CC BY-NC-ND
50
Book Reviews / Рецензии
А. Е. Аникин+*, И. И. Муллонен$**
+ Институт филологии Сибирского отделения РАН; Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН; alexandr_anikin@mail.ru $ Институт языка, литературы и истории КарНЦ РАН; mullonen@krc.karelia.ru
С. А. Мызников
Русский диалектный этимологический словарь. Лексика контактных регионов. М.; СПб: Нестор-История, 2019. —1064 стр.
Опубликован новый важный справочник по русской этимологии — огромный труд С. А. Мызни-кова «Русский диалектный этимологический словарь. Лексика контактных регионов» (далее РДЭС).
Книга содержит довольно пространное Введение (с. 4—23), в котором излагаются общие сведения о словаре, состав включенной в него лексики, дается характеристика словника и источников, описание структуры словарных статей и прочие «технические» данные. Имеется большой указатель русских слов (с. 1006 — 1062) и внушительный список литературы (с. 966 — 1005), список сокращений (с. 24—30). Отдельные разделы Введения посвящены обсуждению проблемы достоверности диалектных данных и теоретических вопросов, касающихся терминов «заимствование» и «субстрат», характеристик некоторых этимологических исследований диалектной лексики неисконного происхождения (Я. Калима, М. Фасмер, А. К. Матвеев и др.), диалектных этимологических словарей и др.
К крупной форме в области «чистой» этимологической лексикографии С. А. Мызников прибегнул впервые. Как одному из основных авторов и (в последние годы) руководителю Словаря русских народных говоров (СРНГ) ему прекрасно знакома работа в области описательной диалектной лексикографии. РДЭС можно расценить как обобщение и развитие его предшествующих фундаментальных трудов (прежде всего монографий и атласов1,
* Публикация подготовлена по проекту ИФЛ РАН № 0328-2016-0003 «Язык и фольклор русских в Сибири как отражение культурных взаимодействий» и проекту ИРЯ РАН № АААА-А18-118021690163-2 «Реконструкция истории славянской лексики от праславянского периода до современного состояния и этимология лексического состава русского языка».
** Публикация подготовлена в рамках выполнения государственного задания КарНЦ РАН.
1 (Мызников 2003; Мызников 2004; Мызников 2005; Мызников 2007; Мызников 2010). При активном участии С. А. Мыз-никова в Институте лингвистических исследований РАН (СПб) ведется работа над крупным Всероссийским коллективным
не говоря о «kleine Schriften»), посвященных главным образом ареально-лингвогеографическому и этимологическому аспектам изучения лексики прибалтийско-финского, но также пермского, марийского и мордовского происхождения в русских говорах. Как и в предшествующих трудах Мызни-кова, в РДЭС затрагиваются и иные заимствования (балтизмы, тюркизмы, англицизмы и др.), а также некоторые исконные слова — в тех случаях, когда они представляют особый этимологический интерес. В словаре дается относительно большое количество топонимов, которые привлекаются по большей части как вспомогательный материал при рассмотрении апеллятивов. Некоторые статьи РДЭС посвящены анализу русских диалектизмов, вызывающих сомнения в их достоверности.
Словарь опирается на богатейшие данные по русским говорам, извлеченные из опубликованных и рукописных источников и картотек, но также на чрезвычайно обширные полевые материалы самого С. А. Мызникова, собиравшиеся им в течение более чем 30 лет. Представлены материалы, записанные от носителей русских диалектов на территориях Северо-Запада и Центра России, Южного Урала и др. (всего около 20 областей и республик РФ), а также Казахстана. Речь идет о тех местах, где имеют место более или менее интенсивные и давние контакты русских и соседних диалектов. Словарь построен по алфавитно-гнездовому принципу, когда лексика объединяется вокруг одного и того же этимона или нескольких сходных этимонов, но доминирует алфавитный порядок расположения слов. В этимологическом плане ставка делается на детальное (особенно в плане лингвогеогра-фии) представление непосредственного этимона, с меньшим вниманием к его праязыковой истории, иноязычным связям и соответствующим реконструкциям.
проектом, объединяющим многие ВУЗы и научные институты — Лексическим атласом русских народных говоров.
Journal of Language Relationship • Вопросы языкового родства • 18/3 (2020) • Pp. 249-260 • © The authors, 2020
Весьма ценно, что РДЭС содержит словник от а-до я-, т. е. является единым целым, не разделяющимся на части и выпуски. При этом он содержит материал, значительная часть которого еще не подвергалась этимологической обработке. Если оценивать РДЭС с позиций «общерусского» этимологического словаря, каковым у нас является прежде всего известный труд М. Фасмера, то следует констатировать, что по существу любая статья РДЭС (не считая отсылочных) может служить дополнением для словаря Фасмера и для будущих этимологических словарей русского языка. В этой связи, кстати, уместно отметить наличие многих этимологических решений, совпадающих в РДЭС и «Русском этимологическом словаре» (РЭС). Примером может служить севернорусское дора 'небольшая плоскодонная лодка с широкой кормой' (СРНГ 8: 130), ошибочно объясняемое в «Пра-славянском словаре» как рефлекс праслав. *dora, далее к драть (SP 4: 111). В действительности, дора, как справедливо сказано в РДЭС (с. 178), происходит из англ. (США) dory (dorey) 'морская плоскодонная гребная лодка', неясного происхождения (см. также (РЭС 14: 220, 382))2.
Вместе с тем словарь С. А. Мызникова в очередной раз демонстрирует перспективность и/или реалистичность создания диалектных (и иных «частных) этимологических словарей русского языка. Большой «общерусский» словарь в духе словаря Фасмера является трудно реализуемым, поскольку требует для своего завершения много времени даже в случае привлечения коллектива специалистов. Однако диалектный этимологический словарь является и «научно необходимым и самодостаточным научным проектом» (Варбот 1997: 193), способным дать выигрышную точку зрения на лексику языка.
Несомненно, что такой важный труд, как РДЭС, не является чем-то застывшим. В перспективе желательны переиздания этого труда с учетом новых научных достижений и т. д. Предлагаемые в данной рецензии соображения по поводу РДЭС рассчитаны именно на будущее этого словаря.
Переходя к оценке РДЭС 3, следует прежде всего заметить, что, несмотря преимущественное внимание к заимствованной лексике, С. А. Мызников сделал некоторые наблюдения, весьма важные для изучения исконнорусской лексики.
2 Опубликованные выпуски РЭС (1 — 14) охватывают отрезок русского словника от а- до д-. В данной рецензии эти выпуски для краткости используются как правило без ссылки.
3 Используемые в РДЭС многочисленные диалектные по-
меты в данной рецензии ради краткости как правило опускаются.
Рус. диал. бот 'длинный шест с утолщением (чтобы бить по воде и пугать рыбу), ботало' в этимологической литературе обычно понимается как продолжение праслав. *ЪоЬъ от *ЬоЬаЫ > рус. диал. ботать 'качать, болтать, колебать, бить, пахтать масло; бить по воде, загоняя рыбу в сеть' (Фасмер 1: 200; БР 1: 341; ЭССЯ 1: 224). Иначе РДЭС (с. 91) -бот 'ботало' из боут < болт от боутать < болтать. Аналогично объясняется гобец 'деревянная пристройка к русской печи' < гоубец < голбец (РДЭС: 164). Подобные примеры, как выяснилось, являются реликтами древненовгородской фонетики, что подтверждается многочисленными примерами типа диал. воглый — волглый, коч — колч и т. п. (Зализняк, Гиппиус 2018: 18 — 19) (со ссылкой на (Мызников 2004: 45)).
