CC BY
100
тиворечиям и практически делает невозможными контакты между ними.
Кризис европейской культуры проявляется также и в том, что утрачена нравственность. Взглянув на ситуацию, сложившуюся в обществе 20-х гг. XX в., мы можем воскликнуть, подобно Цицерону: O témpora! O mores! (О времена! О нравы!). Нравственность (мораль) формирует систему ценностей, вырабатывает правила поведения людей в обществе, учит определенному отношению к себе подобным. Прежняя система ценностей (имеется в виду, вероятно, аристократическая) разрушена, новая пока не создана. Вследствие этого современный человек лишен жизненных ориентиров, путеводной звезды, полагается лишь на чувство, порыв, сиюминутное желание.
Ортега полагает, что «массовый человек» вообще не испытывает потребности в моральных ценностях: «Суть такова: Европа утратила нравственность. Прежнюю массовый человек отверг не ради новой, а ради того, чтобы согласно своему жизненному складу не придерживаться никакой. Что бы ни твердила молодежь о "новой морали", не верьте ни единому слову. Утверждаю, что на всем континенте ни у кого из знатоков нового ethos нет и подобия морали» [2]. Не так уж сложно провести параллели с современным обществом, ситуация схожая.
Таким образом, в новых условиях необходимо формирование современной системы нравственных ценностей, без этого преодоление существующего кризиса невозможно. Труд формирования этой системы должна взять на себя, конечно, элита, но здесь нужно будет учесть и интересы широких народных масс.
По Ортеге, главный персонаж эпохи - «массовый человек» - обладает большой жизненной силой. Следовательно, «заката Европы» не будет, просто происходит переход к новой реальности.
Примечания
1. Ортега-и-Гассет X. Восстание масс. М.: ACT: Ермак, 2005. C. 16.
2. Там же. C. 178.
УДК 392.6
С. Г. Пилецкий МЫСЛИ О ЛЮБВИ
Автор размышляет о любви к самому себе, о любви к ближнему, о любви к человечеству, о любви к Родине, о любви плотской, земной. Статья должна иметь безусловный интерес у неравнодушной, склонной к рефлексии, публики и может представляться как дополнительная возможность прикоснуться к вечному.
The author reflects on human love to oneself, on love to another human being, on love to mankind, to Motherland, on carnal, earthly love. We guess that the article will appeal to not indifferent public, inclined to reflection, and will give an additional possibility to touch to eternity.
Ключевые слова: нарциссизм, эгоцентризм, любовь к ближнему, любовь к человечеству, любовь к Родине, плотская, земная, любовь.
Keywords: narcissism, egocentrism, love to another human being, love to mankind, love to Motherland, the carnal, earthly, love.
Есть слова, которые от частого употребления как-то «измыливаются», изнашиваются, истаскиваются. Слова эти бесподобны, сиятельны, верховны, почти сакральны. К ним дозволительно прикасаться, но чистыми руками, дозволительно произносить, но непорочными устами. О наивысшем из таких повествует 20-я глава второй книги Моисеевой «Исход», ст. 7:
«Не произноси имени Господа, Бога твоего всуе, ибо Господь не оставляет без наказания того, кто произносит Его имя всуе».
Пусть со словом «любовь» не всё так строго и сурово, но и оно из той же серии. Ну скажите, что может заставить нас с лёгкостью не произносить: «я страсть как люблю селёдку под "шубой", «я страсть как люблю, когда мне словечки всякие нежные на ушко» и ещё с десяток тысяч всевозможных «люблю». Понимаешь рассудком, что лучше сказать «нравится», но искусительный язык так и норовит ввернуть «люблю».
Сложно определить смысл понятия «любовь». Вроде бы интуитивно понимают, что это такое, но как только начнут своё это априорное предпони-мание укладывать в слова, то, во-первых, получается куце и неубедительно, а, во-вторых, разночтений хоть пруд пруди. Всего лучше и красивей получилось у Платона. Согласно его учению, существуют три иерархически выстраиваемые ступени любви.
Низшая ступень - это любовь физическая, желание обладать красивым телом и породить в нём другое тело. И уже здесь наличествует неуём-
© Пилецкий C. Г., 2009
ная жажда бессмертия, ибо «путь в смертном зачатии - рождение - это и есть вечность и бессмертие». Оспаривать бессмысленно: мы действительно продолжаем жить в наших детях, внуках, правнуках и т. д., правда, последовательно убывая в них в арифметической прогрессии.
