CC BY
197
лжи»174, т. е. неискренности речи. Горгий отрицал критерий истины, а следовательно, отрицал ее познаваемость. Истина возможна лишь в той мере, в какой произойдет взаимодействие говорящего и слушающего, т. е. истина может родиться только через гомоною — единомыслие. С чем все согласились — то и истинно. В этом отношении «Елена» является логическим выводом из посылок, содержащихся в трактате «О небытии», хотя на первый взгляд может показаться, как пишет Мак Комиски, что «релятивизм и скептицизм в трактате “О не-бытии” не предстает созвучным горгиевскому стремлению к истине в “Елене”»175. Получается, что не только бытие рождается в речевом акте, но и истина, другими словами — бытие, порожденное речью, относительно которого имеется всеобщее согласие, и есть истина. «Слышание и понимание, — как отмечает тот же Хайдеггер, — заранее привязаны к произносимому как таковому. Сообщение не сообщает первичного бытийного отношения к сущему, о каком речь, но бытие-друг-с-другом движется в говорении-друг-с-другом и озабочении проговариваемым. Ему (сообщению? — Г. Р.) важно, чтобы говорение было»176. Понятное дело, что в таком случае не может быть и речи о каком-то независимом от человека бытии или истине. Истина конвенциональна, и именно это и те следствия, которые с необходимостью из этого следуют, так не понравились Сократу и вдохновили его на поиски устойчивого основания для значения самих слов, т. е. на поиски истинного и идеального бытия вещи, благодаря которому вещь есть то, что она есть, а слово, будучи соотнесено с этим бытием, имеет вообще возможность адекватного отображения вещи, т. е. приобретает свой определенный смысл, ибо в конце концов «вещь» есть не что иное, как смысл слова.
В заключение хотелось бы процитировать слова Горгия, завершающие похвальную речь: «Речью своею я снял поношение с женщины. Закончу: что в речи сначала себе я поставил, тому верным остался; попытавшись разрушить поношения несправедливость, общего мнения необдуманность, эту я речь захотел написать Елене во славу, себе же в забаву» (Фр. 21).
С. В. Караваева НАЧАЛА АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ
В настоящем докладе рассматриваются некоторые аспекты поиска древнегреческой философией начал сущего. Ранние попытки греческих философов объяснить все из единственного принципа приводили к неизбежным противоречиям. В итоге древнегреческий дискурс пришел к концепции Платона о начале как едином-в-себе, которому невозможно приписать предиката существования.
Ключевые слова: античная философия проблема начала, платонизм.
Karavaeva S. Origins in ancient Greek philosophy
This report examines ancient Greek philosophy’s search for the origins and foundations of all that exists. Early Greek philosophers’ attempts to conceive the origin as a sole principle lead to an
174 McComiskey B. Gorgias and the new sophistic rhetoric.— Illinois, 2002.— P. 38.
175 Ibid.
176 Хайдеггер М. Бытие и Время. С. 168.
inevitable contradiction; and as a result of the ancient Greek philosophical discourse came Plato’s conception of the origin as One in itself! which can not be conceived and is beyond existence.
Keywords: ancient philosophy, problem of origin, Platonism.
