CC BY
134
Н. Б. Лапаева
МОТИВ «УХОДА ИЗ КРЫМА»
В ПОЭЗИИ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ 1920-30-х ГОДОВ
В статье доказывается, что реальный факт из истории русской эмиграции -исход беженцев из России в Европу, достигший пика в 1920 году после отступления из Крыма армии Врангеля, - стал предметом поэтической рефлексии в лирике русских эмигрантов первой волны. Рассмотрены семантический и аксиологический аспекты мотива «ухода из Крыма» в стихотворениях Туроверова, Поплавского, Смоленского и др.
Ключевые слова: поэзия эмигрантов, крымский текст, художественный локус, мотив потери родины.
«Сегодня Крым наш последний, быть может, оплот России. Страшно подумать, что произойдет, если он не устоит перед большевистским нашествием. Но, увы, положение там близко к критическому»1, - так тревожно высказывался о ситуации в Крыму Дмитрий Мережковский, давая интервью газете «Общее дело», которое было опубликовано в ней 7 ноября 1920 года.
И действительно, еще до 16 ноября Крым, а точнее - Севастополь, оставался последним уголком русской земли, яростно защищаемым Белой армией. Но именно этот день ознаменован окончательным падением Крыма и началом «большевистского нашествия», о чем Марина Цветаева, находясь на высочайшем эмоциональном пике, экспрессивно, пронзительно, «страшно» написала в стихотворении «(Взятие Крыма)»: «И страшные мне снятся сны: / Телега красная, / За ней - согбенные - моей страны / Идут сыны. / Золотокудрого воздев / Ребенка - матери / Вопят. На паперти, / На стяг / Пурпуровый маша рукой беспалой, / Вопит калека, тряпкой алой / Горит безногого костыль, / И красная - до неба - пыль»2. Именно в этот день из бухт Севастополя, в том числе и от знаменитой Г рафской пристани, уходят последние русские суда, на которых покидают Россию около 150 тыс. военных и гражданских лиц. Эмиграцию, прошедшую через Крым, можно назвать кульминацией «русского исхода».
Позднее в романе «Вечер у Клэр» очевидец крымских событий 1920 года Гайто Газданов, выдерживая кажущиеся спокойными интонации, трагически заметил: «В Севастополе яснее, чем где бы то ни было, чувствовалось, что мы доживаем последние дни нашего пребывания в России». Прекрасный крымский город Севастополь, запомнившийся Гайто Газданову (впрочем, наверное, и другим покидавшим его) «покрытым белой каменной пылью, неподвижной зеленью Приморского бульвара и ярким песком его аллей», «вечным пейзажем моря, мачт и белых каменных линий домов»3, для многих эмигрантов оказался последней точкой, где кончалась Россия и начинались дороги скитаний «от пыльных зловоний Стамбула до парижских литых площадей».
Согласимся с Михаилом Лезинским, видевшим драматизм ситуации не только в том, что Врангель увел с собой «2 линкора, 2 крейсера, 10 эсминцев, 4 подводные лодки, 12 травельщиков, 119 транспортов и вспомогательных судов», но и в том, что «с этими кораблями ушли и Лидия Девель-Алексеева, Владимир Смоленский, Ирина Кнорринг, Александр Вертинский, Гайто Газданов.. ,»4.
В русской эмигрантской лирике 1920-30-х годов «крымская катастрофа» глубоко осмысливается: становясь предметом поэтической рефлексии, она «вызревает»
в мотив «ухода из Крыма». Этот мотив пронизывает произведения поэтов с разными эмигрантскими судьбами и, порой, кардинально отличающихся друг от друга своим умонастроением и мироощущением: участников Белого движения Николая Турове-рова, Николая Евсеева, Владимира Смоленского, «искателя духовной свободы» Бориса Поплавского, «сосредоточенной, спокойной, одинокой» Лидии Алексеевой, страстной и мятежной Марины Цветаевой и др. Примечательно, что некоторые из «крымских» стихов этих поэтов объединяют образы корабля, моря, берега. Общим является и то, что Крым для них - символ невосполнимой потери прежней родины.
