскольку это так, именно эта языковая форма является подлинным началом социального»15.
Перформатив, играющий в процессуальном аспекте коммуникации «соединяющую» роль, в сущностном аспекте, напротив, играет «отделяющую» роль. Он разводит идеальную данность и ее перформативную актуализацию в повседневности, делая возможным коммуникацию как целенаправленную деятельность. Фундаментальное различие между перформативностью и пропозициональным содержанием факта - это, по сути, «разница между выражением и представлением: выражение не обязательно повторяет структуру выражаемого»16. Так как выражение в отличие от представления опирается на конвенцию, то оно «не столько соединяет слова и вещи, сколько разъединяет их, - ввиду того что социальные связи работают тем действеннее и эффективнее, чем больше указанное различие между перформативом, произнесение которого отвечает какой-то, не всегда явной, практической цели, и представлением, нейтральной констатацией»17.
Такая разнесенность перформативного и констативного обеспечивает существование «сильных» перформативов, т. е. таких, при использовании которых «мы не можем, не испытывая определенных трудностей, отделить описание или высказывание тех или иных слов от совершения определенного действия (например, принятия на себя тех или иных обязательств)»18.
Подобные перформативы становятся условием самореференции, отчасти обращающейся к объективному миру и при этом субъективирующей говорящего и его окружающий мир. Это подтверждается тем, что, по Остину, перформативными являются все высказывания, описывающие ментальные интенциональные состояния, в частности фразы-формулы, начинающиеся со слов «я убежден в том, что», «я полагаю» или «я знаю, что»19.
Здесь мы сталкиваемся с той самой работой языка, которую Бенвенист идентифицировал как акт власти. Эта власть утверждает субъекта в поле его объективаций:
Утверждая, что я знаю нечто, т. е. апеллируя к объективности, я на деле совершаю перформативный акт. А это означает, что я произношу саморефлексивное высказывание, относящееся к тому же типу, что и предложения, осуществляющие акт наименования, узаконивающие факт бракосочетания или ставку в азартной игре. То есть опять же я не описываю положение дел, но создаю его. Иначе: не репрезентирую внешнюю высказыванию реальность, но совершаю действие в строгом смысле - создаю посредством самого акта высказывания реальность, определение которой является моей целью в рамках той или иной социальной игры20.
Такой режим перформативности экстремально удаляется от констатации и даже выходит за рамки выражения, актуализируясь как чистая власть.
С. Жижек рассказывает о феномене интерпассивности, посредством которого субъект оказывается способен передать часть своих действий Другому. Особенно ярко феномен выражен при наличии «большого Другого». Пример из повседневности:
Когда кто-то поскальзывается, другой человек, стоящий рядом и просто наблюдающий этот несчастный случай, сопровождает его восклицанием вроде «Упс!» или каким-то подобным. Загадка этого обыденного происшествия заключается в том, что, когда другой делает это за меня, вместо меня, его символическая действенность остается точно такой же, как если бы я делал это сам. ... В самом жесте исполнения акта посредством произнесения слов я лишаюсь авторства; «большой Другой» (символическая институция) говорит через меня21.
Инверсивное превращение «Другой делает это для меня, за меня, вместо меня» в «я делаю это посредством Другого» создает минимальные условия для возникновения субъективности.
Положение, которое конституирует субъективность, формулируется следующим образом: «когда другой делает что-то вместо меня, я сам делаю это посредством него», ... а вовсе не как «я - активная автономная личность, которая что-то делает»22.
Максимально эффективный интерпассивный образ действий -в тоталитарной среде, где Другой и вправду «большой». Он имеет особый статус, «энергетическим ресурсом» которого, с точки зрения перформативности, вероятнее всего следует считать силовое поле конвенциональности, ибо именно Он создает это поле. Представление о субъекте, создающем конвенции при совершении пер-формативного акта, полностью сохраняет свою действенность как минимум в теоретическом описании на уровне иллокуции.