Но в центре внимания С. А. Мызникова как этимолога и лингвогеографа, разумеется, финно-угорские и особенно прибалтийско-финские истоки русской диалектной лексики. На этом материале в РДЭС, как и в предшествующих монографиях и статьях Мызникова, им предложены сотни авторских этимологий, значительно пополнивших список ставших уже классическими интерпретаций Я. Калимы, И. Микколы, А. Л. Погодина, М. Фасмера4. Кроме того, многие из этих интерпретаций осмыслены в словаре Мызникова по-новому, с учетом полученных на протяжении ХХ столетия новых полевых и архивных материалов. Он успешно использует наработки своих коллег-этимологов, работающих с финно-угорским материалом. Им выявлены некоторые принципиально важные особенности фонетической адаптации финно-угорских этимонов в русской языковой среде, ареальная дистрибуция русских диалектных лексем финно-угорского происхождения, их лексико-семантические группы.
Среди новых авторских этимологий изящная интерпретация загадочного для предшественников термина из былинных текстов ольга 'болото, топкая низина' как произносительного варианта слова орга, широко бытующего в говорах Северо-Запада с той же семантикой и имеющего очевидные прибалтийско-финские истоки (с. 555—556). Безупречной представляется вепсская этимология для рахта 'жидкость, остающаяся при сбивании масла', не попадавшего ранее в поле зрения этимологов (из вепс. таЫой 'вытопки от масла'). При этом автором предложены более убедительные истоки для самого прибалтийско-финского слова, чем это сделано в классическом для прибалтийско-финских
4 Е. А. Хелимский в шутку и всерьез называл Мызникова «новым Калимой» и «новым Жильероном».
языков этимологическом словаре SKES (с. 656—657). Достоверность большого ряда этимологических этюдов основана не только на собственно лингвистических параметрах, но и на привлечении экстралингвистических данных. Показательный пример — термин нярега, называющий полоску из жести, закрепляющую косу на рукоятке. Как показано С. А. Мызниковым, этимология явно хранит память о том, что традиционно для этой цели использовали не жесть, а древесный материал из молодой ели, еловой поросли, карел. näre, näreh (с. 544). Список подобных примеров может быть многократно расширен.
Материалы РДЭС представляют значительную ценность для прибалтийско-финского и, шире, финно-угорского языкознания кроме прочего в том плане, что в русских говорах сохранились многочисленные реликты языковых единиц, утраченные в языках, послуживших источниками заимствований или субстратных включений. Так, русские говоры Обонежья бесспорно важны для истории вепсского языка, который, как известно, относительно поздно оказался в поле зрения собирателей и исследователей, когда произошло уже практически полное обрусение территории исторического вепсского Присвирья и южного Обонежья. Показателен в этом смысле богатый ряд дескриптивных глаголов, зафиксированный в русских говорах в зоне вепсского субстрата (например, лявендать, лям-зать, гуняндать, кабандать, нюлайдать, нявандать). При этом сам вепсский оригинал не отражен в доступных источниках по вепсской лексике, что вынудило автора РДЭС оперировать данными родственных прибалтийско-финских языков. Однако исторический и географический контекст позволяет реконструировать в конечном счете именно вепсские этимоны и тем самым обогатить исторический фонд вепсской лексики.
Таким образом, русские диалекты могут сохранять исходный вепсский этимон, утраченный в самом вепсском. Убедительный пример этого рода — рус. диал. кикла 'наклонная жердь, подпирающая изгородь' на фоне вепс. t'ilg 'клин'. В результате двух фонетических процессов (развитие ki > ti и метатеза в конечном кластере) вепсский этимон значительно изменил свой облик, отчего С. А. Мызников даже засомневался в связи между вепсским и русским словом (с. 297). Однако она бесспорно подтверждается прибалтийско-финскими параллелями, в частности, фин. диал. kiklata 'подпирать (дверь)' (SMS).
Можно обратить внимание на потенциал РДЭС и для анализа вепсского словообразования, которое
исследовано лишь фрагментарно. Ограничимся примером из РДЭС, дополняющим ряд вепсских отглагольных имен с суффиксом -гш. С. А. Мызников совершенно прав, соотнося бытующие в южном Обонежье рус. кйтма 'веревка, на которой приведена для продажи корова' и кутьма 'веревка, на которой водят корову' с карел. куЬИе 'привязывать', вепс. кйШ 'привязь для рогатого скота' (с. 305, 395). Однако остается вопрос о происхождении -м-ового элемента. Привлечение финских диалектных данных дает ответ: соответствующая лексическая единица представлена в них в виде куЬкет или куЬкт (БМБ), где конечное -ги (вепс. -гш) — суффикс, образующий названия орудий действия от глагольных основ. Исходя из этого, кйтма, кутьма можно возвести к вепс. *куЬкш, которое в полном соответствии с закономерным для вепсской фонетики выпадением гласного второго слога при первом закрытом переходило в *куЬ(к)ш. В русских диалектах реально сохранилась, таким образом, производная лексема, утраченная вепсскими говорами.
Отмечая исключительный потенциал РДЭС для исторического финно-угроведения, нельзя пройти мимо тех возможностей, которые он предоставляет для реконструкции фрагментов утраченных финно-угорских языков и праязыков на территории Русского Севера и Верхневолжья. Местные русские говоры содержат богатейший финно-угорский субстрат, постоянно привлекающий внимание этимологов. Это чрезвычайно ценный материал, хотя и «неудобный» для этимологии, поскольку его не удается возвести непосредственно к какому-либо конкретному живому финно-угорскому языку. Материалы РДЭС позволяют, к примеру, увидеть важные фонетические признаки субстратных финно-угорских языков на территории Русского Севера. Это, в частности, заднерядный характер звука е, отражающегося в русских заимствованных словах в виде а (вахта 'трава на болоте', вагмас 'болото у реки, лес на болоте', шалга 'часть леса, лес', см. РДЭС: 108, 120, 903), что неоднократно привлекало внимание исследователей, а также менее известный факт существования заднерядного местного прибалтийско-финского г, который в ряде случаев отразился в русских говорах архангельской области в виде ы: выранда (также веранда) 'куча сучьев на подсеке', нылас (и нилас) 'намерзающий у берегов лед', выргут 'знак-ориентир возле убитого зверя во время морской охоты'. Последнее слово оставлено в словаре без этимологии (РДЭС: 146), хотя и семантически ('знак-ориентир...') и фонетически убедительно соотносится с приб.-фин. 'метка, зарубка на дереве' ^ликт 2009).
Во Введении С. А. Мызников оговаривает, как уже сказано выше, ограничения, накладываемые на сведения об этимологических связях этимона, его праязыковом облике, что представляется в большинстве случаев оправданным. Но в ряде случаев такие ограничения ведут к неиспользованию важных сведений. Понятно, что при исключительно широком исследовательском поле и огромном объеме охваченного материала некоторые новые этимологические работы и их результаты оказались в РДЭС неучтенными. Стоило бы особенно обратить внимание на изыскания нового поколения финских этимологов (Ante Aikio, Petri Kallio, Janne Saarikivi, Santeri Junttila, Jaakko Häkkinen, Sampsa Holopainen), активно включившихся в исследовательскую работу уже после выхода на рубеже тысячелетий этапного для финно-угроведения словаря Suomen sanojen alkuperä (SSA), и в некоторых отношениях отошедших от представлений, сформировавших идеологию SSA. Эти ученые предложили новые этимологические интерпретации, новый взгляд на этапы формирования финно-угорского языкового сообщества, их хронологию и ареал.
Хотя соответствующие исследования, естественно, не всегда имеют прямое отношение к этимологии русских диалектных финно-угризмов, они актуальны для определения финно-угорских этимонов в целом ряде статей РДЭС. Одновременно они дают несомненный импульс и непосредственно для анализа русской диалектной лексики, позволяя не привязывать этимологию к конкретному современному финно-угорскому языку, а исходить из праязыковых реконструкций, которые в плане фонетического облика и семантического наполнения нередко оказываются более адекватными для территорий Русского Севера и Верхневолжья, где не сохранились живые финно-угорские языки. Так, Я. Саарикиви предложил новую этимологию для многозначного русского диалектного финнизма ворга (в значении 'лесная дорога, тропа', 'охотничья тропа с ловушками вдоль нее', 'путь, отмечаемый затесками на деревьях'), которая вводит это слово в один этимологический ряд с олон. верги 'зарубки на деревьях'. Последнее считается уже более поздним, карельским заимствованием: из карел. virka 'затеска на дереве'. Особый вокализм ворга вызван спецификой адаптации исторически заднерядного слова в русской языковой среде5.
