CC BY
60
Ч/_1 ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
В. В. Волков
Тверской государственный университет
Н. В. Волкова,
Тверской государственный университет
МОТИВНАЯ СТРУКТУРА ЛИТЕРАТУРНОЙ АНТИУТОПИИ: ДЕПРИВАЦИЯ ЯЗЫКА И КНИГИ
В статье рассматриваются типологические цивилизационно-антропологические особенности литературной антиутопии. Цель работы -определить состав и структуру мотивных комплексов «Расчеловечивание» и «Депривация языка и книги», охарактеризовать аксиологическую и прогностическую ценность их компонентов. Основываясь на методах филологической герменевтики, авторы выявляют специфические особенности данных комплексов. Мотивный комплекс «Расчеловечивание» основывается на оппозиции «Человек и Государство»; Государство оказывается на службе у Техники, содействует редукции человека до типа homo vitalis, то есть расчеловечиванию человека. Депривация языка и книги выступает одновременно как причина, средство и цель расчеловечивания человека, включает депривацию функций человеческого языка, депривацию книги как носителя культурной памяти, депривацию «сферы серьезного» из общего информационного потока. Практическая значимость полученных теоретических результатов заключается в возможности их использования для критической оценки проектов литературных антиутопий.
Ключевые слова: литературная антиутопия, социальная прогностика, мотивный комплекс, депривация, филологическая герменевтика, литературная футурология.
V. V. Volkov
Tver State University (Tver, Russia)
N. V. Volkova
Tver State University (Tver, Russia)
MOTIF STRUCTURE OF LITERARY DYSTOPIAS: LANGUAGE AND BOOK
DEPRIVATION
The article discusses the typological civilizational and anthropological characteristics of literary dystopias. The study aims to determine the composition and structure of the motif complexes "Dehumanization" and "Language and Book Deprivation", to characterize the axiological and predictive value of their components. Based on the methods of philological hermeneutics, the authors reveal the special features of these complexes. The motif complex "Dehumanization" is based on the opposition "Human - State"; the State is at the service of
Technology, and contributes to the reduction of Human to the "homo vitalis" type, that is, to dehumanization of Human. Language and book deprivation acts in parallel as the cause, methods, and purpose of dehumanization of Human, including deprivation of the human language functions, deprivation of the book as a media of cultural memory, deprivation of "the serious" from the daily information flow. The practical implications of the obtained theoretical results lies in the possibility of using them for a critical evaluation of dystopical literary projects.
Keywords: literary dystopia, social prognostics, motif complex, deprivation, philological hermeneutics, literary futurology.
DOI 10.22405/2304-4772-2020-1 -4-61 -74
Введение
Литературная антиутопия - весомая часть социальной фантастики, в жанрово-тематическом отношении весьма неоднородная, что фиксируется исследователями, при общем именовании антиутопия (дистопия), в вариантах атопия, метаутопия, квазиутопия, какотопия, в перифрастических характеристиках (например, «неудавшаяся утопия», «тоталитарная политическая дистопия», «утопия бегства», «утопия реконструкции»), в составных терминах, акцентирующих темпорально-историческую специфику (альтернативная история и альтернативно-историческая проза, альтернативная футурология и футуро-историческая фантастика) или место произведения в литературном процессе (постсоветская дистопия).
Разнообразие именований свидетельствует, что антиутопия -«метажанр», то есть «наджанровое», «сверхжанровое» образование [17, с. 7], своеобразие которого интуитивно очевидно, однако вполне в термин антиутопия не укладывается, а более точного пока не нашлось. В частности, привязки антиутопии к понятиям «фантастика» или «прогностика» не находят широкого распространения. Термин социальная фантастика - прижившийся, но его опорный компонент фантастика провоцирует представления о чем-то далеком (или, во всяком случае, не близком) к реальности. Термин социальная прогностика [23] лишен непосредственной отсылки к сфере литературного творчества или искусства в целом, ассоциируется с огромным разнообразием дисциплин, занимающихся социальным прогнозированием. Более того, антиутопия как, обобщенно говоря, пессимистический взгляд в будущее и утопия как ее антипод в жанрово-семиотическом отношении могут совмещаться даже в пределах одного произведения, как, например, у
A. Платонова, - в конъюнктивных отношениях «противопоставления -сопоставления», что позволяет говорить о «диалоге утопии/антиутопии» [9, с. 570], то есть о жанровом синкретизме; аналогично в творчестве
B. Войновича, где выявляются признаки пародии, сатиры и «негативной квазиутопии» [16], и т. д.
Отсюда вопрос: какие мотивы составляют общую содержательную (идейно-тематическую) основу антиутопии как «сверхжанрового» образования?
