CC BY
36
известия вгпу. филологические науки
5. Савельева Н.В. Пинежская книжная рукописная традиция XVI - начала XX веков. Опыт исследования. Источники: в 2 т. Т. 1: Очерк истории формирования пинежской рукописно-книжной традиции. Описание рукописных сборников. СПб.:
Дмитрий Буланин, 2003. Т. 1.
* * *
1. Brovkina T.V. Dva spiska kratkih redakcij «Povesti o proiskhozhdenii tabaka» // Vestn. Syk-tyvk. un-ta. Ser.: Gumanitarnye nauki. 2018. Vyp. 9. S. 124-141.
2. Brovkina T.V. Kratkie redakcii Povesti o proiskhozhdenii tabaka // Chelovek i sobytie v isto-richeskoj pamyati: materialy Vseros. nauch. konf. Syktyvkar: Komi nauchnyj centr UroRAN, 2017. S. 104-114.
3. Volkova T.F., Brovkina T.V. Dva pechorskih spiska Povesti o proiskhozhdenii tabaka // Knizhnye centry Respubliki Komi: Ust'-Cilemskij rajon: sb. ma-terialov i issledovanij / otv. red. T.S. Kaneva. Syktyvkar, 2017. S. 155-187.
4. Volkova T.F. Povest' o proiskhozhdenii taba-ka (Spisok ust'-cilemskogo knizhnika I.S. Myandi-na v kontekste rukopisnoj tradicii povesti) // Vestn. Syktyvk. un-ta. Ser. 6: Filologiya. Iskusstvo. 2008. Vyp. 7. S. 5-33.
5. Savel'eva N.V. Pinezhskaya knizhnaya ruko-pisnaya tradiciya XVI - nachala XX vekov. Opyt issledovaniya. Istochniki: v 2 t. T. 1: Ocherk istorii formirovaniya pinezhskoj rukopisno-knizhnoj tradi-cii. Opisanie rukopisnyh sbornikov. SPb.: Dmitrij Bulanin, 2003. T. 1.
The VIIIth brief revision of "The novel on the origin of tobacco"
The article deals with the observation of the peculiarities of the list of the VIIIth brief revision of "The novel on the origin of tobacco" from the book "Pandok" (Institute of Russian Literature, Pinezhsky collection, No. 134 (XVIII century)). There is substantiated that the text of the VIIIth brief revision was shortened on the basis of one of the lists of the widespread revision "The novel on the origin of tobacco". Although in the lists of other known to us brief revisions the text shortening was carried out on the foundation of the lists of the basic novel revision.
Key words: old Russian novels, tobacco, textology, "The novel on the origin of tobacco", revisions, brief revisions, the VIIIth brief revision.
(Статья поступила в редакцию 29.08.2019)
С.И. КЛЕЦКАЯ (Ростов-на-Дону)
НАБОКОВ - ГЕГЕЛЬЯНЕЦ? К ИНТЕРПРЕТАЦИИ РОМАНА «ДАР»
Высказывается гипотеза о влиянии философских идей Гегеля на замысел романа В.В. Набокова «Дар». Анализируется текстуальное упоминание в «Даре» гегелевской триады «тезис - антитезис - синтез» в связи с идеей круга, выступающей организующим принципом для романа и текстов, создаваемых Федором Годуновым-Чердынцевым. Выявляются параллели между философской системой Гегеля и архитектоникой «Дара».
Ключевые слова: Набоков, «Дар», Гегель, круговая композиция, литература модернизма, литература и философия.
Тема «Набоков и философия» довольно обширна, поскольку сам Набоков дал немало поводов для ее обсуждения. Прежде всего, мы должны упомянуть рассеянные по книгам и интервью Набокова яркие полемические высказывания относительно психоанализа 3. Фрейда, который, несомненно, оказал огромное влияние на облик философской мысли XX в. [18; 19; 23]. Набоковская характеристика Фрейда «венский шарлатан», пожалуй, стала хрестоматийной и очень часто упоминается в контексте критики психоанализа. Менее яркими, но не менее значимыми для понимания творчества Набокова являются его отношения с дарвинизмом, теорией, которая также выходит за пределы биологии [17; 21], тем более что Набоков, кроме прочего, был успешным энтомологом.
В современной науке имеется ряд работ, в которых творчество Набокова целенаправленно анализируется сквозь призму философии. Авторы, выбирающие такую точку зрения, в разной степени категоричны. Например, для А. Ливри [10] Набоков оказывается последовательным ницшеанцем. Для доказательства этого автор прибегает к биографическим деталям (интерес к Ницше со стороны отца Набокова, упоминание о том, что Набоков читал Ницше в юности), идейным и мотивным параллелям между творчеством Набокова и трудами Ницше (в том числе довольно поверхностным и сомнительным). впрочем, если видеть в книге А. ливри пример постмодернистского подхода к текстам, который предполагает, что
О Клецкая С.И., 2019
смысл не присущ тексту, а создается читателем в процессе прочтения, то такая категоричность получает полноценное объяснение.
