CC BY
46
А. С. Кузнецов
«НАДКУШЕННЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ»: ПРОБЛЕМА КАТЕГОРИИ «СУВЕРЕНИТЕТ»
ПРИ ИССЛЕДОВАНИИ СУБНАЦИОНАЛЬНОЙ ДИПЛОМАТИИ
Проблема участия субнациональных акторов в международных отношениях (феномен, часто определяемый как «парадипломатия») является относительно новой в списке проблем, которые изучаются современной политической наукой. Поэтому многие категории, используемые для анализа проблемы, являются либо неологизмами, либо требуют новой интерпретации. Становление категориального аппарата данной отрасли политологического знания происходило в 1980-х годах в работах по сравнительному анализу федеративных государств, особенно в североамериканской литературе, посвященной проблеме новых форм федерализма, в академической литературе по постмодернистской критике дипломатии. В результате политологических дискурсивных практик сложился определенный «понятийный пул», в котором выкристаллизировались основные интерпретации таких ключевых понятий, как «регион», «регионализация», «регионализм», «федерализм», «суверенитет», «субнациональный актор», «парадипломатия», с достаточно четкими своими смысловыми значениями.
Между тем, как отмечают ряд исследователей, понятийный аппарат, связанный с изучением региональной проблематики, чрезвычайно плюралистичен и децентрализован. Одно из объяснений этого факта состоит в том, что, по словам шведского исследователя Дэвида Гонта, как только термин или концепт приобретает упорядоченные черты, разделяемые всеми «пользователями», он «сдается в архив», поскольку дискуссии вокруг него прекращаются. Поэтому для ученых обсуждение ими же созданных терминов — вид «научного предпринимательства» (см.: Макарычев, 2003). Во избежание категориального «провисания», в связи с многозначностью и новизной ключевых концептов, необходимо и нам заняться такого рода «научным предпринимательством». В данной статье в качестве объекта анализа мы возьмем категорию «суверенитет».
Проблема суверенитета является одной из наиболее обсуждаемых тем в гуманитарных науках. Свою точку зрения по проблеме суверенитета высказывают и политологи, и философы, и историки, и экономисты, и юристы. Количество определений для концепта «суверенитет» и подходов к его исследованию не поддается подсчетам, можно лишь привести несколько наиболее общеупотребимых и интересных определений.
Большой Энциклопедический Словарь предлагает рассматривать суверенитет как независимость государства во внешних и верховенство во внутренних делах (см.: БЭС, 1943). Политолог Стефан Краснер доказывают, что суверенитет — это не главный принцип международного устройства, а некий «когнитивный скрипт», который имеет
© А. С. Кузнецов, 2006
всего лишь роль инструмента в руках глав государств (цит. по.: Goldsmith, 2000). Исходя из этого подхода, государства одновременно желают не только сохранять нормы суверенитета, но и нарушать их, если это отвечает государственным интересам. Этот «ин-струменталистский» подход оппонирует подходу конструктивистов, которые убеждены, что государства стремятся в целом следовать общим нормам соблюдения суверенитета (см.: Pavlakovic, Ramet, 2004, p. 2004). Очевидно, что споры между «инструменталистами» и «конструктивистами» — это отражение дебатов, проходивших еще между сторонниками Жана Бодена и теми, кто был на стороне Томаса Гоббса. Среди определений «суверенитета» можно найти и те, что звучат образно и красиво; так, кандидат юридических наук Владислав Сурков предлагает понимать суверенитет как политический синоним конкурентоспособности. Исходя из Суркова, суверенитет — это ни в коем случае «не крепость для государства», напротив — это «открытость и выход в мир» (Сурков, 2006, http://www.edinros.ru/news.html?id=111148).
Суверенитет делят на позитивный и негативный, что связывается обычно с идеями негативной и позитивной свободы, о чем очень подробно писал четыре десятилетия назад И. Берлин. Свобода принадлежит индивиду, суверенитет — государству. По Берлину, негативная свобода индивида — это свобода, при которой человек не подвергается влиянию со стороны других. Это «свобода от»: от вмешательства со стороны других, от их давления. При этом необходимо отметить, что человек для обладания негативной свободой должен осознавать себя и быть на определенном уровне самоидентификации. Позитивная свобода — это «свобода в»: в состоянии быть хозяином самому себе в своих действиях, в своем выборе, в реализации своих целей. Позитивная свобода предполагает, что часть индивидов, которые могут быть свободными, не обладают ресурсами для ее реализации, такими как образование, способности, деньги, и, соответственно, не в состоянии прочувствовать преимущества позитивной свободы (см.: Berlin, 1969)1. Теория Берлина была легко апплицирована на суверенитет, по аналогии в качестве негативного суверенитета стали признавать свободу от внешнего вмешательства, а под позитивным суверенитетом стали понимать свободу удовлетворять нужды своего населения. При этом, как и в случае с негативной свободой, негативный суверенитет предполагает, что субъект осознает себя именно как субъект. Если этого осознания нет, нет четкой самоидентификации, то мы можем говорить о незрелости субъекта для восприятия даже негативного суверенитета.