Второй является ступень влюблённой очарованности не телом, а душой. Она несёт в себе семена, которые прорастают не в пространстве земного праха и тлена, а в пространстве духа. Действительно, красота и сила тела - «товар» хоть и веский, броский, но недолговечный, скоропортящийся, чего не скажешь о красоте и силе человеческого духа.
На вершине этой «лестницы» открывается ослепительное сияние идеи Прекрасного как Абсолюта. Любовь платоническая - это тоска, ностальгия нашей бессмертной души по Абсолюту. Если перефразировать терминологию античного язычества в монотеистическую лексику, то это очень похоже на любовь к Всевышнему.
Особняком в этом ряду стоит любовь к самому себе. Ещё в древности заметили эту человеческую странность. Заметили, но не одобрили, хотя исключительная терпимость в делах амурных была в те времена мировоззренческим нормативным основоположением. У Овидия в «Метаморфозах» на этот счёт представлен миф о Нарциссе. Никого не любил он, кроме одного себя, лишь себя считал достойным любви.
Однажды весной во время охоты нагнулся Нарцисс к ручью и отразился в ручье во всей своей красе. Всё забыл Нарцисс. Не уходит от ручья, не отрываясь, любуется самим собой. И вдруг страшная мысль пришла ему в голову, и тихо шепчет он:
- О, горе! Я боюсь, не полюбил ли я самого себя?! Ведь ты - это я! Я люблю самого себя.
Покидают силы Нарцисса, бледнеет он и чувствует уже приближение смерти, но всё-таки не может оторваться от своего отражения. Умер Нарцисс. На том месте, где склонилась голова Нарцисса, вырос белый душистый цветок - цветок смерти.
О том, что нарциссизм своими корнями уходит в гомосексуальные пристрастия и предпочтения и предстаёт как гомосексуальный снобизм и солипсизм, распространяться не будем. Помянули же мы этот миф в связи с тем, что в наши времена находятся деятели, которые не только реанимируют сию духовную практику, но и стараются перевести её из реестра деяний порочных в ранг дела вполне богоугодного.
Они пытаются внушить нам, что прежде чем задаться целью возлюбить кого-то, надо непременно удосужиться сначала возлюбить самого себя. Считаю необходимым заметить следующее. Нар-циссо-эгоцентристскую рекомендацию надо полагать деянием сверхизбыточным. Нужно не влюб-
ляться в себя ненаглядного, а уметь быть, по возможности, к себе честным и объективным. Нужно уважать себя за поступки достойные и негодовать за поступки постыдные. А ещё лучше последние не совершать. Одна оговорка: в таком «тонком», деликатном деле на половом равноправии не настаиваю. То, что прощается представительницам прекрасной половины человечества, не прощается играющим в мужские игры и по мужским правилам.
От искренней саморадости и самовлюблённости не пора ли перейти к любви к человеку другому, человеку вообще, к ближнему, так сказать. И тут не всё образцово и гладко. Следует порушить устоявшийся в сознании большинства людей «двойной стереотип» в отношении заповеди возлюбить ближнего своего как себя самого. Угроза ошибки кроется как в источнике, так и в содержательной направленности сего императива.
Заповедь эта не христианская по происхождению, её хрестоматийный источник не Новый Завет, книга Моисеева «Левит» Ветхого Завета. Небезынтересно узнать, с кем же таки нужно евреям столь добродушно вести себя. Смотрим гл. 19, ст. 18: «Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя. Я Господь».
Внятно и вразумительно. Еврею вменяется в долг поступать так в отношении еврея же; «ближний» -это сын или дочь народа израилева и никто другой, да и то, если они чтят и исполняют Завет Божий. Как с другим ближним надлежит поступать еврею - это, как говорится, совсем другая история, с любовью не связанная никак.
Следует отметить, что и христианская церковь за почти двухтысячелетнюю свою историю не очень заботилась демонстрировать её соблюдение: сколько костров позапалено, сколько голов порублено, дыб и виселиц понастроено, сколько невинных душ позагублено в религиозных войнах - одному Господу Богу известно.