Несомненно, такой подход имеет право на существование. Кроме того, вряд ли есть основания сомневаться в том, что идеи Ницше могли быть восприняты Набоковым и каким-то образом повлияли на его биографию и творчество. Однако сама постановка вопроса в этом случае сужает перспективу, обедняет картину и способна создать ложное впечатление о Набокове. Набоков, не будучи мыслителем в полном смысле слова, определенно отличался самостоятельностью и оригинальностью мысли, что ярко показывают его интервью. Понять творчество Набокова, сведя его к реализации известной философской системы, невозможно. Тем не менее проблема «Набоков и Ницше» заслуживает внимания и всестороннего изучения, в том числе в плане «случайных», не обусловленных знакомством с текстами Ницше сходств, а также в плане различий.
А.С. Артамонова в работе, посвященной сопоставлению идейного плана романа «Лолита» и идей Л. Шестова, ограничивается утверждением, что «Набокову, по всей вероятности, была близка трактовка сюжета грехопадения, предложенная Шестовым» [3, с. 9]. Автор полностью отказывается от биографических доказательств, подтверждающих знакомство Набокова с идеями Л. Шестова. А это, по сути, следует понимать не как утверждение о том, что Набоков следовал за идеями Л. Шестова или находился под их влиянием, а как утверждение о совпадении в понимании мотивов и образов, значимых для европейской культуры, которое - подчеркнем - может оказаться случайным.
Наконец, необходимо упомянуть о книге Г. Хасина, где русские романы В. Набокова анализируются сквозь призму идей Ж. Женет-та, М. Бахтина, Б. Спинозы, Г. В. Лейбница, Ж.-П. Сартра [16]. Автор стремится не столько к выявлению влияний (которые либо маловероятны, либо невозможны), сколько к реконструкции «имманентной» философии Набокова, которая нашла отражение в его произведениях и программных высказываниях (прежде всего, в его многочисленных интервью, а также предисловиях к его книгам и историко-литературных исследованиях). Философские идеи в этом случае выступают как своего рода фон, который помогает выявить эту имманентную философию. Набоков был прежде всего художником, а потому его философские взгляды не могли получить прямого выраже-
ния в виде более или менее связного изложения идей. однако взгляд на произведения писателя сквозь призму важных философских концепций позволяет сделать видимыми метафизические, онтологические, антропологические и аксиологические представления писателя. В этом контексте стоит упомянуть аналогичное утверждение В.Е. Александрова: «...сочинения Набокова убеждают в том, что его метафизика неотделима от этики и эстетики: то, и другое, и третье может быть наилучшим образом понято как цепочка наименований для единой системы убеждений, но не отдельных сторон творческой личности Набокова» [1, с. 10]. Нельзя не согласиться с содержащейся в приведенной цитате мыслью о том, что метафизические, этические и эстетические идеи Набокова вряд ли могут быть в полной мере отделены друг от друга, и это также представляет собой проявление имманентности его художнической философии.
В основе данной работы лежит гипотеза, в соответствии с которой в романе «Дар» обнаруживаются переклички с идеями, сформулированными Г.В.Ф. Гегелем, а прочтение романа может быть гегельянским. Сама по себе эта гипотеза в полной мере подтверждена быть не может, поскольку она предполагает доказательство того, что Набоков намеренно и осознанно опирался на гегелевские концепты. Имеющийся материал, как будет видно далее, свидетельствует лишь о знакомстве Набокова с идеями Гегеля, и знакомство это, скорее всего, было довольно поверхностным. однако такая перспектива рассмотрения самого значительного русского романа Набокова позволяет выявить дополнительные аспекты, важные с точки зрения интерпретации романа «дар», углубить понимание его формальных и содержательных особенностей и тем самым обогатить существующие интерпретации. В частности, данная работа дополняет существующие интерпретации «Дара» как метаромана [11].
При изложении философский системы Гегеля мы будем опираться на «Введение в чтение Гегеля» А. Кожева [7]. Хотя эта книга, представляющая собой комментарий к отдельным главам «Феноменологии духа», отвлекается от наиболее абстрактных аспектов философии великого немецкого мыслителя, она содержит очень подробное изложение его антропологической составляющей.