С обращения к началам всего существующего собственно и начинается философия, ведь здесь кроется загадка начала бытия мира. Надо заметить, что какую бы философскую систему мы не взяли, она будет доведена до конца, т. е. до проблемы первого или абсолютного начала. Но что заставляет философов, начиная с момента возникновения философии и до сих пор, искать начала и основания всего? Первое, что кажется очевидным, — это поиск истины. Аристотель так и говорит: «Философия называется знанием об истине»177, но истину мы не можем знать, не зная «начал вечно существующего»178. Само по себе это занятие — поиск истины и первоначал — более чем странное, так как никакого знания одной истины, которая была бы убедительна и принята всеми безоговорочно, история не знает. Мы видим наличие множества философских концепций, каждая из которых предлагает свои начала и основания всего сущего. Каждая эпоха как будто бы начинает мыслить их заново, обращаясь к первоначалу своей стороной, где первоначало открывается своим особым образом именно этому времени. В попытке помыслить первоначала всего существующего мы упираемся в вопрос — как мы вообще можем мыслить первоначало? Ведь то, что лежит в начале мысли, не может быть еще самой мыслью, наша мысль натыкается на невозможность сделать это непротиворечиво, это предел для мысли. Античная философия впервые ставит этот вопрос и отвечает на него различными учениями, где в качестве начал каждый из античных философ предлагает свое, но есть нечто общее у всех, что делает это мышление именно античным мышлением. Для греческого сознания характерно рассмотрение мира оформленного, ставшего, совершенного, недаром у пифагорейцев беспредельное стоит на стороне дурного. Само по себе беспредельное немыслимо, говорит Платон в Филебе: оно «делает так же беспредельной и бессмысленной твою мысль»179. Греческая мысль делает акцент именно на границе, пределе — так как именно здесь начало оформления, а вместе с тем и познания мира как единого. И действительно, что есть общего у всех греческих философов, так это необходимость восходить к какому-то одному началу и из него объяснять устройство космоса, человека. Принято считать, что первым, кто задумался о первоначале всего, был Фалес, и что с этого момента и начинается философия, а Фалеса считают первым философом. Вся его философская концепция сводится к одной фразе — «Все есть вода», толкованию которой посвящено множество работ, которые продолжают множиться. У самого «завершителя философии» — Гегеля, Фалесу посвящено немало страниц в «Истории философии», хотя он и пишет, что философия Фалеса «представляется неразвитой системой»180, и что «единственно интересным является вопрос: в какой мере это важно и спекулятивно»181. Вопрос, который пытаются решить все, состоит в том, что делает Фалеса первым философом и уводит нас от мифа к логосу. Действительно, можно найти общее между мировым Океаном как водной стихией,
177 Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т.— Т. 1.— М., 1976.— 993Ь.
178 Там же.
179 Платон. Филеб // Платон. Соч.: В 3 т.— Т. 3. Ч. 1.— М., 1968.— 17е.
180 Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Кн. 1.— СПб.: Наука, 1993.— С. 204.
181 Там же. С. 206.
сопричастной хаосу, и водой Фалеса, или Хаосом Гесиода и атшро'У Анаксимандра. Несомненно и то, что первые начала мыслились и как первоэлементы природы тоже. Но если все-таки посмотреть на это со стороны сакральности мифа, то эта реальность не совсем религиозная, и скорее ведущая к секуляризации мифа. Ведь если, как пишет Аристотель, именем Океана можно было поклясться182, то представить себе ситуацию, в которой можно поклясться водой Фалеса, странно, она уже безлична, становится близкой к понятию. И потом, можем ли мы рассматривать Хаос или Космос в качестве первоначал? Да, они являются предельными состояниями всего существующего, но они всегда связаны друг с другом и определяются одно через другое, и мы не можем отдать предпочтение какому-то одному из них в качестве первоначала. У Фалеса мы видим еще только обращенность к первоначалу, к тому, из чего все возникает и во что все исчезает. Здесь нет еще философской рефлексии, скорее это выбор из того, что имеется. Но важно то, что Фалес исключает все и оставляет одно — воду, и что это все есть именно одно, которое является первоначалом всего. Такое понимание первоначала задает следующий посыл к его осмыслению, в котором уже первоначало начинает мыслиться не просто единым принципом, объясняющим, что есть все, и выбирающим что-то одно (воду, воздух, огонь), а уже становится этим одним, Единым. Ведь будучи первоначалом, оно может быть одним и неразложимым ни на что единством. При этом единое не является определением или свойством первоначала, как это можно еще наблюдать у Парменида, у которого единое есть предикат бытия, но это есть первоначало само по себе и обращенное только на себя.
