CC BY
27К. Я. ПАРОМОВ (МГУ) НАИВНЫЙ КОНСЕРВАТОР. А.И. РОЗИН И ЕГО «ОЧЕРКИ ИЗ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ».
Обладая, по сути, неиссякаемым содержанием, заново интерпретируемым после каждого нового прочтения, любой текст неизбежно говорит больше, нежели хотел и задумал его автор. «Очерки из Крымской войны» А.И. Розина, демонстрирующие ряд центральных противоречий «николаевской» эпохи, одновременно служа памятником ее лучшим чертам, а также и своего рода эпилогом, — с формальной стороны это лишь отчет армейского обер-офицера об участии в военных действиях.
Автор «Очерков», «имея честь сделать всю Крымскую кампанию под знаменем Владимирского полка и, по мере возможности, следя за ходом всех его действий» просто «счел справедливым разъяснить те из них, которые впоследствии, вероятно по недостатку положительных и подробных сведений, остались в исторических описаниях пропущенными или затемненными»1. «Милостивое Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича (будущего Александра III — К.П.) внимание вызвало участников обороны Севастополя к собранию относящихся к тому времени фактов. Призыв этот дал мне смелость к исправлению и дополнению воспоминаниями веден-наго в продолжение Крымской войны дневника своего»2. И действительно, «Очерки из Крымской войны (дневник очевидца)» вскоре по окончании (22 мая 1871 г.) вошли в «Сборник рукописей, представленных Его Императорскому Высочеству Государю Наследнику Цесаревичу о Севастопольской обороне Севастопольцами», увидевший свет в следующем 1872 г. в Санкт-Петербурге.
Полный послужной список3 дает следующие сведения об авторе воспоминаний. Александр Иванович Розин родился 1 июля 1823 года, происходил из обер-офицерских детей4 Ярославской губернии, куда и удалился по отставке. Причем недвижимого имущества ни родового, ни благоприобретенного за ним на момент отставки не значилось. Вероисповедания Православного. Окончил курс в Ярославском Демидовском лицее (где, кстати, после Калужской гимназии до перевода на медицнский факультет Московского университета недолгое время — осенью 1849 г. — обучался его младший современник К.Н. Леонтьев5, к оценкам которого нам еще предстоит обратиться). Служба Розина проходила в строю, некоторое время в должностях полкового адъютанта и каз-начея6, и для ситуации середины XIX в. не отличалась каким-либо своеобразием. Начав унтер-офицером во Владимирском пехотном полку 9 марта 1845 г. (т. е. не полных 22 лет от роду), через год произведен в прапорщики, в 1854 г., к началу описываемых событий, уже год как штабс-капитан и командир роты с 8-го сент. 1854 г. — сражения при р. Альме. За кампанию награжден орденом св. Анны 4-й ст. с надписью «за храб-
1 Сборник рукописей, представленных его императорскому высочеству государю наследнику цесаревичу о Севастопольской обороне севастопольцами. М. 1998. С. 189.
2 Там же.
3 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 400. Оп. 9. Д. 3880. Лл. 12 — 17 об. Послужной список майора 64-го пехотного Казанского е. и. в. вел. кн. Михаила Николаевича полка майора Розина, составлен 19 июля 1868 г.
4 Т. е. фактически из дворян. Первое ограничение доступа в дворянское сословие штаб-офицерским чином произошло 11 июня 1845 г.
5 Русская социально-политическая мысль XIX — начала XX века: К.Н. Леонтьев. М. 2000. С. 6.
6 На должности полковых казначеев назначение до 1876 г. проводилось по результатам выборов всеми офицерами части.
рость»7 (отбитие штурма 26 мая), произведен в капитаны (за штурм 27 авг.), а скоро после — 16 дек. 1857 г. — в майоры, в каком чине и прослужил следующие десять лет до отставки, подполковником с мундиром и пенсией в окт. 1868 г.8, в должности командира батальона в Казанском пехотном полку той же 16-й пехотной дивизии (куда переведен 10 июля 1858 г.).