Крым как художественный локус в поэзии русских эмигрантов первой волны вбирает в себя множество смыслов и значений. Крым становится особым символическим пространством, в которое «опрокидываются» чувства и мысли тех, кто, теряя родину, утрачивал ощущение устойчивости, включался в водоворот событий, уносящих к неизвестным берегам. Лидия Алексеева утверждала: «Все, во что мы верили, не верили, / Что любили, знали, берегли, - / Уплывает, словно на конвейере, / С кровью сердца и с лица земли, / Или это мы летим неистово, / Или это нас волна несет?»5
Эмоциональная палитра «крымских» стихов эмигрантов являет собою всевозможные оттенки, в сущности, единственного, доминирующего над всеми остальными, чувства страшной потери чего-то бесконечно ценного. Мосты сжигались на глазах, Россия исчезала, переставала быть. «Был целый мир - и нет его», - эта строка Георгия Иванова, зафиксировавшая переживаемое тогда настроение, связанное с утратой родины, трагически проецируются и на «крымские» стихи эмигрантов.
Драматизм ситуации убедительно передается в стихотворении Николая Туро-верова «Крым», в кульминационной части которого задерживают внимание строчки: «Мы шли в сухой и пыльной мгле / По раскаленной крымской глине, / Бахчисарай, как хан в седле, / Дремал в глубокой котловине. / И в этот день в Чуфут-Кале, / Сорвав бессмертники сухие, / Я выцарапал на скале: / Двадцатый год - прощай, Россия!»6 Как видим, природа, древняя история и культурная «биография» Крыма соотнесены с драматической современностью («Двадцатый год»), которую остро переживает и проживает автор стихотворения.
Обратим внимание на тот факт, что исследовавший «крымский текст» в русской литературе А. Люсый, останавливаясь на стихах о Крыме некоторых русских эмигрантов 1920-х годов, говорит именно о доминирующем в них мотиве «прощания». Так, он обращает внимание на знаменитые набоковские «Другие берега», в которых автор признается, что в Крыму ему «впервые пришлось ощутить “горечь и вдохновение изгнания”» . Некоторые из поэтов-участников Белого движения, в видении А. Люсого, оставили после себя эмоционально яркие стихи, в которых отразилось горькое ощущение потери родины. По характеристике исследователя, «более патетично прощался с Крымом “Боян казачества” Н. Н. Туроверов, уходивший тут от погони», и «с большей пронзительностью вспоминал прощание с Крымом В. А. Смоленский» .
Вряд ли, правда, можно говорить о «патетике» Николая Туроверова, прощающегося с Крымом, - тот момент, когда он покидает берега Крыма вместе с пароходом, увозящим тысячи таких же, как он, поэт, наоборот, запечатлевает предельно взволнованно. Об этом свидетельствуют строфы стихотворения «Отплытие»9: «Помню горечь соленого ветра, / Перегруженный крен корабля; /Полосою из синего фетра / Исчезала в тумане земля; / Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, / Ни протянутых к берегу рук, - / Тишина переполненных палуб / Напряглась, как натянутый лук; / Напряглась и такою осталась / Тетива наших душ навсегда». Именно в этом
«экстремальном» пространстве / времени - миге «ухода из Крыма» - поэт ощутил, что теряет Россию окончательно, и эта пронзающая его мысль делается трагической истиной: «Черной пропастью мне показалась / За бортом голубая вода. / И, прощаясь с Россией навеки, / Я постиг, я запомнил навек / Неподвижность толпы на спардеке, / Эти слезы у дрогнувших век».
В поэзии русских эмигрантов Крым, действительно, оказывается тем местом, где прощаются с Россией навсегда, где находится последний предел. Николай Евсеев в стихотворении «Помню войну, что шумела когда-то.» подчеркнуто сдержанно, но с глубоким внутренним волнением описывает ситуацию расставания с родной землей, которую он больше никогда не увидит: «Тяжкое помню прощание с Крымом, / Все расставанье с родною землей, / И пароходов тяжелые дымы / Над голубой черноморской водой»10. В стихах Николая Туроверова важнейшим семантическим сегментом сквозного мотива «прощания с Россией навсегда» является пронзительно звучащая нота «всего последнего». Для Николая Туроверова Крым - «последний российский ночлег» и «последнее горе» («В эту ночь мы ушли от погони, / Расседлали своих лошадей; / Я лежал на шершавой попоне / Среди спящих усталых людей. / И запомнил, и помню доныне / Наш последний российский ночлег, / - Эти звезды приморской пустыни, / Этот синий мерцающий снег. / Стерегло нас последнее горе.»11), «последний переход» («О милом крае, о родимом / Звенела песня казака, / И гнал, и рвал над белым Крымом / Морозный ветер облака. / Спеши, мой конь, долиной Качи, / Свершай последний переход. / Нет, не один из нас заплачет, / Грузясь на ждущий пароход»12.
