CC BY
39
ПУБЛИКАЦИИ
Р. В. Полчанинов (Нью-Йорк)
На слете скаутов Югославии. Белград 1935 г. (Страницы истории разведчества-скаутизма)
Занятия Русским зарубежьем свели меня с коллегами, живущими вне пределов России. Одним из них стал живущий в Нью-Йорке Ростислав Владимирович Полчанинов, патриот, историк, публицист, коллекционер. Он всегда готов поделиться своими обширными знаниями, информацией, помочь установить связи с нужными людьми, у которых есть интересующие тебя сведения. Для меня он сделал очень много в этой сфере. Ростислав Владимирович вошел в историю как участник многих событий, о которых он всегда готов рассказать, написать, опубликовать. Многие свои архивные материалы, разнообразие которых поражает, он передает в Россию — историкам, в Государственный архив РФ. Предлагаемая публикация Р.В.Полчанинова — одно из свидетельств прошедших времен.
В. И. Косик
Прошлый слёт назывался «Савезни логор», но югославянские скауты решили больше не употреблять немецкое слово «лагерь», а говорить «табор», будто бы это слово югославянского происхождения. Поэтому III слёт Союза скаутов королевства Югославии был назван «III савезни табор». Он был устроен на окраине Белграда в Топчидерском парке с 4 по 11 сентября 1935 г.
Узкоколейная (75 см) железная дорога Сараево-Белград доставила нас в Белград без пересадки. Выехали мы вечером и прибыли утром. Дорогу от Сараева до границы Сербии строили австрийцы. Она имела военное значение. Шла она по обрывистому склону каньона реки Дри-ны, и на примерно 300 км было более ста туннелей. Это была самая красивая железная дорога в Югославии. После 1918 г. была построена дополнительная ветка от границы Боснии до Белграда.
Сараевские югославянские скауты получили целый вагон, и хотя мы ехали к русским, встретили нас по-братски и предоставили места. Для Бориса Борисовича Мартино (1917-1962), Малика Ибрагимивича Му-лича (1917-1980) и меня это было первой поездкой в Белград, и мы до темноты простояли у окна, наслаждаясь дикой красотой природы.
Когда мы проезжали через туннели, то едкий дым проникал в вагон и через закрытые окна. Сначала мы пробовали открывать окна, чтобы освежить воздух, но паровоз все время давал гудки, предупреждавшие
едущих о приближении нового туннеля. Приходилось спешно закрывать окна, пока нам это не надоело, и мы решили больше окон не открывать, а безропотно терпеть присутствие едкого дыма в вагоне.
Когда стемнело, мы старались сидя заснуть, но это у нас не получилось. Горы и туннели кончились, как только мы пересекли границу Сербии. После последнего туннеля кто-то, знавший дорогу, распорядился открыть окна, и мы стали наслаждаться свежим утренним воздухом.
Мы прибыли в Белград рано утром 4 сентября и на трамвае прибыли в Топчидер. Ехали до последней остановки, а дальше шли пешком к месту лагеря. На центральной площади «табора» было построено несколько небольших бараков — радиоузел, редакция лагерной газеты, штаб слёта, скаутская полиция, киоск со значками и сувенирами и почта, где сидели настоящие почтовые служащие.
В Белграде было 20 отделений связи, а временная лагерная почта получила номер 21. Письма гасились почтовым штемпелем с надписью латиницей: III TABOR SKAUTA BEOGRAD 21. Это был первый и последний скаутский почтовый штемпель за всю почтовую историю королевства Югославии.
III слет был задуман куда более грандиозно чем II слет в Загребе в 1932 г. Было больше иностранных делегаций, да и своих скаутов было, кажется, больше чем в Загребе. Если в Загребе, не считая русских скаутов из Белграда, было только две иностранные делегации — венгерская и чехословацкая, включавшая в свой состав украинских пластунов, то в Белград прибыли, кроме венгров и чехословаков (на этот раз без украинцев), ещё делегации из Австрии, Болгарии, Польши, Румынии и, конечно, местные русские.
