CC BY
10
прощают ее» [Там же, с. 296]. Еще одна черта менталитета не только Тонг Биисов, но и всех северных народов отличала Ерегечея, старшего брата Нюрбачаан, - «не подобает хосууну выказывать свои чувства: радость ли, грусть ли, все должен таить в себе» [Там же, с. 60].
Таким образом, анализ романов В.С. Яковле-ва-Далана свидетельствует о том, что обращение к местному колориту связано с повышенным интересом к национальному своеобразию, самобытности жизненного уклада, быта, нравов, традиций и обычаев народов Якутии.
У Далана местный колорит выполнял еще одну дополнительную функцию. Не забудем, что его романы создавались в сложный переходный период 80-90-х гг. прошлого столетия. Колоритные картины природы, исторические события и реалии, легендарные характеры создавали в его романах мир, более богатый и привлекательный, чем будничная и регламентированная окружающая действительность. Более того, романы «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан» могут быть восприняты как выражение принципиального авторского эскапизма, как сознательное противопоставление
смутному времени героического прошлого. В то же время они представляют собой своеобразный синтез искусства слова и исторической науки.
Литература
Бурцев А.А. Английский рассказ: конец XIX - начало XX века. Проблемы типологии и поэтики. - Иркутск: Изд-во Иркут. ун-та, 1991.
Гачев Г.Д. Национальный Космо-Психо-Логос // Вопросы философии. - 1994. - №12.
Делан. Глухой Вилюй: Роман / пер. с якут. Л. Либе-динской. - Якутск: Бичик, 1993.
Делен. Тыгын Дархан: Роман / пер. с якут. А. Шапошниковой. - Якутск: Бичик, 1994.
Кулековский А. Сновидение шамана: Стихотворения. Поэмы / сост., вступ. ст., примеч. В. Дементьева. -М.: Худож. лит., 1990. - 238 с.
Окладников А.П. История Якутской АССР. - Т. 1. -М.; Л., 1955.
Реизов Б.Г. Французский роман XIX века. - М.: Высш. шк., 1977.
Стегнер У. Документальная и художественная литература Запада // Литературная история США: в 3 т. -Т. 2. - М.: Прогресс, 1978.
A.A. Burtsev
The poetics of "local colour" in the novels of V. Dalan
The article studies the use of so-called local colour in Dalan's historical novels. The functional analysis of this artistic principle in the novels The Desolate Vilyui and Tygyn Darkhan showed that the author's use of the local colour stems from his increased interest to the ethnic originality, originality of the life style of the peoples in Yakutia.
Keywords: historical and artist dilogy, ethnic everyday life, traditions, customs, rituals, seasonal works and working processes, dwelling interior, food and drink group, traditional trades, hunting and fishing, people's calendar, ethnic "cosmopsychologos".
УДК 821 5121
Н.А. Непомнящих
Мотивы утраты, умирания, памяти в русской деревенской прозе и в русскоязычных произведениях писателей о коренных народах Сибири*
Общая проблематика, конфликт, жанровые особенности, цитирование и обработка фольклорных источников, а также мотивы утраты, родовой и исторической памяти, детских воспоминаний и широко распространенный сюжет смерти старика / старухи, который, помимо буквального и зачастую автодокументального содержа-
* Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ и Новосибирской области. Проект № 14-14 54001/ 15 «Сюжетно-мотивные комплексы в литературах народов Сибири».
© Н.А. Непомнящих, 2015
ния, имеет иное, переносное значение, становящееся глобальной метафорой утраты традиционного образа жизни, безвозвратного исчезновения исконной культуры, - всё это в совокупности роднит многие произведения, написанные писателями о трагических судьбах народов Сибири, с русской деревенской прозой, типологически им наиболее близкой.
Ключевые слова: младописьменные и новописьменные литературы, мотив, сюжет, жанр, мотивы памяти, утраты, сюжет смерти старика / шамана, деревенская проза.
