CC BY
98
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ • 2013 • Т. XXXV• № 1
От редакции. Мы публикуем статью финалиста конкурса 2012 г. журнала «Эпистемология & философия науки» среди молодых ученых, аспирантов и студентов на лучшую статью по теме «Эпистемология и наука: теория, методология, история».
А
криптив как речевой акт
В.В. ОГЛЕЗНЕВ
В статье продемонстрировано, что ас-криптив является особым иллокутивным актом, имеющим характерные особенности, что подтверждает введение нового таксона в классификацию речевых актов. Предложена лингвистическая формула аскриптива, отражающая его специфику. Показано, что актуализация и анализ аскриптивов в контексте теории речевых актов и фиксация их лингвистических аппликаций в юридическом языке позволяют дополнить методологический проект Г.Л.А. Харта новыми концептуальными положениями.
Ключевые слова: речевой акт, юридический язык, аскриптив.
Теория речевых актов, считаясь достаточно однородным направлением в лингвистической философии и имея своим предметом «иллокутивную силу» высказывания, представляет собой коммуникативно-целевую семантику, которая описывает один из аспектов целена-
1 Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (проекты № 12-13-70001а, 12-33-01380а2) в рамках ФЦП «Кадры» (проекты № 14.В37.21.0517, 14.В37.21.0708, 14.B37.21.0986) и в рамках государственного задания Минобрнауки России на проведение научных исследований (№ 6.4832.2011).
и
01 N I О
правленной деятельности носителей языка. Этот немаловажный аспект связан с особыми механизмами речевой деятельности - механизмами динамики целей общения. В этом смысле ядром иллокутивной силы высказывания является коммуникативная цель (намерение, установка) говорящего, а в качестве единицы, служащей объектом анализа, выступает отдельное высказывание. Для создателей этой теории (Дж.Л. Остин, Дж.Р. Сёрл, П.Ф. Стросон) она представляла собой развитие и углубление смысла и значения языковых выражений, сложившихся в философской логике, при этом значением языкового выражения считалось знание правил его употребления. Первоначально в качестве основного объекта рассмотрения в теории речевых актов выступали речевые действия, относящиеся к правовой сфере (особенно это характерно для подхода Остина). Как следствие этого допущения, акцент на «юридических» речевых актах сказался на понимании речевого действия как действия, совершаемого согласно определенным неязыковым установлениям, или конвенциям.
Вопросы о природе языка права, об онтологическом статусе правовых свойств и о познавательном потенциале правовых высказываний принято относить к области знания, которая может быть условно обозначена как «эпистемология права». Вызванные к жизни вполне прагматическими соображениями, эти вопросы должны формировать конкретную поведенческую стратегию индивида. Так, от ответа на вопрос, какие причины лежат в основании, например, морального высказывания (рациональные или эмоциональные), зависит наше решение согласиться с этим высказыванием и действовать в соответствии с его предписаниями или, наоборот, отвергнуть его и сделать попытку сформировать собственное мнение. Познавательный вопрос, затрагивающий характер объективности моральных высказываний, превращается в практический вопрос доверия моральным оценкам: стоит ли верить моральным высказываниям и следовать моральным предписаниям, если их основания произвольны, недолговременны, изменчивы и необъективны, т.е. они опираются на эмоции. М. Грин пишет: «Объективный характер причин, которые детерминируют действия, регулируемые нормами права, является единственным объяснением, почему эти причины существуют для каждого человека, в отношении которого эти нормы права оказались действенными»2.
К данной области знания относится и менее разработанная проблема «правоприменения» или взаимоотношения эмпирических фактов и норм права, для которых эти факты служат основой приложения. В частности, речь идет об анализе предполагаемого аскриптивного характера Ü юридических понятий; аскриптивность помогает отделить их от родст-jü венных моральных понятий и дескриптивных терминов. Рассмотрение X _
о —2-
2 Green M.S. Legal Realism as Theory of Law // William and Mary Law Review. 2005. ^ Vol. 46, №. 6. P. 1924-1925.
этого вопроса предполагает выход на более общую проблему природы рационального поведения и критериев приписывания ответственности, что служит дополнительным эвристическим стимулом для его анализа. Решение проблемы взаимоотношения норм и фактов предполагает определенную концепцию «нормативности», детерминирующую процесс, и направление, в котором происходит поиск решений3. Стратегия, взятая за основу в этом исследовании, указывает на особый недескриптивный (аскриптивный) характер юридических терминов и может послужить ключом к разрешению проблемы правоприменения4.