В состав болгарской делегации из примерно 30 человек были, без законного основания, включены 6 русских и 6 армянских скаутов. Русские и армяне имели свои скаутские организации, которые не входили в состав БМР — Блгарските младежи разузнавачи (Болгарские юные разведчики), или «болгарские морские разбойники», как в шутку расшифровывались буквы БМР.
Особенно были обижены армяне. Им не позволили поднять армянский флаг не только в границах болгарского лагеря, но и на площади, где были флаги всех иностранных делегаций, включая и русскую.
У болгарских разведчиков не нашлось ребят, которые могли бы достойно представлять Болгарию на слёте в Белграде. Поэтому в Белград были посланы учителя спорта, которым на курсах читали лекции о раз-ведчестве. Им выдали новенькие формы и послали на слёте изображать из себя «разузнавачей». Их форма была как русская начала 1920-х гг. — синие штаны, зелёная рубашка, но вместо пилоток или ковбойских шляп у них были синие береты.
Русские и армяне имели такую же форму, но не такую новенькую, и пилотки вместо беретов. Они стояли на левом фланге. Болгарский начальник хотел поставить и Александра Михайловича Шатерника в общий строй по росту, но тот отказался, напомнив болгарскому начальнику, что он один из основателей организации болгарских юных разведчиков и что ему полагается соответствующее уважение.
Предполагалось, что русская делегация будет состоять из Белградской дружины, отряда из Будапешта и групп из Сараева и Софии, но приехавшим из Софии болгары не разрешили быть с русскими в одном лагере, а из Будапешта вместо отряда, который должен был бы приехать вместе с очень красивыми лагерными воротами, украшавшими русский лагерь на IV Всемирном джамбори в Гёдёлё, около-Будапешта в 1933 г., приехал только один человек и без ворот.
В пользу прибытия отряда из Будапешта были выпущены открытки с изображением ворот и надписью по старой орфографии: «Русский лагерь на 3-ем национальном джамбори югославянских скаутов. 1-11.IX.1935 г. Белград» (ошибка: надо 4-11). Видимо, собрать денег на поездку не удалось, и отряд не приехал. Русские в Болгарии жили беднее, чем русские в Венгрии, и всё же из Софии приехало 6 человек. Видимо, дело было не столько в недостатке денег, как в недостатке разведческого духа.
Приехавшему из Будапешта было лет 20, и он с первого же дня занялся торговлей. Усевшись под деревом, он продавал нам, лагерникам, и посетителям русские литые значки — маленькие со св. Георгием и большие, образца до 1926 г. — без св. Георгия. Литье было невысокого качества, с ямками, и на маленьких значках трудно было разобрать, что на них было изображено. Кроме значков он продавал кожаные кружки с рисунками, выжженными на разведческую или национальную темы, собственной работы. Свою торговлю он объяснял необходимостью покрыть дорожные расходы, только спрашивается, зачем он приехал в Белград, чтобы потом все дни сидеть под деревом и торговать? Ничем другим он не интересовался. Когда у него не было покупателей, мы пробовали с ним поговорить о работе Будапештского отряда. Говорил он неохотно, главным образом об* успехах русских на джамбори в 1933 г., но о работе последних двух лет он толком ничего сказать не мог.
Мы, сараевцы, в русском подлагере бывали только в положенные часы, а в свободное время, а оно у нас было почти всё свободным, мы ходили осматривать подлагеря местных и иностранных скаутов.
Историю Будапештского отряда мы узнали потом от Ивана Семёновича Светова (1902-1982), нашего начальника, когда мы были одиночками. Он часто приезжал в лагерь и охотно беседовал с нами, сараевцами.
В 1933 г. Светову была поручена подготовка русской делегации на джамбори в Гёдёлё. Начальником должен был бы быть Максим Влади-
мирович Агапов-Таганский (1890-1973), а его помощником Владимир Львович Гальской (1908-1961), а ребят, как говорится, было раз-два и обчёлся. Неожиданно желание участвовать на джамбори выразил Будапештский отряд НОРР (организации Павла Николаевича Богдановича, 1883-1973). Отряд подал заявление в комитет по подготовке джамбори, комитет переслал это заявление Светову, а Светову пришлось сообщить начальнику отряда Михаилу Г. Попову-Боброву, что его отряд не может участвовать, так как не состоит в организации, признанной БСИБ — Бойскаутским интернациональным бюро.
