На пути к 22 июня Текст научной статьи по специальности «История и археология»

память -

А. Г. ДОНГАРОВ

НА ПУТИ К 22 ИЮНЯ Европа после Дюнкерка

Вооруженный конфликт в Европе в рамках весенне-летней кампании 1940 г. разительно отличался от того, каким он виделся Москве до его начала. Сталинский прогноз, высказанный на заседании Политбюро 19 августа 1939 г., оказался катастрофически ошибочным1. Германия вышла из боев на Западном фронте не ослабленной, а значительно более сильной; не разоренной войной, а обогатившейся за счет ограбления оккупированных стран, с тылом, прочным как никогда ранее в ее истории. С другой стороны, сопротивление побежденных и оккупированных стран было столь непродолжительным, что свело к минимуму их человеческие потери и материальные разрушения, которых оказалось явно недостаточно для возникновения ситуации всеобщего революционного хаоса.

Очевидный просчет в оценке центрального условия, на котором зиждился весь рапалльский замысел, казалось бы, должен был понудить советское руководство к пересмотру всех его стратегических установок. Эмоциональная реакция вождя на произошедшие события выглядела вполне адекватной. «Сталин был в крайне нервном состоянии, - свидетельствует Н.С. Хрущев. - ...Он буквально метался по кабинету, ругаясь, как последний извозчик. Он проклинал французов, поносил англичан. Как они могли позволить побить себя, да еще с таким разгромом?» [14, с. 268]. Однако осознания того, что после поражения Франции и британского экспедиционного корпуса стратегическая ситуация в Европе претерпела коренные изменения и дальнейший ход войны может оказаться совершенно иным, нежели он виделся ранее, так и не пришло. В Москве долго не могли понять, что, с точки зрения Гитлера, падение Парижа означало исчерпание германской части программы Рапалло и долгожданное избавление от ненавистной зависимости от большевистско-коминтерновской «друж-

1 «Если Германия победит, - предсказывал Сталин, - она выйдет из войны слишком истощенной, чтобы воевать с нами в ближайшие десять лет». Как известно, история сократила этот срок до одного года.

341

бы». Соответственно, менялось и отношение к СССР: из надежного тыла рейха он, в глазах Берлина, все больше становился препятствием на пути к установлению абсолютной германской гегемонии в Европе. 25 июня, всего через несколько дней после разгрома войск коалиции, в беседе с начальником генштаба сухопутных войск вермахта генералом Ф. Гальдером фюрер поднимает вопрос о разработке плана нападения на СССР осенью того же года [2].

Для понимания взаимоотношений внутри треугольника Германия -СССР - Великобритания следует держать в уме непривычный для широкого отечественного читателя факт, что в Берлине считали противником № 1 Англию, а вовсе не СССР, отношения с которым рассматривались преимущественно через призму задачи сокрушения островной империи. Сталин это понимал, но ошибался, полагая, что германское вторжение в СССР до полного завершения кампании на Западном фронте невозможно. Эта уверенность основывалась на суждении непререкаемого авторитета -«железного канцлера» О. фон Бисмарка - о гибельности для Германии ситуации войны на два фронта и, конечно, на опыте Великой войны. По свидетельству маршала Г.К. Жукова, всего за 11 дней до июньской катастрофы Сталин уверял высших военачальников, что опасаться нападения Германии не стоит, поскольку «для ведения большой войны с нами немцам ... необходимо ликвидировать Западный фронт, высадиться в Англии или заключить с ней мир» [8, с. 184-185]. Более того, 22 июня в 3.15 утра Сталин все еще не понимал, что произошло, и первые четыре часа Великой Отечественной войны прилежно исполнял последнюю просьбу Гитлера «не поддаваться ни на какие провокации»1; директива «действовать по-боевому» ушла в войска только в 7 часов утра.

В логике Гитлера ситуация выглядела прямо противоположной. После весенне-летних побед он считал Западный фронт лишь номинально существующим, не представляющим стратегической угрозы для Германии в перспективе многих месяцев. С другой стороны, от нанесения поражения английскому экспедиционному корпусу во Франции до решающего военно- политического разгрома стоглавой гидры мировой Британской империи было еще очень и очень далеко. Отсюда неоднократные предложения «почетного мира», посылаемые Гитлером через Ла-Манш; и одну из важнейших причин того, что они неизменно отвергались Лондоном, фюрер справедливо усматривал в самом факте существования СССР.

1 14 мая Гитлер направил Сталину послание, в котором говорилось: «Примерно 1520 июня я планирую начать массированную переброску войск с Вашей границы. При этом убедительно прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И, само собой разумеется, постараться не давать им никакого повода.» [цит. по: Алферов А. Новая гипотеза начала Великой Отечественной войны // Независимое военное обозрение. - М., 2004. - 6 авг.]

342

В дневнике генерала Гальдера изложено следующее резюме выступления Гитлера на совещании с руководством рейха 31 июля 1940 г.: «Мы не будем нападать на Англию, а разобьем те иллюзии, которые дают Англии волю к сопротивлению... Надежда Англии - Россия и Америка. Если рухнут надежды на Россию, Америка отпадет от Англии, так как разгром России будет иметь следствием невероятное усиление Японии в Восточной Азии. Если Россия окажется разбитой, то последняя надежда Англии угаснет. Властелином Европы и Балкан станет Германия. Решение: в ходе этого столкновения с Россией должно быть покончено. Весной 41-го» [2, с. 80-81]. В такой парадигме нападение на СССР было не только мыслимо, но и необходимо.

Просчет Кремля состоял не в том, что он не отгадал направление следующего удара Германии: Гитлер и сам долгое время не мог решить, в какую сторону ему двигаться дальше. Параллельно с обсуждением идеи нападения на СССР буквально в те же дни, 16 июля 1940 г., он подписывает директиву № 16 о высадке германских войск на Британские острова (операция «Морской лев»), которая должна была начаться уже через два месяца, 15 сентября. Просчет Кремля состоял в том, что весь год, оставшийся после поражения коалиции до 22 июня, он продолжал идти по старой, заводившей его все глубже в стратегический тупик рапалльской дорожке. Попытки сориентировавшихся вовремя англичан установить с Москвой новые отношения та отметала сходу.

Многие отечественные авторы оправдывают этот провальный курс Кремля, называя «антисоветской» политику Лондона на том основании, что усматривают в ней «зловещее» стремление втянуть СССР в войну с Германией в собственных интересах. Вопрос, однако, в ином: насколько эти «собственные интересы» Великобритании совпадали в главном с национальными интересами СССР? По нашему мнению, эвентуальное создание антигитлеровской коалиции дает исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Чем же тогда руководствовался вождь, бегая от Черчилля как черт от ладана?

Причина состояла в том, что по большому счету Лондон приглашал Сталина отказаться от рапалльской химеры и вернуться в лоно традиционной европейской геополитики. Предложенное англо-советское сближение в перспективе могло создать новую/старую стратегическую реальность - некое подобие расстановки сил в Европе образца лета 1939 г. Без Франции и Польши подобия, конечно, блеклого, но все же угрожающего Германии новым военно-политическим окружением, особенно в случае участия в нем США. Однако как раз этого Сталин и не желал больше всего, о чем он со всей откровенностью заявил британскому послу С. Крип-псу 1 июля 1940 г.: «СССР не заинтересован в восстановлении старого европейского равновесия», так как это противоречит его интересам [5,

343

с. 398]. В чем состояли не названные Сталиным интересы, известно: разгромить Великобританию немецкими руками, затем разгромить Германию в результате европейского похода Красной армии. И, как тогда казалось вождю, не было ни одной причины отказываться от этого замечательного стратегического замысла.

Сегодня нам понятен масштаб ошибки, она же преступление перед страной и народом, совершенной кремлевскими горе-стратегами. Мы говорим даже не о 22.06.41 г. - тут не о чем говорить. Но и вооруженное вторжение в Европу, если бы Кремлю вдруг удалось до конца высидеть рапалльское яйцо и дождаться разгрома Великобритании, грозило советскому народу неисчислимыми жертвами и страданиями. Легкой прогулки в кильватере «германского ледокола» до берегов Ла-Манша, о которой мечтали в Москве, не получалось. Пришлось бы в одиночку воевать не только с находящейся на пике своего военного и политического могущества Германией, но и с союзной ей половиной Европы. Остававшиеся нейтральными и даже оккупированные страны вряд ли бы безропотно согласились с перспективой своего коммунистического будущего и вассальной зависимости от Кремля. Стоит напомнить, что в 1944-1945 гг. в боевых действиях на территории всего нескольких европейских государств погибло более миллиона воинов Советской армии. И это в период заката германской военной мощи и после открытия Второго фронта в Нормандии.

В отличие от сталинской, политика Черчилля объективно полностью соответствовала глубинным национальным интересам СССР. И, напротив разгром Великобритании этим интересам противоречил, поскольку означал исчезновение последнего потенциального союзника в Европе на случай советско-германской войны. В этом случае нечего было бы надеяться и на помощь США: уничтожение Великобритании как государства лишало Вашингтон мотива ввязываться в европейскую войну и необходимого для такого вмешательства английского островного плацдарма, без которого оно было технически невозможно. Где бы оказался Советский Союз после нападения Германии, лишись он военной и, особенно, экономической помощи США и Великобритании? Если, например, огневая мощь Красной армии уменьшилась бы почти в два раза, ВВС не смогли восполнять боевые потери самолетов, а те, что остались, стояли бы на аэродромах незаправленными; войска передвигались бы преимущественно в пешем строю, а артиллерия была бы на конной тяге?1 И напротив, если бы Германия, избавившись от установленной Великобританией экономической блокады, имела возможность резко усилить свой военно-промышленный потенциал?

1 Поставки по ленд-лизу покрывали 40% потребностей Вооруженных сил СССР во взрывчатых веществах, 15 - в боевой авиации, 55 - в алюминии для самолетостроения, 40 -в авиационном топливе и 64% - в автомобилях.