«Очерки» — памятник непосредственного участия их автора в боевых действиях в Крыму, длившегося с осени 1854 г. более года. А.И. Розин еще «по случаю войны в Венгрии в 1849 г. находился в походах Армии к западным пределам Империи», «в кампанию в Придунайских княжествах... находился в составе обсервационного корпуса на границе Трансильвани»9, а боевое крещение получил в Крыму — у Альмы. Затем, перемежаемые маневрами и стычками, следовали одно за другим в непродолжительном времени — 12 окт. Балаклавское, 24 окт. Инкерманское сражения. Накануне последнего, 23 окт., автор впервые принял команду над батальоном в связи с общим перемещением вверх по должностной лестнице офицеров дивизии, вызванным тяжелыми потерями10. С 16 апр. 1855 г. и до сдачи города Розин участвовал, командуя то ротой, то батальоном в обороне Севастополя, с перерывом 27 мая — 30 июля на лечение раны в симферопольском госпитале. По оставлении города полк занимал позицию на Мекен-зиевых высотах, затем, пиведенный в штатный состав, 18 ноября оставил Крым. 12 февр. 1856 г. Александр Иванович, получив предписание о назначении его членом одной из хозяйственных комиссий, убыл из полка и, объездив Херсонскую губернию и Бессарабскую область, встретил известие о заключении мира в Одессе в штабе Южной армии. Этот последний этап его деятельности только обозначен в «Очерках» — автор придерживался требований заказчика. Впрочем, переживание севастопольской эпопеи как эпицентра противостояния, возникшее с самого начала осады и ставшее всеобщим, и без того заставляло всех пишущих о войне концентрироваться на событиях обороны.
Именно в буквальном следовании призыву цесаревича к «сбору фактов» видел свою задачу А.И. Розин. Факт уже сам по себе — как таковой — казался достойным известности, а «реальность фактов исторической действительности усматривалась в их «документированности». И на страницах «Очерков» сами факты предстают «элементарными, неделимыми, неизменными и изолированными друг от друга выражениями действительности... исчерпываемыми по своему содержанию «кирпичиками» реальности, а их совокупность... строго определенной. Никаких сложных исторических фактов сама действительность не содержит... Само же знание может быть лишь чувственно-опытным и должно ограничиваться выявлением фактов об изучаемой реальности»11.
Так, мемуарист лишь раз, да и то вскользь, упоминает о своих личных обстоятельствах: «Получив... из выдававшихся от имени Государыни Императрицы сумм возвращавшимся в Севастополь раненым офицерам 150 рублей и не в зачет третное жалованье, я мог значительно поправить свои финансовые обстоятельства: послать 125 рублей старухе матери и закупить необходимое»12. А ведь в конце 1853 г. автор «Очерков»
7 Самая массовая боевая награда Крымской войны. См. напр.: Волков С.В. Русский офицерский корпус. М. 1993. С. 341.
8 РГВИА. Ф. 400. Оп. 9. Д. 3880. Л. 18, 19.
9 Там же. Л. 14 об.
10 После Альмминского сражения полк «разсчитан был в один батальон... составив роту из каждого батальона», в Инкерманском сражении участвовал уже в трехбатальонном составе, а в конце апр. 1855 г. был переформирован в двухбатальонный состав.
пКовальченко И. Д. Методы исторического исследования. М. 2003. С. 141 — 142.
12 Сборник рукописей... С. 255.
подал прошение об отставке по домашним обстоятельствам13. Повествование строго ранжировано, Розин отсекает все то, что формально не относится к теме, делая свой рассказ похожим скорее на развернутый рапорт, на ту графу послужного списка, в которой записана «бытность в походах и делах против неприятеля, с объяснением, где именно, с какого и по какое время». Личным обстоятельствам, вероятно, далеко не простым, нет места среди воспоминаний, в данном случае они «неисторичны» и никак не влияют на ход повествования, делая его максимально одномерным.
Жанровое своеобразие «Очерков» заключается в практически полном отсутствии аналитической части. Желая запечатлеть действия родного полка вкупе с «некоторыми записанными и уцелевшими в памяти эпизодами из без искуственной, но можно сказать смело, не лишенной своей доли героизма боевой жизни русского солдата», которую ему удалось наблюдать,14 автор чужд также излишнего психологизма, только раз, перед описанием Альминского дела, останавливаясь на «чувстве солдата перед боем». Публикуя известные ему факты, Розин предоставляет другим, в том числе и военным специалистам15, делать выводы.