Событие речи не просто подтверждает конвенцию, но всякий раз заново ее создает, обеспечивая ее существование во времени23. Если субъект претендует на обладание тотальной властью, ему следует поддерживать собственное конвенциональное поле: постоянно генерировать и регенерировать его, тем самым сохраняя свою субъективность, которая должна для адресатов коммуникативных процессов объективироваться в виде «большого Другого».
Субъективация не обязательно реализуется именно таким образом в контексте «большой политики» и не обязательно выводит субъекта в этот контекст. Этот контекст представляет интерес как область действия «чистой власти» и в некотором роде экстремально иллюстрирует возможность такой процедуры.
Тоталитарное и возможность перформативных неудач
Один из компонентов представления о перформативности -отказ от таких моделей речи, в которых высказывание можно оценить с точки зрения истинности. Эта идея четко выражена Остином и стала одним из принципов как теории речевых актов, так и в более поздних исследованиях, опирающихся на нее.
Истинность или ложность не являются неотъемлемыми параметрами суждения: суждение обретает истинность или ложность тогда, когда оно утверждается, т. е. суждение - это нечто способное быть утверждаемым, ... а вообще говоря, суждение может и не утверждаться, а использоваться, например, как предположение, мнение или в каких-то иных функциях24.
Отказ от истинностной оценки перформативов закрепляет необходимость подхода, который не может быть удовлетворен ни прежними распространенными построениями лингвистики и формальной логики, ни их тезаурусом.
Постоянный возврат к проблеме истинности перформатива нередко сопровождается упоминанием различий между философией обыденного языка и философией идеального языка, и этот кажущийся навязчивым рефрен неслучаен: обе эти тенденции открывают широчайшее поле представлений о таком высказывании, которое может быть, с точки зрения его инструментальности, оценено и спрогнозировано в своей эффективности.
Внедрение новой проблематики выражения как ключевой именно по контрасту с ранее доминировавшей проблематикой выражаемого ведет за собой проблематику события. И в этом отношении выражаемое являет собой не что иное, как смысл. Связь этой категории (не только в контексте исследований речевых актов) с выражением и событием неоднократно рассматривалась в современной философии и достаточно тщательно рассмотрена в постструктуралистской концепции Ж. Делеза.
С одной стороны, смысл не существует вне выражающего его предложения. То, что выражено, не существует вне своего выражения. Вот почему мы не можем сказать, что смысл существует, но что он, скорее, упорствует или обитает. С другой стороны, он не сливается полностью с предложением, ибо в нем есть нечто «объективное», всецело отличающееся [от предложения]. То, что выражено, не похоже на что-либо в выражении25. Статус смысла уточняется следующим образом: смысл есть то, что придается в качестве атрибута, но он вовсе не атрибут предложения, скорее, он атрибут вещи или положения вещей26.
В этом размышлении смысл не теряет своей значимости, он не исчезает в зазоре между вещным и логико-речевым. «Он развернут одной стороной к вещам, а другой - к предложениям. Но он не сливается ни с предложением, ни с положением вещей или качеством, которое данное предложение обозначает. Он является именно границей между предложениями и вещами»27. В таком случае смысл как таковой надбытиен и может быть представлен как событие сам по себе «при условии, что событие не смешивается со своим пространственно-временным осуществлением в положении вещей»28.
С точки зрения абсолютно эффективной перформативности смысл недостижим: выраженного смысла не существует, ибо он всегда ускользает от формы выражения, оставляя в ней следы собственного ускользания. ... Свойство ускользать от того, в чем он находит временное выражение, - онтологическое свойство смысла. Другими словами, смысл - само ускользание29.
Таким образом, смысл как событие может предстать, вероятнее всего, лишь частично: для наблюдения, для верификации могут быть доступны, собственно говоря, лишь фрагменты смысла. Если такое понимание смысла может имплицитно подразумевать выражение через высказывания, то их, как очевидно, далеко не всегда оправданно редуцировать до пропозиционального содержания.
