CC BY
52
УДК 82:1(470) ББК 83.0:87(2)
МЫСЛЬ И ЕЕ ДИАЛЕКТИКА В ПОЭЗИИ ТЮТЧЕВА
А.В. ИВАНОВ, СМ. ЖУРАВЛЕВА
Алтайский государственный аграрный университет пр-т Красноармейский, 98, Барнаул,656049, Российская Федерация E-mail:ivanov_a_v_58@mail.ru, jurav27@yandex.ru
Исследуется тема мысли в поэзии Тютчева. Используемый метод анализа носит не историко-философский, а проблемно-теоретический характер, когда идеи автора интерпретируются с точки зрения их актуальности для решения современных философских проблем. Подчеркивается, что в творческом наследии Тютчева нет целостной и законченной художественной «философии мысли», а есть ряд философско-поэтических озарений и интуиций, в которых содержатся исключительно глубокие диалектические взгляды на природу мысли и ее атрибуты. На материале стихотворений Тютчева выявлена важная идея русского поэта о неразрывной связи глубинной мысли человека с внешним порядком вещей. Обосновывается панпсихизм Тютчева в трактовке темы природы. Обнаруживается его несогласие с восторжествовавшим в европейской культуре и философии Нового времени противопоставлением мыслящего человека и бессознательной природы. Утверждается, что Тютчева правомерно рассматривать как одного из основоположников онтологической теории языка, которая в рамках русской философии будет впоследствии развита П.А. Флоренским и С.Н. Булгаковым. В поэзии Тютчева обозначены три вида мыслей: 1) глубинные и созидательные, укорененные в божественных перво-истоках бытия и одновременно в человеческом глубинном Я; 2) субъективные и суетные, обреченные на забвение и распад вместе с поверхностным человеческим эмпирическим «я», от которого ничего не остается после смерти; 3) разрушительные, вносящие разлад и ноогенный хаос в окружающий человеческий и природный мир.
Ключевые слова: философская поэзия Тютчева, тема мысли, онтологизм художественного слова, мысль и сознание, панпсихизм, диалектика мысли
THOUGHT AND ITS DIALECTICS IN TYUTCHEV'S POETRY A.V. IVANOV, S.M. ZHURAVLEVA
Altai State Agrarian University 98, Krasnoarmeysky Ave., Barnaul, 656049, Russian Federation E-mail:ivanov_a_v_58@mail.ru, jurav27@yandex.ru
The article explores the theme of thought in Tyutchev's poetry. The method used in the article is not historical and philosophical but theoretical and problem-oriented, when the author's ideas are interpreted in accordance with their relevance to solving modern philosophical problems. The article emphasizes that Tyutchev's literary heritage has no integral and complete artistic "philosophy of thought" but has a number ofphilosophical and poetic insights and intuitions, where we find extremely deep dialectical views on the nature of thought and its attributes. By analysing Tyutchev's poems we were able to determine an important idea of the Russian poet about the inextricable connection of man's deep thought with the external order of things and to substantiate Tyutchev's panpsychism in the interpretation of nature. The article indicates Tyutchev's disagreement with the opposition of the thinking person and unconscious nature, which triumphed in the European culture and philosophy of the New Time. It is argued that Tyutchev is rightly regarded as one of the founders of the ontological theory of language, which was later developed in Russian philosophy by P. A. Florensky and S. N. Bulgakov. The
article concludes that it is possible to identify three levels of thought in Tyutchev's poetical heritage: 1) deep and creative ones rooted in the divine origins of life and at the same time in the human deep Self; 2) subjective and fussy ones doomed to oblivion and disintegration together with the superficial human empirical "I" which completely disappears after death; 3) destructive ones bringing discord and noo-genic chaos to the surrounding human and natural world.
Keywords: Tyutchev's philosophical poetry, theme of thought, ontologism of the literary word, thought and consciousness, panpsychism, dialectics
У него не то что мыслящая поэзия, — а поэтическая мысль; не чувство рассуждающее, мыслящее, — а мысль чувствующая и живая.