Только дважды на протяжении почти ста страниц, мы сталкиваемся с авторской оценкой происходящего, высказанной неожиданно своеобразно. Так, передав информацию о попытке отбить занятые французами траншеи, Розин замечает: «мне случалось слышать мнение компетентных в военном деле людей, что траншеи эти вовсе не стоили стольких жертв...»16. Другой раз, получив 24 августа 1855 г. приказ привезти на 3-й бастион два орудия и попав под обстрел, восклицает о своей команде: «И это были 2-я и 3-я гренадерския роты, которыми некогда любовался в Бозе почивший Император Николай Павлович, — слышавшие в последнее время от Его Величества приветливое царское «спасибо» на маневрах под Красным селом в 1852 году и в 1853 году на Ходын-ском поле, и которыя теперь таяли на моих глазах... я еще более пожалел о том впоследствии, когда привезенное с таким неимоверным трудом и жертвами орудие, вовсе не было поставлено на бастион до окончания штурма»17, т. е. до оставления Севастополя русскими войсками. Критика не входит в намерения автора, его замечания лишены необходимой напористости, убежденности, вызывают на разговор и ждут возражений. Особенно красноречива в этом отношении оговорка «мне случалось слышать мнение компетентных в военном деле людей», сделанная мемуаристом, за плечами которого 23 года службы. А ведь для отставного военного обладание самостоятельной точкой зрения является зачастую единственной возможностью заявить о своем профессионализме, даже оправдать собственное существование. Таковы, например, также включенные в «Сборник рукописей» «Воспоминания о Севастопольской обороне» Г. Чаплицкого18, содержащие в основном нелицеприятный разбор действий Крымской армии. Для Рози-на же вообще не характерно акцентирование собственного мнения, будь то противоречие казенной историографии или нарочитая солидаризация с ней. Однако, «картина мира» в «Очерках» не становится от этого менее полной, ни даже менее осознаной, а разве не столь формально ясной. Так, «позитивистская методология» мемуариста дает парадоксальную, на первый взгляд, возможность приблизится к смыслу происходяще-
13 РГВИА. Ф. 395. Оп. 45. Д. 578. Л. 8. И получил отказ в связи с запретом уввольнять офицеров на таком основаниии, последовавшим 15 дек. 1853 г.
14 Сборник рукописей... С. 189 — 190.
15 На обращение к этой категории читателей указывает подстрочная полемика с работой Тотле-бена «Описание обороны Севастополя» по вопросам численности и действий полка.
16 Сборник рукописей... С. 238.
17 Там же. С. 271 — 272.
18 Георгий Чаплицкий в 1854 — 1855 гг. адъютант генералов Данненберга и Урусова, в 1859 г. вышел в отставку полковником лейб-гвардии Царскосельского стрелкового батальона.
го. Только лишь констатируя, обозначая в ряду иных событий явную ошибку, промах, одним словом — деструкцию, автор не дает ей завладеть вниманием читателя настолько, чтобы, выделившись из общего повествования, она смогла разрушить восприятие исторической действительности как сугубо целостной и непрерывной. Претендуя на абсолютность, правда факта уступает место правде смысла — ведь история еще не кончилась, даже со сдачей Севастополя.
Характер изложения событий показывает, что в работе над воспоминаниями автор не выходил далеко за пределы своих дневниковых записей, лишь фиксировавших действия его самого, его подразделения, полка, избегая попыток анализа. Так, читатель не найдет не только обычного для военных мемуаров разбора боевых действий, участником которых довелось быть автору, но даже не встретит их полного описания. Розин отмечает только то, чему он был непосредственным свидетелем или то, как в случае с кратким изложением действий полка за время его отсутствия, что удалось узнать из первых рук, и этот интерес опять-таки не выходит за непосредственно служебные, шире — полковые, рамки. Лишь несколько раз встретим ряд военных анекдотов, чей круг хождения — армия, корпус. Практически отсутствуют описания громких боевых эпизодов, которым автор не был свидетелем, в то время как для большинства писавших о войне, а особенно о защите Севастополя, рассказы о подвигах «нижних чинов Черноморского флота Арсения Рыбакова, Петра Кошки, Игнатия Шевченко, Федора Заики, морских офицеров Астапова, Бирилева, Завалишина, Титова, Макшеева, армейских офицеров Рытова, Брейтнера, Кишельского, Ляпунова и многих других» обязательны, хотя бы потому, что являлись неотъемлемой частью их жизни в осажденном городе, предметом собственных тогдашних разговоров, переживаний и забот19. Очевидно, при составлении записок автор руководствовался глубоким убеждением, что сообщения вроде: «14-го сентября полк наш занял позицию близ д. Отар-Кой, верстах в 5-ти от Бахчисарая, и раскинул цепь в окружавших селение садах. Для удобства сообщения с аванпостами, устроены были мостики через канавы садов»20, — столь же важны и интересны. Для сомневающихся напомним, что рукопись А.И. Розина ждал августейший читатель.
