CC BY
85
4. A. Potkay Virtue and Manners in Macpherson''s Ossian Poems // PMLA. 1992. Vol. 107, No. 1, P. 127.
5. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 170.
6. Levin Y.D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. Pp. 115, 132.
7. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 5.
8. See: Narayan R. K. Bogi, demony i drugie [Gods, demons and others]. Moscow. Nauka. 1975; See: Eliade M. [Aspects of the myth] / transl. from French B.N. Bolshakov. Moscow. Progress. 2010. P. 207; See: Anthology of research culture. Vol. 1. Interpretation of culture. SPb. Universitetskaya kniga. 1997.
9. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 417.
10. Levin Y.D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. P. 9.
11. Vvedenie v literaturovedenie: ucheb. posobie - Introduction to literature: tutorial / L. V. Chernets, V. E. Halizev, A. Y. Esalnek and others; ed. by L.V. Chernets. 2nd ed. rev. and add. Moscow. 2006. P. 512.
12. Inis-tona is one of the Scandinavian Islands, where was their king, depending, however, from the king of Lochlin. (Note of D. MacPherson). - Levin Y.D. "Poems Of Ossian". P. 77.
13. Levin Y.D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. P. 77.
14. Macpherson J. The Poems of Ossian... Pp. 1, 39.
15. The Dictionary of National Biography: in 22 vols / ed. L. Stephen And S. Lee. L.: Oxford University Press, 1921-1922. Vol. 12. P. 709.
16. Saintsbury, G. A History of English Prosody from the twelfth century to the present day: in 3 vols. Vol. 3. L.: Macmillan & Co., 1923. P. 44.
17. Ibid. Pp. 44-46.
18. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 24.
19. Levin Y. D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. P. 130. 2 0. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 50
21. Ibid.
22. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 24.
23. Levin Y.D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. P. 130.
24. Slovar' literaturovedcheskih terminov - Dictionary of literary terms / ed. L. I. Timofeev, S. V. Turaev. Moscow. Prosveshchenie, 1974. P. 259.
25. Macpherson J. The Poems of Ossian... P. 171.
26. Levin Y. D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. P. 133.
27. Cit by: A. Potkay Virtue and Manners in Macpherson''s Ossian Poems // PMLA. 1992, vol. 107, No. 1, p. 120.
28. Ibid.
29. Levin Y.D. «Poehmy Ossiana» ["Poems Of Ossian"]. P. 463.
УДК 821.161.1:09
Е. О. Кузьменко
Мотив пути и образы героев, «взыскующих града», в идейно-художественном строе романа Ф. М. Достоевского «Подросток»
В статье посредством анализа слов-лейтмотивов «бродяга», «скиталец» и «странник», автор доказывает, что они являются своеобразными идейно-семантическими узлами главной темы романа Ф. М. Достоевского «Подросток» - становление на путь человека, взыскующего истину. Эти слова-лейтмотивы своеобразно преломляются и раскрываются в смысловом поле трех ключевых образов романа - Аркадия, Версилова и Макара Ивановича. Обращаясь к анализу художественных и публицистических произведений Ф. М. Достоевского, автор работы аргументированно показывает, что сложная система перекличек образов, мотивов, значащих деталей аккумулирует смысл сюжетных перипетий, ведущих «главную линию» романа - постижение Подростком истины о добре и зле. Причем именно он в романе является наследником духовных ценностей своих наставников, восприемником и народной и интеллигентской правды, ему предстоит, по замыслу Достоевского, найти свой путь, который может стать путем возрождения России.
In this article the author analyses these motifs deeply as far as concepts "vagrant", "stroller", "wanderer" are concerned. The author also proves that they are particular ideological semantic tangles for the main theme of the novel "Adolescent" by F. M. Dostoevsky. This theme is the forming of a person who
© Кузьменко Е. О., 2015 110
searches out the truth. These motifs are peculiarly interpreted and depicted in the semantic field by F. M. Dostoevsky as far as three key characters (Arkady, Versilov and Makar Ivanovich) are concerned. Referring to the analysis of both fiction and publicistic works by F. M. Dostoevsky the author shows reasonably that this complex accordance of images, motifs and important details accumulates significant plot changes for the leading novel line. It means that the adolescent perceives the truth of goodness and evil. In the novel he is shown to be a successor of spiritual values of his mentors for both people's and intellectual truth. According to the Dostoevsky's conception this character is to find his own way which may be the way of Russia regeneration.
