CC BY
0Имагология и компаративистика. 2023. № 20. С. 216-231 Imagology and Comparative Studies. 2023. 20. pp. 216-231
ИМАГОЛОГИЯ
Научная статья
УДК 82.091+821.161.1
doi: 10.17223/24099554/20/11
Мотив «невыразимого» в стихотворении В.А. Жуковского «Невыразимое» и повести Н.В. Гоголя «Рим»
Денис Александрович Щуков
Томский государственный университет, Томск, Россия, d.schukov@gmail.com
Аннотация. Сопоставляются мотивы «невыразимого» в стихотворении В.А. Жуковского «Невыразимое» и повести Н.В. Гоголя «Рим». Жуковский показывает картину целостного универсума, в котором возможны прозрения божественно-тайного и достижение единства человека с бесконечным миром в метафизической реальности. Гоголь изображает распадающееся мироздание, но человек может восстановить его единый образ в сознании, в земной жизни, в природно-культурном пространстве, сохраняющем связь с божественным духом. Делается вывод, что параллели между произведениями - это типологические схождения, связанные с движением Гоголя к реализму и отталкиванием от романтической системы Жуковского.
Ключевые слова: В.А. Жуковский, Н.В. Гоголь, «Петербургские повести», «невыразимое», мотив
Для цитирования: Щуков Д.А. Мотив «невыразимого» в стихотворении В.А. Жуковского «Невыразимое» и повести Н.В. Гоголя «Рим» // Имагология и компаративистика. 2023. № 20. С. 216-231. doi: 10.17223/24099554/20/11
© Д. А. Щуков, 2023
Original article
doi: 10.17223/24099554/20/11
The motif of the "inexpressible" in Vasily Zhukovsky's poem "The Inexpressible" and Nikolai Gogol's story Rome
Denis A. Shchukov
Tomsk State University, Tomsk, Russian Federation, d.schukov@gmail.com
Abstract. The creative biography of Nikolai Gogol includes a period of life in Rome, where he finds a spiritual home and where he communicates with Vasily Zhukovsky, who influenced his work, in particular, the final "Petersburg" story Rome. The aim of the study is to compare the implementation of the "inexpressible" motif in Zhukovsky's poem "The Inexpressible" and Gogol's story Rome. The study also fragmentarily uses other works by Zhukovsky (LallaRuk, essay "Raphael's Madonna") and to other Gogol's "Petersburg" stories connected by the motif of "inexpressible". The grounds for comparing the works of two different genre forms are the plot-forming role of the "inexpressible" motif in both works and a similar genre form - an excerpt (as defined by their authors). The genre form of the excerpt is genetically linked to the category of the inexpressible as an attempt to express a part of the inexpressible Whole. Differences in the interpretation of the category of the inexpressible in the two works are revealed in their generic nature: the subject of perception of the inexpressible (a lyrical hero in Zhukovsky, a central character and an objective narrator in Gogol), literary space and time (lyrically and romantically conditional in Zhukovsky, epic and realistically concrete in Gogol). If Zhukovsky in "The Inexpressible" and his other poems, despite the division into heavenly and earthly, natural and human, depicted a picture of a holistic universe, where "Self" is connected with another and the outside world and where signs of impending decay are only outlined, then in most "Petersburg" stories the motif of the inexpressible is not realized, which is explained by the collapse of the universe and the loss of connection between man and the super-real in St. Petersburg's Antiworld. In Zhukovsky's literary world, insights of the inexpressible, the divine-secret are possible, but the achievement of the unity of man with the infinite world is possible only in a metaphysical reality beyond the limits of earthly life. Gogol shows that, on the one hand, a person can restore the image of the decaying universe by spiritual effort in earthly life, in the natural and cultural space (Rome), which maintains a connection with the divine spirit. On the other hand, once in a lifetime a genuine creator, upon whom divine inspiration has descended, can express contact with the divine-mystery (an allusion to Zhukovsky's "Raphael's Madonna"). The study concludes that the parallels between Zhukovsky's poem "The Inexpressible" and Gogol's story Rome in terms
of the motif of the inexpressible are not genetic connections, not Gogol's conscious orientation to Zhukovsky, but rather typological convergences associated with Gogol's development towards realism and repulsion from romanticism and Zhukovsky's romantic system.