В исследовательской среде уже высказывалась мысль о том, что литературное творчество писателей коренных малочисленных народов Сибири и Севера РФ возникло и развивалось в контексте русской культуры, то есть не в «герметичной» локальной среде, а в процессе диалога двух культур. Многие писатели создавали произведения на двух языках: родном и русском. Национальные культуры, испытывая воздействие иной культуры, отчасти ассимилировались, отчасти вбирали в себя те элементы, идеи, художественные принципы, способы репрезентации, которые могли стать источником нового, импульсом к их развитию в контексте мировой и многонациональной российской культуры. Творчество многих писателей коренных народов Сибири 19601990-х гг. равноправно вписывается в литературный ряд эпохи. Наиболее близкой, органичной и внутренне созвучной национальным литературам Сибири как по тематике, проблематике, так и по художественным решениям была русская деревенская проза.
Основной темой деревенской прозы, ее посылом, эмоциональным, идейным, было сожаление об утрачиваемой традиционной культуре, об уходящем корнями в историю народа укладе жизни. Именно на трагедии утраты исконных корней было, главным образом, сосредоточено ее внимание. Соответственно сюжетно-мотивный корпус произведений деревенской прозы по преимуществу включает в себя мотивы, связанные с утратой, потерей, разрывом и смертью, памятью. Почти в каждом произведении, у самых разных авторов, будь то В. Астафьев, В. Распутин, В. Белов, Ф. Абрамов, В. Шукшин и другие, важное место в повествовании занимают памятные воспоминания, подробные описания когда-то привычных деревенских реалий, обыденных некогда, но почти исчезнувших крестьянских работ и занятий. Чаще всего хранителями памяти - исторической, крестьянской, родовой - являются герои, представленные старшим поколением. Это старики и старухи, по-житейски мудрые, противопоставляемые рациональному и прагматическому
уму современной молодежи, покидающей родные места, сознательно ориентированной на кажущиеся ей более привлекательными достижения цивилизации. Старики в отличие от молодых с большим трудом и болью расстаются со своими родными местами, для многих из них такое расставание подобно смерти и не только метафорической.
Вполне закономерно, что сюжетная ситуация смерти старика / старухи встречается практически в каждом произведении «деревенщиков». Исследователи отмечают: «Примечательно, что в 1960-1980-е гг. слова "старик" и "старуха" выносятся в заглавие многих произведений "деревенской прозы" - см., к примеру, рассказы "Как помирал старик", "Солнце, старик и девушка" В. Шукшина, "Старухи" и "Последний старик деревни" Ф. Абрамова, "Эх, старуха" В. Распутина и др.» [Парте Катлин, 2004, с. 87]. Исследовательница называет характерные, повторяющиеся в деревенской прозе мотивы: возвращение героя на родину, к истокам; мотивы детства и детских воспоминаний; мотивы родовой памяти и утраты не только устоявшегося уклада жизни, традиций, но и определенного мировоззрения, «лада» в противовес современному «разладу» - разрыву прежде непрерывной связи поколений: «Писатели-деревенщики понимали, что они последние, кто ещё помнит старинный уклад деревенской жизни: кто-то по своему собственному детству, кто-то из рассказов старших односельчан. Их воспоминания стали важным наследием, оставленным в русской культуре. Ощущение того, что деревенская проза - это литература "последних вещей", складывается из большого количества метафор утраты в этих текстах» [Там же, с. 29].
Все те же мотивы характерны и для прозы Алитета Немтушкина, Еремея Айпина, Владимира Санги, Галины Кэптукэ и других авторов. Их повествование об уходящих традициях своих народов, о трагедии, которая постигла их в результате исторических перипетий ХХ в., о насильственном навязывании многим народностям на территории Сибири оседлого образа жизни, замене традиционной охоты, оленеводства, про-
мыслов колхозами, во многом перекликается с трагическими страницами книг писателей-деревенщиков. И те, и другие обращены к образу светлого прошлого. И тем, и другим свойственно желание описать в подробностях утрачиваемый быт, опыт, за которыми стоит многовековая жизнь множества поколений. Олицетворением уходящего мира, его духовного средоточия становятся, как и в деревенской прозе, старики и старухи. Деревенщики, со слов исследователя, «в умирании стариков видят символ утраты жизненного порядка» [Там же, с. 16]. Умирание, смерть стариков и старух в произведениях национальных писателей Сибири становятся сходною метафорою. Кроме того, для героя повествования смерть дедушки или бабушки может стать символическим окончанием детства, что верно и для юного героя «Небесных оленей» А. Немтушкина: концом жизни в родном чуме, концом детства становится для маленького Армачи смерть бабушки.