Что касается любви к ближнему, предлагаю вслушаться в размышления Достоевского. Первое выражено словами Версилова в романе «Подросток»: «Друг мой, любить людей, так как они есть, невозможно. И однако же должно. И потому делай им добро, скрепя свои чувства, зажимая нос и закрывая глаза (последнее необходимо)» [1].
Второе - из «Братьев Карамазовых», в предсмертном завещании старца Зосимы, тоже в адрес поборников «абстрактного гуманизма».
«Это точь-в-точь как рассказывал мне, давно уже, впрочем, один доктор, - заметил старец. -...Чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. В мечтах я нередко говорил, доходил до страстных помыслов о служении человечеству, и, может быть, пошёл бы на
крест за людей..., а между тем я двух дней не в состоянии ни с кем прожить в одной комнате, о чём знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уже его личность давит моё самолюбие и стесняет мою свободу» [2].
В отношении любви к Родине хотелось бы заметить лишь следующее. Мы дожили до того, что публично рекомендоваться патриотом своей Отчизны стало чуть ли не «моветоном». Среди элиты 90-х гг. и в среде определённой части приниженной и обкраденной интеллигенции в ходу, моде и цене космополитические идеи. Надо сказать, они добились определённых результатов. «Своя рубашка ближе к телу» и «моя хата с краю» - это понятно каждому либералу. «Я, мне, моё» - это центр Вселенной. Далее идёт круг ближайших родственников. Далее - круг близких друзей. Далее -круг профессионального общения и т. д. Данная очерёдность может варьироваться, но общенациональные интересы, по логике, могут быть месте этак на 12-м. Наши космополиты усовершенствовали римское «omne solum liberum patria» («всякая свобода - отечество свободного человека») в более удобное «где сыто и тепло - там и отечество». И если и верно, что патриотизм - последнее прибежище негодяя, то космополитизм - первое.
А теперь о сердечно-радужном, поэтами воспеваемой, шаманами шамануемой, скептиками изде-ваемой - многострадальной плотской, земной, любви. Трудятся над этим вопросом не только экстрасенсы и лирики, но и скромные ботаники с их пестиками и тычинками, и «зрячие в корень» биологи-эволюционисты с их экстраполяцией к фривольной жизни львов, шимпанзе, гамадрил, - не сказать, резус-макак. Указывают на генетическое родство половых ролей и поведенческих образцов. «Масла в огонь» подливают нейрофизиологи с их интерпретацией сего чувства как имеющей свою периодическую генную представленность, гормональной реакцией организма на стимул-содержа-щую ситуацию. Намекают на наше обонятельное звериное прошлое. Служба лабораторного работного люда кипит. Но сердце отчего-то мается.
Сердце же человеческое бальзамом обливается и радуется красивой красотой. Эстетика в нас, вероятно, и в самом деле генетически предзадана. Но и социальные факторы напрягают. Это иллюстрируется тем, что на разных концах света её идеалы настолько различны, что уму непостижимо. И при всём этом есть общий генный «камертон», что позволяет, вне зависимости от пола и расы, отличать прямую от кривой, уродца от красавца, норму от патологии, «мазню» от пейзажа.
Существует мнение, что, по Достоевскому, красота спасёт мир. Кто и где это взял, откуда вычерпал?! У Фёдора Михайловича есть на сей счёт совершенно иные суждения.
Вот, например: «.Влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за неё собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдёт и украдёт. Пушкин ножки в стихах воспевал; другие не воспевают, а смотреть на ножку не могут без судорог. Но ведь не одни только ножки. Тут, брат, презрение не помогает, хотя бы он и презирал Грушеньку. И презирает, да оторваться не может» [3]. Это - Миша Раки-тин так о Дмитрии Фёдоровиче. Хоть несколько заносчиво, но верно. У правоведов есть формула, воспринимаемая ими как многотысячекратно доказанная теорема: поскобли любое уголовное дело, и оттуда проглянет женщина.
А вот Дмитрий Фёдорович открывается Алексею.
«.Красота! .Иной, высший даже сердцем, человек и с умом высоким, начинает с идеала мадонны, а кончает идеалом содомским. Ещё страшнее, что с идеалом содомским в душе, не отрицает и идеала мадонны, и горит от него сердце его и горит, как в юные беспорочные годы. .Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. .Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы - сердца людей» [4].