Термин «недескриптивный», если исходить из простого семантического анализа приставки «не», является просто отрицанием исходного термина, от которого он образовался, т.е. отрицанием того, что этот термин что-то описывает или обозначает. Однако было бы ошибкой считать, что существуют термины, которые ничего не обозначают, иначе их нельзя было бы отличить от нечленораздельных звуков. Вопрос возникает не по поводу того, обозначает или не обозначает этот термин что-либо, а по поводу того, как это обозначение происходит, т.е. каким образом задается семантика термина. Следовательно, недескриптивный термин должен пониматься не как ничего не обозначающий, а как использующий нестандартный тип обозначения по отношению к обычному и общепринятому способу задания семантики слов. Обычный, т.е. дескриптивный, или в более узком смысле эмпирический, термин предполагает семантическую связь между термином и объектом, на который он ссылается, в виде «окулярной», «зеркальной» или «картинной» метафоры. Термин описывает, отражает, формирует ментальный образ предмета или процесса, о котором он говорит. Концептуальным следствием этого взгляда является представление о том, что между термином и предметом формируется особое отношение соответствия, предполагающее обязательное существование тех объектов, на которые он ссылается. Такие дескриптивные термины всем знакомы и общеизвестны, например «человек», «природа», «вода». Как видно, семантический тип связи, который предполагает дескриптивное использование слов, основывается на эпистемологическом реализме или вере в то, что наше знание говорит о реально существующих вещах. В противоположность этому считается, что недескриптивный тип семантической связи основывается на определенной разновидности антиреализма, отрицающей существование тех объектов, на которые недескриптивные термины ссылаются (в привычном дескриптивистском понимании)5.
3 См.: ХартГ.Л.А. Позитивизм и разграничение права и морали // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 2005. № 5 (262). С. 132.
4 См. подробнее: Оглезнев В.В, Тарасов И.П. Аскриптивность как онтологическое свойство юридических понятий // Вестник Томского государственного университета. ф Философия. Социология. Политология. 2010. № 4 (12). С. 101-110.
5 См.: Ламберов Л.Д, Тарасов И.П. В защиту эмотивизма: дефляционизм и мораль- ф ные высказывания // Вестник Новосибирского государственного университета. Сер. Философия. 2010. №3(8). С. 20-23. "
Однако данное определение верно лишь при первоначальном приближении и не может выявить всех эпистемологических особенностей недескриптивной семантической связи6. Поэтому методологически необходимым представляется провести границу между простым указанием на ложность дескриптивной связи для данного термина, т.е. отрицанием того, что этот термин обозначает какое-либо свойство или сущность, в то время как он претендует на это, например слово «пегас» или «кентавр», и изначальным отсутствием такой дескриптивной связи, как это предположительно существует в юридическом дискурсе (т.е. различие между не дескриптивным и недескриптивным).
Удачная стратегия по выявлению специфических свойств нестандартного типа семантических связей, присущих недескриптивному дискурсу, принадлежит Г.Л.А. Харту7, который перенес тяжесть рассмотрения проблемы из области метафизики, т.е. вопроса о том, на какие сущности ссылаются недескриптивные термины (и ссылаются ли они на них вообще), в область эпистемологии - концептуальных проблем техники определения недескриптивных терминов. Данное видение проблемы имеет несколько преимуществ. Во-первых, оно позволяет уловить различие между недескриптивными терминами и дескриптивными с пустым объемом, которое невозможно выявить исходя из метафизической точки зрения, потому что эти два типа терминов не ссылаются ни на какие объекты в привычном дескриптивном понимании. Во-вторых, процедура определения напрямую задает значения слов, т.е. устанавливает тип семантической связи для термина; таким образом, в зависимости от различных техник определения терминов будет варьироваться и тип их семантической связи. Еще один положительный момент заключается в том, что определение образует критерий использования слова, поэтому экспликация правильной техники определения недескриптивных терминов будет одновременно предоставлять критерий применения этого типа терминов и критерий их отличия от дескриптивных терминов. Следовательно, переход от метафизики к эпистемологии позволяет решить проблему выявления особенностей недескриптивных терминов прямым путем, а не негативными определениями, которые просто отрицали изначальные характеристики, присущие дескриптивным терминам.
Харт, пытаясь доказать недескриптивный характер юридических терминов, отмечает, что практика использования юридических тер-
Ы минов всегда будет отклоняться от изначально предписываемых ей « —-
6 См.: DevittM. The Metaphysics of Nonfactualism // Nous. 1996. Vol. 30. Supplement: 10. Metaphysics. P. 159-176.