Это удивило и возмутило Попова-Боброва. В 1930 г. или 1931 г. он обратился через венгерских «черкес» (разведчиков) в БСИБ с просьбой дать ему адрес русских скаутов. Вместо адреса Олега Ивановича Пан-тюхова (1882-1973), возглавлявшего признанную БСИБ Национальную Организацию Русских Скаутов, ему кто-то в БСИБ дал адрес Богдановича, возглавлявшего другую, более крупную, русскую скаутскую организацию, но не признанную БСИБ.
У Богдановича были сильные связи в интернациональных скаутских кругах, но сместить Пантюхова и занять его место ему не удалось. В 1932 г. он порвал со скаутизмом, объявил всех скаутов масонами и переименовал свою скаутскую организацию в НОРР — Национальную Организацию Русских Разведчиков, преемственницу потешных Петра Великого.
Светов рассказал нам, что Попов-Бобров был сиротой, которого усыновила венгерская аристократическая семья. Сперва он был членом венгерских «черкес», а потом, собрав русский отряд, захотел вступить в русскую скаутскую организацию. Узнав от Светова, что он не туда попал, Попов-Бобров решил порвать с Богдановичем, перейти в организацию Пантюхова и принять участие в джамбори. Это его решение сразу же решило вопрос, кто и как будет представлять русских скаутов на джамбори. И Светов и Пантюхов были очень рады. Приказом № 279 от 20 февраля 1935 г., вероятно сразу после перехода отряда в НОРС-Р, Пантюхов наградил Попова и всех трёх его помощников знаками Белого Медведя 2-й степени. Помню, что нас удивила и щедрость на Белых Медведей, и щедрость на руководительские звания, и большое количество помощников. В отряде было человек 20, а начальник и его первый помощник получили сразу звания скаутмастеров, а второй и третий помощник — помощников скаутмастеров.
Оказавшись на месте «табора», мы пошли в лагерную полицию и спросили, где находится русский подлагерь. Один «полицейский», взглянув на план, отвёл нас к русским. Там мы застали человек 20 ребят и начальника подлагеря — Юрия Леонидовича Андреева (1913-1970-е). Он нам очень обрадовался. Он был единственным руководителем, и ему приходилось разрываться на части. Отряд состоял из новичков — вче-
рашних волчат. Были «патрули» (звенья, как теперь говорится), но не было «патрульных». Надо было одновременно строить и палатки и кухню, а ребята работали только пока с ними был Андреев. И не только потому, что им было неохота работать, а потому, что они не знали, что и как надо делать. Мартино взялся за постройку ворот, так как уже было известно, что из Будапешта никто не приедет и ворот не привезёт. Му-лич взялся за палатки, а я стал помогать Андрееву по кухне. Работа закипела. Все мы устали, но все мы были довольны.
4 сентября была среда. Андреев был студентом, а все остальные где-то работали и приехали только к вечеру. С их помощью мы поставили мачту и ворота.
Отправив ребят спать, Андреев послал за приехавшими из Болгарии и пригласил всех нас к костру. Русскую группу из Болгарии возглавлял Шатерник, недавно назначенный (24.12.1934) заведующим ИЧ — Инструкторской частью НОРС-Р. Он нас обо всём расспрашивал и отвечал на наши вопросы. Это был очень интересный костер.
5 сентября было первым нормальным днём и последним перед официальным открытием лагеря. Я встал по будильнику раньше всех и с дежурными по кухне пошёл за продуктами (хлеб, молоко, какао). После завтрака мы, сараевцы, пошли в болгарский лагерь поговорить с нашими новыми русскими знакомыми.