Keywords: Vasily Zhukovsky, Nikolai Gogol, Petersburg Tales, "inexpressible", motif
For citation: Shchukov, D.A. (2023) The motif of the "inexpressible" in Vasily Zhukovsky's poem "The Inexpressible" and Nikolai Gogol's story Rome. Imagologiya i komparativistika - Imagology and Comparative Studies. 20. pp. 216-231. (In Russian). doi: 10.17223/24099554/20/11
В биографии Н.В. Гоголя особое место занимает жизнь в Риме в 1837-1839 и 1839-1841 гг. Там разобщенный с Россией Гоголь обретает вторую - духовную - родину, пристанище и успокоение. Это не только время плодотворной работы над «Мёртвыми душами», «Шинелью», повестью «Рим» (отрывок из ненаписанного романа «Анун-циата»), но и время общения с В.А. Жуковским, который приезжает в Рим, сопровождая наследника - цесаревича Александра Николаевича. В Жуковском Гоголь находит духовного наставника и старшего товарища, его приезд будто возвращает Гоголя к жизни и помогает ему преодолеть духовный кризис [1. C. 70]. Вместе они занимаются «чтением» культуры Рима: посещают мастерские художников, церкви и галереи, римский карнавал [2. C. 35].
А.С. Янушкевич заметил значительное влияние Жуковского на Гоголя: «Коломб русского романтизма» «учил его внутренней сосредоточенности, самостоянию, умению видеть творческую даль сквозь призму буден и житейской суеты» [1. C. 77]. Влияние Жуковского проявилось и в творчестве Гоголя, более того, Т.Л. Мусатова подчеркивает, что «с начала 1840-х гг. оно стало в некоторых аспектах определяющим» [3. C. 475]. Между тем интертекст Жуковского в последней повести Гоголя «Рим», в которой отразилось его восприятие столицы Италии и итальянской культуры, почти не исследован. Мы считаем, что повесть «Рим» сближается с творчеством Жуковского в мотиве «невыразимого», сюжетообразующего в его стихотворениях «Невыразимое» и «Лалла Рук» (и значимого в эссе «Рафаэлева Мадонна»).
Семантика «невыразимого» (то, что трудно высказать, передать словами) связывается исследователями с двумя сферами: 1) мир
трансцендентального (теизм, мир сакрального, «божественное начало мира» и «демонические проявления», мир мертвых / загробный мир); 2) внутренний мир человека («мысли, чувства, эмоции, мечты, желания. <.. .> непосредственно ненаблюдаемый мир <.. .> трудно поддающийся выражению») [4. С. 1072].
В.В. Дудкин называет «невыразимое» вечной проблемой в искусстве, которая «модифицируется в каждую эпоху в конкретном историко-культурном преломлении»: «Константа "невыразимого" определяется зазором между полнотой, целостностью и непосредственностью и - в данном случае - визуальной данностью <.> и способностью, а точнее - неспособностью ее адекватно выразить - в данном случае - в слове» [5. С. 104]. Категория «невыразимого» актуализируется в литературе сентиментализма и - особенно - романтизма, открывшего внутреннюю, а не только внешнюю бесконечность души человека.
В литературу русского романтизма, в том числе в творчество Жуковского, как считает В.И. Абрамова, мотив «невыразимого» перешёл из литературы иенских романтиков, для которых «невыразимое» -«это ощущаемая, но невыразимая связь всех элементов мироздания, пронизанных "Божественным Духом"» [6. С. 6]. Мотив «невыразимого» для русских писателей-романтиков «связан с важнейшими романтическими оппозициями (земное-небесное, конечное-бесконечное, мгновенное-вечное и др.)» [6. С. 3]. Соприкосновение с «невыразимым» вызывает немую восторженность и трепет человека перед созданиями Творца.
Возможную близость повести Гоголя «Рим» к стихотворению Жуковского «Невыразимое» заметила К. Соливетти в идее «гармонии разнообразного», «невыразимой красоты, которая может быть выражена только в тишине» [7. С. 89].
Цель статьи - сопоставить реализацию мотива «невыразимого» в стихотворении Жуковского «Невыразимое» и повести Гоголя «Рим» и обосновать типологические схождения двух произведений. Мотив «невыразимого» в одноименном стихотворении Жуковского интерпретирован жуковсковедами, и мы имеем возможность использовать их выводы при сопоставлении семантики этого мотива в произведениях двух авторов, близких друг другу биографически и эстетически. Фрагментарно мы обратимся к другим произведениям Жуковского
(«Лалла Рук», эссе «Рафаэлева Мадонна») и к другим «петербургским» повестям Гоголя, связанным мотивом «невыразимого».
Основания для сопоставления произведений двух разных родо-жанровых форм - сюжетообразующая роль мотива «невыразимого» в обоих произведениях и близкая жанровая форма - лирический или прозаический отрывок (авторские жанровые определения «Невыразимого» и «Рима»). Жанровая форма отрывка генетически связана с категорией «невыразимого» как попытка выразить часть невыразимого Целого. Е.И. Зейферт указывает на различия интерпретации «невыразимого» в элегии и лирическом отрывке: элегический герой, пассивный мечтатель, не может выразить «невыразимое», соединить «земное» и «небесное», в отличие от поэта, лирического героя отрывка, который обитает «в идеальном для творчества топосе» и «обретает возможность выразить "невыразимое": постичь Бога, вечность и бесконечность, природу, тайны собственной души и дать название неуловимому» [8. С. 307].