Чтобы реальность приобрела вид безысходной антиутопии, нужно ее чего-то лишить. Чего именно? Отсутствие чего делает мир «дистопическим»? Современное человечество находится в глубоком экзистенциальном антропологическом кризисе, суть которого - в «проблеме духовного измерения
человеческой реальности» [18, с. 85]; деградация духовного, далее социального, вплоть до витального измерений бытия ведет к расчеловечиванию -дегуманизации человека, к утрате им собственной сущности. Эта тенденция - в ее поступательном развитии - предмет особого внимания футурологии, и в данной работе развивается мысль, что своего рода «объединяющее начало», идейно-тематический фундамент литературной антиутопии, ее типологическая особенность как «метажанра» - взаимосвязанные мотивы лишения человека собственно человеческого, то есть мотив расчеловечивания человека, и мотив депривации - устранения языка и книги как основания человеческого в человеке.
Цель работы - основываясь на методологическом аппарате филологической герменевтики как «искусства постижения смысла и значения знаков» [14, с. 144], охарактеризовать взаимосвязанные мотивы расчеловечивания человека и депривации языка и книги как типологическую особенность литературной антиутопии.
Задачи и необходимые методы основываются на реконструкции состава и структуры лексико-семантических полей «Расчеловечивание» и «Депривация языка и книги»; совокупности лексем, составляющих данные поля, трактуются как именования компонентов одноименных мотивных комплексов и далее интерпретируются на основе технологий филологической герменевтики.
Теоретическая база исследования - двоякая: с одной стороны, фундирующаяся лингвистической семантикой филологическая и философская герменевтика, в особенности работы М. М. Бахтина («участное мышление» [1]), Г.-Г. Гадамера [7] и традиции тверской герменевтической школы [4], нашедшие отражение, в частности, в работах авторов о литературной антиутопии [6], концепте «Книга» [5] и др.; с другой стороны, теоретическая основа работы носит междисциплинарный характер, поскольку литературная антиутопия -синтетический, «гиперполифонический» пограничный жанр между, с одной стороны, футурологией и социально-политической прозой в ее публицистическом и научно-популярном вариантах, с другой стороны, фантастикой как художественной прозой с научно -технической и/или социально-политической акцентуацией. Поскольку в основе литературной антиутопии не столько произвол художественного воображения, сколько комплексный серьезный анализ «от современности - к возможному будущему», имеет смысл использовать не только обобщающий термин социальная фантастика, но и литературная футурология, тем самым терминологически маркируя сугубую «серьезность» этого «метажанрового» феномена гуманитарной мысли и художественного творчества.
Типологическая контент-основа антиутопии.
Человек, общество и Государство: от антропной - к технократической
цивилизации
Вся художественная литература - антропоцентрична, о человеке. Человек с Другим(и), с Богом, наедине с собой. Антиутопия занимает особое место, потому что ось ее проблематики - человек и Государство. Именно с
заглавной буквы, как особый субъект - безличный, но интенционально пристрастный. Можно, нужно, нельзя, должен... - все мыслимые модальности во взаимоотношениях с человеком. Любое государство организует, требует, запрещает и разрешает, - без его упорядочивающих воздействий, без защиты внешних границ и внутренней согласованности общество, народ теряют структурированность, распадаются. Чтобы человеку и обществу - быть, необходимо Государство. Специфика антиутопии - демонстрация уникального варианта их взаимоотношений: государство требует от человека перестать быть - человеком, от общества перестать быть - обществом. Во взаимосвязи: общество и человек рушатся взаимоподобно и синхронно. Взаимоотчуждение людей, превращение их в автономных индивидов - а вослед и рядом, вместе -атомизация общества, распад его целостности. Социальная катастрофа «запараллелена» с антропологической, разница в том, что социальная поддается «внешнему наблюдению», вторая носит внутренний, скрытый характер - и от стороннего наблюдателя, и от самого человека.
В чем пусковой механизм этих двух катастроф, которые на деле - «два в одном», поскольку нераздельны? В выходящем / вышедшем за пределы разумного развитии техники - совокупности механических устройств, которые лишают человека необходимой меры труда, умственного и физического. Минимизируя человеческий труд, полностью или почти полностью устраняя его необходимость (ибо машины делают практически всё быстрее и лучше человека), в экстремальном варианте получаем «царство роботов», где человек избыточен [11]. Отсюда обоснованность весьма категоричных утверждений исследователей, специально занимавшихся вопросом философско -антропологической типологии дистопий: «Художественная антиутопия - это повествование о гибели человека. <...> .произведение, в котором представлена своеобразная танатология» [8, с. 19, 24].
