CC BY
342
О. В. Ключинская
МОТИВЫ И ОБРАЗЫ В ПОВЕСТИ О. ЕРМАКОВА
«ВОЗВРАЩЕНИЕ В КАНДАГАР»
OLGA V. KLYUCHINSKAYA
MOTIVES AND IMAGES IN THE STORY "RETURNING TO KANDAHAR" BY OLEG ERMAKOV
1 >
iU ^
Ольга Валерьевна Ключинская
Аспирант Института русского языка и литературы Дальневосточного государственного университета ► [email protected]
Олег Ермаков, автор цикла «Афганские рассказы» (1989), романа «Знак зверя» (1992), продолжает свое военное творчество повестью «Возвращение в Кандагар» (2004). В статье через образы двух главных героев повести раскрываются основные мотивы: мотив бесконечного возвращения солдата на войну в воспоминаниях или в действительности, библейские, мифологические и философские мотивы.
Ключевые слова: Повесть, современная военная проза, тема войны, образ автора, образ героя, мотив, сюжет, композиция, текст.
Oleg Ermakov, the author of a cycle «Afghani stories» (1989), the novel «An animal Sign» (1992), continues the military creativity by the story «Returning to Kandahar» (2004). In the article in images of the two main characters of the story reveal the basic motives: the motive of an infinite returning of the soldier to a war in memoirs or in actually, bible, mythological and philosophical motives.
Keywords: story, modern military prose, war theme, image of the author, image of the hero, a motive, a plot, a composition, a text.
Повесть «Возвращение в Кандагар» была написана Олегом Ермаковым в 2004 году [3]*. Название повести, с одной стороны, обозначает ведущую тему творчества писателя — обращение к изображению афганской войны (город Кандагар находится на юго-востоке Афганистана), к теме «человек на войне», на сегодняшней войне, с другой стороны — намечает основной мотив, проходящий и через все творчество О. Ермакова, мотив возвращения бывшего солдата, т. н. воина-интернационалиста (в мыслях, воспоминаниях или в действительности) к его прошлому, ко времени военных событий и обстоятельств.
Как и предполагает жанр повести, «Возвращение в Кандагар» подразделяется на главы. В центре первой главы оказываются внутренние переживания героя по фамилии Костелянец, которому приказано сопровождать труп убитого товарища. Во второй описывается его жизнь в деревне второго героя повести Никитина. Третья глава «объединяет» героев
Статья частично опубликована в: Ключинская О. Повесть Олега Ермакова «Возвращение в Кандагар».
Научное издание. Серия «Литературные направления и течения». Вып. 35.
СПб.: Факультет филологии и искусств СПбГУ, 2010. — 42 с.
[О. В. Ключинская]
и повествует о пути Костелянца к своему другу-сослуживцу Никитину. В главе четвертой встреча бывших однополчан в доме Никитина. В пятой на первый план вновь выходит герой Никитин, и вновь в центре повествования оказываются его переживания и воспоминания. Шестая глава — разговор Никитина и Костелянца. Такова основная фабульно-повествовательная канва произведения. Однако с помощью воспоминаний и снов, одного из характерных приемов О. Ермакова при изображении войны вне ее реального времени, хронотоп повести заметно расширяется, и в итоге циклично завершается в одной единственно важной для героев точке — в Кандагаре, на афганской войне.
Повествование ведется от третьего лица. Однако мысли автора-повествователя периодически трансформируются в мысли главных героев, и наоборот — зона повествования отдельного героя органично и почти неощутимо перетекает в зону повествования автора. Переходы прослеживаются на всем протяжении повести.
Главным героем, при определенном «равенстве» двух действующих лиц повести, может быть назван Иван Костелянец, уроженец Душанбе, поэт. Именно он открывает повествование, именно его поездка организует развитие действия, сюжетный ход повести. Автор наделяет героя Костелянца такой характеристикой: «<...> он не был лучше или хуже других, обычный солдат, предпочитающий держаться подальше от начальства, не лезущий на рожон. правда, несколько вдумчивее других — не так ли? — несколько начитаннее — это уж точно; умеющий на равных — если дело касается не службы — толковать с офицерами, некоторых он, как говорится, цеплял, и те, забывая о разнице в звании, годах, горячились, вступали в спор и при случае говорили ротному: „Да он у тебя философ!" — „Хм. Недоучившийся филолог"» (с. 7-8).
