CC BY
291
Красиков Владимир Иванович д-р филос. наук, проф.
МУЖСКОЙ ШОВИНИЗМ И ФЕМИНИЗМ КАК ФОРМЫ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ОПРАВДАНИЯ НАСИЛИЯ МЕЖДУ ПОЛАМИ
Статья подготовлена в рамках выполнения и при финансовой поддержке РФФИ грант № 07-06-00067-а
Карен Хорни как-то весьма остроумно заметила, что «психоаналитическая картина женского развития ... ни на йоту не отличается от типичных представлений мальчиков о девочках» (1, 28). Это удачная метафора для характеристики не только психоаналитических представлений о женщинах, но вообще мужских теоретических представлений. Тому, правда, есть объяснение истори-ко-цивилизационным андроноцентризмом: и мальчики, и мужчины социализируются и «очеловечиваются» в пат-риархатном ментальном контексте, когда ощущения себя «мужчиной» и «человеком» по умолчанию тождественны. Девочка, женщина здесь не могут не быть «мальчиками с отклонениями», «почти тоже людьми», в крайнем случае «Другими».
Но вот девочки стали пытаться думать самостоятельно, критиковать и заявлять о том, что они вовсе не мечтают посвящать всю свою жизнь ублажению мальчиков. Это вызывает подростково-болезненную реакцию мужского шовинизма: «эти дуры должны знать свое место». Справедливости ради следует сказать, что в том же духе подростково-бескомпромиссного противостояния выражают свои открытия и наиболее решительные девочки: «мальчишки все дураки и вообще можно без них обойтись». Но думают и рассуждают при том «как мальчики», а наиболее умные из них (К. Хорни, Симона де Бовуар) как «их мальчики» (З. Фрейд, Ж.-П. Сартр).
Когда я сталкиваюсь с выражениями типа «битва полов», «противостояние двух биологических классов в человечестве», я лишь улыбаюсь «красным словцам». Реально силы половой гравитации господствуют, имея, как и в физической природе, преимущественно положительное выражение. Однако имеет место, и это также несомненно, гендерное противостояние: сшибка теоретических представлений о ценности и функциях полов в жизни человечества как выражение охранительной рефлексии мужского сознания и эмансипационной женской рефлексии, представляющей в понятиях трудные и противоречивые процессы «очеловечивания женщины» последних двух столетий.
Аналогия развития человеческого мышления в какой-либо области теоретической деятельности со становлением детского через подростковое во взрослое применялась уже не раз. Используем ее и мы. Детское, или мифологическое, мышление экстраполирует себя, свою душевность на «мир», понимая полученное в итоге как один взаимосвязанный, взаимопереходящий универсум. В отношении понимания «полового состава» мира в детском периоде осмысления гендерной ситуации господствовала экстраполяция мальчикового самосознания на понимание «мира полов», где девочка, женщина интерпретировалась как вынужденно ухудшенная (задачами биологического воспроизводства) вариация мужской базовой модели. Так продолжалось до новейшего времени, до которого собственно-то и «гендера» не было, а был лишь один пол.
Второго пола как бы и не было - ни в культуре, ни в теоретико-идеологических выражениях. Но вот он появляется, с трудом разлепляя онемевшие от тысячелетнего молчания уста, заявляя о своей непохожести, отдельности, требуя политического и ментального равноправия. Вот тогда и появляется «гендер» - выговоренные, концептуализированные в явности теорий представления о реальных социальных статусах, ценностях полов. Из детской фазы «мужского универсализма» гендерное мышление переходит, по диалектическим закономерностям а 1а Гегель, в подростковую фазу саморасщепления на имманентно конфронтирующие половинки (я - не-я, мы - они, мужчины - женщины). Последние два века дают обильный материал для подтверждения подобного тезиса. Подростковый экстремизм имманентен в развитии мышления как исходная жесткая фиксация отличительности для последующего синтезирования. Именно с этой точки зрения здесь и будут рассматриваться теории мужского шовинизма и радикального феминизма как формы исторического развития мышления: предельного заострения одних естественных черт как «недостатков» и гипертрофии других как «достоинств». Снятие интенсивности враждебности, деконструкция привилегированности позволит перевести богатейший гендерный идентификационный материал, присутствующий в обоих противостоящих лагерях «биологических классов», в более спокойную стадию зрелого синтезирующего мышления, способного дать хотя бы предварительную картину гендера с позиций антропологического подхода.
Традиция мужского шовинизма несравненно древнее, что вполне объяснимо мужским характером господствовавших стилей мышления и ценностей большинства человеческих культур до Нового времени. Женщина «не имела голоса»: своих форм, средств, субъектов выражения. Однако мужской шовинизм до недавнего времени носил фрагментарный и эпизодический характер: что говорить о том, что и так очевидно и ясно - об «ущербности и второсортности» женщин? Потому прямые женоненавистнические сентенции относительно редки: слишком незначительным признавался сам предмет рассуждений. Исключением, наверное, является лишь Македонский собор (585 г.), обсуждавший в числе других вопросов своей повестки дня вопрос о том, является ли женщина человеком. Внимание мужчин-философов к проблеме взаимоотношения полов активизируется лишь в последние два века и то под влиянием феминистской активности, которая вызвала в целом разноречивую реакцию. Ницше, Зиммель, Шпенглер, Дюркгейм, Сартр и другие высказывались в разных местах по этому поводу. Однако в большей степени ясности и систематичности «мужская философская позиция» была изложена, как мне представляется, Фрейдом и Вейнингером. Именно они концептуализировали и теоретизировали настроения и представления мужского шовинизма - по крайней мере, для первой половины ХХ в. Их теории мужского превосходства и будут основным «эмпирическим объектом» для описания «архетипов» мужского шовинизма.