344

С чисто военной точки зрения продолжение боевых действий между Германией и Великобританией в любой из двух возможных форм - десантной операции или, как происходило в действительности, битвы на море и в воздухе - никак не улучшало стратегического положения СССР. Десантная операция, успешная или провальная, по определению, была бы скоротечной, не способной надолго сковать германские войска. На ее осуществление гитлеровским командованием отводился всего месяц, а почти 4-миллионный вермахт выделял только 260 тыс. солдат. Черчилль, впрочем, считал, что хватило бы и 150 тыс., поскольку все восточное побережье страны защищали всего восемь плохо вооруженных дивизий. Настолько плохо, что, выступая в британском парламенте 4 июня, премьер счел возможным горько пошутить: «Мы будем бить высаживающихся по головам пивными бутылками, ибо, пожалуй, у нас только это и есть». Не могла отвести в сторону угрозу германского нападения на СССР, как об этом свидетельствует сама история, и схватка немцев с англичанами на море и в воздухе: в войне континентальных армий океанский флот и дальняя авиация являются не самыми востребованными родами войск.

Таким образом, если политика Великобритании и была «антисоветской», то только в том смысле, что, преследуя, конечно, собственные интересы, она имела в виду убедить коммунистический режим отказаться от авантюристических планов завоевания европейского господства в пользу принятия рациональных решений, продиктованных сложившейся ситуацией. Будучи в этом смысле «антисоветской», политика Черчилля стояла неизмеримо ближе к подлинным национальным интересам СССР, чем «очень советская» политика Сталина. Это различие в представлениях лидеров двух стран о перспективах развития военно-политического положения в Европе определяло характер советско-британских отношений, бывших, конечно, производными от отношений этих двух стран с Германией, вплоть до 22 июня 1941 г.

Между Берлином и Лондоном

Едва оправившись от шока, полученного в результате заключения пакта Молотова-Риббентропа, британская дипломатия приступила к сбору политических черепков, пытаясь склеить то, что еще подлежало восстановлению. «На протяжении октября и ноября, - вспоминал посол И.М. Майский, - я стал чем-то вроде богатой невесты, за которой все ухаживают. Кольцо холодной вражды, которое окружало наше посольство, разомкнулось и постепенно сошло на нет» [9, с. 160]. Уже 23 сентября 1939 г. в Москву от англичан поступает предложение начать торговые переговоры. Кремль ответил согласием 27 сентября. Небольшая задержка была связана с опасением осложнить ход переговоров о заключении со-

345

ветско-германского Договора о дружбе и границе1, а данное в конце концов согласие - со стремлением Москвы явить миру нейтральное выражение своего политического лица, что в тот момент было одной из главных забот Кремля. Однако «воз остался и ныне там».

Куда успешнее развивалось сотрудничество с Берлином, в том числе по военной линии. Первым примером такого сотрудничества можно считать согласие советского правительства на просьбу Германии, высказанную после ее нападения на Польшу, использовать радиостанцию г. Минска в качестве радиомаяка для самолетов Люфтваффе путем посылки кодированных сигналов. Следующим шагом стало обращение Берлина за разрешением воспользоваться портами и верфями Мурманска и Владивостока для стоянки, снабжения и ремонта кораблей Кригсмарине. От этого проекта пришлось отказаться по причине невозможности сохранения в тайне столь явного сотрудничества «нейтрального» СССР с воюющей Германией. Однако выход нашелся: с начала ноября в распоряжение Германии была предоставлена бухта Западная Лица рядом с Мурманском для организации там базы снабжения и ремонта ее кораблей. Оказывались германским ВМС и единичные услуги. Так, всю осень 1940 г. в порту Мурманска укрывался от английского флота лайнер «Бремен». В августе-сентябре советский ледокольный флот провел по Северному морскому пути германский рейдер «Комет» из Печерской губы через Берингов пролив в Тихий океан, где он потопил за 17 месяцев плавания 9 судов и захватил одно голландское судно с грузом каучука и олова.

Большое значение в Берлине придавали сотрудничеству с Москвой по линии внешнеполитической пропаганды, в частности согласию Кремля поддержать германскую декларацию о необходимости скорейшего прекращения войны. Еще более резонансным стало сделанное Сталиным 30 ноября заявление, облеченное в форму интервью газете «Правда». В нем он утверждал, что «не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну»2. В соответствии с этой установкой коминтерновские партии получили директиву Москвы развернуть пропагандистскую атаку на выявленных «поджигателей войны».

Между тем 26 октября британское правительство вновь предложило Москве начать торговые переговоры, однако 11 ноября правительство СССР заявило, что «не видит в данный момент благоприятных перспектив в этом деле» [6, с. 278]. Их и не могло быть, поскольку и для СССР, и для Великобритании значение вопроса о торговых переговорах выходило да-

1 Подписан в Москве 28 сентября 1939 г. Тогда же был решен вопрос о предоставлении Германии права транзита через территорию СССР ее экспортно-импортных грузов.

2 Сталин И.В. Интервью // Правда. - М., 1940. - 30 нояб.

346

леко за рамки заявленного предмета переговоров - собственно торговли. Основной задачей англичан было заделать огромную брешь в установленной ими системе экономической блокады рейха, которую (брешь) создавали советско-германский товарообмен и, что неизмеримо важнее, транзит германских экспортно-импортных грузов через территорию СССР1, а также выполнение последним функции реэкспортера для Германии. В Лондоне рассчитывали решать эти проблемы, оттянув на себя часть советского внешнеторгового оборота с Германией и заставив Москву отказаться от практики закупки, пользуясь своим нейтральным статусом, и последующего реэкспорта в Германию товаров, запрещенных к ввозу в воюющие страны. (Вопрос о транзите был для СССР вопросом выбора между двумя воюющими лагерями и, конечно, не имел простого технического решения.)

Для германской военной промышленности, следовательно армии, в конечном счете - самого рейха, прекращение поставок из и через СССР было равносильно смерти или по крайней мере смертельной болезни. Это могло подтолкнуть Берлин пойти на мировую с англо-французской коалицией, что совершенно не соответствовало интересам и задумкам Сталина. Кроме того, в ноябре 1939 г. СССР готовился к военному решению «финляндского вопроса» и остро нуждался в политической поддержке Германии. Отсюда категорический тон заявления об отказе вступать в торговые переговоры с Великобританией от 11 ноября. 10 декабря по просьбе Берлина СССР заявил Лондону протест в связи с усилением мер экономической войны против Германии, затрагивавших торговлю и судоходство третьих стран. Вместе с тем тактика англичан оказалась беспроигрышной, поскольку каждый всплеск переговорной активности между Лондоном и Москвой вызывал у германского правительства приступ подозрительности. Даже безрезультатные попытки достигали параллельной цели осложнить советско-германские отношения.

Со своей стороны Кремль также не отказывался использовать вопрос о торговле в интересах большой политики. Когда в феврале 1940 г. в связи с планами посылки на помощь Финляндии экспедиционного корпуса союзников возникла угроза советско-английского вооруженного столкновения, Москва стала активно демонстрировать Лондону свое благожелательное отношение к идее торговых переговоров. Принимая 16 февраля члена британского парламента С. Криппса, Молотов заявил, что «если бы Английское правительство действительно хотело бы иметь с нами хорошие отношения, то мы с готовностью пошли бы этому навстречу» [6, с. 93]. Равно удалялась от обеих воюющих группировок Москва, однако,

1 В апреле-декабре 1940 г. через территорию СССР транзитом прошли 59% германского импорта и 49% экспорта; в первой половине 1941 г. соответствующие цифры были 72 и 64%, тогда как советская доля во всем германском экспорте составляла всего 6,6% [11, с. 288].

347

только на словах. 11 февраля было подписано большое советско-германское Хозяйственное соглашение, которое удовлетворяло практически все торгово-экономические пожелания Берлина. Во-первых, договорились о значительном росте товарооборота между двумя странами, благодаря чему Германия могла в определенной мере возместить выпавшие из-за экономической блокада объемы экспорта и импорта; во-вторых, СССР соглашался закупать для нее в обход эмбарго товары в нейтральных странах; в-третьих, Германия получила льготные условия транзитных перевозок товаров в и из Румынии, Ирана, Афганистана и стран Дальнего Востока. Таким образом, была выполнена просьба, высказанная в письме Риббентропа Сталину от 5 февраля, - поддержать Германию «в нашей войне с Англией и Францией путем возможно быстрых и объемлющих поставок сырья» [6, с. 75-76]. В меморандуме о советско-германской торговле экономический советник посольства Шнурре отмечал, что «соглашение означает широко открытую дверь на Восток» и что «эффект английской блокады будет существенно ослаблен будущим притоком сырья» [16, с. 643].

Политический эффект, произведенный Хозяйственным соглашением, оказался исключительно сильным и вдобавок вошел в резонанс с планами посылки экспедиционного корпуса в Финляндию. В результате советско-британские отношения обострились до предела. Пытаясь несколько отыграть ситуацию назад, 22 февраля обеспокоенной Москве пришлось уверять Лондон, что Хозяйственное соглашение не означает военного союза с Германией и что СССР остается нейтральным государством. Более того, в доверительном порядке (последовал) следует запрос, согласится ли британское правительство выступить посредником в урегулировании советско-финляндского конфликта1. Через пять дней Великобритании было предложено «восстановить торговые отношения» и даны заверения, что ее товары не попадут в Германию [5, с. 112]. Ради успокоения англичан под неким благовидным предлогом Кремль даже пошел на временный срыв поставок в Германию нефти и некоторых других товаров2. Весь март обе стороны демонстрировали готовность улучшить отношения, однако дальше слов дело не шло. Тем временем война с Финляндией закончилась подписанием 12 марта мирного договора, и угроза англо-французского вооруженного вмешательства в нее отпала, в результате чего интерес Москвы к продолжению разговоров с Лондоном значительно ослаб, если вовсе не исчез. Однако в 20-х числах апреля по инициативе англичан эта игра в кошки-мышки возобновилась, и 8 мая правительство Великобритании передало Москве специальный меморандум.

1 24 февраля Великобритания ответила отказом по причине выдвижения Москвой

чрезмерно жестких условий прекращения войны с Финляндией.

2

Это стало также наказанием Берлина за его недостаточную, по мнению Москвы, лояльность к СССР во время войны с Финляндией.

