CC BY
80
Моральный кодекс исследователя и нравственные основания научно-педагогической деятельности
25 ноября 2011 г. в Институте философии РАН состоялся круглый стол журналов «Вопросы философии », «Высшее образование в России », «Человек» на тему «Нравственные основания научной и педагогической деятельности. Моральный кодекс ученого и преподавателя высшей школы».
Участниками заседания стали сотрудники Российской академии наук и профессора ведущих отечественных вузов. Среди них: Юдин Борис Григорьевич, чл.-корр. РАН, гл. редактор журнала «Человек »; Апресян Рубен Грантович, д. филос. наук (Институт философии РАН); Кузнецова Наталья Ивановна, профессор (Российский государственный гуманитарный университет); Порус Владимир Натанович, профессор (НИУ - Высшая школа экономики); Мирский Эдуард Михайлович, д. филос. наук (Институт системного анализа РАН); Мелик-Гайказян Ирина Вигеновна, профессор (Томский государственный педагогический университет); ВикторукЕлена Николаевна, профессор (Сибирский государственный технологический университет); Сенашенко Василий Савельевич, профессор (Российский университет дружбы народов); Медведев Валентин Ефимович, профессор (Московский государственный технический университет им. Н.Э. Баумана); Шестак Валерий Петрович, профессор (НИЯУ «МИФИ»); Шупер Вячеслав Александрович, д. геогр. наук (Институт географии РАН); ПружининБорисИсаевич, гл. редактор журнала «Вопросы философии»; Разумов Александр Евгеньевич, научный сотрудник (Институт философии РАН); Сапунов Михаил Борисович, гл. редактор журнала «Высшее образование в России »; Гогоненкова Евгения Аркадьевна, зам. гл. редактора журнала «Высшее образование в России»; Одинокова Людмила Юрьевна, ответственный секретарь журнала «Высшее образование в России ».
Стенограмма публикуется в двух номерах журнала «Высшее образование в России», а также на сайте журнала «Вопросы философии » 1.
1 Окончание. Начало см.: Высшее образование в России. 2012. №2.
Б.И. Пружинин: Продолжим совместное заседание наших журналов.
М.Б. Сапунов: Хотелось бы напомнить некоторые сюжеты уже состоявшегося обсуждения. В частности, мы неоднократно возвращались к жанру обсуждаемого документа: это декларация, т.е. некий манифест, или конвенция, т.е. договор, соглашение сторон? В этой связи вспоминается забавная ситуация, сложившаяся вокруг так называемого Болонского процесса. Его сподвижники настаивают на декларативном, недирективном характере документа, подписанного министрами европейских стран более 10 лет назад. В этом смысле процесса «бо-лонизации», т.е. насильственного насаждения принципов единого европейского образовательного пространства, вроде бы не должно быть. Между тем у нас уже принят закон об уровневом высшем образовании, обязательный к исполнению начиная с 2011 г.; показатели мобильности и другие принципы Болонского процесса явно учитываются при аккредитации вузов (что влияет в том числе и на финансирование). Такая вот декларированная «свобода ». Таким образом, любую декларацию можно при желании превратить в конвенцию и, соответственно, в карательный инструмент. О чем и говорит Владимир Натанович.
Б.И. Пружинин: Слово предоставляется Валентину Ефимовичу Медведеву, руководителю Центра инженерной педагогики Бауманского университета, где ведется переподготовка и повышение квалификации преподавательских кадров.
В.Е. Медведев: Я много почерпнул из нашего обсуждения и для себя сделал вывод, что этический кодекс преподавателя (может быть, декларация) нужен. Вначале несколько реплик по предыдущим выступлениям. По поводу защиты диссертаций. Действительно, сейчас стало модным получение ученых степеней чиновниками, биз-
несменами и другими, я бы сказал, ненаучными работниками. При защите диссертаций существенное значение имеет этическая позиция членов совета. В качестве примера приведу ситуацию при защите диссертации С.Н. Хрущевым (при действующем Н.С. Хрущеве). Профессор В.И. Феодось-ев как член совета по результатам защиты выступил против присуждения соискателю степени доктора наук. Вот пример научной этики, характеризующий принципиального и ответственного ученого. Такие ученые были, есть и будут. Кстати, С.Н. Хрущеву степень доктора наук все-таки была присвоена.
Не могу согласиться с прозвучавшим здесь утверждением, что в разработках новой техники и технологий значительная роль принадлежит физикам. Современные образцы создают прежде всего инженеры, иногда в содружестве с физиками. Другое дело, что при этом заказчик, как правило, дает средства на выполнение НИОКР и ОКР, а фундаментальные и поисковые работы не финансируются. Заказчику нужна быстрая выдача конечного результата. Иначе говоря, мы расходуем тот теоретический задел, который был наработан в предыдущие годы и который является основой для создания современных образцов.
Наконец, соглашусь с тем, что было сказано ранее о катастрофическом старении преподавательского корпуса, прежде всего - в инженерных вузах. В среде ППС мало молодежи. В результате нарушается преемственность научных и научно-педагогических школ, что самым негативным образом отражается не только на их развитии, но и на сохранении.
Вот то, что я хотел сказать в преамбуле, а теперь по существу обсуждаемых вопросов.
Я считаю, что этический кодекс (или его более мягкая интерпретация - декларация об этических принципах) преподавателя высшей школы нужен. Попробую обосновать это исходя из того, что преподаватель являет собой три ипостаси: специалист -
научный работник, педагог-психолог, воспитатель-просветитель. У нас в университете приняли решение о системной (психолого-педагогической и социально-гуманитарной) педагогической подготовке молодых преподавателей и выпускников аспирантуры, рекомендованных кафедрами на преподавательскую работу. При этом подразумевается, что знание «предмета преподавания» он получил при освоении вузовской программы и обучении в аспирантуре. Планируется реализовать одну из двух (или обе - для разных категорий слушате-лей)программ обучения: российскую - в соответствии с ГОС с получением дополнительной квалификации «Преподаватель высшей школы» и международную - в соответствии с требованиями Международного общества по инженерной педагогике (Ю1Р). В каждой из них есть разделы по этике преподавателя, ибо одна из важнейших функций ППС - воспитание студентов, в том числе своим примером. Каждый из нас помнит своих Учителей, которые запомнились не только своей квалификацией, знанием предмета, эрудицией, но и своим стилем общения с аудиторией, внешним обликом, образом жизни и др. По сегодняшним представлениям этическая составляющая компетентности преподавателя высшей школы является весьма существенной.
Как я уже отмечал, в связи со старением и естественным уходом старшего поколения ППС молодым преподавателям предоставляется все меньше возможностей осуществлять свою профессиональную деятельность путем подражания своим Учителям. Хотя известно, что без соответствующей теории нельзя достичь вершин мастерства. Еще в 1844 г. в первом Уставе Императорского технического училища (ныне Бауманского университета) была определена его миссия - «готовить не ремесленников, а мастеров с изрядным знанием теории». Хочу здесь высказать также некоторые претензии к РАО и РАН, которые не дали теоретического обоснования необхо-
димости специальной педагогической подготовки преподавателя вуза, хотя педагогическая компетентность, искусство преподавания входят в число его важнейших качеств. Комплексная педагогическая подготовка преподавателя, включая этическую составляющую, должна носить не фрагментарный (как повсеместно в аспирантуре), а систематический характер. На мой взгляд, здесь уместны слова И. Канта о том, что «всякое научное учение должно быть методическим, иначе его изложение будет сумбурным».
Гуманитарная компонента программы обучения в инженерном вузе, как правило, завершается на 4-м курсе. Нет ее в курсовых и дипломных проектах. В то же время СМИ агрессивно прививают молодежи образцы потребительской масс-культуры, отрицающей наши традиции, принципы, ценности. В этой ситуации этическая культура, мировоззрение преподавателя играют не последнюю роль в морально-нравственном воспитании студентов. Поэтому на вопрос, нужен ли такой кодекс, я отвечаю: да, он нужен. Другое дело - и это показало наше обсуждение, - что к его составлению нужно подходить очень взвешенно, не стоит дублировать действующие нормы и правила. Это должен быть очень спокойный, доброжелательный, ненавязчивый документ. Думаю, что у себя в Бауманке такой кодекс мы будем создавать.
У меня есть и прагматическая цель, с которой я пришел на круглый стол. Для удобства обучения молодых преподавателей мы издаем серию учебных пособий и монографий «Педагогика в техническом университете». Авторами книг являются известные профессора, ведущие занятия со слушателями. На сегодняшний день издано более 10 книг по педагогике и психологии высшей школы. Однако пока у нас не получается с подготовкой книги с рабочим названием «Онтология преподавательской деятельности». В ней мы хотели бы отразить, каким был преподаватель вуза вчера, какой он сегодня и, самое главное, каким он должен быть завтра. Автором, по моему мнению, должен быть не педагог, не психолог, не социолог, а именно философ с его мудрым взглядом в завтрашний день. Если кто-либо из присутствующих может что-либо посоветовать в этом плане, я буду весьма благодарен.