Набоков, несомненно, хотя бы поверхностно был знаком с идеями Гегеля. об этом, например, свидетельствует его суждение из автобиографии «Память, говори» (здесь и да-
лее цитаты из произведений Набокова приводятся с сохранением авторской орфографии): Спираль - одухотворение круга. В ней, разомкнувшись и раскрывшись, круг перестает быть порочным, он получает свободу. Пришло мне это в голову в гимназические годы, и тогда же я придумал, что гегелевская триада (столь популярная в прежней России) в сущности выражает всего лишь природную спи-ральность вещей в отношении ко времени [12, с. 553] (эта же фраза присутствует и в русском варианте данной книги, озаглавленном «Другие берега» [14, с. 312]). Это упоминание представляет ценность в историко-биографическом плане, поскольку оно подтверждает, что Набоков в некоторой степени был знаком с гегелевской философией, а последняя была своего рода «общим местом» интеллектуальной жизни если не дореволюционной России, то той среды, к которой Набоков принадлежал.
В «Даре» Набоков прямо обыгрывает гегелевскую триаду «тезис - антитезис - синтез»: ...Александра Яковлевна сказала номер с каким-то абстрактным увещеванием в тоне и особым ритмом в произношении цифр - точно 48 было тезисом, а 31 антитезисом, - прибавив в виде синтеза: яволь [13, с. 323]. Гегелевская триада в данном контексте полностью принадлежит к образному, метафорическому плану текста, обрамляющему динамический портрет Александры Яковлевны Чернышевской, договаривающейся о визите к хозяевам квартиры, которую Федор Константинович впоследствии снимет и благодаря которой он познакомится с Зиной Мерц. Это обыгрывание осуществляется в ироническом ключе, который, пожалуй, только усиливается, если учесть, что Александра Яковлевна общается с телефонистской по-немецки, т. е. на языке Гегеля*.
Однако в «Даре» мы находим и более мотивированное, содержательно глубокое упоминание философии Гегеля, которое к тому же является сочувственным. В главе четвертой романа, т. е. в биографии Н.Г. Чернышевского, Гегель упоминается в противопоставлении его ученику Фейербаху: В те годы Андрея Ивановича Фейербаха предпочли Егору Федоровичу Гегелю [Там же, с. 421]. Далее следует развернутый пассаж, по сути, являющийся апологи-
* Забегая вперед, отметим, что германский контекст романа коррелирует с гегельянскими коннотациями. Последние вводят в роман оценку германского, кардинально противоположную той отрицательной оценке современной Набокову Германии, которая в романе неоднократно прямо выражается.
ей идеализма в противовес материализму. Набоков цитирует высказывания Ленина и Чернышевского, которые опровергают неизбежный и непреодолимый субъективизм восприятия. Напомним, что у Канта этот субъективизм представлен как противопоставление мира ноуменального (вещи-в-себе) миру феноменальному (вещи-для-нас), а у Гегеля этот субъективизм перерождается в отрицание вещи-в-себе как явления трансцендентного и утверждение о том, что мир существует исключительно в сознании. Затем Набоков упрекает русских материалистов в незнании той самой объективной материальной реальности, существование которой они стремились доказать, отчего их материализм превратился в «страшную отвлеченность», т. е. в то, с чем они боролись: Чернышевский не отличал плуга от сохи; путал пиво с мадерой; не мог назвать ни одного цветка, кроме дикой розы... [13, с. 421-422]. Из этого пассажа явно следует, что для Набокова (и его двойника Годунова-Чердынцева) важна не столько реальность, сколько сознание, которое ее действительно знает и потому полноправно ей владеет, и это полностью укладывается в эстетическую концепцию творца, которой придерживался Набоков. Наконец, Набоков высказывает прямую оценку философии Гегеля (в противопоставлении философии Фейербаха): Властители дум понять не могли живительную истину Гегеля: истину, не стоячую, как мелкая вода, а, как кровь, струящуюся в самом процессе познания. Простак Фейербах был Чернышевскому больше по вкусу [Там же, с. 422]
Но особого внимания заслуживает следующий фрагмент, цитата из придуманного Набоковым [2, с. 659; 20, р. 101] биографа Чернышевского Страннолюбского: «В триаде, - говорит Страннолюбский, - кроется смутный образ окружности, - правящей всем мыслимым бытием, которое в ней заключено безвыходно. Это - карусель истины, ибо истина всегда круглая; следовательно, в развитии форм жизни возможна некоторая извинительная кривизна: горб истины; но не более» [13, с. 422]. Этот фрагмент заслуживает особого внимания, поскольку в «Даре» благодаря ему соединяются представления о гегелевской триаде и круге. И если в автобиографических произведениях Набокова связь триады с кругом-спиралью является лишь воспоминанием о юношеских мыслях, то в контексте «Дара» оно приобретает дополнительную нагрузку, которая станет ясной, если мы вспом-
ним о значимости для этого романа круга как композиционного принципа.
