CC BY
77
Центр изучения творчества Ф.М. Достоевского
Вестн. Ом. ун-та. 2011. № 1. С. 204-208.
УДК 82-43 + 17.026.4 Э.И. Коптева
Омский государственный педагогический университет
МЫСЛИ О ЕКАТЕРИНЕ II И ПРОСВЕЩЕНИИ (из «Записных тетрадей» Ф.М. Достоевского второй половины 1870-х гг.)
В статье рассматривается вопрос о соотношении «вольности частной» и гражданского долга в русской литературной традиции конца XVIII в. и его рецепция в публицистике Ф.М. Достоевского 1870-х гг. Прослеживается взаимосвязь в идеях русских просветителей о нравственном долге образованного человека.
Ключевые слова: русская проза, традиции эпохи Просвещения, «невымышленная» проза, идея нравственного долга, противопоставление рационализма и сердечности, свобода личности.
В конце XVIII в. А.Н. Радищев в «Письме к другу, жительствующему в Тобольске по долгу звания своего» (1782) выражает, может быть, наиболее важный для всей русской культуры вопрос о соотношении «вольности частной» и гражданского долга: «Да не уничижуся в мысли твоей, любезный друг, превознося хвалами столь властного самодержца, который истребил последние признаки дикой вольности своего отечества. Он мертв, а мертвому льстити не можно! И я скажу, что мог бы Петр славнее быть, вознося сам и вознося отечество свое, утверждая вольность частную» [1]. Учитывая, что произведение Радищева написано в связи с установкой в Петербурге памятника Петру I - знаменитого Медного всадника, мы видим вполне закономерную параллель: то, что сказано о Петре Великом, можно адресовать Екатерине.
Эта параллель, поддерживаемая самой императрицей, заявляет о себе в русской торжественной оде столь часто, что спустя почти столетие имя Екатерины как продолжательницы дела Петрова появляется в полемике славянофилов и западников, в осмыслениях Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого1. «Совершенно очевидно, что <...> слава, о которой мечтает Екатерина II, не имеет ничего общего со славой, приличной женскому полу, она несет в себе безусловный оттенок маскулинности», - отмечает Е.Е. Приказчикова [2].
Достоевский в своих записках сопоставляет Екатерину то с Петром, то с Александром: «14-ое декабря было диким делом, западническою проделкою, зачем мы не лорды? Русский царь играл тоже в эту игру (с Екатерины начиная). Но Екатерина была гениальна, а Александр - нет. Освободили ли бы декабристы народ? Без сомнения нет. Они исчезли бы, не продержавшись и двух-трех дней. Михаилу, Константину стоило показаться в Москве, где угодно, и всё бы повалило за ними. Удивительно, как этого не постигли декабристы» [3]. Безусловно, здесь писатель имеет в виду те либеральные идеи, с которыми
© Э.И. Коптева, 2011
связано начало правления императрицы: составление проекта нового Уложения, рождение русской частной публицистики, переписка Екатерины с французскими философами - всё, что способствует рождению в Европе мифа о мудрой правительнице и ее просвещенном правлении.
Указывая на государственный ум Екатерины и ее умение выстраивать отношения со своими подданными, писатель довольно неожиданно отзывается о Петре: «Петр нового ничего не сказал в русской политике. Напротив, после Петра был дурной перерыв русской политики. Затем Екатерина, а затем хоть бы к окраинам России» [4]. Думаем, что это мнение отразило известный выпад Руссо в его трактате «Общественный договор», обвинившего Петра в подражательности русских реформ.
Воспоминания о Екатерине, всплывающие при работе над «Дневником писателя», связаны с наиболее ключевыми проблемами, интересующими Достоевского: влияние западной культуры на русскую, отрицание собственной традиции, отношение власти к народу, проблема личностного сознания. «Почему все русские,
культурясь в Европе, даже министры, даже с императрицы <начиная> всегда примыкали к тому слою европейцев, который был либерален (к левой стороне) и сам отрицал свою же культуру? Не сказалась ли в этом русская душа, которой европейская культура была всегда, с самого Петра, ненавистна и сказывалась бессознательно даже чуждою русской душе? Мало того, те, которые были наиболее русские чуть<ем>. Вот почему мы и примкнули к революционерам, желавшим свое же разрушить. Об России же заключили по ошибке, тогда как в России мы естественно должны бы были стать, напротив, консерваторами, ибо порядок русский был иной и обратно противуположный, но мы сочли одинаково варварским» [5]. Интересно, насколько
близок Достоевский в этой оценке особенностей русского мира замечаниям самой Екатерины: «Никогда не было народа, который бы более управлялся нравами и обычаями, чем наш» [6]. Так императрица оспаривает взгляд аббата Шаппа д’Отроша, написавшего книгу «Путешествие в Сибирь.» (1768).