Очевидно намерение автора избрать ведущим героем человека среднего, обыкновенного, типичного. Имя Иван, означающее «милость Божию» (др.-евр.) [8: 3], характерное для русской традиции, добавляет образу традиционности и типичности, привязанности к «общей» судьбе народа. Можно добавить, что древнееврейское
имя накладывается и на собственно славянскую традицию — на имя прародителя славян Вана.
Фамилию героя, данную ему автором, можно предположительно расшифровать таким образом: костылять — 1) хромать, ходить с костылем, на костылях; 2) бить («накостылять») [1: 146]. Или костенеть — претворяться в кость; застывать, замерзать, цепенеть [1: 148]. То есть и в одном, и в другом случае фамилия героя вызывает ассоциации с чем-то жестким, надломленным, исковерканным. Можно предположить также, что фамилия Костелянец образована и от слова костел — католическая церковь, храм [1: 144]. Так в фамилии и имени словно бы сочетаются разные религии. Не случайно фамилия «Костелянец» созвучна со словом «иностранец», что представляет героя в качестве чужого и чуждого — иностранца как на Востоке, так и на Западе. И последняя аллюзия не случайна: в повести со всей очевидностью затрагивается проблема востока и запада, она находит свое отражение и в образе главного героя. Иван — уроженец Душанбе, как уже было сказано, он «белый» азиат. Как считает исследователь Т. Тернова, «Костелянец — маргинальный тип: будучи этническим русским, он „чужой" в Азии; выросший в условиях иной культуры, он чужой в России» [9: 197].
Сам герой, кажется, не может понять и осознать до конца, где его родина. Он может быть отнесен к типу героев русской литературы, которых принято называть «мятущимися», ищущими себя. Потому и конфликт, возникший в душе героя, в его настоящей жизни, не удерживает его в сегодня, но возвращает его в прошлое — в Кандагар. О. Ермаков композиционно строит свою повесть таким образом, что смешение времени (прошлого/настоящего/будущего) для его героя неизбежно. Хронотоп повести цикличен. Восток и запад, прошлое и настоящее, «тогда» и «теперь» смыкаются для героя повести (и для ее автора) в одной точке — война, Кандагар, Афган. Автор поднимает проблему «свой/чужой», для того чтобы глубже осознать особенности жизни (и смерти) современного человека, вывести героя, а вместе с ним и читателя, на новый уровень осознания сегодняшней реальности и человека в ней.
Костелянец представляет собой тот тип современного человека, который копирует чужие нормы поведения, повторяет за другими, не имеет своей точки зрения, не научился делать собственный выбор: «Этот полет казался нескончаемым. И потому Костелянец растерялся, когда вдруг остался на аэродроме один возле деревянного ящика с синими буквами <...> Но зачем тогда его, Костелянца, сюда прислали? И главное, как он согласился. Мог бы наотрез отказаться. Нет, но кому-то надо было. Или все-таки захотелось побывать дома?» (с. 34). Костелянец — «белый азиат», человек без собственных устремлений, без личностного начала.
Исследователь Т. Тернова считает, что О. Ермаков описывает в повести пересечение героем Костелянцем воздушной границы как «переход из поля смерти Ада в сад Рая» [9: 196]: «Только что они пребывали в сумрачном чреве, черномазые, потные, с потухшими взглядами, сами чем-то напоминающие мумии — ведь их самолет был большим саркофагом, — и вот все переменилось, автобус, мягко покачиваясь, везет их в зеленых рощах, мимо беспечных толп, фонтанов, и уже самолет представлялся нереальным — и все, все. Но на ладонях чувствуется тяжесть сырых досок, нет, не тяжесть — занозы от неоструганных досок» (с. 14). Представляется, что в повести это скорее не рай и ад, мир и война, две системы, связанные между собой и управляющие друг другом: «Из одной системы они попали в другую. В пространство-время мира. Из средних мусульманских веков в эпоху развитого социализма. Из открытого моря грубых определений — на рифы умолчаний» (с. 21). Это сопоставление позволяет писателю выйти на проблемы государственности, вернуться к темам и мотивам, которые были затронуты им в рассказах.