Приведу еще один пример, касающийся вопроса о преподавании этики. Сидим как-то на кафедре декан и я - молодой замдекана. Приходит Виктор Иванович Кузнецов - тот самый, что входил в шестерку королёвских конструкторов - академик АН СССР, дважды Герой, ведущий специалист в области бортовой автоматики (ракетной техники), - и говорит: «Меня пригласил Челомей прочитать курс бортовой автоматики». Через два часа Кузнецов возвращается и растерянно спрашивает: «Я все изложил. Что дальше-то рассказывать? » И только через три года он сказал: «Теперь я знаю, как прочитать курс на 36 часов. И вообще, как вести себя со студентами ».
Поэтому этика обращения преподавателя со студентами тоже должна быть прописана в этом кодексе.
Л.Ю. Одинокова: Отталкиваясь от того, что было здесь сказано, я хочу добавить. В свое время мы с М.А. Розовым обсуждали тему экологической этики. Я набрала всяких определений, стала их анализировать. Розов на все это посмотрел, а потом и гово-
рит: «Я не понимаю, при чем здесь экологическая этика, чем эта этика отличается от этики просто культурного человека? Культурный человек всегда будет вести себя экологически этично». Я думаю, и здесь так же.
Жалуются студенты: «Вот вы нам лекции читаете, а я пришел из другого вуза, у нас там вообще лекций как таковых нет. Приходит преподаватель, показывает книгу и начинает читать из нее нужный раздел. К следующему занятию велит прочитать такую-то главу. И опять то же самое». В кодексе этого, вероятно, нет, здесь нужны образцы нужного поведения.
В.Е. Медведев: Я могу сказать по моей кафедре. Очень трудно молодому преподавателю. Понимаете, кроме государственной тайны, появилась тайна коммерческая. Когда я стал преподавателем, я объехал все полигоны СССР, заводы. Где я только не был: например, спускался в шахты (я имею в виду ракетные, пусковые). А сейчас молодежь туда не пускают. Потому что, кроме государственной, появилась еще коммерческая тайна, а она, пожалуй, постраш-нее будет. Поэтому преподаватель очень часто читает лекции по учебникам. Даже если он прекрасно ориентируется в материале, в том числе с помощью Интернета, студенты все равно перестают ему верить.
Б.Г. Юдин: Я хотел бы сделать некоторые пояснения. Вообще говоря, мне пришлось довольно много участвовать в подготовке всякого рода международных нормативных документов. Есть документы разных типов, различающиеся по своим функциям. Бывают жесткие, юридически обязывающие документы, их называют конвенциями. Документ, который мы здесь сегодня обсуждаем, - это Декларация. Это, наоборот, весьма мягкий документ (то, что в английском принято называть soft law). И когда едва ли не все выступавшие говорят о нем как о кодексе, это уже задает неверную перспективу. Напомню еще раз о
Нюрнбергском кодексе. Он стал так именоваться не тогда, когда был сформулирован, а многие годы спустя, когда уже получил достаточно широкое признание. В ближайшие десятилетия нашему документу едва ли грозит превращение в кодекс. И с точки зрения нормативного статуса декларация вовсе не претендует на то, чтобы стать таким знаменем, за которым всем придется идти строем. Попробую умерить некоторые опасения: никому не придется принимать присягу, приносить клятву верности принципам декларации.
В.Н. Порус: Как только появится Кодекс, так он сразу и станет знаменем.
Э.М. Мирский: И ложкой можно зарезать. Давайте запретим ложки...
Б.Г. Юдин: Декларация, конечно, не предназначена для того, чтобы предотвратить весь тот кошмар, который нам здесь живописал Владимир Натанович. Ни я, ни мои соавторы таких задач не ставили. Смысл Декларации, как я его понимаю, в том, чтобы тот, кто хочет жить и действовать по этим правилам, мог свериться. Если человек изначально настроен на то, что ему эти правила не нужны, он будет идти своими путями, и флаг ему в руки, как говорится. Декларация не будет для него ориентиром. Поэтому мне странны некоторые раз-
вороты нашего обсуждения. Бог с вами, напишите лучше. Но есть реальные проблемы, которые сегодня затрагивались и которые являются этическими. Вот Вы, Валентин Ефимович, ощущаете потребность в таком нормативном документе для преподавателя, и я также считаю, что имеет смысл этим заниматься. И этот документ действительно кому-то будет полезен. Это не значит, что все преподаватели сразу будут идеальными и хорошими.
Н.И. Кузнецова: Я бы хотела поддержать Бориса Григорьевича. Сегодняшнее обсуждение показало, что сам факт появления такого документа, как Декларация, позволил нам быстро, можно сказать, с первых слов поставить целый ряд серьезных проблем общего порядка. Речь идет о самой необходимости кодификации тех правил, наличие которых научное сообщество признает в качестве внутренних регу-лятивов профессиональной деятельности. Собственно говоря, именно так поступил Роберт Мертон, когда сформулировал нормативы «научного этоса».
В обсуждаемом тексте есть предваряющая аналитическая записка, где ясно объясняется, в чем разница между декларацией, кодексом и более серьезными (обязывающими) документами. Иначе говоря, показано, что наличествуют разного рода соглашения, когда речь идет о таких вещах, где нет юридического содержания. Конвенция, в отличие от этических кодексов, - уже юридический документ.
Обратите внимание: в предложенном тексте есть много различных формулировок, и сразу же обнажились чисто профессиональные интеллектуальные задачки. Например, записано, что этически недопустимы фальсификация, фабрикация, плагиат и т.п. В то же время это уже не моральные нормы, а юридические, так как это - преступления, на которые можно пожаловаться в суд. Я не знаю, где точно проходит эта грань, но сам факт, что предлагаемый документ заставляет задумываться,
интеллектуально напрягаться, мне лично нравится. В этом, в частности, мне видится действенность нашего обсуждения.
По поводу того, как обсуждаемый документ будет функционировать, можно сказать следующее. Владимир Натанович совершенно убедительно показывает, что можно выпустить в свет очередной «фиговый листочек» (кстати, в этом документе говорится о том, что в русском языке слово «декларация» означает «пустые слова»!). Но можно ли на этом основании ничего не делать, ничего не кодифицировать? Да, существуют правила, и тем, кто здесь сидит, они известны. Но нетрудно указать пространство, где они неизвестны, а главное -где им не следуют. Владимир Натанович указывает, что после принятия такого «фигового листочка» все может и заглохнуть -проблемы, дискуссии, меры по улучшению моральной обстановки. Можно даже написать статью «Опасности принятия подобной Декларации». Это серьезное предупреждение. И меня тоже мучает мысль, что я буду клятвопреступником, мало ли чего я еще сделаю, что здесь не отражено, чтобы выбраться из критической ситуации!..
Владимир Натанович спросил: «А как это преподавать? » Могу ответить. Представьте себе, что в аудиторию входит профессор и говорит: «Студенты, откройте тетради, запишите заповеди: "Не убий, не укради, не прелюбодействуй". Читаю по буквам, пишите правильно». И что? Всем смешно, но никто этого не предлагает. Каким образом функционирует Декалог? Его внедряют при помощи проповеди. При помощи разбора конкретных всевозможных казусов... И вся эта этическая практика нам достаточно хорошо известна - просто в силу нашей культурности. Когда мы говорим об этих вещах, мы действительно понимаем, что никто не будет требовать знания этих статей, мы хотим, чтобы им следовали, а не повторяли для получения хорошей оценки. Но «что такое хорошо и что такое плохо», все-таки должно быть сформулировано, т.е. кодифицировано. Правильные слова должны быть произ-
несены, и мы должны проверить, правильны эти слова или нет.
В.Н. Порус: Все декларации исходят от нас.
Н.И. Кузнецова: Да, без сомнения. Как и другие земные документы высшего порядка. Владимир Соловьев прекрасно написал о молитве, о том, что это такой текст, который немедленно исполняется, если ты ее произносишь и от нее не отказываешься в реальности, в этом-то молитвенная сила и состоит. Конечно, я хочу иметь некий документ, который может это выразить. Мне ли только нужен такой документ? Или студентам он тоже нужен? Может быть, я сумею их научить молиться на научную деятельность? То же и с этикой высшей школы. Поэтому я очень заинтересована в том, чтобы были написаны хорошие слова, чтобы я могла их превратить во внутреннюю молитву и т.д. Иначе говоря, я категорически выступаю за кодификацию. Даже в самом несовершенном виде она дает возможность продвигаться по целому ряду интеллектуально важных направлений.