Там я встретился с одним армянским скаутом. Увидев на нём армянский скаутский пояс, я ему сразу предложил обмен, сказав: «ченч». Это слово известно всем скаутам мира. Армянская скаутская бляха была литая и не очень красивая, но я сразу понял, что имею дело с редкостью. Такие бляхи делались в Болгарии для местных армянских скаутов с оригинала, сделанного во Франции. Армянин сразу же согласился. Его пояс был уже потёртым, а мой новеньким, да и бляха моя была чеканная.
Я удивился, что армянин не понимает по-русски, а он, кивая мне головой, стал говорить «не розберам». Я перешёл на сербский, который оказался для армянина из Болгарии более понятным. Оказалось, что он не из России, а из Турции, вернее, не он, а его родители. Кивать головой, говоря «нет», это болгарское влияние. Так делают болгары, говоря «нет», и говоря «да», вертят головой вправо и влево.
Разведчики, приехавшие с Шатерником из Софии, сразу почувствовали в нас единомышленников, и мы быстро подружились. К тому же они были нашими ровесниками, а белградцы были или на много старше, или на много моложе нас.
Приехавшие из Болгарии тоже привезли кое-что на продажу. Их литые значки были качеством выше привезенных из Венгрии, и кроме значков они привезли, каждый по одному экземпляру изданного в Харбине «Спутника русского скаута», составленного О. И. Пантюховым. На
каждой книжке была подпись «хозяина». Это было сделано, чтобы на таможне не было разговоров. И значки и «Спутники» были даны мне как казначею отряда, и я, не торгуясь, за всё сразу уплатил.
Не в пример Венгрии, и Болгария, и Югославия были странами с низкой валютой и низким стандартом жизни. Американский доллар в Югославии стоил 50 динаров, а в Болгарии около 100 левов. Менять валюту можно было только на основании визы, да и то в очень ограниченном количестве. Таким образом, продажа значков и «Спутников» дала возможность приехавшим из Болгарии прибавить пару динаров к своим карманным деньгам.
Мартино был знаком с Шатерником по переписке. Уже в январе 1934 г. Шатерник разослал всем начальникам отделов, дружин и отрядов свой «Бюллетень Инструкторской Части» и материалы в помощь руководителям, которые назывались «Инструкциями» или «Листовками».
Раньше всех почта доставила всё это в соседние с Болгарией страны — в Грецию и в Югославию, что дало возможность Мартино быть первым откликнувшимся. Это, конечно, расположило Шатерника к нам, сараевцам. Зная, что мы разделяем его взгляды, он говорил с нами совершенно откровенно, как со своими учениками и единомышленниками.
Шатерник был членом НТСНП — Национально-Трудового Союза Нового Поколения (ныне НТС) и ярым сторонником национального течения в русском скаутизме. В составленном им уставе, вместо непонятного для родившихся за границей «Помни Россию!», был дан новый клич — «За Россию!», что было девизом НТСНП, а организация была названа НОРС-Р — Национальной Организацией Русских Скаутов-Разведчиков.
В Белграде слово «разведчик» не привилось, а в Сараеве, наоборот, мы стали говорить просто «разведчик», а если писали, то — «ск,-разведчик». Мелочь? — не совсем. Это было символом разведческого духа, а не скаутского.
У Шатерника были планы превратить ИЧ в Главную квартиру организации. С Пантюховым было трудно договориться, потому что он жил в США, куда почта в те времена долго плыла, так как воздушной почты не было. Шатерник надеялся встретиться и о многом договориться с заместителем Старшего русского скаута на Европу — генералом Владимиром Николаевичем Колюбакиным (1874-1944).
Среди приехавших белградских руководителей в Топчидер был Иван Семёнович Светов (1902-1982), но не было Колюбакина. Светов в 1934 г. ушёл из НОРС-Р, но остался в дружеских отношениях с бел-градцами. Светов приехал, чтобы встретиться с нами, сараевцами,
своими бывшими одиночками, и с Шатерником, который был начальником одиночек в Болгарии, когда Светов был начальником всех одиночек в НОРС. Они несколько лет переписывались, но ни разу не встречались. Светов сказал Шатернику, что ген. Колюбакин вряд ли приедет в Тол-чидер и что лучше ему саму поехать к нему. Светов пригласил нас приехать на следующий день в город, чтобы осмотреть скаутскую выставку, а Шатернику обещал устроить поездку к ген. Колюбакину.