Типологическое свойство антиутопий - предупреждение, что научно-технический прогресс идет рука об руку с регрессом Человека - и человека, с большой и с маленькой буквы, с расчеловечиванием человека, другими словами, «упорная игра Человека на понижение (самого себя)» [22, с. 30], в проекции на социальные структуры - предупреждение о «грядущей тоталитарной тирании "вверху" и расчеловечивания "внизу"» [6, с. 38]. Тирании - чего? Не государства как такового, в знакомом и привычном нам виде, - тирании техники, которой государство служит.
Остановить развитие техники государство не может, оказывается на службе у Техники - уже с большой буквы. Сущ. технократия (< др.-гр. ктаО 'сила, власть') обретает исконный, определяемый его внутренней морфемно -словообразовательной формой смысл «власть техники, механических устройств» (включая информационное обеспечение, автоматику, компьютеры). В типичном случае антиутопия - царство техники, государство - на службе у нее, человек - лишь оправдание существования техники, которая развивается «в себе и для себя» таким образом и до такой степени, что результаты вступают в противоречие с природой человека. Это противоречие разрешается
торжеством техники, результат - лишение человека духовной глубины, объема, его уплощение - в двумерное «социальное животное», далее в одномерную прямую - простейшее существо с входом для пищи и выходом для отходов жизнедеятельности, наконец, в сингулярность витального атома.
Таким образом, буквально на наших глазах «человекомерная» цивилизация, где «мера всех вещей» - человек, превращается из антропной - в технократическую, где «мера вещей» - не поддающийся разумным ограничениям и контролю самодовлеющий новационизм, прогрессизм. Точно сказал В. А. Кутырёв: «Превращаясь в прогрессизм, он <прогресс> ведет к полному уничтожению природы, господству техники над культурой и человеком, в том числе его разумом» [12, с. 101]. Любой человек - микрокосм, - существо невероятной сложности, как Вселенная, - и Государство в целях технократический «оптимизации», «упрощения» управления системой «человек + техника» человека - «упрощает».
В чем существо «упрощения»? «Отчего общество есть не хаос людей-атомов, несущихся в разные стороны, случайно сталкивающихся между собой и механически разлетающихся по разным направлениям, а общий порядок, общая форма?» [20, с. 42] - риторически вопрошал С. Л. Франк в книге 1930-го года, само название которой - «Духовные основы общества» - представляет собой ответ на этот вопрос: духовность организует душевность / социальность, вслед за тем и витальность (производство и потребление). И разрушаются они в той же последовательности: начиная с духовных основ - через социальные структуры и связи - к витальному. Витальное рушится в последнюю очередь. Обобщенно: от дегуманизации (расчеловечивания) - к «девитализации» (постгуманизм, «постчеловечество»).
Homo Vitalis (< лат. vita 'жизнь; образ жизни') - такой человек, центр интересов которого - физиологические, в узком смысле витальные потребности (воздух, вода, пища, жилище, сон, секс). Витальное - телесно, очевидно, структурируемо, а значит - управляемо, духовное - корнями уходит в сакральное, нуминозное - в тайну, в непознаваемое, а значит - внешнему управлению не поддающееся. «Убираем» духовные вершины - получаем саморазвивающееся ядро антиутопии, легко управляемую совокупность homo Vitalis - «биосоциальных винтиков», полностью зависимых от техники и команд из управляющего центра.
Расчеловечивание и депривация: о сущности процесса
Что такое расчеловечивание? Буквально: лишение (собственно) человеческого. Сущ. расчеловечивание - отглагольное имя действия, транспозитивный дериват, лексическая семантика которого полностью тождественна значению мотивирующего глагола расчеловечивать / расчеловечить. Важно, что исходный глагол - переходный: расчеловечить -кого-что? Объект расчеловечивания - человек, строго по семантике словообразовательной модели, ср.: разоружить - «лишить (кого-либо) оружия», расчеловечить - «лишить (кого-либо) человека». Парадоксальность в том, что объект действия (кто-либо) по глаголу расчеловечить - это
одновременно и мотивирующее существительное - человек; отсюда необходимость уточняющего толкования: расчеловечить - «лишить человека собственно человеческих свойств».
Лишению каких именно человеческих свойств подвергается человек в процессе расчеловечивания? Что именно утрачивается - точнее, целенаправленно убирается некоей анонимной, но мощной силой? По ёмкому философскому определению, человек - «биосоциодуховное существо» [2, с. 1024], в нем сплетены биологическое, социальное и духовное начала. Эта философская формулировка хорошо соотносится - по сути, перевыражает святоотеческие представления о человеке как единстве тела, души и духа (см., например, книгу хирурга и архиепископа Луки, с говорящим заглавием: [13]). Именно этих свойств в процессе расчеловечивания человек и лишается: духовных свойств, социальных, а напоследок, в дальней перспективе, - и витальных.