Как правило, суверенитет рассматривается в связке с каким-либо другим феноменом, который выступает в роли оппонента. Для нас в контексте изучения участия регионов в международных отношениях наиболее важными в связке с суверенитетом являются следующие проблемы: «суверенитет» vs «права на самоопределение», «суверенитет» vs «безопасности» и «суверенитет» vs «прав человека».
1 Из этого краткого изложения со всей очевидностью вытекает то обстоятельство, что трактовка свободы, принимаемая учеными в XX в., принципиально отличается от понимания свободы в рамках либеральной мысли эпохи Просвещения.
Суверенитет и право на самоопределение. Исходя из международного пакта «О гражданских правах и свободах», определение права на самоопределение звучит следующим образом: «Право каждого народа, в силу которого он свободно устанавливает свой политический статус и свободно обеспечивает свое экономическое, социальное и культурное развитие». При этом подчеркивается, что «все народы для достижения своих целей могут свободно распоряжаться своими естественными богатствами и ресурсами без ущерба для каких-либо обязательств, вытекающих из международного экономического сотрудничества, основанного из принципа взаимной выгоды и из международного права» (см.: О гражданских и политических, 1966, http://yas.yuna.ru/ ?1879053312@0807119872).
С исторической точки зрения, первый прообраз идей самоопределения возник во времена Французской революции как некий демократический идеал, применимый для всего человечества. Правительства должны были основываться на воле народа, а не на воле монарха, а люди, не согласные с правительством своей страны, должны были иметь возможность покинуть ее и организовать свою жизнь, как им заблагорассудится (как это сделали американские поселенцы). Этот новый подход, по словам исследователя Риго Суреда, означал, что «территориальный элемент в политическом образовании потерял свое феодальное превосходство, уступив место личному элементу; людям предстояло перестать быть простым придатком к земле» (цит. по.: Старовойтова http://www.vehi.net/politika/starovoit/01.html).
Особый всплеск интереса к праву на самоопределение возник во время и после Первой мировой войны, когда все конфликтующие стороны стали использовать риторику поддержки прав народов на самоопределение для извлечения собственной политической и экономической выгоды. Большевики под руководством Владимира Ленина несли в массы тезисы о праве народов на самоопределение в рамках своей антиимпериалистической программы, надеясь заручиться поддержкой многочисленных народов Российской империи. Американцы в лице Вудро Вилсона активно выступали за самоопределение народов, небезосновательно полагая, что на новых независимых территориях американский капитал сможет занять уверенные позиции. Парадоксально, но и Германия, являющаяся оппонентом России и США в Первой мировой войне, была отнюдь не против реализации народами права на самоопределение, считая, что данное движение ослабит скорее Британскую империю, нежели Германию.
Таким образом, первое официальное признание права на самоопределение получило на Парижской мирной конференции в 1919 г. благодаря усилиям американского президента Вудро Вилсона и британского премьер-министра Дэвида Ллойда Джорджа. Однако изначальное отношение ведущих игроков на мировой арене к праву на самоопределение как к удобному инструменту реализации внешнеполитических задач не изменилось, и период между двумя войнами был ознаменован только несколькими случаями, когда народам дали возможность выбрать, под каким суверенитетом им находиться.
Период после Второй мировой войны был отмечен ростом национального самосознания, а как говорилось уже выше, именно появление такого сознания является необходимым условием для возникновения требований суверенитета. Как отмечала Г. В. Старовойтова, «деколонизация в 1960-1970-е годы привела к "параду суверенитетов" и резкому росту полноправных членов Организации Объединенных Наций, тем не менее, эти изменения не закончили дискуссию о самоопределении» (Старовойтова, http://www.vehi.net/ politika/starovoit/01.html).