Платон делает существенный, а возможно, и непревзойденный шаг в том, как вообще можно мыслить Единое. Ведь Единое — это то, что как будто бы и не может являться предметом мысли, это — предел для мысли. Ведь если допустить, что единое существует, в этом случае, говорит Платон, оно превращается в «огромное и беспредельное множество». Единое, взятое безотносительно, само по себе, не может принадлежать бытию и, следовательно, должно быть вынесено за пределы бытия. Таким образом, Единое Платона сверхбытийственно и непознаваемо, не имеет никаких определений, а потому о нем невозможны никакие высказывания. Платон говорит: «Единое не существует как единое и вообще не существует. Нет ни имени, ни знания о нем, ни чувственного его восприятия»183. Единое ускользает от мысли и может быть помыслено только апофатически. Прокл в своих комментариях к диалогу «Парменид» говорит, что Платон «хочет завершить свою беседу о едином, подчеркнув его неизреченность», что «отвергает применимость к единому даже самой апофатики»184, но это уже неоплатоническое понимание Единого, берущее именно отсюда свое начало и делая Единое таким первоначалом, которое выше всякой определенности и выше единства. Действительно, чтобы первоначало отвечало своему определению как Единого, оно должно быть невыразимо, немыслимо, выше всякого бытия и познания, таковым первоначалом и является Единое Платона. Но для Платона Единое не может оставаться помысленным только апофатически. Для него Единое невозможно без многого, хотя Единое и самодостаточно в отличии от иного; иное же в свою очередь всегда остается иным единого, пытающимся преодолеть свою множественность.
182 «Боги, по их мнению, клялись водой, названной самими поэтами Стиксом» (Аристотель. Метафизика. 983Ь).
183 Там же. 141е.
184 Прокл. Комментарии к «Пармениду» Платона.— СПб., 2006.— 142а6-8 74к.
Еще одним условием и началом является для Платона благо, которое тоже находится за пределами бытия. Все «познаваемые вещи, — говорит он, — могут познаваться лишь благодаря благу; оно же дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть существование, оно — за пределами существования, превышая его достоинством и силой»185. Но двух первоначал быть не может, что сам Платон убедительно показывает в «Софисте». Прокл в своих комментариях к Пармениду Платона говорит, что «единое и благо есть одно и тоже... И если бы единое и благо отличались друг от друга, то либо существовали бы два первых начала, либо единое шло впереди блага (однако в последнем случае разве могло бы стремление к единому быть выше, чем желание блага? И разве могло бы быть лучшим то, что не будет благом?)»186. И все же надо заметить, что Платон, в отличие от неоплатоников, нигде прямо не говорит, что Единое и Благо есть одно и тоже, хотя единое, не испытывающее ни в чем нужды, самодостаточное, и при этом являющееся условием всего существующего, конечно, не может не быть благом.
Другой взгляд на проблему начал у Аристотеля с его первоначалом, помысленным, как Перводвигатель, Ум. Вообще вопросу начал и причин всего Аристотель уделяет особое внимание, и, действительно, он считает, что «наиболее достойны познания первоначала и причины, ибо через них и на их основе познается все остальное»187. Интересно, что начала и причины у него всегда идут вместе, он пишет, что «все причины — суть начала»188, и тем самым как будто бы удваивает само начало. Определяя, что он понимает под причиной, он говорит, что «причина — это также то, что находится между толчком к движению и целью»189. При таком понимании причины начало выступает как то, что уже имеет некую цель, ведь то, что определено как причина, является в то же время и целесообразным, т. е. начало у него не может быть неподвижным и абстрактным, в нем уже заложено начало движения и цель, выступающая концом и завершением этого начала.