5 сентября мы, сараевци, и Шатерник поехали в Белград, чтобы встретиться со Световым и пойти с ним на выставку. Предполагалось, что выставка будет открыта 1 сентября, но открытие было отложено на 6, до дня рождения короля Петра II и официального открытия «союзного табора».
План выставки был составлен Световым. Он был её душой и последние 2-3 месяца отдавал ей всё своё свободное время. Вторым человеком, готовившим выставку, был русский ровер (по нынешнему — витязь) Николай Павлович Навоев (1913-1940), ставший вскоре в Югославии известным художником, одним из создателей «стрип-романов» (романов в картинках) в Югославии. Он был единственным служащим «Главне управе» (главного управления) Союза скаутов королевства Югославии, на котором лежало всё делопроизводство, и он не смог целиком посвятить себя выставке.
У Светова были помощники из добровольцев, но ими надо было руководить. В общем, выставку югославянских скаутов готовили русские. Выставка показалась нам грандиозной и произвела на нас сильное впечатление. Много ещё значило, что мы её осматривали одни, да ещё с таким гидом, как Светов. Помню, как он взял армянский скаутский журнал из Франции и сказал нам — «полюбуйтесь!». Обложка и передовица были по-армянски, а всё остальное по-французски. Нас это всех удивило, а Светов сказал, что такое же, в недалёком будущем, случиться и с нашим парижским журналом «Черпачёк». Мы начали было спорить, но Светов сказал, что ему известно, что русские скауты в лагерях часто переходят на французский язык.
После осмотра выставки Светов попросил Навоева отвезти Шатер-ника к ген. Колюбакину и потом заехать за ним и доставить его в Топ-чидер. У Светова с генералом были плохие отношения, и он решил, что ему лучше не показываться.
Встреча Шатерника с заместителем Старшего русского скаута сильно разочаровала Шатерника. Он надеялся в его лице встретить руководителя, который своим авторитетом поддержит его планы, а нашел генерала, милого в обращении, честного в высказываниях, но человека, который никогда скаутом не был и скаутскими делами не интересовался. Шатерник надеялся поговорить с руководителями из Венгрии, но
они не приехали, а с приехавшим не о чем было разговаривать. Хотел Шатерник поговорить и с начальником Белградской дружины Андреевым, но он был так занят, что у Шатерника беседы с ним не получилось.
Зато с нами Шатерник много и откровенно разговаривал. Он жаловался на начальников отделов, которые вели себя, как удельные князья, на ген. Колюбакина, разговор с которым его сильно разочаровал, и, наконец, сказал нам, что у него нет иного выхода, как попросить Пантю-хова освободить его от должности, которую он не может выполнять.
В НОРС-Р не было ни списка отрядов, ни списка руководителей. Были только адреса тех руководителей, с которыми у Пантюхова была переписка. Шатерник закончил составление списка руководителей 19 апреля 1935 г. и привёз его в Белград, чтобы проверить. Мы его сразу забраковали.
Сведения о Югославии у Шатерника были от ген. Колюбакина, который был не только заместителем Старшего русского скаута на Европу, но и начальником Югославского отдела. Копия этого списка из архива Пантюхова (ныне архива А. Захарьина) сейчас находится у меня.
Про нашего сараевского Лебедева, названного скаутмастером, было сказано, что ему 38 лет, что в организации он с 1910 г. и п. скм. с 1914 г. Всё это могло относиться к другому Лебедеву, а наш сараевский был примерно 1908 г. рождения, скаут с 1920 г. и скаутмастером никогда не был. Пелипец тоже значился в списке скаутмастером, якобы окончившим в 1934 г. курс для руководителей. Такие руководители, как Галь-ской, Жуковский и Букановский, с которыми Шатерник лично познакомился, в список не попали, зато в списке был «отошедший от работы» Козинцев.