В связи с проблемой преподавания хотелось бы обратить внимание на выступление Елены Николаевны Викторук. Меня вообще очень настораживают всяческие инновации в рамках курса для аспирантов «История и философия науки». Есть принятая программа, а есть «кто во что горазд». В программе действительно предусмотрен вопрос о «научном этосе ». Речь при этом идет о кодексе Роберта Мертона и о том, как этот кодекс обсуждали, какие критические замечания высказывали и почему. Все такие занятия проходят очень живо. Но, подчеркнем, речь идет об этике науки, о ее внутренних нормативах! Вместо этого коллеги предлагают изучать этику бизнеса, а также ведут речь о принятии управленческих решений в сфере науки! Вот это, откровенно говоря, недопустимо. Не объяснив, что такое наука и как научное сообщество выработало свои собственные профес-
сиональные регулятивы, мы уже сосредоточились на бизнес-акциях и их этических основах. Говорят, что это способствует обучению будущих начальников, будущей администрации города и бизнесменов. Но при чем тут наука?! Ведь мы готовим в рамках этого курса будущих научных работников, а не бизнесменов и управленцев. По-моему, очень неэтично и непрофессионально -поворачивать задачу учебного курса таким образом, чтобы, по сути дела, увести слушателей в другую сторону, во многом чуждую науке, познакомить их с дискурсом, абсолютно неприменимым к научному исследованию. Какие могут быть «заинтересованные стороны», как можно применить метод стейкхолдер-анализа, если речь идет о формуле бензола, механизмах клеточного обмена, об уравнениях гидродинамики, о тектонике плит?! Кто здесь в чем заинтересован? Кто с кем должен договариваться? Это недопустимая подмена предмета преподавания!
Я очень ценю статью Эдуарда Михайловича Мирского в сборнике «Этос науки», где красиво показано, что интенсивно идущая коммерциализация различных отраслей (а это прежде всего разработка лекарств, биомедицинские исследования, фармацевтическая промышленность и т.п.) сильно искажает классический научный этос. Там быстро и остро возникает проблема фальсификации и фабрикации. Все вышеперечисленное относится к сфере бизнеса, там - заработок. А здесь, в вузе и фундаментальной науке, мы - нищие. Мы просто нищие. И что теперь делать? Ученых разоблачать? Брать с них какие-то дополнительные обещания? Присягу брать? На Западе вопрос поставили иначе: каковы причины, заставляющие ученых отклоняться от мертоновских норм? Ответ соответствующий: такую ситуацию надо исправлять. Не ученых ругать, а ситуацию менять! Почему здесь уместно об этом говорить? Потому что именно проблема кодификации дает повод про это сказать и принять какие-то превентивные меры.
Но более всего волнует понимание науки, которое сложилось в современном обществе. Меня в свое время крайне расстроило одно шоу, которое показывали по третьему каналу телевидения («Народ хочет знать »). До сих пор я не вижу немедленного и удовлетворительного ответа на заданные там вопросы. На трибуне - два седых доктора наук и еще какой-то чиновник. Геолог и сейсмолог объясняют, что наука пока еще, к сожалению, не может предсказывать землетрясения. А народ «хочет знать »... Встает молодой человек и говорит: «Господа! Слушайте внимательно. Допустим, перед некоторой отраслью стоит задача. Вот, скажем, открывается автосервис, который должен обслуживать клиентов с проблемами поломок автомобилей. Но в данном сервис-центре, который должен ремонтировать автомобили, делать этого не умеют, т.е. автосервис не выполняет свою задачу. Что с ним делают? Его закрывают. Если ваш институт уже столько лет работает и не может предсказывать сейсмические явления, что с ним нужно сделать?..» Научные работники растерялись, и я растерялась. Как можно непосредственно и доходчиво для публики этого человека осадить?
Это «общественное мнение» давит похуже чиновников, которые пьют нашу
кровь. Потому что чиновник лукавит, он знает, что делает, а молодой человек с подобными аналогиями просто не ведает, что творит. И это массовая культура, на уровне которой сегодня надо выживать и вузу, и науке. Вот, действительно, очень мощная, хотя и трагикомическая проблема, которую обсуждаемая Декларация затронуть просто не сможет.
Б.И. Пружинин: Выступление этого молодого человека весьма любопытное. Он ведь просто указал ученым на обстоятельство, которое как-то ускользает из их поля зрения, да и из нашего обсуждения. Он просто указал на те изменения, которые произошли в науке, точнее, в ее социальном восприятии. Товарищи ученые, говорит он, наука существует не для каких-то там непонятных поисков истины, а для удовлетворения вполне реальных практических (в конечном счете - повседневных) нужд. Так что закрывать надо этот самый институт. Он даже не видит необходимости делить науку на фундаментальную и прикладную. Она у него вся прикладная, вся утилитарная. И он по-своему прав, точнее, во многом прав. В сегодняшней научной деятельности слишком много такого, что превращает ее во вполне повседневное социальное предприятие. И при чем же здесь бесконечный поиск вечно ускользающей
Истины - в конечном счете ведь сегодня фундаментальная наука потому и фундаментальная, что образует фундамент приложений. Другой вопрос, способна ли такая наука устоять, сохранить себя в культуре как самодовлеющая ценность? Как нечто полезное - да, а как устой культуры -вряд ли. Молодого человека, однако, этот вопрос вообще не интересует - он готов жить и без истины, тем более научной. Ибо он уже живет в другой культуре. А вот для меня важно, способна ли наука все же найти баланс прикладного и фундаментального (в старом смысле этого слова - как бескорыстный поиск оснований мироустройства). У меня нет ответа на этот последний вопрос. Точнее, я не могу найти однозначного ответа на этот вопрос в самой науке. Но я, как философ науки, склонен отыскивать формы такого баланса. Я надеюсь. Ибо я хочу жить в культуре, у которой огромное число недостатков, но в которой однажды возникла наука, есть истина, есть история, есть личность и пр. И потому я в принципе за любой шаг в этом направлении, в том числе за декларации. Однако я бы хотел, чтобы в Декларации, которую мы обсуждаем, более четко была выражена вот эта самая культурно-историческая проблема и соответствующая позиция.
В.А. Шупер: Утрачены принципы Просвещения, представления о науке как высшей ценности.
Н.И. Кузнецова: Да, утрачены. Но что теперь? Скорбеть? Как говорится, надо что-то делать. Да, можно говорить: «Молодой человек, вы утратили идеалы Просвещения!» - и он на вас посмотрит не с благодарностью. Что за слова вы какие-то говорите? Нет, тут что-то другое надо.
И еще один момент. Если у нас в гуманитарных науках и даже отчасти в географии, которую Вячеслав Александрович здесь блистательно представляет, вред плохого преподавания и нетребовательности к студентам выражен не слишком ясно, то в
медицине и инженерии - это уже вопрос национальной безопасности.
И, наконец, о том, хорошо ли мы преподаем философию. Я уже говорила, что ставлю студентам тройки и четверки там, где надо двойки ставить. Все мы хорошо знаем, почему и как это бывает. Студенты рады. Тогда спрашиваю: «А вы будете рады, если в данный момент в инженерных вузах молодые люди, которые будут потом с этими дипломами рассчитывать мосты, крыло самолета и т.д., так же, как и вы здесь и сейчас, получат свои зачеты? Вы хотите, чтобы медик сегодня так же, как вы, сдал зачет, а завтра вы придете к нему на прием в поликлинику?» Они ошарашены, раздаются возгласы: «Нет, не может быть, они не так сдают!» Я в ответ: «С чего вы взяли, что не так? » Меня постоянно мучает мысль, что в медицинских и инженерных вузах дела обстоят таким же образом, как и у меня. Верно ли, что медики «просто так» поставить хорошие оценки не могут? Я сильно надеюсь, что и профессора инженерных вузов ведут себя иначе. Но это только надежда! Сомнения нарастают.
В.А. Шупер: У наших студентов есть аргумент: «Я все равно не буду работать по специальности!»
Н.И. Кузнецова: Верно, это слышишь часто. Но моих гуманитариев я уже несколько раз ошарашивала своим нехитрым сопоставлением. Меня, например, спрашивали на семинаре по педагогической практике: «А имеет ли преподаватель право губить жизнь студента, если тот не может сдать зачет или экзамен? » Я отвечаю: «Да, это так хорошо звучит, и надо быть гуманистами!» Но вновь и вновь спросите себя: «Есть ли у нас чувство ответственности? Посмотрите на это шире. А что будет, если мы не будем "губить студента" и не поставим ему заведомо справедливую оценку, а поставим такую, какую ему хочется?» Эти разговоры вспыхивают постоянно в разных контекстах.