О. Ермаков в жанровой форме повести, как прежде в рассказах, вновь обращается к проблеме «скрытого характера» войны в Афганистане: «Ну а Астрахань что? Ловила рыбу, загружала баржи, слушала новости — там, наверное, и о них что-нибудь проскакивало: воины-интерр... А они были уже здесь, не там „строили дороги-сады", а здесь вот летели над страной, как воры,
тени никому не известных событий на каменистых, пыльных дорогах <...> Их самолет был тенью. О таких полетах не сообщалось» (с. 28-29). Автор-повествователь саркастически «предлагает» государству выход, как избежать хлопот и проблем с родственниками погибших: «<...> Фикса оказался безродным, детдомовцем, и никто не знал об этом. Так что похороны прошли спокойно. Никто не вздрогнул, когда Фикса ткнулся в родную глину. Вот так должны хоронить солдат. Быстро, четко, без лишнего шума. Детдомовцы — наилучший контингент для всех опасных государственных мероприятий» (с. 105).
Развивая тему ответственности государственной системы перед гражданином, Ермаков проводит параллели из истории и литературы: «И тут-то Костелянец вспомнил из Хлебникова, из его „Воззвания Председателей земного шара", призыв к юношам: скачите и прячьтесь в пещеры и в глубь моря, если увидите где-нибудь государ-ство...<...> Сам Велимир, кстати, в Первую мировую удачно закосил, его, уже мобилизованного и отправленного на фронт в серой шинели, положили в психушку, подержали там и списали. Это он имел в виду, приглашая скакать и прятаться в пещерах и пучинах? А Гумилев, наоборот, любил скакать в другую сторону — навстречу пулям. И когда его привели на расстрел, курил с улыбкой последнюю папиросу у края ямы. Костелянцу не был близок ни пацифист, ни воин. Он предпочел бы не прятаться в пещере, но и лезть на место Фиксы не хотелось» (с. 33-34).
Проблема дедовщины, звучавшая в ранних рассказах, в повести подается Ермаковым на фоне истории всего человечества: «Никитину пришлось пару раз мягко остановить таких же, как он и Киссель (говорящая фамилия. — О. К.), новичков, пытавшихся уже „кантовать" Кисселя: один приказал принести воды, другой не хотел возвращать авторучку <...> Удивительно, как быстро рабы забывают страдания своих рабских душ. Воистину азиаты стали подобны египтянам. Воистину вскрыты архивы. Расхищены податные декларации. Рабы стали владельцами рабов. Они входят в великие дворцы. Мясники сыты, благородные голодны. Это свершилось, смотрите:
[О. В. Ключинская]
огонь поднялся высоко. Тот, кто был посыльным, посылает другого. Кто проводил ночь в грязи, приготовляет себе кожаное ложе... Что изменилось за две с чем-то тысячи лет? Праздный вопрос. За ответом надо отправляться в казарму, еще хуже — на войну» (с. 80-81). Ермаков не просто фиксирует факты «дедовщины», но отмечает, что вся человеческая жизнь подчиняется этим законам, так через тему войны автор выходит на онтологический, философский уровень осмысления проблем человеческой жизни: «... близнецы Каюмовы держали всю роту <...> били жестоко, сразу по морде, с первого удара высекая кровавую искру из носа» (с. 29). Краткий экскурс в историю наводит на мысль о всечеловеческой жестокости, связанной прежде всего с сущностью человека, а потом уже с армией или войной.