История феминизма, традиции женского самоосоз-навания своей антропологической специфики, более скромна. Ее зарождение относят к эпохе Просвещения (трактаты Кристины де Пизан и Корнелиуса Агриппы). Потом в контексте европейских революционных событий были произведения Олимпии де Гуж («Декларация прав женщины и гражданки», 1792 г.) и Мэри Уолстоункрафт («О подчинении женщины») и движение суфражисток за избирательные права. Все же подлинное появление рефлексии женского разума связано, как мне представляется, с деятельностью двух теоретиков: Карен Хорни (цикл
работ в 20-30-х гг. ХХ в.) и Симоны де Бовуар («Второй пол», 1949 г). Собственно же «спарринг-партнером» для Фрейда и Вейнингера выступают идеи радикального феминизма, который, как и мужской шовинизм, «раздувает» и культивирует особенное, отличное в позициях, что и делает его удобным для уяснения и простоты понимания. Радикальный феминизм - это «теория женская, для женщины и разработана женщинами, базируется на собственном опыте женщин и их восприятии» (2, 188). Речь идет об идеях К. Миллет, Р. Брайдотти, А. Рич, Л. Иригари, С. Файерстоун, Ю. Кристевой и др.
При рассмотрении этого типа экстремистских мировоззрений в глаза бросаются две особенности. Первое -их почти «зеркальная симметричность». Такое впечатление, что говорит один, но двумя различными голосами (из серии «перебранка на кухне»). У них во многом общая, на одних основаниях, спекулятивная метафизика (с переключением соответствующих «+» или «-») и технология аргументации. И действительно, что есть «свой пол» в отдельности, представитель определенного пола знает не понаслышке и исподволь - вся разница «в подаче материала». В основе подобного феномена «зеркальной симметрии» - «роковое», андрогинное единство. Это позволило мне использовать аналогичный способ изложения основных положений «андрогинного полового экстремизма» попарно: как оно у мужских шовинистов и как оно у радикальных феминисток.
Вторая особенность: смысловой фокус конфронтации внутри «рокового единства» - властное позиционирование в основных формах полового взаимодействия: любви, секса, репродукции. Существующая биолого-антропологическая видовая конституция устанавливает парный характер репродукции и ее высочайшую императивность. В то же время императивы к репродукции имеют очень разнящиеся физиологические и психологические основания в телесных структурах мужских и женских организмов, которые порождают весьма разные, трудно соизмеримые стили существования и мышления. Что на самом деле желают и думают «Другие» (мужчины или женщины) представителю определенного пола угадать весьма трудно. Однако удержать партнера противоположного пола жизненно необходимо, поэтому надо поставить его в некую зависимость от себя, иметь рычаги контроля. Главный вопрос всякой политики (в том числе и половой) - вопрос о власти.
Итак, каковы особенности функционирования экст-ремисткой мировоззренческой схемы (раскол - конфронтация - трансцендирование) в отношениях между полами? Рассмотрим ключевые положения «зеркальной симметрии».
Первое из них, которое собственно и рождает экстремистские воззрения относительно полов, это убежденность в «непроходимой космической противоположности между сущностью мужчины и женщины» (3, 279), где «любовь - в своих средствах война, в своей основе смертельная ненависть полов...» (4, 727). Почему так? Что является тому причиной? На сей счет выдвигаются два принципиальных объяснения, которые разработаны и шовинистами, и радикальными феминистками.
Первое объяснение, которое можно квалифицировать как «биологический детерминизм», исходит из тезиса: человечество расколото на два совершенно разных в физиолого-анатомическом отношении «класса», что и определяет существующее положение дел - «анатомия - это судьба» (З. Фрейд).
Застрельщиком биологического детерминизма в объяснении половых ролей «мужчины» и «женщины» выступил З. Фрейд, определивший его важнейшее, наи-
более обсуждаемое и привлекающее внимание измерение: все дело в сексуально-анатомических различиях и специфике сексуального функционирования. Это породило интенсивное противостояние между мужчинами-теоретиками, с удовольствием принявшими идеи Фрейда, и женщинами-теоретиками, лишь во второй половине ХХ в. сумевшими внятно сформулировать заслуживающие внимания возражения. Нет смысла убеждать кого-то в особой значимости этого «участка идеологической борьбы» для обоих полов.
Норма сексуальности по Фрейду - мужская, связана с функционированием пениса, женская сексуальность вторична и подражательна как в индивидуальном развитии (детство), так и в культуре. Наступательность, самодисциплина, рационализм, творчество производны от активно ищущей, вторгающейся роли мужского начала доминирования (покрытия) и садизма.
Половина человечества, полагает Фрейд, недовольна своим полом, испытывая сильнейшее чувство обиды на природную несправедливость и зависть к пенису. Даже материнство есть своего рода сверхкомпенсация женщине в этом «комплексе маскулинности».
Женщина есть сама сексуальность, приложение к мужчине, его секс-функция, но та функция, которая хочет поработить своего создателя. «Половой акт есть высшая сущность женщины, которую она везде хочет осуществить», - присоединяется к Фрейду О. Вейнингер (3, 287). Когда мужчина стал сексуальным, он создал женщину. Женщина в той мере обладает существованием, в какой мужчина - сексуальностью. Женщина хочет, чтобы он всецело превратился в фаллос, поэтому она сводничает. Мужчина создал и создает женщину, пока сохраняет свою сексуальность. Он дал ей сознание, он дает ей и бытие. Не отказываясь от полового акта, он вызывает к жизни женщину. Женщина есть первородный грех мужчины.
Женщина самой «своей фиксированной природой, детерминированной ее несчастливой сексуальной анатомией» (Ж.П. Сартр), обречена более на «растительное существование» (О. Шпенглер), роль «объекта», «материи», связанную с оплодотворяющим господином-фаллосом (О. Вейнингер). Потому мазохизм - изначальная сила в психическом развитии женщины. Все, что нужно ей в половом акте - это быть изнасилованной, что нужно ей в психической жизни - это подвергнуться унижению. Менструация, подпитывая мазохистские фантазии, имеет для женщины большое значение, так же, как и роды. Радости материнства, поскольку они включают в себя определенные жертвы и заботу о детях, представляют собой затянувшееся мазохистское удовлетворение. Потому женщины обречены в той или иной степени на фригидность, если при половом акте не чувствуют себя изнасилованными, обиженными или униженными. Отсюда подсознательное стремление к подчинению, зависимости, эмоциональная инфантильность.