Существует большое количество работ, в которых обсуждаются преломления принципа круговой композиции «Дара» [2; 4; 5; 9; 11; 15; 20]. Очевидно круговой является биография Чернышевского. Композиционно-структурно она начинается двумя последними терцинами сонета, а завершается его двумя первыми катренами. Содержательно биография чернышевского начинается с описания его детства, а завершается описанием его рождения (в которое плавно переходит описание его смерти). На этот замысел прямо указывается в тексте романа, где он описывается через восприятие Зины Мерц: Идея Федора Константиновича составить его жизнеописание в виде кольца, замыкающегося апокрифическим сонетом, так, чтобы получилась не столько форма книги, которая своей конечностью противна кругообразной природе всего сущего, сколько одна фраза, следующая по ободу, т. е. бесконечная, сначала казалась ей невоплотимой на плоской и прямой бумаге, - и тем более она обрадовалась, когда заметила что все-таки получается круг [13, с. 384-385].
Ю.Д. Апресян высказывает мысль о том, что по кольцевому принципу строится сборник стихов Федора: он начинается стихотворением «о потерянном мяче» и завершается стихотворением «О мяче найденном» [2, с. 663]. Кроме того, автор обращает внимание на рассказ «Круг», написанный в период работы над «Даром» и тематически перекликающийся с ним, поскольку его героиней является Таня, сестра Федора Годунова-Чердынцева. Этот рассказ начинается с вводного слова во-вторых, а последний его абзац начинается вводным словом во-первых, что, по сути, реализует принцип, лежащий в основе биографии Чернышевского. Некоторые авторы отмечают кольцевую организацию так и ненаписанной Федором книги об отце [5, с. 134-135; 6, с. 138]. впрочем, нам это утверждение кажется необоснованным, поскольку этот текст является незавершенным и представлен в «Даре» фрагментарно, а потому судить о его окончательном виде невозможно. Особо следует упомянуть роль образа круга в истории Яши Чернышевского, который, правда, не связан с композицией. Посредством фигуры треугольника, который вписан в круг, сам Яша осмысляет отношения между ним, Ольгой и Рудольфом: Кругом была та нормальная, ясная, «эвклидова», как он выразился, дружба, которая объединила всех троих, так что с ней одной
союз их остался бы счастливым, беспечным и нерасторгнутым. Треугольником же, вписанным в него, являлась та другая связь отношений, сложная, мучительная и долго образовывавшаяся, которая жила своей жизнью, совершенно независимо от общей окружности одинаковой дружбы. Это был банальный треугольник трагедии, родившийся в идиллическом кольце... [13, с. 228-229]. Впрочем, несмотря на то что идея круга связывается не с композицией, а с системой отношений между персонажами, мы не можем отрицать того факта, что между треугольником и триадой имеется соответствие.
Наконец, круговой является композиция «Дара» в целом. В конце «Дара» Федор заявляет о намерении написать роман, который воспроизводит хитрости судьбы, многократно и безуспешно пытавшейся свести его с зиной. Отметим (это важно для дальнейшего изложения), что роман этот, согласно замыслу, не должен быть автобиографичным: Ну, положим, - я это все так перетасую, перекручу, смешаю, разжую, отрыгну... таких своих специй добавлю, так пропитаю собой, что от автобиографии останется только пыль, - но такая пыль, конечно, из которой делается самое оранжевое небо [Там же, с. 539-540]. Фактически это означает, что последовательность событий, описываемая в «Даре», - это не только история знакомства Федора с зиной, но и описание рождения у Федора замысла книги о том, как у него родился замысел книги; если угодно, «Дар» излагает собственную предысторию. Этот момент является едва ли не общепринятым в существующих интерпретациях «Дара» (см., напр.: [4, с. 180-181; 5, с. 134; 9, с. 298]). На это указывал и сам Набоков в предисловии к английскому переводу романа «Дар»: «Последняя глава объединяет все предыдущие темы и в общем виде обрисовывает книгу, которую Федор планирует когда-нибудь написать, - "Дар"» [22, р. 8].
Обратимся к положениям философский системы Гегеля, которые так или иначе соотносятся с круговой организацией «Дара». Прежде всего, Гегель действительно считал знание (Абсолютное знание) замкнутым в себе. Движение Науки, под которой Гегель понимал Абсолютное знание, - «это не только круг, но и цикл: по достижении идеального "К" его снова идеально отрицают (этим отрицанием является желание продумать заново Науку или перечитать содержащую ее книгу), и таким образом мы возвращаемся к изначальному "А", которое заставляет нас продвигаться вперед вплоть до "К"» [7, с. 594]. Как видим,
эта схема предполагает, что круг не сводится к триаде и содержит больше «шагов»: А, будучи подвергнутым отрицанию (не-А), становится B, которое в свою очередь становится С, С через отрицание становится D и т. д. Но в какой-то момент круг замыкается, поскольку отрицание последнего элемента в цепи оказывается утверждением исходного.