348

Меморандум поднимал три становившихся уже «вечными» вопроса: ограничение объема советско-германского товарооборота за счет роста торговли с Великобританией; прекращение реэкспорта в Германию запрещенных для нее товаров; прекращение германского внешнеторгового транзита через территорию СССР. В ответ на меморандум в газете «Известия» за 22 мая было опубликовано «Сообщение ТАСС», в котором излагалась советская версия истории торговых переговоров: факт реэкспорта отрицался, а вопросы торговли с Германией и транзита были отнесены к исключительной компетенции советского правительства. Появившееся в разгар боев на Западном фронте, это сообщение предназначалось для оказания морально-политической поддержки германским военным усилиям, в успехе которых Москва была заинтересована. Необходимость доказывать верность курсу пакта-39 спровоцировала новая попытка британского правительства создать впечатление о качественном улучшении советско-английских отношений. 20 мая оно известило советское правительство о намерении направить в СССР целый посольский десант. Предполагалось заменить уехавшего из Москвы пятью месяцами ранее «в отпуск», а фактически отозванного посла У. Сидса новым послом и, кроме того, направить в СССР с «исследовательской миссией» С. Криппса в статусе специального посланника. Вынос Кремлем дипломатического сора из избы на страницы печати означал его решительный отказ от продолжения контактов с англичанами по поднятой ими проблематике. По дипломатическим каналам Москва уведомила обеспокоенный Берлин о беспочвенности слухов «о каком-то несуществующем повороте в отношениях между Англией и СССР» и заверила его, что «ничто не угрожает дружеским отношениям СССР и Германии» [5, с. 289]. Стремясь «спасти лицо», Лондон заявил на следующий день, что отзывает все свои предыдущие предложения по торговым переговорам.

Однако стремительное развитие ситуации на Западном фронте не в пользу союзников не оставляло времени на долгие обиды. 1 июля С. Криппс, так и не получивший статуса «спецпредставителя», а назначенный обычным послом, был принят Сталиным и имел с ним беседу, о которой упоминалось выше. Основной целью этой встречи для советского вождя было, конечно, попытаться самому разобраться в главном на тот момент вопросе: не склоняется ли Лондон к поиску мира с Германией. От ответа на него зависело будущее самого СССР в плане перспектив советско-германской войны, именно срока ее начала и расклада военно-политических сил на тот момент в Европе. Ответ содержался в переданном Криппсом личном послании У. Черчилля Сталину. В нем премьер высказался за улучшение советско-английских отношений и предложил «консультироваться друг с другом в отношении тех дел в Европе, которые неизбежно должны интересовать нас обоих». Главным таким делом он

349

назвал угрозу установления германской гегемонии на континенте. Черчилль подчеркивал необходимость «противостоять стремлению Германии к гегемонии» и дал заверение, что «британское правительство твердо намерено использовать с этой целью свое географическое положение и свои великие ресурсы»1.

Реакция Кремля на послание премьера оказалась совсем не такой, на какую рассчитывал отправитель. Получив заверения в британской непримиримости, в Москве успокоились и сочли целесообразным максимально свернуть контакты с Лондоном, чтобы не раздражать Германию и не мешать ее планам нападения на Британские острова иллюзией советско-английского взаимопонимания. В этих целях все предложения правительства Великобритании о политических консультациях, делавшиеся в духе послания Черчилля Сталину, в дальнейшем неизменно отвергались. В Лондоне быстро усвоили преподанный Москвой урок и решили зайти с другой стороны. В беседе с Молотовым 7 августа Криппс очень откровенно и столь же неуклюже пытался шантажировать наркома угрозой англогерманского примирения в случае продолжения Советским Союзом политики благожелательного нейтралитета по отношению к Германии и совсем не благожелательного - к Англии. Из Берлина в Лондон, по уверению посла, поступали предложения о мире, целью которых было развязать себе руки на Западе, с тем «чтобы предпринять наступление в другом направлении до наступления зимы». В своем ответе нарком признал, что «политика нейтралитета советского правительства действительно не одинаковая в отношении Англии и Германии», указав в качестве причины на то, что с Германией у СССР подписан договор о ненападении, а с Англией - нет. В заключение нарком выразил сомнение, что «кто-либо мог предпринять что-либо такое, что повело бы к нарушению договора, заключенного между СССР и Германией» [5, с. 487].

И на противоположном, германском, фланге советской внешней политики господствующей тенденцией все отчетливее становилась деградация. К началу осени 1940 г. отношения между СССР и Германией вступили в фазу серьезных испытаний. После разгрома англо-французской коалиции процесс разрушения их рапалльского фундамента ускорился и становился все более очевидным для обеих сторон. Противоречия по конкретным вопросам европейской политики накапливались, а никакой новой объединяющей глобальной идеи не появилось. Более того, вскоре замаячила угроза уже стратегического масштаба. 27 сентября Германия, Италия и Япония подписали Договор об экономическом и военно-политическом союзе (Тройственный пакт). Хотя в письме Молотову от 26 сентября Риб-

1 3 июля У. Черчилль принял советского посла И.М. Майского и высказался в том же духе. 22 июля правительство Великобритании официально отклонило мирные предложения, сделанные Германией 19 июля.

350

бентроп уверял наркома, что пакт направлен «исключительно против демократических поджигателей войны» и в его тексте специально оговорено, что «политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается», в Москве не могли не испытывать чувство тревоги.

Очевидное недовольство советского правительства действиями Германии выразилось в очередном разыгрывании «английской карты»: 16 октября оно предложило Великобритании заключить исключительно широкое торговое соглашение между двумя странами. Обнадеженный этим предложением Лондон через посла Криппса передал 22 октября Москве меморандум, в котором говорилось следующее:

- германское нападение на Великобританию сорвано, и она сама переходит в наступление;

- Великобритания не просит СССР вступать в войну с Германией, но «благожелательный нейтралитет может быть почти столь же ценным, как вооруженная помощь»;

- Германия уже теперь не считается с интересами СССР и тем более не станет этого делать в случае своей победы в войне на Западе;

- Советскому Союзу предлагается распространить благожелательный нейтралитет на Турцию и Иран, помогать Китаю в войне против Японии, заключить с Великобританией торговое соглашение, а затем и договор о ненападении;

- со своей стороны, Великобритания обязуется консультироваться с Советским Союзом по вопросам послевоенного мирного урегулирования, признать де-факто советизацию отошедших к СССР территорий, развивать торговые отношения, оказывать экспертную помощь в усилении обороноспособности СССР и гарантировать безопасность его границ с Турцией и Ираном.

Нетрудно заметить, что в каком-то самом первом приближении британское предложение октября 1940 г. напоминало платформу, на которой менее чем через год будет заложена антигитлеровская коалиция. Однако 11 ноября из Москвы последовал отказ. К этому моменту берлинской птице Феникс удалось навеять Кремлю совершенно иные планы и расчеты, уносившие его воображение на германском ковре-самолете в чудесный мир paxe soviética. Речь идет о приглашении СССР войти в четвертку управляющих Восточным полушарием Земли, сделанном в письме Риббентропа на имя Сталина и полученном в Москве 17 октября. Рейхсми-нистр писал: «Историческая задача 4-х держав заключается в том, чтобы согласовывать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов». В Москве с готовностью ухватились за предложение Берлина как идущее в русле все той же, по тогдашнему мне-

351

нию Кремля, блестяще оправдавшей себя политики Пакта-39, только на более высоком глобальном уровне. В ответном письме Риббентропу от 21 октября Сталин выразил согласие с тем, что «вполне возможно дальнейшее улучшение отношений между нашими государствами, опирающееся на прочную базу разграничения своих интересов на длительный период» [5, с. 699].

Переговоры в Берлине и «пакт 4-х»

Авторы, пишущие на данную тему, обычно задаются вопросом, насколько серьезно Берлин предлагал, а Москва соглашалась принять участие в проекте по разграничению сфер интересов в мировом масштабе? Фантасмагорический размах затеи по установлению «нового тысячелетнего порядка» для Восточного полушария действительно порождает понятные сомнения, в том числе мировоззренческого характера (в смысле возможности долгосрочного мирного сосуществования германского национал-социализма и советского коммунизма). Гитлер, по воспоминаниям Й. Риббентропа, считал, что «в этой мировоззренческой борьбе против коммунизма компромиссов быть не может» [12, с. 160 ]. С другой стороны, в более обозримой, чем «тысячелетняя», перспективе тот же Гитлер, по свидетельству генерала Гальдера, вполне допускал возможность длительного сохранения мирных отношений с СССР.

Независимо от настроений в берлинских и московских верхах к осени 1940 г. в связи с исчерпанием программы Пакта Молотова-Риббен-тропа возникла острая необходимость в новой идее для советско-германского сотрудничества. Созданный в августе 1939 г. геополитически противоестественный альянс двух европейских хищников, каждый из которых мечтал о собственном господстве над континентом, одарив их скороспелыми плодами тактических побед, в конечном итоге заводил все глубже в стратегический тупик. Что касается Берлина, не сумев летом 1940 г. одним ударом покончить с Британской империей ни в военном, ни в политическом отношениях, он оказался в ситуации стратегического цугцванга, из которой не существовало хорошего выхода. Теоретически им могла стать успешная операция по десантированию сил вермахта на Британские острова. Однако эта операция оказалась Германии не по зубам ввиду логистической сложности, но главным образом вследствие мощи военно-морских и военно-воздушных сил Великобритании. Более того, даже ее успех необязательно привел бы к решающему поражению империи, так как в этом случае правительство Черчилля было готово перенести деятельность на территорию одного из своих доминионов, например Канады, и оттуда продолжать борьбу. С другой стороны, проигранная в Проливе битва перечеркивала все предыдущие военно-политические достиже-

352

ния нацистской Германии, главным из которых стал миф о ее непобедимости, цементировавший внутригерманское единство и превратившийся в мощнейший инструмент ее внешней политики. Рисковать этим Гитлер просто не мог. В составленной в мае 1946 г. аналитической записке об истории операции «Морской лев» фельдмаршал Паулюс отмечал: «Потеря престижа в случае провала десантной операции имела бы столь значительные последствия, что Гитлер опасался, что ему больше уже не удастся собрать необходимое число сторонников нападения на Советский Союз» [цит. по: 1, с. 241].

Еще одним вариантом продолжения войны против империи было перенесение боевых действий в район Средиземноморья, включая острова, а также побережье Северной Африки, Передней Азии и Южной Европы. В ходе этой периферийной войны Германия могла в случае успеха решить ряд важных для нее вопросов, в частности получения доступа к ближневосточной нефти. В стратегическом плане, т.е. с точки зрения исхода Большой Схватки между Германией и Британской империей, эта война, однако, заведомо оказывалась проигранной, даже если бы Германия одержала верх во всех отдельных ее сражениях, поскольку оставляла Англии время для восстановления мощи ее сухопутных сил. Летом 1940 г. Гитлер исходил из расчета, что через пару лет Лондону удастся вооружить порядка 40 первоклассных дивизий, после чего островная метрополия станет даже теоретически недосягаемой для германского вторжения [2].