Такие уничижительные, шовинистические характеристики не могли не вызвать адекватной негативной реакции у женщин. Ее начало - «бунт на фрейдистском корабле». Карен Хорни, оставаясь еще в целом правоверной фрейдистской, усомнилась в том, что «женщина, физически созданная для специфически женских функций, в психическом отношении детерминирована желанием иметь атрибут другого пола» (1, 220). Скорее сама подобная «психология женщины» - это «отражение мужских желаний и разочарований». Похоже, что именно К. Хорни в серии своих докладов в 20-30 гг ХХ в. наметила основные тенденции развития последующих теоретических изысканий в феминизме: антропологические, а не сексуальные детерминанты, порождающие особеннос-
ти мужского и женского бытия; социокультурные факторы, предрасполагающие к женскому мазохизму (прообраз теории патриархата). Но следует сказать о тезиснос-ти этих положений, т.к. основной акцент Хорни сделала на «симметричный» ответ Фрейду.
Фрейд утверждает, что женщины - завистливые и неуверенные в себе существа? Так это компенсируется, уравновешивается такими же качествами у мужчин. Мужчины бессознательно чувствуют свою случайность, мимолетность перед репродуктивным величием, настоящим физическим бессмертием женщины. Она приводит примеры «фемин-ного комплекса» у мужчин - зависти к беременности, деторождению, материнству, к женской груди и кормлению грудью. Мужской импульс к творчеству есть сверхкомпенсация ощущения относительной незначительности собственной роли в сотворении живого существа.
Подчиненное положение женщины Хорни объясняет страхами мужчин. Первый из них атавистически-животный, иррациональный, второй - рациональный. Хор-ни обратила внимание на различие в видовом смысле секса для мужчины и женщины. Для женщины соитие есть потенциальное создание новой жизни, мужчина же наряду с желанием завоевания имеет тайное для себя стремление прекратить существование в акте воссоединения с женщиной (потенциальной матерью). Достижение предельной, видоантропологической цели существования и смерть в победе (генетическая память о самках, убивающих самцов после оплодотворения), в апофеозе. Воля к жизни реагирует тревожностью, страхом перед женщиной на такое подспудное стремление.
Страх рациональный проистекает из осознания чуждости и неконтролируемости желанной сексуальной половины. Она, с одной стороны, всегда потенциально сексуально сильнее мужчины, вампирически его истощая, с другой стороны, сексуальный голод ею не владеет в той же мере, как мужчиной. «Во время полового акта мужчина должен доверять свои гениталии женскому телу ... дарует ей свое семя и воспринимает это как передачу женщине своей жизненной силы, по аналогии с прекращением эрекции после коитуса, которое рассматривается как свидетельство ослабления женщиной» (1, 69). Здесь «другая экономика желания, опрокидывающая линейность проекта, неутолимый голод, ненасытность» (Л. Иригари). С этим мужчина ничего не может поделать, лишь загнать эту другую «экономику желания» в рамки «женской стыдливости», сформировать комплекс вины за «необузданность» и «животность» как превентивные культурные меры, компенсирующие несоизмеримость сексуальных анатомий.
Известно, что большинство женщин менее зависимы от сексуального аппетита, их жизненная энергия в большей степени идет на обеспечение постоянной готовности к репродуктивным процессам (ежемесячные физиологические перестройки организма женщины) и в меньшей мере на сексуальность. У мужчин же львиная доля жизненной энергии, особенно в цветущем возрасте, идет в сексуальность. Мужчина потому жизненно заинтересован поставить женщину в зависимость, т. е. в кондиции «доступности», «пассивности» и «ожидания».
Однако то, что у Хорни более походило на защиту, в 70-90 гг. ХХ в. приобрело характер мощной феминистской контратаки на мужской биологизаторский шовинизм. Причем дело не ограничилось навешиванием ярлыков о «паталогичности», «глубокой невротизации» мужчин, которые практически все прямые либо потенциальные убийцы и насильники (5).
Были предложены теоретически оригинальные концепции женской биоантропологической специфичности
(Л. Иригари, А. Рич, В. Брайдотти). Рич и Иригари ввели в фокус своей осознанно женской рефлексии (попытка отказа от «мужских терминов») «свою совокупную телесность», а не «волю и сознание» как у мужчин-теоретиков, пытающихся выявить «субъективность». «Я пришла к убеждению, - пишет А. Рич, - что женская биология -диффузность, интенсивная чувствительность, излучаемая клитором, идущая от груди, матки, вагины; менструальный цикл, осуществление жизни, которое может иметь место в женском теле, - имеет гораздо более радикальные последствия, чем мы могли подозревать до сих пор» (6, 179).
Однако этим дело не ограничилось и симметрично мужскому биологизаторскому анализу радикальные феминистки делают сексистские экстраполяции отталкиваясь уже от «своего сексуального инструмента». Если мужчины гордятся своим пенисом, то почему нам не гордиться своим органом, который столь же важен для формирования женского самочувствия, женской субъективности, как «их орган» - для мужчин?
Иригари живописует «фаллоцентризм» современной цивилизации, в которой господствующая, по сути дела единственная, сексуальность формируется соперничающими мужчинами в определении у кого «самый сильный» пенис, у кого «тверже» или даже кто «дальше всех ссыт» (как в состязаниях мальчиков). Вагина, полагает Иригари, воспринималась как «недостаток», «атрофия» пениса, скорее «пристанище» последнего. На деле же именно вагина - исток и тайна более древнего, особого типа сексуальности, «другой экономики желания». Женская сексуальность - «это чрезвычайно древняя цивилизация», «должна иметь другой алфавит, другой язык».
Основная характеристика женского типа сексуальности, как полагает Иригари, - аутоэротизм. Мужчине, чтобы коснуться себя, нужен инструмент - рука, женское тело, язык и пр. Женская сексуальность зависит от прикосновения. Женщина касается себя собой, без всякого посредника, до того, как возникает возможность отделить активность от пассивности. Женщина «касается себя» все время, более того, никто не может запретить ей делать это, поскольку ее гениталии - это две губы в постоянном соприкосновении. Потому она в себе - это двое, неразделимые, ласкающие друг друга. Этот аутоэ-ротизм прерывается насильственным вмешательством: грубым разделением губ врывающимся пенисом, вторжением, сбивающим и отстраняющим женщину от такого самоудовлетворения.