Другой важный момент заключается в том, что Абсолютное знание (Науку) Гегель отождествлял с Книгой, причем книгой реальной. Абсолютное знание, будучи Понятием, не может не быть - и по определению должно быть - развернутой речью, дискурсом, поскольку только речь способна описать реальность в ее тотальности, а отдельному слову такое описание непосильно: «...если Мудрец -это человек во плоти и крови, то Наука - это речь /discours/ (Логос), действительно произнесенная, или книга ("Библия"), действительно написанная» [Там же, с. 408]. В некоторых отношениях эта книга «автобиографична»: «Эта Книга произведена Мудрецом; и в то же самое время она ему "является" как Gegenstand, как предмет, внешняя вещь. Но содержание этого предмета - сам Мудрец» [Там же]. в этих конструкциях определенно обнаруживается параллель с набоковским текстом, поскольку Федор и есть Набоков, а точнее, занимает его, авторское, место в конце романа (вопреки тому, что Набоков недвусмысленно отрицал свое сходство с Федором [22, р. 7]).
Эти отношения между Мудрецом и Книгой, Книгой и миром, Книгой и Понятием, т. е. Абсолютным знанием, которые выступают одновременно и как тождественные, и как различные, не могут быть поняты без учета того, что Книга, содержащая в себе истину, тотальна. Последнее означает, что она описывает все существующее, включая и себя саму, и акт чтения: «Конкретное Реальное (о котором мы говорим) - это одновременно реальное-раскрываемое-речью и речь-раскрывающая-реальное. Гегелевский опыт не относится ни к реальному, ни к речи, взятым отдельно, но к их неразрывному единству» [7, с. 564]. Описывая реальность, мы не можем исключить из этого описания речь, которая эту реальность описывает, - без нее описание реальности останется неполным. Именно поэтому чтение Книги циклично и бесконечно: «Книга есть свое собственное содержание. Но содержание Книги полностью раскрывается лишь в конце Книги. Однако поскольку это содержание есть сама Книга, данный в конце ответ на вопрос о содержании Книги может быть только целой Книгой. Так, дойдя до конца, надо сно-
ва браться за чтение Книги (или приниматься заново ее продумывать); и этот цикл повторяется вечно» [7, с. 490]. С. Давыдов указывает на то, что «Дар» - это книга, которая предполагает перечитывание; впрочем, перечитывая «Дар», читатель неизбежно читает не роман Набокова, а роман Годунова-Чердынцева [5, с. 134].
Наконец, гегелевская Книга не исключена из времени, хотя это время не историческое, а циклическое, т. е. своего рода вечность. В силу своей тотальности, Книга повествует о самой себе, а следовательно, содержит в себе историю своего создания: «Книга - это результат деятельности Мудреца, который. венчает собой историческое развитие человечества. Таким образом, сама эта история в конечном счете оказывается не чем иным, как историей Книги, или, точнее, историей развития Знания, которая закончилась явлением Книги» [7, с. 481-482]. Поскольку Книга тотальна, она не может не содержать в себе собственной истории. Параллель со структурой «Дара» в данном случае также очевидна: как уже было указано, роман повествует об истории появления его замысла.
Таким образом, мы можем выделить несколько моментов, которые являются общими для «Дара» (а точнее, осмысления его структуры в самом романе) и философских конструктов Гегеля. Это замкнутая в себе речь, представляющая собой книгу, которая, во-первых, предполагает цикличное перечитывание, во-вторых, будучи творением человека, повествует о нем самом, а в-третьих, содержит историю собственного создания. В случае с набо-ковским романом это еще и ее переписывание, поскольку Федор в конце «Дара» только собирается написать книгу (которая, впрочем, уже написана, потому что читатель ее только что прочитал).
В этом контексте нельзя не упомянуть высказывания Набокова, в которых он сближает Бога-Творца и творца-художника, уподобляя последнего первому. Подробный анализ этих высказываний содержится, например, в книге В. Курицына [8, с. 344-348]. Эти идеи, несомненно, имеют гегельянские коннотации: Абсолютный Дух у Гегеля производит Природу, а затем посредством человеческого сознания познает ее, познавая в конечном счете самого себя: «.не что-нибудь, а само реальное Бытие, сущее в качестве Природы, порождает Человека, который, разговаривая о ней, раскрывает и ее, и самого себя, говоря о ней. И не что иное, как само реальное Бытие, преобразуется таким образом в "истину", или реальность-
раскрытую-словом, и становится "истиной", все более "высокой", по мере того, как раскрытие реальности речью оказывается все более адекватным и полным» [7, с. 558]. В связи с обсуждаемым вопросом этот момент является существенным, поскольку Абсолютный Дух является, если можно так выразиться, полноправным хозяином всего, что он порождает, а следовательно, творимый им мир полностью, абсолютно соответствует его замыслу (именно так мыслил Набоков художника-творца). Не является ли в этом случае Федор Константинович тем человеком, посредством которого Абсолютный Дух (Набоков) осознает самого себя? Федор Константинович в конце романа становится его автором, а это, по сути, и есть конец истории, как его понимал Гегель, т. е. обретение человеком Абсолютного знания и окончательное оформление Науки и Книги, в которой эта Наука выражена.
