CC BY
261
УДК 091
С. М. Половинкин* Н. А. БЕРДЯЕВ И ПРАВОСЛАВИЕ
В 1906 г. у Бердяева произошел «радикальный перелом», и он вернулся к Христу. Он решил стать «религиозным слугой» и бороться с «антирелигиозной ложью». Бердяев духовно окормлялся у св. прот. Алексия Мечёва. Все творчество Бердяева пронизано идеями «нового религиозного сознания». Он проживал жизнь как «мистерию Духа» и был убежден, что наделен творческой свободой, продолжающей творение Божие. Бердяев не столько настаивал на истинности или ложности решения каких-то проблем, сколько выступал против запретов их обсуждать. Он считал себя представителем «аристократического христианства» и презирал рабские формы богопочитания. Главная ошибка Бердяева — утверждение пропасти между Богом и миром, между Христом Евангелий и объективированной «исторической Церковью». В эмиграции он открыл Западу богатство, сложность и противоречивость русской религиозной мысли. В послереволюционной России некоторые вошли в Церковь благодаря вдохновенным трудам русских религиозных мыслителей Серебряного века, пройдя мимо их пререкаемых идей.
Ключевые слова: новое религиозное сознание, мистическое христианство, историческое христианство, аристократическое христианство, имяславие, софиология, еретичество.
S. M. Polovinkin N. A. BERDYAEV AND ORTHODOXY
In 1906 Berdyaev experienced a "radical change", and he returned to Christ. He decided to become a "religious servant" and fight "anti-religious lies". Berdyaev spiritually took care of St. Prot. Alexis Mechev. All of Berdyaev's work is permeated with the ideas of "a new religious consciousness". He lived his life as a "mystery of the Spirit" and was convinced that he was endowed with creative freedom, continuing the creation of God. Berdyaev not so much insisted not the truth or falsity of solving some problems, but opposed the prohibitions to discuss them. He considered himself a representative of "aristocratic Christianity" and despised slavish forms of worship. The main mistake Berdyaev — the establishment of the gap between God
* Половинкин Сергей Михайлович, кандидат философских наук, доцент, кафедра отечественной философии, Российский Государственный Гуманитарный университет; 8. т. pol@mail.ru
142
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 3
and the world, between the Christ of the Gospels and the objectified "historical Church". In emigration, he opened to the West the wealth, complexity and contradictoriness of Russian religious thought. In post-revolutionary Russia, some entered the Church thanks to the inspirational works of Russian religious thinkers of the "silver age", passing their spewed ideas.
Keywords: new religious consciousness, mystical Christianity, historical Christianity, aristocratic Christianity, viaslavie, sophiology, heretical.
Бердяев пришел к Православию в зрелом возрасте и всегда был верен Ему. В письме к Д. В. Философову от 22 апреля 1907 г. он писал о своем возвращении к Христу:
В прошлую весну и лето (то есть в 1906 г. — А. Е.) во мне совершилось нечто поистине религиозное, радикальный перелом, и лучше всего я могу это выразить так: я поверил окончательно и абсолютно во Христа, внутренне освободился от демонизма, полюбил Бога, ко мне вернулся тот внутренний религиозный пафос, который был у меня некогда, но потом затерялся. Переворот произошел не в моих «идеях», а в жизни, в опыте, в клетках моего существа, связан с фактами, выстрадан мною. С того времени я сделался благочестивым человеком, я каждый день молюсь Богу, крещусь и соединяю себя внутренне с Христом во всех важных случаях жизни и во имя Его пытаюсь делать всё значительное, что способен, и прежде всего писать. Я твердо решил стать философским слугой религиозного движения, использовать свои философские способности и знания для защиты дела Божьего, бороться силой своего разума с антирелигиозной ложью и в светской культуре расчищать почву для торжества религиозной истины [8, с. 229] (цит. по статье А. А. Ермичёва «Я всегда был ничьим человеком...»).
Бердяев часто исповедовался и причащался у св. прот. Алексия Мечёва в церкви Св. Николая Чудотворца в Клёниках на ул. Маросейке. О. Алексий благословил Бердяева эмигрировать. Бердяев вспоминал:
Когда я вошел в комнату о. Алексея, о. Мечёв встал мне навстречу, весь в белом, и мне показалось, что всё его существо пронизано лучами света. Я сказал ему, как мучительна для меня разлука с родиной. «Вы должны ехать, — ответил мне о. Алексей, — ваше слово должен услышать Запад» [3, с. 375].
Г. П. Федотов считал, что Бердяев исполнил это задание:
Н. А. Бердяев войдёт навсегда в историю России как образ живого и страстного религиозного искателя и борца, как человек, впервые открывший Западу всё богатство и сложность, всю противоречивость и глубину русского религиозного гения» [4, с. 446].