7 См.: Харт Г.Л.А. Приписывание ответственности и прав // Известия высших
учебных заведений. Правоведение. 2010. № 5 (292). С. 116-135.
условий, если эти условия (и сам термин) будут определяться посредством техники, распространенной среди дескриптивных терминов, т.е. в терминах «необходимых и достаточных условий». Сама по себе несколько туманная фраза «необходимые и достаточные условия», по всей видимости, является синонимом более привычной фразы «род и видовое отличие» (на это указывают примеры, приводимые Хартом в качестве иллюстрации того, что он считает определением в технике «необходимых и достаточных условий»). Отрицая эту технику, он отрицает и представление о том, что существует некий единый элемент, присущий всем ситуациям, в которых происходит применение нормы права, т.е. является для нее достаточным основанием. Данная позиция в методологическом плане привела Харта к двум заключениям: во-первых, что юридический дискурс лишен значения истины; во-вторых, что у права нет сущности, т.е. необходимых и достаточных условий или неких необходимых свойств, присущих ему всегда. Харт постулирует существование особого вида языковых выражений, основная функция которых состоит не в описании конкретных ситуаций, а в выражении правовых требований и в юридической квалификации событий, состояний и действий, придающей природным и социальным явлениям юридическое значение.
Представим ситуацию: я замечаю на щеке своего собеседника осу и, стараясь избавить его от страданий, связанных с последствиями укуса, бью его по лицу, поражая цель. Эту ситуацию наблюдает третий человек, который на основании увиденного может описать мои действия выражением «Он его ударил», приписывая тем самым мне ответственность за удар по лицу. Я, конечно же, могу объяснить мои действия, ссылаясь на некие позитивные, оправдывающие мои действия обстоятельства, но с точки зрения наблюдателя мои возражения будут неэффективны и неубедительны. Однако необходимо учитывать, что все зависит от того, в рамках какого типа дискурса происходит говорение. Если произнесение имеет место в обыденном языке, то оно, по-видимому, дескриптивно, т.е. описывает некий процесс или состояние. Другое дело, если квалификация моих действий осуществляется уполномоченным на то специальным субъектом, например судьей, который на основании предъявленных ему фактов, например свидетельских показаний (кто-то наблюдал мои действия), принимает решение в соответствии с определенными правилами о моей виновности или невиновности. Судья приписывает/придает моим действиям юридическое значение через установление соотношения факта и нормы права, но не описывает некий факт. Задача судьи ответить на вопрос «кто виновен?», а не «кто его ударил?».
ского дискурса, что в свою очередь придает устойчивость семантической связи между фактом и нормой права и позволяет определить не-
Судья в философии Харта представляет собой конституирующее на- ф чало, задающее онтологические и гносеологические рамки юридиче-
е
дескриптивность юридических понятий. Становится очевидным, что суждения о фактах не есть то же самое, что суждения о приписывании права и ответственности. Так, признание судом гражданина умершим есть не установление истинности или ложности факта его смерти, а приписывание правового положения на основании отдельных известных суду фактов.
Таким образом, с одной стороны, для интерпретации или квалификации действий достаточно восприятия наблюдаемых физических движений тела и в таком случае произнесение дескриптивно, но, с другой стороны, наличие необходимых и достаточных условий не всегда достаточно (за исключением судебного решения), так как могут появиться некие новые обстоятельства (кто-то другой также видел на лице моего собеседника осу и может оправдать мои действия), отменяющие характер представленного утверждения. И только в этом смысле предложения, описывающие действия, согласно Харту, аскриптивны, но не дескриптивны. Мы не описываем некое положение вещей, но приписываем ситуации определенный статус через анализ понятий «права» и «обязанности». Такие высказывания, как «это - мое», «это - твое», «это - его», «это сделал я», «это сделал он» и «это сделал ты», традиционно интерпретируются в качестве дескриптивных. Но такая интерпретация, отмечает Харт, игнорирует перфор-мативную функцию высказываний. Если я говорю «это - твое» о какой-то ценной вещи, то отнюдь не описываю некое положение дел, но приписываю определенные права на эту вещь; аналогично в судебном решении «Смит виновен в убийстве жены» наблюдается соединение конкретного эмпирического факта (например, того, что он дал жене смертельную дозу яда) и юридических последствий, вызванных этим фактом.