Ключевые слова: мотив пути; анализ слов-лейтмотивов; переклички образов и деталей; сюжетные перипетии; идейно-художественный строй.
Keywords: the motif of the way; the analysis of the words-leitmotifs; roll-call of images and details; plot twists and turns; the ideological and artistic building.
Принцип сюжетно-композиционной организации романа Ф. М. Достоевского «Подросток» обусловливается гравитационным полем, создаваемым двумя идейными полюсами - «благообразием» и «безобразием», между которыми мечется главный герой романа Аркадий Долгорукий и которому в определенной степени подчинены все компоненты художественного целого. Многие ключевые слова-лейтмотивы романа находятся в противостоянии, как, например, «Бог» -«идол», «знание» - «тайна», «реализм» - «идеал», а также «бродяга» - «странник», «странник» -«скиталец». Целью данной работы является стремление доказать, что слова-лейтмотивы «бродяга», «скиталец» и «странник» - это своеобразные идейно-семантические узлы главной темы романа «Подросток» - становление на путь человека, взыскующего истины, что и определяет актуальность данной работы.
В связи с этим становится знаменательной уже первая беседа Подростка со своим названым отцом - Макаром Ивановичем Долгоруким, в образе которого нашло воплощение такое важное этико-религиозное убеждение Достоевского, как возможность обретения человеком своей сущности путем обращения к народу, «почве», «земле», православию. Своеобразным лейтмотивом этой беседы является слово «тайна», смысл которого они понимают по-разному. Подросток с точки зрения рациональной логики говорит о тайнах, которые «давно открыты умом», то есть наукой, или будут открыты «совершенно наверно и, может быть, в самый короткий срок» [1]. Макар Иванович же говорит о тайне Божией, «превосходящей ум человеческий», тайне, которая во всем: «...в каждом дереве, в каждой былинке...» (т. 13, с. 392), которую нельзя постичь рационально, но можно ощутить сердцем.
Макар Иванович противопоставляет научное знание, книжную премудрость «единой истине», которая дается верой: «.читают и толкуют весь свой век, насытившись сладости книжной, а сами все в недоумении пребывают и ничего разрешить не могут», «.иной из книг выбрал одни лишь цветочки, да и то по своему мнению; сам же суетлив, и в нем предрешения нет» (т. 13, с. 413). «Суетность» - вот, по мнению Макара Ивановича, главная особенность людей, не имеющих благообразия, живущих жизнью, лишенной высшего смысла. Подросток возражает доктору, назвавшему Макара Ивановича «бродягой»: «Уверяю вас, что бродяги - скорее мы с вами, и все, сколько здесь ни есть, а не этот старик, у которого нам с вами еще поучиться, потому что у него есть твердое в жизни, а у нас, сколько нас ни есть, ничего твердого в жизни.» (т. 13, с. 411). Слова Макара Ивановича вновь возвращают нас к этой мысли: «.многие не веруют и оглушают сим людей несведущих; ты же не слушай, ибо сами не знают, куда бредут» (т. 13, с. 424). Слово же «странник» связано с «драгоценной Достоевскому идеей странничества», знаменующей собой «ищущую человеческую натуру» «неодолимое желание познать себя и мир, обрести твердую веру.» [2]. Не случайно ощущение тоски и растерянности Подростка после разговора с Крафтом эмоционально усиливается образом ребенка, потерявшего дорогу: «Мне встретился маленький мальчик, такой маленький, что странно, как он мог в такой час очутиться один на улице; он, кажется, потерял дорогу; одна баба остановилась было на минуту его выслушать, но ничего не поняла, развела руками и пошла дальше, оставив его одного в темноте. Я подошел было, но он с чего-то вдруг меня испугался и побежал дальше» (т. 13, с. 84).
И еще один образ связан с этой темой - образ купца Скотобойникова из рассказа Макара Ивановича. Сама фамилия - Скотобойников - вызывает ассоциации с местом грязным, кровавым и жестоким и перекликается с топонимом «Скотопригоньевск» из романа «Братья Карамазовы», причиной создания которого стало скотоподобие лиц, его населяющих [3]. Скотобойников - фабрикант, хищник, хозяин жизни, для которого нравственные устои народной жизни уже не существуют, потому что, выйдя в купцы, он поклонился «золотому идолу» и уверовал в свое могуще-
ство и безнаказанность. Презрительные слова Скотобойникова о народе афимьевском обращаются против него самого: «Так разве это человек? Это - зверь, а не человек: его, перво-наперво, образить следует, а потом уж ему деньги давать» (т. 13, с. 314). Впал Скотобойников через деньги в «похоть господства», «возмнил», «потерял свою мерку» и вместе с нею человеческий облик.