В начале своего пути как христианского мыслителя Бердяев находился под влиянием «нового религиозного сознания», элементы которого можно проследить на всем его творческом пути. В своих многочисленных и многоразличных трудах он руководствовался словами ап. Павла: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3: 17). Бердяев переживал жизнь как мистерию Духа:
Вся жизнь мира, вся жизнь историческая есть лишь момент этой мистерии Духа, лишь проекция во мне, объективация этой мистерии. Я глубоко чувствую себя принадлежащим к мистической Церкви Христовой [3, с. 314].
«Мистическому христианству» он противопоставлял догматическое и иерархическое «историческое христианство», «судебную религию», «школьное богословие», которые он относил к миру объективации. Себя Бердяев понимал как «гражданина царства свободы», как философа духовной свободы. Свободу он понимал как «дерзновение во Христе». В нем традиции Православия столкнулись с дерзновенной свободой. Это столкновение Бердяев воспринимал как трагедию: «Моя трагедия не есть трагедия неверия. Это трагедия веры» [7, с. 290]. Бердяев был убежден, что Бог наделил человека творческой свободой для продолжения Его творения. Дерзновенная творческая свобода влекла Бердяева к весьма сомнительным, с позиций традиционного Православия, богословским построениям. Это, в свою очередь, влекло обвинения в отступлениях от Православия, обвинения в ересях.
Бердяева возмущали церковные запреты свободно обсуждать религиозные темы. Во времена «афонского дела» он выступил в газете «Русская молва» со статьей «Гасители Духа» (1913. 5(18) августа. № 232) против насильственных действий Синода в отношении монахов-имяславцев. Не испытывая симпатии к имяславию, он был возмущен вторжением насилия в сложный богословский спор. Номер газеты был арестован, а Бердяев отдан под суд за богохульство. Судебное преследование прекратила только революция.
В книге «Философия свободного духа» (2 ч. Париж. 1927-1928) Бердяев, как бы оправдываясь, отрицал свое участие в решении каких-либо проблем, в создании ересей:
Все силы моего духа, все силы моего сознания направлены к целостному проникновению в мучающие меня проблемы. И цель моя не столько в систематическом решении этих проблем, сколько в обострённой их постановке перед христианским сознанием. Ни одного слова этой книги не следует понимать, как направленного против святыни Церкви. Я могу очень ошибаться, но воля моя не направлена на создание какой-либо ереси или к протесту, создающему раскол. Я сознаю себя вращающимся в сфере проблематического в христианстве и потому допускающего разнообразные мнения и требующего творческих усилий мысли [1, с. 20-21].
Можно усомниться в том, что Бердяев в случае с «афонским делом» не участвовал в «протесте, создающем раскол». Однако в 1913 г. он протестовал не против богословского решения Синода, а против вторжения насилия в свободное обсуждение «проблематического в христианстве».
То же случилось и в 1935 г. «Указом Московской Патриархии (7 сентября 1935 г.)» началось дело против софиологии прот. Сергия Булгакова. Указ не ограничился богословским опровержением учения Булгакова. Он назвал его софианство «лжеучением» и постановил:
О самом прот. С. Н. Булгакове, как состоящем вне общения с Православной Церковью Московского Патриархата, особого суждения в настоящее время не иметь, но в будущем в случае возникновения дела о принятии прот. Булгакова в общение, поставить условием такого принятия, а равно и разрешения священнодействий, письменный его отказ от своего софианского истолкования догматов веры и от других своих вероучительных ошибок и письменное же обещание неизменной верности учению Православной Церкви [5, с. 140].
Еще более суровым было «Определение Архиерейского Собора Русской Православной Церкви заграницей от 17/30 октября 1935 г.». Оно признало учение прот. Сергия Булгакова еретическим и просило митр. Евлогия сделать ему увещание «на предмет побуждения последнего к публичному отречению от своего еретического учения» и грозило: «В случае нераскаяния прот. Булгакова, состоявшееся определение Собора об осуждении софийной ереси довести до сведения глав всех Автокефальных Церквей» [5, с. 217].