Все это привело Харта к следующему выводу: в юридическом языке имеет место серьезное противоречие между дескриптивными высказываниями, основная функция которых заключается в описании неких фактов совершения действия, подтверждаемых наблюдаемыми проявлениями, и разъясняющих право аскриптивными произнесениями, в отношении которых в отличие от дескриптивных предложений невозможно поставить вопрос об истинности/ложности. Эта идея удачно согласуется с положением Остина, что, произнося пер-формативное высказывание, мы совершаем некое действие, но не описываем или сообщаем о действии, следовательно, перформатив не имеет и не предполагает истинностной/ложной оценки. Так же как и рУ Остин, Харт пытается выявить существенные (в первую очередь грамматические) признаки аскриптивных выражений и указывает, ф что «произнося такие предложения, особенно в настоящем времени, мы часто не описываем, но фактически осуществляем или произво-в^ дим некое действие... и когда эти слова употребляются таким спосо-^ бом, они соотносятся с подтверждающими их фактами во многом тем
же самым образом, что и решение судьи. Но помимо этого данные предложения, особенно в прошедшем и будущем времени, имеют многообразие других употреблений, которые в целом нелегко вычленить из так называемого их первичного употребления»8. Из этого рассуждения мы можем сделать по крайней мере два важных методологических вывода: во-первых, приписывание ответственности или права осуществляется при помощи произнесения, а во-вторых, глаголы действия имеют важное дескриптивное употребление, особенно в настоящем и будущем времени, их же аскриптивное употребление применяется в основном в прошедшем времени.
В любой социальной системе, в том числе правовой, нормы могут связывать тождественные последствия с любым набором весьма различных обстоятельств, причем правила этой системы определяют последовательность различных действий или состояний дел объединяющим их способом. Отсюда мы делаем вывод: первичная функция юридических понятий в отличие от обычных дескрипций заключается в том, что утверждение «X имеет право» используется для того, чтобы действовать (в остиновском смысле) посредством правовых норм, т.е. с помощью правовых норм делать вывод, а не излагать или описывать факты. С учетом этих отличительных особенностей юридические понятия могут быть прояснены только рассмотрением условий, где и как они используются характерным для них образом.
Однако подход Харта к анализу юридического языка выглядит несколько поверхностным, поскольку ограничивается лишь различением на некоторых примерах дескрипций и аскрипций и постулированием перформативного характера правовых высказываний, оставляя без внимания исследование онтологических характеристик юридических терминов и речевых актов, связанных с их употреблением. Мы же попробуем расширить методологическую стратегию Харта за счет имплицитного расширения аскриптивной проблематики и попытаемся эксплицировать аскриптивы в контексте теории речевых актов и предложенной Остином и Сёрлом таксономии иллокутивных актов. В этом смысле основными исследовательскими задачами становятся, во-первых, демонстрация возможности (и/или необходимости) модификации теории речевых актов применительно к правовым высказываниям и, во-вторых, доказательство того, что аскриптивные правовые высказывания представляют собой особый вид перформативных выражений.
Остин при исследовании обыденного языка пришел к выводу, что не все истинные или ложные суждения являются описаниями и что _ многие высказывания, похожие на утверждения своей грамматической формой, вовсе не предназначаются для сообщения прямой ин- ® формации о фактах (например, этические суждения). Поэтому многие ■
О
8 Харт Г.Л.А. Приписывание ответственности и прав. С. 128-129.
традиционные философские сложности, по его мнению, были следствием ошибки, что за прямые утверждения о фактах ошибочно принимались такие высказывания, которые либо вообще не имеют смысла, либо замысливались как нечто совсем другое. Желая избавить язык от подобной «путаницы», Остин в терапевтических целях вводит (или «вычленяет», выражаясь его словами) различие между высказываниями, которые говорятся, и высказываниями, которые делаются, называя первые констативными (декларативными, или дескриптивными), а вторые - перформативными. В отличие от констативных пер-формативные высказывания не могут быть ни истинными, ни ложными; они используются для осуществления действия, т.е. произнося перформативное высказывание, мы всегда осуществляем некоторый акт, или выполняем некоторое действие9. Перформатив является одновременно и действием и высказыванием, а принципиальным отличием перформативного высказывания от констативного является сложность его верификации; напротив, перформатив можно проверить только с точки зрения его правильности или неправильности.
Сложность вопроса «чистоты» перформативов, основанного на убежденности в незыблемости дихотомии перформативов и конста-тивов, привела Остина к отказу от постулируемой им дистинкции в пользу более общих семейств связанных и пересекающихся речевых актов, которые он пытается классифицировать10. Выявление грамматической формы эксплицитных перформативных глаголов (первое лицо единственного числа настоящего времени изъявительного наклонения активного залога) послужило Остину средством отбора тех глаголов, которые эксплицируют иллокутивную силу высказывания или показывают, какой именно иллокутивный акт мы осуществляем, произнося данное высказывание. Он пытается составить список эксплицитных перформативных глаголов на основе установления иллокутивной силы высказывания.