Распад биполярной системы в начале 90-х годов XX столетия и процесс новой «деколонизации», связанные с распадом Советского Союза и Югославии, придали новый импульс спорам о том, кто имеет право на самоопределение и что необходимо понимать под понятиями «народ» и «нация». Исходя из устава ООН, окончательная формулировка этих двух понятий была разведена следующим образом: «термин "нации" используется применительно ко всем политическим образованиям, государствам и не государствам, в то время как термин "народы" относится к группам людей, которые могут составлять или не составлять государства или наций» (Старовойтова, http://www.vehi.net/ politika/starovoit/01.html).
В соответствии с теми же международными нормативными актами, главным образом выработанными на базе устава Организации Объединных Наций, правом на самоопределение могут наделяться только народы, а не нации или, к примеру, меньшинства (см.: Словарь, http://www.hro.org/editions/glossary/13/people.htm). Учитывая тот факт, что по умолчанию данное право предполагалось экстраполировать на бывшие колонии, особо подчеркивалось, что «недостаточная политическая, экономическая, социальная подготовленность или недостаточная подготовленность в области образования не должны использоваться как предлог задержки предоставления независимости» (UN General Assembly, http://www.gibnet.com/texts/un1514.htm).
С распадом Советского Союза и Югославии проблема права на самоопределение приобрела новое звучание, кроме того, яркие формы борьбы за самоопределение, выраженные в многочисленных кровопролитных столкновениях, подняли проблему на одну из топовых позиций для обсуждения как на межгосударственном уровне, так и в академической среде. Имеет ли право Абхазия выйти из Грузии, Приднестровье из Молдавии, а Чечня из состава России, стали темами, формирующими повестку внутренней и внешней политики не только для государств, непосредственно имеющих отношение к проблеме, но и для стран, претендующих быть региональными державами и для многих международных организаций. В большинстве случаев в политическом и академическом дискурсах периода пост-«холодной войны» рассматривается проблема соотношения права на самоопределение с принципом территориальной целостности государства.
Как и право на самоопределение, принцип территориальной целостности является неотъемлемой частью международного права. Защита территориальной целостности государств была закреплена в Уставе ООН в контексте принципа неприменения силы или угрозы силой. Сущность территориальной целостности государств главным обра-
зом была раскрыта в «Декларации 1970 г. о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН», а как отдельный и самостоятельный принцип территориальная целостность государств была закреплена в Заключительном Акте СБСЕ от 1 августа 1975 г. До появления этих двух документов в уставе ООН понятие «территориальная целостность» вообще отсутствовало, до этого речь шла лишь о «территориальной неприкосновенности».
В Декларации 1970 г. и в Заключительном Акте СБСЕ был также подтвержден принцип равноправия и самоопределения народов. Так, в Декларации 1970 г. закреплено, что «создание суверенного и независимого государства, свободное присоединение к независимому государству или объединение с ним, или установление любого другого политического статуса, свободно определенного народом, являются способами осуществления этим народом права на самоопределение» (Декларации о принципах, http://www.un.org/russian/documen/gadocs/convres/r25-2625.pdf). А в Заключительном Акте СБСЕ подчеркивается, что обязанность государств уважать равноправие и право народов на самоопределение, действуя постоянно в соответствии с целями и принципами Устава ООН и соответствующими нормативами международного права, включая те, которые относятся к территориальной целостности государств; непогашаемое право всех народов в условиях полной свободы определять, когда и как они пожелают, свой внутренний и внешний политический статус без вмешательства извне и осуществлять по своему усмотрению свое политическое, экономическое, социальное и культурное развитие» (Заключительный Акт, http://www.proobraz.ru/prawo/fund/750801.htm.
Очевидно, что эти два принципа являются незыблемыми нормами международного права. Однако основная проблема заключается в том, что в реальной практике сложно определить приоритет принципов прав народов на самоопределение или территориальной целостности. И здесь, как и в начале ХХ в. активно работает система «двойных стандартов», когда приоритетным называется тот принцип, который в первую очередь отвечает интересам самого актора. Как пишет известный российский политолог Андра-ник Мигранян, «во время событий в Югославии и Ираке Соединенные Штаты показали, что принципы вообще могут не соблюдаться и решения могут приниматься и реализо-вываться по праву сильного, вопреки международному сообществу, вопреки ООН, вопреки Совету Безопасности и т. д.» (Мигранян, 2004).