Можно выделить две основные трактовки «Невыразимого» Жуковского. Согласно первой (Г.А. Гуковский, Ю.В. Манн [9. С. 22-30] и др.), это стихотворение - выражение философско-эстетического кредо поэта, его поэтического солипсизма: «...искусство призвано передавать лишь то невыразимое душевное волнение, те зыбкие оттенки настроений, которые составляют суть внутренней жизни сознания и для которых внешняя природа является лишь возбудителем, поводом» [10. С. 47]. Г.А. Гуковский делает вывод, что стихотворение Жуковского, несмотря на название, имеет целью выразить «невыразимое» своей поэтикой: образной системой, музыкальностью, метафоричностью, доминированием слов-символов и знаков состояния души при редукции слов с предметным значением [10. С. 48].
Г.М. Фридлендер отвергает идею поэтического солипсизма Жуковского, напротив, по его мнению, для поэта «главной проблемой поэтического творчества было бессилие в передаче безграничной свободы, гармонии и красоты природы в наполняющем и одухотворяющем её динамическом движении» [11. С. 18]. В центре внимания автора в «Невыразимом» не только движения человеческой души, но и изменения окружающего мира. Душа поэта и внешний мир не противопоставлены, а даны в соединении и сопряжении, в бесплодной попытке выразить несовершенным человеческим языком
«невыразимое» всеединство бытия - «Божественное начало, веяние высшего, потустороннего мира» [11. С. 22].
Точка зрения В.И. Абрамовой ближе Г.А. Гуковскому, однако она подчеркивает, что «Жуковский мыслит единство конечного и бесконечного, земного и небесного не "здесь", на "земле", а "там", в посмертном, потустороннем бытии человека», а в земной реальности «желанное соединение только предчувствуется в виде мгновенных озарений и прозрений лирического "я"» [6. С. 8]. «Способность почувствовать "невыразимое"», божественно-тайное, у Жуковского «подтверждает существование духовного родства между элементами мироздания, благодаря ему картина мира представляется целостной» [6. С. 7].
Мотив «невыразимого» развивается в тесно связанных между собой текстах, эстетических манифестах Жуковского: стихотворении «Лалла Рук» и эссе «Рафаэлева Мадонна». Мотив «невыразимого» в них тесно связан с концепцией искусства и художника-творца. У Жуковского божественно-тайное всегда рядом с человеком, между ними нет разлада, но оно приходит к художнику лишь «в чистые мгновенья», «на минуту», принося видения прекрасного, высшего мира, причём «не в ситуации выхода из реальности, а напротив, в ситуации созерцания реальности» [12. С. 328]. В эссе «Рафаэлева Мадонна» Жуковский пытается выразить своё соприкосновение с «невыразимым», выраженным другим художником-гением: божественно-тайное обнаруживается не объективно существующим в картине, а в зоне контакта собственного сознания с её красотой. «Распространение» собственной души заставляет видеть бесконечность в конечном живописном произведении: «Не понимаю, как могла ограниченная живопись произвести необъятное; перед глазами полотно, на нем лица, обведенные чертами, и все стеснено в малом пространстве, и, несмотря на то, все необъятно, все неограниченно!» [13. С. 343]. Значима мысль Жуковского о том, что художник может выразить «невыразимое» бесконечности высшей реальности лишь однажды в своей жизни, когда на него нисходит божественное откровение.
«Петербургские повести» Гоголя близки эстетике реализма, в них обнаруживаются лишь элементы поэтики романтизма. Открывающая книгу повесть «Невский проспект» воспринимается как реквием по романтизму и романтическим иллюзиям, в наставлении старого художника-отца молодому художнику-сыну в «Портрете» -
эстетический манифест гоголевского «духовного», а не узкосоциального реализма: «Исследуй, изучай всё, что ни видишь, покори всё кисти, но во всём умей находить внутреннюю мысль и пуще всего старайся постигнуть высокую тайну созданья. Блажен избранник, владеющий ею. Нет ему низкого предмета в природе. В ничтожном художник-создатель так же велик, как и в великом; в презренном у него уже нет презренного, ибо сквозит невидимо сквозь него прекрасная душа создавшего, и презренное уже получило высокое выражение, ибо протекло сквозь чистилище его души» [14. С. 135].