В книге Еремея Айпина в главе «Бабушкина сестрица» рассказчик повествует о том, как помогла им, сиротам, оставшимся без матери, двоюродная бабушка, и что он ничего не знал о ее смерти, не задумывался о ней до той поры, когда осознал, уже будучи взрослым, что она помогла им выжить. В чем-то размышления героя перекликаются с подобными же мыслями из финальной части «Последнего поклона» В. Астафьева. Не исключено, что в какой-то мере и степени на жанровую форму, тематику и проблематику таких книг, как «Мне снятся небесные олени» (А. Немтушкин), «У гаснущего очага» (Е. Айпин»), «Маленькая Америка» (Г. Кэптукэ) повлияла повесть В. Астафьева «Последний поклон»: всеми авторами сохранен хронотоп идиллического детства и самых светлых воспоминаний о нем, каждый описывает утраченные современной цивилизацией бытовые подробности, трудовые процессы, обряды, а самое главное - в центре повествования находятся фигуры бабушек, воспитавших и во многом повлиявших на склад их души. Именно от них и благодаря им авторы получают ту «родовую память», которая не отпускает, заставляет писать, вспоминать родную культуру, ту, почти ушедшую ныне в небытие, жизнь. Для каждого из них смерть бабушки станет поворотной вехой в судьбе.
Старики и старухи владеют знаниями, которые становятся недоступными, неизвестными молодому поколению. Сила их веры, сила их знаний, нако-
пленных веками, житейская мудрость и бытовая этика определяют духовное развитие авторов-рассказчиков, не дают им порвать и прервать связь поколений, заставляют в зрелом возрасте браться за перо, чтобы зафиксировать, запечатлеть, запомнить безвозвратно уходящее и исчезающее. Шаман, дедушка Ефрем, в книге Е. Айпина когда-то во время камлания открыл маленькому ребенку (автору-повествователю) истину о взаимосвязанности всего в этом мире, о взаимозависимости, о созвучности всех составляющих Вселенной, ее единстве:
Во-в!
Во-в! . - откликнулся бубен.
Во-в! . - откликнулся огонь в чувале.
Во-в! . - откликнулись четыре угла дома.
Во-в! . - откликнулись стены старого дома.
Во-в! . - откликнулся лёд потолочного окна.
Во-в! . - откликнулся дом.
И я в неудержимом восторге закричал:
Во-в!
Во-в! . - отозвались сосны в бору.
Во-в! . - отозвались снега в бору.
Во-в! . - отозвались звёзды над домом.
Во-в! . - отозвалась Луна в тучах.
Во-в! . - отозвалось Небо.
Во-в! . - отозвалась Земля.
А старец всё летал, всё кружил по солнцу. Всё летал, всё кружил, не касаясь земли.
Во-в!..
Во-в-в-в!.. - отозвалась Вселенная.
А я клокотал от восторга.
Клокотало моё тело.
Клокотала моя душа [Айпин, 1998, с. 162].
Мать, отец, бабушка и ее сестра рассказали ребенку о самом важном: о традициях, вере, обычаях хантов. Их рассказы облечены в разные жанровые формы: сказок, преданий, поговорок, песен, быличек. Хантыйский фольклор органично вплетается в повествование, звучит как речь персонажей и в то же время является зримым воплощением памяти о родной культуре, которую обязательно нужно сохранить для будущих поколений, особенно учитывая угрозу полного исчезновения культур коренных народов Сибири.
