CC BY
40
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
УДК 821.161.1 091 4 БОБЫЛЕВА И.А.
преподаватель кафедры педагогики и методики начального образования, БПОУ ОО «Мезенский педагогический колледж»,
E-mail: merkulowa.ira@yandex.ru
UDC 821.161.1 091 4 BOBYLEVA I.A.
Teacher of department of pedagogy and methodology of primary education, BPOYOO "Mezensky pedagogical college" E-mail: merkulowa.ira@yandex.ru
МОТИВ БЛУДНОГО СЫНА В ЛИРИКЕ И.А. БУНИНА И В.Л. ГАЛЬСКОГО MOTIVE OF PRODIGAL SON IN I.A. BUNIN>S AND V.L. GALSKY>S LYRICS
Статья посвящена анализу интерпретации самого известного библейского мотива в творчестве И.А. Бунина и В.Л. Гальского. Тема родины и мотив блудного сына по-разному решаются в стихотворениях двух поэтов-эмигрантов, представляющих два поколения русской эмиграции.
Ключевые слова: библейская притча, культурная модель, мотив изгнания, мотив возвращения на родину, «Окаянные дни», «Бездорожье».
This article is devoted to the analysis of the most known bible motive interpretation in I.A. Bunin>s and V.L. Galsky>s creativity. The subject of the motherland and the prodigal son motive are solved differently in the poems by both poets emigrants representing two generations of the russian emigration.
Keywords: bible parable, cultural model, exile motive, homecoming motive, "Cursed Days", "No way out ".
Мотив блудного сына, воспроизводящий не сюжет библейской притчи, а «некую культурную модель», в русской литературе получил широкое распространение чуть ли не с момента ее создания. Согласно «Словарю-указателю сюжетов и мотивов русской литературы» [15, с. 25-26], к нему обращались практически все выдающиеся деятели русской литературы, начиная с Симеона Полоцкого. Причем содержание притчи русскими писателями трактовалось в основном как мотив нарушения запрета, отступничества, следующего за этим морального или социального падения и конечного покаяния с восстановлением статус кво. Перенесенный на национальную почву и в определенный исторический контекст этот мотив преломлялся во многих произведениях русской классической литературы. Так, по мнению исследователей, «евангельская притча в несколько измененном варианте составляет стержень "Повестей Белкина"» [11, с. 161], центральным ядром которых является рассказ «"о блудных детях", которые проходят трудный путь от одного аксиологического полюса к другому - от своеволия к смирению...» [5, с. 78]. Еще выразительнее этот мотив реализован в «Отцах и детях» И.А. Гончарова и И.С. Тургенева [14]. Э.А. Радь в диссертации «История "блудного сына" в русской литературе» отмечает: «Миф о блудном сыне как язык, на котором говорят авторы разных времен, затрагивающие извечную проблему «отцов» и «детей», имплицитно или эксплицитно присутствующий в текстах, составляет онтологическое поле и является результатом онтологического сознания» [13, с. 10].
В легенде о блудном сыне вычленяется несколько образно-тематических пластов, получивших символи-
ческое истолкование:
1. Собственно сюжет о раскаявшемся грешнике. Валентина Ивановна Габдуллина считает, что «на метафорическом уровне в сюжете притчи обнаруживаются следующие смысловые узлы: отпадение человека от Бога (веры) - искушение его плоти и духа - духовная смерть - покаяние - воскресение, возвращение в Дом Отца» [3, с. 5].
2. История старшего сына, выступающего «в образе самоправедного верующего» [12].
3. История отца, принимающего раскаявшегося грешника. Под этим образом понимается как Бог-Отец, так и Христос.
Эти три образные линии имеют многочисленные культурные модификации, и в частности - доминирующий в мировой культуре образ блудного сына, который приобретает архетипические черты. Внутри него, с одной стороны, формируется модель «человека без родины», «блудного сына своего отечества», «перекати-поле» [7 с. 17], можно сказать - пассионария или даже революционера, бунтующего против своего отца, с другой - это человек, смиривший свою гордыню, обуздавший свои страсти и через покаяние и самоуничижение пришедший к Богу. Именно таким предстает этот образ в стихотворении Ивана Бунина, написанном в Одессе в памятном 1918 году в предчувствии скорой эмиграции. Здесь мотив блудного сына использован в его заключительном финальном значении «возвращения». Причем, это - единственное обращение к данному мотиву в лирике Ивана Алексеевича (!).