Официальное открытие выставки было 6 сентября в день рождения короля Петра И, который формально считался покровителем Союза скаутов королевства Югославии. Ни малолетний король, ни регенты скаутам не симпатизировали, но правительство оказывало небольшую финансовую помощь, хватавшую для самого скромного существования. Как-никак, а международный престиж требовал, чтобы в стране была популярная на Западе скаутская организация.
Слёт был нарочно устроен в сентябре, перед самым началом занятий в школах, чтобы день открытия совпал с днём рождения короля. Скаутское руководство надеялось, что король посетит в этот день слёт, но их надежды не оправдались, и король прислал на открытие только одного из своих адъютантов.
Мы весь день не смели покидать лагерь, так как не знали точного времени посещения лагеря высокими гостями. К их приходу мы бы должны были сразу построиться, а Андреев рапортовать. Андреев придавал участию на слёте русских скаутов-разведчиков очень большое
значение. В листке «Дневник разведчика» №4 (апрель 1935), который он издавал, на первой странице крупными буквами было написано: «Мы должны показать всему, не только русскому, но и югославянскому обществу, что мы не „сгнили", что у нас течёт ещё молодая русская кровь. Мы обязаны доказать, что мы настоящие скауты...»
Номер был посвящён докладу Андреева в «Клубе Старших Разведчиков», в котором, кроме всего прочего, было сказано: «Нам необходимо участвовать на этом съезде, если мы собираемся дальше работать, а не только существовать. Нам надо построить лагерь, который бы не вызывал улыбку соучастия (сербское слово, по-русски — сочувствия. — Р. П.) у югославян, который бы заставил гордиться всех русских. Это единственный способ поддержать честь Организации [...]. Главная трагедия заключается в том, что белградские отряды превращаются в сброд. Рассчитывать на помощь родителей пока не установится хоть какая нибудь работа абсолютно нельзя. [...] Для Сводного Отряда мы должны пожертвовать всё».
Открытие затянулось до обеда. После обеда была церемония освящения знамени скаутского Союза. Освящение совершало, как полагалось, в Югославии, духовенство четырёх основных религий: православное, католическое, мусульманское и еврейское.
После церемонии была подготовка к факельному шествию. Андреев, на плечах которого лежала вся тяжесть участия русской делегации, потом писал: «Этот съезд является одним из самых светлых воспоминаний моей скаутской работы: ночной парад — смотр войскам и организациям в честь молодого короля Югославии. С зажжёнными факелами в руках, широким развёрнутым строем прошли мы по улицам столицы, высоко неся на вытянутых руках свои знамёна и русские флаги, закусив от боли губы (смола текла по рукам — мы, единственные, почти, не бросили факелов), молодые, уверенные в себе, крепкие. Скаутмастер А. М. Жуковский нёс знамя дружины. Когда я подал команду „вольно", двое скаутов, от напряжения, свалились без чувств»
Мы, сараевцы, понимали чувства Андреева, но не разделяли их. Для одних скаутизм был, по выражению Баден-Пауэлла — «Большой игрой» — развлечением, для Андреева — скаутизм был парадом и факельным шествием, а для нас, сараевцев, разведчество (иностранное слово «скаутизм» мы избегали) было ответом на призыв РОВСа — Русского Общевоинского Союза — «Молодёжь под знамёна!».
На следующий день — 7 сентября — до обеда всем было «вольно». Мы зашли в болгарский подлагерь и вместе с нашими новыми друзьями
1 Русские скауты 1909-1969 / Отв. ред. А. М. Вязьмитинов. Сан-Франциско, 1969. С. 276.
пошли осматривать другие подлагеря. Наши братья из Софии, будучи близкими к центру НОРС-Р, знали многое, чего мы в Сараеве не знали. Шатерник который бывал в нашей компании, больше нас расспрашивал, чем рассказывал.