Для писателя важен образованный и мыслящий герой, который знает литературу и историю, сам пишет стихи. Более того, наличие литературного дарования ставит его в непосредственную близость к автору-создателю, заставляет видеть в герое черты писателя, его «alter ego». Поэтически, а значит тонко воспринимающий окружающую действительность, герой Ермакова объясняет присутствие в тексте имен деятелей истории и культуры. В повести встречаются имена Бродского, Бунина, Киплинга, Фирдоуси (автора «Шахнаме»), Грибоедова, Хлебникова, Гумилева, Шами, Тиму-ри-ланга, Александра Македонского, Ленина, Высоцкого, Сократа, Конфуция, Лао-цзы, Ури Геллера и др. По словам Т. Терновой, у Ермакова «герой мыслит себя в пространстве культуры, реальность становится порождением искусства» [9: 196]: «<...> я возвращался, размышляя о путях мировой литературы, и не знал, радоваться мне или плакать, что и меня, песчинку, занесло на один из них» (с. 106). Костелянец, «белый» азиат, как будто бы не умел найти собственное место в окружающей его жизни, но, по мысли героя (и автора), в мире литературы и искусства все равны — именно в литературе герой Ермакова находит свое место, находит себя. Писатель словно пытается указать на то, что для искусства все одинаковы, для Бога и природы все равны, а мир или война, ад или рай на земле зависят только от человека.
Во второй главе манера повествования меняется, хаос военных событий первой главы уступает место гармонии деревенской жизни, природы. В образной системе повести «Возвращение в Кандагар» герой Никитин является антиподом Костелянца и в целом занимает позицию не менее важную. О нем заходит речь уже в первой главе повести, где Никитин внесценический персонаж.
Во второй главе он человек, переборовший в себе острые воспоминания о войне. К моменту начала повествования Игорь Никитин (Игорь — «охраняющий имя Бога», др.-рус. [8: 186]) женат, воспитывает сына, работает учителем истории в школе, летом гостит у тестя Карпа Львовича в деревне. В хронотопе второго, «мирного», героя О. Ермакова, более спокойного и уравновешенного, чем Костелянец, пространственно-временная организация изменена писателем: время этого героя течет по-другому: «Время в деревне замедляется. Уже на второй день не можешь поверить, что приехал только вчера.» (с. 36).
Третья глава возвращает повествование к герою Костелянцу. После изображения деревни автор подчеркнуто контрастно дает образ беспокойного города. В Москве Костелянец сталкивается с проблемой «свой-чужой». Герой разглядывает себя в отражении окна: «Да, он отличается от окружающих. Это сразу заметно. Хотя и сероглаз, но безнадежно смугл, таджикское солнце прокалило его до костей. И он смотрит, движется, поворачивает голову не так, как они. На нем печать азиатчины. И рубашка слишком, оказывается, пестрая, а свободные брюки похожи уже на шаровары» (с. 54-55). Герой вновь оказывается своим среди чужих и чужим среди своих.
Как бы случайно автор проговаривается о существовании некой Светы в жизни Костелянца (возможно, жены), о которой не будет сказано в повести больше не слова: «В этой поездке Костелянец твердо решил двигаться „посуху". С него Света взяла слово» (с. 59). Из данной цитаты становится ясно, что герой злоупотребляет алкоголем. Позже, в разговоре с Никитиным, Костелянец лишь обмолвится о существовании своей семьи, о детях.
Костелянец понравился хозяину Карпу Львовичу (четвертая глава), немалую роль в этом
сыграло сравнение их деревенского дома с ковчегом. Разговор Костелянца и Никитина завязывается лишь после того, как «хозяин ковчега» оставил их наедине. Из реплики Костелянца прорисовывается суть Никитина: «Ты, как обычно, прав. В тебе всегда это было — чувство края» (с. 77). Никитин вспоминает военные будни. Дается авторская характеристика Никитина: «<...> но жестокий опыт детства не перешиб в нем врожденной мягкости, склонности к лирическому взгляду на мир» (с. 80).