Смерть у многих народов Сибири не означает бесповоротный конец бытия, это лишь переход в иной мир, где тебя уже ждут твои предки, и каждому определено, в какой срок положено прийти к ним. Здесь тоже есть параллели между русской деревенской прозой, использующей фольклорно-мифологические мотивы при изображении смер-
ти и представления о ней у стариков и старух, и мифологическими представлениями о смерти у сибирских народов. Очень интересно наблюдение Н.Н. Котенко, о том, что описание кончины старухи Анны в «Последнем сроке» В. Распутина во многом совпадает с текстом его же более раннего рассказа «Эх, старуха», написанном на основе его непосредственного общения с представителями коренных народов в бытность автора корреспондентом красноярской газеты: «Так, сюжетную основу небольшого рассказа "Эх, старуха" (1966) составляет смерть старой тофаларки, верящей, что души умерших продолжают общаться с живущими. Этот рассказ интересен еще и тем, что в образе тофаларской шаманки проступают черты характера, которыми позднее будет наделена праведница Анна из "Последнего срока". Здесь уже содержится ряд формулировок, которые затем почти без изменений войдут в текст повести: "Старуха не боялась смерти <...>. Она выполнила свой человеческий долг <...>. Ее род продолжался и будет продолжаться - она в этой цепи была надежным звеном, к которому прикреплялись другие звенья <.> Ночью старуха умерла"» [Котенко, 1988, с. 22]. Перед нами интересный пример параллели сюжета о смерти шаман-ки-тофаларки и русской деревенской старухи, возникающей в творчестве одного автора: текст раннего рассказа о шаманке войдет в состав более поздней повести о старухе, что говорит о типологической близости как самих описываемых жизненных ситуаций, так и о сходстве их авторского видения и литературного воплощения.
В рассказах и повестях писателей национальных сибирских литератур так же, как и в русской деревенской прозе, часто встречается повторяющийся сюжет: мудрый и уважаемый всеми старик / старуха (иногда это шаман или шаманка, но не всегда именно они) умирает, но прежде готовится к своей смерти. Зная о скором приходе последнего часа, герой вовсе его не страшится, ожидает положенного срока деятельно, хотя виды этой деятельности могут диаметрально разниться. Так, в книге А. Немтушкина «Мне снятся небесные олени» старик сколачивает себе гроб заранее, а в рассказе «Последняя воля шаманки» шаманка впадает в подобие летаргии на десять дней, чтобы совершить предварительное путешествие в Нижний мир. Не всем просьба шаманки не хоронить ее раньше времени до появления характерного запаха кажется разумной: «Не дай бог,
ешкин клен, узнают в райкоме, что мы из-за своих первобытных пережитков не хороним человека, у-у, держись тогда, голову снимут!.. Сейчас строго, шевелитесь!..». Однако воля шаманки была выполнена благодаря Вере, которую та избрала своей преемницей за неимением родных детей. Символично имя девушки - русское, говорящее, именно Вера одна и поверит шаманке, расскажет о ее просьбе не хоронить сразу. Десять дней старуха пролежала в чуме, наконец, окружающие все же решаются. В клубе, куда принесли гроб с телом, старуха вдруг села и «ожила», немало напугав присутствующих. Оказывается, шаманка все десять дней путешествовала, побывала там, «откуда мы приходим». Сразу после рассказа о своем путешествии в Нижний мир она просит похоронить ее «на деревьях» по старинному обычаю эвенков, речь идет об уже никем не соблюдаемом традиционном захоронении, она говорит собравшимся: «...Продолжайте свое дело.. Спасибо, что пришли проводить, я не буду больше задерживать. Только не зарывайте меня в землю, а похороните по-старинному, на деревьях. Я уйду в Угу Буга, там мой Маича.... Через год приходите посмотреть меня там не будет.. А теперь, Вера, помоги мне лечь.. Вера помогла. Старушка закрыла глаза, сложила руки. И вдруг - эрэ! - громко простонала она, дернулась всем телом, словно ее ударило током, и затихла. Лицо стало умиротворенным, вытянулось и на глазах стало чернеть, почувствовался запах.. Похоронили Лолбикту так, как она пожелала».
Финал остается открытым: «Через сорок дней, перебирая свои вещи в чемодане, Вера неожиданно обнаружила красивый старинный платок, в котором было что-то завернуто. Развернула -шаманский серебряный пояс. Откуда он взялся? Это же вещи старушки Лолбикты. Как они попали Вере в чемодан?.. Уж не знак ли это, а может, и духи Лолбикты переселятся в Веру?..». Примечателен здесь сороковой день после смерти, который лишь по русскому поверью является значимым. Вера уже соединяет в себе две разные культуры, и какую именно выберет она, неизвестно. Финал открыт: «Прошлым летом парни ради интереса сходили к гробу Лолбикты, висевшему на двух лиственницах, отколотили нижнюю доску - пусто. Даже от одежды - ни одной тряпочки. Диво!..». Это последние строки рассказа. Читатель сам волен решать, что это за необъяснимое явление, о котором известно лишь посвященным
шаманам, и придет ли на смену последней шаманке Лолбикте Вера, в которой течет эвенкийская кровь того же, что и у шаманки, рода дятлов.