В образе купца Скотобойникова отразился «лик мира сего», каким воспринимал его Достоевский, отмеченный печатью разложения самого страшного - духовного, где забвение нравственных ценностей, страсть к наживе и ощущение бесконечного своего могущества слились воедино. Не случайно героем истории Макара Ивановича является именно купец, представитель русских буржуа, «кулаков» и «кабатчиков», по убеждению Достоевского, главных виновников происходящего в стране. Рассказ о Скотобойникове стал ответом Достоевского на вопрос о путях социального переустройства общества, решенный писателем в духе своих христианских убеждений: путь к социальной гармонии лежал для него только через нравственное перерождение личности.
Перелом в душе Скотобойникова произошел после трагического события - гибели ребенка по его вине. Искренне страдая и желая искупить свой грех, Скотобойников, «оставив дом, подвизается в странствиях и терпении даже до сегодня», - рассказывает Макар Иванович (т. 13, с. 322). По замечанию В. А. Туниманова, Макар Долгорукий - это странник, «достигший закатного периода жизни, успокоившийся, приготовившийся к смерти» [4], а Скотобойников - страдалец, взыскующий истины, но находящийся в преддверии ее. Переклички притчевого рассказа о купце и история Подростка приводят к мысли о соотнесенности их судеб, судеб людей, стоящих лишь «на пороге возрождения», чье подлинное возрождение впереди. Несмотря на то, что Подросток уверен в том, что странствовать по примеру Макара Ивановича никогда не пойдет, - в символическом смысле он, как и Скотобойников, - странник, «взыскующий Града», которому предстоит долгий путь. Система «сцеплений», опосредованно-сложных перекличек образов, ситуаций, значимых деталей обусловливают сложный и неповторимый идейно-художественный строй романа Достоевского. Сугубо бытовая история в художественном контексте всего произведения поднимается на высокую ступень художественного обобщения - обобщения философского [5].
Слово-лейтмотив «скиталец» связано в романе с образом Версилова. И здесь необходимо охарактеризовать отношение Достоевского к «западникам», вечным «скитальцам», оторвавшимся от народа и «почвы», которое в разные периоды жизни писателя менялось. Проследить это весьма любопытно на примере изменения отношения Достоевского к известному литературному герою - Чацкому из «Горя от ума», который в некотором роде стал для писателя олицетворением вечных «скитальцев».
В 60-е гг. грибоедовский персонаж концептуально трансформируется в образ-символ, воплощающий в себе триединство: Чацкий - декабристы - Герцен. Писатель принимает такую трактовку. Начало этому положило сходство его позиции с позицией Герцена во взгляде на «петровский период» русской истории и на реформу Петра I, имевшую наряду с конструктивными и отрицательные последствия, - прежде всего, оторванность образованной дворянской интеллигенции от народа. Образ Чацкого привлекает внимание именно тогда, когда разобщение образованного меньшинства с народом достигло предела, разразившись взрывом, которым явилось восстание декабристов.
Герцен увидел в Чацком, как известно, не только декабриста, но и символ человека 3040-х гг., то есть поколения на переломе двух эпох. Достоевский, принимая трактовку Герцена, постоянно до последних дней переосмысливает в ее русле образ Чацкого. Говоря о Чацком как о передовом русском дворянине, писатель отмечает такие противоречия: оторванность от родной почвы и стремление к ней. В различные периоды творчества Достоевский будет то осуждать дворянских революционеров за их разобщение с народом, то отмечать их искреннее стремление эту разобщенность преодолеть. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Чацкий - «это тип милый, восторженный, страдающий, взывающий к России. Это фразер, говорун, но сердечный фразер и совестливо тоскующий о своей бесполезности» (т. 5, с. 61).