«Петербургские повести» показывают движение гоголевского ми-рообраза от Всемира Диканьки и Двоемира Миргорода к Антимиру Петербурга: «Космос сменяется Хаосом, креативные потенции бытия обретают черты эсхатологического сознания» [15. С. 626]. Таким образом, если Жуковский в «Невыразимом» и других своих стихотворениях, несмотря на существующее деление на небесное и земное, природное и человеческое, изображал картину целостного мироздания, где «я» связано с другим и внешним миром и где признаки грядущего распада только намечаются (так и в гоголевских «Вечерах на хуторе близ Диканьки»), то в «Петербургских повестях» Гоголь изображает картину распавшегося, абсурдного мироздания (близко мироощущению модернистов и экзистенциалистов первой половины ХХ в.).
В третий том «Петербургских повестей» вводятся «непетербургские» повести «Коляска» и «Рим». «Рим», как известно, - это фрагмент незавершенного Гоголем романа «Аннунциата» (1838-1842), он был опубликован в журнале «Москвитянин» (1842) с авторским подзаголовком «Отрывок» и позже вошёл в состав «Петербургских повестей» как закрывающая книгу повесть. А. С. Янушкевич обнаруживает содержательность гоголевского жанрового определения «Рима»: «Вся повесть своей полиндромной номинацией: Рим-мир - устремлена в большое пространство духовной жизни» [15. С. 648].
В большинстве повестей книги мотив «невыразимого» не реализован, что объяснимо распадом мироздания и утратой связи человека со сверхреальным в петербургском Антимире. В ситуации разлада между человеком и миром необходимо волевое усилие, чтобы соприкоснуться с «невыразимым», божественно-тайным и ощутить целостность мира. «Невыразимое» может быть профанировано до непередаваемого эмоционального состояния нарратора при контакте с низкой
земной реальностью, а не сферой божественно-тайного, тоски по причастности подлинному бытию: «Когда, бывало, проезжаешь его и взглянешь на низенькие мазанные домики, которые смотрят на улицу до невероятности кисло, то... невозможно выразить, что делается тогда на сердце: тоска такая, как будто бы или проигрался, или отпустил некстати какую-нибудь глупость, одним словом: не хорошо» [14. С. 178] («Коляска»: о «городке Б.»).
Приблизиться к сверхреальному в Антимире способны лишь художники, подлинные творцы, что сближает Гоголя с Жуковским в «Рафаэлевой Мадонне». Значимо, что персонажи искусства, в сюжетах которых выразилась гоголевская литературная саморефлексия (Пискарев, Чартков, молодой художник и его отец), - это именно художники, а не писатели. Персонажи-художники не только символизируют творца как такового, но и отражают гоголевские размышления над возможностью выразить «невыразимое» в живописном, а не словесном искусстве, когда слово бессильно собрать распавшуюся реальность. В «Невском проспекте» начинающий художник Пискарёв, подменивший реальность мечтами и фантазиями, приближается к сверхреальному не в творчестве, а в своих опиумных снах, в которых он возвышает проститутку до образа «Перуджиновой Бианки», Богоматери: «Невыразимое, самое тонкое сочетание вкуса разлилось во всем ее уборе и при всем том она, казалось, вовсе о нем не заботилась и оно вылилось невольно само собою» [14. С. 24]. Пискарёв «наказан» автором за отказ от высокого предназначения подлинного творца - исследовать реальный мир и открывать его божий замысел, как и Чарт-ков, персонаж-художник повести «Портрет» (оба погибают).
Пискарёв и Чартков противопоставлены подлинным художникам-творцам, которые не изменили своей миссии и в картинах смогли открыть духовную сущность реальных явлений, выразив божественно-тайное и приблизившись к сверхреальному. Это молодой русский художник, чьё творческое становление происходило в Риме (значит, Рим, как и в одноименной повести, остаётся пространством, сохраняющим связь с метафизикой бытия): «Почти невозможно было выразить той необыкновенной тишины, которою невольно были объяты все, вперившие глаза на картину - ни шелеста, ни звука; а картина между тем ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась наконец в один миг, плод
налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление» [14. С. 112]; это его отец, старый художник-богомаз: «Предмет, взятый им, было рождество Иисуса. <...> Чувство божественного смиренья и кротости в лице пречистой матери, склонившейся над младенцем, глубокий разум в очах божественного младенца, как будто уже что-то прозревающих вдали, торжественное молчанье пораженных божественным чудом царей, повергнувшихся к ногам его, и, наконец, святая, невыразимая тишина, обнимающая всю картину» [14. С. 134].