Есть еще один момент, который надо отметить. Все-таки эта Декларация, естественно, отличается от классического мер-тоновского Кодекса, в ней есть дополнительные ноты, и они серьезны. Никто не может сомневаться в том, что в середине ХХ века в самой науке произошел определенный аксиологический взрыв. Атомная и водородная бомбы, генная инженерия. Техника и наука сегодня фактически подошли к возможности омницида - всеобщего самоубийства - сразу в нескольких областях своих применений. Я повторю слова М.А. Розова в одной из его статей: с момента атомного взрыва вся ситуация изменилась, и уже невозможно стремление к истине считать наивысшей ценностью. Возникают другие слова - Декларация об ответственности. Исследования могут быть опасны. На первых порах сами ученые накладывали мораторий на некоторые сферы исследований, их никто не заставлял. Они первые осознали свою ответственность перед лицом многоликой опасности. Именно ученые сформулировали правила биомедицинских исследований, заговорили о биоэтике, а не чиновники! В Декларации отражена эта озабоченность.
В чем основания этих тревожных нот, которые первыми озвучили сами исследователи? На мой взгляд, решающую роль сыграла собственная интуиция ученых. У Ричарда Фейнмана есть прекрасные заметки, где он пишет: мы, ученые, первыми оказываемся в ситуации крайней неопределенности, и это заставляет нас быть осторожными. Это настолько серьезно, что мы не должны упустить сами попытки кодификации подобной интуиции. Даже в гуманитарных науках равнодушие к этическим правилам приводит к беде: как бы даже в этой «безобидной» сфере к возможностям омницида не скатиться! Безответственность в гуманитарных областях также небезобидна. Гуманитарии могут озадачить технарей, политиков, бизнесменов, предусмотреть рискованные социокультурные последствия технического прогресса, предуп-
редить об антропологической катастрофе. Однако как сделать, чтобы их экспертная работа учитывалась? Это другой вопрос. Я выступаю категорически «за» кодификацию этических проблем научного исследования как прецедент, позволяющий нам обсудить целый круг крайне серьезных вопросов.
В.Н. Порус: Оставим спор, нужен или не нужен кодекс. Кому он нужен, тот его и сделает. Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Другое дело, что это не всем нужно, но нельзя запретить людям заниматься любимым делом. Пусть составляются кодексы, декларации, петиции, обращения ко всем людям доброй воли. Все это в лучшем случае не вредно. Хотя, повторяю, это может быть и вредно, когда эти кодексы и декларации становятся ширмами. Повторяться не буду.
Несколько слов о различии возрастов тех, к кому обращен подобный кодекс. Здесь прозвучала мысль, которая мне кажется совершенно неверной. Кодекс якобы совершенно не нужен людям, уже сложившимся, и он абсолютно необходим молодым, которые якобы не знают, как себя вести, пока не прочитают какие-то декларации или кодексы. Я думаю, что это либо наивно, либо ошибочно. Молодые почти всегда знают, как следует и как не следует поступать. И когда они поступают вопреки некоторым моральным установлениям, то они делают это не из-за невежества, а совершенно по другим причинам. Очевидное явление здесь заключается в следующем. Молодые - которым может быть 30, 40, 50 лет. До какого возраста человек может считаться молодым - до 60? Вообще-то говоря, где порог молодости? Предположим, что мы это знаем. Предположим, что эти самые молодые ориентируются не на слова. Не на декларации, не на лекции о декларациях, не на лекции, где конспектируют какие-то там этические нормы. Они ориентируются на людей, на примеры, на то, что они видят и знают, они доверяют своим
чувствам. Слуху, духу и нюху. А словам они доверять разучились и правильно сделали. Потому что если человек, который защитил докторскую диссертацию на цитатах из известной ему литературы, говорит им о том, что избыточное цитирование есть признак творческой импотенции, то они верят своим глазам, а не тому, что он им говорит.
Есть пословица: делай, как я говорю, а не так, как я делаю. Так и студенты знают, что они делают, и прекрасно распознают, где правда, а где ложь, где поза, а где позиция. Они замечательно умеют различать искреннее слово преподавателя, лектора и форму, в которую он свои слова облачает.
Вот эта опасность, на мой взгляд, велика. Нельзя говорить, что это только для молодых, потому что молодые берут пример с нас: как мы входим в аудиторию и как мы из нее выходим. Под презрительные взгляды студентов или под уважительные и даже влюбленные. Это значит гораздо больше, чем чтение каких-то кодексов.
И последнее. Я думаю, что обсуждение этого вопроса выводит на более общие. В конце концов, о чем мы спорим? Издать декларацию? Да издайте, ради бога. Кодифицировать? Да на здоровье, будет еще одна бумажка, которую так или иначе используют. Речь идет вот о чем. Мы говорим о действенности морали, о ее новых формах, продиктованных жизнью, ее изменившимися условиями. Когда мораль не в словах, не в кодексах, не в декалогах или четырех принципах просветления. Мораль в том, как люди поступают и как они обмениваются знаниями о взаимных поступках. Вот здесь мораль теперь живет, а не в словах.
Поэтому, на мой взгляд, главная проблема, которую должен осмыслить философ, - как соотносится моральная атмосфера научного сообщества со структурой общественной морали, как она создается самой жизнью. Мы говорим о месте науки в культуре, о культурной функции науки, о том, что современная наука утратила. Это всегда подчеркивает Вячеслав Александро-
вич. Но современная культура, в которой мы все имеем честь пребывать, утратила одну из своих важнейших ценностей. Наука стала массовой профессией, способом добывания денег, результатов, чего угодно, но не ценностью культуры. И это студенты понимают лучше некоторых преподавателей философии, которые живут и говорят по старинке. Поскольку им очень дорога традиция своего воспитания, они продолжают говорить: «Как же! Наука есть поиск истины, а истина дороже всего! Истина ведет нас к Богу. Ну, не к Богу, то хотя бы к успеху! А вы занимаетесь: а) плагиатом, б) пустословием, в) фальсификацией данных. Значит, вы грешники, вы нарушаете заповеди!» А они в ответ: «Идите, ребята, лесом, по опушке и дальше. Потому что вы врете. Потому что примеры, которые мы знаем и видим, за исключением тех, которые замазывают или нарочно очерняют, так вот эти примеры говорят нам совсем о другом! Вы говорите одно, а делаете другое. На что мы должны ориентироваться, на слова? Нет, извините, мы будем ориентироваться на факты».
Все, что я говорил до сих пор, критикуя идею кодификации моральных норм и принципов, продиктовано озабоченностью -страхом перед пустословием. Перед нарочитой декларативностью того, чем мы за-
нимаемся. Это страх утратить то ценное, что мы хотим оставить в нашей культуре, за счет выпячивания, выведения на первый план формальных сторон дела. Когда буква становится важнее смысла. Я на протяжении своей жизни много раз наблюдал ситуацию, когда буква вытесняла содержание, а потом, когда рушились буквы, оказывалось, что вместо содержания - пустота, вакуум. А вакуум, как вы знаете, скорее всего втягивает в себя всякие нечистоты. Так вот, эта ситуация, когда мы окружены этим самым морем нечистот, но при этом занимаем позу глашатаев моральных истин, не только печальна, она еще и смешна. Я бы не хотел в ней оказаться.
Э.М. Мирский: Ни в коем случае не претендуя на подведение итогов нашего обсуждения, отмечу некоторые важные моменты в его развитии. Фокус дискуссии постепенно перешел от нормативных оттенков документа к его роли как инициатора коммуникации между коллегами разного статуса (от профессоров до студентов). Последнее крайне важно подчеркнуть.
Особенность этической рефлексии как раз в том и состоит, что участники дискуссии здесь по определению выступают «на равных»: нет профессорской этики, отличающейся от этики аспиранта или студента. Об этом мы часто забываем. Между тем профессор, с высоты своих знаний и опыта объясняющий, почему он «из гуманных соображений» не может поставить незачет лентяю или неучу, должен быть готов обсуждать с тем же студентом, почему он промолчал на заседании совета, незаслуженно присудившего ученую степень. И здесь требование обязательного участия в дискуссии (с точки зрения Мертона, в обязательной экспертизе результатов коллег) выглядит уже совсем не таким банальным, каким оно представляется на первый взгляд. Другое дело - мы сами так привыкли к тому, что Оруэлл называл «двоемыслием», что нам кажется пустословием по-
вторение важных, но не всегда соблюдаемых этических истин.
Между тем сейчас целый ряд, казалось бы, очевидных проблем приобретают актуальное практическое значение. В частности, мы приспособились жить (не будем говорить, с какими потерями, в том числе и этическими) при отсутствии реальных институтов профессионального научного сообщества, разгромленных в начале 1930-х гг.
Вот сейчас, как всегда неожиданно, нас охватила очередная кампания формирования федеральных, национальных, региональных и прочих больших университетов, где один вуз делается из нескольких других. Получается очень забавная ситуация, тем более что эти университеты, особенно в регионах, бывают тесно связаны с местным бизнесом и местной властью.