От сравнительно мягких характеристик в «Зимних заметках...» писатель переходит к негативным в «Бесах». Страстный монолог литературного персонажа Шапошникова в набросках к «Бесам» направлен и против декабристов в лице Чацкого, и против «передовых людей» 3040-х гг., на которых Достоевский возлагал ответственность за распространение в России чуждых идей Западной Европы. Не случайно эстетические оценки Шапошникова имеют много общего с характеристикой Герцена, данной Достоевским в «Дневнике писателя» (т. 21, с. 8). Личное отношение к Герцену тесно сопрягается с характеристикой Чацкого. Наряду с пристальным интересом, который проявляет Достоевский ко всему написанному и напечатанному Герценом, все резче обостряется творческий, идейный спор-схватка [6]. Неприязнь к нему как к декабристу, дворянскому революционеру, звучит в «Дневнике писателя» за 1876 г. Здесь Достоевский впадает в 112
гнев и теряет объективность суждений при выявлении роли образа Чацкого в истории литературного процесса: «Ты всего-то из банной мокроты зародился, - как сказали бы ему, ругаючись, покойники из "Мертвого дома", когда хотели обозначить какое-нибудь бесчестное происхождение» (т. 24, с. 244). Достоевский отказал Чацкому в праве «принять страдание за идею».
И все же в набросках к «Бесам» Шапошников выделяет Чацкого особо: «Но пусть он глуп -зато сердце у него доброе» (т. 11, с. 87). Достоевский неоднократно подчеркивал, что наивность комедии «Горе от ума» и её главного героя искренняя. Тут для писателя такое достоинство, которое он часто противопоставляет новому поколению революционеров-демократов 60-70-х годов. Критически оценивая революционность вообще, Достоевский всё-таки психологически более близок к дворянским её представителям.
И это отношение находит отражение и в образе Версилова. Налицо как бы возврат к «Зимним заметкам.». Версилов вызывает сочувствие, он стремится к миру «русской правды», не умея её достигнуть. Слова Версилова о «русской тысяче», в которой «тип всемирного боления за всех» (т. 13, с. 376), соотносится с фразой в черновых набросках: «Да разве всемирное боленье-то не великое дело» (т. 16, с. 417). Способность человеческой души сострадать и болеть за человечество -это редкий дар, данный «положительно прекрасному человеку» Достоевского.
Версилов и Макар Иванович являются выразителями определенных систем духовных ценностей, и их мировосприятия, существенно отличаясь друг от друга, находятся в своеобразном идейном поединке. И в этот диалог сознаний, смысловых позиций включается Подросток. Причем чужое для героя Достоевского сознание становится своеобразным зеркалом, в которое глядится его собственное сознание [7]. При этом мировосприятия Версилова и Макара Ивановича сходятся в точке высшего единства - «всечеловеческой любви» (т. 13, с. 375), «всемирного боления за всех» (т. 13, с. 376), а наследником духовных ценностей своих наставников, по замыслу Достоевского, должен стать Аркадий - восприемник и народной, и интеллигентской правды.
Эти три образа, связанные друг с другом, символизируют духовное единство людей, «взыскующих Града». И именно Подростку предстоит, по замыслу Достоевского, воплотить «невысказанное будущее Слово», найти свой путь, который может стать путем возрождения России. Таков один из немаловажных, на наш взгляд, аспектов поэтического строя романа Ф. М. Достоевского, аккумулирующих смысл сюжетных перипетий, ведущих «главную линию» - постижение Подростком истины о добре и зле.
Примечания
1. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л.: Наука, 1972-1987. Т. 13. С. 392. Далее ссылки на это издание даются в тексте в круглых скобках с указанием тома и страниц.
2. Туниманов В. А. Достоевский и Некрасов // Достоевский и его время. Л.: Наука, 1971. С. 42.
3. Коротких С. Скотопригоньевск Достоевского: Старая Русса и Россия // Русская словесность в мировом культурном контексте: избранные докл. и тез. II Междунар. симпозиума. М.: Фонд Достоевского, 2008. С. 155.
4. Туниманов В. А. Указ. соч. С. 49.
5. Кузьменко Е. О. Вставные элементы в романах Ф. М. Достоевского: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 1993. С. 6-7.
6. Лещинер С. Д. Герцен И Достоевский. Диалектика духовных исканий // Русская литература. 1972. № 2. С. 54.
7. Кузьменко Е. О. Место сочинений Ивана Карамазова в структуре романа «Братья Карамазовы» и их роль в реализации идейно-художественного замысла Ф. М. Достоевского // Вестник Тамбовского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2013. Вып. 4(120). С. 308.
Notes
1. Dostoevsky F. M. Polnoe sobranie sochinenij [Complete works]: in 30 vols. Leningrad. Nauka. 19721987. Vol. 13. P. 392. Further references to this edition are given in the text in parentheses indicating the volume and page.
2. Tunimanov V. A. Dostoevskij i Nekrasov [Dostoevsky and Nekrasov] // Dostoevskij i ego vremya -Dostoyevsky and his time. Leningrad. Nauka. 1971. P. 42.