Таким образом, единственным стратегически значимым и доступным для Берлина вариантом решения «британской проблемы» было нападение на СССР с целью его разгрома и получения кумулятивного эффекта в духе приведенного выше прогноза фюрера. Однако цена такого шага была огромна: война на два фронта, создание всемирной антигерманской коалиции на базе англо-советско-американского военно-политического союза, а также замыкание кольца экономической блокады за счет присоединения к ней СССР.

Подсказка, как найти выход из этой безвыходной ситуации, пришла из Токио. 1 августа 1940 г. правительство Японии передало германскому послу О. Отту меморандум, в котором предлагалось переформатировать всю мировую ситуацию путем изменения статуса СССР - с нейтрального на статус невоюющего союзника стран оси. Ценой вхождения в клуб хозяев Восточного полушария для СССР должен был стать его отказ от вмешательства в планы Японии на Дальнем Востоке и в планы Германии и Италии - в Европе, а бонусом - выделение ему собственной зоны экспансии, по предварительным прикидкам в направлении Персидского залива, Южной Азии и Индийского океана. В ходе начавшихся германо-японских консультаций предусматривался даже вариант «признать Индию для це-

353

лей настоящего момента входящей в жизненное пространство Советского Союза» [15, с. 74 ].

В Берлине японское предложение упало на подготовленную почву, так как полностью соответствовало концепции антибританского «континентального блока», разработанной отцами германской школы геополитики Ф. Науманом, Э. Экшем и К. Хаусхофером, чьими приверженцами были А. Гитлер и Й. Риббентроп. Гитлер полагал, что, убедив СССР присоединиться к странам оси в качестве союзника, он лишит Англию той «последней надежды», из которой она черпала решимость сопротивляться Германии, и заставит ее принять германские условия мира. Причем добиться этого успеха удалось бы чисто политическими средствами, не ввязываясь в большую войну с СССР и не создавая смертельно опасной для Германии ситуации европейской войны на два фронта. На Дальнем Востоке укрепление советско-японского взаимопонимания в рамках «пакта 4-х» развязывало Токио руки в отношении Китая и Юго-Восточной Азии, что должно было спровоцировать полномасштабную войну между Японией и США, ввиду чего таяли бы надежды Лондона на получение помощи из второго - американского, источника.

Вероятность достижения новой советско-германской сделки была тем выше, что вопрос о долях «британского наследства», причитавшихся каждой из сторон, не вызывал особых разногласий. Стороны с готовностью уступали друг другу куски шкуры еще не убитого британского льва: Германия фактически признала зону к югу от линии Баку - Батуми «центром территориальных устремлений СССР», равно как и его особый интерес в отношении статуса черноморских Проливов; СССР поддержал возвращение Германии ее африканских колоний, отнятых в силу Версальского мирного договора, а также требование Берлина о военно-политической эвакуации Британии из Египта и Гибралтара. Общим благом двух держав должен был стать вынужденный отказ Лондона от участия в делах континентальной Европы, после чего в глазах и Москвы, и Берлина проклятая «британская проблема» могла считаться решенной.

Берлин инициативно брал на себя задачу вооруженного принуждения Великобритании к капитуляции, освобождая Москву от необходимости приложения собственных военных усилий. Об этом Гитлер заявил Молотову в ходе их первой беседы 12 ноября1. Таким образом, открытым оставался последний вопрос: о советском вкладе в общую победу над островной империей. Приемлемым для Гитлера взносом Москвы за право вхождения в клуб наследников Британской империи мог быть только ее отказ от попыток дальнейшего вмешательства в европейские дела, т.е. фактическое признание германской гегемонии в континентальной Европе -

1 РГАСПИ.Ф. 558. Оп. 11. Д. 297. Л. 28.

354

от Ла-Манша до новой западной границы СССР. Это полностью соответствовало постулатам германской политической философии о необходимости объединения континентальной Европы под властью одной державы. Именно такое долгосрочное разграничение сфер интересов в мировом, а уже не европейском масштабе, было положено Берлином в основу «пакта 4-х». Вполне вероятно, что в случае согласия СССР на эти условия проект мог быть действительно реализован и просуществовать какое-то отведенное ему Историей время.

Следует сказать, что, независимо от перспектив осуществления этого грандиозного замысла, сам факт его выдвижения представлял для Берлина вопрос стратегической важности. Ситуация осени 1940 г. срочно требовала создания позитивной повестки дня советско-германских отношений или по крайней мере ее видимости. (Этой цели должен был служить и по-царски обставленный прием, оказанный Молотову. Достаточно упомянуть почетный караул германских войск, выстроившийся фактически от самой советско-германской границы до Ангальтского вокзала в Берлине и далее до Рейхсканцелярии, где наркома ожидал «ошеломляюще любезный» Гит-лер1.) На Западе германский натиск явно достиг своих пределов, остановившись перед неуязвимостью Британской империи. В результате в глазах Москвы политические акции Берлина как незаменимого союзника значительно обесценились. Положение усугублялось катастрофическим для Германии соотношением вооруженных сил в зоне соприкосновения с СССР: сотням советских стрелковых дивизий, танковых корпусов и авиационных полков на всей территории Польского генерал-губернаторства и Восточной Пруссии в ноябре 1940 г. противостояли 32 потрепанные в боях на Западном фронте дивизии вермахта. Подобное сокрушительное превосходство не могло не соблазнять Москву мыслью о том, что им можно было бы удачно воспользоваться. Плодами этих размышлений уже стали советизация Прибалтики и аннексия Северной Буковины в нарушение договоренностей августа 1939 г., продемонстрировавшие бессилие Германии перед лицом советского военно-политического давления.

Господствовавшее в Берлине ощущение опасности усиливалось в связи с тем, что там прекрасно знали о готовности СССР к силовым акциям в Финляндии, Румынии, Болгарии и Турции. Касаясь одного лишь румынского варианта развития событий, Гитлер заявил в беседе с маршалом К.Г. Маннергеймом 24 июня 1942 г.: «У меня всегда было опасение, что Россия поздней осенью может внезапно завоевать Румынию и заполучить в свои руки нефть. А мы не были вполне подготовлены осенью 1940 года. Если бы Россия оккупировала румынские нефтяные месторождения, то Германия проиграла бы войну. Силы, которыми мы располагали, были

1 По свидетельству личного переводчика фюрера Густава Хильгера.

355

просто смехотворными... Если бы русские осенью 1940 года овладели Румынией и овладели бы ее нефтяными месторождениями, мы стали бы бессильными в 1941 году» [10]. В конечном счете нельзя было полностью исключать возможность нанесения упреждающего удара и по самой Германии.

В этих условиях выдвижение проекта «пакта 4-х» можно рассматривать и как крупнейшую операцию по стратегической дезориентации Кремля, призванную путем навязывания альтернативной южноазиатской перспективы отвлечь его внимание от упомянутых выше практических целей в Скандинавии и Юго-Восточной Европе. Указывая на этот аспект проблемы, Й. Риббентроп писал: «Начиная с зимы 1940/41 г. действия Адольфа Гитлера определялись тревогой перед грозящей Германии опасностью войны на два фронта против крупнейших мировых держав. Отразить эту опасность в политической области являлось целью Тройственного пакта, который должен был удержать США от вступления в войну (в Европе. - А. Д.) и привести интересы Советского Союза в результате его вступления в этот пакт в согласие с интересами других входящих в этот пакт государств» [12, с. 224].

В Берлине понимали, что наиболее надежным средством удержания Москвы от решительных действий было убедить ее в своей способности найти новое решение «британской проблемы». «Пакт 4-х» годился и для этой цели, поскольку в качестве такого решения предполагал создание на его основе широкой коалиции государств1, которая путем военно-политического принуждения заставит Великобританию уйти из континентальной Европы. Однако страх перед советской угрозой был столь велик, что в Берлине сочли недостаточным ограничиться одним этим прожектом. Стремясь дополнительно подстраховаться, берлинские хозяева «доверительно» сообщили московским гостям о более практических планах разгрома Великобритании в результате повторной попытки десантной операции, как только весной 1941 г. в Проливе установится погода. Соответствующие заверения Гитлер и Риббентроп поспешили дать Молотову в ходе первых же их бесед с наркомом 12 ноября. В свою очередь, Г. Геринг просил вновь назначенного советского посла Деканозова зарезервировать день 15 июля 1941 г. для присутствия на германском параде победы в Лондоне.

Помимо названных выше главных соображений, положенных обеими сторонами в основу их отношения к «пакту 4-х», были, конечно, и другие. Так, имелся обоюдный интерес и Берлина, и Москвы исключить возможность сепаратной сделки своего «заклятого друга» с Лондоном, и

1 Помимо трех основателей и СССР в нее планировалось включить еще с десяток европейских стран.

356

участие в пакте это гарантировало. Однако Берлин получал дополнительный бонус, так как достигалась цель рассорить Лондон с дотоле формально нейтральной Москвой из-за участия последней в гитлеровских планах расчленения Британской империи. Москва оказалась перед сложным выбором. Отказаться значило порвать последнюю политическую ниточку, могущую предотвратить окончательный и демонстративный разрыв с Германией. Согласиться - стать врагом Великобритании № 2 и лишить ее всяких надежд на эвентуальное союзничество с СССР в борьбе с германской гегемонией. В свою очередь, потеря последнего потенциального союзника в Европе могла обескуражить Лондон и подтолкнуть его к поиску путей примирения с Германией. Стремясь не захлопывать окончательно дверь перед Лондоном, Москва решила выставить себя его адвокатом, заявив о необходимости сохранения империи приемлемой, по собственному мнению, ценой. Цена, как отмечалось выше, состояла в возвращении Германии ее бывших африканских колоний, отнятых по Парижскому мирному договору, а также в уходе Британии из Египта и Восточного Средиземноморья, эвакуации Гибралтара и невмешательстве в дела континентальной Европы. Вместе с тем в Москве высказывались за сохранение колониального статуса Индии в составе Британской империи, отрицая существование планов отъема этой колонии или предоставления ей большей независимости в статусе доминиона.