К сожалению, такие университеты создаются в местах, где нет даже таких убогих средств управления наукой, какие имеются в центре, у Академии наук и Минобр-науки. У них есть масса проблем, из которых я хочу обратить внимание на две весьма существенные, связанные с функционированием этих университетов. Во-первых, это проблема гомогенизации тех частей, которые как-то объединились под одной крышей; во-вторых, контроль за результатами, особенно практическими, полученными в ходе взаимодействия науки и бизнеса в этой структуре. Многие из этих результатов могут оказаться небезопасны. Жизнеспособность таких научно-практи-
ческих объединений будет во многом зависеть от того, удастся ли на местах создать профессиональные сообщества, которые интегрируют эти весьма разношерстные образования.
У нас сегодня есть единственная возможность: с одной стороны, нужно хоть как-то объединить на локальном уровне всех физиков, всех химиков, всех биологов и т.д. внутри университета, чтобы они не оставались под теми же самыми крышами и на тех же кафедрах, где сейчас находятся. С другой стороны, необходимо, чтобы они имели право если не проводить, то хотя бы инициировать экспертизу всего того, что выходит не без помощи университетских ученых.
Следует иметь в виду, что после нашего вступления в ВТО любая фирма сможет подавать в суд на любую некорректную инновацию, причем не в наш «самый справедливый и гуманный суд», а в свои судебные органы. В итоге нам могут запретить выпускать эти вещи, штрафовать и т.д.
И последнее. Нет слов, приятно чувствовать себя корифеем, рассуждая, какие практические меры надо принимать (или не принимать). Давайте, однако, вспомним, что мы в первую очередь исследователи, от которых общество (и сообщество) ждет не столько авторитетных экспертных мнений, сколько обоснованных результатов исследований.
В.А. Шупер: Маленькая реплика по поводу вступления в ВТО. Если бы наша страна к нему готовилась, чего совершенно не было на практике, это потребовало бы полчищ юристов, маркетологов, патентоведов. Это задача важнейшая, но она не научная.
В.Н. Порус: Я все же
не понял характера обсуждаемых нами требований. Скажем, не повторяй чужих разра-боток,не воруй,не вы-
давай желаемое за действительное, когда публикуешь результаты своих исследований. Они носят правовой или этический характер? Я не понял разницы. Когда мне ВТО выставит иск за то, что я так или иначе использую чужие разработки, выдав их за свои, то судить меня будут не по моральным законам, а по законам той страны, в которой будет этот суд. Но я говорю о моральном кодексе, о кодификации моральных принципов и правил, а вовсе не о том, что не нужны кодификации каких-то требований, которые делают нашу работу профессиональной.
Б.Г. Юдин: Вообще-то юридические и моральные нормы далеко не всегда разделены непроходимой пропастью. Скажем, если Американская медицинская ассоциация (инстанция отнюдь не судебная!) кого-то исключает из числа своих членов за те или иные этические прегрешения, то он лишается права заниматься медицинской деятельностью.
В.Н. Порус: Я говорю совершенно о другом. Возьмем, к примеру, правила написания научных статей, недопустимость плагиата или орфографических ошибок. Какое это имеет отношение к морали, к этике? Может быть, я чего-то не понимаю? Но я вижу разницу между соблюдением стандартов профессионального поведения и моральными нормами. Вот как в спорте: ты можешь быть аморальным человеком, но если ты прыгаешь на два с половиной метра, то ты чемпион.
Б.Г. Юдин: Зафиксированные письменно моральные стандарты, следовательно, это только слова, предназначенные для сокрытия этой разницы?
В.Н. Порус: Я не вижу в них резона и, более того, я опасаюсь, что за этими словами будут стоять инструменты управления теми людьми, которые иначе не управляются.
И.В. Мелик-Гайказян: На меня произвело большое впечатление сказанное Владимиром Натановичем. На этапе подготовки нашей встречи как-то ускользнуло то, что под сомнение может быть поставлена сама необходимость в обсуждаемом кодексе. В связи с этим хотелось бы подчеркнуть несколько моментов.
Во-первых, этический кодекс нужен не для того, чтобы сообщить кому-либо о том, что таскать чужие носовые платки - плохо. Он - кодекс - нужен, чтобы в изменившихся условиях научной и преподавательской деятельности выразить две вещи: требования кподобной работе, которые остаются ее инвариантом, и те требования, которые стали ей присущи только в нынешней ситуации. Причем форма этого выражения имеет принципиальное значение. Здесь я опираюсь на обобщение А.Н. Уайтхедом изначальных идей американского направления семиотики. А именно: мудрое управление основано на умении совершать «перевороты в символизме», которые должны быть специально организуемы в те времена, когда транслируемая семантика, синтактика и прагматика достигают когерентности - особой степени согласованности. А способ организации «переворотов в символизме» - один - подвергнуть, как писал А.Н. Уай-тхед, очищению посредством концептуального анализа все составляющие воздействующего символизма. Иными словами, необходимо выражение в вербальной форме всех наблюдаемых соотношений между новыми стереотипами мыслей, распознаваний образов и поступков, то есть всего того, что сегодня обозначалось словами «все мы сегодня понимаем», «все мы сегодня видим» и «все сейчас так поступают». И будет лишь паллиативной мерой указание примеров для подражания - правильных «пониманий» и «поступков», которые укажут на инвариант научной деятельности -этические принципы.
Во-вторых, при концептуализации и кодификации этических пределов, в которых сегодня осуществляется научная деятель-
ность, стоит задаться вопросом о том, где воспитываются соответствующие убеждения. Казалось бы, этим воспитанием занимаются в вузе, поскольку есть такая графа отчетности - научная работа студентов. Однако может ли студент, не получивший высшего образования, вести научную работу?
Н.И. Кузнецова: Вообще говоря, студент научную работу вести способен. Это можно обсудить, но такая работа, бесспорно, делалась. Степан Крашенинников, студент Академического университета, не окончил курса, когда собирал тот материал, который послужил основой для его классической книги «Описание земли Камчатки».
И.В. Мелик-Гайказян: Но вот парадокс - и здесь я опять обращусь к примерам из эмпирического опыта: студенты Высшей инженерной школы Франции, занимающей высокое место в мировом рейтинге вузов, убеждали меня, что студент не может проводить научную работу, поскольку он еще не имеет должного образования для занятия наукой, и перед ним не ставится исследовательская задача. Студент может выполнять самостоятельную работу только с учебными целями. Другой пример связан со временем моей учебы в Московском университете. Наш любимый профессор Евгений Владимирович Ротшильд упорно приводил цитаты из весомых изданий солидных авторов для того, чтобы научить нас, невзирая на авторитеты, уметь распознавать тавтологии, эквивокации и просто глупости. Рефреном звучало: «Вам дается хорошее образование, чтобы вы могли самостоятельно делать выводы о достоверности утверждений, сделанных любым автором в любом издании». При этом мы выполняли курсовые и дипломные работы, которые вполне можно счесть научными работами, в убеждении, что это еще не наука, а лишь подготовка к занятию наукой. Итогом этого воспитания стало убеждение, что при определенном усердии мы способны самостоятельно решить любую иссле-
довательскую задачу, которую сумеем сформулировать, а научная работа сводится к самостоятельной формулировке новой задачи. При этом исчезают соблазны в совершении поступков, недопустимость которых утверждает кодекс. Так вот, не становится ли источником системной деформации этических принципов науки то, что имеет название «научная работа студентов», «научный руководитель аспиранта», «научный консультант докторанта»? Или иначе, в какой момент предполагается возникновение требования самостоятельности в постановке задачи и в обосновании способов ее решения? Получается, что на стадии получения профессорского звания, когда, уже не будучи прикрыт «спиной» руководителя и консультанта, преподаватель станет ставить задачи своим аспирантам. В действии этих показателей делается акцент на скорости в получении результатов, что становится соблазном имитации этих результатов. Здесь я говорю о пунктах в отчетности вузов, фиксирующих возраст лиц с учеными степенями и званиями. Мне легко понять желание человека в достаточно молодые годы достигнуть ученой степени, поскольку сама я защитила докторскую в 35 лет, но трудно понять распространение «сверху» соблазна торопливости и суетности. Ведь это становится импульсом для нарушения еще одной составляющей научной работы - усердия или терпения. Итак, складывается ситуация, при которой необходимость «закрывать» показатели научной деятельности в вузе заставляет «закрывать глаза» на деформацию этических принципов этой деятельности. Тревожит отсутствие бескорыстия в подобном отводе глаз, поскольку достижение показателей оплачивается. Соблазн в получении довольствия силен, но, как известно, каждый стоит столько, сколько стоит то, от чего он способен отказаться.