И.С. Аксаков
Рациональный анализ природы мысли представляет особую сложность. Неслучайно практически невозможно найти соответствующие статьи в философских и психологических словарях и энциклопедиях, а понятие «мысль» сплошь и рядом подменяется другими понятиями, хотя и тесно связанными с ним, но отнюдь не тождественными, типа «идея», «понятие», «концепт», «мышление» или «разум». При этом все прекрасно понимают, что именно благодаря живой и деятельной мысли мы обнаруживаем во внешнем бытии порядок, а наша внутренняя жизнь обретает смысловые устои и горизонты. Мысль есть как бы тот всегда незримо сопутствующий нам свет, который выхватывает любые предметности сознания из мрака смыслового небытия, тем самым делая возможным и наше полноценное человеческое бытие.
Стремление разобраться в природе мысли присутствовало в философии с самого начала ее возникновения, если вспомнить, например, учение Парменида или философию Упанишад, а в последнее время мысль, преимущественно в историко-философском ракурсе рассмотрения, стала предметом анализа в целом ряде работ1. К сожалению, полноценные теоретические работы, посвященные природе мысли, практически отсутствуют в мировой и отечественной философской литературе. Тут проявляется парадокс, подмеченный еще при исследовании сознания: то, что нам ближе всего по бытию, то дальше по степени познаваемости.
Дефицит рационального исследования феномена мысли отчасти компенсируется традицией ее художественного осмысления. Достаточно вспомнить некоторые скульптурные работы О. Родена, одна из которых прямо называется «Мысль», или роман Г. Гессе «Игра в бисер», где природа «игры», в которую играют мастера Касталии, во многом аналогична многогранной природе мысли в единстве ее рациональных и внерациональных, символических (опосредство-
1 См., например: Герасимова И.А. О природе мысли. По материалам древнерусской книжности // Философские науки. № 10. 2017. С.39-54 [1]; Иванов A.B., Фотиева И.В. Философия мысли Павла Флоренского// Философский журнал. 2016. Т. 9. №4. С. 92-111 [2].
ванных) и внесимволических (непосредственных), личностных и сверхличностных компонентов.
Нами предпринята попытка философски осмыслить тему мысли в поэзии Ф.И. Тютчева. Это потребует некоторых предварительных замечаний. Во-первых, метод исследования будет носить не историко-философский, а проблемно-теоретический характер, когда идеи автора интерпретируются с точки зрения их актуальности для решения современных философских проблем.
Во-вторых, известно, что Тютчев является едва ли не главным представителем того направления в истории русской словесности, которое получило название «поэзии мысли». Применительно к тютчевскому наследию также нередко используются термины «философская лирика» или «философская поэзия». Действительно, у Ф.И. Тютчева, друга Шеллинга и Чаадаева, мы находим исключительно глубокое и панорамное художественное осмысление ряда важнейших философско-мировоззренческих проблем, будь то взаимоотношения связи между человеком и природой, понимание чужого и собственного «я», взаимоотношение между Россией и Западом. Об этом точно написал С.Л. Франк в статье «Космическое чувство в поэзии Тютчева»: «Вряд ли найдется другой поэт, который в такой мере, как Тютчев, направлял свое внимание прямо на вечные непреходящие начала бытия. Времена года, день и ночь, свет и тьма, хаос, море, любовь, душа, жизнь и смерть, человеческая мысль...» [3, с. 290]. Все выделенные С.Л. Франком ключевые мировоззренческие темы лирики Тютчева оказались достаточно обстоятельно осмыслены в литературоведческой и историко-философской литературе2 за исключением одной - как раз темы мысли.
Этому есть вполне естественное объяснение: мы не найдем у великого русского поэта целостной и законченной художественной «философии мысли», да и вряд ли она систематически продумывалась им самим. Здесь мы скорее имеем дело с чредой поэтических озарений и интуиций, подчас неожиданных для самого творца. Недаром Марина Цветаева говорила о том, что «вынашивает» стихотворение, как живого ребенка, Есенин именовал себя «божьей дудкой», а Маяковский называл поэзию «ездой в незнаемое».