Если же предполагать реальность пропозициональной истинности, то стремящаяся к этому речь непременно будет вуалировать предполагаемую истину пропозиции; и тем больше она будет способна на такую «маскировку», чем больше будет ее перформатив-ная действенность. Такая эффективность в политическом плане представляется опирающейся на два основных компонента: предельную выраженность перформативности и максимальную удач-ность реализации перформативов.
Наиболее интенсивный, на наш взгляд, способ выражения пер-формативности высказываний был представлен выше. На практике он заключается в том, чтобы как можно чаще обращаться к более действенным речевым актам, которые меньше всего вызывают сомнений в том, что высказывания (перформативы) суть реалии. Тоталитарный контекст предоставляет множество возможностей для этого - от изобильности (не всегда вариативной) иллокутивных и перлокутивных высказываний со стороны власти до предоставления возможности реализации иллокутивных актов обычными гражданами (например, поощряемая и широко распространенная в этом контексте практика доносительства; то же относится и к самооговорам на допросах, публичной самокритике и т. д.). При этом реализуется описанная выше поддержка конвенционального ресурса перформативности. Это развитие конвенционального поля сопровождается эффектом, усиливающим действенность перфор-мативности, а именно - формированием эгалитарных условий коммуникации (которые и обеспечивает конвенциональность) формирующим сцену, на которой фигурируют совместно и актор, и действие, и знак, и референт.
Представление о перформативной природе любого высказывания, отрицая пропозицию, не гарантирует перформативную реализацию: перформативы, хотя и не оцениваемы с точки зрения истинности, но доступны для оценки «удачности / успешности - неудач-ности / неуспешности»30.
Остин пытался классифицировать неудачи, которые могут препятствовать перформативному акту, но утверждал, что они не обязательно исключают друг друга: в определенных ситуациях они могут реализовываться совместно и переходить друг в друга. Философ приводит один из таких примеров, когда нет однозначного
представления о том, каков характер неудачи и действительно ли можно считать перформатив нереализованным, а если можно - то в какой мере.
Положим, к примеру, я вижу корабль на приколе, разбиваю о нос корабля висящую там бутылку и заявляю: «Нарекаю этот корабль именем "Товарищ Сталин"» и после этого выбиваю из-под него подпорку: но беда здесь не в том, что я не то лицо, которое выбрали для этой цели (независимо от того, действительно ли кораблю было уготовано имя «Товарищ Сталин»; возможно, на самом деле ситуация была сложнее). Мы все можем согласиться:
(1) что корабль не был назван,
(2) что имел бы место крайне постыдный поступок.
Кто-то мог бы сказать, что я все же осуществил нечто вроде крещения корабля, но что мое действие было недейственным или неэффективным, потому что я не был тем лицом, которое могло бы вправе осуществлять это действие; но, с другой стороны, можно также сказать, что здесь даже не было видимости того, чтобы кто-то был вправе это делать, или хотя бы убедительного предлога, чтобы он мог заявить об этом праве, поэтому в данном случае мы вообще не можем говорить о какой-либо приемлемой конвенциональной процедуре; это просто издевательство, подобно бракосочетанию с обезьяной31.
Понятия «удачности» и «неудачности» перформативов являются не аналогами «истины» и «лжи» в бинарной логике, а могут представлять собой нечто вроде двух точек, соединяемых осью, на которой полярность одной категории постепенно переходит в полярность другой. Невозможность верификации истинности подобных высказываний32 делает их безобидным на вид политическим инструментом (и небесполезным для формирования конвенционального ресурса), а неоднозначность перформативной успешности предоставляет множество возможностей интерпретировать их удобным для их автора способом.