Но несмотря на тщательность анализа иллокутивной силы высказывания, все равно остается возможность, отмечает Остин, находить многочисленные пограничные или неудобные для классификации случаи или пересечения групп глаголов. Причем им вполне допускается, что группы глаголов выделены недостаточно отчетливо, что они перекрещиваются между собой и что, возможно, нужна совсем иная классификация. «Я не считаю свою классификацию, - пишет Остин, -сколько-нибудь окончательной»11.
Остин выделяет следующие пять групп глаголов в соответствии с у их иллокутивной силой:
2 _
Ф 9
^ 9 См.: Остин Дж.Л. Перформативы - констативы // Философия языка. М., 2010. С. 23.
£
10 См.: Остин Дж.Л. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1986. Вып. XVII. С. 118.
11 Там же. С. 120.
вердиктивы выделяются по признаку вынесения приговора присяжными, арбитром или рефери, что и заключено в их названии. Но вердикт вовсе не обязан быть окончательным, он может представлять собой, например, оценку, мнение или одобрение. В сущности, здесь мы сталкиваемся с решением относительно чего-то (факта или оценки), вынести которое с полной уверенностью бывает по разным причинам затруднительно;
экзерситивом является принятие решения в пользу или против какого-то образа действий. Речь идет о решении, что некое явление должно быть таким-то в отличие от суждения о том, что оно является таким-то: это «пропаганда» должного в противовес оценке сущего; это возмещение убытков в отличие от их оценки; это приговор суда в противоположность вердикту присяжных;
комиссивами являются обещания или другие обязательства: они обязывают что-то выполнять. Сюда так же включаются декларации или заявления о намерениях, не являющиеся обещаниями, и, кроме того, такие ситуации, которые можно назвать участием, поддержкой, например, когда принимают чью-нибудь сторону. Очевидна их близость к вердиктивам и экзерситивам;
бехабитивы включают в себя понятие реакции на поведение других людей и повороты их судьбы. Они включают также отношение к чьему-то поведению в прошлом или будущем и эксплицитное выражение этого отношения;
экспозитивы используются в актах объяснения, включающего развитие точки зрения, ведение дискуссии и прояснение референции и употребления слов.
Итак, вердиктив - реализация оценочного суждения; экзерси-тив - проявление влияния или осуществление власти; комиссив -принятие обязательства или заявление о намерении; бехабитив - выражение отношения; экспозитив - разъяснение оснований, аргументов и сообщений.
Тематизируя иллокутивную силу в качестве основания таксономии перформативных актов, Остин тем не менее не дает полного определения иллокутивного акта, указывая лишь на то, что осуществление локутивного акта является осуществлением иллокутивного акта, т.е. осуществление какого-то акта в ходе говорения в противоположность действию самого говорения. Для определения иллокутивного акта нам необходимо выяснить, какую именно локуцию мы используем: спрашиваем, отвечаем, предупреждаем, информируем и т.д. Подобная неопределенность понятия иллокуции вызвала необходимость ее доопределения. Стросон обобщает рассуждения Остина Ц в четырех основных положениях12: 1) чтобы знать иллокутивную си- £!
12 См.: Стросон П.Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Философия языка. М., 2010. С. 36-37.
О
лу высказывания, мы должны знать, как сказанное задумывалось или как произнесенные слова были использованы; 2) локутивный акт является актом произнесения чего-либо; иллокутивный акт - это акт, который мы осуществляем при произнесении чего-либо, т.е. это то, что мы делаем при произнесении того, что мы произносим; 3) чтобы выступать в качестве эксплицитного перформатива, глагол должен быть оформлен в первом лице настоящего времени изъявительного наклонения; 4) иллокутивный акт - это конвенциональный акт (этот тезис подтверждается множеством юридических примеров) в отличие от перлокутивного акта, который не является конвенциональным. Именно для уточнения последнего утверждения Стросоном в теорию речевых актов было введено понятие намерения, которое придало уверенности при различении конвенциональных и интенциональных (неконвенциональных) актов. Так, Стросон, привлекая для анализа речевых актов аргументацию Грайса относительно значения языковых выражений13, указывает, что лишь некоторые иллокутивные акты (а не все, по мнению Остина) являются конвенциональными, только в том смысле, что для их реализации необходимы экстралингвистические соглашения. Из этого делается вывод, что основные речевые акты по существу вообще неконвенциональны, так как наличие языковых конвенций является случайным фактом.