В-третьих, за последние лет двадцать трансформировалась сама деятельность университетов. Глубину трансформаций легко понять на примере книг, выпущенных
Высшей школой экономики в прекрасной издательской серии «Теория и практика образования ». В частности, в книге «Миссия университета» Х. Ортега-и-Гассет обосновывает необходимость исключить из содержания образования «клочки» науки, облечь содержание в педагогически рационализированную форму и «не позволять среднему студенту» воображать, что «он станет ученым». Эта книга написана в 1930 году. Нам понятно, что за последующие годы ситуация изменилась и «продуктом» университета является уже не столько «культурный человек», сколько профессионал в достаточно узкой области. Но накануне Второй мировой войны первоочередными Ортеге-и-Гассету виделись другие цели. Следующей в этой серии стала книга с названием-диагнозом «Университет в руинах» Билла Ридингса. В ней содержится анализ многих тенденций и их итогов в трансформации университета. В контексте настоящего обсуждения любопытными представляются следующие из них. Во-первых, то, что «сцена преподавания» стала «ареной этических практик», и, во-вторых, то, что главной фигурой в университете стал не профессор или студент, а менеджер. Эта главная фигура имеет свои цели, отличные от целей профессора или студента. Книга была написана Ридингсом в начале 1990-х годов, то есть еще до вхождения в нашу действительность Интернета, в котором сейчас «носятся » идеи.
Заметим, что Интернет-ресурсы позволили обсуждать сегодня ситуацию с курсовой, текстом которой стал конспект лекции. Прекрасно, что Владимир Натанович об этом сегодня рассказал, сославшись на сайт своего университета. Мне, в принципе, понятна неловкость этой ситуации. Ведь очень трудно вообще удержаться от реакции на подобное непотребство со стороны студента, уверенного, что «все в этом замешаны». Это перетекание результатов из текста в текст создает ситуацию «песочницы », в которой все могут играть не своими игрушками. В науке эта ситуация становит-
ся губительной, поскольку авторство фиксирует преемственность полученных результатов. В прошлом году в журнале «Вопросы философии » мы опубликовали отчет о конференции в Томске, посвященной Эрику Григорьевичу Юдину. В материале акцентировалось то обстоятельство, что идеи Эрика Григорьевича часто становились известными без ссылок на его авторство, в частности, давалась ссылка на сайт, где были приведены примеры действия «песочницы». В этих примерах фамилии любителей чужих результатов мы не приводили полностью, а обозначали только первой их буквой, и слов, подобных слову «плагиат», не употребляли. В число примеров вошло сравнение фрагмента моей статьи с фрагментом некоего автора, названного только первой буквой его фамилии. И вот сюрприз. В электронной версии журнала «Вопросов философии» появляется комментарий, в котором, раскрыв свое инкогнито, этот автор выставляет мне претензии словами: «Это кто у кого украл? » Такие люди с горящими на их головах шапками совершают такие поступки не потому, что иначе нельзя - нельзя сослаться на опального автора, поскольку не опубликуют; нельзя опубликовать под своим именем крамоль-
ные мысли из опасения, что дети останутся сиротами. Сейчас это делается по причинам другого свойства: в случае со студентом -из лени, а в случае с «поклонником » моих результатов - из амбиций, стимулируемых показателями в менеджменте университетов. Быстрее, раньше ...
Новый темп нашей деятельности становится управляющим параметром в науке и образовании. Здесь возникает методологическая и логико-семиотическая задача по выяснению позитивных целей, возможных в новой действительности, потому что ценность каждого нашего шага или выбора зависит от того, приближает он нас к цели или не приближает. Университет не может заставить человека в молодые годы тратить 5-6 лет на то, что не даст ему профессии. А цель каждого университета определяется его миссией. Таким образом, круг замыкается, и мы приходим к тому, о чем писал Рубен Грантович в статье про реальную практику создания этических кодексов и формулировку миссий университета: просто подбираются красивые слова и ничего не обещается, а следовательно, отсутствует ответственность за результаты образования. Эта статья опубликована в сборнике «Утопия и образование» (Томск, 2011). Удивительно, но связь образования и утопии до сих пор в должной мере не осознается. А ведь все, что у нас называется парадигмами образования, исходит из социальных утопий. В жизнь эти социальные проекты пытались претворить редко, но в теорию и практику образования они - в той части, которая касалась описания людей, живущих в прекрасном будущем, - вошли прочно. Настолько прочно, что мне было странно обнаружить отсутствие осознания связи этих феноменов в описании становления педагогических теорий. Все парадоксы образования есть, в принципе, следствие утопического генезиса образования. И с давних времен нас питает утопическая идея о том, что если объяснить людям, что значит «поступать правильно »,то они начнут вести
себя сообразно. Но утопии способны вызывать и позитивную динамику. Вызывать при наличии соответствующего семиотического оформления условий своего достижения. Ты не профессионал, если «прихватываешь» результаты или «подтасовываешь » последствия их реализации, а в научное сообщество путь открыт исключительно профессионалам. Высшая школа экономики, по крайней мере, в своем начале, следовала правилу: чем лучше учишься, тем меньше платишь. Воспитывалось убеждение: ты не менеджер, если позволяешь себе платить за чужой успех.
В.Н. Порус: Практика, к сожалению, показывает: «меньшее » - это всегда относительная величина, ты меньше платишь, но с каждым годом все больше, потому что планка все время увеличивается. Ты меньше платишь, чем по верхней планке, но больше, чем в прошлом году.
И.В. Мелик-Гайказян: Все это примечательно. Короче, я вижу задачу в такой организации и настройке коммуникативного пространства внутри вуза или внутри какого-то сообщества, которая бы вызывала позитивную динамику, продвижение к той цели, которую мы выберем. Важно определить цель и выразить ее вслух. И объяснить, почему это именно так выражено, и отстаивать каждое слово. Поэтому я даже не предполагала в начале этой дискуссии, что необходимость в кодексе будет подвергаться сомнению. Я понимаю настороженность оппонентов, поскольку обычно разговоры о хорошем заканчивались проигрышем хорошего. Но Европа в Средние века преодолела хаос варварства благодаря тому, что кодекс рыцаря как образца благородства отстаивался в его противопоставлении с антикодексом. Был создан не только кодекс монаха, но и кодекс лжемонаха. Монахи и рыцари, которых живописали кодексы, встречались редко, но вербальное выражение примеров и антипримеров оказалось важным. Это и давало образцы, на кото-
рые неграмотные люди могли ориентироваться.
В.Н. Порус: И все-таки я очень рад. Я сегодня увидел столько идеалистов, столько возбужденных светлыми целями людей, которые верят, что именно им дано проложить дорогу к этим целям. Это не каждый день встречается, и это очень ценно. Хорошо оказаться в такой компании в роли Адвоката Дьявола. Ведь часто благими намерениями мостят дорогу в преисподнюю.
И последнее. Всякая моральная ситуация может быть описана тремя вопросами: кто отвечает, за что отвечает и перед кем отвечает? Когда мы говорим, что моральный кодекс нужен молодежи (кому-то нужен, кому-то нет), мы указываем на адресата. Вот им нужен, они будут отвечать. За что они будут отвечать? Они будут нести моральную ответственность за свое поведение. Мне неясно: перед кем они будут отвечать?
И.В. Мелик-Гайказян: Перед собой.
В.Н. Порус: Вы знаете, это такая хитрая штука. Я напомню, что в борьбе с самим собой ты всегда выигрываешь и всегда проигрываешь. Это отсылает нас к религиозной метафизике, потому что во мне должен быть Дух Божий. И если я в него не верю, то мне перед собой отвечать бесполезно, я всегда найду моральный компромисс. Я всегда найду виноватого, кроме самого себя. А вот когда я отвечаю перед сообществом, перед какой-то культурной средой, то я прежде всего интересуюсь: а достойно ли это сообщество, чтобы я нес перед ним какую-то ответственность? И я сразу буду искать пытливыми глазами в этой толпе того, перед кем мне будет стыдно за мое неморальное поведение.
И.В. Мелик-Гайказян: Вы - полный продукт нашей российской культуры, которая основана на неприятии права.
В.Н. Порус: Я говорю о морали, а не о праве.
И.В. Мелик-Гайказян: С античных времен ясно, что тот, кто выигрывает, нарушая правила, тот проигрывает сам себе. Это же основная мысль Пайдейи.
В.Н. Порус: Были и другие мысли, например, что праведник обретет вечное блаженство. А грешника настигнет Божий суд. Это все было, так что не надо ссылаться на исторические примеры. Я говорю о сегодняшней реальности. Я выхожу с моральной проповедью, вооруженный кодексом и какими-то примерами, к аудитории, и студенты на меня смотрят. Они смотрят на меня, а не на то, что я им предлагаю.
Вопрос, который нас сегодня волнует, он примерно такой: может ли Кодекс заменить меня? Или: могу я выступать просто транслятором этого Кодекса?