Из столь впечатляющей картины следовали серьезные метафизические выводы: мужчины-то вообще женщинам и не нужны, особенно если усовершенствуется техника «банков спермы». «Не нужны», поскольку их сексуальность не органична, не естественна для женской, деструктивна для нее. Здесь Иригари все же не была «первопроходцем», ибо еще в 1970 году Анна Коедт опубликовала книгу «Миф о вагинальном оргазме», где сделала революционное открытие о том, что источником женского сексуального удовлетворения является клитор, потому для удовлетворения не требуется проникновение пениса. Книга «вызвала большое волнение в некоторых феминистских кругах» (2, 220).
«Политически корректными» были признаны лесбийские отношения, в которых происходит максимизация отрицания мужского подавления. Впрочем, такой гомосексуальный «половой маневр» не нов. Как известно, еще в Древней Греции его уже совершали «философы» и «наиболее продвинутые» женщины с о. Лесбос.
Вернемся все же к описаниям Иригари, тем более, что она пытается концептуализировать то, что действи-
тельно недоступно теоретикам другого пола.
«Фалломорфная» цивилизация конструирует сексуальность, основанную на визуальности:
~ «мужчина любит глазами» и требует от женщины обнажения и определенного поведения, возбуждающего по «сценарию» (сочетание показной стыдливости и провокации);
~ цивилизационно «привилегированный орган» демонстрируется, культивируется, его форма фетишизируется.
Вагине нечего демонстрировать, ей не достает собственной формы, но именно поэтому женщина получает свое аутонаслаждение. Женщина - «ни одно, ни два», ее сексуальный орган, не являющийся одним органом, считается ничем. Это-то и порождает, утверждает Иригари, «более сложную и утонченную», диффузную женскую сексуальность. Сексуальные органы у женщины практически повсюду, она получает наслаждение практически отовсюду. И далее следует вывод: из особой сексуальности следует особое мирочувствование (миропонимание), резко отличное от «мужского рационализма». «Поэтому бесполезно ловить женщин в точном определении того, что они подразумевают, заставляя их повторяться, чтобы стало яснее; они уже ускользнули в другое место дискурсивной машинерии оттуда, где вы рассчитывали их накрыть. Они вернулись внутрь себя. Что не следует понимать так, как будто - внутрь вас. Их внутреннее пространство отличается от вашего (мужского. - В.К.), от того, что, как вы полагаете, им свойственно. Внутрь себя означает в интимность того безмолвного, множественного, диффузного касания (курсив Иригари). Спросите настойчиво, о чем они думают, и они могут ответить лишь: Ни о чем. Обо всем» (7).
Иригари права в том, что биологический детерминизм в «мужском исполнении» действительно выводит большинство качеств, маркированных как «общечеловеческие» - «субъективность», «я» - из своего пола, тела, в узком смысле из специфической половой активности (тестостерона). Мужчина - «соль земли», квинтэссенция человеческого как такового, что выражается в его «воле к ценности», в стремлении к нравственности и смыслу. Вейнингер здесь одни из немногих, кто внятно и откровенно сказал то, с чем согласно большинство мужчин-мыслителей, но что выражать столь обнаженно, особенно в последние 100 лет, не принято по мотивам либеральной политкорректности.
Мужчина - субъект рационального мышления и нравственности, женщина же лишена души и умопостигаемого «я» (3, 295). Она глубоко аморальна и как «проститутка», и как «мать» (ей безразлична индивидуальность ее ребенка по нравственной шкале), потому что она находится «по ту сторону», «вне» морали, ее функции глубоко биологичны. Она либо «эмиссар полового акта» как проститутка, либо эмиссар рода, продолжения любого существования и любой ценой (3, 319).
Но если к женщине неприменимы критерии интеллектуальности и нравственности, то как же объяснить явления добродетели, воздержания и интеллекта среди женщин? Только мимикрией, подлаживанием под мужчин. Вторая главная душевная черта женщин после сводничества (стремления завлечь мужчину, связать его чувствами вины и обязательств) - рецептивность. Женщины насквозь бессознательно проникаются взглядами и ценностями мужчин. С этим, кстати, соглашаются и радикальные феминистки, говоря о «правилах, встроенных в субъективность женщины, чтобы она стала субъектом, пригодным для восприятия и воспроизведения своей дефективности» (5, 151).
Женщина приобретает «мужскую личину», подделываясь под господствующие стандарты и ценности. Но это не проходит для нее бесследно, поскольку возникает противоречие между «личной», обряженной в ценности и ее животной, иррациональной, внеценностной подлинностью. Ее постигает кара - истерия. «Истерия есть органический кризис органической лживости женщины» (3, 293).
Да, мы истеричны - принимают спустя десятилетия вызов Вейнингера радикальные феминистки, это есть хорошо. Люси Иригари полагает «истерию» в качестве ключевого концепта, описывающего женскую субъективность «как таковую» в условиях мужского господства. Чувственность, «разлитая» по всему телу, диффузность ощущений порождает децентрированную субъективность. Также эта субъективность несет на себе печать извечного подчинения и активного сопротивления сложившемуся статус кво. Истерия - это активный женский отказ от того, что от нее ожидается, ответ на аннигиляцию ее как активного субъекта. Истерия, проявляемая через эксцесс, это пародия (обман, коварство, женская уловка, двойное дно, флер) на то, что ждет мужская культура. Симулируя выполнение требований, истеричка удовлетворяет свои желания.
Рози Брайдотти находит более нетривиальный термин для описания специфики женской субъективности, принципиально отличной от мужской. Женщина - это номадическая (кочевая) субъективность (8), репрезентированная не через волю и мышление, а через телесную структуру (желание + сексуальность в духе Ж. Деле-за). Это не одна, «стационарная» сущность, а постоянное движение, пересечение разных женских опытов, «практик», где стабильное, закрепленное - условно. Также транзитивно и пространство отношений женского «я» и «Другого».
Описание мужской субъективности противополагаемо как «образ врага». Отечественная радикальная феминистка Т. А. Клименкова утверждает: «Настоящий мужчина - это паталогизированный индивид, который культивирует садомазохистскую порноинтерпретацию половых отношений, агрессивность и насилие, стремится к нарушению закона и создает «горячие точки» на планете. Это существо, «отмеченное печатью постоянного недовольства собой, мужчина должен иметь глубокое, хотя и тщательно скрываемое чувство несамодостаточности ...» (9, 137).