Среди лирических текстов поэтов-эмигрантов, расстававшихся с Крымом, а значит - с Россией на фоне «огневого» «двадцатого года», стихи с отчетливо звучащей в них темой «белого воинства» выделяются в самостоятельный пласт.
Так, Алексей Гессен в стихотворении «Русской армии»13 поет хвалу тем, «в сраженьях не гнулся чей меч». В стихотворении доминируют интонации «осанны». Оно имеет патетически-возвышенный характер. Автор восхищается смелостью, мужеством, верностью присяге и чести тех, кто, находясь в Белой армии, защищал Россию от большевиков. Алексей Гессен славит тех, «чья верность не знала измен. / <.> / Кто сумел и под грудою пепла / Нехладеющим сердце сберечь». Он преклоняет колени перед теми, «кто, преданный мукам безмерным» и «зноем и жаждой томим, / Оставался бестрепетно-верным / Нерушимым обетам своим». Знаковым является то, что, подчеркивая благородство представителей Белой армии, Алексей Гессен высоко называет их «светлым Воинством Крыма», «Белокрылым Воинством Крыма».
Интонации, которые присутствуют в маленьком поэтическом шедевре Владимира Смоленского «Над Черным морем, над белым Крымом.», - это интонации ре-четатива, напоминающего и плач, и молитву. Их можно охарактеризовать как горестные и просветленно-печальные одновременно: «Над Черным морем, над белым Крымом, / Летела слава России дымом. / Над голубыми полями клевера / Летели горе и гибель с севера. / Летели русские пули градом, / Убили друга со мною рядом, / И Ангел плакал над мертвым ангелом. / - Мы уходили за море с Врангелем»14. В этом выразительном стихотворении - и скорбь по России, которая на глазах автора истончается и исчезает, и оплакивание погибшего друга-ангела, и светлая грусть, которую вызывает облик плачущего над его телом Ангела.
В стихотворении Юрия Одарченко «Фуражка, шпага и цветы.» Крым является отправной точкой трагедии эмигранта, бывшего «белого воина», представителя «белого стана». Именно в Крыму для него начинается «отчуждение от чужих бере-
гов»: «Фуражка, шпага и цветы, / Друзей за гробом много. / Но вот от нас уходишь ты - / Пуста твоя дорога. / С тобой ни шпаги, ни цветов, / В Крыму твоя фуражка. / И хор из русских голосов - / Излишняя поблажка»15. В тексте Юрия Одарченко лирически воссоздана ситуация прощания человека с умершим в эмиграции другом. В нем рассматривается печальная судьба эмигранта, оказавшегося на чужбине. Фуражка, оставленная в Крыму, - это и воспоминание о молодости, которая пришлась на роковой «двадцатый год», и знак обозначившегося рубежа, отделяющего прошлое в России от беспросветного и бесперспективного сегодняшнего эмигрантского бытия. Крым здесь - межа, граница, рубеж.
Многослойным смысловым пространством, в котором соединяются реальное, мифологическое и ирреальное, предстает Крым в стихотворении Аллы Головиной «Шаги эпохи тяжелей.»16. В произведении противопоставлены невыносимость земного бытия изгоев-эмигрантов и их надежда на обретение покоя и гармонии в «хронотопе рая». Земная жизнь человека, находящегося в изгнании, бесприютна и безрадостна - «. свищут ветры из щелей / В бессонных лагерях изгоев». Но это страшное существование имеет свой конец: «перебитое плечо <.> поджидает чуда», и «близок час, когда с земли / Их увезут в ночи угрюмой / Серебряные корабли, / Неузнаваемые трюмы». В реальность суровой и жестокой жизни тех, кто когда-то, будучи представителем «белого стана», уходил из Крыма, поэтесса внедряет мистических ангелов, которые «счищают грязь / С воздушных мостиков и палуб» и куда-то уносят уставших и несчастных людей. Этим «куда-то» оказывается рай, эдемский сад. Интересно, что сад этот уподобляется Крыму. Таким образом, Крым - это и то, что в последний раз видели покидающие родину воины, и одновременно своего рода Валгалла, встречающая их за порогом земного существования, а именно -«Земля дымком пороховым / Покроется, но будет просто / Увидеть райский полуостров, / Сказать - Эдем, подумать - Крым. / Там над землянкой - тишина, / И там выходит из окопа / Такая райская весна, / Трава такая Перекопа.» Очевидно, что в лирическом тексте Аллы Головиной Крым для бывших «белых воинов» оказывается чаемым пространством, т. е. таким местом, куда несется душа, чтобы остаться там навсегда.