Форма этого стихотворения довольно традицион-на: четкий анапестический ритм чередования 4-стоп-
© Бобылева И.А. © Bobyleva I.A.
Ученые записки Орловского государственного университета. №1 (82), 2019 r. Scientific notes of Orel State University. Vol. 1 - no. 82. 2019
ных и 3-стопных строк (за исключением удлиненной 6-й строки), традиционная перекрестная рифмовка. Все это служит для лаконичного изображения идеального мира родной природы, обладающего практически символическим статусом. Не случайно, что в накоплении номинативов (И цветы, и шмели, и трава, и колосья, / И лазурь, и полуденный зной), создающих в самом начале текста особенный изобразительный ряд, практически отсутствуют определения. Этот же ряд символов упоминается, правда в неполном виде, но со знаменательным уточнением «вот эти», во втором четверостишии в обобщенном значении «полевых путей», ведущих к Господу. Все это свидетельствует о том, что в стихотворении все фокусируется на душе человека, возвращающейся в царство Божие на страшный суд. Вся сюжетная основа библейской притчи о блудном сыне как бы свернута между первых двух строк и остальным текстом стихотворения, и только упоминание библейского персонажа создает особенный ассоциативный фон для диалога Бога и человека, смиренно преклоняющего колени. В таком художественном решении, скорее всего, сказывается влияние картины Рембрандта, в композиции ко -торой нет конфликта, а все изображение строится на не обозначенной в притче сцене коленопреклонения. Ср. в Библии: «И когда он был ещё далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его».
* * *
И цветы, и шмели, и трава, и колосья, И лазурь, и полуденный зной... Срок настанет - Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?» И забуду я все - вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав -И от сладостных слез не успею ответить, К милосердным коленам припав [2, с. 119]. Бунин выделяет из сюжета библейской притчи о блудном сыне мотивы смирения и всепрощения, что сложно коррелирует с направленностью бунинского творчества в это время. Стоит напомнить, что в это время он работал над книгой «Окаянные дни», представлявшей, по оценке Галины Кузнецовой, «накопление гнева, ярости, бешенства временами» [8, с. 83].
Владимир Гальской - поэт нового поколения эмигрантов. Изгнанническая жизнь будущего поэта началась уже после окончания первого класса орловской гимназии: ребенком он был вывезен в эмиграцию. Сын писателя, К.В. Гальской отмечал: «В 1918 году семья Гальских уезжает из Орла в Киев и оттуда в Полтаву, где Владимир Львович учится в дворянской гимназии. Из Полтавы в 1919 году семья попадает в Новороссийск, оттуда эвакуируется через Константинополь в Сербию» [17, с. 141]. В архивных изданиях отмечено, что Гальской «...в 12-летнем возрасте эвакуировался из Крыма вместе с родителями в Константинополь» [10, с. 50].
Гальской, в отличие от Бунина, не один раз в своих произведениях обращается к образу «блудного сына»,
и при этом - в совершенно в разных контекстах. Так, в стихотворении «Париж» притча о блудном сыне называется «старой повестью». При этом его лирический герой - это молодой эмигрант, скитающийся по евро-пам, меняющий города и страны, ночующий в «дешевых стареньких отелях». Он не назван по имени, потому что у него нет не только отечества, но и отчества. Он ощущает себя потерянным, ненужным в «неувядающем Париже», названном в конце стихотворения «городом безысходным», который можно: Любовью ясной и холодной Почти как родину любить. «Париж» (1937) [4, с. 75]
Следует отметить, что необыкновенная острота переживаний поэта-эмигранта, изображенная в единственной изданной книге В. Гальского «Путь усталости», имеет две ипостаси: первая связана с периодом эмиграции, вторая - с воспоминаниями о родине. В стихотворении «От клумбы до балкона пять шагов...» (без даты) мотив возвращения на родину связан с осознанием невозможности этого возвращения. Именно потому притча о блудном сыне называется здесь «нелепой»: «Не рвись назад, не утешайся зря Нелепой притчею о блудном сыне, Ведь только в памяти твоей горят Огни, давно угасшие поныне» («От клумбы до балкона пять шагов») [4, с. 98]. В восприятии лирического героя родина связана с чем-то сугубо личным: «Ведь только в памяти твоей горят / Огни, давно угасшие поныне» [4, с. 98]. Память -это единственный источник образов существовавших в мире детства, который, с одной стороны, представляет собой идеальный «придуманный мир», воспоминания о котором греют душу и помогают жить в эмиграции, а с другой - это самообман, игра воображения, «плен памяти». Так же, как и блудный сын, лирический герой Гальского «вспоминает детство, когда у него был отец, и он не должен был, словно сирота, скитаться без крова и пищи» [9].