То, что старики заранее готовятся к смерти, не является чем-то из ряда вон выходящим для тех традиционных культур, к каковым принадлежат культуры народов Сибири. Но это не всегда находит понимание у пришлых людей и людей нового склада. Так, у А. Немтушкина «полномоченный», приехавший в стойбище, заставляет молодых парней разломать сколоченную стариком Маду для себя домовину. Старик огорчен, он уже неделю как занят сооружениям этого «ящика». И, как выясняется, разломан он совершенно напрасно: старик действительно умирает в тот самый вечер, когда сломают его гроб. Маду не сердится на уполномоченного. Он понимает, что по новым порядкам не принято, чтобы человек сам себя снаряжал в Нижний мир. Он лишь переживает, что некому будет проводить его по старым обычаям, единственный родственник, племянник, их уже не соблюдает, для него это лишний повод напиться. Вообще, в связи со смертью старика, часто встает вопрос о выполнении / невыполнении древних священных заветов и обычаев. Мотив нарушения заветов предков и прерывания древних традиций, как правило, присутствует в связке с мотивом смерти, являясь составной частью сюжета смерти мудрого старика.
Мотив угрозы нарушения древнего обычая повторяется в разных произведениях. В рассказе «Похороны шамана» нанайского автора Григория Ходжера спор возникает между родственниками умершего шамана и бригадой рыболовов, которым необходимо выполнять определенный план по улову рыбы. Шамана полагается переправить для похорон на старое кладбище, находящееся на острове посреди реки, однако началась путина, а по древнему поверью, если через реку перевезти мертвого шамана, то рыба уйдет из реки и больше уже туда не вернется. Новому секретарю райкома предстоит разрешить возникший конфликт. В результате шамана хоронят, как положено, не нарушая обычая.
Зачастую старики, хотя и чувствуют приближающуюся смерть, не желают встречать ее в тепле и комфортных условиях. В рассказе Г. Кэпту-кэ «Дедушка уезжает умирать в Сковородино» последняя воля старика состоит в том, что он хочет уехать от его родственников туда, где родился. И никто не смеет ему возразить: «Мне жаль было отпускать его так далеко, но я так же, как и
он, была уверена, что он должен умереть обязательно в Сковородино. Раз этого хочет дедушка, значит так и должно быть» [Кэптукэ, 1991, с. 32]. В связи с приближающейся смертью неоднократно возникает мотив последнего желания старика, которое нельзя не исполнить. Таким желанием в рассказе В. Санги «Изгин» становится желание осуществить вылазку в одиночку в тайгу на лыжах, чтобы найти там старого лиса, с которым у старика сложилась своеобразная дружба. Односельчане одалживают старику лыжи, понимая, что это его последнее желание. Однако старик идет не просто так, он хочет добыть шкуру старого лиса. В рассказе отчетлив параллелизм «лис -старик». Однако финал разводит эту параллель: лис еще полон сил, а старик, в последний раз взглянув на своего резвящегося с молодой лисою любимца, не решается в него выстрелить, затем умирает посреди тайги. Перед смертью старик нарушает старинное охотничье правило не трогать чужих ловушек: он ломает расставленные вокруг капканы других охотников, чтобы его любимец туда не попал. Так что мотив нарушения обычая присутствует и здесь.