Русское сознание, живущее в системе бинарных оппозиций [7], к европейской
культуре находится в отношении притяжения-отталкивания. С одной стороны, велика тяга ко всему европейскому, выразившаяся в подражании, ученичестве разных степеней, а с другой - отталкивание вплоть до отказа от всего «пришлого» (карамзинисты - шишковисты).
С чем связана чуждость русской душе всего европейского? Для Достоевского это главный вопрос в его представлениях о России и Западе. Однако консерватизм, тяга к поиску своей особливости далеко не постоянные черты русской культуры. «Для России - в разные исторические эпохи - не характерен консерватизм и, напротив, характерны реакционные и прогрессивные тенденции» [8]. Так, одно из «устойчивых противостояний, строящих русскую культуру», по мнению Б. А. Успенского, - оппозиция «старина - новизна». Ученый считает, что именно этот конфликт определяет отношение отечественной традиции к проблемам «Россия -Запад», «христианство - язычество», «знание - невежество», «социальный верх -социальный низ» и т. д.
Восприятие европейской культуры также во многом мифологизировано как в XVIII столетии, так и в XIX [9]. Отголоски подобного отношения мы находим и в произведениях Достоевского. Европейское соотносится со свободой выбора личного поведения, русское - с гнетом и порабощением. Близкий взгляд отражен и в письмах П.Я. Чаадаева2.
Насколько этот миф деструктивно воздействует на русского человека пишет В. К. Кантор в своей книге «Русский европеец»: «Но социальный парадокс как раз в том и заключается, что чем строже власть, тем меньше охоты к работе, тем больше земля напоминает необработанный дикий угол Вселенной, где Хаос никак не может быть преодолен Космосом. Если все усилия берет на себя власть, то обычный подданный старается скрыться между стихий, стать неприметным, не вылезать с инициативой, а потому и окружающее его пространство более напоминает не цивилизованный обжитой угол земли, а место, где нога человека не ступала или где человек прячется, боясь обнаружить свои способности и финансовые возможности» [10]. После раскола культуры гармония общего и личного, «мы» и «я» всё дальше отступала. Апогей
этого давления общего на личность проявился, с одной стороны, в феодальном абсолютизме, а с другой - в литературе классицизма.
Достоевский считает, что лишь Отечественная война 1812 г., собравшая нацию в одно целое, заставила задуматься о роли народа в нашей истории и культуре: «До 12-го года соединение с народом шло бессознательно: никто не дорожил им и никто не хлопотал о нем. Напротив, всё европейское и тогда выше ставили, хотя от многих русских привычек и вкусов никак не могли отказаться и даже до стыда ими не дошли (см. мемуары Екатерины, баня). Но стыдиться этих вкусов начали действительно с 12-го года. Но в то время начинается забота и тоска о соединении с народом (славянофилы и западники)» [11]. Однако писатель по какой-то причине забывает здесь о попытке Радищева призвать русское дворянство к повинной перед крепостным мучеником. В «Путешествии из Петербурга в Москву» множество описаний безнаказанного варварства помещиков, хотя автор не всегда возвышает русский народ (см., например, описание бани и лакеев).
Достоевский возвращается к идеям христианского Просвещения3, столь близких Радищеву, Новикову и его собратьям по перу: «Бывали и мало окультуренные люди, никогда не считавшие народ за собаку и каналью. Они не потеряли своего христианства и смотрели на народ как на младшего брата, а не как на собаку. Но наши культурные люди вряд ли про это знают, а если и знают, то факты эти презирают и в соображение не берут и не возьмут ни за что, потому что эти, не потерявшие своего христианства мало окультуренные люди прямо бы противоречили основному их тезису о малой вос-питательности народных начал» [12]. По мысли писателя, образованные люди несут определенный нравственный долг перед униженным крепостничеством народом. Эта идея, как известно, во второй половине XIX в. объединяла известных русских поэтов, писателей, художников, вообще многих образованных людей из числа дворян и разночинцев. Конечно, идея не была новой для русской культуры. Почти столетие перед тем Новиков в своем журнале «Утренний свет» пишет: «Я думаю, что лучшим предметом настоящих
трудов наших избрать не можем, как сердца и души возлюбленных наших еди-ноземцев. Сии наши единоземцы суть разумные существа, из тела, души и духа состоящие. Мы оставим парикмахерам, портным и изобретательницам новых мод украшать их наружность; оставим искусным врачам иметь попечение о пользовании их телесных болезней; но души и дух их да будут единственным предметом нашим [. ] И для того издаваемые нами листы должны наполнять истинами, в природе человеческой основание свое имеющими; истинами, от естества проистекающими и тем же самым естеством объясняемые» [13].