Заметим, что экфрастические описания картин персонажей-художников (точнее, не их самих, а восприятия этих картин) почти дословно совпадают с ощущениями при контакте с «невыразимым», которые фиксирует Жуковский в «Рафаэлевой Мадонне». Гоголь воспроизводит концепцию Жуковского: художник-гений может выразить «невыразимое» лишь раз в жизни. Гоголь показывает возможность художника выразить божественно-тайное всеединство бытия в произведении подлинного искусства, во вдохновенном порыве, когда преодолевается реальность и творческим сознанием начинает управлять божественная воля (слова монахов ов картине старого художника: «"Нет, нельзя человеку с помощью одного человеческого искусства произвести такую картину: святая высшая сила водила твоею кистью и благословенье небес почило на труде твоем"» [14. С. 134]). Таким образом, концепция подлинного искусства для Гоголя в «Петербургских повестях» - не преображение божественного замысла и не подмена реальности мифом, а со-творчество с Богом, выражение «невыразимого», божественно-тайного единства мироздания с целью соединить его распавшиеся элементы в произведении искусства. Как и у Жуковского, «невыразимое» невыразимо в человеческом языке (вербальном или визуальном), оно угадывается сознанием в тишине, в молчании («И лишь молчание понятно говорит» [16. С. 131]), поэтому задача художника - передать скрытую духовную сущность мира.
Локус творческого становления молодого художника в «Портрете» - Рим - отсылает к последней, одноименной, повести Гоголя. Как заметила Т.Л. Владимирова, «Италия и искусство в сознании Гоголя и его современников являлись понятиями, неразрывно связанными между собой: только в этой стране можно постичь красоту
искусства, приблизиться к его тайне» [17. С. 98]. Молодой итальянский князь, центральный персонаж «Рима», по мнению Е.О. Третьякова, «не художник, но творец по сути, которому дано прозревать сущность бытия» [18. С. 33].
Отличия интерпретации категории «невыразимого» в двух произведениях обусловлены их жанрово-родовой природой. В стихотворении Жуковского субъект восприятия «невыразимого» - лирический герой, поэт, субъект речи и переживания, сознание которого близко сознанию автора-творца. В повести Гоголя два субъекта восприятия «невыразимого» - объективный нарратор, близкий авторской инстанции, и безымянный молодой итальянский князь, центральный персонаж повести - Другой по отношению к автору-творцу. Нарратор, в отличие от центрального персонажа, не европеец, а носитель русской ментальности, хотя и скрывающий свою русскость и пытающийся занять позицию «вненаходимости» по отношению к русской и европейской культурам. Центральный персонаж близок к положению нарра-тора: вернувшийся в Рим из Парижа после долгого отъезда, в Италии он предстаёт «чужим» среди «своих», заново осваивающим и постигающим родной мир. Нарратора нельзя назвать недиегетическим, он скрыто присутствует в повествуемом мире как повествующий о другом (князе), то выявляя своё присутствие и обращаясь к читателю, то снова скрываясь, то приближаясь к точке зрения центрального персонажа, то отдаляясь от него. Нарратора повести Гоголя, как и лирического героя стихотворения Жуковского, возможно воспринимать как творца, писателя: это доказывают его обращение к читателям, глубокое знание произведений искусства и истории культуры и метатексту-альный (авторефлексивный) фрагмент в финале повести: «Ни словом, ни кистью нельзя было передать чудного согласия и сочетанья всех планов этой картины» [14. С 259].
Другое отличие двух произведений связано с художественными пространством и временем: в стихотворении Жуковского они лирически и романтически условны (небо, водная гладь, закат - образы природы как таковой), а у Гоголя эпически и реалистически конкретны (начало XIX в., образы природного и культурного мира Италии, Рима). У Жуковского реализовано романтическое двоемирие -«здесь» (земная реальность) и «там» (метафизический мир и мир воспоминаний, прошлого), у Гоголя мироздание предстаёт неделимым,
земная реальность и небесная высь неразрывно связаны. Значимо, что у Жуковского «невыразимое» присутствие божественного духа есть только в природном мире, а у Гоголя и в культурном пространстве, что означает возможность подлинному художнику, творцу культуры, выражать «невыразимое» в своих творениях.
Т.Л. Владимирова заметила, что в «Риме» «главной героиней повести является красота во всех своих проявлениях: будь то красота человека, природы или искусства» [17. С. 98], красота как не только эстетическая, но и этическая категория. Внутренняя коллизия центрального персонажа - поиск красоты и единства с миром. Центральный персонаж не стремится к идеальному, сверхреальному миру, в котором возможно единство конечного и бесконечного, земного и метафизического (романтическая интенция), а приближается к осознанию реализации этого единства в самой реальности, не замечаемого человеком, подхваченным эмпирическим потоком (реалистическая аксиология), каковым был и он во Франции. Возвращение в Италию, в родной мир, возвращает и к подлинным ценностям бытия. Соприкосновение сознания с «невыразимым» всеединством природного мира и гармонично вписанного в него пространства культуры в Италии определяет невыразимость эмоционального состояния героя, которое вбирает в себя не только восхищение, но целый спектр разнообразных невыразимых эмоций: «...когда, наконец, после шестидневной дороги показался в ясной дали, на чистом небе, чудесно круглившийся купол - о!.. сколько чувств тогда столпилось разом в его груди! Он не знал и не мог передать их; он оглядывал всякой холмик и отлогость» [14. С. 231]; «Нигде, никогда ему не случалось видеть, чтобы поле превращалось в пламя, подобно небу. Долго, полный невыразимого восхищенья, стоял он пред таким видом, и потом уже стоял так, просто, не восхищаясь, позабыв всё» [14. С. 239].