Были у нас встречи и разговоры и с нашими старыми руководителями, Световым, нашим бывшим начальником, когда были одиночками, и с нашим учителем Агаповым, основателем и руководителем югославян-ских БКС курсов для руководителей, которые Мартино окончил в 1934 г., а я только месяц тому назад. Их и Шатерника мы всегда вспоминали с любовью и благодарностью.
В русский подлагерь приезжали и другие белградские руководители, но они нас как-то не замечали.
После обеда у русских и во всех других подлагерях шла подготовка к большому общелагерному костру. Его снимали для кинохроники. Это было первым и последним разом, когда скаутов показывали в кинохронике.
Иностранные гости выступали с песнями и танцами. Одни выступали в скаутских формах, а другие привезли с собой национальные костюмы. Болгары спели песню «Един словен», о братстве славян, подчёркивая новую эру в югославско-болгарских отношениях. Русские разведчики не были голосистыми, но хорошо танцевали. Некоторые иностранные делегации были похожи на ансамбли песни и пляски. Было видно, что для национальной пропаганды были подобраны знающие и умеющие ребята.
Среди «точек» (это тоже сербское слово, обозначающее номер программы, сохранившееся до сих пор как разведческий жаргон) были «Дедушкина шапочка с кисточкой» и «Король Лир», где всё выражалось мимикой, а короткие объяснения давались по громкоговорителю на всех языках.
Осматривать Белград мы ездили только один раз. Андреев дал нам гидом одного из своих разведчиков, и мы, сараевцы, вместе с софийца-ми, посетили старинную турецкую крепость Калемегдан, построенную у впадения реки Савы в Дунай, на месте, где когда-то стоял римский город Сингидунум. Мы прошлись пешком от театра и памятника князю Михаилу через площадь Теразие, выложенную деревянными кубиками «торцом», присланными в подарок из России. Мы видели на площади отель «Москва», принадлежавший некогда русскому страховому обществу «Россия», а потом по улице короля Милана дошли до русского посольства — небольшого одноэтажного домика с огромным двуглавым орлом над входом. Напротив посольства был старый дворец, а около него новый дворец, перед которым стоял гвардейский караул. От посольства спустились по ступенькам на улицу королевы Наталии, где на русской земле стоял Русский дом императора Николая II, в котором, на
втором этаже, помещались Русско-сербские гимназии, женская, занимавшаяся утром, и мужская — после обеда. Там был большой соколь-ский гимнастический зал, который, с субботы на воскресенье, превращался в домовую церковь и театральный зал. Там находилась Державная комиссия по делам русских беженцев, библиотека, музей императора Николая II и т. д.
Не считая посещения выставки, для Мулича и меня это было единственной поездкой в Белград, но Боря Мартино поехал в Белград еще раз и без нас. У него там был двоюродный дядя — Владимир Эммануи-лович Мартино, у которого был сын Кирилл, на несколько лет старше Бори — бывший скаут. Борины родители велели ему обязательно посетить дядю, которого он никогда не видел.
Дядя был преподавателем в Русско-сербской женской гимназии и известным учёным-орнитологом — специалистом по птицам. Он сам охотился на птиц и зверей и делал из них чучела. Эти чучела он продавал музеям, да и свой дом превратил в музей. Жили Мартино где-то в пригороде, и дорога из Топчидера заняла у Бори много времени.
Кирилл разделял интересы отца, а скаутизм для него был пройденным этапом. В общем, у Бори и Кирилла не нашлось общих тем. Боря подробно, но без всякого энтузиазма рассказал Муличу и мне о посещении родных, утаив от нас посещение одной девушки, которая училась в русской школе вместе с ним и со мной. Её звали Мусей Лещинской. С нею у Бори была большая дружба, но с тех пор, как она переехала из Сараева в Белград, прошло десять лет. Переписки особой не было, а только обмен поздравлениями.
Директор сараевского научного института по борьбе с малярийными комарами (название института не помню) биолог Скворцов был приятелем обоих Мартино. Однажды мы с Борей посетили его институт, и он покаЗал нам огромную коллекцию боснийских комаров. Одна из комариных разновидностей была названа им именем Мартино, в честь орнитолога — Владимира Эммануиловича.
