CC BY
266
ФИЛОЛОГИЯ
О.А. Барышева
МОТИВЫ АГИОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В РАССКАЗЕ В.Г. РАСПУТИНА «ИЗБА»
Рассказ В.Г. Распутина «Изба» посвящён теме расставания его героев с родной землёй, но, как и все произведения писателя, не ограничивается только этой темой, а выходит к проблемам широкого художественно-философского звучания. Героиня рассказа не может бросить избу в родной деревне, отданной под затопление, и своими силами перевозит и поднимает эту избу на новом месте. Но за бесхитростной, казалось бы, фабулой рассказа стоит ёмкое по философской проблематике и необычайное по композиции произведение.
Проанализировав композицию рассказа В.Г. Распутина «Изба», мы пришли к выводу, что в ней находят отражение элементы агиографической литературы. Житиями именовались рассказы о жизни, страданиях и подвигах благочестия людей, канонизированных церковью. Описывая жизнь святого, они рассказывали сходные истории, а композиция житий, как отмечал Д. С. Лихачёв, подчинялась общей схеме: в каждом тексте предполагалось наличие авторского вступления; основного повествования, охватывающего жизнь святого от рождения до смерти, которое, в свою очередь, включало описание его подвижничества и творимых им чудес, видение святому о собственной смерти и его смерть, далее следовал рассказ о посмертных чудесах, происходящих на могиле избранника Божия; завершалось житие вознесением хвалы святому1. Среди наиболее известных агиографических сочинений следует отметить «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского» Нестора Летописца, «Киево-Печерский патерик», «Житие Сергия Радонежского» Епифания Премудрого, «Житие протопопа Аввакума», «Житие Дмитрия Ростовского» в большом двухтомном сборнике «Жития русских святых», «Четьи-Минеи».
Начало рассказа, на первый взгляд, являет собой некоторое отступление от канонов традиционного жития: в нём нет явного авторского хвалебного вступления. Рассказ начинается с описания избы, которую «подняла» Агафья своими
силами, избы, оставшейся «сиротой», «без хозяйского догляда», но сохранявшей достоинства и стоявшей «высоконько и подобранно», не давая «выхлестать стёкла, выломать палисадник с рябиной и черёмухой»2. Но в этих начальных строках рассказа, повествующих об избе, Распутин мысленно обращает нас к её хозяйке, сохранившей свою избу, и авторская похвала ей, если вслушаться, звучит в них достаточно отчётливо. Во вступлении же говорится о чуде, веру в которое хранят деревенские жители: за избой «доглядывает сама хозяйка, старуха Агафья, что это она и не позволила никому надолго поселиться в своей хоромине».
Далее автор переходит к повествованию о героине рассказа - Агафье, к рассказу о её родовых корнях, её нелёгкой судьбе, полной испытаний и потерь: «В Криволуцкой, селенье небольшом, стоящем на правом берегу по песочку чисто и аккуратно, ... Агафьин род Вологжиных обосновался с самого начала и прожил два с половиной столетия, пустив корень на полдеревни.». Муж Агафьи погиб незадолго до войны, дочь «попала под безжалостные жернова городской перемолки, закружилась в бешеном вихре... и спилась.... От боли и работы Агафья рано потускнела и состарилась .». Распутин обращается к вечной теме русской литературы - теме судьбы русской женщины, его Агафья предстаёт перед нами истинной «дочерью» некрасовских женщин: и Матрёны Тимофеевны из «Кому на Руси жить хорошо», и Дарьи из «Мороза, Красного носа». Внутренняя и внешняя стать, духовная сила и способность снести все испытания, ниспосланные на её долю, роднят героиню с теми женщинами, которым посвящены знаменитые слова поэта: «Есть женщины в русских селеньях.»3. «.Была она высокая, жилистая, с узким лицом и большими пытливыми глазами. Ходила в тёмном, по летам не снимала с ног самошитые кожаные чирки, по зимам катанки. Всегда торопясь, везде поспевая, научилась быстро ходить, прибеж-кой . Умела она справлять любую мужскую ра-
боту - и сети вязала, и морды для заездков плела, беря в Ангаре рыбу круглый год, и пахала, и ставила в сенокосы зароды, и стайку могла для коровы срубить. Только что не охотилась, к охоте, даже самой мелкой, её душа не лежала. Невесть с каких времён держался в Криволуцкой обычай устраивать на Ангаре гонки: на шитиках от Нижнего острова заталкивались наперегонки на шестах против течения три версты до Верхнего острова, и дважды Агафья приходила первой. А ведь это не Волга, это Ангара: вода шла с гудом, взбивая нутряную волну, течение само себя перегоняло . На такой воде всех мужиков обойти. если бы ещё 250 лет простояла Криволуцкая, она бы это не забыла». Но дни Криволуцкой были сочтены . Все деревеньки с правого и левого берегов, стоявшие общим сельсоветом, сваливали перед затоплением в одну кучу».