Интересно, что свое первосущее (первоначало) Аристотель выводит с логической необходимостью, для того, чтобы найти конечную причину всякого рода движений, и соответственно всего существующего, ведь если в природе движение существует всегда и никогда не прекращается, то Аристотель говорит «необходимо существует нечто вечное, что движет, как первое»190, ведь если «помимо чувственно воспринимаемого не будет ничего другого, то не будет ни [первого] начала, ни порядка... а у каждого начала всегда будет другое начало»191. Так что, говорит он, «так или иначе должно быть и божественное, и оно будет первое и самое главное начало»192. Такое начало у Аристотеля — Первый двигатель (Ум), вечный и неподвижный, он есть «мышление о мышлении»193, целевая причина всего существующего, благо. Ум, будучи первоначалом, необходимость которого задана Аристотелем, должен быть каким-то образом
185 Платон. Государство. Соч.: В 3 т.— Т. 2.— М., 1968.— 509Ь.
186 Прокл. Комментарии к «Пармениду» Платона. 142аЗ-4 58к.
187 Аристотель. Метафизика. 982Ь.
188 Там же. 1013а.
189 Там же. 101ЗЬ.
190 Аристотель. Физика // Аристотель. Соч.: В 4 т.— Т. 3.— М., 1981.— VIII, 6.
191 Аристотель. Метафизика. 1075Ь.
192 Там же. 1064Ь.
193 Там же. 1074Ь.
связан с космосом, и эта связь представлена Аристотелем как предмет желания, любви. Но этим он и ограничивается, не давая понять, каким образом выводится Небо из Перводвигателя. Получается, что Небо есть благодаря Перводвигателю, но при этом сущность Неба не сводима к Перводвигателю, т. е. в нем присутствует и самобытие, хотя и несамодостаточное. Единство мира не в его происхождении от единого первоначала, а в том, что все существует и поддерживается благодаря, с одной стороны, первоначалу, а с другой — и самому себе. Первоначало, помысленное Аристотелем как Ум, ставит его в некоторую оппозицию к пониманию первоначала как Единого, являющегося сверхмыслимым, сверхбытийным началом, каковым оно является у Платона. Для Аристотеля же единое «есть прежде всего некоторая мера, главным образом для количества, затем для качества»194. Вещь может быть измерена с помощью единого, или вещи могут быть соотнесены друг с другом с помощью общей для них меры. И хотя аристотелевский Перводвигатель и противостоит пониманию первоначала как Единого, в своем определении первоначала Аристотель все же остается в рамках традиции античной философии, понимая первоначало как нечто одно и превосходящее все существующее: «Нет в многовластии блага, да будет единый властитель»195, — говорит Аристотель, повторяя Гомера.
Подводя итог, нужно сказать, что вершиной античной мысли в вопросе того, как мы можем мыслить Первоначало, стало заданное Платоном понимание начала как Единого, которое само по себе является пределом для мысли, т. е. не мыслимо и внебытийственно, но в то же время, не обнаруживая себя в изменяющемся мире, оно дает возможность помыслить мир как единое, давая тем самым ему основание и делая истинным.
М. Н. Варламова
К ВОПРОСУ О БЕСКОНЕЧНОЙ СИЛЕ ПЕРВОГО ДВИЖУЩЕГО В «ФИЗИКЕ» АРИСТОТЕЛЯ
Известно, что Аристотель в XII книге «Метафизики» определяет первое движущее как форму, лишенную материи или как чистую действенность, тогда как в 10 главе VIII книги «Физики» указывает, что первое движущее движет, имея бесконечную способность (или силу) двигать. В статье производится попытка интерпретации бесконечной способности перводвигателя в связи с аристотелевским определением движения как действенности движущего в движимом и рассматривается вопрос об определении не связанной с материей способности сверхфизического движущего в отличие от способности всякого физического сущего действовать или претерпевать.
Ключевые слова: Аристотель, перводвигатель, физика, метафизика.
On the infinite power of the prime mover
In his 12th book of the Metaphysics, Aristotle defines the prime mover as a form without matter or as a pure actuality. Whereas, in chapter 10 of the 18th book of his Physics, he points out that the prime mover moves, having infinite power to move. This article presents an attempt to
194 Там же. 1053b.
195 Там же. 1076a.