«Дисциплинированность», «иерархичность сознания» автора, начавшего «сту-дентом»21 и прослужившего затем в строю без малого четверть века, твердое знание «своего места», пределов компетенции, — в этом своеобразие воспоминаний А.И. Ро-зина. И тем больше веса приобретает выносимое из записок впечатление о глубоко иррациональном ходе кампании. Так, заняв 14 октября 1854 г. известную нам позицию, в полку испытывали недостаток в прдовольствии, т. к. «запас взятых из Севастополя сухарей истощился... обоза же своего, оставленного в Севастополе, мы встретить не надеялись. Зная слабость Южной стороны и малочисленность оставленного в городе гарнизона, состоявшего только из нескольких батальонов, не без основания можно было предположить, что союзники не преминут воспользоваться выгодой своего положения и не замедлят взять город... 18-го обозы наши и продовольствие, наконец, прибыли. Никто не мог отыскать причин, понудивших неприятеля не прямо занять город, что он мог бы сделать почти беспрепятственно, а приступить к правильной осаде Южной стороны, на которой энергично начатыя вице-адмиралом Корниловым укрепления подавали надежду на упорную оборону»22. А вот и «камешек в свой огород», правда, в оче-
19 Голикова Л. «... Каждый рядовой — Шевченко, каждый офицер — Бирилев» // Родина. № 3 — 4. 1995.
20 Сборник рукописей... С. 200.
21 РГВИА. Ф. 395. Оп. З8. Д. 32. Л. 5. «Послужной список определенного во Владимирский пехотный полк студента А.И. Розина».
22 Сборник рукописей... С. 200, 202.
редной раз свидетельствующий об отказе автора «Очерков» от критической позиции: «По отбитии, 13-го октября, четырех турецких редутов, отряд генерал-лейтенанта Липранди занял местность командующую над Балаклавской бухтой, находясь от последней на расстоянии не более двух верст. Поэтому, люди опытные в военном деле (опять они! — К.П.) не без основания ожидали, что стоявшия в бухте, довольно много-численныя, прибывшия из Франции и Англии с боевыми снарядами и продовольствием суда будут сожжены. Для выполнения чего... с полным вероятием успеха могли быть употреблены конгревовы ракеты... Но ожидания наши не сбылись, должно быть потому, что севастопольское артиллерийское ведомство ракет не имело»23. Сделанное тут же издателем примечание — «Ракеты были присланы» — только усугубляет ситуацию, доводя ее до накала «немой сцены» и свидетельствуя о непонимании автором «Очерков» своего читателя, ждущего понятных авторитетных объяснений.
«Подобное действие было непостижимо, и как бы не желалось защитить действительных виновников наших неудач в Крыму, общественное мнение давно их осудило. — Общественное мнение чутко; оно, так сказать, сложило свое суждение об этом деле на месте преступления»24, — Г. Чаплицкий более внимателен к «магистральным запросам» своего времени. Но в «долгой исторической перспективе» актуальность остается все-таки за «Очерками» Розина, которые хороши именно отсутствием подобных апелляций — факт для автора слишком очевиден, самодовлеющ, жив и не терпит никакой игры — ни на повышение, ни на понижение. Так, вспоминая своего полкового товарища, Розин замечает: «С «Мертвыми душами», как я запомню, Брестовский никогда не расставался, и часто на укреплениях развлекал солдат чтением о похождениях Коробочки, Плюшкина и других. Вокруг его собирался довольно большой кружок, доказывающий, что даровитый писатель и здесь находил себе отголосок и популяр-ность»25. Как видно, и в 1871 г. Гоголь оставался для Розина тем, кем по существу и был — «писателем», здесь нет речи о Гоголе — обличителе «гнусной расейской действительности», столь проявившейся именно в период Крымской войны, знамени борьбы с ней, или одиозном авторе «Выбранных мест из переписки с друзьями» и т. д., т. е. о том популярном, пошлом, восприятии гоголевского наследия, повлиявшем и «на таких... мыслителей, как Константин Леонтьев и Василий Розанов, которые усматривали в Гоголе именно «отрицателя», нанесшего тяжкий вред русской литературе и русской культуре в целом...».26
Вообще же, читая Розина, постоянно вспоминаешь известный анекдот о К.Н. Леонтьеве. «Раз он ехал по Москве на извощике. «Куда едешь», — поправил возницу полицейский и направил на другой путь; ленивый возница пробормотал что-то с неудовольствием. Вдруг кроткий Леонтьев ударил его в спину. «Что вы, барин?»... — «Как же, ты видишь мундир: и ты смеешь не повиноваться ему или роптать на него, когда он поставлен... (тем-то, а тот-то) губернатором, а губернатор — царем. Ты мужик и дурак — и восстаешь, как петербургский адвокат, против своего отечества»27. Автор «Очерков из Крымской войны», чьи воспоминания — акт субординации, был бы идеальным «возницей» для К.Н. Леонтьева. Более того, образ, тип Розина свойственен творчеству
23 Там же. С. 211 — 212.