Другой пример — глагол воймовать 'слушать, понимать, воспринимать, знать': в новых работах
5 Подробнее об отношении рус. диал. верги, выргут и ворга см. (Saarikivi 2009).
по ряду причин фонетического и семантического свойства предлагается отказаться от ранее предложенных интерпретаций (на которые опирается и РДЭС: 143) в пользу западноуральского *wajma 'дух, душа' с последующей субституцией a > о (Saarikivi 2009: 127—131)6.
Попутно следует заметить, что в РДЭС хотелось бы видеть больше обсуждений этимологических дилемм между финно-угорскими и исконносла-вянскими решениями. Так, прослеживающееся в ряде русских говоров развитие *-dl- > -гл- нередко усматривают в рус. негла, нёгла 'лиственница', предполагая исходное *ne-edla (Tesniere 1933: 59; Николаев 1989: 192—193; SP 6: 30). Однако русский апел-лятив, известный также в вариантах мегла, мигла, меглина и др., имеет альтернативное и более вероятное объяснение (Я. Калима, А. К. Матвеев, С. А. Мызников и др.) как заимствование из источника типа фин. neula, niekla, карел. niekla, вепс. negl и др. 'игла, хвоя' (РДЭС, с. 525). Выбирая более перспективное решение, С. А. Мызников не упоминает об альтернативе, что представляется упущением.
Судьбы диалектных слов в контактных ареалах очень прихотливы и запутанны, при их рассмотрении в словаре практически неизбежно оказываются учтенными не все возможные интерпретации. Далее следуют несколько примеров таких неиспользованных возможностей. Масштабы РДЭС таковы, что, обращаясь к русскому материалу прибалтийско-финского происхождения, в рамках настоящей рецензии пришлось остановиться лишь на небольшой его части, а именно, на отрезке словника на к-:
кабач 'пучок коры', для объяснения которого в РДЭС привлекается вепс. käcak 'пучок, клубок, моток (лыка)' (с. 213), целесообразнее связывать с прибалтийско-финской основой *kapa-, отразившейся в фин. диал. kapa и его суффиксальным производным kapakka 'сильно пересохшая кожа, одежда и т. д.' (SMS), карел. kapakka 'затвердевший, пересохший (напр., о земле, сене, коже)' (KKS). Финаль -ч в русском слове указывает на возможный вепсский этимон (*kabac), поскольку восходит к характерному вепсскому суффиксу -ccu, семантически равнозначному карел., фин. -kka;
кагача, качага 'сойка', для которого в РДЭС приводится не вполне ясно изложенная интерпрета-
6 При рассмотрении обсуждаемого лексического материала (и целого ряда других слов, рассматриваемых в РДЭС), следует считаться с еще одним важным и оригинальным этимологическим справочником — (МСФУСЗ) и с другими этимологическими трудами екатеринбургско-свердловских авторов, начиная с А. К. Матвеева. Эта литература, как правило, находит отражение в РДЭС.
ция, исходящая из примарности варианта качага (с. 218), заманчиво возводить к прибалтийско-финскому источнику вепсского типа, родственному фин., карел. kahakka 'ссора, крик', 'хриплый, осипший, скрипучий (о голосе)' (SMS, KKS), см. выше об отношении вепс. -ccu ~ фин. -kka. Этимология мотивирована особенностями голоса птицы;
кекка 'грибной нарост на березе' в тверских говорах, для которого словарь не предлагает этимологии («неясно», с. 276), восходит, конечно, к карел. kiekko 'круглая плитка, колесо, диск' (KKS) с дескриптивными прибалтийско-финскими истоками (SSA 1: 353);
керка 'деревянный кружок, надеваемый на конец шеста, которым при ловле ударяют по воде' (c. 285) логично возводить к точному карельскому соответствию kerkkä 'деревянный кружок в основании ботала' (KKS). Стоит отметить, что слово kerkkä, будучи многозначным, в восточно-финских говорах бытует в значении 'шишка (еловая или сосновая)' (SMS). Это наводит на мысль о том, что приводимое в РДЭС кечка 'еловая или сосновая шишка' (с. 289) может являть пример искажения лексики при записи или публикации (подобные примеры затрагиваются во Введении к РДЭС, с. 8 — 11);
кертик 'небольшой невод, которым ловят в небольших травянистых озерах' нет необходимости сопоставлять с саамскими данными (с. 287), особенно с учетом олонецкого ареала русского слова. Слово входит в один ряд с рус. кердега 'рыболовная сеть' (с. 282), у которого надежные прибалтийско-финские истоки, ср. фин. диал. kierre в Приладо-жье, а также карел. ливв. kierre 'рыболовная сеть' (SMS, KKS), исторически *kirSek. Карельская и финская лексемы здесь приведены намеренно, поскольку они отсутствуют в словарной статье РДЭС кердега, которая оперирует только предложенной в свое время Я. Калимой вепсской реконструкцией *kerdeg (c. 282);
кукка 'пирог с начинкой' широко представлено в зоне карельских контактов и вполне логично возводится в РДЭС к карел. kukko 'о выпечных изделиях с начинкой'. Однако отождествление последнего вслед за Калимой и Фасмером с приб.-фин. kukko 'петух' (с. 364) неправомерно, что вполне убедительно показал М. Бентлин, предложив исходить из нижненемецкого варианта нем. Kuchen 'пирог' (Bentlin 2008) и вернуться тем самым к интерпретации, предложенной еще в конце XIX в. Э. Ленн-ротом, но позднее забытой исследователями.
Приведенные выборочные примеры этого типа свидетельствуют о важности для исследования истоков русской диалектной лексики северо-запад-
ного ареала такого источника, как Словарь финских диалектов (SMS), оставшегося, к сожалению, не учтенным в РДЭС7. Из других перспективных электронных источников, которые стоило бы использовать в РДЭС, надо упомянуть этимологическую базу данных саамских языков8.
В РДЭС включено некоторое количество топонимического материала — в основном в качестве своеобразных иллюстраций к бытованию апелля-тивной лексики, но имеются и самостоятельные топонимические статьи. Представлен целый ряд ценных фиксаций и убедительных этимологических объяснений географических названий (среди них Кезанки, Кеды, Кебялка, Кевка, Кохта, Кугамат-ка, Куткостров и др.).
Определенный упрек, который можно высказать по поводу этого материала в РДЭС, состоит в отсутствии специальной пометы, отличающей топоним от апеллятива. Лишь в некоторых случаях отмечается, что речь идет о топониме (например, 'название покоса'), чаще же после заголовочного слова (топоним) в толковании дается непосредственная характеристика названного географического объекта: Конда 'возвышенность', Саймига 'кладбище', Сайкора 'возвышенное место', что создает неверное представление о присутствии в русских говорах соответствующих апеллятивов. Кроме того, некоторые из топонимов и анализируются в РДЭС как апеллятивы, ср. «лексема саймига» (с. 709). Не вполне учитывается типология топонимов, не позволяющая, к примеру, реконструировать вепс. märg 'мокрый' в качестве второго элемента в составе названия лесного участка Кономарга (с. 333). Детерминант в подобных композитах должен быть представлен термином, называющим разновидность объекта, в данном случае это, очевидно, вепс. orgo 'лес'.