В женской гимназии он преподавал географию. Преподавал он живо и интересно, делясь часто воспоминаниями о своих собственных путешествиях и впечатлениями от виденного в разных странах. Ученицы любили его уроки.
Кроме лагерного костра, устроенного Андреевым в день нашего приезда, было ещё два костра. Для этих двух костров была приготовлена какая-то программа с «точками» и песнями. Каждый день нельзя было устраивать костры, так как надо было не только у себя принимать, но и к другим пойти в гости, посмотреть и послушать.
Ск.-разведчики из Софии не только присутствовали, но и выступали у русских костров. Мне запомнились две их «точки». «Чай» была из
старого солдатского репертуара. В ней участвовало двое — офицер V его денщик. Оба пели свои роли, а припев «эх чай, ты мой чай, распрекрасный ты мой чай» пели все хором.
«Офицер», которого «денщик» называл «барином», велел ему сварить чай. «Денщик», не зная как варить чай, решил в горшок насыпать...
На добавку перцу, луку И петрушки корешок.
«Офицер» устроил «денщику» головомойку, а тот...
Долго думал, удивлялся, Чем не мог я угодить. И потом лишь догадался, Что забыл я посолить.
Нам эта «точка» понравилась, и я её записал, а вот вторая нам не понравилась. Это была песенка-инсценировка времён недоброй памяти 1917 года.
По тёмным улицам Кронштадта
Шёл спотыкаяся буржуй.
За ним холуй, за ним холуй, за ним холуй!
У буржуя были деньги, да деньги,
А у холуя пистолет
И денег нет, и денег нет, и денег нет!
Угрожая пистолетом, холуй забирает у буржуя кошелёк и часы. Буржуй спрашивает — который час? Холуй, глядя на украденные часы, говорит который час, а буржуй ему в ответ говорит — «мерси».
Мы, сараевцы, выросли на традициях югославянских скаутов, особенно их БКС курсов. Многие их традиции были русского происхождения, но мы их получили не от русских скаутов, а от югославян. Нам хотелось узнать от русских о наших русских традициях. Белградцам они не были известны, и мы обратились к нашим новым друзьям из Софии.
От них мы узнали про «стакан воды» за сквернословие. Виновный поднимал руку, и ему в рукав вливали стакан воды.
Второе, что мы от них узнали, была песня «Гумиарабикум», которая пелась на мотив арии герцога из «Риголетто». Двух поссорившихся окружали кругом и пели одно только слово «гумиарабикум» до тех пор. пока поссорившиеся не мирились. Тогда круг говорил: «клей, клей, клей!» и расходился.
Ещё был обычай одностороннего примирения, когда обиженны® писал на бумажке свою обиду и бросал её вечером в костёр. После этогс обиженный должен был забыть о своей обиде.
В настоящих разведческих лагерях день кончался костром, или как на Дальнем Востоке говорили, «беседой». Лагерный костёр был одним из символов разведчества. Место костра обкладывалось камнями, через костер нельзя прыгать, бросать в него мусор или печь картошку. Для этого есть кухня. В лагерный костёр можно бросать только бумажку с написанной на ней обидой.
Ликвидация лагеря была 11 сентября. Мы сложили свои вещи, попрощались с Андреевым и белградцами, с Шатерником и софийцами и пошли к сараевским югославянским скаутам, чтобы с ними вместе ехать домой.
Ни на слёте в Загребе в 1932 г., ни на слете в Белграде в 1935 г. никаких состязаний не было. Программа и без того Шла достаточно насыщенной, и свободного времени оставалось не так уж много. Слёты устраиваются для дружеских встреч, других посмотреть, себя показать, научиться новым песням и «точкам», меняться значками, собирать оттиски печатей, обмениваться адресами для дружеской переписки в будущем.
Для Мулича слёт в Белграде был его первым лагерем в жизни, и конечно, произвёл более сильное впечатление, чем на нас, видавших виды.