Вопрос об именовании существа процесса.
Семантически точно русское сущ. лишение (< лишить). По идеографическому словарю русских глаголов, типовая семантика лишения основывается на базовом переходном глаголе лишать (сов. лишить) 'оставлять (оставить) кого-что-л. без кого-чего-л. (обычно необходимого), отнимая что-л. у кого-л.', сводится к формуле «лишать (лишить) кого-, что-л. чего-л. необходимого, отстраняя от кого-, чего-л.» [19, с. 584], в другой формулировке - «каузировать прекращение обладания чем-л.». Ядро этой лексико-семантической группы составляют глаголы бесславить, выгонять, грабить, дискриминировать, низвергать, обездоливать, обессмысливать, отнимать, отстранять и др. Все названные глаголы в герменевтическом контексте -средства акцентировки отдельных аспектов обесчеловечивания.
Доминанта (дескриптор группы, именование архисемы) - лишать (> лишение). Однако для именования существа процесса расчеловечивания целесообразнее синонимичный латинизированный термин - депривация. Основания предпочтения термина депривация: 1) в плане функциональной стилистики сущ. лишение - межстилевое, и его терминологизация затруднительна; 2) в плане семантики налицо важная неточность: рус. глагол лишать /лишить включает пресуппозитивно подразумеваемую сему 'совсем'; следовательно, лишить - значит «сделать так, чтобы у кого-чего-л. не было совсем чего-л. в обладании». Применительно к расчеловечить / расчеловечивание это не просто неточность, - сема 'совсем' не соответствует действительности, поскольку процесс расчеловечивания - медленный, поэтапный, и перспектива его окончательного завершения (то есть когда в человеке не останется ничего человеческого - духовного, душевного и даже тела) в антиутопиях (пока?) не просматривается.
Сущ. депривация используется в психологии (сенсорная депривация), социологии (социальная депривация) и др. гуманитарных сферах в разных значениях, обусловленных разными прочтениями словообразовательной мотивации - от двух потенциальных глаголов, различающихся по признаку
переходности - непереходности: 1) депривировать (кого-что) -направленность действия на объект (переходность); 2) депривироваться -замкнутость действия в сфере субъекта (непереходность). Отсюда: 1) депривация1 - каузативное значение наделения состоянием «(намеренно) лишить кого-л. чего-либо» или «(намеренно) отстранить кого-л. от обладания чем-либо»; 2) депривация2 - инхоативное значение приобретения состояния «(самопроизвольно) лишиться чего-либо» или «(самопроизвольно) отстраниться от обладания чем-либо». Этимологическая морфемно-словообразовательная форма вполне прозрачна: депривация - из лат. de... 'из; от' + privatio 'лишение, отнятие' < privare 'отнимать, лишать' < privus 'отдельный', откуда и приватный - отprivatus 'частный, находящийся в личной собственности', что позволяет прочесть депривацию как «лишение (личной) собственности». Другие прочтения сущ. депривация могут опираться на представления об отчуждении от кого-л. каких-либо сущностно значимых компонентов (атрибутов), об изоляции кого-л. от его собственных качеств, о разотождествлении кого-л. с самим собой и т. п.
Таким образом, конкретика процесса расчеловечивания - в депривации как «разотождествении» человека со своим духом (духовностью), душой (социальностью), а в перспективе и с телом (с витальностью).
Депривация языка и книги - расчеловечивание человека:
процесс и результат
Язык и книга изоморфны человеку и обществу: при различии «вещной оболочки», те же состав и структура - дух (внутреннее содержание), душа (социальное бытование) и «тело» (грубо говоря, лексика и грамматика у языка, обложка и страницы у книги). «Внутреннее содержание», «дух языка» определяется набором его функций, которые в случае живого естественного языка можно суммировать в трех обобщающих именованиях - когнитивная, коммуникативная, экспрессивная (эмоциональная), конкретизировать - в десятках частных названий. «Дух книги» соотносится со всеми функциями языка, но не ограничен ими, поскольку любая книга - еще и воплощенная в слове личность автора / авторов. Общество складывается из отдельных людей, духовные основы общества - в духовности каждого отдельного человека, а значит, общество разрушается, если разрушается духовность (отдельного) человека. Необходимая основа и каждодневная «пища» человеческой духовности - живой естественный язык и книги, создаваемые на его основе. Если разрушаются «дух языка» и «дух книги», далее распадаются духовные основы человека и общества.