Рано оставшаяся вдовой, пережившая спившуюся дочь, надорвавшаяся от непосильной работы, лишённая родовой земли, она сумела выстоять и не потерять себя. Продолжая некрасовские традиции, Распутин пишет, что самые сильные муки причиняет Агафье не тяжёлый труд, а вынужденное безделье, больничная кровать для неё подобна пыточному ложу: «Агафья ещё больше похудела, на лице не осталось ничего, кроме пронзительных глаз, руки повисли как плети. Вот это была надсада так надсада!». Душевная надсада от бездействия для истинно русского человека губительнее самой тяжёлой работы. У Агафьи же это состояние усиливается ещё и пониманием того, что пока, «как муха о стекло, билась она о больничные стены в районе, запуганная докторами, которые продолжали настаивать на лечении», её изба не попадала на новом месте в один ряд с прежними своими соседками, новый «порядок всё теснил и теснил её запаздывающую избу неизвестно куда».
Центральное место в композиции рассказа занимает описание своеобразного подвижничества Агафьи - описание строительства избы. День, в который Агафья, забирая свою избу, покидает родную деревню, становится в её судьбе переломным, с него вся жизнь героини рассказа разделена на «до» и «после»: «Так давно это было, что и веры нет воспоминаниям. Всё было давно, вплоть до этого дня, взошедшего с какой-то иной стороны, чем всегда». Страдает изба, поднятая с родного места, жалкая и дряхлая, превращенная в «груду хлама», стянутая тросами, и стра-
дает хозяйка её, испытывая духовные муки: «она не слышала и не хотела слышать, тоже разбитая, бесчувственная, сдавленная во всё тело грубыми стежками», те тросы, что связали брёвна избы, «связали» и душу её хозяйки. По своему звучанию этот эпизод близок самому трагическому моменту рассказа А.И. Солженицына «Матрёнин двор», эпизоду, в котором Матрёна перевозит свою горницу, страдая от невыносимых духовных мук. Солженицын называет свою Матрёну праведницей, и праведницей можно назвать Агафью Распутина, конечно, не в полном, истинном значении этого слова, ведь праведник - это «человек, который живёт праведной жизнью, не имеет грехов»4, а живущему в миру, трудно уйти от его грехов и соблазнов. Но есть люди, которые, несмотря ни на что, сумели сохранить свою душу в чистоте, не отдаться во власть «сокровищ на земле». Именно таким человеком предстаёт Агафья, духовным складом своим сродная солжени-цынской праведнице Матрёне. Духовной силой, упорством Агафья сумела сохранить частичку старины, завещанной предками, сохранить память, без которой настоящее не существует, а потому без неё, как без праведника, «.не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша»5.
Распутин подробно описывает строительство избы, сравнивая его этапы с этапами зарождения человеческой жизни: «Доставили листвяки, намаявшись с ними меньше, чем боялась Агафья, и в тот же вечер, не обрывая везенья, оконтурили гнездо для избы. Можно сказать, что зачали её, оставалось выносить да родить». «Рождение» избы Агафьи напоминает нам о русском чувстве соборности: весь поселковый мир приходит на помощь «отчаянной бабе, в одиночку собиравшей избу»: «.Один плечо подставит, другой даст совет, третий пройдётся брусочком по топору и натешет клиньев и штырей, четвёртый на ходу крикнет, чтоб звала ставить стропила, когда дойдёт до них очередь, пятый везёт мимо свежий лес и сбросит с машины с откинутым задним бортом несколько сутунков: это тебе на стояки под печку». Но все же вторым рождением изба обязана именно хозяйке своей, которая отдала делу её строительства все силы, забыв о сне и еде, перестав чувствовать своё тело, превратившись в «орудие для работы». Жизнь Агафьи неразрывно связана с жизнью её избы, ей Свыше дарованы силы «поднять» свою избу, а, главное, - счастье пожить в ней: «А над её, Агафьиной избой висело тонкое,
прозрачное зарево из солнечного и лунного света. «Ну и поживу ишо, - оброчно и радостно думала Агафья, соглашаясь с чем-то, пахнувшим на неё с такой лёгкостью, что не осталось и следа. -Ой, да чё ж не пожить-то, ежели так!..».