В отечественных и зарубежных исследованиях данной проблемы доминирует мнение, что в многонациональном демократическом правовом государстве суверенитет зиждется на суверенитете всех его народов. Если же исходить из того, что суверенитет базируется только на суверенитете доминирующего народа, то власть окажется нелегитимной. Разница между отношением государства и народа к территории в том, что для коренного народа его историческая территория есть его достояние, на которое он имеет право. Государство же может только властвовать в пределах данной территории, но неизменным правом на нее не обладает (Карапетян, http://www.politklass.ru/cgi-bin/issue.pl?id=243).
Для нас в рамках изучения парадипломатии проблема суверенитета в контексте соотношения принципов «самоопределения народов» и «территориальной целостности» имеет важное значение, так как в поле изучения феномена много акторов, которые участвуют не столько даже в международных отношениях, сколько в международной политике с целью достижения независимости или большей автономии, и это характерно не только для постсоветского пространства, но и практически для всех других частей света (Квебек в Канаде, Тайвань в Китае, Каталония в Испании и т. д.).
Суверенитет и безопасность. Проблема соотношения безопасности и суверенитета является той областью политического знания, где практика заметно опережает теорию. На протяжении последних 15 лет, когда в мире после распада биполярной системы осталась одна страна-гегемон — США, способная по праву сильного своеобразно трактовать и навязывать свое понимание принципов суверенитета и безопасности, проблема, что важнее — суверенитет или безопасность, и вообще, возможно ли мирное «сосуществование» этих терминов, приобрела новое звучание.
События, связанные с силовым решением Югославской дилеммы в 1999 г., или несанкционированная мировым сообществом военная кампания в Ираке в 2003 г. отчетливо продемонстрировали в очередной раз тот факт, что понятие суверенитета подверглось жесткой деформации. Как отмечает исследователь Вартазарова, «на протяжении ХХ века в международном праве произошел переход от признания незыблемости принципа национального суверенитета (безопасности национального государства) к практическому признанию приоритетности принципа суверенитета народа (безопасности народа, гражданина). Это создает большие проблемы, вступая в противоречие с принципом нерушимости государственных границ. Практическим следствием такой смены приоритетов в международном праве и стало учащающееся, вопреки позиции Совета Безопасности ООН, вмешательство во внутренние дела ряда государств» (Вартаза-рова, http://old.iamik.ru/8469.html).
В контексте изучения парадипломатии соотношение суверенитета и безопасности приобретает особое значение из-за того, что сам феномен участия субнациональных акторов в международных отношених может рассматриваться как один из вызовов национальной безопасности в глобализирующемся мире. Примеры из современной истории России начала 1990-х годов прошлого столетия красноречиво говорят, что в определенных формах парадипломатия приобретает такую центробежную силу, что в состоянии напрямую угрожать целостности государства и соответственно его безопасности. Политический, экономический и правовой вакуум, а также отсутствие сильной центральной власти, которая расписалась в своем бессилии в регулировании взаимоотношений с регионами, провозгласив лозунг «Берите столько суверенитета, сколько проглотите», привели к тому, что к 1992 г. сложилась ситуация, когда многие российские регионы взяли на себя такие полномочия, включая полномочия в сфере международных отношений (причем зачастую закрепляя их юридически), что возникла прямая угро-
за безопасности и суверенитету Российского государства. Так, например, в конституции Республики Татарстан от 1992 г. в пятой главе под названием «Республика Татарстан — суверенное государство» в ст. 61 говорилось следующее: «Республика Татарстан — суверенное государство, субъект международного права, ассоциированное с Российской Федерацией — Россией на основе Договора о взаимном делегировании полномочий и предметов ведения». В ст. 62 было заявлено следующее: «Республика Татарстан вступает в отношения с другими государствами, заключает международные договоры, обменивается дипломатическими, консульскими, торговыми и иными представительствами, участвует в деятельности международных организаций, руководствуясь принципами международного права» (Конституция Республики Татарстан, 1992, http://www.tatar.ru/ append27.html). Данные статьи просуществовали в неизменном виде вплоть до июня 2000 г., когда Конституционный Суд РФ признал их несоответствующими Конституции РФ в части придания республике статуса международного права в качестве суверенного государства.