Если какие-либо интерпретации таких действий и могут иметь место, то для наибольшего эффекта они должны быть максимально удалены от иллокуции. В противном случае власть будет комментировать собственную перформативность, рискуя совершить при этом так называемое иллокутивное самоубийство: определенные глаголы уничтожают перформативную значимость высказываний; слова «я клевещу...», «я инсинуирую...», «я похваляюсь...» при совершении соответствующих действий становятся предметом пропозиционального рассмотрения, «отсоединяющим» высказывание от сопровождающего его действия. Однако возможность иллоку-
тивного самоубийства исчезает при переходе из прямого контекста в косвенный33. Хотя такая проблематика изначально сформулирована в грамматическом аспекте34, она может послужить моделью и для более широких контекстов, включая политические отношения (к примеру, связанные с критикой действий власти).
В нашей работе мы лишь наметили контуры проекта исследований политической прагматики перформативных высказываний. Незатронутыми остались многие вопросы - как общие (субъекти-вация на разных уровнях политического; специфика и различия иллокуции и перлокуции в тоталитарном контексте), так и частные (тождество психологической эффективности символа и эффективности перформатива; проблема самоограничения конвенционального ресурса), которые будут рассмотрены в дальнейших исследованиях.
Примечания
1 Англ. «iconic turn», «pictorial turn»; русский перевод этих терминов пока не ус-
тоялся.
2 Rorty R.M. Metaphilosophical Dificulties of Linguistic Philosophy // The Linguistic
Turn: Essays in Philosophical Method. Chicago, L.: Chicago University Press, 1992. P. 12.
3 См.: Danet B. Language in the Legal Process // Law & Society Review. 1980. Vol. 14.
No. 3: Contemporary Issues in Law and Social Science. P. 445-564.
4 Остин Дж. Перформативные высказывания // Остин Дж. Три способа пролить
чернила. СПб.: Алетейя; Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2006. С. 265.
5 Стросон П.Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Философия языка. М.:
Едиториал УРСС, 2010. С. 39.
6 Там же.
7 Там же. С. 45.
8 Там же. С. 47.
9 Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. С. 307.
10 Кирющенко В., Колопотин М. Джон Остин, аналитическая философия и язык как
социальное явление // Остин Дж. Три способа пролить чернила. С. 8.
11 Там же. С. 11.
12 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по со-
циологии знания. М.: Медиум, 1995. С. 67.
13 Там же. С. 60-62.
14 Там же. С. 69.
15 Кирющенко В., Колопотин М. Указ. соч. С. 14.
16 Там же. С. 13-14.
17 Там же.
18 Там же.
19 Там же. С. 14-15.
20 Там же. С. 14-15.
21 Жижек С. Интерпассивность, или Как наслаждаться посредством Другого //
Жижек С. Интерпассивность. Желание: влечение. Мультикультурализм. СПб.: Алетейя, 2005. С. 17.
22 Там же. С. 34-35.
23 Кирющенко В., Колопотин М. Указ. соч. С. 9-10.
24 Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. Рефе-
ренциальные аспекты семантики местоимений. М.: ЛКИ, 2008. С. 35.
25 Делез Ж. Логика смысла // Делез Ж. Логика смысла. Фуко М. Theatrum philo-
sophicum. М.: Раритет; Екатеринбург: Деловая книга, 1998. С. 41.
26 Там же.
27 Там же. С. 42.
28 Там же.
29 Подорога В. Выражение и смысл. М.: Ad Marginem, 1995. С. 25-26.
30 Остин Дж.Л. Перформативы - констативы // Философия языка. С. 24.
31 Остин Дж. Как совершать действия при помощи слов? // Остин Дж. Избранное.
М.: Идея-Пресс; Дом интеллектуальной книги, 1999. С. 32.
32 Таковы советские лозунги «Империализм - это загнивающий капитализм»,
«Коммунисты всегда впереди» и т. п. (см.: Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста. М.: Аграф, 2000. С. 70).
33 Фраза «Говорят, что я высмеиваю тебя» не будет иллокутивным самоубийством
(Руднев В.П. Указ. соч. С. 45-46), хотя оценка ее перформативного эффекта становится сложнее.
34 Вендлер З. Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. М.:
Прогресс, 1985. Вып. 16. Лингвистическая прагматика.С. 238-250.