Похоронил проект «пакта 4-х» непомерный советский аппетит к территориально-политическим приращениям. На берлинские переговоры 12-14 ноября 1940 г. делегация во главе с Молотовым прибыла с ощущением хозяев положения, о чем свидетельствовал привезенный из Москвы список требований, который нарком вручил Гитлеру и Риббентропу. Список был длинным и содержал требования советского военного и политического преобладания в Иране и Турции; закрытия черноморских Проливов для военных кораблей всех стран кроме СССР и создания там советской военно-морской базы; заключения договора о взаимопомощи и ввода советских войск в Болгарию; установления советского контроля над устьем Дуная; участия СССР в решении судеб Венгрии и Румынии; передачи Советскому Союзу румынской Южной Буковины; удаления из Финляндии всех могущих там находиться германских войск и согласия Берлина на повторную попытку военного решения «финляндского вопроса»; проведения международной конференции по вопросу о режиме судоходства через балтийские проливы Большой и Малый Бельты и другие, дающие выход в Атлантический океан; учета советских экономических интересов на о. Шпицберген [3]. В упомянутой беседе с маршалом Маннергеймом Гитлер так прокомментировал полученный от Молотова перечень требований: «Претензии, этим человеком предъявленные, означали весьма очевидным образом желание полного доминирования над Европой». Однако про-

357

грамма августа 1939 г. была выполнена полностью1, обе стороны получили причитавшиеся им территориально-политические дивиденды, и повторно платить Москве за былые заслуги Гитлер не собирался. (Еще в середине сентября 1940 г. им было принято решение «не предоставлять России больше ни одной европейской области».) [5, с. 196].

В Кремле баланс советско-германских отношений выводили совершенно иначе. Москва не заметила, как с августа 1939 г. из разборчивой невесты, чьи пожелания - закон, по мере германских побед все больше превращалась в постаревшую и изрядно надоевшую любовницу, которая между тем требует едва ли не больше знаков внимания, чем прежде. Молотов явился на переговоры с установкой, что выдающиеся завоевания рейха в течение последнего года есть следствие срыва Москвой антигерманской коалиции, что за это Берлин оставался должен Москве и что его согласие на новые советские требования будет лишь восстановлением нетто-баланса в отношениях между двумя державам2. При этом от Германии требовалось не просто молчаливое согласие на советские мероприятия в Турции, Болгарии и Румынии, а фактически оказание содействия в их реализации.

Понимая временную уязвимость Германии перед лицом советской угрозы, фюрер, однако, никак не желал расставаться с турецко-румынско-болгарско-венгерско-финляндской синицей, которую держал в руках. Чтобы избежать чреватой опасностями преждевременной ссоры с Москвой, взамен синицы он стал настойчиво предлагать Молотову британского журавля в небе. Развивая эту тему в беседе 13 ноября, Гитлер заявил наркому, что после поражения Великобритании ее империя «окажется гигантской мировой банкротной массой», подлежащей разделу, и предложил СССР принять в нем участие. Как указывается в записи беседы, на это «Молотов ответил, что он с интересом следил за ходом мыслей фюрера и

3

со всем, что он понял, согласен» .

Удивительно, но при разработке советской позиции на предстоявших переговорах Москва искренно считала ее приемлемой для Германии. В своем первом телеграфном отчете Сталину из Берлина Молотов сообщал: «Наше предварительное обсуждение в Москве правильно осветило

1 Попытка Москвы доказать обратное, ссылаясь на отсутствие окончательного решения «финляндского вопроса», несостоятельна. Осечка в Финляндии была проблемой Москвы, а не Берлина, который честно выполнил свои обязательства в ходе зимней войны и понес в этой связи изрядные морально-политические и экономические издержки.

Из диалога Гитлер - Молотов. Гитлер: «Не слишком ли много желает получить Советский Союз?» Молотов (тоном продешевившего с ценой продавца): «Германии грех жаловаться, она приобрела в Европе намного больше». Гитлер (почти крича на наркома): «Но мы воюем, а вы нет! Мы оплачиваем все приобретения кровью наших солдат!»

3 Цит. по: Вторая мировая война: два взгляда. - М.: Мысль, 1995. - С. 124.

358

вопросы, с которыми я здесь столкнулся. Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо». Если это и было так, то только не на советских условиях. «Эти переговоры были чистой воды вымогательством, - жаловался фюрер Ман-нергейму в упомянутой выше беседе. - Это было вымогательством: русские знали, что мы не в состоянии защищаться, покуда мы были связаны на Западе, и они постоянно шантажировали нас» [10]. Даже спустя полтора года Гитлер помнил, как Молотов с беспощадной настойчивостью стенобитного орудия выбивал из него согласие на советские территориально-политические заявки. Примечательно, однако, что сталинский посланник выступал в роли упорного просителя, но никак не наглого шантажиста. А ведь на руках у наркома были два непобиваемых козыря - подавляющее советское военное превосходство над Германией в Восточной Европе и контроль над германским экспортно-импортный транзитом1. Однако Молотов так и не выложил их на стол переговоров. Москве Гитлер еще был нужен для сокрушения английского империализма.

Апостериорное знание того, как развивались события, позволяет однозначно считать провальными переговоры Молотова в Берлине с точки зрения действительных национальных интересов СССР. В погоне за антибританской химерой был упущен исключительно выгодный момент для сокрушительного удара по гитлеровской Германии - этому единственно реальному источнику угрозы национальному существованию народов Советского Союза. И в пределах сталинско-молотовского горизонта видения проблем переговоры стали настоящей катастрофой. С одной стороны, взятая на вооружение тактика «ни войны, ни мира» продемонстрировала Гитлеру бесперспективность попыток опереться на советскую помощь в борьбе против Британии и тем самым подвела его к окончательному выбору СССР в качестве первоочередной цели новой военной кампании Германии. С другой стороны, не рискнув пригрозить Берлину военно-экономическими санкциями, Кремль поставил себя в позу просителя германских милостей в смысле дозволения еще раз попытать военное счастье в Финляндии либо силой навязать Болгарии договор о взаимопомощи. Германское противодействие советским планам в отношении Ирана, Турции, Болгарии, Венгрии, Румынии и Финляндии ставило рейх на пьедестал единственного защитника их национальных интересов и прибавляло этим странам решимости противостоять сильнейшему военно-политическому давлению со стороны Москвы. В итоге все подобные советские попытки конца 1940 - начала 1941 гг. оказались провальными, а их единственным

1 «Транзит Германия - Япония - наша могучая позиция, что надо иметь в виду», -указывалось в сталинских директивах Молотову.

359

практическим результатом стало создание пояса враждебных СССР государств, впряженных в германскую военно-политическую колесницу.

До весны 1941 г., как о том свидетельствует история советского стратегического планирования, Кремль терпеливо дожидался решительных действий Германии на британском направлении как по линии десантной операции, так и в рамках проекта «пакта 4-х». На деле ничего не происходило. К середине апреля 1941 г. стало ясно, что повторная попытка осуществить операцию «Морской лев» откладывается до каких-то «лучших времен», а скорее всего, навсегда. Надежды загрести британский жар германскими руками оказались тщетными. Для СССР, - вне перспективы большой англо-германской войны - Гитлер становился все менее полезным и все более опасным. Особое беспокойство вызвали дошедшие до Кремля сведения, что в беседе с югославским принцем-регентом Павлом 4 марта фюрер сообщил ему о скором начале войны против СССР. В результате в марте 1941 г. принимается, а в мае подтверждается решение о нанесении по Германии упреждающего удара в полном соответствии с принятой годом ранее на вооружение стратегией «активной обороны».

Возвращаясь к вопросу о действительном отношении к проекту «пакта 4-х» в Берлине и Москве, следует сказать, что в практическом плане оно никогда и никак не отражалось на военно-политических мероприятиях сторон, и в этом смысле данный вопрос представляет исключительно академический интерес. Доработка стратегических планов войны с Германией в НКО и Генштабе РККА продолжалась; подготовка Вооруженных сил СССР к войне шла своим чередом, и ее интенсивность определялась исключительно материально-техническими, финансовыми и организационными возможностями страны, а вовсе не решением дилеммы «война или дружба с Германией». Примерно таким же было отношение к этому вопросу и в Берлине. В директиве № 21 о разработке плана войны против СССР, подписанной Гитлером 18 декабря 1940 г., прямо указывалось, что подготовка операции не должна ставиться в зависимость от хода переговоров с Советским Союзом относительно заключения «пакта 4-х». При этом ни на один день не прекращалась переброска германских войск с Западного фронта на восток. Эти факты, однако, не могут служить доказательством того, что Москва и Берлин изначально относились к проекту как исключительно дипломатической уловке. Точно так же как не говорит об обратном проявлявшийся обеими сторонами время от времени интерес к судьбе пакта. В данной связи можно вспомнить доведенное 19 ноября до сведения Кремля мнение А. Гитлера, что переговоры прошли успешно и что идея соглашения с СССР вполне реальна [1, с. 140; 6, с. 91-95]. На это высказывание правительство СССР отреагировало нотой от 25 ноября, в которой подтверждалась его готовность стать участником «пакта 4-х» [6, с. 136-137]. Нота в целом повторяла выдвинутые ранее Молотовым усло-

360

вия такого шага, которые, однако, «фюрер счел невыполнимыми для Германии и неприемлемыми для Европы» [12, с. 224], в связи с чем ответа из Берлина не последовало. Остались без ответа и последующие советские запросы, в частности сделанный Молотовым послу Шуленбургу 17 января 1941 г.

Между Берлином и Лондоном. Окончание

Несмотря на фактический провал переговоров, созданная усилиями немецкой пропаганды картинка «крепнущего братства» - если не по оружию, по крайней мере в области внешнеполитической - не могла не насторожить Лондон. Чтобы успокоить англичан и иметь возможность продолжить игру в равноудаленность от Британской империи и Третьего рейха, 16-17 ноября Москве пришлось предпринять ряд шагов. Прежде всего, были опровергнуты появившиеся в мировой прессе сообщения об «особых договоренностях» между СССР и Японией за счет британской Индии. Также через посла И. Майского британскому кабинету было заявлено, что Советский Союз к Тройственному соглашению не присоединялся, никакого договора в Берлине не подписывал и не станет взаимодействовать с Германией на Ближнем и Среднем Востоке [6, с. 91-95].

24 февраля посол Криппс, сторонник советско-английского сближения, обладавший к тому же темпераментом и амбициями политического деятеля, в беседе с заместителем наркома иностранных дел Потемкиным по собственной инициативе зондировал мнение Кремля о возможности приема Сталиным нового министра иностранных дел А. Идена. Криппсу, однако, было заявлено, что «сейчас еще не настало время для решения больших вопросов путем встречи с руководителями СССР» [5, с. 416-417, 419-420]. Того же мнения придерживались и в Лондоне. Черчилль был явно обескуражен реакцией Сталина, точнее, ее отсутствием, на сделанное в июньском послании премьера предложение о взаимных консультациях и исходил из убеждения, что в существующих условиях советский вождь не станет рисковать отношениями с Германией ради сближения с Лондоном. В результате проблематика британо-советских отношений отошла на задний план английской внешней политики, став чуть ли не личным делом самого посла.