Некоторые из предложенных в словаре этимо-логий топонимов (Кондопога, Кивинит, Киверно, Ку-латка), по-видимому, нуждаются в пересмотре. Так, вряд ли верно связывать первый элемент сложного по структуре топонима Кондопога с приб.-фин. kon'd'i, kondie 'медведь' (с. 332). Людиковский оригинал Kompohd' < *Kondpohj явно апеллирует к карельскому поселенческому термину с твердой основой kondu, kond 'однодворная деревня, состоящая из земельного надела и жилого дома'. Второй элемент топонима -пога из карел. pohj 'конец залива'.
7 Первые восемь выпусков SMS опубликованы в традиционном бумажном виде, а начиная с 2012 г. словарь пополняется в электронном виде (http://kaino.kotus.fi/sms/).
8 Etymological database of the Saami languages (http://kaino.kotus.fi/algu/).
В РДЭС предложены также этимологии некоторых этнонимов, — возможно, самых сложных для этимологического анализа слов. При этом, кажется, каждое новое поколение исследователей вновь возвращается к этому материалу, иногда к старым интерпретациям. Например, современная фенни-стика отказалась от саамской этимологии этнонима чудь, приводимой в БКЕБ (на нее опирается и РДЭС, с. 887), предпочтя вернуться в определенных позициях к традиционному германскому этимону, но не в его готском облике ршйа 'народ' (Фасмер 4: 378), а в восточно-норвежской реконструкции *р]йб 'люди' — исходя из того, что среди всех германцев именно варяги были в самом близком контакте с чудью — населением Новгородской земли. Согласно новейшей интерпретации, заимствованный из языка новгородской чуди апеллятив *сииН 'люди' был усвоен в язык славянского населения Новгородской земли как этноним чудь и впоследствии по народной этимологии сближен с лексемами чудо, чужой, что способствовало закреплению этнонима в фольклоре (КаШо 2015: 91). В свою очередь, при объяснении корелы в РДЭС (с. 341—342) не нашла отражения получившая наибольшее признание в феннистике германская этимология, возводящая этноним к прагерм. *хат]а 'группа людей', адекватная с точки зрения типологии этнонимов, хотя и вызывающая некоторые фонетические вопросы (ББА 1: 313; СгапАа! 1997: 75—78).
При этом толкования этнонимов и иллюстрации в этнонимических статьях РДЭС содержат замечательные редкие материалы, ценность которых бесспорна даже при том, что предлагаемые этимологии в ряде случаев дискуссионны.
Далее следуют выборочные дополнения и/или альтернативы к отдельным этимологическим решениям, предлагаемым в разных статьях РДЭС, содержание которого, как уже сказано выше, посвящено отнюдь не одному только прибалтийско-финскому материалу. Можно заметить, что в ряде случаев в РДЭС вердикт «неясно» был несколько поспешным, т. к. этимон лежит на поверхности.
бало 'орудие для гнутья санных полозьев'. С. А. Мызников присоединяется к мнению о заимствовании коми бала, бава "приспособление для гнутья санных полозьев' из русского (с. 71), что справедливо. Не совсем точно однако считать, что рус. бало из гибало (< *gyba-dlo). Исходным для бало может быть только *gъba-dlo (от *gъbati 'гнуть', см. (ЭССЯ 7: 187)), откуда также рус. диал. гбало, гало, мгала 'то же' (СРНГ 2: 65, 83, 90; 6: 116; 18: 63; Матвеев 1964: 287). Не совсем точное возведение к гибало дается в РДЭС и при специальном обсуждении упомянутых гало, мгала (с. 155, 492);
бамвак 'пряжа для вязки сетей'. Приводимое в РДЭС сравнение с тур. Ъйкше 'крученые, сученые нитки' (с. 73) нецелесообразно. Слово тождественно известному в русских говорах на Дону бамбак, бамбук и т. п. 'нить для вязки сетей', банбак 'заграничная нитка для сетей', которые, видимо, из укр. диал. бомбак 'фабричная пряжа', далее из польск. ЪошЪак 'вид полотна' или из молд. бумбак, рум. ЪишЪас (ЕСУМ 1: 228);
бзника 'ягоды паслена, при употреблении вызывают рвоту и понос', также бзднйка, бздник, бзду-нйка и др. (СРНГ 2: 287—288). С.А. Мызников справедливо пишет о проблематичности сближения с коми баз, паз 'вороника' (с. 87), но для подтверждения стоило бы указать этимон русского фитонима: от бздеть, на что указано у Фасмера (1: 163);
буга 'затопляемый половодьем низменный береговой лес и кустарник'. Цитирование этого слова завершается вердиктом «неясно» (с. 94). Но имеется неплохая и в целом принятая специалистами этимология: из праслав. *Ъuga 'низкий берег реки, заливаемый водой', к и.-е. *Ъheug(h)- 'изгибать, сгибать', ср. к семантике рус. лукя'изгиб, кривизна', 'поворот реки', диал. 'поемный луг' и под., родственное рус.-цслав. ллщи 'сгибать', праслав. *lgk-/*lQk- (ЭССЯ 3: 77; 15: 62; 16: 141 — 142; SP 1: 435);
говнЯк 'передовая часть саней', говенник 'поперечное крепление в передней части саней' понимаются как прозрачные по своей структуре, что, видимо, подразумевает связь с говно (с. 164), поскольку речь идет о той части саней, которая ближе всего к лошади (собственно, к ее хвосту). Эту связь С. А. Мызников подтверждает финно-угорскими параллелями вроде вепс. sitked 'гибкий' — sit 'кал, помет', но это явно гетерогенные образования. При рассмотрении русского слова следует учесть его варианты, которые не объясняет сближение с говно. Ср. диал. говедник, говельник 'крепление (в передней части саней)' (СРНГ 6: 252—253), говЯдник, говянник 'то же' волог. (СГРС 3: 60). Вся эта лексика, возможно, из диал. головенник 'передняя изогнутая часть полозьев саней', далее к голова0. Не исключено развитие -оло- > -ото- и выпадение w. Следует считаться и с возможностью гаплологии (или синкопы предударного слога) исходного голо-венник. Развитие 'голова' > 'передняя часть саней' повторяется, например, в лтш. (ragavu) galvas, букв. 'головы саней, дровней';
гон 'удилище' едва ли как-то связано с вепс. orjg 'удочка' (с. 165), но является продолжением праслав. *gonb, имени действия от *gbnati, *zenQ 'гнать' (ЭССЯ 7: 27; SP 8: 89—91). В свою очередь, рус. диал. гонка 'лес, сплавляемый в плотах' не следует сопо-
ставлять, как справедливо пишет С. А. Мызников, с фин. honka 'сосна' (РДЭС: 165). Можно добавить, что русское слово связано с гон 'плот' (ср. выражение гонять плоты), далее к тому же праслав. *gonb;
гук 'мыс, выдающийся узкой полосой в море, озеро, реку' объясняется (с. 169) как заимствование из коми гуг 'пространство, находящиеся за чем-л., задняя часть чего-л.'. Правдоподобнее голландский этимон: hoek 'угол', 'сторона', 'мыс', откуда также нем. (у моряков) Huk 'Landspitze' (Kluge 1911: 382). Кстати, ошибочно включение русского слова в число рефлексов праслав. *gukb (ЭССЯ 7: 169). Сама эта лексема расценена как ненадежная (SP 8: 301);
едун 'песчаная почва', 'сухая неплодородная почва' расценено как неясное (с. 184), но это слово скорее всего тождественно едун 'обжора', 'аппетит' (ср. едун напал 'о прожорливости'), что подтверждается толкованием: почва тдун 'песчаная сухая, съедающая назем' (Даль 4: 680);
ёдра 'корова красной масти', ёдрый 'желтый с красным, бурым оттенком'. Отмечается сходство с коми горд 'красный' (с. 184), что едва ли можно признать убедительным. Рус. слова тождественны диал. рёдра и редра 'пестрая белоголовая корова', 'кличка рыжей коровы', рёдрый, редрый 'рыжий (о рогатом скоте)' < прасл. *rbdrъ(]ь) 'рыжий, красно-желтый (о скоте и др.)' (Фасмер 3: 459). Начальное р- в ёдрый исчезло вследствие диссимиляции р...р > j...р;