Существо депривации языка и книги, как типологического мотивного комплекса антиутопий, состоит, с одной стороны, в сокращении функций языка - и в «выпадении» соотносительных функций у человека, с другой стороны, в сокращении функций и сфер бытования книги (и шире - всех печатных носителей информации), вплоть до полного «физического» устранения книг из человеческого обихода, - и в «выпадении» человека из культурной традиции.
Отсюда: депривация языка и книги - одновременно причина, средство и цель расчеловечивания. Причина - потому что с нее расчеловечивание начинается, ею инициируется, средство - потому что ею возможность расчеловечивания обеспечивается, ею оно совершается, цель - потому что окончательная депривация языка и книги тождественна ситуации, когда расчеловечивание в перспективе может и совершиться. Человек без языка и книги, то есть без мышления, общения и выражения эмоций (язык), без культурной памяти и приобщенности культурной традиции (книга), - уже не человек, поскольку утратил самоподобие, стал рас-подоблен самому себе, рас-человечен.
Депривация языка - радикальное сокращение языковых функций и средств, органично согласующееся со сведением типизированной личности антиутопического будущего до двух ценностных установок: витальность и развлечения (как в давней формуле власти над толпой: «хлеба и зрелищ»). По классической характеристике дистопического «новояза» в знаменитом романе Дж. Оруэлла «1984» (1949), языковая картина мира редуцируется до трех предметных областей: повседневность, научно-техническая терминология и деловая коммуникация, идеологическое обеспечение - речевые штампы «ангсоца» (естественно, без религии и гуманитарных наук). Когда «старояз» окончательно забудется, «... неортодоксальная, то есть чуждая ангсоцу, мысль, постольку поскольку она выражается в словах, станет буквально немыслимой» [15, с. 306]. Основания радикальной редукции: то, для чего нет обозначений в языке, не может восприниматься и осмысляться, выступать предметом мысли или высоких чувств. Нет слов типа справедливость, демократия, честь - нет и соответствующих мыслей. Результат: человек лишен бытия, погружен в существование - в витальность (жизнеобеспечение) и производственные функции, эмоциональная жизнь сводится к развлечениям. «Министерство правды» поставляет подходящую информационную продукцию: уголовные хроники, спорт и порнографию, «.забористые пятицентовые повестушки, скабрезные фильмы, чувствительные песенки, сочиняемые чисто механическим способом.» [15, с. 45]. Этот процесс, вкрадчиво развивающийся в реальности уже сейчас, - эвфемистически-деликатно называют «гламуризацией языка» [10], но его суть - дистопическая, в депривации высших ценностей.
Связь «новояза» как редуцированного естественного языка, книги / чтения и человеческого сознания хорошо просматривается в свете афористически четкой формулировки В.В. Бибихина: «Целое языка входит в историческое существование народа. <...> Нормирование языка плавно перетекает в нормирование мира» [3, с. 119]. Следовательно, «читать вещи и события мира» [3, с. 119] можно только через язык - как систему кодирования / интерпретации того, что в мире есть / происходит. Управлять языком, превращая живую языковую стихию в идеологическую / технократическую схему, - значит управлять сознанием и поведением тех, кто языком пользуется, превращать живых людей в человекообразные «колесики и винтики» уплощённой социальной / технократической машины. Редукция языка имеет
своим следствием упрощение, «уплощение» человека: из многомерного - в объемное и далее в плоское, двумерное существо, способное лишь к пассивным горизонтальным перемещениям по элементам заданной социальной конструкции.
Депривация книги, в контаминации с депривацией языка, -типологический мотивный комплекс уничтожения культурной памяти, «связи времён», способности к самостоятельному мышлению и действованию, -реализуется в сюжетных структурах, соотносящихся с частными мотивами.
Мотив избегания книг в их специфически книжной телесности. В гротескной форме - в романе О. Хаксли «О дивный новый мир» (1932): формирование у младенцев под действием электротока условного рефлекса избегания книг (боль и страх при одном виде книг - отвращение и отторжение) блокирует в будущем возможность не то что чтения или прикосновения к книгам, - даже тень позитивного интереса к ним.
Мотив полного физического уничтожения книг, наказания за попытку их иметь, хранить, читать - как радикального средства сформировать навязанное (страхом) избегание - в романе Р. Бредбери «451 градус по Фаренгейту» (1953). Эта знаменитая антиутопия строится, с одной стороны, как художественно утрированная проекция в будущее реальных событий (сожжение книг в нацистской Германии), с другой стороны, как прогноз попытки уничтожения культуры в целом.