Германское вторжение на Балканы дало Криппсу надежду, что Москва расценит его как покушение на ее историческую зону влияния и, таким образом, позволит вогнать клин в отношения между СССР и Германией. 11 апреля в разгар боев на Балканах Криппс призвал советское правительство оказать прямую вооруженную помощь тамошним противникам Берлина. 18 апреля Криппс вновь предложил Молотову начать полномасштабный процесс сближения с Великобританией, угрожая, что в

361

противном случае некоторым кругам британского истеблишмента «могла бы улыбнуться мысль о заключении сделки на предмет окончания войны на той основе, вновь предложенной в некоторых германских кругах, при которой в Западной Европе было бы восстановлено прежнее положение, Германии же не творилось бы препятствий в расширении ее «жизненного пространства» в восточном направлении». Посол, правда, оговорился, что «в данное время совершенно исключена возможность такого соглашения о мире». В ответ ему было заявлено, что «именно Англия виновата в нынешнем состоянии англо- советских отношений» [7, с. 826-829].

Последний раз перед 22 июня Лондон предложил свою поддержку Москве в войне против Германии в ходе встречи министра иностранных дел А. Идена с послом И.М. Майским 13 июня 1941 г. В качестве возможных первоочередных мер министр назвал боевые действия британской авиации, базирующейся на Ближнем Востоке, в помощь Красной армии, посылку военной миссии в Москву и развитие экономического сотрудничества. Выступая с этим предложением, Лондон и не рассчитывал на публичную позитивную реакцию с советской стороны, единственно надеясь демонстрацией поддержки не допустить советской капитуляции перед Германией в результате мощнейшего военно-политического давления со стороны Берлина. Даже накануне Судного дня Кремль упорно держался своей антибританской позиции, или, как дипломатично предпочел выразиться И. Майский, «англо-советские отношения оставались неудовлетворительными вплоть до 22 июня 1941 г.», вернувшего-таки кремлевских мечтателей на землю [9, с. 480, 484].

Для советско-германских отношений 1941 год начинался весьма удачно. Несмотря на растущую подспудно напряженность в отношениях между двумя странами, ситуация на уровне текущей дипломатической работы даже улучшалась. 10 января Молотов и Шуленбург подписали Договор о советско-германской границе в Прибалтике - от реки Игорки до Балтийского моря. В тот же день ими было заключено Соглашение о переселении этнических немцев из стран Балтии в Германию и о порядке компенсации за оставляемую собственность. Также было заключено расширенное хозяйственное соглашение о торговом обороте до 1 августа 1942 г. Стремление обеих сторон успеть выбрать до начала войны товарные квоты имело результатом рост взаимных поставок в марте-июне 1941 г.

Это внешне позитивное развитие событий было нарушено, когда 1 марта 1941 г. Германия вынудила Болгарию присоединиться к Тройственному союзу вопреки энергично выраженному Москвой желанию иметь с этой страной договор о взаимопомощи. На этот болезненный удар Москва отреагировала очередной, правда, очень скромной, порцией шантажа на тему сближения с Великобританией, но прежде всего заключением 5 апреля Договора о дружбе и ненападении с Югославией. Впервые после ав-

362

густа 1939 г. в советско-германских отношениях по инициативе Кремля произошло столкновение по вопросу действительно стратегической важности. Ставшее известным Москве высказывание Гитлера в беседе с принцем-регентом Павлом о скором нападении на СССР еще больше накаляло ситуацию.

Роль действующего на свой страх и риск посла-миротворца, которую для Британии пытался играть С. Криппс, в случае с Германией взял на себя посол Шуленбург. Но последний, в отличие от Криппса, вероятно, действовал не в одиночку, а как член мощного «промосковского лобби» в правящей верхушке рейха в составе Геринга, Риббентропа, Шелленберга, Вайцзеккера, а также ряда высших военных чинов, обеспокоенных перспективой войны на два фронта. Именно эта группа людей весной 1939 г. за спиной Гитлера успешно интриговала в пользу достижения согласия с СССР, в том числе даже заручившись поддержкой Б. Муссолини. То, что демарш Шуленбурга имел место после возвращения его из поездки в Берлин, указывает на такую возможность. Имелось в виду убедить Кремль обратиться к Гитлеру с предложением переговоров для урегулирования спорных вопросов, а в Берлине нашлись бы силы, готовые поддержать его перед фюрером. Для передачи предложения Шуленбург выбрал советского посла в Германии Деканозова, находившегося в тот момент в Москве. Послы встречались три раза - 5, 9 и 12 мая. Разумеется, Деканозов действовал с санкции Сталина, который полагал, что и германский посол также действует на основании полученных директив. Поэтому ответ Сталина предусматривал встречный обмен письмами между Москвой и Берлином и публикацию совместного коммюнике, что, однако, было невозможно ввиду партизанского характера акции Шуленбурга. В результате германский посол снял свое предложение.

Сталин опасался, что события опередят его расчеты и война застанет врасплох. Поэтому сохранению видимости нормальных отношений с Германией придавалось исключительное значение. В начале мая Москва сама перешла в «мирное наступление» и буквально забросала Берлин свидетельствами своего стремления улучшить отношения. 6 мая было объявлено о вступлении И. Сталина в должность Председателя СНК СССР. В кулуарных беседах с немцами им намекали, что данное назначение было необходимо, чтобы сделать возможным с позиции международного права официальный визит Сталина в Берлин с целью, в том числе, присоединения к Тройственному союзу. 8 мая были отозваны советские послы из ряда оккупированных Германией стран, что означало окончательное признание Москвой возникшего в результате германских действий статус-кво. 9 мая от имени Советского правительства ТАСС опубликовал заявление, опровергающее слухи о «концентрации крупных военных сил» на западной границе СССР.

363

Заключительной громкой акцией стало появившееся в печати 14 июня 1941 г. новое Заявление ТАСС, в котором, в частности, говорилось, что в последние дни «муссируются слухи о близости войны между СССР и Германией. По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз, в свою очередь, стал усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивать войска у границ последней». Вина за распространение провокационных слухов возлагалась на неназванные силы, «враждебные СССР и Германии», которыми в тогдашней конкретной ситуации могли быть только Великобритания и США. «Слухи», разумеется, опровергались; очевидная концентрация германских войск в районе границы объяснялась их передислокацией с Балкан, а советских - учениями, маневрами и т.п. Поскольку никакой реакции на это заявление не последовало, были сделаны еще две попытки разрядить ситуацию. 18 июня Молотов сообщил Шуленбургу о своей готовности выехать в Берлин для переговоров, а в ходе последней перед войной беседы с германским послом 21 июня пытался выяснить причины «недовольства Германии» [7, с. 751-753]. Берлин, однако, свой выбор сделал, и никакие советские дипломатические маневры не могли на него повлиять.

Три упущенных шанса Сталина

В 2000 г. увидел свет капитальный труд М.И. Мельтюхова «Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941» [11]. О каком упущенном шансе говорит автор? Речь идет о том, что если бы в июне 1941 г. Сталин не проиграл Гитлеру гонку за нанесение упреждающего удара, т.е. если бы запланированный советским руководством на 12 июня удар был действительно нанесен, то история Второй мировой войны выглядела бы совершенно иначе. Иначе выглядела бы и история нашей страны, так как благодаря упреждающему удару боевые действия с самого начала переносились на территорию противника и ограничивались рамками традиционной войны «армия против армии», а не против народа, как это произошло в действительности.

События, по мнению М. Мельтюхова, основанному на документах советского стратегического планирования, могли развиваться следующим образом. Наступление начинается массированными авиаударами по аэродромам противника и скоплению его войск от границы на глубину до 350 км. При численном превосходстве по самолетам советских ВВС над

364

Люфтваффе в полосе наступления в 4,4 раза (6,2 и 1,4 тыс., соответственно) этот удар должен был оказаться опустошающим. Сделанная Й. Геббельсом 14 июня 1941 г. запись в дневнике также указывает на эту опасность: «Восточная Пруссия так насыщена войсками, что русские своими превентивными авиационными налетами могли бы причинить нам тяжелейший урон» [цит по: 11, с. 502]. Вслед за этим выступают войска всех пяти фронтов: Северный в Финляндии; Северо-Западный из Литвы наступает на Северную Польшу и Восточную Пруссию; ему оказывает поддержку правое крыло центрального Западного фронта, тогда как левое крыло фронта совместно с Юго-Западным фронтом наносит главный удар через Галицию и Карпаты на Люблин, Краков и далее на Братиславу; войска Южного фронта оккупируют Румынию. 7 апреля 1941 г. начальник генштаба сухопутных войск вермахта Ф. Гальдер с тревогой записывает в своем дневнике, что группировка советских войск на границе с Германией «вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне неприятным» [2, с. 251]. Успех советского наступления, по мнению Мельтюхова, был гарантирован превосходством РККА над вермахтом в личном составе в 2,1 раза, в орудиях и минометах в 2,4 раза, в танках в 8,7 раза. При этом боевые потери советских войск в живой силе и технике легко восполнялись за счет армий второго эшелона, тогда как силы вермахта были разбросаны по всей Европе - от Югославии до Норвегии и атлантического побережья Франции, где имели собственные задачи и откуда не могли быть легко стянуты в зону боевых действий. «Германия просто не располагала силами, способными отразить внезапный удар Красной Армии», - пишет Мельтюхов. Это признавал после войны начальник штаба верховного командования вермахта фельдмаршал В. Кей-тель, который считал, что советское нападение на Германию в 1941 г. могло «поставить нас в стратегическом и экономическом отношениях в исключительно критическое положение . В первые же недели нападение со стороны России поставило бы Германию в крайне невыгодные условия» [цит. по: 7, с. 506].

«Конечно, - заключает Мельтюхов, - не следует рассматривать боевые действия советских войск в случае нанесения внезапного удара по Германии как "прогулку до Берлина". Безусловно, это была бы тяжелая кровопролитная борьба с серьезным противником». Но «наименее благоприятным результатом наступления советских войск могла стать стабилизация фронта по рекам Нарев и Висла, - т.е. примерно там, где советско-германский фронт стабилизировался в конце 1944 г. ... Красная армия могла быть в Берлине не позднее 1942 г.» [7, с. 506-507].