Мотив смерти старика в тайге встречается и у А. Немтушкина - в главе о его бабушке, ушедшей проверять ловушки и умершей в пути обратно. Подобная смерть не была чем-то необычным. Умирали эвенки и от болезней. Но смерть всегда объяснялась соответственно верованиям. Так, получившая похоронку с фронта мать погибшего, бабушка Эки, вопреки запретам выказывать свою печаль, в голос оплакивает последнего погибшего сына. Показывать свое горе, особенно в чуме, было нельзя категорически, потому что злые духи могли услышать и натворить еще больших бед. Полагалось молчать, грустить и печалиться, не издавая ни звука, - только так, по поверьям, можно было обмануть злых духов, которые забирали душу человека в Нижний мир. Старуха нарушает одно из самых строгих предписаний, идет против родового, веками устоявшегося уклада. Элементы старинных поверий в повести Немтушкина чаще всего даются в пересказе, вкладываются в уста стариков или рассказчика.
Если пользоваться для характеристики сюжет-но-мотивного состава младописьменных и новописьменных литератур народов Сибири терминологией А.Н. Веселовского, то можно сказать, что бытовая основа сюжетики в них зачастую доминирует. Во многих случаях в основе рассказов и
повестей - зарисовки жизни конкретных людей, в конкретном месте и в обозначенное историческое время. Они либо очерково-документальные, либо автодокументальные. Деревенская проза также имеет в основе очерковую прозу и личный опыт авторов, рассказывающих о своих предках, родственниках, соседях, жителях родных деревень. Основной ее конфликт также близок к жизненному и литературному опыту писателей из Сибири и характерен для их произведений - это конфликт поколений, когда между молодым поколением и старшим возникает разлад, когда стремление молодых жить иначе, уехать в город ставит под угрозу само существование традиционной культуры, будь то вековой крестьянский уклад вымирающей русской деревни или традиционный образ жизни как непременное условие существования этносов - хантов, манси, шорцев, эвенков, нанайцев, нивхов и других народов Сибири. Внутренний конфликт, возникающий у героя, уехавшего из деревни / стойбища (малой родины), обычно приводит к возвращению в родные места, где он наблюдает их полное вымирание, вызывает тоску по былому, детским воспоминаниям, почти всегда окрашенным в светлые лирические тона. Однако вернуться в это идиллическое прошлое он не может, обратного пути нет. В рассказе В. Санги «Последняя дань обычаю» приехавший в родные места герой довольно быстро ощущает, что оставаться здесь он не может, и даже успешно пройденное испытание охотой на медведя (старинный обычай) не приближает его к родственникам и жителям поселка, а, напротив, разобщает с ними, заставляет бежать обратно, в мир цивилизации и другой культуры.
У каждого автора своя степень литературной обработки действительности, но в произведениях каждого угадываются реальные прототипы, нередко выступающие под собственными именами. Так, в уже ставшей классикой эвенкийской литературы книге А. Немтушкина «Мне снятся небесные олени» рассказывается о реальных людях, носящих свои настоящие имена, излагаются достоверные факты, это рассказ о жизни конкрет-
ного сообщества на протяжении десятилетий, многие лица узнаваемы, а эпизоды совпадают с реальными событиями из жизни писателя*. Сходна по тематике и жанру книга Е. Айпина «У гаснущего очага». На основе жизненного опыта и впечатлений создает многие романы, повести и рассказы В. Санги. Книга Г. Кэптукэ «Маленькая Америка», как и книга А. Немтушкина, состоит из отдельных рассказов, законченных историй, являющихся либо воспоминаниями о детстве самой писательницы, либо пересказом воспоминаний близких ей людей о прежнем укладе жизни, об отдельных случаях и эпизодах из той прежней жизни. В их произведениях рассказывается в том числе и о выживании в тайге, в суровых условиях, о традиционных промыслах, о национальных обычаях и традициях, об охоте и поединке со зверем, пересказываются некоторые фольклорные сюжеты. Эти сходные черты объединяют и выявляют глубинное родство произведений авторов, представителей разных национальных культур.
Общая проблематика, конфликт, жанровые особенности, цитирование и обработка фольклорных источников, а также мотивы утраты, родовой и исторической памяти, детских воспоминаний и широко распространенный сюжет смерти старика / старухи, который, помимо буквального и зачастую автодокументального содержания, имеет иное, переносное значение, становящееся глобальной метафорой утраты традиционного образа жизни, безвозвратного исчезновения исконной культуры, - всё это в совокупности роднит многие произведения, написанные писателями о трагических судьбах народов Сибири, с русской деревенской прозой, типологически им наиболее близкой.