Хотя Бердяев был чужд софиологии, его возмутило стремление угрозами и карами пресечь свободное течение богословской мысли Булгакова. В этих Указе и Определении он увидел попытку насилия и над собой. Бердяев ответил предельно и запредельно резкой статьей «Дух Великого Инквизитора. (По поводу указа митрополита Сергия, осуждающего богословские взгляды о. С. Булгакова)» (Путь. 1935. Октябрь-декабрь. № 49). Свое понимание Православия как «религии свободы духа» он противопоставил проявленному в осуждениях «инквизиционному застенку», «церковному фашизму», «старому классовому, мещанско-семинарскому православию» [5, с. 218-219]. Здесь Бердяев в полной мере высказал свое отношение к ортодоксии и ереси. Ортодоксия для него — властное религиозное сознание коллектива: «Пафос ортодоксии есть пафос властвования, господства и принудительного единства, а не пафос истины и познания. Ортодоксальная доктрина не есть познание и отрицает познание. Она всегда носит утилитарный характер» [5, с. 225]. Понятия ортодоксии и ереси носят социальный и утилитарный характер и должны быть заменены понятиями истины и заблуждения: «Истина дает свободу, освобождает, ортодоксия же порождает инквизиционный застенок и даёт свободу лишь садистическим инстинктам властвующих» [5, с. 226]. Единственная настоящая ересь есть ересь против христианской жизни в свободе. Указ митр. Сергия — ересь. Системы понятий ересью быть не могут: «Догматы лишь символы духовного опыта и духовного пути, а не застывшая система понятий, не интеллектуальные доктрины, которые всегда принадлежат времени и меняются» [5, с. 226]. Откровение «двучленно»: «Откровение преломляется в человеческой стихии и ею обусловливается, оно выражается на человеческом языке и в категориях человеческой мысли. <...> Человек творчески реагирует на то, что ему открывается свыше» [5, с. 227]. Из человеческой ограниченности следует относительность и условность воплощений Откровения. И теология есть коллективная мысль, принявшая догматическую форму: «И теология не есть индивидуальная, а социально-организованная, коллективная познавательная реакция на откровение. Из этой организованной коллективности вытекает пафос ортодоксии» (2, с. 231). Поэтому возникает процесс постижения подлинного Откровения, творческий процесс свободных богословских споров. Здесь «феноменологически свободе принадлежит примат над авторитетом» [5, с. 226]. Эти споры есть споры об истине и лжи, здесь недопустимо вмешательство властных социально-церковных, утилитарно-церковных интересов. Бердяев солидаризировался с Булгаковым в борьбе за свободу религиозной мысли. В «Самосознании» он писал об ортодоксах: «Я давно заметил, что представители ортодоксии и авторитета, в сущности, никакого авторитета для себя не признают, они себя считают авторитетом и обличают в ересях митрополитов
и епископов, для себя они признают большую свободу и отрицают её лишь для других» [3, с. 175].
Бердяев задавал себе «мучительный вопрос»:
Должен ли более духовный человек, более сложно и тонко организованный человек, получивший большие дары гнозиса, приспособляться к среднему уровню, понижать свой духовный уровень во имя всех, во имя общности со всем христианским народом? Можно ли соборность отождествлять с народным коллективом? [1, с. 18].
Бердяев предпочел «духовный аристократизм» «демократическому христианству». Он презирал рабские формы богопочитания народных масс. Возможно, это презрение имел ввиду архим. Киприан (Керн), когда говорил о «свободе безответственности» Бердяева [4, с. 450]. Свое аристократическое христианство Бердяев безответственно отделял от соборного народного единства. Архиеп. Сан-Францисский Иоанн (Шаховской) предупреждал Бердяева, что он будет творцом православной культуры лишь тогда, когда «не отгородится мнимой свободой мнимого творчества от всячески страждущего в мире Тела Христова — Церкви» [4, с. 374].
Позже в «Самопознании» Бердяев писал о своем мнимом еретичестве:
Мне всегда казалось неуместным и нелепым, когда меня обвиняли в ересях. Еретик по-своему очень церковный человек и утверждает свою мысль как ортодоксальную, как церковную. Это совершенно не применимо ко мне. Я никогда не претендовал на церковный характер моей религиозной мысли. Я искал истину и переживал как истину то, что мне открывалось. Историческая ортодоксия представлялась мне недостаточно вселенской, замкнутой, почти сектантской. Я не еретик и менее всего сектант, я верующий вольнодумец. Думы мои вольные, совершенно свободные, но думы эти связаны с первичной верой. Мне свойственна незыблемость некой первичной веры. <.. .> И каждый раз с пронизывающей меня остротой я ощущаю, что существование мира не может быть самодостаточным, не может не иметь за собой в еще большей глубине Тайны, таинственного Смысла. Эта Тайна есть Бог [3, с. 185].
Бердяев склонялся к апофатическому богословию, а не катафатическому: «Тут правда целиком в теологии апофатической. Катафатическая теология находится во власти социальных внушений» [3, с. 177]. Даже «восстание против Бога во мне происходило во имя Бога же, во имя более высокого понимания Бога» [3, с. 337-338].