Как и в рассказе «Пир на берегу фиолетовой реки» [6], в пятой главе повести О. Ермаков говорит о том, что военная дружба заканчивается, как только солдаты разъезжаются по домам, потому что в армии их связывала только война: «Неужели Иван будет жить здесь? Несколько лет он молчал, ответил на первые два письма Никитина — и смолк. И Никитин оставил попытки дозваться. Что за наивное желание длить дружбы детства, инициации. Меняются обстоятельства, изменяются люди. Правда, у этой дружбы был терпкий вкус солдатчины и опасности — она холодила плохо выбритую щеку <. > Это была дружба замурованных на два года — почему же на два? в любой момент все могло закончиться раньше. Никитину повезло попасть в артиллерийскую батарею, они били по горам и крепостям издалека. Костелянец с разведротой входил в дома и пещеры, плутал по нескончаемому лабиринту, где любая тень могла обернуться ангелом смерти, бородатым ангелом в грязной чалме и остроносых калошах на босу ногу» (с. 78-79).
Природа залечила раны Никитина, он бросил свою старую (но особенно памятливую со времен войны) привычку курить. Он отказывается от сигарет, от наркотика, который привез Костелянец, от выпивки. Костелянец же, ничего не имея, кроме страшного военного опыта, злоупотребляет всем: «Теперь мне все ясно. И я ничему и никому не верю, в первую очередь себе.
— Но вот идет человек, Никитин, ему-то я
верю?
— Ему?
— Это смотря по тому, несет ли он выпить. И согласится ли он вернуться со мной в Кандагар, на одном крыле» (с. 106).
Ермаков показывает два типа героев, их способы выживания после войны, существования в постсоветском (а для них важнее — в поствоенном) пространстве. Память о смерти, о Кандагаре заставляет их разделиться: либо остаться верным своему военному опыту и принципам жизни, либо забыть этот опыт и попытаться начать жизнь заново. Военный опыт бывших фронтовиков инициирует их иное мировидение, их новый взгляд, цели и смысл дальнейшей жизни: «По утренним улицам Ташкента куда-то шли люди <...> Все эти люди делали какое-то нормальное дело, не требующее особой спешки, особого страха и особых ухищрений» (с. 23-24).
И герои О. Ермакова разделяются. В конце пятой главы оценку Костелянцу дает Карп Львович: «— В тебе, Ваня, есть что-то незряшное» (с. 87). Ее дополняет и Никитин: «Никитин уже заметил, что он (Костелянец. — О. К.) становится нетерпелив и неспокоен, когда дело пахнет выпивкой. Во рту вдруг появляется вкус верблюжьей колючки.» (с. 87). Вкус, напоминающий о войне. Можно предположить, что Костелянец и Никитин — две части одного целого, т. е. автора, прошедшего войну и существующего как бы в двух ипостасях, внешней, вроде бы благополучной, и внутренней, спрятанной.
Разность героев проявляется и в их связи с семьей, с детьми. Из разговора друзей читатель случайно узнает, что у Костелянца есть дочь: «— „Все снится: дочь есть у меня." — пробормотал Костелянец <...> — Бунину снилось, а у меня есть: глаза немного раскосые, волосы черные.», эта «проговорка» Костелянца звучит в повести как ненужная, неважная. Глядя на своего друга-однополчанина, Костелянец замечает неслучайные одинаковые взгляды Игоря Никитина и его сына: «Костелянец молчал у стенки. Никитин взглянул на него. Костелянец подумал, что эти взгляды исподлобья у них с Борисом одинаковые» (с. 92). И в этих взглядах исподлобья — продолжение отца-Никитина в его сыне, связь поколений, связь времен. Близость и родственность натур и характеров двух Никитиных.
О. Ермаков дает понять, что душевной беседы у героев не получается, они выбрали разные
[О. В. Ключинская]
пути: «— Я вижу, тебе неприятно вспоминать подвиги Грязных Братьев из Газни? <...> Короче, здесь ты отключаешься от уроков истории.
— Да.
— А тут как раз я. Как Гермес, только сандалии бескрылые. Впрочем. А? Одно крыло есть. — Костелянец глухо засмеялся. — Я так и остался Грязным братом! То есть уже, наверное, и не братом. а, так, грязным одиночкой. <.> Но мы, Грязные братья, никогда не были пацифистами, просто не хотели быть страстными солдатами. Как будто это возможно» (с. 95, 97-98).