Символичен сон, поразивший героиню рассказа «на всю оставшуюся жизнь»: «.будто хоронят её в её же избе, которую стоймя тянут к кладбищу на тракторных санях, и мужики роют под избу огромную ямину, ругаясь от затянувшейся работы . Наконец избу на тросах устанавливают в яму. Агафья всё видит, во всём участвует, только не может вмешиваться, как и положено покойнице, в происходящее. Избу устанавливают, и тогда выясняется, что земли выбрано мало, что крыша от конька до половины ската будет торчать. Мужики в голос принимаются уверять, что это и хорошо, что будет торчать, что это выйдет памятником её жизни.». Изба Агафьи стала не просто жилищем, она стала памятником её жизни, памятником удивительному упорству и силе духа простой русской женщины, не захотевшей бросить и предать память предков, сумевшей сохранить самый дорогой сердцу уголок родной земли.
Как упоминалось, святой заранее знал о дне своей кончины. В рассказе Распутина находит отражение и этот элемент жития: «уже когда умерла дочь и где-то торилась и для неё самой дорожка к отбытию, приснился ей сон, поразивший её откровенным своим смыслом: у себя в избе сидит она на полу, неловко подвернув ноги на одну сторону и кренясь на другую, и смотрит, смотрит неотрывно перед собой, ничего не видя. Справа от неё лежит дочь, слева Савелий.
- Ты, мама, лежишь? - спрашивает дочь.
- Нет, сидю.
Чуть позже голос Савелия слева:
- Ты легла, Агафья?
- Ишо сидю».
Символична поза героини: «сидит. на полу, неловко подвернув ноги на одну сторону и кренясь на другую», Агафья находится уже между двух миров, её ноги всё ещё ходят по земле, но душа уже готова перейти в мир горний.
Согласно житийной традиции, как отмечает Д.С. Лихачёв, кончина святого большей частью бывает мирная и тихая: святой безболезненно отходит в иной мир, и тело его после смерти издаёт благоухание. Агафья, как пишет Распутин, «скончалась ночью в постели, скончалась . со спокойным лицом», завершив свой земной путь «под самый
Покров» - великий православный праздник Покрова Пресвятой Богородицы, когда православные христиане обращаются к Небесной Владычице с молитвой о защите: «Покрый нас честным Твоим покровом, и избави нас от всякаго зла».
У гроба святого или на его могиле творились чудеса, в рассказе же чудеса происходят не на могиле Агафьи, а в её избе, потому что в сознании деревенских жителей изба и стала её «могилой», и именно к ней, к «памятнику» жизни её хозяйки, а не на кладбище, идут они, чтобы «попечалиться»: «Ко всем остальным из отстрадовавшегося на земле деревенского народа следовало идти на кладбище, которое и было недалеко,. а к старухе Агафье в те же ворота, что и при жизни».