Депривация книги как основного носителя высших ценностей (искусство, фундаментальная наука и др.) у Хаксли - в статусе государственной политики и практики, цель которой - неосознанно-добровольное отчуждение людей от («книжной») сложности мира. Из информационного пространства «ради счастья» исключается всё, что связано с «высоким искусством» и всеми науками, кроме прикладных, - депривация всего, что побуждает к серьезным чувствам и размышлениям. «Главноуправитель» разъясняет: «Мы даем науке заниматься лишь самыми насущными сиюминутными проблемами. Всем другим изысканиям неукоснительнейше ставятся препоны» [21, с. 309]. Поскольку «девиз Мирового Государства» в конструкции «дивного нового мира» - «общность, одинаковость, стабильность», то искусственно редуцированное информационное поле конструируется по двум базовым соображениям: 1) чем больше разнообразной и серьезной информации (= «книг»), тем труднее добиться ее одномерности - «одинаковости» как непременного условия «стабильности»; «книги» (= серьезную информацию) надо убрать; 2) «книги» заменить развлекательной информацией, ведущей лишь к стереотипным соображениям («мыслям»?), которые легко укладываются в типовую интерпретационную рамку.
Что далее, если оказываются под запретом, и/или совсем уничтожаются, и/или посредством «новояза» примитивизируются до потери своей сущности -по-разному, но в итоге равно исчезают из жизни людей книги? Исчезает главная, специфическая для книги функция - хранение и передача традиций -религиозных, исторических, духовных, - по самой этимологической
внутренней форме существительного традиция: из лат. traditio 'передача, вручение > преподавание, обучение' - от tradere 'передавать; отдавать в распоряжение, по наследству, завещать' < trans 'сквозь, через' + dare 'давать'. «Девиз Мирового Государства» меняет статус: прокламируемое - уже реальное.
Заключение
Литературная антиутопия - художественно достоверная, публицистически острая, научно выверенная проекция в будущее тех негативных тенденций развития, которые усматриваются в настоящем, в разных сферах и формах жизни. Писательский вымысел и научный прогноз -под одной обложкой. Технократическая цивилизация, идущая на смену «человекомерной» антропной, - это не «социальная фантастика», это реальность; литературная антиутопия - как проекция «сегодня» в «завтра» - это социальная прогностика, а лучше сказать - литературная футурология.
Почему книги в том наиболее достойном виде и содержании, который ассоциируется с высотами культуры, - в мирах антиутопий исчезают? Ответ: дело не только в содержании (что вполне очевидно), но и в том труде, который необходим для чтения - восприятия, понимания и личностного освоения, - в труде, который воспитывает и развивает, оказывается залогом глубины чувств и мыслей, ответственности и самостоятельности. Даже ознакомительное чтение печатного текста - в «живой» книге, с телесной плотностью ее шуршащих страниц, - а тем более чтение изучающее основывается на серьезной активизации личностных ассоциативно-вербальных сетей, взывает к аналитике, требует несравненно больше усилий, чем знакомство с мультимедийными материалами, которые центрированы на образных визуализациях, минимизируют использование вербальных кодов.
Последовательное «упрощение» человека, его расчеловечивание - в действии здесь-и-сейчас, в реальности настоящего. Хорошая книга - это воплощенная личность, неповторимое «я», которое в корне противоположно унифицированному индивиду. Поэтому хорошая книга - противоядие от обесчеловечивания.
Литература
1. Бахтин М. М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М.: Языки славянской культуры, 2003. 958 с.
2. Бачинин В. А. Энциклопедия философии и социологии права. СПб.: Юридический центр Пресс, 2006. 1091 с.
3. Бибихин В. В. Узнай себя. СПб.: Наука, 2015. 446 с.
4. Богин Г. И. Филологическая герменевтика в Тверском университете // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Литературоведение, журналистика. 2001. № 5. С. 86-91.
5. Волков В. В., Волкова Н. В. Концепт «Книга» в русской лингвокультурологии: аспекты исследования // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2015. № 4-2 (46). С. 54-60.
6. Волков В. В., Волкова Н. В. Литературная утопия и антиутопия: жанровое своеобразие, аспекты герменевтического исследования // Вестник Тверского государственного университета. Серия: Филология. 2020. № 3 (66). С. 26-40.
7. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. 704 с.
8. Денисов С. Ф., Денисова Л. В. Художественные антиутопии: типология и философско-антропологические смыслы // Вестник Челябинского государственного университета. 2017. № 7 (403): Философские науки. С. 19-26.
9. Заваркина М. В. Квазиутопия в творчестве А. Платонова 1930-х годов // Проблемы исторической поэтики. 2015. Т. 13. С. 570-588.