Необоснованность выводов Стросона и Грайса об ограниченной конвенциональности иллокутивных актов привела Сёрла к выводу, что деление на интенциональные и конвенциональные акты не имеет никакого эпистемологического значения, поскольку оно основано на неправильном понимании идеи Остина о различии между иллокутивным пониманием (т.е. пониманием высказывания) и перлокутивным воздействием (эффектом). Он предлагает три уровня речевых актов, отмечая при этом, что эти уровни необязательно должны присутствовать в конкретном речевом акте, но их учет необходим для должного понимания его функционирования: 1) произнесение слов (морфем, предложений) = совершение актов произнесения; 2) референция и предикация = совершение пропозициональных актов; 3) утверждение, вопрошание, приказание, обещание и т.д. = совершение иллокутивных актов14. Кроме того, у каждого речевого акта есть три измерения: иллокутивная цель, направление приспособления (слова-ре-альность или реальность-слова) и условие искренности. Отсюда Сёрлом делается вывод, что желаемое воздействие значения че-тЦЦ го-либо заключается не в том, чтобы вызвать речевой отклик у слу-
W шающего или сделать так, чтобы он повел себя определенным обра-« -
13 См. подробнее: Грайс Г.П. Значение говорящего, значение предложения и значение слова // Философия языка. М., 2010. С. 75-98.
14 См.: Searle J.R. Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge, ^ 1969. P. 24.
зом, а в том, чтобы ему стали известны иллокутивная сила и пропозициональное содержание высказывания. В этом смысле некоторые речевые акты (например, утверждение или обещание) могут быть осуществлены только в системах «определяющих» (конститутивных) правил, а языковые конвенции (например, в естественных языках) реализуют эти глубинные определяющие правила (тем не менее, несмотря на явную убедительность подобной аргументации, остается неясным, чем критикуемые Сёрлом конвенции Стросона отличаются от его конститутивных правил, реализуемых при помощи этих же конвенций).
Если иллокутивный акт успешно осуществлен (например, выполнены обязательства, возникшие из договора), то правило служит только для того, чтобы обеспечить достижение перлокутивного эффекта, - перформативный глагол обозначает выполняемый акт, если эксплицитное намерение говорящего было реализовано (намерения, скрытые в значениях, являются перлокутивными). Поэтому следует заменить, считает Сёрл, понятие конвенции понятием правила, что позволит показать, что иллокутивный акт есть действие, подчиняющееся соответствующим правилам. Сёрл, предлагая отказаться от понятия локуции, поскольку верифицируемой может быть только пропозиция, порождаемая перформативом, заключает, что результатом корреляции между понятиями пропозициональных и иллокутивных актов выступают соответственно определенные виды выражений, произнесенные в ходе их совершения: характерной особенностью грамматической формы иллокутивного акта является полное предложение (не предложение в одно слово), а характерной особенностью грамматической формы пропозиционального акта являются отдельные части предложения: грамматические предикаты для акта предикации, собственные имена, местоимения и другие виды именных конструкций, необходимых для референции. Пропозициональные акты не встречаются отдельно, т.е. невозможно совершить акт референции или предикации без высказывания утверждения или задавания вопроса или совершения иного иллокутивного акта. Лингвистическим коррелятом подобного допущения является то, что предложения, но не слова, используются для совершения действий. В этом смысле основным объектом анализа должен стать, по мнению Сёрла, пропозициональный акт, поскольку он включает в себя как акт референции, т.е. привлечение в зону рассмотрения определенных объектов, так и акт предикации, т.е. приписывание свойств этим объектам.
Разграничение иллокутивной силы высказывания и пропозиционального содержания, взятое Сёрлом за основу при классификации
речевых актов, позволило ему обнаружить слабые стороны остинов- ф ской таксономии и предложить альтернативный проект. Прежде чем
приступить к изложению своей теории и критике подхода Остина, в Сёрл предлагает обратить внимание на следующие важные методоло-
гические допущения15. Мы часто сталкиваемся с тем, что существует несколько совершенно различных принципов разграничения речевых актов, т.е. имеются несколько видов различий, позволяющих констатировать нетождественность сил (иллокутивных) двух высказываний (что делает метафору «сила» в выражении «иллокутивная сила» вводящей в заблуждение). Другой источник заблуждений связан с нашей склонностью смешивать иллокутивные глаголы с типами иллокутивных актов. Сёрл подчеркивает, что если имеют место два несинонимичных глагола, то вовсе не обязательно, чтобы они описывались как два различных иллокутивных акта. Четкое разграничение иллокутивных глаголов и иллокутивных актов является основой серловской исследовательской стратегии, поскольку иллокуция - это часть языка вообще (а не конкретного языка), а иллокутивные глаголы - это всегда часть некоторого конкретного языка (немецкого, английского, русского и др.). Поэтому важной задачей в устранении возможных «дефектов» иллокутивного акта Сёрл считает фиксацию семантических правил, индексирующих его «нормальное» осуществление16.