Примечательно, что, осмысляя Просвещение в «Зимних заметках о летних впечатлениях», Достоевский выделяет христианскую заботу русских авторов о неграмотном и невежественном человеке, высказанную этим же человеком: «Почему именно не Софье, представительнице благородного и гуманно-европейского развития в комедии, вложил Фонвизин одну из замечательнейших фраз в своем «Бригадире», а дуре бригадирше, которую уж он до того подделывал дурой, да еще не простой, а ретроградной дурой, что все нитки наружу вышли и все глупости, которые она говорит, точно не она говорит, а кто-то другой, спрятавшийся сзади? А когда надо было правду сказать, ее все-таки сказала не Софья, а бригадирша <. >»
[14]. Писатель, цитируя отрывок из действия четвертого второго явления комедии, имеет в виду, как Бригадирша рассказывает о побоях жены Гвоздилова:
«С о ф ь я. Пожалуйте, сударыня, перестаньте рассказывать о том, что возмущает человечество.
Б р и г а д и р ш а. Вот, матушка, ты и слушать об этом не хочешь, каково ж было терпеть капитанше?» [выделено
Достоевским. - Э.К.].
Напомним, что в этом эпизоде немногим ранее Бригадирша, плача, рассказывает о своем дурном житье с мужем: «Того и смотрю, что резнет меня, чем ни попало». У Фонвизина эта сцена изобличает порочные нравы семейства Бригадира, так что добродетельная Софья, по словам Достоевского, «сбрендила» «со своей оранжерейной чувствительностью». Вспоминается финал комедии «Недоросль», где Митрофанушка порицается Стародумом
за дурное обращение с матерью, а Софья бросается на помощь Простаковой, упавшей в обморок. Оба текста Д. И. Фонвизина разделяет более десяти лет.
Достоевский прозорливо замечает, что рационализм просветителей, попечительство о благоустроенности общества вовсе не означают воспитания сочувствия и сострадания в человеке. Об этом будут радеть русские сентименталисты и Новиков. Идея противостояния интеллекта и сердечности, как известно, одна из ведущих в творчестве писателя - опирается на весь предшествующий опыт отечественной литературы. В этом ряду сближается творчество таких разных авторов, как, например, А.Н. Радищев, Н.В. Гоголь, М.Ю. Лермонтов. Здесь и Чичиков с его анекдотом: «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит». И Максим Максимыч с его финальной фразой, завершающей лермонтовский роман. «Да, жаль беднягу!» - говорит он о Вуличе, в то время как Печорин ни разу даже не подумает о сочувствии другому.
Демонстрация гуманности и истинное человеколюбие далеко не синонимичны. Екатерина это понимает, разворачивая полемику «Всякой всячины» с новиковс-кими журналами. Понимает, когда составляет «Наказ», что добродетельная правительница и крепостное рабство не совместны, потому и выбирает у Монтескье основные черты всех форм правления, в их синтезе приложив к российской действительности [15].
Кантор, размышляя о развитии личностного начала в России, отмечает, что в нашей культурной традиции формируются два типа личности: «личность европейского типа, желавшая жить в правовом пространстве и иметь свободу от и свободу для <.> и характерная для России XIX века «личность вопреки». Эта последняя обладала невероятным инициирующим воздействием» [16]. Достоевский словно призывает соотечественников вспомнить, как мысль русского Просвещения часто вопреки официальному представляет само отношение к униженному человеку не по табели о рангах, а по человеческому чувству сострадания и милосердия.