17
Борис Поплавский в лирическом опусе «Уход из Ялты» отразил последние часы перед эвакуацией Белой армии из Крыма в Константинополь. Отметим вслед за А. Люсым, что «Крым оказался важной вехой на пути “безсудной”, “возвращающей сердце в природу”, наркотической музы Б. Ю. Поплавского. Здесь состоялась его единственная прижизненная текстуальная публикация в России». В стихотворении «Уход из Ялты», по мнению А. Люсого, «он как бы отвечает К. Бальмонту насчет краткого отдохновения в сени Аюдага между злом и вихревым хороводом диалектической метафизики потусторонних слов-снежинок»18.
Мотив расставания с родиной приобретает в стихотворении «Уход из Ялты» трагическое звучание. Об этом свидетельствует пейзаж, который носит тревожнонеспокойный характер: уход из Ялты происходит на фоне неистовствующей бури («Уж месяц буря длилась»). Все в природе взвихрено, лишено покоя. Экспрессивность пейзажу придает изображение разбушевавшейся морской стихии: «Там над высоким молом белый шар / Взлетал, клубясь, и падал в океане», «Волна с разбега от прибрежной гальки / Взлетала пылью .» Нет привычного покоя и мира и в пространстве города. Когда-то веселый и зеленый, сейчас город пуст и безжизнен - «Все было заперто, скамейки пустовали».
На этом фоне запечатлевается состояние лирического героя, человека, остро почувствовавшего катастрофический характер произошедшего. Он понимает, что
случился какой-то мощный «обвал», что прежней родины больше нет и не будет. В этой связи обращает на себя внимание горестное восклицание «России нет! Не плачь, не плачь, мой друг». Поэт предполагает, что пароход, борт которого «высок и суров», навсегда увозит его из России. Он предчувствует невозможность вернуться обратно и догадывается, что впереди - вечная чужбина: «Кто думать мог, что столько лет разлуки. / Кто знал тогда.» Настроению лирического героя созвучны и чувства тех солдат и офицеров, с которыми он плывет на корабле («Всю ночь солдаты пели до рассвета. / Им стало холодно, они молчат понуро», «Кто там смотрел, в шинель засунув руки?»)
Важно отметить, что в стихотворении Бориса Поплавского «Уход из Ялты» присутствуют мотивы и образы, носящие экзистенциальный характер. В поэтическом строе стихотворения свойственные поэту духовные сомнения, глубокий разлад с миром и вместе с тем тоска по гармонии реализуют себя в оппозиции явь / сон («Не тратить сил! Там далеко во сне, / Таинственная родина светает»); в теме смерти («В соседнем небольшом монастыре / Душа больная в вечность уходила»); в мотиве жалости («И только ты споешь про жалость к падшим, / Про вечную любовь и без ответа»).
«Крымские» стихи поэтов-эмигрантов, как правило, проникнуты грустью. Эта грусть обусловлена самой ситуацией: человек прощается с родиной, которую он никогда не увидит; человек становится изгнанником. Во многих «последних» стихах о Крыме передается особое настроение покидающих Россию, оказавшееся сотканным из различных эмоциональных оттенков и «нот»: ощущения красоты оставляемой ими земли, чувства горечи, отчаяния, глубокой печали, душевной тяжести, ностальгии. Крым ассоциативно соотносится с Эдемом. А ведь Эдем, по сути, возник для того, чтобы быть впоследствии потерянным теми, кто им обладал.
Именно этот мотивный комплекс, словно «прошитый» грустью от теряющейся надежды на обретение родины в будущем, становится главным в стихотворении-воспоминании Вячеслава Лебедева «Крым»19. В красивом крымском пейзаже, кажущемся прекрасным наваждением («На твоем золотом горизонте / Сизым волоком стелется дым. / Свой цветистый, крутящийся зонтик / Подымает над пляжами Крым. / Вспоминаю все реже и реже, / Словно голову кутаю в муть. / Я и сам синевой был изнежен / И хотел, как и ты, - отдохнуть.»), внимание поэта привлекает одинокая сосна, которая словно указывает ему на его печальную будущность изгнанника («Словно мукою ствол был искручен / Низкорослой горбатой сосны, / Что казалась печальной и жалкой / На чужой каменистой спине. / Ты жила свою жизнь приживалкой / И такую ж пророчишь и мне!»)