Соседняя с Татарстаном Республика Башкортостан в конституции 1993 г. установила, что «Республика Башкортостан обладает высшей властью на своей территории, самостоятельно определяет и проводит внутреннюю и внешнюю политику» (Конституция Республики Башкортостан, http://www.law.rb.ru/html/const.html). Однако дальше всех пошла Республика Тува. В соответствии с конституцией этого региона Верховный Хурал республики имеет право принимать решение о сецессии и принимать решение по вопросу войны и мира (см.: Сергунин, http://federalmcart.ksu.ru/conference/konfer1/ sergunin.htm). Справедливости ради необходимо отметить, что на сегодняшний день все вышеперечисленные примеры устранены. Законодательные акты всех республик, краев и областей приведены в соответствие с федеральным законодательством. Главным образом несоответствия были устранены благодаря определению Конституционного Суда РФ от 20 июня 2000 г. Однако именно в 1990-е годы на примере России стало понятно, что при отсутствии определенных рамок парадипломатическая активность субнациональных акторов может нанести непоправимый удар по суверенитету и безопасности страны.
Суверенитет и права человека. Проблема прав человека получила особое место в социогуманитарном дискурсе второй половины ХХ в., и особенность этого места заключалась в том, что после ужасающих событий Второй мировой войны, когда ценой миллионов жизней была доказана ущербность любой теории и любых целей, которые достигаются нарушением базовых прав человека на жизнь, на свободу, права человека были возведены в ранг некоего незыблемого авторитета и были юридически закреплены во многих международных правовых актах, в первую очередь в рамках деклараций Организации Объединенных Наций. Однако популяризация прав человека привела не только к развитию институтов, занимающихся их защитой, но и к появлению акторов, которые стали использовать тезисы о правах человека для достижения своих внутрипо-
литических и внешнеполитических целей. Так, в период биполярного мира обе конфликтующие стороны обвиняли друг друга в несоблюдении этого святого принципа. Советская сторона любила говорить на тему угнетения расовых меньшинств, рабочего класса классом капиталистов-эксплуататров в США, об индейских резервациях. Западные страны во главе с Соединенными Штатами методично напоминали о политических заключенных и в целом о нарушении прав человека в СССР, предложив даже некие «отступные» за их соблюдения в виде обязательств по договору в Хельсинки в 1975 г. Кроме того, войны за независимость и национальное самоопределение в постколониальном мире, в первую очередь в Африке, за которыми опять же видимым или невидимым образом стояли обе конкурирующие в глобальном пространстве системы, стали полем для формирования политологического дискурса.
Парадоксально, но распад Советского Союза, признанный Западом «империей зла», в том числе из-за очевидного неуважения прав человека, не только не уменьшил значимость проблемы в мировом масштабе, но даже поставил эту проблему в мировую повестку с новой остротой. Не обращаясь к истории зарождения и философским изысканиям по проблеме прав человека, отметим лишь, что в своем развитии права человека прошли три этапа, которые соответствуют трем поколениям прав.
Первое поколение — это базовые права, которые включают в себя такие права, как право на жизнь, на свободу, право на счастье. Второе поколение прав связано с развитием общественных связей и включает в себя так называемые социально-экономические права: право на труд, на отдых и т. д. Третье поколение прав появилось относительно недавно (70-е годы ХХ столетия) и связано с экологическими правами человека. В качестве основной составляющей третьего поколения стал постулат о том, что неотъемлемым правом человека является его стремление жить в чистой окружающей среде, а также обладать всей полнотой информации обо всех изменениях, которые в ней происходят и влияют на физическое и психологическое здоровье индивидуума. Очевидно, что XXI в. создает предпосылки для появления следующего поколения прав человека. Так, развитие Интернета и других кибертехнологий ставит вопрос о месте прав человека в виртуальном пространстве.
Основной вопрос о соотношении суверенитета и прав человека заключается в том, являются ли феномен прав человека некой универсальной константой для всего человечества, или культурные, национальные, религиозные особенности, которые складывались на протяжении веков в отдельных обществах, имеют первичное значение. В зависимости от того, какой ответ на этот вопрос дает исследователь, соответственным будет и его понимание соотношения прав человека и суверенитета. В западной политической практике и теории, где, собственно, и была сконструирована современная модель восприятия прав человека, ответ об универсальности этой модели практически ни у кого не вызывает сомнения. Напротив, во всем остальном мире (вне зависимости от экономической или социальной ситуации в государстве) западная модель прав человека зачастую воспринимается всего лишь как один из политических инструментов запад-
ной цивилизации для расширения геополитического и ментального господства, как механизм для оправдания нарушения национального суверенитета других государств.