колеть 'умирать' вслед за О. Б. Ткаченко (искавшим в русской лексике мерянское наследие) сопоставляется (c. 324) с вепсским и эстонским материалом, хотя гораздо более реалистично объяснение на рус. почве: тождество с рус. о-колеть, укр. колти, блр. калець 'цепенеть' (Фасмер 3: 129);
коняга 'выдолбленное из дерева корыто', коняги 'две лодки, соединенные вместе' понимаются как переосмысленное по народной этимологии комяга (комляга) 'лодка, выдолбленная из дерева' (с. 333). Видимо, имеется в виду близость к зоониму коняга, деривату с суффиксом -яга от конь. Словам комяга, коняга, комляга в РДЭС уделено немало места (с. 329-330, 333). К сказанному там можно добавить, что рус. коняга, коняги в значении 'корыто', 'две лодки', по всей вероятности, обязаны своим обликом не тому, что на них повлияли зоонимы конь и коняга, но тому, что отражают реликт фонетики древненовгородского диалекта: развитие мл' > н' как в случаях крень — кремль, на зени — на земли и проч. (Зализняк 1988: 66);
крут 'сыр из коровьего или овечьего молока' расценивается (со знаком «?») как возможное заимствование из «казахского или башкирского»
(с. 353). Можно уточнить, что слово не отделимо от рус. диал. курут 'сыр у алтайцев' < алт., тел. и др. qurut 'сыр', ср. др.-тюрк. qurut 'высушенный творог' (Rasanen: 304);
лдса 'спокойная поверхность воды'. Упоминаются малоудачные сравнения с иноязычным материалом (с. 451), но не учтена очевидная этимология на основании данных ЭССЯ (16: 91): лдса субстантивированная форма ж. р. адъектива *1овъ(]ь) 'гладкий, блестящий (о поверхности воды)'. В ЭССЯ (Там же) есть также ссылка на публикацию Я. Калимы, где специально отмечается исконное (нефинское) происхождение русских слов;
лыч 'картофельная ботва, ботва корнеплодов'. Не без основания принимается влияние коми лыч 'ботва корнеплодов' (с. 464), но не исключено, что это слово само может быть из русского. Стоило бы учесть этимологию ЭССЯ (17: 18 — 19), где рус. лыч 'ботва' толкуется как продолжение праслав. (вост.) *lycbjb, букв. 'относящийся к лыку' от *lyko. Правда, это объяснение недостаточно убедительно. Интересен приводимый в РДЭС (с. 464) русский диалектизм хлыч 'ботва овощей', но отношение лыч — хлыч пока неясно;
люстра 'зеркало' дается без комментария (с. 465). Это то же самое слово, что блр. люстра 'зеркало' < польск. lustro < итал. lustro;
митусйть 'напряженно всматриваться', 'рябить в глазах', 'моросить' (с. 499). При обсуждении этого глагола были бы полезны данные ЭССЯ (19: 60), включающие помимо великорусских другие славянские материалы. Трудно согласиться с суждением С. А. Мызникова об отсутствии родства между митусйть 'моросить' и наречием митусь 'попеременно'. Объединяющей 'дождь' и 'попере-менность' является идея пестроты (Невская 1984: 131);
музя, муся 'рот, губы' (в Петербурге) — вслед за Я. Калимой предполагается заимствование из эст. muzu 'рот, поцелуй' через посредство нянь-эстонок (с. 505). Стоит обратить внимание на сходство этих слов с польск. buzia 'рот, лицо', dac buzi 'поцеловать', укр. бузя 'лицо, ротик', нем. Buss 'поцелуй' и подобным ономатопеическим материалом (Borys 2005: 48);
мулйть 'мутить воду', муль 'муть' — сравнения с прибалтийско-финскими данными справедливо отклоняются (с. 505, 506). Это решение было бы более очевидным при использовании данных, приводимых в ЭССЯ (20: 181 — 185) s. v. *muliti;
наракуй 'гололедица, наледь' — дается некон-кретизированное указание на заимствование из ненецкого (с. 522), что нетрудно уточнить: из нен.
пагако 'весенний наст, время наста, весна до ледохода' (Хелимский 2000: 356);
обурдать 'есть сырое мясо или рыбу': дается неубедительное сопоставление с саамскими данными (с. 551). В действительности глагол обурдать является приставочным производным от бурдать из более раннего айбурдать (русское слово, упомянутое в ненецком словаре Лехтисало), который связан с рус. диал. айбарча, айбарча "свежая оленья кровь, которую пьют оленеводы', 'кушанье из оленьей крови с мелко нарезанными кусочками мяса' арх. (СГРС 1: 13-14). Это заимствование из ненецкого, точнее, из нен. зап. (с утратой начального у- и возможной заменой -ць на -ч) а]Ьагс = ай-барць, аябарць 'есть мясо или рыбу в сыром виде' (Матвеев 1996: 226). Возможно посредство коми (< нен.) айбарч 'струганное мерзлое оленье мясо или рыба (как особое блюдо), строганина' (МСФУСЗ 1: 24 — 25);
оведь, оудь 'яровая рожь'. Дается сравнение с вепс. овед 'яровая рожь' (с. 552), но это слово явный русизм. Связи рус. оведь, оудь в общем ясны: к рус. овень, овынь и др. 'то же' (Попов 1974: 54), др.-новг. овыдь XIV или XV в. (Зализняк 2004: 638), диал. удить 'зреть', удное (зерно) 'зрелое' (Фасмер 1: 368369, 149). Праслав. *оЬМь в ЭССЯ (30: 239), по-видимому, правильно, но не учитывает др.-новг. овыдь;
опока 'ровная подводная мель' (с. 558). Остались неучтенными обширные лексические и иные материалы ЭССЯ (28: 245-248) с изложением разных этимологических объяснений праслав. *оЬрока;
пахорукий 'о неловком, неуклюжем человеке', 'с одной здоровой рукой'. Первая часть сложения сравнивается с вепс. рака 'плохой' (с. 386). Однако сложение (с которым связана фамилия Пахоруков) входит в ряд исконных криворукий, сухорукий, однорукий. Исходной может быть форма пакорукий 'с изуродованной рукой' (СРНГ 25: 159, 293), где первая часть связана с пакша 'кисть руки', 'безрукий (прозвище)', пакйла 'левая рука', пакуля 'сухорукий человек', пакуша 'левая рука' волог. (РЭС 2: 106, б. V. бакорукий). Возможно, инлаутное -х- появилось под влиянием пах;
паэ 'каменистые гряды, образованные выходами коренной породы' справедливо объясняется как заимствование из нен. пэ (с. 589). Стоило бы учесть записанное Р. Джемсом в Холмогорах рус. poi (т. е. пои) 'камень' (Бира 1981: 58), а также топоним Пай-Хой, ненецкое по происхождению название горного хребта к Северу от Полярного Урала (Матвеев 1987: 134). В русских говорах слово poi не получило распространения из-за полного доминирования исконного камень, также в качестве обозначения
Уральского хребта (в этом случае Камень калька с ненецкого, коми и мансийского);
писяга 'тонкое одеяло' дается как возможное саамское заимствование (со знаком «?»), без указания источника (с. 611). Между тем, указывался ненецкий источник: pf (pis- в косвенных падежах и сложениях) 'покрывало из шкур, сукна для женских нарт' с добавлением суфф. -яга (Хелимский 2000: 356);