В-третьих, следует также учесть как мятущуюся душу самого Тютчева, существующую, по его же словам, на пороге «как бы двойного бытия», так и сложную панораму его поэтического творчества, где совмещаются подчас полярные взгляды и темы, вовсе не всегда достигая синтеза и словно предоставляя право читателю самому расставлять окончательные смысловые акценты. Эта диалектика и даже антиномизм жизни и творчества Тютчева, быть может, наиболее зримо проявились как раз в его поэтических воззрениях на природу мысли.
Обратимся вначале к его известному афоризму из стихотворения «Silentium» - «мысль изреченная есть ложь». Практически все исследователи тют-
2 См. обширный компендиум соответствующих исследований в обстоятельной антологии: Ф.И. Тютчев: proeteontra. СПб.: РХГИ, 2008 [4].
чевского творчества отмечают наличие у поэта мистического мирочувствова-ния, будь то ощущение непосредственной связи человека с жизнью природы, которое уже упоминавшийся С.Л. Франк назвал «космическим чувством», или же внесловесное и сверхрациональное переживание единства между человеком и Богом. Недаром в спорах с Шеллингом Тютчев говорил: «Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме.. .Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, этим жалким разумом, признающим лишь то, что ему понятно, то есть ничего» [5, с. 37].Реже отмечают другой важный акцент, который делает Тютчев в трактовке мысли: наиболее ценные и глубокие мысли обретаются не вне, а внутри человеческого существа; не в его повседневном эмпирическом «я», а в Я глубинном и внутреннем. Человек несет в себе целый микрокосм, раскрывающий перед ним и тайны всего макрокосма. Этот мотив четко зафиксирован и в стихотворении Silentium:
Лишь жить в себе самом умей -Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, -Внимай их пенью - и молчи [6, с. 45].
Мотив внутреннего смыслового родника или сокровенного животворного ключа мысли несколько раз встречается в поэзии Тютчева3. Однако наряду с мыслью внутренней и сокровенной, бессмертной и сверхличной, приобщающей нас к глубинам мирового бытия и часто не выразимой в слове, у любого человека есть также мысли поверхностные и сугубо субъективные, представляющие собой как бы бренное и текучее смысловое ничто, облаченное в соответствующую словесную шелуху. Эти субъективные и пристрастные мысли нашего эмпирического «я» наполнены различными домыслами и предрассудками. Они творчески бессильны и познавательно бесплодны и потому отвергаются законами, управляющими жизнью мирового целого. Это особенно ярко выражено Тютчевым в стихотворении «Фонтан»:
О смертной мысли водомет, О водомет неистощимый! Какой закон непостижимый
3См., например, его стихотворение «Поток сгустился и тускнеет...» (см.: Тютчев Ф.И. Стихотворения // Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М.: Правда, 1988. С. 53 [6]).
Тебя стремит, тебя мятет? Как жадно к небу рвешься ты!.. Но длань незримо-роковая, Твой луч упорный преломляя, Свергает в брызгах с высоты [6, с. 64].
У Тютчева отчетливо звучит мотив пустоты и бренности человеческих «я», живущих в стихии субъективных и обманчивых домыслов. В стихотворении «Смотри, как на речном просторе.» он уподобляет эти «я» весенним льдинам, влекомым течением к морю, где им суждено бесследно раствориться в водной стихии:
О, нашей мысли обольщенье, Ты, человеческое я, Не таково ль твое значенье, Не такова ль судьба твоя? [6, с. 91]
Это дало основание В.В. Зеньковскому настаивать на чуждом христианству имперсонализме Тютчева4, с чем трудно согласиться. Поэт как раз достаточно четко разделяет наше бренное эмпирическое «я», которое, действительно, растворяется после смерти, и наше глубинное бессмертное Я, когда Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть5 (курсив наш. - А.И.).
Именно в недрах этого нетленного Я обретаются наиболее глубокие и важные мысли, которые так трудно воплотить в языке и тем самым явить окружающему миру. Сам Тютчев написал не так много статей и стихотворений и часто подчеркивал, что не может выразить свои мысли во всей их глубине и смысловой значимости. Его не удовлетворяло и качество собственной поэзии. Он замечал: «Ах, писание страшное зло. Оно как будто второе грехопадение злосчастного разума.» [8, с. 113]. Но все-таки он публиковал свои стихи; а в дворянских салонах Москвы, Петербурга и Мюнхена слыл едва ли не самым остроумным и ярким оратором. В самом Тютчеве трагически уживались понимание принципиальной невербализуемости глубинной мысли, требующей непосредственного схватывания-понимания, с потребностью облечь ее в адекватное поэтическое слово; неприятие мирского суесловия со стремлением точной и емкой речью повлиять на окружающий мир, ведь слово было его единственным жизненным оружием как поэта и дипломата. В принципе, это тютчевское противоречие
4 См.: Зеньковский В.В. Философские мотивы в русской поэзии // Ф.И. Тютчев: proeteontra. СПб.: РХГИ, 2008. С.745 [7].