Я точно знаю, что доверять плакатам, призывающим голосовать сердцем, не стоит. Вот и Достоевский подтверждает: «Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой».
С Фёдором Михайловичем в этом вопросе смыкается, солидарен другой классик и «светоч» русской прозы - Лев Толстой. Интересные мысли он влагает в уста главного героя «Крейцеровой сонаты»: «Удивительное дело, какая полная бывает иллюзия того, что красота есть добро. Красивая женщина говорит глупости, ты слушаешь и не видишь глупости, а видишь умное. Она говорит, делает гадости, а ты видишь что-то милое. Когда же она не говорит ни глупостей, ни гадостей, а красива, то сейчас уверяешься, что она чудо как умна и нравственна» [5]. Подмечено точно с одной оговоркой: если смотрит и слушает мужчина. У женщин же друг к дружке, известно, выработалась совсем иная система отношений.
У Толстого есть роман о земной любви - «Анна Каренина». Скажу честно: ни сам роман «Анна Каренина», ни сама Анна Каренина мне не нравятся, каких-то трепетных, чувств к ним не питаю. Любовь её страстная, беспутная несимпатична, и даже смерть её страшная несимпатична. Рискну источить из себя крайне непопулярное соображение: Анну Каренину мне даже и не жалко, а 18-летнего мальчика, с криком «Ура!» в атаку шедшего, на взлёте вражьей пулей сражённого и умирающими губами «мама» шепчущего - почему-то очень жаль.
У Толстого есть напутственные слова и по поводу искренности порока: «У кутил, у этих мужских "магдалин", есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как у "магдалин" женщин, основанное на той же надежде прощения. Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился» [6]. Что касается весельчаков-собутыльников, Лев Николаевич не совсем прав: пьяный кутёж и тяжкое похмелье - это не грех, а человеческое свинство средней паршивости. В отношении же женщин-магдалин я разделяю иронию Льва Николаевича: простится-де, потому что много возлюбила. Вопрос деликатный - о какой такой любви, собственно, речь?
Подобный же вопрос всплыл в монастыре на приёме у старца Зосимы в попытке примирить Фёдора Павловича Карамазова с его сыном Дмитрием. Во время той самой недостойной комедии, которую так воодушевлённо разыграл «кривляка» Фёдор Павлович, он вдруг совсем не театрально взъярился на Миусова, позволившего себе выпад в адрес Грушеньки. Вслед за истерическим воплем «На дуэль!» и парой нелицеприятных фраз в сторону всего рода Миусовых последовало:
- «...Что стыдно? Эта "тварь", эта "скверного поведения женщина", может быть, святее вас самих, господа спасающиеся иеромонахи! Она, может быть, в юности пала, заеденная средой, но она "возлюбила много", а возлюбившую много и Христос простил ...
- Христос не за такую любовь простил. -вырвалось в нетерпении у кроткого отца Иосифа.
- Нет, за такую, за эту самую, монахи, за эту! Вы здесь на капусте спасаетесь и думаете что праведники! Пескариков кушаете, в день по пескари-ку, и думаете пескариками бога купить» [7].
А и в самом деле, за какую такую «многую» любовь Христос простил Марию Магдалину? Кроме дешёвой блудницы она к тому времени ещё не была никем. А что, разве у «ночных бабочек» бывает какая-то иная «многая» любовь? Если так, то они действительно любят много - не догонишь.
У Коэльо есть роман «Одиннадцать минут». Он о тех самых «ночных бабочках». В нём мастерски, походя, развенчивается ряд стереотипов. В частности, тот, что в эту тяжкую работу поступают от безысходности и что из этого «болота» уж и не выбраться. Тут уместно утверждение О'Генри: важно не какие дороги мы выбираем, а то, что сидит внутри нас и заставляет избирать эту дорогу. И название не случайно - «Одиннадцать минут». Это те самые минуты, в течение которых среднестатистически происходит соитие с клиентом.