Крым Вячеслава Лебедева - одновременно прекрасный («золотой горизонт»; «синева», которой можно быть «изнеженным»; «на вершинах - мохнатые тучи») и пугающий, так как растревожен «кровавой баней» Гражданской войны («Гулкий ветер свистит с Приднепровья, / Дикий голос - не наш и не ваш. / Разъяренной, соленой любовью / Заливает твой берег Сиваш»). Весь этот прекрасный и страшный с «мертвым солнцем» Крым исчезает на глазах поэта, теряется, куда-то пропадает. Это приносит душевную боль, ранит.
Боль эта иногда может родить желание оборвать жизнь, расквитаться с ней. В трагическом стихотворении Евгения Недзельского «Сонет»20 соединились страстная любовь к Крыму, глубина восприятия его удивительной и неповторимой красоты («Предгорье, выбитое стадом, как душа, / Крым, розоватый ноготь севера и скалы / Миндальных облаков.») и острое ощущение потери бесконечно дорогого, приводящее к мысли оборвать свою жизнь («И хочется за море, за стада, / За кипарисов
строгое качанье, / За завязь винограда раз и навсегда / Умелой пулей убедить сознанье, / Что все равны в лазурях мирозданья.»).
Характерно, что и позднее, когда Крым остался позади, память поэтов все продолжала нестись и нестись в прошлое, в «двадцатый год», настойчиво обращая их к «крымским событиям», тревожа «крымскими картинами». Об этом свидетельствуют стихи Веры Клюевой.
21
В тексте стихотворения Веры Клюевой «Иудино дерево» основной лирический сюжет разворачивается в пространстве воспоминаний. Память сопротивляется и не хочет воспроизводить кровавые картины прошлого («Платанами широкими закрой / Воспоминанья огненного боя») - ведь страшная война уже позади, и Крым снова прекрасен («Давно ушли к Босфору корабли, / И смыли кровь на палубе матросы. / И снова жалят солнечной земли / Веселые и золотые осы»).
Седовласый ученый, исследующий крымские древности, с таким же спокойнобеспристрастным отношением, с каким «разбирает кости» далеких предков, рассматривает и «новый череп». Но поэт, в отличие от ученого, по-другому относится к этой «новой кости», блестящей «недавней белизной». Она поднимает волну воспоминаний, которые заставляют вновь пережить ужас того времени, когда Крым пылал войной, - это был тот «год, когда подстреленным крылом / Кровавились закаты над горами». В видении поэта, трагизм ситуации подчеркивает великолепно, но вместе с тем и как-то раздражающе тревожно цветущее иудино дерево, являющееся органической частью дивной крымской флоры, - «И дерево иудино цвело / Обильными багровыми цветами».
Отметим также, что пронзительную ноту в текст привносит запечатленный эскизно и почти импрессионистический силуэт Крыма, постепенно исчезающий из поля внимания тех, кто его покидает. Крым как бы «истаивает», превращаясь в воспоминание, - «И вспоминаешь берег голубой.» В этой строчке - нежность, любовь, ностальгия. Именно так Вера Клюева воплощает мотив «других берегов», к которым невозможно вернуться физически и которые можно только воспроизводить в памяти и творчестве.
22
В лирическом тексте Веры Клюевой «Крым» изваянный «из солнечной лавы» прекрасный Крым и спокойный, с мечетями, сияющими «в закатной пыли», Босфор, «куда отошли корабли», только острее напоминают его автору о том грозном времени, когда все горело, рушилось, когда погибали люди и лошади - «Но синяя влага лепечет / И там, у последних ворот, / О том, как стальная осечка / Сводила агонией рот, / О том, как цикады звенели, / Как пули низали волну, / Как лошади, вздыбясь, храпели / На ялтинском узком молу». Стихотворение Веры Клюевой представляет собой сплав драматизма и ностальгии, запечатлевает контраст сегодняшнего «вечного торжественного покоя» Крыма и страшную динамику прошлого, в котором бушевала Гражданская война.
Итак, думается, можно говорить о существовании некоего «крымского дискурса» в поэзии русской эмиграции 1920-30-х годов. Поэты, разработавшие тему «ухода из Крыма», в какой-то степени переустроили Крым как географическую точку и физическое пространство. Они сообщили ему новый смысл и структуру, наполнили его символическим содержанием, вобравшим в себя как мотивы потери родины, последней встречи, расставания с любимым и дорогим, так и мотив памяти, в которой нет ничего, что могло бы быть отнятым и уничтоженным.