'Стихотворение «О вещая душа моя!..» (см.: Тютчев Ф.И. Стихотворения // Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. С. 108).
между емкой и сильной мыслью и трудностью ее языковой объективации; между тем, что непосредственно мыслит-переживает «вещая душа» творца, и потребностью донесения этого переживания до другого сознания есть вечное и неустранимое противоречие любого истинного словесного творчества, будь то мука рационального облачения философской интуиции в точную и ясную формулировку или же поиск единственно подходящего слова для адекватного художественного воплощения поэтического смысла.
Важно, что мы находим у Тютчева конкретные практические формы разрешения этого противоречия, когда сокровенная мысль творца получает совершенное языковое воплощение (достаточно вспомнить его собственные поэтические шедевры, например, «Умом Россию не понять...») и оказывается способной кратко, глубоко и общезначимо осмыслить всеобщие связи между словом, мыслью и миром. Последнему аспекту посвящено стихотворение «Колумб»:
Тебе, Колумб, тебе венец!
Чертеж земной ты выполнивший смело
И довершивший наконец
Судеб неконченное дело,
Ты завесу расторг божественной рукой -
И новый мир, неведомый, нежданный,
Из беспредельности туманной
На божий свет ты вынес за собой.
Так связан, съединен от века Союзом кровного родства Разумный гений человека С творящей силой естества. Скажи заветное он слово -И миром новым естество Всегда откликнуться готово На голос родственный его [6, с. 76].
Тютчев как христианский мыслитель и поэт здесь достаточно определенно утверждает: порядок глубинных мыслей человека (внутренний голос-логос его истинного Я) совпадает с внешним порядком вещей, сотворенных Божественным Мыслесловом. И если человек-творец, образ и подобие Божие, верен живущим внутри него первословам и первосмыслам, то и акты его конкретной творящей мысли, будь то непосредственная живая мысль или мысль, облаченная в слово и дело, будут соответствовать глубинной природе самих вещей. Фактически в краткой поэтической форме здесь изложена вся будущая онтологическая концепция слова и языка, как она представлена в разных вариациях -на Западе М. Хайдеггером, в России П.А. Флоренскими С.Н. Булгаковым. Поэтическими наследниками Тютчева станут Р.М. Рильке и Н.С. Гумилев с его
знаменитым стихотворением «Слово»6. Суть онтологического подхода состоит в том, что истинное слово не есть нечто внешнее относительно самих вещей, произвольно изобретенное человеком для своих коммуникативных и познавательных нужд. Совсем наоборот: истинная, а не поверхностная и профанная мысль, облаченная в звучащую ткань истинного слова, имеет прямое отношение к сути самих вещей, обладает огромной не только познавательной, но и созидательной мощью. С другой стороны, сами вещи способны о себе «вещать», как бы «откликаться» на зов человеческой мысли и открываться ей в языке своими сущностными сторонами.
Вот фрагмент из «Философии имени» С.Н. Булгакова (1930 г.), который можно рассматривать как развернутый философский комментарий к приведенному выше тютчевскому стихотворению. Аналогичные фрагменты можно найти и у П.А. Флоренского. Недаром оба русских философа так любили поэзию Тютчева. «Слова, идущие из глубины бытия, говоримые в нас самими вещами, - пишет С.Н. Булгаков, - обладают всей полнотой космической силы: произнесенное слово звучит во всем мире, ибо логос есть вселенская связь, и все находит себя во всем. Если бы язык наш состоял из таких космических слов, он был бы языком самого космоса и проблема пустословия совершенно бы отсутствовала. Но человек в лице Адама еще не успел стать таким. Голоса вещей стали доноситься глухо и неверно, звук их преломлялся чрез разные призмы человеческой субъективности, в речь ворвался психологизм со всеми его опустошительными действиями. Человек стал слышать и прислушиваться больше к себе в своей субъективности, отъединенности от космоса, нежели к этому последнему» [10, с. 191-192].