Одним из чудес было то, что вместо нерадивых новых жителей избы, молодой семьи Горчаковых, чьи-то невидимые заботливые руки чинят её протекающую крышу: «Она и не заметила, не пытаясь привыкнуть к избе, что в сенцах перестало мочить. Вася заметил. «Затянуло чем-нибудь дыру, - решил он. - Обошлось без меня». И забыл. Но однажды, уже осенью, когда Вася ночевал один, его разбудил среди ночи стук - будто в чьих-то руках молоток погуливает по крыше». Съехали эти постояльцы, хлопнув дверью, не отдав благодарности тому месту, что приняло их, став на время их домом. И страдает изба от того, что не сложилось семьи в её стенах и не обрела она нового заботливого хозяина: «Вздохнула Агафьина изба, прощаясь, - так тяжело и больно вздохнула, что заскрипели все её венцы, вся её измождённая плоть». Следующими её постояльцами были люди, потерявшие самих себя, ставшие безымянными, отдавшись во власть «зелья», именно они чуть не погубили избу, но чья-то невидимая сила спасла её от пожара: «Изба загорелась. Но не над тем долго судачили в посёлке, что загорелась, а над тем, что сама же и управилась с огнём». И это было ещё одним чудом, случившимся с избой Агафьи, память о котором хранили жители посёлка. Больше никто не селился в Агафьиной «хоромине», она постарела, но всё же чудесным образом «оставалось в её поставе и стати такое, что не позволяло назвать её избёнкой», «держала она достоинство» и по всему было видно, пишет Распутин, что «изба прибрана, догляд за ней есть. Обугленный после пожара возле печки пол и закопчённые стены обтёрлись, точно в особую красу, в печальный цвет, гарь как будто даже поскоблена, головёшки и хлам от по-
стояльцев вынесены, печка ничуть не пострадала, окна, как у всякого живого существа, смотрят изнутри. Дышится не вязко и не горкло, воздух не затвердел в сплошную, повторяющую контуры избы, фигуру». Чьи-то невидимые заботливые руки по-хозяйски охраняют избу от полного запустения, заставляя её каждой весной пробуждаться ото сна и становиться домом для ласточек, которые всегда «лепили» и будут «лепить» гнёзда по её застрехам и «напевать-наговаривать со сладкими протяжными припевками жизнь под заходящим над водой солнцем». Изба Агафьи становится домом птиц, пристанищем для обитателей мира горнего, давшим ей новую жизнь.
В рассказе изба Агафьи именуется «хороминой». Согласно словарю С.И. Ожегова слово «хоромы» имеет следующее значение: «в старину на Руси: большой жилой дом богатого владельца», и в скобках дано важное примечание: «первоначально - вообще жилой дом»6. Слово «хоромы» является родственным слову храм, в старину на Руси существовали позабытые ныне «хо-ромъ», «хоромина» и «храмина», означавшие «дом», «комната». Если в летописи говорилось
о человеке, что он «вошёл в храм», то не всегда подразумевалась церковь, это мог быть просто жилой дом или иное помещение в доме7. Распутин, называя избу Агафьи «хороминой», сближает этим её именование со словом «храм»: изба эта воздвигается хозяйкой её именно как храм памяти предков, потеря которой приводит к духовной смерти. В.О. Ключевский писал о том, что «в Древней Руси общие эстетические принципы охватывали и литературу, и зодчество»8. Как русские крестьяне, строя свои избы, а зодчие создавая храмы, следовали традиции, идущей из глубины веков, так и авторы-создатели произведений древнерусской литературы придерживались определённого канона. Во всех творениях - и литературных, и архитектурных, и художественных -прослеживалась согласованность, стройность частей единого целого, характерная для ансамбля. Ансамблевый характер произведений агиографической литературы был подчёркнут В.О. Ключевским: «Житие - это целое произведение, напоминающее некоторыми деталями архитектурную постройку»9 . Композиция рассказа «Изба» необычайна по своей стройности и, в то же время, философской глубине: в небольшом по объёму произведении соединены каноны житийной литературы, согласно которым ведётся
повествование о героине рассказа Агафье, и каноны русского зодчества, реализуемые в строительстве изб Агафьи и Савелия. Таким образом, Распутин обращает нас к творческому наследию Древней Руси, основанному на единых для всего древнерусского искусства принципах.
В суете и спешке пребывают люди, уставая от них, но не умея вырваться, забывают о душах своих и страдают от этого. Неустроенная, оторванная от корней жизнь, которую, кажется, даже по прошествии многих лет нельзя будет назвать стариной, потому что «всё больше выкореняет-ся она, выходит на поверхность и не вниз ляжет, как века до неё, плотным удобренным пластом, а выдуется в воздух», ввергает людей в свою круговерть, пугая непостоянством и ненадёжностью. И посреди всей этой ненадежности стоит Агафьина изба, встречая и провожая зимы и лета, стоит как на ладони и видно от неё «на все четыре стороны света», стоит, открытая миру как символ незыблемости, твёрдости, так необходимых всем людям.
В завершении рассказа звучат строки о выносливости и упорстве, встроенных в эту избу изначально: «И в остатках этой жизни, в конечном её убожестве явственно дремлют и, кажется, отзовутся, если окликнуть, такое упорство, такая выносливость, встроенные здесь изначально, что нет им никакой меры». Чем же ещё являются эти слова, как не похвалой хозяйке избы, отдавшей все силы делу её строительства! Не просто избу сохранила она, но память, без которой настоящее наше зыбко и ненадёжно. Это доброе и святое, поистине подвижническое дело русской женщины, жизнью своей вполне оправдавшей данное ей имя - Агафья в переводе с греческого означает «добрая», - дело это подарило ей самой вечную память в душах людских.