«Невыразимое» в земной реальности и небесном мире может обнаруживать нарратор, расширяющий точку зрения центрального персонажа. Знаки божественного присутствия в «Риме», как и в «Невыразимом» Жуковского и в «Портрете» Гоголя, - покой и тишина -знаки не мертвенности, а гармонии: «Прекрасны были эти немые пустынные Римские поля, усеянные останками древних храмов, с невыразимым спокойством расстилавшиеся вокруг, где пламенея сплошным золотом от слившихся вместе желтых цветков, где блеща жаром
раздутого угля от пунцовых листов дикого мака» [14. С. 238]; «<...> вершина гор казалась воздушным продолжением чудного зданья, и небо над ними было уже не серебряное, но невыразимого цвету весенней сирени» [14. С. 238-239]. В пейзажах, изображенных нарра-тором, подчеркнута неразделимость земного и небесного, природного и культурного миров, что проявляет гоголевскую концепцию искусства как со-творчества с Богом. Покой итальянского природно-куль-турного мира противопоставлен Парижу и Петербургу, где все пребывают в постоянном бессмысленном движении, где всё миражно и обманчиво.
В финале мотив «невыразимого» становится сюжетообразующим: наметившийся любовный сюжет редуцирован, князь отказывается от поисков альбанской красавицы Аннунциаты, воплощения земной красоты. Развязка коллизии поиска красоты и единства с миром - открытие центральным персонажем единства земного и небесного, природного и культурного миров и своего единства с ними: «Ни словом, ни кистью нельзя было передать чудного согласия и сочетанья всех планов этой картины. Воздух был до того чист и прозрачен, что малейшая черточка отдаленных зданий была ясна, и всё казалось так близко, как будто можно было схватить рукою» [14. С. 259]. Обращение к Богу выражает приближение сознаний нарратора и князя к божественному духу, которым пронизано мироздание, хотя нарратор фиксирует невозможность выражения «невыразимого» человеческим языком. Слова нарратора («Ни словом, ни кистью нельзя было передать») отсылают к «Невыразимому» Жуковского («Но где, какая кисть ее изобразила?»; «Кто мог создание в словах пересоздать?»; «Какой для них язык?..» [16. С. 130-131]), однако на уровне автора, напротив, происходит выражение «невыразимого» единства мироздания, его ощущения как Целого, на что обращает внимание Е.О. Третьяков: «Герой растворяется в этом великолепном сочетании онтологии, метафизики и эстетики <. > Автор, в свою очередь, совмещает отдельные осколки мироздания в единую картину, восстанавливая нарушенную целостность. В субъективном восприятии человека мир становится единым, и душа его расширяется беспредельно» [18. С. 34].
А. С. Янушкевич интерпретирует финал повести как «прорыв в пространство вечной жизни, вечной красоты», тоску «об утраченной гармонии мира, о подлинных человеческих ценностях» [15. С. 649].
В.Ш. Кривонос пишет, что «Петербург на фоне "вечного города" осмысляется как провинция вечности» [19. C. 300-301], Т.Л. Владимирова указывает, что «Рим» «гармонизирует весь цикл петербургских повестей», «циничному и одинокому миру "северной столицы" противопоставляется идеальное пространство Рима» [17. C. 100]. Обобщая выводы исследователей, можно заключить, что «Рим» - авторское доказательство, что петербургским Антимиром не ограничивается Мир, в котором остаются красота, порядок, смысл.
Параллели между стихотворением Жуковского «Невыразимое» и повестью Гоголя «Рим» в аспекте мотива «невыразимого» - это не генетические связи, не сознательная ориентация Гоголя на Жуковского, которую можно было бы объяснить их активным общением в Риме (хотя в целом повесть, несомненно, создана под влиянием Жуковского), а скорее типологические схождения, связанные с движением Гоголя к реализму и отталкиванием от романтизма, в том числе романтической системы Жуковского, в котором «Невыразимое», как заметил Г.М. Фридлендер, вписывается в общие романтические тенденции осмысления категории «невыразимого» [11. C. 22]. Жуковский показывает картину целостного мироздания, но при этом возможность достижения единства человека с бесконечным миром лишь «там», в метафизической реальности за пределами земной жизни. Гоголь изображает возможность восстановления распавшегося мироздания и единства с ним человека «здесь», именно в земной жизни, при-родно-культурном пространстве, сохраняющем связь с божественным духом.