Впрочем, мы не можем утверждать, что набоковский замысел полностью совпадает с гегелевской схемой. Важный момент заключается в том, что Федор Константинович планирует переосмыслить реальные события и трансформировать их своим творческим воображением, чтобы избежать автобиографичности (о чем свидетельствует приведенная ранее цитата). На это обращали внимание некоторые исследователи, справедливо указывая, что в этом случае повествование нельзя воспринимать как достоверное, а текст как бы утрачивает самотождественность [9, с. 301; 24, р. 161]. В некоторых отношениях текст «Дара» подтверждает скрытую полемику Набокова с круговой схемой. Во второй воображаемой беседе с поэтом Кончеевым, «произошедшей» на берегу Берлинского озера, Федор Константинович говорит о кольцевом движении как проявлении несвободы: .в порыве к асимметрии, к неравенству, слышится мне вопль по настоящей свободе, желание вырваться из кольца [13, с. 518]. Переосмысливая реальность и создавая на ее основе новый вымышленный мир, не совпадающий с реальным, хотя и похожий на него, Набоков, скорее всего, действительно размыкает круг (возможно, превращая его в спираль). В силу этого идея перечитывания «Дара» как романа, написанного Федором Годуновым-Чердынцевым, в полной мере не работает.
У нас вряд ли имеются основания утверждать, что композиционная структура романа «Дар» В.В. Набокова является прямолинейной реализацией философских идей Гегеля. Однако кажется в высшей степени вероятным, что идеи Гегеля оказали довольно замет-
ное влияние на замысел романа если не в качестве прообраза, то в качестве одного из источников, позволивших развить, развернуть центральную композиционную идею и обогатить ее смысловое наполнение. Этому имеются веские текстуальные подтверждения. Идея круга, столь значимая и для текстов в тексте, созданных Федором Годуновым-Чердынцевым, и для самого романа «Дар», напрямую сопряжена с упоминанием философии Гегеля, действительно понимавшего истину как замкнутую в себе, круговую, цикличную систему, находящую выражение в бесконечно перечитываемой книге.
В то же время совпадение с идеями Гегеля не является абсолютным, потому что повествование «Дара» в некотором смысле размыкает себя, а следовательно, книга, которую пишет ее персонаж, становясь автором, всегда будет отличаться от предшествующего текстового слоя. Другими словами, «Дар» не столько пишется, сколько переписывается. И это расхождение может быть объяснено либо неглубоким знакомством Набокова с гегелевской философией, либо его свободным обращением с гегельянскими концептами, либо его намеренным стремлением полемически преодолеть замкнутость гегелевского круга и тем самым как бы восстановить движение истории.
Следует также подчеркнуть, что выводы данной статьи могут применяться к интерпретации «Дара» лишь в комплексе с учетом других, не менее - и даже более - важных факторов. Прежде всего, мы имеем в виду реальную практику модернистской литературы, с которой Набоков был хорошо знаком и которая опиралась на аналогичные структуры (текст в тексте, текст, описывающий создание текста, и т. п., ср.: «Фальшивомонетчики» А. Жида).
Список литературы
1. Александров В.Е. Набоков и потусторонность: метафизика, этика, эстетика / пер. с англ. Н.А. Анастасьева. СПб.: Алетейя, 1999.
2. Апресян Ю.Д. Роман «Дар» в космосе Владимира Набокова // Его же. Избранные труды. Т. II: Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1996. С. 651-694.
3. Артамонова А.С. Л. Шестов и В. Набоков: возможные сближения (роман «Лолита») // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 9: Язык и литература. 2007. Вып. 2. С. 3-11.
4. Букс Н. Эшафот в хрустальном дворце. О русских романах В. Набокова. М., 1998.
5. Давыдов С. «Тексты-матрешки» Владимира Набокова. СПб.: Кирцидели, 2004.
6. Джонсон Д.Б. Миры и антимиры Владимира Набокова / пер. с англ. СПб.: Изд-во «Симпозиум», 2011.
7. Кожев А. Введение в чтение Гегеля: Лекции по «Феноменологии духа», читавшиеся с 1933 по 1939 г. в Высшей практической школе / пер. с франц. А.Г. Погоняйло. СПб.: Наука, 2003.
8. Курицын В. Набоков без Лолиты: Путеводитель с картами, картинками и заданиями. М.: Нов. изд-во, 2013.