Нам трудно оценить, насколько правдоподобным является описанный сценарий в деталях. Не поддался ли автор соблазну нарисовать картину событий, зеркально обратную по отношению к реально имевшей ме-

365

сто летом 1941 г., приписав вермахту все слабости РККА, а последнюю наградив всеми достоинствами вермахта? Не вызывает, однако, никаких возражений и не является плодом авторской фантазии главный тезис, что в случае нанесения упреждающего удара Красная армия получала целый ряд огромных преимуществ, а вермахт оказывался в весьма сложном положении. Свой упреждающий удар РККА наносила бы на стратегически наиболее выгодных направлениях в соответствии с детально разработанными планами проводимых операций, тогда как в действительности ей пришлось вести оборонительные бои, не имея никаких планов стратегической обороны, т.е. абсолютно бессистемно, кто во что горазд. В случае обмена ролями в точно таком невыгодном положении оказывался вермахт. Кроме того, стянутые к самой границе войска и армейские склады подвергшейся удару стороны становились удобной целью для нападения завладевшего стратегической инициативой противника1.

Попросту невозможно представить себе ситуацию, менее выгодную для СССР, нежели та, что сложилась на 22 июня. На этом фоне вариант развития событий, описанный выше, действительно был шансом вынести войну за пределы национальной территории и тем самым избежать колоссальных жертв и разрушений. Правда, однако, состоит в том, что этот шанс был не первым, не единственным и отнюдь не оптимальным. После начала мировой войны в Европе уже дважды складывалась ситуация, куда более благоприятная, чем в 1941 г., для превентивного советского нападения на Германию.

Первый раз такая возможность представилась Сталину весной 1940 г. после начала боевых действий на Западном фронте. Советское вооруженное выступление в тот момент означало для рейха заведомо проигранную войну на два фронта и экономический коллапс в результате полного замыкания кольца экономической блокады. В таких условиях сколь-либо продолжительное сопротивление Германии было невозможно. Напомним, что в марте 1940 г. советское военное командование в целом сверстало стратегический план нанесения упреждающего удара по Германии. Само собой разумеется, что план исходил из предположения о достаточности у СССР сил и средств, чтобы нанести поражение ее вооруженным силам.

Представление о предполагаемом характере боевых действий можно составить, исходя из соотношения сил на линии советско-германского соприкосновения. У СССР к этому моменту там были сосредоточены 149 стрелковых и мотострелковых дивизий, 16 танковых дивизии и 25 танковых бригад, 10 кавалерийских дивизий, 159 авиаполков [7, с. 380]. На германской стороне границы находилось всего семь (семь!) пехотных

1 Как известно, в результате первого удара вермахта Красной армией были потеряны 1300 самолетов, значительное количество другой техники, 24 тысячи вагонов боеприпасов и иного военного имущества, сотни тысяч тонн горючего и т. д.

366

дивизий пограничной охраны. При такой разнице сил и хорошо развитой дорожной инфраструктуре темп наступления советских войск мог быть стремительным, а расстояние от границы до Берлина составляло всего 800 км. Возникавшая необходимость переброски части войск вермахта с Западного фронта на Восточный означала срыв германского наступления на войска англо-французской коалиции и тем самым ее спасение и дальнейшее участие в войне против Германии. Передислокация части германских дивизий на восток означала вывод их из боевых действий на все время транспортировки (формирование походных колонн, прибытие на места погрузки, ожидание железнодорожных составов, погрузка, следование в пути, разгрузка, восстановление боевых порядков). Более того, по мнению военных экспертов того времени, организация эффективных боевых действий «с колес», как наступательных, так и оборонительных, была невозможна, и войска попросту перемалывались бы по мере их прибытия на фронт. Вдобавок на территории Польши и Восточной Пруссии фактически отсутствовала какая-либо оборонительная инфраструктура. Имелись отдельные фортификационные сооружения постройки конца XIX - начала XX в., к тому же значительно разрушенные в ходе Первой мировой и польско-германской войн. При этом они были ориентированы на отражение наступления с запада на восток. «Все эти старые укрепления не могут являться серьезным препятствием для наступающих с востока войск без значительной модернизации», - констатировала советская военная разведка1.

Неизмеримо более выигрышно, чем в 1941 г., складывалась и международная обстановка. Единственным союзником Берлина в Европе, впрочем, не очень надежным, была Италия. Вряд ли нашлись бы еще страны, готовые связать свою государственную судьбу с обреченной на поражение Германией. Если иметь в виду Румынию, Венгрию, Болгарию и Турцию, то к лету 1940 г. СССР еще не успел окончательно испортить с ними отношения в результате своих непомерных притязаний, а англофранцузская коалиция традиционно имела на эти страны весьма сильное влияние. Советское стратегическое планирование предусматривало и чисто военный «аргумент» в споре за политические симпатии названных стран. «Мощным ударом в направлении Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) (так в тексте. - А. Д.) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах их участия в войне, - намечала Директива НКО и Генштаба РККА. - Удар наших сил в направлении Краков, Братислава, отрезая Германию от Балканских стран, приобретает исключительное политическое значение»2.

1 РГВА.Ф. 37077. Оп. 1. Д. 66. Л. 11-16; Д. 70. Л. 69 об.

2 ЦАМО РФ.Ф. 16. Оп. 2952. Д. 239. Л 214.

367

Судя по опыту Второй мировой войны, можно предположить примыкание Румынии и, возможно, Венгрии к антигитлеровской коалиции и нейтралитет Болгарии и Турции. Что касается Финляндии, то при таком раскладе военно-политических сил в Европе ее замирение легко достигалось в результате дипломатического давления со стороны Великобритании, Франции и США и советского согласия на создание скандинавского оборонительного союза.

Сталин, однако, не воспользовался столь благоприятным шансом покончить с Гитлером, потому что спасение собственными руками англофранцузского «империализма», а затем еще и необходимость делиться с ним плодами победы над Германией не входили в расчеты вождя. В результате такой победы единственным вариантом послевоенного урегулирования в Европе мог быть только Версаль-2, поскольку западная коалиция играла бы в этом процессе роль никак не меньшую, чем СССР. Максимум, на что могла рассчитывать Москва, было бы ее военно-политическое доминирование в части Восточной Европы, конкретно - в Прибалтике, Польше и Чехословакии. Зона советизации была бы ограничена присоединенными польскими территориями и, возможно, Бессарабией, а любые попытки ее расширения натолкнулись бы на решительное противодействие со стороны коалиции. Лимитрофные соседи СССР по западной границе имели все шансы избежать участи советизации, поскольку сами оказались бы в числе победителей Германии или странами, способствовавшими этой победе в силу политики благожелательного нейтралитета. Единственным прорывным успехом Кремля могло стать участие в установлении оккупационного режима в Германии приблизительно в тех формах, которые имели место после 1945 г. Понятно, что в течение 20 лет в Москве вынашивали мечту о совершенно ином итоге европейского похода Красной Армии, во имя которого было принесено столько человеческих и материальных жертв.

Если вступление СССР в войну в мае 1940 г., по мнению московского руководства, стало бы явным фальстартом и следовало дать Гитлеру время завершить работу по разгрому англо-французского империализма в его логове, до которого сам Кремль не имел возможности дотянуться, то летом - осенью 1940 г. складывается совершенно иная ситуация. В результате победы вермахта над вооруженными силами Великобритании и Франции западная коалиция прекратила свое существование и исчезла как фактор из военно-политической жизни Европы. Москве во второй раз представился уникальный шанс нанести по Германии смертельный удар, причем в данном случае еще и остаться если не единственной, то главной вершительницей послевоенных судеб Европы.

Вот когда у Сталина появился идеальный шанс реализовать ра-палльскую задумку Кремля. Под стать в высшей степени благоприятной

368

политической ситуации была и военная. Восточный фланг рейха оставался фактически незащищенным: вся германская группировка войск на границе в октябре-ноябре 1940 г. насчитывала всего 32 дивизии, большая часть которых в изрядно потрепанном состоянии была переброшена с Западного фронта. О сложностях и издержках создания рубежа обороны «с колес» говорилось выше. Нельзя также забывать, что победа на Западном фронте потребовала от вермахта израсходования значительной части боеприпасов и моторесурса бронетехники, не говоря уже о безвозвратных потерях в живой силе и вооружениях. Необходимых для ведения большой войны на востоке запасов вооружения и иных материальных средств у вермахта просто не было, как не существовало никаких проработанных планов такой войны, ни наступательной, ни оборонительной. И хотя путь на Берлин оставался практически открытым, Сталин вновь отказался от идеи превентивного удара, посчитав его преждевременным.

Действительно, никакой угрозы германского вторжения в СССР весной 1941 г. не просматривалось. Массированная переброска войск вермахта к границе еще не началась, тогда как интенсивность англогерманских боевых действий, особенно в районе Средиземноморья, значительно возросла. В Кремле полагали, что, пока Германия не сокрушит Британскую империю как своего главного врага, СССР может чувствовать себя за ее спиной в относительной безопасности и спокойно готовить для Берлина Армагеддон. Оставалось исключить досадную благодать появления великобританского союзника, с которым придется делить плоды победы, дав Гитлеру шанс довести дело до конца. Поэтому хотя в собственно военном смысле в октябре-ноябре 1940 г. восточный фланг рейха был практически беззащитен и буквально «приглашал» Красную армию напасть на него, в Кремле вновь сочли преждевременным полный разрыв с Берлином. К середине апреля 1941 г. стало ясно, что «британский орешек» Германии явно не по зубам. В Кремле наконец поняли, что советско-германское противостояние выходит на финишную прямую, ввиду чего надо отказаться от распыления сил и средств на ведение локальных войн и готовить концентрированный упреждающий удар по самой Германии. 15 мая это решение было оформлено в виде Директивы НКО и Генштаба РККА.

Как известно, первоначально открытие боевых действий против германских вооруженных сил было запланировано на 12 июня 1941 г. Опираясь на имеющуюся у историков документальную базу, невозможно с уверенностью утверждать, почему в назначенный срок оно не состоялось. Никаких особо примечательных событий в политической или военной жизни Европы, способных заставить советское руководство пересмотреть собственное решение такой важности, в конце мая - начале июня не произошло. Если, конечно, не считать таким событием авантюрный перелет заместителя Гитлера в руководстве НСРПГ Рудольфа Гесса в Англию

369

10 мая с миссией, относительно которой до сегодняшнего дня нет полной ясности. Доминирующим мнением является, что Гесс прилетел в Великобританию без ведома Гитлера, на свой страх и риск, с предложением мира на упомянутом выше условии «признание германской гегемонии в континентальной Европе в обмен на сохранение империи за небольшими исключениями». Гесс лично управлял самолетом и после того, как закончилось топливо, выбросился с парашютом на севере Англии, где был сразу же арестован. По сообщениям посла И.М. Майского и разведорганов НКВД никто из британских государственных деятелей с ним не встречался и переговоров не вел. В Берлине Гесса объявили сумасшедшим.