Биологический детерминизм все же методологически неудобная позиция для радикального феминизма: слишком уж очевидны анатомические, «судьбоносные» отличия женщин от мужчин. Слишком очевидно, что «самка» подчинена видовой функции размножения в большей степени. Слишком явственно «бремя, накладываемое на женщину ее репродуктивной функцией» (10). Все это можно оспорить, если перейти на другую методологическую позицию: анатомия не судьба, женщиной не рождаются, ей становятся (С. де Бовуар). Все человеческое - социально, конструируется, производится, устанавливается обществом. Радикальный феминизм экст-ремализовал это положение, отождествив «социальное» с «политическим» (даже «личное - политично!»).
Денатурализация, деобъективация пола, «половых различий» субъективизирует, политизирует отношения между полами. Одновременно это создает благодатную почву для самых смелых проектов преобразований и революций. Если все человеческое имеет преимущественно «социальный характер», даже «политичный», то все оказывается пластичным, лепким, Все можно переделать: то, что считалось «мужским» или «женским» - это
временные, исторические модальности, которые можно как угодно перекроить - появляется столь необходимая для нонконформистов перспектива. Это наиболее удобная, органичная для радикального феминизма позиция и в 60-70 гг. на нее переходит большинство теоретиков-феминисток. Тем более, что если в антропологических, социобиологических исследованиях, базирующихся на фактичности природных обстоятельств, сильны традиционные маскулинные установки, то в социальных исследованиях эмансипационной ориентации преобладают, начиная с Маркса, отчетливые эгалитаристские настроения.
Переход на позиции «социальной установки» в объяснении истории взаимоотношений мужчин и женщин произошел в форме изменения самого субъекта феминизма. Из «кабинетного» либо «досужего» занятия отдельных, нонконформно настроенных женщин высших и средних классов богатых стран он превратился благодаря женской, протестной составляющей молодежных движений 60-гг. ХХ в. в самостоятельную субкультуру, состоящую сегодня из целой мозаики многих «женских практик». Из студенческих групп взаимопомощи феминистское движение перешло и в другие социальные слои, пытаясь объединить и диверсифицировать «женский опыт», сформировать женскую коллективную идентичность, «сестринство». В этом явно позитивная роль радикального феминизма, которая собственно и смогла состояться благодаря его радикализму. Привлекает, запоминается, убеждает или отвращает резкая, отчетливая, конфронтирующая позиция.
Итак, «поле битвы» между мужскими шовинистами и радикальными феминистками поменялось: с особенностей половой и сексуальной анатомии, «сексуальной экономики» на социально-исторические особенности общественных конструктов, ролей, играемых мужчинами и женщинами. Это сразу обеспечило качественное и количественное превосходство радикального феминизма, тем более при наличии мощных мужских союзников: марксистской традиции и структуралистского движения (М. Фуко, Ж. Делез, Ж. Деррида). На этом поле, безусловно, доминирует радикальный феминизм, т. к. так называемые «мужские исследования» (в теоретическом пространстве концепта «гендера») начались только недавно. Бесспорное завоевание и мощный арсенал теоретических средств, аргументов - создание теории «патриархата». Вместе с тем, при несомненной эвристичности основных положений она «демонизована» радикалист-ски настроенными женскими умами, превратившись в очередную «революционную идеологию» (а 1а марксизм, с похожей же судьбой).
Принципы социальности и историзма человеческих явлений, молчаливо поддерживаемые авторитетом Г. Гегеля, К. Маркса и структурализма, определяют собой основания нового, альтернативного и не менее убедительного мировидения, оспаривающего естественность и неустранимость различий между полами. На них и строится теория патриархата, определенная в своих исходных основаниях Кейт Миллет и активно разрабатываемая ее многочисленными последовательницами.
Гиперсоциализация и политизация - две оси координат теоретического пространства теории патриархата. Различия между мужчинами и женщинами лишь биоге-нитальны, однако все социокультурные характеристики (в том числе и пресловутый водораздел: агрессивность -пассивность) общественно формируемы по идеологическим интересам власти и выгоды. Ключевые концепты теории патриархата: «гендер» и собственно «патриархат». Половые отношения социально конкретны, историчны,
формируемы, изменяемы, находятся на перекрестии невидимой непрерывной политической борьбы.
Эти смыслы и образуют понятие «гендер» - социальный конструкт, организованная модель отношений между полами в основных сферах общества. Основные ингредиенты гендера имеют бессознательно-принудительный характер «ролей», «стереотипов»: так заведено, так «естественно». Гендер - социально-генетическая программа, социальная «машина» производства смыслов о «женщине» и «мужчине», создана полуосознанно на заре истории, но поддерживается, воспроизводится идеологическими и властными интересами вновь вступающих в жизнь поколений. Концепт «гендера» - прорывное открытие для социологии и антропологии. А вот в отношении концепта «патриархата» это сказать затруднительно из-за его радикальной политизации, которую всерьез разделяют немногие представители «с обеих сторон» - слишком все же велика и величественна соединяющая сила полового притяжения, на коей держится род.
Патриархат определяется К. Миллет как «такой институт, где одна половина населения (женщины) контролируется другой (мужчины) ... означает двойное господство: мужчины - над женщиной, и старших - над младшими» (11, 150). Сам тезис о патриархате не нов, а разработан теоретиками-мужчинами. Одними из первых его ввели в активный интеллектуальный оборот в конце XIX в. Ф. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» и Э. Дюркгейм в работе «О разделении общественного труда». У Дюркгейма это положение имеет расплывчатую характеристику разделения «полового труда» и разделения, мы бы сказали, «экзистенциального».
Настоящим отцом патриархатной теории можно считать Ф. Энгельса, который за 27 лет до Дюркгейма уже говорил о генезисном значении разделения труда для появления современной цивилизации. Однако он четко указывает на значимость профессионального разделения в материальной сфере жизни, выдвигает тезис об «историческом поражении женского пола». Речь идет о переходе от присваивающего хозяйства к производящему в форме земледелия и скотоводства, которыми занимался мужчина. Это создало новую собственность и новую стратегическую ситуацию в отношениях между мужчиной и женщиной.