Примечания
1 Лихачёв Д. С. Исследования по древнерусской литературе. - Л.: Наука, 1986. - С. 124.
2 Распутин В.Г. Дочь Ивана, мать Ивана: повести и рассказы. - М.: Эксмо, 2006. Здесь и далее произведение В.Г. Распутина цитируется по этому изданию.
3 НекрасовН.А. Избранное. - М.: Просвещение, 1983. - С. 243.
4 Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. - М.: ООО «ИТИ Технологии», 2003. - С. 576.
5 Солженицын А.И. Не стоит село без праведника. - М.: Книжная палата, 1990. - С. 287.
6 Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. - С. 867.
7 Литература и Культура Древней Руси. Словарь-справочник. - М.: Высшая школа, 1984. - С. 136.
8 Ключевский В.О. Православие в России. - М.: Мысль, 2000. - С. 157.
9 Там же. - С. 158.
Н.Н. Баскакова
ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ПОСЛОВИЦ И ПОГОВОРОК В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ-НАРОДНИКОВ (на материале художественной прозы Н.Н. Златовратского и А.И. Левитова)
Статья посвящена рассмотрению особенностей функционирования пословиц и поговорок в художественном тексте. Доминантные паремии, характеризующие жизненные позиции героев, выражающие мнение автора, занимают центральное место в повествовательной структуре произведений, обладают полифункциональностью, которая проявляется в тесном взаимодействии
с языковыми единицами других уровней.
Полифункциональность пословиц и поговорок в повествовательном дискур-. се обусловлена жанровой спецификой произведений, мировоззренческими позициями писателей и сложным характером многомерных смысловых связей паремий с контекстным окружением.
Народнические воззрения А.И. Левитова и Н.Н. Златовратского наложили яркий отпечаток на их творчество, прошедшее под знаком поисков крестьянской правды. Многие произведения писателей носили обличительный характер, вскрывали бесправное экономическое и социальное положение крестьянства после реформы 1861 года. Борясь за народную правду, писатели-народники большое внимание уделяли сентенциям и афоризмам, кратким изречениям, имплицитно отражающим идеологию народничества, демократизм творчества. Этим объясняется широкое употребление пословиц и поговорок в произведениях писателей.
В художественной прозе паремии являются важным средством, обеспечивающим структурно-смысловую целостность текста.
Основной функцией паремий в повествовательных текстах является стилеобразующая функция, которая отражает своеобразие идиостиля писателя. Стилеобразующая функция реализуется совокупностью ряда функций - жанрообразующей, текстообразующей и концептообразующей. Жанрообразующая функция выполняет ряд ролей: хронотопическую, сюжетообразую-
щую и ритмообразующую. Хронотопическая роль паремий проявляется в создании пространственно-временной организации текста, способствует более точному и реалистичному изображению мира художественного произведения [7, с. 7]. Заголовки некоторых произведений являются важнейшими элементами хронотопа: «Накануне Христова дня» (А.И. Левитов), «Между старой и новой правдой» (Н.Н. Златовратский) и др. В качестве примера рассмотрим заголовок повести А.И. Левитова «Накануне Христова дня». В повествовательной структуре произведения четко выявляются две сюжетные линии: история «взлета и падения» отца и история жизни жестокого сына. Оба наживались за чужой счет, оба совершили убийство на страстной неделе, обоих никто добрым словом не вспомнит. Мотив убийства накануне великого праздника - связующее звено повествования, вынесенное автором в заголовок произведения - «Накануне Христова дня».
Лейтмотивом повести является нравственная проблема «отец-сын», которая раскрывается с помощью употребления паремий, относящихся к тематической группе «семья»: Каков отец, таков и сын; Каков поп, таков и приход; Глупому сыну не в помощь богатство отца. Липат - глава семейства, так же как и его сын Иван, жестокий и жадный человек, наживший свое состояние нечестным путем. Для характеристики героев Левитов использует одну и ту же трансформированную пословицу Обеими руками жар загребать (ср. Чужими руками жар загребать лег-