под 'прорубь', пода 'то же', запускная пода в говорах Томской обл. Согласно РДЭС (с. 615), не заимствования из селькупского (как считал Е. А. Хелим-ский), а исконные слова, связанные с рус. диал. поддача, поддавальная прорубь и под. 'прорубь, в которую опускают невод'. С. А. Мызников пишет, что место селькупской лексемы на самодийской почве неясно, отсюда вывод, что если заимствование в русский и было, то только обратное. Непонятно, однако, каким образом поддача может превратиться в под(а). Речь идет скорее всего о случайном сходстве, не более того. У селькупской лексемы как будто не найдены соответствия в других самодийских языках, но таких лексем немало. Этимон рус. пода на уровне синхронно-фонологической реконструкции выглядит как pota (Хелим-ский 2000: 372), его отношение с засвидетельствованными селькупскими данными (pod), а также распространение рус. под(а) (только в зоне распространения селькупского языка, в том числе в качестве субстратного) свидетельствует о заимствовании в русские говоры от (ассимилированных) селькупов;
потага 'кнут' дается с указанием на возможное латышское происхождение (с. 621). Действительно, речь идет об обратном заимствовании из лтш. pataga 'кнут', которое наряду с лит. Ъotagas происходит из др.-рус. батогъ;
потмар 'пространство под русской печью (для ухватов и т. п.)', также батмар и др. Приводятся правильные сопоставления с волжско-финским и др. материалом: морд. (эрзя) потмар 'поставец, шкаф для посуды', (мокша) потмар 'ящик под лавкой для посуды' (с. 622). Однако эти слова все-таки из русского, что следует из наличия надежного русского этимона: под + нары, ср. диал. подмары 'нары для спанья', поднары 'место под нарами' (Добродомов 2010: 105 — 110);
празга 'земля, сданная в аренду' (с. 624— 625). Было бы полезно учесть данные древнененовгород-ского диалекта и комментарий А. А. Зализняка: празка < *празд-ък-а от празда или (?) праздъ 'арендная плата' (см. подробнее (Зализняк 2004: 620622));
пурщик 'пекарь', пурня 'хлебопекарня', дается с вопросом «из кавказских языков?» (с. 637). Действительно, речь идет о производных от заимствования из груз. puri 'хлеб', греческого происхождения (Климов, Халилов 2003: 189);
пэндель 'кисть для побелки известью', определено как неясное (с. 644). Из польск. pgdzel 'кисть';
пэнкнуть 'лопнуть, треснуть', определено как неясное (с. 644). Из польск. рфщс 'то же';
пюки 'шкура вместо постели'. Дается с некон-кретизированной ссылкой на самодийское происхождение (с. 644). Речь идет, несомненно, об искаженном диалектизме (весьма известном на севере Западной Сибири, на Русском Севере) нюки, мн. от нюк 'полотнище из нескольких сшитых оленьих шкур' < хант. (Казым) nüki и др. (Steinitz 1960: 507; Фасмер 3: 92);
сян 'повод в оленьей упряжи', 'костяшки и деревяшки в оленьей упряжи' — дается сопоставление с рус. сса 'узкий длинный ремень в оленьей упряжи' (с. 757). В действительности сян из нен. san 'одна из двух плоских костяшек, скрепленных ремнем на узде оленьей упряжи' (Хелимский 2000: 357);
тремонтйн 'горный ветер', тремонтано 'северный ветер'. Дается сравнение с рум. tare 'сильный, крепкий' и montan 'горный' (с. 799). Более точное объяснение в том, что русские слова — варианты названия северного ветра трамонтана из итал. tramontana, в числе прочих черноморских отголосков средиземноморской лексики (особенно связанной с мореплаванием), занесенной на Черное море генуэзцами и венецианцами (Богородский 1979: 101, 103, 106);
халёть 'умирать' (с. 841). К приводимым в РДЭС соображениям стоило бы добавить данные ЭССЯ (8: 14), в особенности сопоставление со словац. диал. xal'ec 'чахнуть, усыхать' и оговорку о возможном проникновении из языка словацких разносчиков-«венгерцев» в русские жаргоны;
хапорукий 'неопытный, неумелый' рассматривается как композит, где хапо- сравнивается с ливв. hapannuh 'гнилой' и под. (с. 843). Но возможна метатеза хапорукий < пахорукий (см. выше);
хаутуры 'похороны'. Ставится вопрос, можно ли сопоставлять с фин. hauta 'могила' (с. 845). Ответ может быть лишь отрицательным уже ввиду географии русского слова: смоленское, западное, по существу, белорусское, ср. блр. хаутуры 'погребение', хаутурны 'погребальный'. Далее тождественно рус. халтура, диал. 'поминки', о котором см. (Фасмер 4: 218) и (Хелимский 1990: 35—38)9;
9 Предлагаемая в этой статье монгольская этимология рус. халтура не была включена ее автором в книгу (Хелим-
хиб 'шея, загривок у животного'. Справедливо сравнивается с блр. xi6 'щетина у свиньи' (с. 846), но явно не хватает ссылки на ЭССЯ (8: 154), где дана и этимология слова (к праслав. *xybati). Упущение еще более заметно при рассмотрении в РДЭС (с. 846) апеллятивов хибен, хибены 'горные возвышенности на Кольском полуострове' и названия гор Хибины в Мурманской обл., которые рассмотрены В. Л. Васильевым (2018: 78), сделавшим вывод о славянских истоках этих русских слов и окончательно отклонившим обсуждаемую в РДЭС (с. 847) возможность их финского происхождения;
холь 'чистота как результат ухода, заботы', хольный 'чистоплотный' сравниваются с карел. huoli забота' и под. (c. 851), но не учтены данные ЭССЯ (8: 61), которые значительно усиливают предпочтительность исконной этимологии слова холь, де-номинатива от холить;
хорей 'шест, которым погоняют оленей' — дается правильное сравнение с коми харей (с. 851), но не учитывается более точный этимон, установленный К. Редеи и Е. А. Хелимским: нен. xarei (в современном ненецком не сохранилось), откуда и коми слово. Показательный пример сохранения утраченного источника заимствования в заимствованном слове (в данном случае в русском и коми);
хуста 'кусок холста' сравнивается с фин. hursti 'дерюга, мешковина' и под. (с. 854), но хуста явный полонизм, ср. польск. chusta 'платок, перевязь (о последнем см. (Borys 2005: 72));
цервяк и червяк 'серп' (с. 857) можно расценить как ценное дополнение к праславянскому диалектизму *сьгт> 'серп', который реконструируется только на основе рус. диал. черв (черп) 'серп' и сближается с лит. kirvis топор секира и под. (ЭССЯ 4: 171; SP 2: 271). Слово черп 'серп' сравнивается в РДЭС с вепс. cirp 'серп', допускается «финно-угорское воздействие» (с. 869). Скорее всего, в вепсском русизм;
челпан 'круглый хлеб', 'округлый курган'. Имеющиеся объяснения противоречат друг другу (с. 867—868). Стоило бы указать, что в пользу исконной этимологии (к праслав. *сь1ръ) названия кургана свидетельствуют древненовгородские топонимы Челпино, Челпаново, Челптново (Зализняк 2004: 427), см. также (ЭССЯ 4: 144). Для челпан 'круглый хлеб' имеется коми этимология (коми човпон, см. (КЭСК: 310)), но можно думать о развитии 'округлая вершина' > 'округлый предмет, хлеб' у исконного по происхождению русского слова;
ский 2000), что, видимо, свидетельствует об отказе от данной этимологии.
чичер 'снег с дождем' дается как неясное (с. 882). Стоило бы по крайней мере упомянуть этимологию в ЭССЯ (4: 110) — к праслав. *cicerъ;
шишибары 'комья застывшей грязи', шишобарчик 'неумытый непричесанный ребенок'. Упоминается сопоставление (А. К. Матвеев) с коми шышыбар 'вид растения', 'репей' с оговоркой о возможном русском происхождении коми слова (с. 929). Стоило бы учесть русский диалектизм шишобар 'чертополох', сложение шиш 'черт' и -бар от бороть(ся) (Меркулова 1967: 96);
ягарма 'бранчливая баба' и под. Принимается заимствование из коми ягарма 'бойкая баба' (с. 956). Стоило бы учесть возможность исконной этимологии, предлагаемой в «Праславянском словаре», где рус. диал. ягарма, игарма, егарма, ягарьма сближается с ягать 'кричать, шуметь' (Даль 4: 693) < праслав.