Литература
Айпин Е. У гаснущего очага. - Екатеринбург; М., 1998.
Котенко Н.Н. Валентин Распутин: Очерк творчества. - М., 1988.
Кэптукэ Г. Маленькая Америка. - М., 1991.
Партэ Катлин. Русская деревенская проза: светлое прошлое / пер. с англ. - Томск, 2004.
* Книги Алитета Немтушкина входят в обязательную программу в эвенкийских школах, материалы для проведения уроков представлены на профессиональных сайтах педагогической тематики. По вопросам, которые предлагаются школьникам по прочтении его книг, можно судить о том, что книги предназначены не только для изучения их как литературных произведений, в большей степени они служат как источник по изучению родной культуры.
N.A. Nepomnyashchikh
Motives of loss, dying, and memory in Russian "village prose" and in ¡Siberian Russian literature
General problems, conflict, genre features, quoting and processing folk sources and motives of loss, generic and historical memory, childhood's memories and widespread plot the death of the old man / old woman, who, in addition to the literal and often auto documentary content has a different, figurative meaning, becoming a global metaphor for the loss of traditional ways of life, the permanent disappearance aboriginal culture - all this together unites many works written by writers of the tragic fate of the peoples of Siberia, a Russian village prose, typologically closest to them.
Keywords: the literatures of Siberian indigenous peoples (Siberian Russian literature), motive, plot, genre, motives of memory, loss, old man's/ shaman's death, village prose.
УДК З(=22 (512.157) (083.9)
В.В. Илларионов
Десятилетие Государственной целевой программы олонхо: итоги и задачи
Статья посвящена десятилетию Государственной целевой программы олонхо, которая была принята по Указу Президента от 29 декабря 2005 г. в связи с объявлением ЮНЕСКО олонхо Шедевром устной нематериальной культуры человечества. В статье раскрываются итоги десятилетней работы якутских фольклористов и ставятся дальнейшие задачи по сохранению, популяризации и научному изучению якутского героического эпоса олонхо.
Ключевые слова: олонхо, шедевр, увековечение, популяризация, олонхосуты, ысыах, фонозапись, государственная целевая программа, театр олонхо, трансформация эпического наследия.
Государственная целевая программа «Сохранение, изучение и распространение якутского героического эпоса - олонхо».
25 ноября 2005 г. произошло событие, которое наполнило гордостью сердца якутов, — объявление олонхо Шедевром устного нематериального культурного наследия человечества. Указом Президента Республики Саха (Якутия) от 15 ноября 2006 г. №3036 «Об установлении дня Олонхо» эта историческая дата была объявлена Днем олонхо, Указом от 26 декабря 2009 г. №1776 - утверждена Республиканская целевая программа «Сохранение, изучение и распространение якутского героического эпоса Олонхо» на 2006-2015 гг. и ее основные направления до 2015 г. [Якутский героический эпос..., 2006]
Распоряжением Президента РС(Я) от 12 мая 2006 г. №197-РП (ред. от 13.04.2007) «О подготовке и проведении десятилетия олонхо» было утверждено «Положение о Национальном организационном комитете РС(Я) по подготовке и проведению десятилетия Олонхо (2006-2015 годы)». Работой Комитета по руководству, коор-
© В.В. Илларионов, 2015
динации и реализации задач сохранения, защиты и популяризации якутского героического эпоса олонхо вначале руководили вице-президенты А.К. Акимов, Е.И. Михайлова, затем с 2010 г. -А.Н. Жирков, заместитель Председателя Государственного Собрания (Ил Тумэн) РС(Я), вице-президент республиканской Ассоциации Олонхо. Каждый из них внес значительный вклад как в разработку целевой программы, так и в ее претворение в жизнь, совершенствование механизмов ее реализации, финансовое обеспечение этого процесса, в возрождение и сохранение олонхо, увековечение памятников эпического наследия [Якутский героический эпос..., 2009].
Перед рабочей комиссией, в которую входили деятели науки, культуры и образования, под руководством заместителя председателя Правительства РС(Я) на тот период Е.И. Михайловой стояли задачи разработки государственной целевой программы, определения основных направлений и планирования работы по ее реализации. Так, в программе по возрождению олонхо, сохранению