У Анатоля Франса в романе «Остров пингвинов» усилиями одного из своих персонажей рационально-логически тяжесть греха женского блуда сопрягается с вопросом оплаты труда, различая,
говоря языком Толстого, «магдалин» по таксе от «магдалин» в охотку. «Преподобный отец Дуаяр, тонкий знаток богословской этики. был совершенно прав, утверждая, согласно учению святых отцов, что если женщина совершает тяжкий грех, отдаваясь за деньги, то ещё более тяжкий грех она совершает, отдаваясь даром, ибо в первом случае она поступает так ради средств к существованию и заслуживает порою если не оправдания, то прощения. Но женщина, отдающаяся даром, грешит, наслаждаясь, ликует в падении своём. От гордыни и сладострастия, коими она усугубляет свой грех, ещё увеличивается его гибельная тяжесть» [8]. Хлёстко, ничего не скажешь. Насчёт того, что, отдаваясь по таксе, «магдалина» не испытывает ничего, кроме смирения, пожалуй, промолчим. И уж слишком раздражаться не будем на преподобного отца, памятуя, что роман сатирический и написан сотню лет назад. Да мне и самому ближе позиция Коэльо.
Самое время дать выход напрашивающемуся посылу: если речь идёт о любви физической, приземлённой, то заниматься любовью и иметь это чувство - не одно и то же. Как бы не было тут обратно пропорциональной зависимости. Попробуйте представить: а как сложилась бы судьба Ромео и Джульетты, если бы семейства Монтекки и Капулетти каким-то образом смогли помириться? Насколько долго длилась бы их радость? Быт, возмужавший и погрузневший Ромео, многодетная Джульетта, сторонние соблазны. Обаяние испаряется, рыхлый осадок остаётся. Призадумаешься тут.
Не хочу сказать, что настоящая любовь предопределяет трагичность. Я хочу лишь сказать, что, во-первых, козни и преграды действительно «раздувают», усиливают зародившееся чувство; во-вторых, ожидание обладания в 9 случаях из 10 гораздо очаровательней и лучше самого обладания, многократного, уж по крайней мере, и, в-третьих, что любовь провоцирует трагичность. Я убеждён, что любимым может быть назван человек, ради которого, не задумываясь, пойдёшь на смерть. Ценность его жизни воспринимается безусловно выше собственной. И как бы ни старались изящно пропагандировать лирики, это крайне редко встречающееся чувство. А доля выпасть ему быть обоюдным - ещё реже.
Некоторым посчастливливается не пройти мимо своей чаянной второй «половинки». И тогда их самая совместная жизнь становится признанием в любви. Но и в этом празднике кроется мука. И это даже не горечь ревностных страданий потерять любимого, это ни с чем не сравнимый мучительный страх просто его потерять, это изматывающие хлопоты и переживания за его жизнь и здоровье. У Анны Снежиной есть строки, звучащие как заклинание:
«С любимыми не расставайтесь. // С любимыми не расставайтесь. // С любимыми не расставайтесь. // Всей кровью прорастайте в них. // И каждый раз на век прощайтесь, // И каждый раз на век прощайтесь, // И каждый раз на век прощайтесь, // Когда уходите на миг».
Но повторюсь: такое случается крайне редко. Несравненно чаще это гражданское сожительство (со штампом в паспорте или без оного), психологическая «притирка», стычки с переменным успехом, привыкание в унисон с «стерпится-слюбится», порой не без страсти в начале, но с предсказуемым финалом - разводом. Количество разводов на душу населения в немалой степени зависит от политико-экономических и идеологических факторов. Всё вполне по-людски: так жили, так живём и так жить будем. И будем тешить себя мыслью, что если у вас растут рога, то от избытка кальция в организме. В резонанс с непривычно обнажающим стихосложением:
«Постучалась в дом боль нежданная - // Вот она любовь окаянная. // Коротаем мы ночи длинные // Нелюбимые с нелюбимыми».
Но гораздо хуже любовь неразделённая. Вот она и превращается из свет несущей в разлучницу и горе-злодейку. И здесь мука, но душу рвущая, витальные силы иссушающая. О подобном поётся в другой красивой песне:
«.Отпусти свой крик к полюсам Земли. Лети. // От Москвы до Нью-Йорка сквозь открытые окна // Без адреса летит над миром - смотри -// Это крик одиночества любви».
В связи с этой «горько-солёной» вариацией любви вспоминается пронзительная повесть А. И. Куприна «Гранатовый браслет». Без щемящей тоски невозможно читать страницы о сильной любви, о тихой смерти и скромной просьбе к возлюбленной послушать как реквием 2-ю сонату Бетховена. И она послушала, но когда читаешь, такое ощущение, что слушаешь ты.