9. Левин Ю.И. О «Даре» // Его же. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: Яз. рус. культуры, 1998. С. 287-322.
10. Ливри А. Набоков-ницшеанец. СПб.: Але-тейя, 2005.
11. Липовецкий М. Эпилог русского модернизма: Художественная философия творчества в «Даре» Набокова // Набоков: pro et contra. СПб.: Изд-во Рус. Христ. гум. ин-та, 1997. С. 638-661.
12. Набоков В.В. Американский период. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5: Прозрачные вещи. Смотри на арлекинов! Память, говори / пер. с англ., сост. С. Ильина, А. Кононова. СПб.: Симпозиум, 2004.
13. Набоков В.В. русский период. Собрание сочинений: в 5 т. т. 4: 1935-1937. Приглашение на казнь. Дар. Рассказы. Эссе / сост. Н. Артеменко-Толстой; предисл. А. Долинина. СПб.: Симпозиум, 2002.
14. Набоков В.В. Русский период. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5: 1938-1977. Волшебник. Solus Rex. Другие берега. Рассказы. Стихотворения. Драматические произведения. Эссе. Рецензии / сост. Н. Артеменко-Толстой; предисл. А. Долинина. СПб.: Симпозиум, 2008.
15. Носик Б. Мир и дар Владимира Набокова. М.: Пенаты, 1995.
16. Хасин Г. Театр личной тайны. Русские романы В. Набокова. М.; СПб.: Летний сад, 2001.
17. Bethea D.M. Darwinism // Vladimir Nabokov in context / ed. by D. M. Bethea, S. Frank. Cambridge: Cambridge University Press, 2018. P. 201-210.
18. Durantaye L. de la. Vladimir Nabokov and Sigmund Freud, or a Particular Problem // American Imago. Vol. 62. № 1. P. 59-73.
19. Green G. Freud and Nabokov. Lincoln: University of Nebraska Press, 1988.
20. Leving Y. Keys to «The gift»: A Guide to Nabokov's Novel. Boston: Academic Studies Press, 2011.
21. Mallet J. Nabokov's Evolution // Fine Lines: Vladimir Nabokov's Scientific Art / ed. by S.H. Blackwell, K. Johnson. New Haven: Yale University Press, 2016. P. 235-242.
22. Nabokov V. The Gift / Transl. from the Russian by M. Scammel with the collab. of the author. London: Weidenfeld and Nicolson, 1963.
23. Oklot M., Walker M. Psychoanalysis // Vladimir Nabokov in context / ed. by D.M. Bethea, S. Frank.
Cambridge: Cambridge University Press, 2018. P. 211218.
24. Toker L. Nabokov: The Mystery of Literary
Structures. Ithaca: Cornell University Press, 1989. * * *
1. Aleksandrov V.E. Nabokov i potustoronnost': metafizika, etika, estetika / per. s angl. N.A. Anastas'e-va. SPb.: Aletejya, 1999.
2. Apresyan Yu.D. Roman «Dar» v kosmose Vladimira Nabokova // Ego zhe. Izbrannye trudy. T. II: Integral'noe opisanie yazyka i sistemnaya leksiko-grafiya. M., 1996. S. 651-694.
3. Artamonova A.S. L. SHestov i V. Nabokov: vozmozhnye sblizheniya (roman «Lolita») // Vestn. S.-Peterb. un-ta. Ser. 9: YAzyk i literatura. 2007. Vyp. 2. S. 3-11.
4. Buks N. Eshafot v hrustal'nom dvorce. O rus-skih romanah V. Nabokova. M., 1998.
5. Davydov S. «Teksty-matreshki» Vladimira Na-bokova. SPb.: Kircideli, 2004.
6. Dzhonson D.B. Miry i antimiry Vladimira Nabokova / per. s angl. SPb.: Izd-vo «Simpozium», 2011.
7. Kozhev A. Vvedenie v chtenie Gegelya: Lekcii po «Fenomenologii duha», chitavshiesya s 1933 po 1939 g. v Vysshej prakticheskoj shkole / per. s franc. A.G. Pogonyajlo. SPb.: Nauka, 2003.
8. Kuricyn V. Nabokov bez Lolity: Putevoditel' s kartami, kartinkami i zadaniyami. M.: Nov. izd-vo, 2013.
9. Levin Yu.I. O «Dare» // Ego zhe. Izbrannye trudy. Poetika. Semiotika. M.: Yaz. rus. kul'tury, 1998. S. 287-322.
10. Livri A. Nabokov-nicsheanec. SPb.: Aletejya, 2005.
11. Lipoveckij M. Epilog russkogo modernizma: Hudozhestvennaya filosofiya tvorchestva v «Dare» Nabokova // Nabokov: pro et contra. SPb.: Izd-vo Rus. Hrist. gum. in-ta, 1997. S. 638-661.