Принимая во внимание отмеченные допущения, остиновская таксономия, по мнению Сёрла, приводит по меньшей мере к шести взаимосвязанным затруднениям, а именно (по возрастанию важности): постоянно смешиваются глаголы и акты; не все глаголы на самом деле являются иллокутивными; слишком велики пересечения между категориями; слишком неоднородны категории; многие из глаголов, отнесенных к тем или иным категориям, не удовлетворяют определению этих категорий; отсутствует какой-либо до конца выдержанный принцип классификации.
Итак, еще раз, в качестве основания для классификации Сёрл предлагает избрать иллокутивную цель и вытекающие из нее понятия: направление приспособления и выражаемые условия искренности. Это дает возможность заявлять о существовании следующих «базисных» иллокутивных актов17, а не иллокутивных глаголов, как у Остина: репрезентативов, директивов, комиссивов, экспрессивов и декларации.
Цель репрезентативов заключается в том, чтобы зафиксировать ответственность говорящего за сообщение о некотором положении дел, за истинность выражаемого суждения. Тематизация репрезента-тивов в качестве отдельного класса, основанного на понятии иллокутивной цели, позволяет объяснить существование огромного числа Ч1Ш перформативных глаголов, обозначающих такие иллокуции, которые 'у укладываются в противопоставление истинно-ложно, но при этом не
2 _
Ф и
^ 15См.: СёрлДж.Р. Классификация иллокутивных актов // Новое в зарубежной линг-
■ вистике. М., 1986. Вып. XVII. С. 171-172.
16 См. подробнее: Searle J.R. Speech Acts. P. 62-64. ^ 17 См.: СёрлДж.Р. Указ. соч. С. 181-188.
являются просто утверждениями: они могут толковаться как глаголы, указывающие на такие признаки иллокутивной силы, которые являются дополнительными к свойству иллокутивной цели.
Иллокутивная направленность директивов состоит в том, что они представляют собой попытки со стороны говорящего добиться того, чтобы слушающий нечто совершил. К этому классу относятся некоторые из остиновских бехабитивов (вызвать на дуэль, вызвать на спор и др.) и многие экзерситивы.
Комиссивы - иллокутивные акты, цель которых состоит в том, чтобы возложить на говорящего обязательство совершить некоторое будущее действие или следовать определенной линии поведения.
Иллокутивная цель класса экспрессивов заключается в том, чтобы выразить психологическое состояние, задаваемое условием искренности относительно положения вещей, определенного в рамках пропозиционального содержания.
Определяющим свойством деклараций является именно то, что осуществление какого-либо акта из этого класса устанавливает соответствие между пропозициональным содержанием и реальностью; успешное осуществление акта гарантирует действительное соответствие пропозиционального содержания реальности, т.е. положение вещей, представленное в пропозициональном содержании, реализует или получает свое существование посредством конкретного показателя иллокутивной силы.
Проанализировав некоторые аспекты теории речевых актов на примере подходов Остина и Сёрла, обратимся к выяснению возможности трансляции методологии лингвистической философии в область юридического языка.
Как мы уже установили, Сёрл в качестве основания классификации речевых актов предлагает три «значимых» измерения: иллокутивная цель, направление приспособления и условие искренности. Итак, иллокутивной целью аскриптива является возложение обязанности совершить определенное действие в будущем или следовать определенной линии поведения. Аскриптивы схожи с серловскими директивами, но лишь по параметру иллокутивной целенаправленности. Произнося «Виновен», судья определяет не только новый правовой статус слушающего, но и возлагает на него определенные обязанности: претерпеть определенные отрицательные последствия, являющиеся для правонарушителя новой юридической обязанностью, которой не существовало до совершения противоправного деяния, и представляющие собой лишения личного, организационного либо имущественного характера.