Никитин не попал на операцию в Кандагар, Костелянец был там: «Ты меня всегда удивлял. Я не представляю, что со мною было бы. Ну, ты понимаешь. Киссель был ребенок. Хотя и в тебе что-то детское. Ты похож на своего сына. Я тебя побаивался. После Кандагара перестал заворачивать к вам. Ты не все еще знаешь. Меня бы вытошнило, извини. Стоит вспомнить разговоры на ночной дороге к полку. Мучительные рассуждения о . о . к -красоте! <.> Она в нас или вне нас?.. Я потом думал, честно говоря, что это по обкурке пригрезилось» (с. 99).
Автор замечает, что из того «особого» отпуска-сопровождения, в который отправился Костелянец с телом убитого в Афганистане русского солдата, «не все возвращались, находили способы» (с. 103). Но Костелянца тянуло обратно, словно бы затягивало в некий непреодолимый круг, в некую страшную воронку: «Они шли <.> мимо Баграма, где круг замкнулся. Дальше уже на Кабул. И, конечно, ему все странным казалось. Он невероятную петлю описал в самолетах, поездах, машинах — и возвращался. Он мог бы куда-то подеваться по дороге. В Брянске его прижали блатные, думали, с побывки, мамка денег в плечо зашила, под погон, но, узнав, в каком он отпуску, отстали.<.> вспоминая весь круг» (с. 105, выд. мною. — О. К.).
Герой О. Ермакова вновь возвращается «на круги своя». Как и в одном из первых своих рассказов, «Благополучное возвращение» («Хеппи-энд») [7], писатель прибегает к приему троекратности и образу концентрических кругов. Круг в философии означает возвращение, беско-
нечное движение, «которое повторяет самое себя» [2: 376], а троекратность кругов становится знаком времени — прошлое, настоящее и будущее.
Нечто подобное — некое мистическое возвращение — происходит и с Никитиным, видящим свое отражение в зеркале на стене — словно бы смешение времени, которое затягивает его в прошлое. Но в этом прошлом для Никитина — пустота, и сам он в этом отражении теряет свое лицо, утрачивает свой облик.
Автор размышляет об убийстве, о библейском «Не убий!», о работе К. С. Льюиса «Христианское поведение», которую прочитал его герой Никитин: «А известную заповедь он перетолковывал так: это неточный перевод, в греческом языке есть два слова, которые переводятся глаголом „убивать", но одно из них означает просто „убить", а другое — „совершать убийство". Это не одно и то же. Убивать не всегда означает совершать убийство, равно как и половой акт не всегда прелюбодеяние. Так вот, надо бы переводить известную заповедь следующим выражением: „Не совершай убийства". Можно ли убивать и при этом не „совершать убийства"?» (с. 83-84), вопрошает герой и автор.
Далее автор размышляет о золотом правиле Сократа: «не причиняй зла ближнему» (с. 84), рассказывает о джайнах (джайнизм — одна из религий Индии), питающихся «зерном и фруктами <.> подметающих землю перед собой, чтобы случайно кого-нибудь не раздавить» (с. 84)
Запрет Бога в атеистическом советском государстве и тайная непоколебимая вера людей раскрываются автором с помощью образа соседки, передающей солдатам завернутую в пакет икону. Даже в самой повествовательной манере автора угадываются библейские мотивы: «<.> ночь тянулась долго. И наступал день» (с. 13).
В повести «Возвращение в Кандагар» в мифологическом ключе разрешается не только проблема «война и мир», но и проблема рода, семьи, смысла человеческого бытия и его продолжения в потомках. Семья Никитина, живущая на лоне природы и по ее законам, описывается О. Ермаковым как независимый от мира, отдельный островок любви-семьи, «ковчег», на котором
они спаслись. «Костелянец с улыбкой спросил, кто это всю ночь вздыхал за стенкой. — Корова!.. — выпалила Катька и потупилась. — Ваш дом похож на ковчег» (с. 70). Позднее автор добавит: «Он постоял еще, слушая тиканье часов и приглушенный храп Карпа Львовича, капитана этого судна с железной крышей и еловой мачтой» (с. 101).