Энгельс, по сути, и сформулировал главные методологические идеи «теории патриархата»: антагонизм и непрерывная социально-историческая борьба между полами. Однако у Энгельса данные идеи периферийны, отражая сопутствующие факторы главных движущих сил истории - развитие материального производства и борьбу общественных классов за собственность и власть. «Теория патриархата» - калька марксистской схемы, где место «общественных классов» занимают «биологические классы». Тот же непримиримый, конфронтирующий настрой к «угнетателям и эксплуататорам», требование мести, «крови». Взаимная симпатия левой интеллигенции, марксизма, структурализма и феминизма общеизвестны и имеют вполне явственную мировоззренческую общность.
Без преувеличения можно сказать, что «теория патриархата» - основной символ веры современного радикального феминизма. Мужское угнетение (патриархат) носит тотальный, всепроникающий характер, оно фундаментально антагонистично (все, что кажется не таковым, даже «любовь» - мужской иезуитизм), не реформируемо, только уничтожаемо. Собственный вклад «теории патриархата»: демонстрация того, «где» (везде) и «как» (очень зверски) осуществляется угнетение женщин, со-
здание образа врага-мужчины, врага уже по своей половой принадлежности.
В отношении причин появления патриархата после Энгельса вряд ли что можно добавить, разве что заострить внимание читателей на «способности мужчин к изнасилованию», осознанию своей роли в рождении ребенка и коварному использованию физической слабости женщины во время беременности и грудного кормления - предполагается, что именно в это-то время злодей и захватывает власть.
Собственно структуру патриархатной теории в общем виде можно представить состоящей из двух «блоков»:
- описание и критика существующего положения вещей;
- определение стратегии преодоления («трансцен-дирования»).
Патриархат покоится на «трех китах»: патриархат-ном разделении труда (внешняя колонизация), патриархатной социализации и инкультурации (внутренняя колонизация), сексуальной эксплуатации.
Патриархатное разделение труда - это такая система распределения видов деятельности между полами, в которой собственно продуктивная деятельность отводится мужчинам, а деятельность, направленная на поддержание функциональности человеческого организма (так называемая «домашняя работа»), и репродукция - женщинам. Такое разделение представляется «антропоес-тественным фатумом» женщины даже классикам феминизма. Симона де Бовуар с заметной долей горечи констатировала, что «мужчина в своей продуктивной деятельности трансцендирует свое животное состояние. Женщина - пассивно претерпевает свою биологическую судьбу, ибо рожать и кормить - это не деятельность, это естественная функция» (10, 94-95).
Однако феминистки 60-70 гг. справедливо поставили вопрос о статусе и стоимости домашнего труда женщин. Действительно, хотя он, как правило, не учитывался в теориях классической политэкономии, однако он столь же значим для индивидуального человеческого существования (если не «более»), как и труд, учитываемый через рыночные механизмы. Домашнее хозяйство оказалось «социально неудостоверенным», а гигантские потребительские стоимости, производимые в этой сфере, не оцененными.
Только современное развитие сферы домашних услуг дает первое приближенное представление об их реальной стоимости, заниженное, правда, использованием труда иммигрантов и инерцией привычки (сами сделаем). «Брак, - как отмечает Кристина Дельфи, - это трудовой контракт, посредством которого мужчина эксплуатирует женский труд и экономически становится ее хозяином» (2, 206).
Труд женщины не оплачивается и при том она выталкивается из публичной социальной сферы, ее соревновательные шансы на рынке труда с каждым «семейным годом» падают. Экономическая зависимость влечет за собой эмоциональную зависимость. Женщина ограничивается сферами жизни, которые в основном построены на эмоциональных связях: семьей, религией, благотворительностью (1, 148-149).
Семья как удел женщины в патриархатном разделении труда оказывается «основным общественным институтом, где эксплуатируется женский труд, где сексуальная мужская власть выражается в виде насилия и где усваиваются гендерные образцы для подражания» (2, 205). Причем последнее, внутренняя колонизация умов маленьких девочек, оказывается определяющим в воспроизводстве «дефективной» женской субъективности,
мужское дисциплинирование ее духа. Предполагается, что именно в семье формируются нормативные представления о таких качествах женщин, как «низкий интеллектуальный уровень, склонность к чувственному удовлетворению, примитивная, детская эмоциональность, влечение к сексу, самодовольство, притворная беспомощность, мошенничество» (11, 170).
Семья как патриархатный институт более всего подавляет женщину посредством ее принуждения к осуществлению репродуктивной функции. Половая любовь и рождение детей - стержень угнетения женщины. Если многие женщины, услышав такое, скажут, что эти рассуждения абсурдны и, напротив, это смысл «женского счастья», то радикальные феминистки ответят: вот в этом-то и «иезуитизм патриархата», который внутренне оккупировал женское сознание и манипулирует им - они не знают, чего хотят «по истине», а «мы знаем».
Не все, но многие радикальные феминистки, начиная с Бовуар, негативно относятся к беременности, рождению и выращиванию детей как к унизительному и угнетающему виду деятельности, от которого ее надо освободить. Беременность, полагает Суламифь Файерстоун, не является удовлетворяющим и творческим опытом. Это «временная деформация тела индивида ради сохранения вида», рождение ребенка попросту болезненно («как тыкву выкакивать» - сказала ей подруга), а с сопутствующим собственничеством и эмоциональным манипулированием по отношению к ребенку оно психологически вредит как матери, так и ребенку (12, 189).
Социально-экономическое и ментальное всепроникающее давление формируют «порнографическую сексуальность», где женщина - объект, покорная жертва, наслаждающаяся мужским насилием и собственным страданием. Подобные обстоятельства определяют враждебное отношение радикального феминизма к гетеросексуальным связям как к отношениям сексуальной эксплуатации и культивированию лесбийства в качестве «политически корректного». «Только в системе угнетения, являющегося мужским главенством, угнетатель фактически внедряется в тело угнетенной и колонизует его ... Проникновение есть акт огромного символического значения, посредством которого угнетатель входит в тело угнетаемой ... функцией и результатом его является наказание и контроль женщины . каждый акт пенетрации для женщины представляет вторжение, подрывающее ее уверенность и истощающее ее силы ... Мужчины - враги, гетеросексуальные женщины - пособницы врагов» (12). Естественное отношение женщины и мужчины оказалось с точки зрения радикального феминизма лесбийской ориентации «неестественным», это всегда изнасилование, жестокость, в лучшем случае эмоциональная зависимость.