3. Korotkikh C. Skotoprigon'evsk Dostoevskogo: Staraya Russa i Rossiya [Skotoprigonievsk of Dostoevsky: Staraya Russa and Russia] // Russkaya slovesnost' v mirovom kul'turnom kontekste - Russian literature in the world cultural context: selected reports. and thesis of II International Symposium. Moscow. Dostoevsky's Fund. 2008. P. 155.
4. Tunimanov V. A. Op. cit. P. 49.
5. Kuzmenko E. O. Vstavnye ehlementy v romanah F. M. Dostoevskogo: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Plug-in elements in the novels of F. M. Dostoevsky: the autoref. dis. ... Cand. Phil. Sciences]. SPb. 1993. Pp. 6-7.
6. Leschiner S. D. Gercen I Dostoevskij. Dialektika duhovnyh iskanij [Herzen And Dostoevsky. Dialectic of spiritual searching] ¡¡ Russkaya literatura - Russian literature. 1972, No. 2, p. 54.
7. E. O. Kuzmenko Mesto sochinenij Ivana Karamazova v strukture romana «Brat'ya Karamazovy» i ih rol' v realizacii idejno hudozhestvennogo zamysla F. M. Dostoevskogo [Place of writings of Ivan Karamazov in the structure of the novel "The Brothers Karamazovs" and their role in the implementation of the ideological and artistic intent of F.M. Dostoyevsky] ¡¡ Vestnik Tambovskogo universiteta - Herald of Tambov University. Ser.: The Humanities. 2013, Vol. 4(120), p. 308.
УДК 821
Е. В. Лескова
Жанровая специфика притчи и мениппеи
в романах Ф. Кафки «Процесс» и Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы»
В данной статье проводится исследование вставных произведений Кафки и Достоевского из романов «Процесс» и «Братья Карамазовы» соответственно, выявляются их жанровые особенности. Помимо общеизвестного определения этих мини-историй как притч, выдвигается гипотеза о наличии в них черт мениппеи. Проводится анализ идеологической составляющей этих вставных произведений.
In this article we investigate the plug-in works of Kafka's and Dostoevsky's novels "The Trial" and "The Brothers Karamazov" respectively and identify its genre features. In addition to thewell-known definition of thesemini-stories asparables we hypothesise the menippea's availability in it and analyze its ideological component.
Ключевые слова: Кафка, Достоевский, притча, мениппея.
Keywords: Kafka, Dostoevsky, aparable, a menippea.
В творчестве Кафки и Достоевского концептуальную роль играют вставные произведения, в особенности притчи. В романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» вставных историй множество, однако не все из них могут быть названы притчами; в кафковском «Процессе», напротив, единственным вставным элементом романа является притча, тем не менее, в отличие от притч Достоевского, имеющих композиционный характер отступления, кафковское вставное произведение играет в романе роль идейно-смыслового центра. Исключение притчи «Перед законом» из повествовательного целого не просто обеднило бы его содержание, а низвело его с высоты уникального «символического» романа-загадки до уровня обычной сатиры на бюрократическую систему. Уникальность кафковской притчи состоит в том, что она представляет собой не просто историю, философский смысл которой коррелирует с некоторыми идеями романа (как это происходит у Достоевского), а его полное фабульное совпадение, мини-аллегорию сюжета «Процесса».
Притча «Перед законом» фигурирует в романе как текст письменный, дословно воспроизводимый священником («Я рассказал тебе эту притчу так, как она стоит во Введении» [1]). Ни её критика, ни вольности в толковании не только не воспринимаются, но даже приравниваются к святотатству («Ты недостаточно уважаешь Свод законов, - сказал священник, - потому и переосмыслил эту притчу» [2], «Сам Свод законов неизменен, и все толкования только выражают мнение тех, кого это приводит в отчаяние» [3]). Буквалистская точность передачи содержания подчёркивается каждый раз, когда речь заходит о возможности его интерпретирования, священник акцентирует внимание на важнейшей константе рассказываемой им истории: «...врата Закона, как всегда, открыты [4]», а это значит, что факт «открытости» ворот нельзя упустить из виду. Подобная строгость и однозначность интерпретации имеет место в священных канонических текстах, о чём говорит Иоанн в своём Откровении: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей» [Откр. 22, 18-19]. Таким образом, кафковская притча в фантастическом мире «Процесса» представляет собой часть некоего сакрального текста, равновеликого Библии в мире действительном.
© Лескова Е. В., 2015 114