Поскольку иллокутивная сила определяет то, как пропозицио- Ф нальное содержание иллокуции должно соотноситься с миром, Сёрл
выделяет два направления приспособления: «слова к миру» и «мир к в словам». Приведенный выше пример произнесения «Виновен» пока-
зывает, что аскриптивы имеют направление приспособления мира к словам, как и у серловских директивов или комиссивов. Действительно, произнесение таких суждений, как «Xвиновен в убийстве У», «Xи У заключили договор», «Xобязан платить налоги», свидетельствует о том, что мир приспосабливается к словам: у Xи у У после подобных произнесений появляются новые (правовые) состояния, которых не было прежде. При этом, подобно серловским декларациям, осуществление аскриптива устанавливается самим фактом успешного проведения этого акта.
Особый интерес представляет экспликация третьего измерения ас-криптива - условия искренности. Раскрывая содержание этого параметра речевого акта, Сёрл отмечает, что, производя любой иллокутивный акт с некоторым пропозициональным содержанием, говорящий выражает некоторое свое отношение, касающееся этого пропозиционального содержания. Даже тогда, когда говорящий неискренен, когда не имеет в действительности такого убеждения, желания, намерения, когда не испытывает сожаления или удовольствия, которое выражает, в ходе совершения своего речевого акта он выражает некоторое убеждение, желание, намерение, сожаление или удовольствие18. Итак, возможно ли определить аскриптивы через условие искренности? Насколько применимо данное условие к аскриптивам? Как и у деклараций, у аскриптивов отсутствует направление искренности, поскольку невозможно сказать, что действия судьи, объявившего кого-то виновным, или рефери, удалившего игрока с поля, были неискренними или он попросту лгал. Нельзя сказать «Я признаю вас виновным в совершении преступления, но я лгу». Внеязыковые установления, конституирующие основания языка права, в дополнение к правилам естественного языка обусловливают специфику и успешность аскриптивов. Именно наличие таких установлений, как нормы закона, позволяют признавать виновным, налагать (юридические) обязанности, требовать совершения определенных действий и т.д.
Таким образом, заимствуя символическую запись у Сёрла, представим структуру аскриптивов следующим образом:
А Т 0 (Н должен сделать А),
где А - обозначение аскриптивной иллокутивной цели; Т - направление приспособления «мир к словам»; 0 - отсутствие условия искренности. Пропозициональное содержание указывает на то, что слушающий Н непременно должен совершить некое действие (в широком смысле) - исполнить обязательство, претерпеть ограничения или обременения, нести ответственность и т.д.
Не вдаваясь в подробный анализ таксономии иллокутивных ак-® тов, отметим, что у аскриптивов больше общего с серловскими декла-■ рациями. Так же как и для деклараций, для аскриптивов требуется на-
й -
-3 18 Сёрл Дж.Р. Указ. соч. С. 174.
личие внеязыковых установлений, необходимых для успешности речевого акта данного типа и постулирующих особое социальное положение, в котором находятся говорящий и слушающий. Нормы закона являются подобными установлениями: если судья успешно осуществляет (аскрибирует) акт обвинения (признание виновным), то Xстановится обвиняемым. Причем нормы закона служат одновременно и залогом успешности осуществления данного акта, и основанием постулирования особого положения, которое занимают говорящий и слушающий. Сёрл отмечает, что в декларациях сложно провести различие между иллокутивной силой и пропозициональным содержанием19. Однако в отношении аскриптивов подобных сложностей не возникает, поскольку их семантическая структура («Я признаю вас виновным») благодаря внеязыковым установлениям отсылает к надлежащему субъекту говорения и соответствующему контексту, где возможно четко распознать и иллокутивную силу, и пропозициональное содержание высказывания.
При этом, несмотря на кажущуюся схожесть аскриптивов и деклараций, необходимо учитывать, что экспликация аскриптивов возможна исключительно в рамках юридического языка, специфицирующего их лингвистическое содержание. В этом смысле может сложиться (ошибочное) представление, что иногда аскриптивы могут принимать форму деклараций. Так, предложение «Объявляю XXX Олимпийские игры в Лондоне открытыми», произнесенное королевой Великобритании Елизаветой II, по-видимому, должно бы считаться аскриптивом, поскольку есть и говорящий и слушающие, есть и внеязыковые установления, указывающие на успешность данного речевого акта (игры официально начались с этого момента) и на соответствующее социальное положение говорящего (особый статус субъекта). Но этот речевой акт не аскриптив, а яркий пример серлов-ской декларации, поскольку он осуществляется в рамках языка, отличного от юридического. Или предложение «Объявляю вас мужем и женой», произнесенное, например, священником во время венчания, будет считаться декларацией, но если оно произнесено сотрудником загса, то это - аскриптив.
' СёрлДж.Р. Указ. соч. С. 185.
и
01 N I О
и