В этом и проявляется сложность душевных переживаний лирического героя, конфликт его внутреннего мира с действительностью. В тексте этого стихотворения Гальского можно выделить иные, по сравнению с бунинским шедевром, модификации образа блудного сына: это прежде всего мотив изгнания, скитальчества («Где б ни был ты, теряя по звену / Свою судьбу от Альп и до Памира») и мотив памяти, субъективный аспект восприятия лирическим героем окружающего мира. Эта двуплановость подчеркивается негативным пафосом, выраженным конструкциями с отрицательной частицей «не»: «не рвись назад», «не утешайся зря», «не оставил». Из накопления этих грамматических категорий становится понятным своеобразный пессимизм лирического героя: возвращения домой не будет и прощения тоже.
Композицию этого стихотворения, основанную на детском стремлении исчислить окружающее простран-
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
ство шагами, можно поделить на несколько частей. Детство: двадцать шагов от клумбы до балкона, превратились через сорок лет в пять, речка превратилась в ручей, от родного дома судьба кидает человека из стороны в сторону по всему евразийскому континенту - от Альп и до Памира, на фоне которых практически теряются и малая родина, и старый дом. Жизнь приобретает особые хронотопические измерения: пространство, как отмечал М.М. Бахтин, «осмысливается и измеряется временем» человеческой жизни [1, с. 235]. При этом внутреннее единство частей стихотворения создает замкнутые художественные локусы, о которых сам лирический герой Гальского очень точно говорит в конце стихотворения: «Во всем величье целостном своем / Мир ощутить, разорванный на части».
Потеря малой и большой родины для автора - это не причина жалеть себя, оставаясь в плену иллюзорных детских мечтаний. Трагическое несовершенство мира побуждает лирического героя Гальского иначе посмотреть на мироздание, на человечество, на себя самого. Именно так через сложные отношения с самим собой, через сложность в отношениях с родиной поэт-эмигрант приходит к «иному счастью», к ощущению «целостности бытия». С точки зрения психологии, это - сублимация, вытеснение тревожных патологических состояний, «снятие внутреннего напряжения с помощью перенаправления энергии на достижение социально приемлемых целей, творчество» [6, с.107].
Еще один вариант переосмысления притчи о блудном сыне мы находим в поэме «Бездорожье», где через оппозицию родина / чужбина проявляются сложные ассоциации, выраженные негативными оксюморонными сочетаниями:
И в этом мире затхло-изобильном Мы никогда покоя не найдем, Пока не мстителем, а блудным сыном Войдем опять в опустошенный дом. [4, с. 147] Важно отметить, что в сочетании «мир затхло-изобильный» проявляется авторское отношение к Западу, где, по мнению поэта, экономические условия «изобилия» не отменяют социальной «затхлости». Этот парадоксальный образ контрастирует с описанием России, представленной в виде опустошенного историческими катаклизмами дома.