Но если подлинные мысль и слово онтологически едины с природным бытием, имеют с ним общие корни, то общими должны быть и их атрибуты. Один из таких атрибутов (стихотворение «Волна и дума») Тютчев обнаруживает в волнообразном характере возникновения и угасания человеческих мыслей, напоминающем бег морских волн. В этом можно увидеть аналог бренности и суетности наших субъективных человеческих мыслей, не оставляющих в мире никакого следа. Однако есть факты и совсем иной «волнообразности» человеческой мысли, когда важнейшие научные идеи одновременно рождаются в головах разных ученых в разных странах, как в случае создания неевклидовых геометрий или открытия закона сохранения энергии. Есть также феномен пе-
6 Правда, нельзя исключать влияния на Тютчева философских и филологических исследований В. фон Гумбольдта, с работами которого он, скорее всего, был знаком. Вот важный тезис великого немецкого лингвиста, заложившего основы онтологического подхода к языку в работе «Опыт анализа мексиканского языка» (1821 г.): «Если бы... направленному на целокупность языков изучению удалось пробудить первобытные воспоминания - как бы приравнять слова к иероглифам, излить на нынешнее поколение часть духа изобретателей языка, который, конечно же, был новее, чище, ближе к происхождению вещей, проще и смелее в сочетаниях,- то жизнь стала бы совсем иной и совершенно иная свежесть распространилась бы на речь и - благодаря ее обратному влиянию - на мышление» [9, с. 366].
риодических «гребней волн» научного творчества, когда одновременно творит целая плеяда гениев, определяющих пути развития знания на десятилетия и даже столетия вперед, что подметил еще В.И. Вернадский в своих историко-научных исследованиях, назвав этот феномен «научными взрывами». Периодическими волнами-циклами возрождаются и начинают новую жизнь какие-то, казалось бы уже безнадежно отошедшие в прошлое мировоззренческие установки и художественные стили, научно-исследовательские программы и философские традиции. Можно указать и на другие аналогии между бытием природы и бытием мысли. У П.А. Флоренского, например, есть указания на зримые аналогии между ростом мысли и ростом дерева7; в буддийской философской традиции глубокая синтетическая мысль уподобляется единому кристаллу со многими гранями. Однако поиск и рациональная интерпретация подобных аналогий - тема отдельной статьи.
Возвращаясь к поэзии Тютчева, важно отметить, что в ней присутствуют философские идеи, чрезвычайно смелые даже для нашего времени: если мысль и природное бытие онтологически едины в своих первоистоках, то это делает обоснованным предположение, что мысли, равно и глубинные, и поверхностные, не являются исключительно внутренним человеческим достоянием и порождением. Они способны вести существование за пределами индивидуального сознания, не только будучи объективированными в языке, вещи или во внешнем практическом действии, но и непосредственно. Порожденные нами мысли буквально живут в пространстве и способны оказывать на нас серьезное обратное влияние. То, что обыденному сознанию представляется лишь фактом внутренней психической жизни, вещему взору поэта или святого открывается как вполне объективная реальность мирового бытия. С другой стороны, специфически «мыслить» может не только человек, но и многообразные формы живой природы. Первая идея отражена в стихотворении Тютчева «Как сладко дремлет сад темно-зеленый»:
На мир дневной спустилася завеса;
Изнемогло движенье, труд уснул.
Над спящим градом, как в вершинах леса,
Проснулся чудный, еженочный гул.
Откуда он, сей гул непостижимый?...
Иль смертных дум, освобожденных сном,
Мир бестелесный, слышный, но незримый,
Теперь роится в хаосе ночном?.. [6, с. 58].