Пусть каждый делает свое дело, пусть пишут эти кодексы. Они, возможно, станут событием культурной истории, хотя, скорее, они упокоятся на пыльных полках. Возможно, они окажут какое-то цивилизующее, окультуривающее воздействие на публику. Я буду очень рад и торжественно признаю свое заблуждение. Но я в это не верю, а верю в совершенно другое. Что все рассуждения о морали абсолютно бесполезны и бесплодны, пока не хватает конкретных усилий людей, чтобы эту мораль показывать в действии как образцы поведения. А это кодексами не формируется. Это естественный процесс развития культуры. Причем этот процесс тогда естествен и продуктивен, когда культура здоровая, когда она в своем расцвете. А когда она в тяжелейшем упадке, когда, образно выражаясь, надо собирать осколки и из них строить временные убежища от стихийных бедствий, вот тогда все роли очень сильно меняются. Вы знаете, куда их употребят - эти самые кодексы? А поведение людей может оказать серьезное воздействие на окружающих. Как он себя ведет? Лишается ли он
научной степени, потому что оказался слишком требовательным к своим работам, либо всеми силами, используя все свои связи, пробивается к регалиям? Это важно, это влияет, это остается. А кодексы приходят и уходят, как ушел Моральный кодекс строителя коммунизма.
И.В. Мелик-Гайказян: Авот образецдля поведения, или модель поведения, следует за каким-то осознанием и какими-то принципами, или же она эти принципы генерирует?
В.Н. Порус: Конечно, это обоюдный процесс. Надо знать, что ты моделируешь и чему ты следуешь. В этом случае воспитание является условием следования модели поведения. Но если воспитание не следует модели, а следует букве, то тогда это воспитание оказывает обратное действие. Оно формулирует и формирует лицемерие.
И.В. Мелик-Гайказян: Пока это в букве не будет выражено, это является неким фантомом.
В.Н. Порус: Вы знаете, этот разговор напоминает разговор в Думе на заседании Комитета по образованию. Там выступал один депутат, я не помню его фамилии. Он сказал интересную вещь: стоит нам ввести в школах Закон Божий, и люди станут культурнее, образованнее, моральнее и т.д. Я говорю: господа, таким образом вы воспитаете лицемеров. Потому что на уроке Закона Божьего будут говорить о том, что Земля сотворена нашим Господом за шесть дней. А на уроке физики и космологии ему расскажут нечто иное. И школьник будет знать, что на этом уроке надо говорить одно, а на этом - другое.
Это и значит: слова сделают вас моральными, тем более слова, написанные в священной книге. И потому эти слова нужно повторять при каждом удобном случае.
А я говорю, вы будете эти слова дискредитировать, вы будете их подрывать, вы
посеете в людях неверие, худшее, чем неверие без знания Закона Божьего. Разочаровавшийся верующий - это гораздо более опустошенный человек, чем атеист. Поэтому разговоры о морали должны быть не просто, как говорил Валентин Ефимович, осторожными - они должны быть архиосторожными, особенно это касается практики употребления этих слов - не только устной, но и письменной. Потому что разговоры о морали часто ведут к аморализму. Вот на чем я настаиваю, и это философская проблема, а не социологическая, культурологическая, и не какая-либо иная. Не относясь к ней серьезно, мы никакие другие проблемы даже поставить не сможем. И будем все время путаться, где разница между моральными нормами и предписаниями ГОСТа или между международным правом и заповедями Декалога. Мы постоянно будем путаться, особенно когда речь идет о практических действиях. Особенно если мы будем по практическим действиям судить о моральности. Если мы судим по действиям, это еще Кант говорил, мы не знаем, морален ли человек. Потому что действия эмпирически мотивированы.
Н.И. Кузнецова: Думаю, Кант бы не запрещал кодификации. Но мне было бы спокойнее, если бы этот документ был назван «Декларация об ответственности», а не Этический кодекс.
Б.Г. Юдин: Наталия Ивановна, но документ так и называется - не кодексом, а декларацией. И уж он никоим образом не тянет на трактат по теоретической этике.
Н.И. Кузнецова: Все, что выражено в документе по прикладной этике, конечно, должно содержать как предпосылку теоретические основы, и Апресян как бы их воплощает. На мой взгляд, там кантовский принцип не нарушается.
И.В. Мелик-Гайказян: Владимир Ната-
нович, а все-таки что-нибудь позитивное в сегодняшнем обсуждении Вы видите?
В.Н. Порус: Я уже сказал, что я впервые за долгие месяцы, если не годы, попал в столь благородную, идеалистически ориентированную, оптимистическую аудиторию, которая, несмотря на все инсинуации по поводу беспросветного настоящего, верит в светлое будущее. Второе. Здесь были довольно четко обозначены позиции. Одна позиция - кодекс нужен! И мы его сделаем! Вторая позиция - этот кодекс, может быть, нужен, а может, не нужен, и стоит подумать, зачем мы его делаем. И третья позиция: делая кодекс, не забывайте, что он может выступать в качестве прикрытия для совершенно аморальных действий, аморальных мыслей. Каждый выбирает дело по вкусу. Я становлюсь в позицию человека, который за розовым флером видит, как мне кажется, подлинную реальность.
Есть другая позиция. Реальность не такая, как вы ее видите, она гораздо лучше, чем вы о ней думаете, а то, что мы делаем, -улучшает эту реальность. Step by step. Потихонечку. Постепенно, слово за словом мы воспитаем настоящих моральных людей, ученых или профессионалов и т.д., и все пойдет хорошо. То есть я говорю о ситуации культурной катастрофы, а мои оппоненты говорят, что у нас все хорошо, только есть некоторые отдельные недостатки, которые нуждаются в нашем исправляющем участии. Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет. Я против такой позиции. Я хочу понять причины катастрофы, смотреть ей, так сказать, в лицо и в такой ситуации вести себя честно. Честность - это прежде всего моральный принцип.
В.А. Шупер: Я глубоко не удовлетворен тем растлевающим влиянием, которое оказывает современное общество на науку. Верно было сказано, что научное сообщество не может быть более моральным, чем общество в целом, но распрост-
ранение всех этих концепций типа «устойчивого развития», «потепления климата», многого другого, что не выдерживает никакой критики с научных позиций, как раз связано с воздействием общества на науку. Когда мы хотим создать какой-то кодекс, мы должны задуматься: для чего или для кого мы создаем этот кодекс? Для государства? Чтобы оно знало, как обращаться с наукой? Это было бы прекрасно! Благороднейшее дело! Но кто обращается с наукой более варварски, чем государство? Да чиновник скорее попов будет слушать, чем ученых. Поэтому возникает опасность того, что кодекс будет использоваться государством для управления наукой, что он превратится в очередной канал для влияния на общество, которое уже совершенно утратило идеалы Просвещения и погрязло по уши в постмодернизме, на науку, которая еще в значительной степени эти идеалы сохраняет. Мы же им мешаем, мы очень вредные люди. И чем быстрее мы вымрем, тем лучше. Тогда расцветут и «устойчивое развитие», и «потепление климата », и все прочие химеры.
Как-то я оказался за одним столом с французским дипломатом, бывшим послом в одной из европейских стран. У нас же, ученых, комплекс Прометея. Нас хлебом не корми, дай кому-нибудь принести крупицы объективной научной истины. Я тут же стал с жаром объяснять моему высокопоставленному соседу по столу, что потеп-
ление климата - это, вообще говоря, гипотеза. Во-первых, неизвестно, что это устойчивая тенденция, во-вторых, не доказана совершенно его антропогенная природа. В-третьих, доказано, что те миллиарды, которые тратятся на борьбу с парниковым эффектом, смогут замедлить потепление на две недели или на несколько месяцев, по разным подсчетам. Это то, что я хотел, но не успел ему сказать, потому что он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, и сказал: «Все это нужно, чтобы притормозить Китай и Индию ».
Н.И. Кузнецова: Конечно, текст Декларации уже готов, и нас не приглашали его писать, но, мне кажется, что к высказанным замечаниям авторам все же следует прислушаться, потому что лучше избежать тех слов, которые могут быть дезавуированы.
Б.Г. Юдин: Я не понимаю, откуда вообще берется эта презумпция, будто документ создан для прикрытия каких-то черных дел.
В.А. Шупер: Никоим образом! Надо принять во внимание психологический момент. Я приношу извинения, если я вас обидел. Я этого совершенно не хотел. Поймите, работающий ученый предпенсионного возраста получает вот этот кодекс, в котором написано (статья 7): «Плодотворная научная деятельность требует от ее участников высоких гражданских качеств». А Статья 10 гласит: «Участие в публичных дискуссиях - одна из обязанностей научных работников » и т.д.
Ученый, который все это получил и читает, испытывает раздражение. Да что это мне здесь пишут? Что я - все это сам не знаю?