Достаточно, наверное. Хотя есть ещё кое-что из «закромов душевных». Это последние строки романа В. Гюго «Собор Парижской богоматери» о таинственном исчезновении Квазимодо. «.Среди отвратительных человеческих остовов нашли два скелета, из которых один, казалось, сжимал другой в своих объятиях. Один скелет был женский, сохранивший на себе ещё кое-какие обрывки некогда белой одежды и ожерелье вокруг шеи из зёрен лавра с небольшой шёлковой ладанкой. Другой скелет, крепко обнимавший первый, был скелет мужчины. Заметили, что спинной хребет его был искривлён, голова глубоко сидела между лопаток и одна нога была короче другой. Но его шейные позвонки оказались целыми, из чего явствовало, что он не был повешен. Следовательно, человек этот пришёл сюда сам и здесь умер. Когда его захотели отделить от того скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом» [9].
Именно это и называется любовью. Вот вам и монстр, вот вам и уродец, а любой «тонкой», поэтической натуре сто очков вперёд даст. Любил тайно, самоотверженно, а когда любимой не стало, не смог жить и умер, как верный пёс. Грустно. Почти так же грустно, как осознавать, что мы видим свет давно потухших звёзд.
Есть «клише», что любовь всегда права. Намёк, что любовь верховна, своей стихией заоблачна, и с этой выси способна всё укрыть и всё покрыть. И то, и другое не верно. Испокон веку выше её ценили долг, честь и совесть. Ясно же, что пресловутый конфликт «отцов и детей» живёт и согревается ничем иным, как обострённо разным толкованием чести и достоинства. Не какими-нибудь идеологическими, эмоционально-психологическими, бытовыми приоритетами, симпатиями и антипатиями - всё это почти вздор - а именно крайне болезненным несовпадением понимания, что есть стыд и совесть, честь и бесчестие. Неверно и то, что она своими крылами покрывала коварство, подлость и бесчестие. Сколько за долгую историю человечества жутких преступлений, всякой мерзости совершено, и всё под знаменем и во имя любви! Похоже, что дорога в ад вымощена и любовными намерениями. Да и делами тоже.
Хочу присовокупить ещё одну мысль. Это опять «Братья Карамазовы»; Дмитрий поучает Алексея. «Боже тебя сохрани, милого мальчика, когда-нибудь у любимой женщины за вину свою прощения просить! У любимой особенно, особенно, как бы ни был ты пред ней виноват! Потому женщина - это, брат, чёрт знает, что такое, уж в них-то я по крайней мере знаю толк! .Ни за что не простит прямо и просто, а унизит тебя до тряпки, вычитает, чего даже и не было, всё возьмёт, ничего не забудет, своего прибавит, и тогда уж только простит. .Мужчина должен быть великодушен, и мужчину это не замарает. .Ну, а прощения всё-таки не проси, никогда и ни за что» [10].
Закончим статью непопулярным заявлением. При всём уважении к многогранному таланту Высоцкого я всё же не променяю картезианское «Cogito ergo sum» на его ажурно-амурную писательскую «вязь»:
«Я поля влюблённым постелю, // Пусть поют во сне и наяву. // Я дышу, а значит, я люблю, // Я люблю, а значит, я живу».
Что касается родительской любви и ей ответной, и любви к Богу, то я умолчу. Это свято.
Примечания
1. Достоевский Ф. М. Подросток. М.: Сов. Россия, 1979. С. 176.
2. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М.: Изд-во «Правда», 1991. Т. 1. С. 91-92.
3. Там же. С. 119.
4. Там же. С. 153.
Полякова И. П., Батракова Т. С, Копытина М. Ю. Влияние одиночества.
5. Толстой Л. Н. Повести и рассказы. М.: Худож. лит., 1993. С. 104.
6. Толстой Л. Н. Война и мир. Харьков, 1998. С. 608.
7. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М.: Изд-во «Правда», 1991. Т. 1. С. 112-113.
8. Франс А. Собр. соч. М.: Худож. лит., 1984. С. 196.
9. Гюго В. Собор Парижской богоматери. Хабаровск: Хабаров. книж. изд-во, 1988. С. 467.
10. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. М.: Изд-во «Правда», 1991. Т. 2. С. 314.