Справедливости ради следует сказать, что мотив объективно сущей мысли остался у поэта неразвитым, в отличие от второй идеи, которая пронизывает всю поэзию Тютчева, свидетельствуя не только о его пантеизме, но и о пан-
7 См.: Флоренский П.А. Об историческом познании (конспект лекций) // Флоренский П.А., свящ.. Собрание сочинений: в 4 т. Т.3(2). М.: Мысль, 1999. С. 37-39 [11].
психизме. Это проявляется в целом ряде его стихотворений, начиная со знаменитого «Не то, что мните вы, природа.»:
Не то, что мните вы, природа, Не слепок, не бездушный лик -В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней любовь, в ней есть язык.
И языками неземными, Волнуя реки и леса, В ночи не совещалась с ними В беседе дружеской гроза! [6, с. 65]
Еще В.С. Соловьев писал, что «во всей природе наш поэт признавал живую душу»8, но обладать душой и языком, способностью любить и вести беседу - значит обязательно быть причастным не просто к психической жизни, но именно к стихии мысли, ибо невозможны бессмысленный язык или лишенная смысла беседа. Другое дело, что мысль не может быть сведена исключительно к рациональному мысле-пониманию. Даже человеческая жизнь являет нам огромное количество примеров мысли-переживания и мысли-созерцания, которые, при всей их органической связности в единой жизни человеческого сознания, отнюдь не сводимы друг к другу. Так, чтение, скажем, текстов Гегеля может носить сугубо отвлеченный и абстрактный характер; переживание чувства любви или антипатии - не нуждаться ни в каких рациональных объяснениях или созерцаниях; а наслаждение видом прекрасного природного ландшафта может настолько захватывать нашу душу, что на время умолкает рациональная мысль и успокаиваются все душевные волнения.
Современные многочисленные биологические эксперименты, связанные с изучением чувствительности растений, дают основание признать у них не просто зачатки психической (душевной) жизни, но именно первичные формы (пра-формы) мыслесозерцания и мыслепереживания, включая реакции на человеческие слова и мысли. Многочисленные эмпирические факты подобного рода приведены, например, в известной книге П. Томпкинса и К. Берда9.
Прямое указание на присущность дара мысли явлениям природы и их связность с мыслью человека содержится в известнейшем стихотворении Тютчева «Певучесть есть в морских волнах.», во многом подытоживающем его пантеистические и панпсихические философские взгляды. Приведем его почти полностью за исключением последней строфы:
8 См.: Соловьев В.С. Поэзия Ф.И. Тютчева // Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. С. 480 [12].
9 См.: Томпкинс П., Берд К. Тайная жизнь растений. М.: Гомеопатическая медицина, 2006. 440 с. [13].
Певучесть есть в морских волнах, Гармония в стихийных спорах, И стройный мусикийский шорох Струится в зыбких камышах.
Невозмутимый строй во всем, Созвучье полное в природе, -Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре Душа не то поет, что море, И ропщет мыслящий тростник? [6, с. 124]
Очень часто читателей и критиков смущает явное заимствование образа «мыслящего тростника» из «Мыслей» Паскаля10, который именно так характеризует человека. Однако в тютчевском стихотворении, и это специально подчеркнуто в эпиграфе на латинском языке, это словосочетание используется в его прямом значении - способностью мыслить обладает и тростник, а не только человек. Великий русский поэт здесь прямо вступает в полемику с великим французским математиком и философом. Если для Паскаля Вселенная не мыслит и не чувствует, то для Тютчева, наделенного в полном смысле слова со-фийным мироощущением, у природы, как мы помним, есть разумная и свободная душа, а мыслить способны все присущие ей живые формы. Если для Паскаля Вселенная представляет собой нечто огромное и враждебное для человека, который «жалок потому, что таков и есть на самом деле, но он велик потому, что сознает это»11, то для Тютчева Вселенная, даже в своих хаотических и разрушительных проявлениях (у Тютчева к хаосу в одном из стихотворений даже прилагается предикат «родимый»!), является гармоничным целым и материнским домом для человека. Смысл понятия «хаос» у Тютчева очень точно раскрыл П.А. Флоренский. «Хаос у Тютчева, - пишет он, - залегает глубже человеческого и вообще индивидуального различения добра и зла. Но именно поэтому его нельзя понимать как зло. Он порождает индивидуальное бытие, и он же его уничтожает.Хаос у Тютчева, как и у древних греков, есть высший закон мира, которым и движется жизнь. Без уничтожения жизни не было бы, как
10Это произведение было издано в 1670 году, через восемь лет после смерти Паскаля, а первый перевод «Мыслей» на русский язык, сделанный И.Г. Бутовским, был опубликован в 1843 году.