Характерной чертой творчества О. Ермакова, «военного» по своей тематике, являются библейские, мифологические мотивы, например, в романе Ермакова «Знак зверя» [5] (1994) или в рассказе «Зимой в Афганистане» [4]. Появление этой философской струи в текстах Ермакова объяснимо: говоря о войне, посылая своих героев на войну, автор неизбежно оказывается в сфере вопросов бытийного (и нравственного) плана. И именно Библия, библейские притчи и образы, сказания и легенды позволяют автору и героям найти опору в безжалостном и безнравственном мире, который видят его герои и который изображает автор.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Цитаты даются с указанием страниц в тексте. ЛИТЕРАТУРА
1. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 12 т. Т. 5. М., 2002.
2. Егазаров А. Большая энциклопедия символов и знаков. М., 2007.
3. Ермаков О. Возвращение в Кандагар // Ермаков О. Возвращение в Кандагар. М., 2007. С. 7-106.
4. Ермаков О. Зимой в Афганистане // Ермаков О. Возвращение в Кандагар. М., 2007. С. 200-227.
5. Ермаков О. Знак зверя // Знамя. 1992. № 6, 7.
6. Ермаков О. Пир на берегу фиолетовой реки // Ермаков О. Возвращение в Кандагар. М, 2007. С. 233-259.
7. Ермаков О. Хэппи-энд // Ермаков О. Возвращение в Кандагар. М., 2007. С. 311-331.
8. Тайна имени. Ростов н/Д, 2002.
9. Тернова Т. Метаморфозы афганской прозы // Тема войны в литературе ХХ века. Межвуз. сб. науч. трудов, посвященный 60-летию Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. Воронеж, 2005.
[приглашаем принять участие]
VIII ВСЕРОССИИСКИИ СЕМИНАР «РУССКИМ ЯЗЫК. КУЛЬТУРА РЕЧИ»
(Санкт-Петербург, 21-23 апреля 2010 года)
Семинар проводится Институтом русского языка и культуры Факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета и Российским обществом преподавателей русского языка и литературы.
В центре внимания семинара 2010 года — содержание и принципы составления учебных программ по культуре речи, их типовая модель и вариативность содержания в зависимости от направления обучения студентов (филологическое, гуманитарное, естественно-техническое и др. направления).
В рамках семинара будут рассматриваться тенденции развития русского языка в условиях новейшего времени, которые необходимо учитывать в преподавании курса «Культура речи»: экспансия разговорной речи и просторечия, влияние на речевое общение «повседневного сознания», влияние устной речи на письменный текст (научный, официально-деловой и публицистический).
Семинар включает в себя лекции, семинары, круглые столы и мастер-классы, а также культурную программу.
С лекциями на семинаре выступят ведущие профессора Санкт-Петербургского государственного университета,
Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена и других вузов страны.
В рамках семинара планируется презентация новых учебников и учебных пособий.
Участникам семинара выдается свидетельство.
Предварительная программа семинара и дополнительная информация размещена на сайте Института русского языка и культуры (ИРЯК) по адресу www.russian4foreigners.spb.ru, на портале РОПРЯЛ «Русское слово» по адресу шшш.горгуа1. ги, на сайте МАПРЯЛ по адресу www.maprya1.org и на сайте «Культура письменной речи» по адресу www.gramota.ru.
Регистрационный взнос за участие в семинаре
2000 руб. — для сотрудников вузов и организаций-членов РОПРЯЛ (при условии регулярной оплаты членских взносов), 4000 руб. — для сотрудников вузов и организаций, не входящих в РОПРЯЛ.
Участникам семинара предоставляется проживание в общежитии гостиничного типа в 2-3-местных номерах.
Проживание в отдельном номере оплачивается участниками самостоятельно. Оргкомитет оказывает услуги по бронированию гостиницы.
С вопросами о проведении семинара можно обращаться по электронной почте [email protected] или по тел./факсу (812) 323-66-20, тел.: (812) 325-11-32 Заявки на участие в семинаре принимаются до 31 марта 2010 года