10. Красовская Н. А. Некоторые проявления гламуризации языка // Гуманитарные ведомости ТГПУ им. Л. Н. Толстого. 2019. № 3 (31). С. 31-38. URL: https://tsput.ru/fb//hum/2019/№3(31)/31/index.html (дата обращения: 05.11.2020).
11. Кутырёв В. А. Отдадим труд машинам... Что будет с человеком? // Человек. 2017. № 5. С. 68-74.
12. Кутырёв В. А. Сова Минервы вылетает в сумерки (Избранные философские тексты XXI века). СПб.: Алетейя, 2018. 526 с.
13. Лука (Войно-Ясенецкий), архиеп. Симферопольский и Крымский. Дух, душа и тело: избранные поучения. М.: Даръ, 2014. 320 с.
14. Микешина Л. А. Герменевтика // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М.: Канон+ : Реабилитация, 2009. С. 144-145.
15. Оруэлл Дж. 1984. М.: АСТ, 2019. 318 с.
16. Покотыло М. В. Жанровый синкретизм в творчестве В. Войновича: онтологический статус и художественная реализация // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 5 (23): в 2 ч. Ч. 1. С. 122-126.
17. Романова С. В. Метажанр как литературоведческая проблема // Известия Смоленского государственного университета. 2019. № 2 (46). С. 5-21.
18. Слободчиков В. И. В поиске оснований христианской психологии. Часть первая // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2016. № 1 (105). С. 84-95.
19. Толковый словарь русских глаголов: Идеографическое описание. Английские эквиваленты. Синонимы. Антонимы / под ред. Л. Г. Бабенко. М.: АСТ-ПРЕСС, 1999. 704 с.
20. Франк С. Л. Духовные основы общества. М.: Республика, 1992.
511 с.
21. Хаксли О. О дивный новый мир. М.: АСТ, 2019. 350 с.
22. Хоружий С. С. Проблема постчеловека, или трансформативная антропология глазами синергийной антропологии // Философские науки. 2008. № 2. С. 10-31.
23. Шишкина С. Г. К вопросу об особенностях литературных жанров социальной прогностики: утопия - антиутопия - научная фантастика. Века XXI
// Вестник гуманитарного факультета Ивановского государственного химико -технологического университета. 2012. № 5. С. 23-30.
Refrences
1. Bakhtin M. M. Sobraniye sochineniy: v 7 t. T. 1 [Collected works: in 7 volumes.Vol. 1]. Moscow: Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2003. 958 p. [In Russian]
2. Bachinin V. A. Entsiklopediya filosofii i sotsiologii prava [Encyclopedia of Philosophy and Sociology of Law]. St. Petersburg: Yuridicheskiy tsentr Press, 2006. 1091 p. [In Russian]
3. Bibihin V. V. Uznai sebya [Know Yourself]. St. Petersburg: Nauka Publ., 2015. 446 p. [In Russian]
4. Bogin G. I. Filologicheskaya germenevtika v Tverskom universitete [Lingvisyic Hermeneutics In Tver University]. Vestnik Rossiyskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Literaturovedeniye, zhurnalistika [RUDN Journal of Studies in Literature and Journalism]. 2001. Issue 5. Pp. 86-91. [In Russian]
5. Volkov V. V., Volkova N. V. Kontsept «Kniga» v russkoy lingvokul'turologii: aspekty issledovaniya [Concept "Book" In Russian Linguistic Culturology: Aspects of Researches]. Filologicheskiye nauki. Voprosy teorii i praktiki. 2015. Issue 4-2 (46). Pp. 54-60. [In Russian]
6. Volkov V. V., Volkova N. V. Literaturnaya utopiya i antiutopiya: zhanrovoye svoyeobraziye, aspekty germenevticheskogo issledovaniya [Literary Utopia and Dystopia: the Peculiarities of Genres, the Aspects of Hermeneutic Research]. Vestnik Tverskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Filologiya [Herald of Tver State University. Series: Philology]. 2020. Issue 3(66). Pp. 26-40. [In Russian]
7. Gadamer H.-G. Istina i metod. Osnovy filosofskoy germenevtiki [Truth and Method. Philosophical Hermeneutics]. Moscow: Progress Publ., 1988. 704 p. [In Russian]
8. Denisov S. F., Denisova L. V. Khudozhestvennyye antiutopii: tipologiya i filosofsko-antropologicheskiye smysly [Fiction Dystopia: Typology and Philosophical-Anthropological Senses]. Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta [Bulletin of Chelyabinsk State University]. 2017. Issue 7 (403). Filosofskiye nauki [Philosophy Sciences]. Pp. 19-26. [In Russian]