Примечательно, что форма путевых заметок, записок, «Дневника писателя» Достоевского продолжает не только опыты Гоголя в «Выбранных местах.», но и
русскую традицию так называемой «невымышленной» документальной прозы [17] последних десятилетий XVIII в., представленную в «Письмах из Франции» Д. И. Фонвизина, «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзина, публицистике (особенно поздней) Н.И. Новикова. Фактография, новые принципы организации текста, соотношение «pro et contra», стремление осмыслить «связи жизни, не опосредованные фабульным вымыслом художника» (Л.Я. Гинзбург), злободнев-
ность и сохранение воспитательной роли литературного слова - все эти качества сближают Достоевского-писателя с предшествующими исканиями русских просветителей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Приведем, например, высказывания И.В. Киреевского из статьи «Девятнадцатый век»: «Какая-то китайская стена стоит между Росси-ею и Европою и только сквозь некоторые отверстия пропускает к нам воздух просвещенного Запада; стена, в которой великий Петр ударом сильной руки пробил широкие двери; стена, которую Екатерина долго старалась разрушить, которая ежедневно разрушается более и более, но, несмотря на то, все еще стоит высоко и мешает»; «Екатерина II действовала в том же духе, в каком работал Великий Петр. Она также поставила просвещение России целью своего царствования и также всеми средствами старалась передать нам образованность европейскую». См.: Киреевский И.В. Избранные статьи / И.В. Киреевский. М., 1984. С. 70, 79.
2 «У нас совершенно нет внутреннего развития,
естественного прогресса; каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является к нам Бог весть откуда <...> Мы подобны тем детям, которых не приучили мыслить самостоятельно; в период зрелости у них не оказывается ничего своего». См.: Чаадаев П.Я. Цена веков /
П.Я. Чаадаев. М., 1991. С. 37.
3 «Достоевский признал огромную жизненную важность идей, нравственных идеалов и программ, оставаясь в этом отношении близким к русскому революционному просвещению, которое в других отношениях он страстно отвергает». См.: Днепров В. Достоевский как писатель двадцатого века [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.rU/d/dostoewskij_f_m/text_0570. shtml (дата просмотра: 23.12.10).
ЛИТЕРАТУРА
[1] Радищев А. Н. Сочинения / А. Н. Радищев. М., 1988. С. 203.
[2] Приказчикова Е. Е. Культурные мифы в русской литературе второй половины XVIII - на-
чала XIX века / Е. Е. Приказчикова. Екатеринбург, 2009. С. 300.
[3] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. / Ф. М. Достоевский. Т. XXIV. Л., 1982. С. 82.
[4] Там же. С. 181.
[5] Там же. С. 203.
[6] Приказчикова Е. Е. Культурные мифы в русской литературе второй половины XVIII - начала XIX века / Е. Е. Приказчикова. С. 419.
[7] Лотман Ю. М. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) / Ю. М. Лотман // Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб., 2002. С. 88-116.
[8] Успенский Б. А. Избранные труды : в 2 т. Т. 1.
Семиотика истории. Семиотика культуры /
Б. А. Успенский. М., 1996. С. 341.
[9] Лотман Ю. М. Искусство жизни / Ю. М. Лотман // Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII -начало XIX века). СПб., 2001. С. 180 - 209.
[10] Кантор В. К. Русский европеец как явление культуры: философско-исторический анализ / В. К. Кантор. М., 2001. С. 35.
[11] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. / Ф. М. Достоевский. Т. XXIV. С. 236-237.
[12] Там же. Т. XXII. Л., 1981. С. 116.
[13] Новиков Н. И. и его современники. Избранные сочинения / Н. И. Новиков. М., 1961. С. 178.
[14] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. / Ф. М. Достоевский. Т. V. Л., 1973. С. 58.
[15] Коптева Э. И. Л.Н. Толстой о «Наказе» Екатерины II и «О духе законов» Ш. Л. Монтескье / Э. И. Коптева // Вопросы фольклора и литературы : материалы Всеросс. науч.-практ. конф. (с междунар. участием) 21 января 2010 г. К 150-летию со дня рождения А. П. Чехова. Омск, 2010. С. 48-55.
[16] Кантор В. К. Русский европеец как явление культуры: философско-исторический анализ / В. К. Кантор. С. 59.
[17] Местергази Е. Г. Литература нон-фикшн/поп-Мюп: основные теоретические проблемы / Е. Г. Местергази // Местергази Е. Г. Литература нон-фикшн/поп-Мюп : экспериментальная энциклопедия. Русская версия. М., 2007. С. 46-169.