1 Из интервью писателя Д. С. Мережковского газете «Общее дело» (Париж, 7 ноября 1920 г.) // Крымский альбом 1996 : ист.-краевед. и лит.-художеств. альманах. Вып. 1 / сост., вступ. заметка и публ. Д. А. Лосева; предисл. Д. С. Лихачева и Б. А. Чичибабина. - Феодосия ; М. : Издат. дом Коктебель, 1996. - С. 56.
2 Цветаева, М. Собр. соч. : в 7 т. Т. 1 : Стихотворения / М. Цветаева ; сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. - М. : Эллис Лак, 1994. - С. 571.
3 Газданов, Г. Вечер у Клэр / Г. Газданов // Газданов, Г. Собр. соч. : в 3 т. Т. 1. -М. : Согласие, 1999. - С. 144, 145.
4 Лезинский, М. Прощальные гудки над Графской пристанью / М. Лезинский // Крымский альбом 1996 : ист.-краевед. и лит.-художеств. альманах. Вып. 1 / сост., вступ. заметка и публ. Д. А. Лосева; предисл. Д. С. Лихачева и Б. А. Чичибабина. -Феодосия ; М. : Издат. дом Коктебель, 1996. - С. 65.
5 Алексеева, Л. Горькое счастье : собр. соч. / Л. Алексеева. - М. : Водолей Publishers, 2007. - С. 93.
6 Туроверов, Н. Н. Двадцатый год - прощай, Россия! / Н. Н. Туроверов. - М. : Планета детей, 1999. - С. 34.
7 Люсый, А. П. Крымский текст в русской литературе / А. П. Люсый. - СПб. : Але-тейя, 2003. - С. 151.
8 Там же. - С. 152.
9 Стихотворение Н. Туроверова «Отплытие» цит. по: Туроверов, Н. Н. Двадцатый год - прощай, Россия! - С. 36-37.
10 Евсеев, Н. «Помню войну, что шумела когда-то.» / Н. Евсеев // «Мы жили тогда на планете другой.» : антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990 : (Первая и вторая волна) : в 4 кн. Кн. 1 / сост. Е. В. Витковский; коммент. Г. И. Мосешвили. -М. : Моск. рабочий, 1995. - С. 335.
11 Туроверов, Н. Н. Двадцатый год - прощай, Россия! - С. 58.
12 Там же. - С. 36.
13
Стихотворение А. Гессена «Русской армии» цит. по: Белая лира : антология поэзии Белого движения. - Смоленск : Русич, 2006. - С. 83-84.
14 Смоленский, В. А. «О гибели страны единственной.» : стихи и проза / В. А. Смоленский. - М. : Рус. путь, 2001. - С. 180.
15 Стихотворение Ю. Одарченко «Фуражка, шпага и цветы.» цит. по: Белая лира : антология поэзии Белого движения. - Смоленск : Русич, 2006. - С. 574.
16 Стихотворение А. Головиной «Шаги эпохи тяжелей.» цит. по: Белая лира : антология поэзии Белого движения. - Смоленск : Русич, 2006. - С. 573-574.
17 Стихотворение Б. Поплавского «Уход из Ялты» цит. по: Поплавский, Б. Стихотворения / Б. Поплавский. - Томск : Водолей, 1997. - С. 157-158.
Люсый, А. П. Крымский текст в русской литературе. - С. 153.
19 Стихотворение В. Лебедева «Крым» цит. по: «Мы жили тогда на планете другой.»: антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990 : (Первая и вторая волна) : в 4 кн. Кн. 1 / сост. Е. В. Витковский; коммент. Г. И. Мосешвили. - М. : Моск. рабочий, 1995. - С. 134-135.
20 Стихотворение Е. Недзельского «Сонет» цит. по: Белая лира : антология поэзии
Белого движения. - Смоленск : Русич, 2006. - С. 171.
21
Стихотворение В. Клюевой «Иудино дерево» // Белая лира : антология поэзии Белого движения. - Смоленск : Русич, 2006. - С. 571.
22
Стихотворение В. Клюевой «Крым» цит. по: Белая лира : антология поэзии Белого движения. - Смоленск : Русич, 2006. - С. 572.