Проблематика прав человека может быть как прямой, так и опосредованной составляющей в повестке отношений субнационального актора с внешним миром. Очевидно, что акторы, ставящие перед собой высокие политические задачи, например на сецессию, в качестве аргумента для мирового сообщества будут использовать риторику о нарушении прав человека со стороны центральных властей. Самым ярким примером в этой связи является пример Чеченской республики, которая с помощью проблемы прав человека достигла определенного уровня признания со стороны мирового сообщества, и если это и не было признанием независимости де-юре, то де-факто Чечня стала рассматриваться в мире как нечто особое, пускай формально и остающаяся в составе России. В ряде источников (см., например: De facto states, 2004; www.wikpedia.org) Чечня находится в списке исторически непризнанных или частично признанных государств, которые де-факто контролировали или до сих пор контролируют свою территорию.
Опосредованное влияние парадипломатии на права человека происходит через договоры и проекты, которые заключаются на субнациональном уровне. Как правило, эти договоренности имеют влияние на повышение качества уровня жизни населения и соответственно способствуют соблюдению прав человека. Особенно это характерно для трансграничного сотрудничества в сфере окружающей среды. Однако необходимо отметить, что, по мнению ряда специалистов, не столько международная активность регионов влияет на развитие прав человека, сколько сами права человека, в контексте процесса демократизации, повлияли на рост активности субнациональных акторов на международной арене. Так, американский исследователь Джон Кинкайд считает, что именно движение за права человека привлекло внимание к положению и правам этнических, религиозных и лингвистических групп, сделало возможным получение ими особых преференций со стороны центральных властей как внутри самих стран, так и на международной арене (см.: Kincaid, 2003).
«Надкушенный суверенитет». В эру глобальной и региональной взаимозависимости, когда потоки информации, людей и капиталов размыли границы государств, стало очевидным, что многовековая незыблемость того, что принято называть суверенитетом, была нещадно потеснена новыми глобальными обстоятельствами. В североамериканском политологическом дискурсе появилось понятие «perforated sovereignty», которое, не имея аналога в русском дискурсе, может быть переведено как «надкушенный суверенитет». Данное выражение достаточно иллюстративно отражает положение национального государства, оказавшегося ввергнутым в процесс регионализации и глобализации. Оба этих глобальных явления «откусили» завидные куски полномочий в разных областях, до последнего момента монопольной государственной деятельности, включая и сферу международных отношений. В связи с этим все чаще приходится слышать небезосновательные утверждения о скорой гибели института государства и прихода на
его смену региональных и супранациональных структур, которые будут действовать, подчиняясь известному ныне принципу: «Думаем глобально, действуем локально».
Изучение международных отношений стало невозможным без анализа внутригосударственных акторов, которые стали влиять на международные отношения через прямое участие в них либо через давление на традиционных участников на международной сцене, таких как центральные правительства. Американский профессор Духачек, опираясь на концепт, который мы условно перевели как «надкушенный суверенитет» («perforated sovereignty»), выводит четыре группы, на его взгляд, главных внутригосударственных «возмутителей суверенитета» («sovereignty perforators») (см.: Duchacek, 1988).
Оппозиция. Эта группа может включать как демократическую легальную оппозицию, так и нелегальную подпольную оппозицию в виде запрещенных партий и даже партизан. Как отмечает Духачек, к голосу этой группы очень хорошо прислушиваются иностранные правительства, так как они прекрасно понимают, что в результате выборов или восстания вчерашняя оппозиция может стать будущей властью в стране. И даже если оппозиция и не станет властью, то ее критика может быть важным рычагом давления на внутреннюю политику государства со стороны иностранных держав. Эта практика была широко распространена в период «холодной войны», и сегодня она продолжает оставаться одним из наиболее популярных инструментов международной политики. Так, на постсоветском пространстве события последних трех лет, связанные с «розовой», «оранжевой» и «лимонной» революциями, наглядно продемонстрировали, что оппозиция — тот внутригосударственный актор, международные взаимодействия с которым имеют значительные перспективы для сотрудничающей стороны.