(БР 6: 96).
В заключение уместно пожелать автору РДЭС при дальнейшей работе над словарем по возможности повысить требовательность к предлагаемым этимонам и устранить имеющиеся в тексте шероховатости в изложении.
* * *
Этимологические словари всегда дают основания для многочисленных замечаний, поправок и уточнений. Не является исключением и РДЭС, что ни в коей мере не отменяет общей сугубо положительной оценки этого фундаментального труда, выдающегося вклада в русское и финно-угорское языкознание. С.А. Мызникова следует поздравить с большим и заслуженным успехом.
Литература
Богородский, Б. Л. 1979. Загадочное ли слово горбин? Диалектная лексика 1977: 100-106. Варбот, Ж. Ж. 1997. Рец. на кн.: Богуэ Ш., Popowska-Taborska Н. Бкттк etymologiczny каБ2иЬБ2с2у2пу. Т. 1. А-С. Шаг-szawa, 1994. Этимология 1994-1996: 189-193. Васильев, В. Л. 2018. О древненовгородских языковых следах в регионах Восточно-Европейского Севера и Сибири. Вопросы языкознания 3: 72-88. Даль, В. И. 1955. Толковый словарь живого великорусского языка. 2-е изд. Тома 1-4. Москва: Государственное издательство иностранных и национальных словарей. Добродомов, И. Г. 2010. Из лексики Волго-Камского языкового союза. Урало-алтайские исследования 2 (3): 105-111. ЕСУМ = Мельничук, О. С. (ред.). 1982-2012. Етимологiчний
словник укратськог мови. Томи 1-6. Кшв: Наукова думка. Зализняк, А. А. 1988. Древненовгородское койне. Балто-сла-
вянские исследования 1986: 60-78. Зализняк, А. А., А. А. Гиппиус. 2018. Берестяные грамоты из раскопок 2017 г. в Великом Новгороде и Старой Руссе. Вопросы языкознания 4: 7-24.
Климов Г. А., М. Ш. Халилов. 2003. Словарь кавказских языков. Сопоставление основной лексики. Москва: Восточная литература.
КЭСК = Лыткин, В. И., Е. С. Гуляев. 1970. Краткий этимологический словарь коми языка. Москва: Наука.
Матвеев, А. К. 1964. Заимствования из пермских языков в русских говорах Северного и Среднего Урала. Acta lingüistica Academiae Scientiarum Hungaricae XIV (3-4): 285-315.
Матвеев, А. К. 1996. Новые данные о ненецких заимствованиях в севернорусских говорах. Этимологические исследования 6: 72-79.
Меркулова, В. А. 1967. Очерки по русской народной номенклатуре растений (Травы. Грибы. Ягоды). Москва: Наука.
Мызников, С. А. 2003. Русские говоры Обонежья: ареально-этимологическое исследование лексики прибалтийско-финского происхождения. Санкт-Петербург: Наука.
Мызников, С. А. 2004. Лексика финно-угорского происхождения в русских говорах Северо-Запада. Этимологический и лингво-географический анализ. Санкт-Петербург: Наука.
Мызников, С. А. 2005. Русские говоры Среднего Поволжья. Чувашская республика. Республика Марий Эл. Санкт-Петербург: Наука.
Мызников, С. А. 2007. Атлас субстратной и заимствованной лексики русских говоров Северо-Запада. 2-е изд., испр. и доп. Санкт-Петербург: Наука.
Мызников, С.А. 2010. Русские говоры Беломорья. Рабочие материалы. Санкт-Петербург: Институт лингвистических исследований РАН.
МСФУСЗ 1 = Матвеев, А. К. (ред.). 2004. Материалы для словаря финно-угро-самодийских заимствований в говорах Русского Севера. Выпуск 1 (А—И). Екатеринбург: Издательство Уральского университета.
Невская, Л. Г. 1984. Лит. margas (семантические связи постоянного эпитета). Славянское и балканское языкознание: Язык в этнокультурном аспекте: 130-136.
Николаев, С. Л. 1989. Следы особенностей восточнославянских племенных диалектов в современных великорусских говорах. I. Кривичи (окончание). Балто-славянские исследования 1987: 187-224.
Попов, А. И. 1974. Из истории слов пассивного лексического пласта одного северно-русского говора. Диалектная лексика 1973:51-62.
РЭС = Аникин, А. Е. 2007-2020-. Русский этимологический словарь. Выпуски 1-14—. Москва: Рукописные памятники Древней Руси; Знак; Институт русского языка РАН; Нестор-История.
СГРС = Матвеев, А. К., М. Э. Рут (ред.). 2001-2014-. Словарь говоров Русского Севера. Выпуски 1-6-. Под ред. Екатеринбург: Издательство Уральского университета.
СРГК = Герд, А. С. (ред.). 1994-2002. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Тома 1—6. Санкт-Петербург: Издательство Санкт-Петербургского университета.
СРНГ = Филин, Ф. П., Ф. П. Сороколетов, С. А. Мызников (ред.). 1965-2019-. Словарь русских народных говоров. Выпуски 1—51—. Москва / Ленинград / Санкт-Петербург: Наука.
Фасмер, Макс. 1986-1987. Этимологический словарь русского языка. Тома 1-4. 2-е изд. Москва: Прогресс.
Хелимский, Е. А. 1990. Этимологические заметки. Исследования по исторической грамматике и лексикологии: 30-41.
Хелимский, Е. А. 2000. Компаративистика. Уралистика. Лекции и статьи. Москва: Языки славянской культуры.
ЭССЯ = Трубачев, О. Н., А. Ф. Журавлев, Ж. Ж. Варбот (ред). 1974-2018-. Этимологический словарь славянских языков. Пра-славянский лексический фонд. Выпуски 1—41—. Москва: Наука.
References
Bentlin, Mikko. 2008. Niederdeutsch-finnische Sprachkontakte. Der lexikalische Einfluss des Niederdeutschen auf die finnische Sprache während des Mittelalters und der frühen Neuzeit (Suomalais-Ugrilaisen Seuran Toimituksia 256). Helsinki: Suomalais-Ugri-lainen Seura.
Bogorodskij, Boris L. 1979. Zagadochnoe li slovo gorbin? Dialektnaja leksika 1977: 100-106.
Borys, Wiestaw. 2005. Stownik etymologiczny jazyka polskiego. Warszawa: Wydawnictwo literackie.
Dal', Vladimir I. 1955. Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo jazyka. 2-e izd. Toma 1-4. Moskva: Gosudarstvennoe izdatel'stvo inostrannykh i natsional'nykh slovarej.
Dobrodomov, Igor' G. 2010. Iz leksiki Volgo-Kamskogo jazyko-vogo sojuza. Uralo-altajskie issledovanija 2 (3): 105-111.
ESSJa = O. N. Trubachev, A. F. Zhuravlev, Zh. Zh. Varbot (eds.). 1974-2018. Etimologicheskij slovar' slav'anskih jazykov. Vypuski 1-41. Moskva: Nauka.
ESUM = O. S. Mel'nychuk (ed.). 1982-2012. Etymolohichnyj slovnyk ukrajins'koji movy. Tomy 1-6. Kyjiv: Naukova dumka.
Grünthal, Riho. 1997. Livvistä liiviin. Itamerensuomalaiset etno-nyymit (Castrenianumin toimitteita 51). Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura.
Kallio, Petri. 2015. The Language Contact Situation in Prehistoric Northeastern Europe. In: Robert Mailhammer, Theo Vennemann gen. Nierfeld, Brigit Anette Olsen (eds.). The Linguistic Roots of Europe: Origin and Development of European Languages. (Copenhagen Studies in Indo-European 6): 77-102. Copenhagen: Museum Tusculanum.