9. Zavarkina M. V. Kvaziutopiya v tvorchestve A. Platonova 1930-kh godov [Quasiutopia in A. Platonov's Works of the 1930s]. Problemy istoricheskoy poetiki [The Problems of Historical Poetics]. 2015. Vol. 13. Pp. 570-588. [In Russian]
10. Krasovskaya N. A. Nekotoryye proyavleniya glamurizatsii yazyka [On Some of the Manifestations of Glamorized Language]. Gumanitarnye vedomosti TGPU im. L.N Tolstogo. 2019. Issue 3(31). Pp. 31-38. URL: https://tsput.ru/fb//hum/2019/№3(31)/31/index.html (accessed: 05 November 2020). [In Russian]
11. Kutyryov V. A. Otdadim trad mashinam... Chto budet s chelovekom? [ Is we give work to machines ... What will happen to a human?]. Chelovek [The Human Being]. 2017. Issue 5. Pp. 68-74. [In Russian]
12. Kutyryov V. A. Sova Minervy vyletayet v sumerki (Izbrannyye filosofskiye teksty XXI veka) [The Owl of Minerva Takes off at Dusk (Selected Philosophical Texts of the 21 Century)]. St. Petersburg: Aletheia Publ., 2018. 526 p. [In Russian]
13. Luke (Voino-Yasenetsky), Archbishop Simferopol'skiy i Krymskiy. Dukh, dusha i telo: izbrannyye poucheniya [Simferopol and Crimean. Spirit, Soul, and Body: Selected Teachings]. Moscow: Dar" Publ., 2014. 320 p. [In Russian]
14. Mikeshina L. A. Germenevtika [Hermeneutics]. Entsiklopediya epistemologii i filosofii nauki [Encyclopedia of Epistemology and Philosophy of Science]. Moscow: Kanon+ Publ.; Reabilitatsiya Publ., 2009. Pp. 144-145. [In Russian]
15. Orwell G. 1984. Moscow: AST Publ., 2019. 318 p. [In Russian]
16. Pokotylo M. V. Zhanrovyy sinkretizm v tvorchestve V. Voynovicha: ontologicheskiy status i khudozhestvennaya realizatsiya [Genre Syncretism in Creative Works of V. Voinovich: Ontological Status and Artistic Realization]. Filologicheskiye nauki. Voprosy teorii i praktiki [Philology. Theory & Practice]. 2013. Issue 5(23): in 2 parts. Part 1. Pp. 122-126. [In Russian]
17. Romanova S. V. Metazhanr kak literaturovedcheskaya problema [Metagenre as a literature problem]. Izvestiya SmolGU. 2019. Issue 2 (46). Pp. 5-21. [In Russian]
18. Slobodchikov V. I. V poiske osnovaniy khristianskoy psikhologii. Chast' pervaya [In search of the foundations of Christian psychology. Part one]. Ivzestia of the Volgograd State Pedagogical University. 2016. Issue 1 (105). Pp. 84-95. [In Russian]
19. Tolkovyy slovar' russkikh glagolov: Ideograficheskoye opisaniye. Angliyskiye ekvivalenty. Sinonimy. Antonimy [Defining Dictionary of Russian Verbs: Ideographic Description. English equivalents. Synonyms. Antonyms]. Ed. by L.G. Babenko. Moscow: AST-PRESS Publ., 1999. 704 p. [In Russian]
20. Frank S. L. Dukhovnyye osnovy obshchestva [Spiritual Foundations Of Society]. Moscow: Respublika Publ., 1992. 511 p. [In Russian]
21. Huxley O. O divnyy novyy mir [Brave New World]. Moscow: AST Publ., 2019. 350 p. [In Russian]
22. Khoruzhy S. S. Problema postcheloveka, ili transformativnaya antropologiya glazami sinergiynoy antropologii [The Problem of Post-Human, or Transformtative Anthropology in the Light of Synergetic Anthropology]. Filosofskiye nauki [Russian Journal of Philosophical Sciences]. 2008. Issue 2. Pp. 1031. [In Russian]
23. Shishkina S. G. K voprosu ob osobennostyakh literaturnykh zhanrov sotsial'noy prognostiki: utopiya - antiutopiya - nauchnaya fantastika. Veka XXI [To the issue of the peculiarities of literary genres of social prognostics: utopia - dystopia - science fiction. Century 21]. Vestnik gumanitarnogo fakul'teta Ivanovskogo
gosudarstvennogo khimiko-tekhnologicheskogo universiteta. 2012. Issue 5. Pp. 2330. [In Russian]
Статья поступила в редакцию 05.12.2020 Статья допущена к публикации 14.12.2020
The article was received by the editorial staff 05.12.2020 The article is approved for publication 14.12.2020