Главная ошибка Бердяева — утверждение пропасти между Богом и миром, между Христом Евангелий и «исторической Церковью», которая, будучи объективацией с ее насилующей ортодоксией и иерархией, лишена Духа Христова, полного свободы и любви. Объективация непроницаема для действий Духа Божия. Архимандрит Киприан (Керн) писал о непризнании Бердяевым «тайны Церкви»:
Если бы у него хватило мужества для такого кенозиса себя в Церкви, мужества приять ее со всей ее апофатикой и антиномичностью, как он это делает в отношении к Богу, то он никогда бы не отрицал сакраментально-литургического момента в жизни Церкви, не говорил бы так недобро о «религиозном
млении» (?), о своей нелюбви к церковно-славянскому языку, об «униженности в пластическом выражении христианства», т. е. поклонах, о «некрасивости официальной церковности», о «бесстыдстве в богословии», не позволил бы себе столько неверных и поспешных суждений о той области, в которой ему, несмотря на богатство его дарований, не было чего-то дано. Надо понять, что нельзя приять Христа без Церкви, что внецерковное христианство бесплодно, так как оно превращено в отвлеченное умствование о божественном, и скучно, так как замкнуто в границы философской этики. Но для Николая Александровича Церковь, к сожалению, осталась такой же «объективацией», как и многое другое [4, с. 449-450].
Однако о. Киприан пишет и о правоте Бердяева:
Он прав, что «соборность и церковное сознание — не внешний авторитет» и что «нельзя экстериоризировать моей совести в церковном коллективе», он прав, когда говорит отрицательно о «церковных процессах» и о всей вообще греховности, которая может появиться в церковной эмпирии [4, с. 449].
В. В. Зеньковский полагал, что преувеличения и ошибки Бердяева не должны закрывать его веры в правду и свободу творчества: «.глубокая честность, искренность его работы мысли, огонь, пылающих в его творческих исканиях, страстная жажда истины делают его близким всякому православному сердцу» [4, с. 305]. Н. О. Лосский заметил, что Бердяев способен многих, отошедших от Церкви, снова вернуть в нее:
Есть лица, желающие быть более православными, чем само православие, и потому считающие творчество Бердяева вредным для Церкви. Они упускают из виду, что в исторической жизни христианства, как в церковной практике, так и в традиционных богословских учениях, есть много недостатков, которые оттолкнули широкие круги общества от Церкви. Чтобы вернуть их к Церкви, нужна работа таких светских лиц, как Бердяев, которые показывают, что эти недостатки могут быть устранены без утраты основ христианской Церкви. Выражая существенные истины христианства новым языком и в своеобразных понятиях, отличных от стиля традиционного богословия, такие философы, как Бердяев, побуждают вновь интерес к христианству в умах множества лиц, отвернувшихся от него, и могут привлечь их к Церкви. Сохранение и дальнейшее развитие христианкой культуры, защищающей абсолютное достоинство личности, получает мощную поддержку благодаря творчеству таких философов, как Бердяев, за что хвала и честь им [6, с. 263-264].
«Школьное богословие», против которого столь негодовал Бердяев, не смогло преодолеть радикальных, либеральных, атеистических настроений гимназической и студенческой молодежи, русской интеллигенции. Русские религиозные мыслители Серебряного века начали дело возвращения интеллигенции в Церковь, но не успели его существенно продвинуть. Интеллигенция развязала революцию, в которой погибла и сама интеллигенция, и Россия. Нам не следует повторять ошибок «школьного богословия», ошибок в преподавании Православия. Как же преподавать Православие? — Это труднейший вопрос. Один из возможных путей для образованных, взыскующих Истины, — чтение талантливых авторов, описавших личное обращение и переживание своей
жизни в Церкви в контексте науки, культуры, истории. Талантливейшие автобиографии оставили многие философы Серебряного века: Бердяев, о. Сергий Булгаков, о. Павел Флоренский, Н. О. Лосский, о. Василий Зеньковский, князь Е. Н. Трубецкой и др. Свой духовный опыт они описали с убеждающей силой. Многие из них, как и Бердяев, преодолели увлечение революционными идеями, марксизмом, «научной философией» и т. п., все — глубокие апологеты, защитники Православия от безбожной науки и культуры. Многие в послесталинское время именно благодаря их вдохновенным трудам вошли в Церковь, пройдя мимо их пререкаемых идей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бердяев Н. А. Философия свободного духа // Бердяев Н. А. Философия свободного духа. — М., 1994.
2. Бердяев Н. А. Я и мир объектов // Бердяев Н. А. Философия свободного духа. — М., 1994.
3. Бердяев Н. А. Самопознание. — М., 1991.
4. Н. А. Бердяев: pro et contra. — СПб., 1994. — Кн. 1.
5. Материалы к «Спору о Софии» // Записки Русской академической группы в США. — Т. 39. — Нью-Йорк, 2016.
6. Лосский Н. О. История русской философии. — М., 1994.
7. Баранова-Шестова Н. Жизнь Льва Шестова. — Париж, 1983. — Т. 1.
8. Ермичёв А. А. «Я всегда был ничьим человеком...» // Ермичёв А. А. Имена и сюжеты русской философии. СПб., 2014.