Список источников
1. Янушкевич А. С. Н.В. Гоголь в Риме: по материалам дневника и рисунков В.А. Жуковского // Образы Италии в русской словесности : материалы Второй междунар. науч. конф. Междунар. науч.-исслед. центра «Russia - Italia» - «Россия - Италия», Томск, Новосибирск, 1-7 июня 2009 / ред. О.Б. Лебедева, Т.И. Пе-черская. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2011. С. 70-101.
2. Джулиани Р. Рим в жизни и творчестве Гоголя, или Потерянный рай: Материалы и исследования / пер. с ит. А. Ямпольской. М. : Новое лит. обозрение, 2009. 283 с.
3. Мусатова Т.Л. Новая книга о Гоголе в Риме (1837-1848). Мир писателя, «духовно-дипломатические дела», эстетика, поиски социального служения. Материалы и исследования. М. : БуксМАрт, 2020. Т. 2. 672 с.
4. Михайлова М.Ю. Актуальные проблемы изучения семантики невыразимого // Вестник Башкирского университета. 2015. Т. 20. № 3. С. 1072-1079.
5. Дудкин В.В. «Невыразимое» у Данте, Гёте и Достоевского // Проблемы исторической поэтики. 2012. Вып. 10. С. 86-113.
6. Абрамова В.И. Мотив «невыразимого» в русской романтической картине мира: от В.А. Жуковского к К.К. Случевскому : автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2007. 18 с.
7. Соливетти К. «Рим» Гоголя: totum pro parte // Гоголь и Италия : материалы Междунар. конф. «Николай Гоголь: между Италией и Россией». Рим, 30 сентября - 1 октября 2002 г. М. : РГГУ, 2004. С. 79-102.
8. Зейферт Е.И. Неизвестные жанры «золотого века» русской поэзии. Романтический отрывок : учеб. пособие. 2-е изд., стер. М. : Флинта, 2014. 380 с.
9. Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М. : Наука, 1976. 377 с.
10. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. (Очерки по истории русского реализма. Часть I). М. : Интрада, 1995. 319 с.
11. Фридлендер Г.М. Спорные и очередные вопросы изучения Жуковского // Жуковский и русская культура. Л. : Наука, 1987. С. 5-31.
12. Рыбальченко Т.Л. Мотив видения в лирической поэзии В.А. Жуковского и русских поэтов второй половины XX в. // Жуковский: Материалы и исследования. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2013. Вып. 2. С. 322-356.
13. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем : в 20 т. М. : Языки славянских культур, 2012. Т. 12. 544 с.
14. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений : в 14 т. М. : Изд-во АН СССР, 1938. Т. 3. 728 с.
15. Янушкевич А.С. История русской литературы первой трети XIX века : учеб. пособие. М. : Флинта, 2013. 748 с.
16. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем : в 20 т. М. : Языки русской культуры, 2000. Т. 2. 840 c.
17. Владимирова Т.Л. Рим в творческом сознании Гоголя // Гоголь и время. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2005. С. 94-100.
18. Третьяков Е.О. Пространство света в повести Н.В. Гоголя «Рим» // Вестник Томского государственного университета. 2012. № 354. С. 31-34.
19. Кривонос В.Ш. Повести Гоголя: Пространство смысла. Самара : Изд-во Самар. ун-та, 2006. 442 с.
References
1. Yanushkevich, A.S. (2011) [N.V. Gogol in Rome: based on materials from the diary and drawings of V.A. Zhukovsky]. Obrazy Italii v russkoy slovesnosti [Images of Italy in Russian literature]. Tomsk - Novosibirsk. 1-7 June 2009. Tomsk: Tomsk State University. pp. 70-101. (In Russian).
2. Giuliani, R. (2009) Rim v zhizni i tvorchestve Gogolya, ili Poteryannyy ray: Materialy i issledovaniya [Rome in the life and works of Gogol, or Paradise Lost:
Materials and Research], Translated from Italian by A. Yampol'skaya. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.
3. Musatova, T.L. (2020) Novaya kniga o Gogole v Rime (1837-1848). Mir pisatelya, "dukhovno-diplomaticheskie dela ", estetika, poiski sotsial 'nogo sluzheniya. Materialy i issledovaniya [New book about Gogol in Rome (1837-1848). The world of the writer, "spiritual and diplomatic affairs", aesthetics, the search for social service. Materials and research]. Vol. 2. Moscow: BuksMArt.