24 Сборник рукописей... С. 97.
25 Там же. С. 211 — 212.
26 Кожинов В.В. Победы и беды России. М. 2002. С. 163. В этом смысле знаменательно, что в начале первого письма Леонтьева Розанову читаем: «Чрезвычайно (Курсив везде Леонтьева — К.П.) ценю ваши смелые укоры Гоголю; это великое начинание. Он был очень вреден, хотя и непреднамеренно» (Розанов В.В. Литературные изгнанники. Н.Н. Страхов. К.Н. Леонтьев. М.2001. С. 329).
27 Розанов В.В. Литературные изгнанники... С. 327 — 328.
Леонтьева, близок ему лично. В определенной степени автобиографичен: «Не знаю, как решить теперь, — хорошо ли это было или худо, что мы так мало входили в дела, до нас прямо не касательные? Я думаю, что была тут, как и во всем, и доля хорошего: мы полагались по чувству доверия и по привычке на высшее начальство, без больших и часто бестолковых рассуждений; и кто хуже, а кто лучше, но занимались каждый свро-им ближайшим делом, каждый своими личными интересами, — идеальными или практическими, все равно»28, — эти слова о службе автора «Сдачи Керчи в 55 году» младшим ординатором Керчь-Еникальского военного госпиталя, явились бы достойным предуведомлением «Очеркам».
Воспоминания А.И. Розина являют особый тип исторического деятеля. Наиболее характерную черту которого можно определить как «онтологическое спокойствие», святую уверенность, что мир, может быть даже и не весь, но Россия точно, находится в твердом, незыблемом порядке, признание которого естественно и неизбежно, а служение ему действительно освобождает от всего, кроме «своих личных инересов». В самом деле, формы ответственности просты, понятны и ощеприняты. А «чего хочет личность как личность? Она хочет, конечно, абсолютного самоутверждения (здесь и далее выделено самими авторами — К.П.). Она хочет ни от чего не зависеть или зависеть так, чтобы это не мешало ее внутренней свободе. Она хочет не распадаться на части, не метаться в противоречиях, не разлагаться во тьме и в небытии»29. Причем сакрализация миропорядка, включая его политическую составляющую, еще не требовала, как в недалеком будущем30, особого религиозного напряжения.
Так, Розин пишет лишь о действиях своего полка потому, что он, во-первых, честен и не будет говорить о том, чего не знает, т.е. так или иначе не пережил сам, а во-вторых, в этом просто нет необходимости — более общие, «высокие», вопросы решены, их разъяснение входит в компетенцию духовенства и профессоров. Грубо говоря, автор «Очерков» выступает с позиции «что вижу, то пою», в уверености, что любые дополнения излишни. И навязчивый отказ от какой бы то ни было систематизации в изложении событий, кроме натуральной — день за днем, — на самом деле лишь подчеркивает безусловность системы, в рамках которой действует автор «Очерков», не нуждающейся ни в чьей санкции, но, наоборот, все утверждающей. Иначе «Очерки» прийдется счесть не более как перечнем военных эпизодов, своего рода словником, подспорьем для будущего писателя или историка, и только, изначально отказав им в самостоятельной ценности. А ведь в той веренице перечислений и констатаций, которой являются воспоминания А.И. Розина, можно разглядеть и желание остановить прекрасное мнгновенье, и уверенность: «у Бога все живы». И тогда текст наполнится уже не «приметами быта», но бытия.