Единственно, кто воспринял этот фарс всерьез, была Москва. Параноидально подозрительный вождь усмотрел в этом «скверном анекдоте» угрозу англо-германского примирения и, вероятно, поэтому принял катастрофическое по своим последствиям решение отложить нападение на Германию до выяснения обстоятельств. «Мне кажется, - вспоминал Молотов, - что тут главную роль сыграл полет в Англию заместителя Гитлера по партии Рудольфа Гесса. Разведка НКВД донесла нам, что Гесс от имени Гитлера предложил Великобритании заключить мир и принять участие в военном походе против СССР. Если бы мы в это время сами развязали войну против Германии, двинув свои войска в Европу, тогда бы Англия без промедления вступила бы в союз с Германией. И не только Англия. Мы могли оказаться один на один перед лицом всего капиталистического мира.» [13, с. 423-424].

Это глупое, позорно иррациональное решение абстрагировалось от всех самоочевидных фактов и соображений. Например, что за полетом Гесса не мог стоять официальный Берлин, иначе мирные предложения были бы сделаны через любого из имевшихся многочисленных посредников, намного более эффективно и, кроме того, безопасно для государственного престижа Германии. С другой стороны, ожидать от Лондона, что он публично согласится подписать капитуляцию по предложению человека с непонятными полномочиями, было просто нелепо. Тем более что от подобных предложений британское правительство отказывалось на протяжении года, пока шла война, уже не раз, даже в критические дни июня-июля 1940 г. Капитулировать после победы в воздушной войне с Германией, после того как были похоронены планы десантной операции вермахта на острова, после достижения несомненных успехов в воссоздании сухопутных войск, после того как удалось заручиться американской военно- экономической помощью и, наконец, накануне ожидаемой советско- германской войны, -в этих условиях соглашаться на капитуляцию у британского правительства не было абсолютно никаких резонов. С другой стороны, сразу вслед за полетом Гесса вермахт нанес ряд мощных ударов по британским силам в Средиземноморье, что явно противоречило политике умиротворения им-

370

перии. Наконец, политическое устройство Великобритании и господствовавшее общественное мнение абсолютно исключали возможность такого внешнеполитического кульбита. Стоит напомнить, что годом ранее в неизмеримо более трудной ситуации британский парламент, в котором были представлены все политические силы страны - от махровых консерваторов до коммунистов, впервые за свою многовековую историю проголосовал единогласно за правительство Черчилля (381 за 0 против), обещавшего только одно - продолжать войну до победного конца. Людей, пошедших против этой ясно выраженной воли всей страны, по старой доброй английской традиции просто «колесовали» бы в парламенте за государственную измену!

Впрочем, зададимся вопросом: как следовало Советскому Союзу реагировать на самую вероятность прекращения войны между Англией и Германией? Видимо, скорейшим нанесением запланированного удара по Германии, пока она не успела воспользоваться преимуществами нового положения, например, перебросить войска с Западного фронта на восток против своего последнего врага. Даже если допустить уже вовсе немыслимое предположение о заключении военного союза Лондон - Берлин против СССР, то и это не должно было ничего изменить в советских планах разгрома Германии. Ведь отсидеться в сторонке благодаря собственному бездействию все равно не получалось, тогда как чем сокрушительней был бы удар по Германии, тем быстрей разбежались ее подневольные со-юзники1. Много лет спустя Молотов сетовал: «Время упустили. Опередил нас Гитлер!» [13, с. 431]. Так что и этот шанс, по нашему счету третий, Сталин не просто упустил, он его профукал самым бездарным образом.

Большую часть годового срока, оставшегося после капитуляции Франции до 22 июня 1941 г., кремлевская внешняя политика продолжала двигаться по ставшему уже тупиковым рапалльскому пути вместо того, чтобы начать искать сближения с правительством Великобритании под руководством У. Черчилля. Требовалось создать методами дипломатии наиболее выгодные международные условия для советского выступления, в частности попытаться минимизировать ущерб, нанесенный межгосударственным отношениям СССР с сопредельными странами в результате осуществления программы «территориально-политических преобразований», согласованной Москвой и Берлином осенью 1939 г.

Ничего подобного сделано не было. Военное усиление Германии Кремль маниакально пытался нивелировать ростом собственных притязаний к соседям, от Ирана до Финляндии, по инерции в духе все того же

1 Тому доказательством является поведение Италии, Румынии и Финляндии на заключительной стадии Второй мировой войны.

371

пакта-39. Армию ориентировали на ведение локальных войн против Финляндии, Турции и Румынии; связанная с этим возраставшая советская военная активность на границах с этими странами не могла не беспокоить их правительства и не породить опасений относительно намерений СССР. Исходя из полученных установок, советская дипломатия проводила в отношении намеченных жертв откровенно конфронтационную политику, предъявляя завышенные требования и подкрепляя их угрозами сурово наказать за непослушание. В результате те были вынуждены искать защиты у Берлина, что все крепче привязывало их к германской военно-политической программе.

Конечно, указанные ошибки, допущенные при осуществлении ра-палльской стратегии, не могли не сказаться на дальнейшем ходе войны. И все же главной ошибкой стал сам выбор этой стратегии, игнорировавшей проверенные десятилетиями мира и войны правила европейской геополитики. Вся рапалльская политика Кремля и ее венец, договор августа 1939 г., оказались тотальным просчетом, поставившим страну на самую грань выживания. Разработанный в Кремле план на предстоявшую войну, отличавшийся воистину макиавеллиевской виртуозностью замысла, на деле оказался безответственной авантюрой, построенной на шатком фундаменте неконтролируемых обстоятельств и беспочвенных допущений. Умозрительно можно представить только один вариант развития событий, еще более катастрофичный для СССР, чем тот, который в реальности имел место 22 июня 1941 г., - это если бы кремлевским макиавелли удались их планы посодействовать уничтожению Великобритании германскими руками. Безраздельное господство Германии над Европой, Ближним Востоком и Северной Африкой означало бы колоссальный рост военно-политического и экономического могущества Третьего рейха, в одиночку противостоять которому у СССР, конечно, не хватило бы сил, по крайней мере до намеченного Гитлером рубежа Архангельск - Астрахань. Остается благодарить Судьбу за то, что антибританские планы Кремля оказались мертворожденными.

В научной литературе уже сложилась традиция объяснять суть ра-палльской политики Москвы с помощью древней китайской притчи о хитрой обезьяне, которая с дерева наблюдает, как внизу в смертельной схватке бьются два тигра. На наш взгляд, эта притча хорошо отражает советский замысел на Рапалло, но не его итог. К последнему больше подходит другая история - история про обезьяну, которая считала себя самой ловкой в лесу и потому решилась прокатиться верхом на разъяренном тиг-ре1. У этой истории печальный финал.

1 «Кажется, нам удалось их провести», - заявил Сталин соратникам после приема в Кремле, данного германской делегации по случаю подписания Договора о ненападении (Безыменский Л. А. «Миф», или сколько раз хоронили Гитлера. - М., 1995. - С. 24.

372

Список литературы

1. Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. - М.: Вече, 2000. - 512 с.

2. Гальдер Ф. Военный дневник: Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск 1939-1942 гг. / Пер. с нем. И. Глаголева и Л. Киселева; под ред. и с пред. Д. Проэктора. - М.: Воениздат, 1969 - Т. 2: От запланированного вторжения в Англию до начала Восточной кампании (1.7.1940-21.6.1941). - 328 с.

3. Гогун А. Берлинские переговоры Молотова с Гитлером // Русский глобус. - М., 2008. -№ 2. - Режим доступа: http://www.russian-globe.com/N72/Gogun.BerlinskiePregovoru GitleraIMolotova.htm

4. Дневники Йозефа Геббельса. 1940-1941 гг. // Новая и новейшая история. - М., 1995. -№ 3. - С. 198-223.

5. Документы внешней политики СССР: в 24 т. - Т. 1-21. - М.: Политиздат, 1924-1938; т. 22-24. - М.: Международные отношения, 1939-2000; т. 23, кн. 1: 1 января - 31 октября

1940. - 1995. - 746 с.

6. Документы внешней политики СССР: в 24 т. - Т. 1-21. - М.: Политиздат, 1924-1938; т. 22-24. - М.: Международные отношения, 1939-2000; т. 23, кн. 2 (1): 1 ноября 19401 марта 1941. - 1998. - 448 с.

7. Документы внешней политики СССР: в 24 т. - Т. 1-21. - М.: Политиздат, 1924-1938; т. 22-24. - М.: Международные отношения, 1939-2000; т. 23, кн. 2 (2): 2 марта - 22 июня

1941. - 1998. - 886 с.

8. Карпов В.В. Маршал Жуков. Его сторонники и противники в дни войны и мира. - М.: Вече, 2005. - 572 с.

9. Майский И.М. Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы). - М.: Наука, 1971. - 712 с.

10. Маннергейм и Гитлер: Тайная беседа, июнь 1942 г. Финляндия. - Режим доступа: https://surfingbird.rU/surf/mannergejm-i-gitler-tajnaya-beseda-iyun-1942-goda--wi1x127F7#. W83w80v7TIU

11. Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939-1941. -М.: Вече, 2000. - 544 с.

12. Риббентроп Й. Между Лондоном и Москвой. Воспоминания и последние записи. - М.: Мысль, 1996. - 331 с.

13. Стаднюк И. Нечто о сталинизме // О них ходили легенды: [О героях Великой Отеч. войны]: Сб. / сост. А.П. Коваленко. - М.: МОФ «Победа-1945 год», 1994. - С. 423-431.

14. Хрущев Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания): В 4 кн. - М.: Московские Новости, 1999. - Кн. 2. - 558 с.

15. Шамбаров В.Е. Гитлер. Император из тьмы. - М.: Алгоритм, 2013. - 448 с.

16. Akten zur deutschen auswartigen Politik: 1918-1945. - Gottingen: Vandenhoeck, 1967. -(Ser. D, Bd 8).

373