Группы частных интересов ("private interests group"). Второй сегмент, который является потенциальным инициатором или на кого направлена международная активность, включает в себя различные группы интересов, начиная от транснациональных компаний, заканчивая профсоюзами и средствами массовой информации. Как считает Духачек, влияние этого сегмента на международную политику имеет два измерения: опосредованное влияние на внешнюю политику центральных властей через формирование повестки внутри государства и прямые контакты с иностранными контрагентами, включая правительства иностранных государств
Мигранты. По мнению Духачека, еще одним важным внутригосударственным агентом влияния на международные отношения, требующим выделения в отдельную группу, являются диаспоры. Данные сообщества могут не иметь компактного района проживания в государстве, но, как правило, имеют хорошо организованную структуру, поддерживающую членов сообщества и мобилизующую их для решения общих проблем, в том числе и с выходом на международную арену.
Регионы (субнациональные единицы). Эта группа включает в себя правительства регионов, таких как канадские провинции, немецкие земли, швейцарские кантоны. При этом федеративное устройство страны не является обязательным условием для того, чтобы подвергнуть территориальные единицы научному анализу как объекты междуна-
родных отношений. Например, регионы унитарной Франции, не являющиеся субъектами федерации, активно занимаются развитием своих международных контактов. В 1983 г. при министерстве иностранных дел Франции даже возник особый департамент, отвечающий за содействие и координацию международной активности французских регионов. На данный момент во многих унитарных государствах существуют подобные отлаженные механизмы для выхода регионов в международную сферу.
Подводя итог анализа понятия «суверенитет» через призму исследований пара-дипломатии, подчеркнем, что за последние десятилетия весь комплекс проблем, связанных с этим понятием, во многом сделал трактовку данного концепта зависимым даже не от ценностных установок исследователей, а от реальной политической практики. Безусловно, «беспокойный» ХХ1 в. со всеми его изменениями, а также с унаследованными проблемами прошлого сделает дискурс по проблеме суверенитета еще более живым, гибким и по-здоровому ожесточенным для оппонирующих сторон. Однако хочется верить, что, в отличие от теоретиков, практикам в политике все-таки удастся прийти к всеобщему компромиссу во благо их народов.
Литература
Большой Энциклопедический Словарь. 1943 // http://www.slovari.299.ru/word.php?find_word=&slovar=2 Вартазарова Л. Национальная безопасность и национальный суверенитет. 2003 // http://old.iamik.ru/8469.html
Декларации о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН. 1970 // http://www.un.org/russian/documen/ gadocs/convres/r25-2625.pdf
Заключительный Акт СБСЕ. 1975 // http://www.proobraz.ru/prawo/fund/750801.htm КарапетянЛ. Бесспорный суверенитет // http://www.politklass.ru/cgi-bin/issue.pl?id=243 Конституция Республики Башкортостан от 24 декабря 1993 г. // http://www.law.rb.ru/html/const.html Конституция Республики Татарстан от 30 ноября 1992 г. // http://www.tatar.ru/append27.html Макарычев А. Понятийный аппарат российского регионального дискурса: три модели метафоры регионализма в международно-политическом дискурсе. Н. Новгород, 2003.
Мигранян А. Саакашвили добивается независимости Абхазии и Южной Осетии // Известия. 2004. 17 сент. О гражданских и политических правах. Международный пакт. 1966 // http://yas.yuna.ru/ ?1879053312@0807119872
Сергунин А. Региональный фактор в российской внешней политике: проблемы и перспективы // http://federalmcart.ksu.ru/conference/konfer1/sergunin.htm
Словарь по правам человека // http://www.hro.org/editions/glossary/13/people.htm Старавойтова Г. В. Национальное самоопределение: подходы и изучение случаев // http://www.vehi.net/politika/starovoit/01.html
Сурков В. Стенограмма выступления заместителя Руководителя Администрации президента — помощника президента РФ Владислава Суркова перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров ВВП «Единая Россия» // http://www.edinros.ru/news.html?id=111148 Berlin I. Four essays on liberty. Oxford, 1969. De facto states. The quest for sovereignty. New York, 2004.
Duchacek I. Multicommunal and Bicommunal Polities and Their International Relations // Perforated sovereignties and international relations. New York, 1988.
Goldsmith J. UW expanded Academic ASAP // Essay for Stanford Law Review. 2000. Vol. 52. Issue 4.
Kincaid J. Foreign relations of sub-national units. Forum of Federations subtheme paper. Ottawa, 2003. Pavlakovic V., Ramet S. Albanian and Serb rivalry in Kosovo — De facto states. The quest for sovereignty. New York, 2004.
UN General Assembly Resolution 1514 (XV) // http://www.gibnet.com/texts/un1514.htm www.wikpedia.org