Б.Г. Юдин: Вячеслав Александрович не видит смысла в статье 10 проекта Декларации, которая начинается со слов: «Участие в публичных дискуссиях - одна из обязан-
ностей научных работников ». В связи с этим я хотел бы обратить внимание на то, что в этой норме фиксируется одна из серьезных перемен, которые претерпевает сегодня этос науки. Действительно, мы знаем, что традиционный этос науки весьма настороженно относился квыступлениям ученым, обращенным не к коллегам по сообществу, а к более широкой аудитории. В наши дни ситуация радикально изменилась. Во-первых, перспективы развития тех или иных направлений науки и техники во все большей мере зависят от позиции общества или, по крайней мере, некоторых значимых социальных групп - стейкхолдеров.Во-вто-рых, ученым зачастую приходится и отчитываться перед широкой публикой относительно того, насколько эффективно исследователи израсходовали выделенные им общественные ресурсы. Поэтому, скажем, когда в Великобритании дают грант на исследовательский проект, обязательным условием работы по этому гранту является то, что исследователь должен представлять свои результаты широкой публике. Проводятся специальные тренинги для подготовки ученых к такого рода деятельности. Так что контакт между научным сообществом и обществом в целом - это сегодня очень чувствительная материя.
Б.И. Пружинин: Вот здесь я еще раз хочу вмешаться, ибо мы опять напрямую затрагиваем тему состояния современной науки. Статья 10 Декларации ведь чего требует от ученого? Она требует: обосновывай прикладной смысл своих исследований, объясняй обществу, чего ждать от твоих изысканий в практически-жизненном плане. Что за истину ты отыскал? И понятно, что если ограничиться этим истолкованием статьи, в ней проявятся приспособленческие смыслы. И они вполне могут стать главными. Ибо за этими смыслами - вполне реальные черты нынешнего состояния науки. Но ведь не все черты. И потому здесь, в этом требовании Декларации скрыта проблема. Эксплицировать бы ее.
Мне представляется, что вообще главная проблема, которую «ставит» эта Декларация, очень определенно была сформулирована Владимиром Натановичем: к кому эта Декларация обращена? Точнее, кому она по сути своей нужна, кем она востребована? Я имею в виду не инструментальное её употребление (здесь может быть всякое) и даже не просвещение начинающих ученых, а именно этико-политический статус Слова - тот символический смысл, о котором говорила Ирина Вигеновна. Внятно сказанное и услышанное всеми Слово становится символом, обретает статус нормы для сообщества. Это не значит, что сообщество начнет им сразу и активно пользоваться и в своем быту ему следовать. Не дай бог, как говорится. Вопрос в том, будет ли оно возведено в статус нравственных координат сообществом ученых и обществом в целом.
Ведь Декларация (со всеми возможными оговорками) описывает условия существования науки как культурного феномена. Целенаправленное нарушение содержащихся в ней норм неизбежно ведет к краху науки как культурного феномена. Вопрос в том, способны ли ученые удержать эти принципы, готовы ли они, члены этого сообщества и общества в целом, предпринять усилие, позволяющее сохранить сообщество и науку?
С В.Н. Порусом можно соглашаться или не соглашаться в ответе на этот вопрос. Он считает, что сообщество ученых, да и общество в целом, на такое усилие не способны. И многое говорит в пользу его позиции. Возможен, однако, и иной, более оптимистический ответ. В конце концов, вспомним, в каком состоянии Моисей застал свой народ, когда вернулся к нему со Скрижалями. А ведь приняли. Речь-то ведь шла о выживании сообщества. А Нагорная проповедь! Ведь она вообще требует от людей такого, что просто невыполнимо в быту.
Я думаю, что, когда речь идет о нормах этических или близких к ним по культурному статусу, апелляции к эмпирическому
положению дел не очень уместны. Поясню. Я для студентов придумал такой прибор - «моралеметр». Он способен замерять степень следования моральным нормам. Так вот, если сделать единовременный замер, то мы наверняка обнаружим, что в 99 случаях из 100 эти нормы в жизни нарушаются. Привираем мы, например, постоянно. Но ведь и жить рядом с человеком, который все время пытается говорить правду (как он ее понимает), просто невыносимо. В автобусе, скажем, воспитанный человек врет вам: мол, ничего-ничего, мне удобно. Хам же говорит вам правду. Но норма-то сохраняется. Мы знаем, что от нас требует эта норма, и принимаем это требование. Иногда даже действуем в соответствии с этим требованием. Во всяком случае, стремимся к этому. Ведь только так и возможно общежитие.
Я этот пример привожу студентам, чтобы обосновать статус истины. Проблема ведь в том и состоит, что многое сегодня говорит в пользу размывания ее культурного статуса. Здесь есть вполне объективные, эмпирически фиксируемые тенденции
- процессы, идущие в современной науке. В науке не просто нарастает прикладная составляющая - эта составляющая становится самодовлеющей. Соответственно, меняется эпистемологический статус знания, формируются иные, прагматически ориентированные познавательные установки, возрастает роль финансирующих инстанций (заказчика). В научном сообществе складывается иной интеллектуальный и моральный климат. Скажем, повествовать общественности о возможных приложениях результата своего исследования - дело необходимое для ученого и общественно благое, а утаивать методы достижения этих результатов (т.е. не вводить полученное знание в систему научных коммуникаций)
- дело вполне допустимое.
Мы с Натальей Ивановной Кузнецовой давно спорим на этот счет. Она считает, что изменения эти не меняют принципиальную суть науки. Но вот здесь она как бы
согласилась с тем, что на фоне атомной бомбы истина перестает быть абсолютной ценностью. Однако каквозможно научное познание без истины? Дело в том, что поиск истины - это не просто удовлетворение природного человеческого любопытства, не просто ориентировочный рефлекс. Истина - культурное понятие. И в культуре, где это понятие принималось, способы ее достижения также всегда культурно регулировались. Биоэксперимент можно ставить над собой или над существом, которое выведено из разряда моральных запретов. Конечно, все эти регу-лятивы менялись. Но Истина-то оставалась в культуре. Сегодня, однако,види-мо, время очень больших перемен. О чем сегодня идет речь - о культурном ограничении одной культурной ценности другой, о регулировании культурных отношений или о том, что наука перестала быть культурной ценностью и истина заменяется практической эффективностью? В последнем случае мы окажемся уже в другой
культуре (где, кстати, совершенствование технологий может и продолжиться и важность проблемы, которую мы здесь обсуждаем, определяется еще и тем, что технологии сегодня множатся вне контроля общества).
И все же я думаю, что если эта Декларация нас «завела» на обсуждение всех этих проблем, то будущее нашей культуры не столь безнадежно, как кажется. Спасибо за ее разработку Б.Г. Юдину, Р.Г. Апресяну и всем, кто участвовал в этом деле. Полагаю, Декларацию надо публиковать. И обсуждать, обсуждать, обсуждать!
М.Б. Сапунов: Хочу обратить внимание участников круглого стола, что сегодня у нас произошло знаменательное событие. Усилиями ведущих журналов состоялся серьезный обмен мнениями по фундаментальным проблемам нашей профессии. Сотрудничество журналов в этом плане, надеюсь, продолжится и в дальнейшем. Спасибо всем за плодотворную дискуссию.
КНИТУ и ВТО
Казанский национальный исследовательский технологический университет - ведущий центр отечественного инженерного образования, осуществляющий подготовку и повышение квалификации специалистов для отраслей промышленности Республики Татарстан. Отличительная черта вуза - оперативный ответ на вызовы современности, ориентация на своевременное решение актуальных задач.
Одной из таких задач является адаптация экономики и социальной сферы к условиям соглашений, принятых в рамках Всемирной торговой организации (ВТО). Полноправным партнером этой организации Россия может стать уже летом 2012 г. В Республике Татарстан процесс подготовки к вступлению в ВТО начался с поручения Президента РТ Р. Минниханова правительству организовать работу по обучению специалистов коммерческой деятельности в новых условиях. Распоряжением Кабинета министров РТ ответственность за это направление возложена на МРЦПК РТ, функционирующий на базе Института дополнительного профессионального образования КНИТУ.
В июне 2012 г. в исследовательском университете пройдет социально значимое для региона мероприятие - международная научная школа «Новые задачи инженерного образования и практика ВТО по техническому регулированию, стандартизации технологий и процессов на предприятиях нефтегазохимического профиля». В целях смягчения трудностей переходного периода в составе ИДПО открыт специализированный учебно-методический центр по адаптации предприятий и организаций к условиям ВТО; разработан план мероприятий на 2012-2013 гг. по повышению квалификации и профессиональной переподготовке преподавателей, руководителей и специалистов предприятий и организаций республики по соответствующей тематике.
Уже сегодня КНИТУ предлагает широкий спектр образовательных программ повышения квалификации по данному направлению. В них отражен богатый опыт образовательной деятельности в реальном секторе экономики, но главное - они могут быть адаптированы для конкретных предприятий и целей. Выделены значительные средства на разработку эксклюзивной программы профессиональной переподготовки. Обучение начинается с марта 2012 г. Начальный этап обучения включает семинары с участием экспертов Минэкономразвития России и преподавателей Всероссийской академии внешней торговли.