KESK = Lytkin, Vasilij I., Yevgenij S. Guljajev. 1970. Kratkij etimologicheskij slovar' komi jazyka. Moskva: Nauka.
Khelimskij, Yevgenij A. 1990. Etimologicheskie zametki. Issledo-vanija po istoricheskoj grammatike i leksokologii: 30-41.
Khelimskij, Yevgenij A. 2000. Komparativistika. Uralistika. Lektsii i statji. Moskva: Jazyki slavjanskoj kul'tury.
KKS = Karjalan kielen sanakirja. 1968-2005. 1-6. (Kotimaisten kielten tutkimuskeskuksen verkkojulkaisuja 18). Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura.
Klimov, Georgij A., Madzhid Sh. Khalilov. 2003. Slovar' kavkaz-skikh jazykov. Sopostavlenie osnovnoj leksiki. Moskva: Vostoch-naja literatura.
Kluge, Friedrich. 1911. Seemannssprache. Wortgeschichtliches Handbuch deutscher Schifferausdrücke älterer und neuerer Zeit. Halle a. d. Saale: Verl. d. Buchh. d. Waisenhauses.
Matveev, Aleksandr K. 1964. Zaimstvovanija iz permskikh jazy-kov v russkikh govorakh Severnogo i Srednego Urala. Acta linguistica Academiae Scientiarum Hungaricae XIV (3-4): 285-315.
Matveev, Aleksandr K. 1996. Novye dannye o nenetskikh zaim-stvovanijakh v severnorusskikh govorakh. Etimologicheskie issledovanija 6: 72-79.
Merkulova, Valentina A. 1967. Ocherki po russkoj narodnoj nomen-klature rastenij (Travy. Griby. Jagody). Moskva: Nauka.
Myznikov, Sergej A. 2003. Russkiye govory Obonezhja: areal'no-etimologicheskoe issledovanie leksiki pribaltijsko-finskogo prois-khozhdenija. Sankt-Peterburg: Nauka.
Myznikov, Sergej A. 2004. Leksika finno-ugorskogo proiskhozhdenija v russkikh govorakh Severo-Zapada. Etimologicheskij i lingvogeo-graficheskij analiz. Sankt-Peterburg: Nauka.
Myznikov, Sergej A. 2005. Russkije govory Srednego Povolzhja. Chuvashskaja respublika. Respublika Marij El. Sankt-Peterburg: Nauka.
Myznikov, Sergej A. 2007. Atlas substratnoj i zaimstvovannoj leksiki russkikh govorov Severo-Zapada. 2nd edition. Sankt-Peterburg: Nauka.
Myznikov, Sergej A. 2010. Russkije govory Belomorja. Rabochie materialy. Sankt-Peterburg: Institut lingvisticheskikh issle-dovanij RAN.
MSFUSZ 1 = A. K. Matveev (ed.). 2004. Materialy dlja slovarja finno-ugro-samodijskikh zaimstvovanij v govorakh Russkogo Severa. Vypusk. 1 (A-I). Ekaterinburg: Izdatel'stvo Ural'skogo universiteta.
Nevskaja, Lidija G. 1984. Lit. margas (semanticheskije svjazi po-stojannogo epiteta). In: E. I. Zelenina, V. V. Usacheva, T. V. Tsiv-jan (eds.). Slavjanskoje i balkanskoje jazykoznanije: Jazyk v etno-kul'turnom aspekte: 130-136. Moskva: Nauka.
Nikolaev, Sergej L. 1989. Sledy osobennostej vostochnoslavjan-skikh plemennykh dialektov v sovremennykh velikorusskikh govorakh. I. Krivichi (okonchanije). Balto-slavjanskie issledo-vanija 1987: 187-224.
Popov, Aleksandr I. 1974. Iz istorii slov passivnogo leksiche-skogo plasta odnogo severno-russkogo govora. Dialektnaja leksika 1973: 51-62.
Räsänen, Martti. 1969. Versuch eines etymologischen Wörterbuchs der Türksprachen. Lexica Societatis Fenno-Ugricae XVII (1). Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura.
RES = Anikin, Aleksandr E. 2007-2020-. Russkij etimologicheskij slovar'. Vypuski 1-14-. Moskva: Rukopisnye pamjatniki Drevnej Rusi; Znak; Institut russkogo jazyka RAN; Nestor-Istorija.
Saarikivi, Janne. 2008. Itämerensuomalais-slaavilaisten kontaktien nykytilasta. In: Jussi Ylikoski (ed.). The Quasquicentennial of the Finno-Ugrian Society. (Suomalais-Ugrilaisen Seuran Toimi-tuksia 258): 109-160. Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura.
SGRS = Matveev, A. K., M. E. Rut (eds.). 2011-2014-. Slovar' govorov Russkogo Severa. Vypuski 1-6-. Ekaterinburg: Izdatel'-stvo Ural'skogo universiteta.
SKES = Y. H. Toivonen, Erkki Itkonen (eds.). 1958-1981. Suomen kielen etymologinen sanakirja. 1-7. (Lexica Societatis Fenno-Ugricae XII). Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura.
SMS = Anonymous. 2011-2021. Suomen murteiden sanakirja (Koti-maisten kielten keskuksen verkkojulkaisuja 30). Available online at: http://kaino.kotus.fi/sms/.
SP = Slawski, Franciszek (ed.). 1974-2001. Stownik prastowianski. T. 1-8. Wroclaw: Zaklad im. Ossolinskich.
SRGK = Gerd, S. A. (ed.). 1994-2005. Slovar' russkikh govorov Karelii i sopredel'nykh oblastej. 1994-2005. Sankt-Peterburg: Izdatel'stvo Sankt-Peterburgskogo universiteta.
SRNG = Filin, F. P., F. P. Sorokoletov, S. A. Myznikov (eds.). 1965-2019-. Slovar' russkikh narodnykh govorov. Vypuski 1-2. Moskva / Leningrad / Sankt-Peterburg: Nauka.
SSA = Erkki Itkonen, Ulla-Maija Kulonen (eds.). 1992-2000. Suomen sanojen alkuperä. Etymologinen sanakirja. 1-3. (Suoma-laisen Kirjallisuuden Seuran Toimituksia 556, Kotimaisten Kielten Tutkimuskeskuksen julkaisuja 62). Helsinki: Suomalaisen Kirjallisuuden Seura.
Steinitz, Wolfgang. 1960. Ostjakische Lehnwörter im Russischen. Zeitschrift für Slawistik. Bd. 5. H. 4: 483-493.
Stipa, Günter J. 1981. Vom Ostseefinnischen bis zum Samoje-dischen reichender Lehnwortschatz im "Russian Vocabulary" (1618-1619) des Richard James. Journal de la Société finno-ougrienne 77: 41-66.
Tesnière, Lucien. 1933. Les diphones tl, dl en slave: essai de géolinguistique. Revue des études slaves 13 (1-2): 51-100.
Varbot, Zhanna Zh. 1997. Recenzija na knigu: Borys W., Popowska-Taborska H. Stownik etymologiczny kaszub-szczyzny. T. 1. A-C. Warszawa, 1994. Etimologija 1994-1996: 189-193.
Vasil'jev, Valerij L. 2018 O drevnenovgorodskikh jazykovykh sledakh v regionakh Vostochno-Evropejskogo Severa i Sibiri. Voprosy jazykoznanija 3: 72-88.
Vasmer, Max. 1986-1987. Etimologicheskij slovar' russkogo jazyka.
V. 1-4. 2-е izd. Moskva: Progress. Zaliznjak, Andrej A. 1988. Drevnenovgorodskoe kojne. Balto-
slavjanskie issledovanija 1986: 60-78. Zaliznjak, Andrej A., Aleksej A. Gippius. 2018. Berestjanye gramoty iz raskopok 2017 g. v Velikom Novgorode i Staroj Russe. Voprosy jazykoznanija 4: 7-24.