УДК 152.32:11
И. П. Полякова, Т. С. Батракова, М. Ю. Копытина
ВЛИЯНИЕ ОДИНОЧЕСТВА НА ВНУТРЕННИЙ МИР ЛИЧНОСТИ И ЕЁ ПОВСЕДНЕВНУЮ ЖИЗНЬ
В статье рассмотрен феномен одиночества и его влияния на внутренний мир личности и её повседневную жизнь с позиций социальной философии, дифференцированы и описаны основные объективные и субъективные аспекты одиночества, его позитивные и негативные стороны, а также отдельные аспекты внутреннего мира личности, связанные с переживанием чувства одиночества в повседневной жизни.
In the article the phenomenon of loneliness and its influence on the inner world and daily life of the person are considered in the realm of social philosophy. The authors reveal objective and subjective aspects of loneliness, its positive and negative qualities, and also separate aspects of internal world of the person connected with experiencing the feeling of loneliness in daily life.
Ключевые слова: одиночество, внутренний мир личности, повседневная жизнь, личность, индивид, изоляция, уединение, повседневное самосознание.
Keywords: loneliness, inner world of the person, daily life, person, individual, isolation, solitude, daily self-consciousness.
Личность чувствует себя одновременно и подкидышем природы, брошенным, подобно нежеланному ребенку, на произвол судьбы, и изгоем посреди шумного человеческого мира.
М. Бубер
Сложные и противоречивые коллизии XX в. выдвинули на первый план целый спектр социальных и экзистенциальных проблем, к числу которых, несомненно, принадлежит проблема одиночества. Человек XXI в. чувствует себя все более изолированным от себе подобных, заброшенным в чуждый ему, быстро изменяющийся мир. В сфере глобальных политических и экономических взаи-
© Полякова И. П., Батракова Т. С., Копытина М. Ю., 2009
моотношений личность и ее внутренний мир теряют свое первостепенное значение по сравнению с общественными интересами. В связи с этим особо актуальным становится рассмотрение феномена одиночества и его влияния на внутренний мир личности и её повседневную жизнь с позиций социальной философии.
Человек как существо социальное немыслим без взаимодействия с окружающим его миром и людьми. Это двусторонний процесс, в котором общество отчасти воздействует на внутренний мир личности и его повседневную жизнь, а общество развивается благодаря ряду функций, осуществляемых его членами. Это взаимовлияние может быть как положительным, так и отрицательным. Быстрые темпы глобализации, с одной стороны, ведут к объединению людей, стиранию границ между государствами, но с другой - отдельный индивид в этом глобальном мире остается наедине со своими проблемами, а следовательно, становится все более одиноким.
Проблема одиночества существовала всегда, но в условиях современного постиндустриального общества она стала одной из наиболее актуальных проблем.
Поиск путей решения данной проблемы, да и отношение к ней в целом менялись на протяжении истории. С древнейших времен проблема одиночества волновала выдающихся мыслителей человечества и играла значительную роль в развитии философской мысли. Представители разных отраслей научного знания и искусства пытались дать определение этому феномену, разобраться в его особенностях, найти пути его преодоления либо обосновать его необходимость.
Одиночество в западной философии стало приобретать статус значимой философской категории только на рубеже ХУШ-Х1Х вв. В философии романтизма на первый план вышло противопоставление индивидуального бытия коллективному, а следовательно, произошла актуализация отрыва индивидуума от социума и возвышение человека над обществом. Противопоставление «человек-толпа» приобрело особую остроту именно в эту эпоху. До этого феномен одиночества не имел столь значительного осмысления в философии, хотя упоминание о проблемах одиночества встречается в трудах Платона, Аристотеля, Боэция, М. Монте-ня, Б. Паскаля и др. Философы XIX - начала ХХ вв. И. Г. Фихте, Г. В. Ф. Гегель, Л. Фейербах, К. Маркс, Ф. Энгельс, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше представили одиночество как самостоятельную категорию, требующую философского осмысления.
В ХХ в. одиночество стало одним из значительных объектов исследования философии (Э. Гуссерль, С. Кьеркегор, М. Хайдеггер, К. Ясперс, М. Бубер, Н. Аббаньяно, Ж.-П. Сартр, А. Камю, Э. Левинас и др.), психологии (З. Фрейд, Э. Фромм,