Но основной психологический конфликт поэмы представляет собой конфликт отцов и детей, поколения мстителей, участников гражданского противостояния, и их потомков, виноватых без вины. Способ разрешения этого конфликта автор видит в раскаянии, в принятии сыновьями грехов старшего поколения и их искуплении. По мнению Геннадия Анатольевича Тюрина, в твор-
честве В. Л. Гальского изображены сложные отношения «отцов» и «детей» обусловленные историко-социальной ситуацией [16, с. 52-60]. В поэме «Бездорожье» (1936 г.) это выражено повторяющимися образами ВЫ и МЫ, часто вынесенными в активную позицию начала стиха и выделенными ритмически. Граница между противопоставленными лагерями определяется глубиной связи с родиной. На чужбине «отцы», чьи судьбы сложились в России, жили незабываемым прошлым: его идеалами, победами, героями. В этом источник их душевных сил:
ВЫ счастливы. ВАМ есть о чём жалеть, ВАМ есть кому и за кого молиться, ВАМ мертвые живые кажут лица, И в старческих сердцах клокочет месть [4, с.147]. Трагедия «незамеченного поколения» русской эмиграции, по мнению Гальского, во внутренней опустошенности. Для тех, кто был оторван от родины в младенчестве, и «славы опьяненья», и «былые победы» оказываются «ядом бессмысленного пораженья». Повторяющееся в последних строках первой части поэмы именование лирического субъекта множественным числом личного местоимения «МЫ» воспринимается как обобщение, характеризующее судьбу всех юных эмигрантов, невольных изгнанников: На горе НАМ, не знающих услад Былых побед и славы опьяненья НАС медленно уничтожает яд Бессмысленного пораженья. И ненависть глухую затая, МЫ тщетно ищем воздуха и шири, МЫ задыхаемся в огромном тесном мире, Бездомные России сыновья [4, с. 147]. Прикасаясь к острым социальным проблемам, В. Л. Гальской не становится бесстрастным хроникёром или копиистом жизни. Именно потому его лучшие его строки пронизаны художественной непосредственностью и незабываемыми образами.
Таким образом, можно говорить о том, что мотив блудного сына в лирике И. А. Бунина и В. Л. Гальского хоть и имеет разные основания, но все же является реализацией одного типа национального художественного сознания, функционирующего на разных исторических этапах и в разной социальной среде. Это акт мучительного переживания и переосмысления, апеллирующего к евангельскому источнику в поисках ответа на извечные вопросы человеческого бытия. При всей разности своих подходов к использованию этого мотива, обе линии развития архетипа блудного сына не противопоставлены, а скорее дополняют друг друга, создавая объемную панораму огромного русского мира.
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. С.234-407.
2. БунинИ.А. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 2. Стихотворения (1912-1952); Повести, рассказы (1902-1910). М: Воскресенье, 2006. 592 с.
3. ГабдуллинаВ.И. Мотив блудного сына в произведениях Ф.М. Достоевского и И.С. Тургенева. Барнаул, 2006. 132 с.
4. Гальской В.Л. Путь усталости / Сост. и автор вступительной статьи Гальской К.В. Вологда: Грифон, 1992. 196 с.
5. ЖилинаН.П. Притча о блудном сыне в повести А.С. Пушкина «Метель» // Проблемы исторической поэтики. Петрозаводск. 2011.
Ученые записки Орловского государственного университета. №1 (82), 2019 г Scientific notes of Orel State University. Vol. 1 - no. 82. 2019
№9. С.66-78.
6. КондратьеваН. В. Сущность понятия «творческие способности» // Концепт. 2015. № 9. С.106-110.
7. Константинов В.В., Ковалева Н.А. Социально-психологический анализ феномена расставания мигрантов с родиной. Пенза: ПГПУ 2010. 100 с.
8. Кузнецова Г. Грасский дневник. М.: АСТ-Олимп, 2001. 416 с.
9. Митрополит Сурожский Антоний. ПРИТЧА О БЛУДНОМ СЫНЕ Толкование притчи о блудном сыне митрополита Антония Сурожского. Режим доступа: http://nv-rh.cerkov.ru/2014/02/16/mitropolit-antonij-surozhskij-pritcha-o-bludnom-syne/
10. Московский архив: историко-краеведческий альманах. Вып.1. М.: Изд-во об-ния Мосгорархив, 1996. 544 с.
11. ПетрунинаН.Н. Проза Пушкина: (пути эволюции). Л.: Наука: Ленингр. отд-ние, 1987. 333 с.
12. Православная энциклопедия / притча о блудном сыне. Режим доступа: https://ukvid.net/video/«православная-энциклопедия»-притча-о-блудном-сыне-ЬЬВ0АЩ8РА.Мт1
13. Радь Э.А. История «блудного сына» в русской литературе. Модификации архетипического сюжета в движении эпох: автореферат дисс. ... докт. филол. наук. Саратов 2014. 46 с.