Именно это превращение объясняет Константин Леонтьев, вспоминая старшего брата Александра: «Я готов верить, что чувства брата в то время были гораздо глубже и непосредственнее моих... Он был бедным офицером просто потому, что не мог быть
28 Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем в двенадцати томах. Т. 6 (1). СПб. 2003. С. 625. Далее все ссылки на это издание: Леонтьев. ПССП. Т. 6 (1).
29 Лосев А.Ф. Диалектика мифа. М. 2001. С. 197.
30 Для нач. ХХ в. в этом отношениии характерно деятельное участие в правомонархическом движении духовенства, чьи представители зачастую становились во главе черносотенных организаций разных уровней. О. Сергий Булгаков, вспоминал, что к 1917 г. только о. Павел Флоренский и протоиерей о. Иосиф Фудель разделяли его политические взгляды: «А я, повторяю, чувствовал себя единственным трезвым среди пьяных, единственным реалистом среди всяческих иллюзионистов, и мой реализм было православие, моя трезвость — любовь к Государю» (Булгаков С.Н. Христианский социализм. Новосибирск. 1991. С. 310, 311). Да и сам К.Н. Леонтьев под конец жизни принял тайный постриг.
ничем иным; он не искал сам, подобно мне, освежения и здоровья в грубой и тяжкой жизни в глуши, ибо был и без того здрав и свеж и телом и душою. Он жил без рефлек-са...»31. Разница смыслов в словах и поступках, разница рефлексий, как и всегда, мешает адекватному прочтению розинского текста. Специфика ситуации в том, что непреодолимый обычными средствами барьер вырос уже при жизни автора. «Традицию, возможно, уобнее всего было бы определить как обыденную символизацию моделей социального порядка», — отметил С. Эйзенштадт32. Сам Александр Иванович слишком консервативен, порядок, который он продолжает символизировать на страницах «Очерков», уже в прошлом. «Напрасный труд», ибо: «Быть поросто консерватором в наше время было бы трудом напрасным. Можно любить прошлое, но нельзя верить в его даже приблизительное возрождение»33.
«А впрочем, вот еще анекдотик: тут по уезду пехотный полк. В пятницу вечером я в Б-цах с офицерами пил... Об атеизме говорили и, уж разумеется, Бога раскассировали. Рады, визжат... Один седой бурбон капитан сидел, сидел, все молча, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты и, знаете, громко так, как бы сам с собой: «Если Бога нет, то какой же я после этого капитан?» Взял фуражку, развел руки и вышел.»
Нельзя не признать, что суждение капитана находится, логически, свершенно в рамках принятой субординации, что, однако, по всей видимости, не уберегает офицера от отчаяния. Также и «то, что было милой простотой и непосредственностью в прежнем добром Саше, стало гадкой и подлой глупостью в изношенном и необразованном холостяке»34. Тот же конфликт, по сути, являют нам и «Очерки Крымской войны» А.И. Розина. Разойдясь с «требованиями времени», они обречены на самодостаточность, в прямом смысле слова, удовлетворяя разве что общественному чувству автора. Все трое одинаково лишены способности актуализировать свою правоту именно тогда, когда она терпит поражение, теряя общее признание. Они отказываются от принятия решения, т. к. ситуация, в которой приходится его формулировать, непонятным образом изменилась, став незнакомой, чуждой, и всем троим ничего не остается, кроме как продолжать по-прежнему «заниматься... своим ближайшим делом... своими личными интересами». У непонимания есть и своя хорошая сторона. Прозрение же опасно тем, что может иметь катастрофическую реакцию.
Вышесказанное ни в коем случае не отменяет девиз мемуариста, которым вполне могли бы стать слова: «делай, что должно, пусть будет, что будет». Сказанное нами лишь указывает на подвижность наполнения и границ этого «должно». И беда и счастье А.И. Розина в том, что он думал иначе. И остался в определенный момент, сам того не замечая, «вне истории». «Все мимо...» — наивный консерватор...
31 Леонтьев. ПССП. Т. 6 (1). С. 138, 139.
32 Цит. по: Лурье С.В. Историческая этнология. М. 2004. С. 231.
33 Русская социально-политическая мысль XIX в.: К.Н. Леонтьев. М. 1995. С. 59. Цитата из статьи «Чем и как либерализм наш вреден?» (1880 г.).
34 Леонтьев. ПССП. Т. 6 (1). С. 139.