4. Mikhaylova, M.Yu. (2015) Aktual'nye problemy izucheniya semantiki nevyrazimogo [Current problems of studying the semantics of the inexpressible]. VestnikBashkirskogo universiteta. 20 (3). pp. 1072-1079.
5. Dudkin, V.V. (2012) "Nevyrazimoe" u Dante, Gete i Dostoevskogo [The "inexpressible" in Dante, Goethe and Dostoevsky]. Problemy istoricheskoy poetiki. 10. pp. 86-113.
6. Abramova, V.I. (2007)Motiv "nevyrazimogo " v russkoy romanticheskoy kartine mira: ot V.A. Zhukovskogo k K.K. Sluchevskomu [The motif of the "inexpressible" in the Russian romantic picture of the world: from V.A. Zhukovsky to K.K. Sluchevsky]. Abstract of Philology Cand. Diss. Moscow.
7. Solivetti, K. (2004) ["Rome" by Gogol: totum pro parte]. Gogol' iItaliya [Gogol and Italy]. Proceedings of the International Conference "Nikolai Gogol: between Italy and Russia". Rome. 30 September - 1 October 2002. Moscow: RSUH. pp. 79-102.
8. Zeyfert, E.I. (2014) Neizvestnye zhanry "zolotogo veka" russkoy poezii. Romanticheskiy otryvok: ucheb. posobie [Unknown genres of the "Golden Age" of Russian poetry. Romantic passage: textbook]. 2nd ed. Moscow: Flinta.
9. Mann, Yu.V. (1976) Poetika russkogo romantizma [Poetics of Russian romanticism]. Moscow: Nauka.
10. Gukovskiy, G.A. (1995) Pushkin i russkie romantiki. (Ocherki po istorii russkogo realizma, chast' I) [Pushkin and Russian romantics. (Essays on the history of Russian realism, part I)]. Moscow: Intrada.
11. Fridlender, G.M. (1987) Spornye i ocherednye voprosy izucheniya Zhukovskogo [Controversial and current issues in the study of Zhukovsky]. In: Iezuitova, R.V. (ed.) Zhukovskiy i russkaya kul'tura [Zhukovsky and Russian culture]. Leningrad: Nauka. pp. 5-31.
12. Rybal'chenko, T.L. (2013) Motiv videniya v liricheskoy poezii V.A. Zhukovskogo i russkikh poetov vtoroy poloviny XX v. [The motif of vision in the lyric poetry of V.A. Zhukovsky and Russian poets of the second half of the 20th century]. In: Yanushkevich, A.S. (ed.) Zhukovskiy: Materialy i issledovaniya [Zhukovsky: Materials and research]. Vol. 2. Tomsk: Tomsk State University. pp. 322-356.
13. Zhukovskiy, V.A. (2012) Polnoe sobranie sochineniy ipisem: v 201. [Complete collection of works and letters: in 20 volumes]. Vol. 12. Moscow: Yazyki slavyanskikh kul'tur.
14. Gogol', N.V. (1938) Polnoe sobranie sochineniy: v 14 t. [Complete works: in 14 volumes]. Vol. 3. Moscow: USSR AS.
15. Yanushkevich, A.S. (2013) Istoriya russkoy literatury pervoy treti XIX veka: ucheb. posobie [History of Russian literature of the first third of the 19th century: textbook]. Moscow: Flinta.
16. Zhukovskiy, V.A. (2000) Polnoe sobranie sochineniy ipisem: v 201. [Complete collection of works and letters: in 20 volumes]. Vol. 2. Moscow: Yazyki russkoy kul'tury.
17. Vladimirova, T.L. (2005) Rim v tvorcheskom soznanii Gogolya [Rome in the creative consciousness of Gogol]. In: Yanushkevich, A.S. & Petrov, A.V. (ed.) Gogol' i vremya [Gogol and time]. Tomsk: Tomsk State University. pp. 94-100.
18. Tret'yakov, E.O. (2012) Space of Light in the Novel Rome by N.V. Gogol. Vestnik TGU- Tomsk State University Journal. 354. pp. 31-34. (In Russian).
19. Krivonos, V.Sh. (2006) Povesti Gogolya: Prostranstvo smysla [Gogol's stories: Space of meaning]. Samara: Samara State University.
Информация об авторе:
Щуков Д.А. - аспирант Томского государственного университета (Томск, Россия). E-mail: d.schukov@gmail.com
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов. Information about the author:
D.A. Shchukov, postgraduate student, Tomsk State University (Tomsk, Russian Federation). E-mail: d.schukov@gmail.com
The author declares no conflicts of interests.
Статья принята к публикации 30.07.2023. The article was accepted for publication 30.07.2023.