Таковы основные смыслы «описательного» блока патриархатной теории радикального феминизма. Что же предлагается сделать, дабы устранить, изменить, преобразовать, выйти за пределы подобного положения вещей? Или же, говоря философским языком, «каковы направления трансцендирования?» Радикализм потому и называется радикализмом, что дает такую картину мира, такое описание положения дел, которое бесперс-пективено для реформирования, кропотливого изменения. Свой недостаток терпимости, понимания, выдержки, способности к компромиссам и к совместной работе «они объективируют и концептуализируют» в чертах «злобности, жестокости, коварности» врага, пытаясь лишить его основных гуманистических признаков. Это оправдывает их радикализм, сообщает им высокий смысл «борцов, авангарда нового, защитников». Именно на-
строй на трансцендирование существующего социоисто-рического порядка является главным, решающим признаком любого вида радикального сознания. Это в равной степени относимо и к мужскому шовинизму, и к радикальному феминизму.
Мужской шовинизм и радикализм собственно и появляются в виде резко негативной реакции консервативной части мужчин на феминизм. Если ранее просто отсутствовали поводы для «выговаривания», «все и так было ясно», то при появлении женского эмансипационного движения философы-мужчины, занимающиеся в той или иной степени антропологическими проблемами, не преминули высказать свое, как правило, резко отрицательное, отношение к «неудачным бабенкам» (Ф. Ницше).
«Эмансипация женщины» - это инстинктивная ненависть неудачной (курсив Ницше), т. е. неприспособленной к деторождению, женщины к женщине удачной -борьба с мужчиной есть только средство, предлог, тактика» (4, 727).
Феминизм, полагает теоретик мужского шовинизма Отто Вейнингер, - «это скорее эмансипация проститутки, чем эмансипация женщины ... мужественное выступление кокотки в женщине», хотя и «женщины все же люди и к ним следует относится как к таковым ... мужчины и женщины имеют равные права» (3, 369, 375).
Чего здесь больше: высокомерия, страха, обиды, зависти, непонимания-ненависти? Вероятно, взвесь всех этих ингредиентов такая же, как и в аналогичных высказываниях радикальных феминисток о своих визави. Что-то все же у них фатально не получилось, не случилось человеческого счастья.
Мужской шовинизм, помимо естественной консервативной реакции, предлагает и варианты трансценди-рования, наиболее яркий из которых предложил тот же Вейнингер. Вообще он во многом воспроизводит весьма распространенный во второй половине XIX - первой половине ХХ вв. мессианский утопический архетип, воплощавшийся в широком диапазоне от светских (Маркс) до религиозных (Н. Федоров) версий. Суть его:
> установление «конечных целей» мироздания, идеала, «как должно быть»;
> констатация вопиющего нарушения ранее установленного идеала;
> разработка радикальных стратегий трансценди-рования.
Нечто подобное мы можем видеть и у Вейнингера в его версии «трансцендирования женщины» как главного врага не просто мужчины, а всего позитивного строя мироздания, его конечной цели. А «конечной целью является Божество и исчезновение человека в Божестве; целью является точное разграничение между добром и злом, между "нечто" и "ничто"» (3, 382). Женщина лишена разума и души, живет только инстинктами, она олицетворяет собой материю, материальное начало, начало конечности и бренности в противоположность духу и безграничному. Как и Н. Федоров, О. Вейнингер устанавливает метафизическую взаимосвязь между эросом, рождением и смертью. Если разорвать эту роковую связь посредством трансцендирования сексуальности (=женщи-ны), то можно построить новый бессмертный духовный порядок, реализовать «идею человечества» как имманентной части бесконечного Божества. «Смерть будет существовать до тех пор, - вдохновенно пророчествует Вейнингер, — пока женщины будут рожать и правда сойдет не раньше, чем из двух не станет одного, из мужчины и женщины - третье. Самосущее, что не есть ни мужчина, ни женщина» (3, 381).
В существующем половом тандеме животная, материальная сторона - женщина, которая и есть «сексуальность». Именно ее необходимо «очеловечить», что будет одновременно «настоящей эмансипацией». Пути этого:
♦ воздержание для обоих полов, отрицание сексуальности, что освободит женщину от рабской покорности фаллосу;
♦ воспитание женщины следует вырвать из рук женщины, воспитание человечества - из рук матери;
♦ подчинение женщины нравственной идее, идее человечества.
А что предлагают радикальные феминистки? Лишь симметрично «трансцендировать мужчину». Вейнингер все же достаточно кроток в сравнении с наиболее мизо-андринными феминистками, всерьез рассматривавшими возможность «полного уничтожения мужского рода», что «стало бы желательным последствием улучшения технологии банков сперматозоидов» (2, 196).
Все же справедливости ради следует отметить наличие в радикальном феминизме двух вариантов «трансцендирования мужчины»: «жесткий» («сепаратный») и «мягкий» («андрогинный»).
«Жесткий» вариант включает в себя две стратегии: либо революцию и захват власти в обществе, либо революцию в форме отделения женской сферы существования от мужской. Женщина должна восстать и захватить контроль над средствами естественного воспроизводства: социальными институтами вынашивания и выращивания детей. Женская революция - окончательная человеческая революция, которая покончит с самой психологией власти. Суламифь Файерстоун провозглашает: пока женщины будут рожать - они с неизбежностью будут подавляемы и угнетаемы, потому будущее за внематочным размножением и новыми формами общественной жизни (12, 73, 21, 19). Материнство должно быть искоренено (Дж. Аллен).
Другие радикальные феминистки (А. Рич) не отказываются от материнства, но полагают, что оно должно быть «возрождено» на основе собственно материнских практик, а не мужских описаний и эспектаций. В любом случае мужчина здесь неуместен (развитие технологий искусственного осеменения и клонирования), женщина - девственная мать (Л. Иригари).
«Сепаратизм» означает отделение от мужской культуры и ценностей, формирование «женского производства»: феминистского искусства, духовности, кухни, экологии, репродукции, материнства, гендера и сексуальности. Поскольку же «корни» гендера и ценностей находимы в интимной, сексуальной сфере, то полное и подлинное освобождение от патриархата связано с лесбийской сексуальностью.