11См.: Паскаль Б. Мысли. М.: REPL-book, 1994. С. 77[14]. Любопытно, что этот паскалевский мотив враждебности неразумной и могучей природы разумному, но слабому человеку потом воспроизведется во многих течениях европейской философии даже ХХ века, будь то французский персонализм, фундаментальная онтология Н. Гартмана, работы М. Шелера или Ж.-П. Сартра. В русской философии, особенно религиозной, он никогда не будет популярным.
не было бы ее и без рождения. Человечество со всеми своими установлениями и понятиями есть одно, хотя важнейшее, детище хаоса» [15, с. 181]. Однако, наряду с живительным природным хаосом, Тютчев обнаруживает в мире, так сказать, ноогенный разрушительный хаос, причем, опять-таки вопреки Паскалю, «разлад» в природу вносит именно мыслящий человек, искушаемый своей мнимой свободой и гордыней. Мотив разрушительной и злой, а не созидательной силы, в которую может превратиться человек, отчетливо звучит и в стихотворении «ИтальянскаяуШа». Сохранились также воспоминания, что Тютчев в конце жизни резко отрицательно отреагировал на учение о космическом бессознательном Э. Гартмана, говоря, что это «доктрина разрушения - чистого и голого, разрушения всеобщего...для всякого бытия как недостойного быть»12.
Таким образом, по Тютчеву, мысль может быть троякой по своему существу: 1) глубинной и созидательной, укорененной в божественных первоисто-ках бытия и одновременно в человеческом глубинном Я (часто такую мысль даже невозможно выразить в языке, хотя к этому и стремятся все великие поэты и философы) 2) субъективной и суетной, обреченной на забвение и распад вместе с поверхностным человеческим эмпирическим «я», от которого ничего не остается после смерти; 3) разрушительной, вносящей разлад и ноогенный хаос в окружающий человеческий и природный мир.
Отсюда, быть может, и главный завет Тютчева-поэта и Тютчева-философа: мысль является объективно сущей и могучей реальностью в Космосе, а человек как разумное существо должен отвечать за каждую свою мысль, ибо она никогда не остается потаенной и безответной.
Список литературы
1. Герасимова И.А. О природе мысли. По материалам древнерусской книжно-сти//Философские науки. 2017. № 10. С. 39-54.
2. Иванов A.B., Фотиева И.В. Философия мысли Павла Флоренского// Философский журнал. 2016. Т.9, №4. С. 92-111.
3. Франк C.JI. Космическое чувство в поэзии Тютчева // Ф.И.Тютчев: proetcontra. СПб.: РХГИ, 2008.С. 277-309.
4. Ф.И. Тютчев: pro et contra. СПб.: РХГИ, 2008.1038 с.
5. Карл Пфеффель о Тютчеве / вступ. ст., публ. и коммент. К.В. Пигарева // Литературное наследство. Т. 97: Федор Иванович Тютчев. Кн.2. М.: Наука, 1989. С. 30-37.
6. Тютчев Ф.И. Стихотворения // Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. Воспоминания современников. М.: Правда, 1988. С. 30-137.
7. Зеньковский В.В. Философские мотивы в русской поэзии // Ф.И. Тютчев: proetcontra. СПб.: РХГИ, 2008. С. 738-745.
8. Кожинов В.В. Тютчев. М.: Молодая гвардия, 2009. 471 с.
9. Гумбольдт В. Опыт анализа мексиканского языка // Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М.: Прогресс, 1985. С. 360-369.
10. Булгаков С.Н. Философия Имени. СПб.: Наука, 1998. 446 с.
12 См.: Кожинов В.В. Тютчев. М.: Молодая гвардия, 2009. С. 452.
11. Флоренский П.А. Об историческом познании (конспект лекций) // Флоренский П.А., священник. Собрание сочинений в 4 т. Т.3(2). М.: Мысль, 1999. С. 8-66.