14. СереденкоИ.И. Архетип блудного сына в произведениях русских классиков // Культура и текст. 2005. № 9. С. 16-22.
15. Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы. Экспериментальное издание. Вып. 1. / 2-е изд., стер. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2006. 243 с.
16. Тюрин Г.А. Идеалы прошлого и «иная память» В.Л. Гальского в историко-биографическом контексте // Литература XX-XXI веков: история и поэтика. Исследования. Наблюдения. Публикации. Орел: ООО ПФ «Картуш», 2002. С.52-60.
17. Тюрин Г.А., Тюрина В.Г. Юрий Софиев и Владимир Гальской: несостоявшийся диалог поэтов // Литература русского зарубежья (1917-1939 гг.): новые материалы. Т.4. Творческая биография В.Л. Гальского в контексте региональной и мировой культуры. Орёл: Изд-во ОГУ: изд-во «Вешние воды», 2007. С.141-150.
References
1. Bakhtin M.M. Forms of time and a chronotope in the novel. Sketches on historical poetics // Bakhtin M.M. Questions of literature and esthetics. M.: Fiction, 1975. Pp. 234-407.
2. Bunin I.A. Compl. works: In 13 v. Vol. 2. Poems (1912-1952); Stories (1902-1910). М: Voskresenie, 2006. 592 p.
3. Gabdullina V.I. Motive of the prodigal son in F.M. Dostoevsky>s and I.S. Turgenev>s works. Barnaul, 2006. 132 p.
4. Galsky V.L. Way of weariness / Compiler and author of introd. article K.V. Vo1ogdа: Grifon, 1992. 196 p.
5. ZilinaN.P. The Parable of the Prodigal Son in the story by A.S. Pushkin «The Blizzard» // Problems of historical poetics. Petrozavodsk. 2011. No. 9. Pp 66-78.
6. KondratyevaN.V. Essence of «creative abilities» concept // Concept. 2015. No. 9. Pp. 106-110.
7. Konstantinov V.V., KovalyovaN.A. The social and psychological analysis of the homeland leaving phenomenon of migrants. Penza: PSPU, 2010. 100 p.
8. Kuznetsova G. Grasse diary. M.: Olymp, 2001. 416 p.
9. Anthony of Sourozh. PARABLE OF THE PRODIGAL SON Interpretation of the Parable of Prodigal Son of the metropolitan Anthony Surozhsky. Access mode: http://nv-rh.cerkov.ru/2014/02/16/mitropolit-antonij-surozhskij-pritcha-o-bludnom-syne/
10. Moscow archive: local history almanac. Issue 1. M.: Publ. house of Moscow archive, 1996. 544 p.
11. PetruninaN.N. Proza Pushkina: (ways of evolution). L.: Science: Leningr. department, 1987. 333 p.
12. Orthodox encyclopedia / Parable of the Prodigal Son. Access mode: https://ukvid.net/video/" orthodox is the encyclopedia" - the parable-au lascivious-son-LhB0A1Lj8PA.html
13. RadE.A. The history of «prodigal son» in Russian literature. Modifications of an archetypic plot in different eras: abstract of dissertation, Doctor of Philology. Saratov 2014. 46 p.
14. Seredenko I.I. An archetype of the prodigal son in works by Russian classics//Culture and text. 2005. No. 9. Pp. 16-22.
15. Dictionary index of plots and motives of the Russian literature. Experimental edition. Issue 1. / the 2nd ed. Novosibirsk: Siberian Branch of the Russian Academy of Science publ. house, 2006. 243 p.
16. Tyurin G.A. V.L. Galsky>s ideals of the past and «other memory» in a historical and biographic context // Literature of the 20-21st centuries: history and poetics. Researches. Observations. Publications. Orel: Kartush, 2002. Pp. 52-60.
17. Tyurin G.A., Tyurina V.G. Yury Sofiyev and Vladimir Galsky: cancelled dialogue of poets//Foreign Russian Literature (1917-1939): new materials. V.4. The creative biography of V.L. Galsky in the context of regional and world culture. Orel: Publishing house of Orel State University: «Vneshnie Vodi» (Torrents of Spring), 2007. Pp. 141-150.