Во-первых, это «контролируемая женщиной сексуальность», где она может свободно реализовать все свои потаенные желания.
Однако важнее, и это во-вторых, что лесбийство -основа конституирования нового женского сознания, «сестринства» и преодоления патриархатной сексуальности с ее бинарностью «мужского - женского».
«Феминизм - теория, лесбиянство - практика», это не персональное, а политическое, эмансипационное решение. Гендерные различия, полагает Моника Виттиг, не имеют онтологической реальности и основаны лишь на отношениях власти: господствующая группа (мужчины, белые, богатые) маркирует подчиненную группу (женщины, черные, бедные) для оправдания собственного господства. Единственное средство подрыва принудительной гетеросексуальности - «радикальная лесбияниза-ция всего мира».
Симптоматично, что хотя мужской шовинизм изначально гораздо раньше, еще в античности («мужская любовь» в классической Греции), открыл для себя (и даже концептуализировал) подобный «половой гомоманевр» высказывания предельного презрения к противоположному полу, однако в дальнейшем он не только не пользовался популярностью в мужской среде, но стал рассматриваться как измена мужественности, дно падения мужчины. Геи самосознают себя и выступают в борьбу за равноправие как маргинализованная часть общества, а не как «альтернатива» или «проект переустройства».
«Мягкий» вариант трансценденции предлагается либеральным и «постструктуралистским» феминизмом. Современный либеральный феминизм не ограничивается идеей равенства. Это означает не что иное, как «подтягивание» женщин к «мужскому стандарту». Влияние радикалок сказалось в том, что и сегодня либералки понимают: инерцию и косность патриархатных структур невозможно преодолеть без их слома, трансценденции. Либералки выступают лишь за «цивилизованные» формы их преодоления и формирование «андрогинного общества», основанного на свободном выборе и самоопределении в семейной жизни и воспитании детей. Для этого необходимо: устранение разделения труда по половому признаку, уничтожение подчеркивания анатомических признаков и различий; профессионализация домашнего труда, его государственная оплата и пенсия (13, 70).
Радикалки-постструктуралистски (Ю. Кристева, Л. Иригари, Э. Сиксу) заявили, что это полумеры, если не будут изменены сами основы. И если фрейдистски ориентированные феминистки полагали, что все дело в сексе, то находящиеся под постмодернистским влиянием феминистки считают, что все дело в языке.
Так Юлия Кристева задается вопросами, которые можно сформулировать следующим образом: «Разница между полами есть и останется, бессмысленно «переворачивать» ситуацию патриархата и заставлять мужчин быть жертвами, но как можно устранить негативные последствия исторических форм закрепления этих различий? Каким образом мы можем сохранить разницу без жертвенности со стороны одного из полов?»
«Женский» постструктурализм полагает, что мужчины контролируют культуру, религию, язык и знания. То, что преподносится как «объективность», в действительности означает субъективное восприятие мужчин и не включает женский опыт. Люди действительно «думают по-мужски», необходимо переопределить реальность с женской точки зрения.
«Женщина не существует» (Лакан), поскольку она не имеет доступа к процессу формирования языка. Женские формы означивания маргинальны, его характеристики: поэтический, мистический, магический, истерический, иррациональный, «безумный» язык. Отсюда почти марксистский тезис: нужно изменить язык через радикальную деконструкцию патриархатного языка и построение нового феминистского дискурса.
Ю. Кристева утверждает - женская способность означивания отлична от мужской: первая - семиотическая, вторая - символическая. Женское тело может выступить основой специфически женственных способов мышления, не прибегающих к логическим формам и бинарным оппозициям «фаллогоцентрической» мысли. Эти способы мышления основаны на женском опыте сексуального удовлетворения, рассеянного по всему телу, а потому способного быть источником чистоты опыта и ощущений (Иригари).
Итак, конфликтность и является тем реальным основанием, которое выражают мужской шовинизм и ра-
дикальный феминизм. Ясно, что путь определения «степеней виновности друг друга» или «борьбы» не магист-рален в отношении полов, это есть лишь необходимый проясняющий момент. Симона де Бовуар полагает: истина в том, что порочный круг так трудно разорвать, потому что оба пола являются жертвами друг друга и себя. Новое женское бытие, продолжает она, должно быть не просто «равно» мужскому, что просто излишне как самоцель для большинства женщин (хотя и не возбраняется), а духовно гомологично ему. В конце концов в обоих полах разыгрывается одна и та же драма плоти и духа, ограниченности и трансценденции, оба терзаемы временем и находятся в ожидании смерти, они все равно сущ-ностно нуждаются друг в друге и могут извлечь из своей свободы равное величие.
Список литературы
1.Хорни К. Самоанализ. Психология женщины. Новые пути в психоанализе. - СПб.: Питер, 2002.
2. Брайсон Валери. Политическая теория феминизма. Введение. - М.:
Идея-пресс, 2001.
3. Вейнингер О. Пол и характер. - М.: ТЕРРА, 1992.
4. Ницше Ф. ECCE HOMO. Как становятся собой // Соч. в 2 т. - Т.2. -
М, 1990.
5. Клименкова Т.А. Философские проблемы неофеминизма 70 гг. //
Вопросы философии. - 1988. - № 5. в. Rich A. Of Woman Born. Virago Press. - 1977.
7. Иригари Люси. Пол, который не единичен. http://
www.humanities.edu.ru/db/msg/ ftn1
8. Braidotti Rosi. Nomadic Subjects: Embodiment and Sexual Difference in
Contemporary Feminist Theory. - New York. Columbia University Press, 1994.
9. Гендерный калейдоскоп. Курс лекций. - M.: Academia, 2001.
10. Симона де Бовуар. Второй пол. Т.1. Факты и мифы.- М.: Прогресс,
1997.
11. Миллет, Кейт. Сексуальная политика //Вопросы философии. - 1994.
- № 9.
12. Firestone S. The Dialectic of Sex. London. Women's Press. - 1979.
13. Некрасов С.Н. Феминистский постструктурализм: теория и
практика // Философские науки. - 1991. - № 1.