12. Соловьев B.C. Поэзия Ф.И. Тютчева // Соловьев B.C. Философия искусства и литературная критика. М.: Искусство, 1991. С. 465-483.
13. Томпкинс П., Берд К. Тайная жизнь растений. М.: Гомеопатическая медицина, 2006.
440 с.
14. Паскаль Б. Мысли. М.: REPL-book, 1994. 528 с.
15. Флоренский П.А. Письма сСоловков. 1935.II.8. А.М. Флоренской и детям // Флоренский П.А., священник. Сочинения в 4 т. Т.4. Письма с Дальнего Востока и Соловков. М.: Мысль, 1998. С. 180-182.
References
1. Gerasimova, I.A. О prirode mysli. Ро materialam drevnerusskoy knizhnosti [Oil the nature of thought. Based on old Russian literature], in Filosofskie nanki, 2017, no. 10, pp. 39-54.
2. Ivanov, A.V., Fotieva, I.V. Filosofiya mysli Pavla Florenskogo [Pavel Florensky's philosophy of thought], in Filosofsldy zhimial, 2016, vol. 9, no. 4, pp. 92-111.
3. Frank, S.L. Kosniicheskoe chuvstvo v poezii Tyutcheva [The sense of space in Tyutchev's poetry], inF.I.Tyutchev: pro et contra. Saint-Petersburg: RKliGI, 2008, pp. 277-309.
4. F.I. Tyutchev: pro et contra. Saint-Petersburg: RKliGI, 2008.1038 p.
5. Karl Pfeffel' o Tyutcheve [Carl Pfeffel about Tyutchev], in Literaturnoe nasledstvo, t. 97: Fedor Ivanovich Tyutchev, hi. 2 [Literary heritage, vol. 97: Fyodor Ivanovich Tyutchev, book 2]. Moscow: Nauka, 1989, pp. 30-37.
6. Tyutchev, F.I. Stikhotvoreniya [Poems], in Tyutchev F.I. Stikhotvoreniya. Pis'ma. Vospo-minaniya sovremennikov [Poems. Letters. Memories of contemporaries]. Moscow: Pravda, 1988, pp. 30-137.
7. Zen'kovskiy, V. V. Filosofskie motivy v russkoy poezii [Philosophical motives in Russian poetry], in F.I. Tyutchev: pro et contra. Saint-Petersburg: RKliGI, 2008, pp. 738-745.
8. Kozhinov, V.V. Tyutchev. Moscow: Molodaya gvardiya, 2009.471 p.
9. Gumbol'dt, V. Opyt analiza meksikanskogo yazyka [Experience in analyzing the Mexican language], in Gumbol'dt, Y.Yazyk i filosofiya kul'tmy [Language and philosophy of culture], Moscow: Progress, 1985, pp. 360-369.
10. Bulgakov, S.N. FilosofiyaImeni [Philosophy ofName]. Saint-Petersburg: Nauka, 1998. 446 p.
11. Florenskiy, P.A. Ob istoricheskom poznanii (Konspekt lektsiy) [On historical cognition (Synopsis of lectures)], in Florenskiy, P.A. Sobranie sochineniy v 4 t., t. 3(2) [Works in 4 vol., vol 3(2)]. Moscow: Mysl', 1999, pp. 8-66.
12. Solov'ev, V.S. Poeziya F.I. Tyutcheva [F.I. Tyutchev's Poetry], in Solov'ev, V.S. Filosofiya iskussh'a i literatumaya kritika [Philosophy of art and literary criticism], Moscow: Iskusstvo, 1991, pp. 465-483.
13. Tompkins, P., Berd, K. Taynayazhizn' rasteniy [The secret life of plants]. Moscow: Gome-opaticheskay ameditsina, 2006.440 p.
14. Paskal', B. Mysli [Thoughts]. Moscow: REPL-book, 1994.528 p.
15. Florenskiy, P.A. Pis'ma s Solovkov. 1935. II. 8. [Letters from Solovki. 1935. II. 8.], in Florenskiy, P.A. Sochineniya v 4 t, t. 4 [Works in 4 vol., vol. 4]. Moscow: Mysl', 1998, pp. 180-182.