12. Nabokov V.V. Amerikanskij period. Sobranie sochinenij: v 5 t. T. 5: Prozrachnye veshchi. Smotri na arlekinov! Pamyat', govori / per. s angl., sost. S. Il'ina, A. Kononova. SPb.: Simpozium, 2004.
13. Nabokov V.V. Russkij period. Sobranie sochinenij: v 5 t. T. 4: 1935-1937. Priglashenie na kazn'. Dar. Rasskazy. Esse / sost. N. Artemenko-Tolstoj; predisl. A. Dolinina. SPb.: Simpozium, 2002.
14. Nabokov V.V. Russkij period. Sobranie sochinenij: v 5 t. T. 5: 1938-1977. Volshebnik. Solus Rex. Drugie berega. Rasskazy. Stihotvoreniya. Drama-ticheskie proizvedeniya. Esse. Recenzii / sost. N. Ar-temenko-Tolstoj; predisl. A. Dolinina. SPb.: Simpo-zium, 2008.
15. Nosik B. Mir i dar Vladimira Nabokova. M.: Penaty, 1995.
16. Hasin G. Teatr lichnoj tajny. Russkie romany V. Nabokova. M.; SPb.: Letnij sad, 2001.
Nabokov - Hegelian? Considering the interpretation of the novel "Gift"
The article deals with the hypothesis of the influence of the Hegel philosophical ideas on the conception of the novel "Gift" by V.V. Nabokov. There is analyzed the textual reference of the Hegel trinary "thesis - antithesis - synthesis" in "Gift" in connection with the idea of a circle that is an organizing principle for novels and texts by Fedor Godunov-Cherdyntsev. There are revealed the parallel lines of the philosophical system of Hegel and the architectonics of "Gift".
Key words: Nabokov, "Gift", Hegel, circle composition, literature of modernism, literature and philosophy.
(Статья поступила в редакцию 03.09.2019)
А.Г. КОРСУНСКАЯ (Санкт-Петербург)
O.A. ОХАПКИН И H.A. КОЗЫРЕВ: ВОПРОС ВРЕМЕНИ
Рассматриваются дружеские и творческие отношения поэта О.А. Охапкина с известным астрофизиком и профессором Н.А. Козыревым. Научные гипотезы и открытия ученого нашли художественное преломление в литературном наследии О.А. Охапкина. Идея об энергии, выделяемой в результате «хода времени», стала сквозной для творчества поэта на протяжении многих лет. Художественное время в поэзии О.А. Охапкина осмысливалось в контексте научных предположений Н.А. Козырева.
Ключевые слова: О.А. Охапкин, Н.А. Козырев, неподцензурная литература, ленинградский самиздат, художественное время и пространство.
Биография поэта O.A. Охапкина, яркого представителя неподцензурной культуры второй половины XX в., пестрит множеством встреч, однако к числу судьбоносных и повлиявших на специфику мировоззрения поэта можно отнести немногие. Так, особого внимания заслуживают дружеские и творческие от-
О Корсунская А.Г., 2019
ношения О.А. Охапкина с известным астрофизиком Н.А. Козыревым. В библиотеке поэта сохранилась книга избранных трудов выдающегося ученого, где под фамилией автора вписано рукой поэта: «Олег Александрович Охапкин» (личный архив О.А. Охапкина)*. Так своеобразно установленное «двойное авторство» указывает на непростой, дошедший до нас сквозь время диалог поэта и ученого, поэзии и науки. Изучение творческих связей О.А. Охапкина и Н.А. Козырева становится предметом исследования впервые, позволит выявить закономерности и положить начало системному рассмотрению его литературного наследия в контексте научных устремлений и открытий времени.
знакомство поэта с всемирно признанным астрофизиком и доктором физико-математических наук Н.А. Козыревым предположительно состоялось в 1966 г.:
Я Вас узнал в минуту счастья, И, очарованный с тех пор, Храню как первое причастье Наш обоюдный договор.
Вы мне мою открыли душу, И я увидел в ней судьбу Как переполненную чашу, Как бы печать ее на лбу.
Я встретил вас... Тому два года Уже прошло. Но не пройдет Меж нами время. Пусть природа На полуслове нас прервет.
И если берег отдаленный, Где Вы найдете свой удел, Увижу, Вами просветленный, Я положу себе предел.
Я стану звать Вас в океане Воспоминаний, в сердце слез И, как корабль в урагане, Опять молиться Вам всерьез.
Тогда, любя и сострадая, Вы мне приснитесь, как сейчас: Улыбка Ваша дорогая, Сиянье чистых Ваших глаз.
(1968)
(личный архив О.А. Охапкина)
* Личный архив хранится у вдовы поэта Т.И. Ко-вальковой. Материалы, представленные в статье, публикуются с ее разрешения.
