CC BY
67
Московский государственный педагогический университет аспирант
Moscow State Pedagogical University Post-graduate student Chuykov P.L.
Russia, Moscow, 8 9096961916 e-mail: chuikovpav@yandex.ru
Чуйков П.Л.
Россия, г. Москва, 8 9096961916 e-mail: chuikovpav@yandex.ru
ПЛ. Чуйков
МОНОГРАФИЯ ДЖОЗЕФА ФРАНКА «ДОСТОЕВСКИЙ: ПИСАТЕЛЬ В СВОЕМ ВРЕМЕНИ»
PL. Chuykov
THE MONOGRAPH BY JOSEPH FRANK «DOSTOEVSKY: THE WRITER IN HIS TIME»
Крупнейший западный биограф Ф.М. Достоевского, литературовед Джозеф Франк (Joseph Frank) родился 6 октября 1918 года в США, в семье эмигрантов из России. Ученую степень он получил в Чикагском университете, защитив в 1960 году докторскую диссертацию по теме «Достоевский и русский нигилизм как контекст для "Записок из подполья"». Перу Франка принадлежат также работы, посвященные творчеству Г. Флобера, М. Пруста и др., он автор сборника эссе «Идея пространственной формы». Исследователь преподавал в ряде крупнейших университетов, был почетным профессором Принстонского и Стэнфордского университетов, с 1971 года являлся одним из членов-учредителей Международного Общества Достоевского. Ученый не раз становился лауреатом престижных премий. Его труд о Достоевском, состоящий из пяти томов (монографий), является одним из наиболее объемных исследований биографии и творчества знаменитого писателя. В 2009 году вышел шестой том «Достоевский: писатель в своем времени», объединивший в сокращении пять предыдущих томов. К сожалению, 27 февраля 2013 года Франка не стало.
Одна из глав монографии «Достоевский: писатель в своем времени» посвящена повестям «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели», написанным Достоевским в 1859 году в Сибири. Произведения остались незамеченными литературной критикой тех лет. Рассматривая «сибирский» период творчества писателя с исторической точки зрения, Франк отмечает: «Это неудивительно, потому что в эти же годы Тургенев издал большую часть своих лучших работ и выпускал по роману почти ежегодно; Толстой просто ворвался на сцену со своими "Детство", "Отрочество", "Юность" и "Севастопольскими рассказами"; "Тысяча душ" Писемского стала литературной сенсацией 1858 года и за ней последовала драма "Горькая судьбина"; Салтыков-Щедрин возбудил негодование своими язвительными "Губернскими очерками" и создал новый жанр литературы в русской письменности. Более того, вся страна была в лихорадке ожидания предстоящего освобождения крепостных крестьян, и настроение момента потребовало литературы с твердой социально-культурной основой. Единственным взглядом на социальную реальность в "Дядюшкином сне" была сцена, когда
Чуйков П.Л., 2018
князь вспоминает леди, чья дочь "свою дворовую девку, осердясь, убила и за то под судом была" (С. 315), и этот срез реальности было легко упустить из виду в комическом контексте. Устаревшие сюжеты повестей Достоевского, казалось, не включали ничего существенного и актуального, кроме женитьбы князя».
Франк считает, что Достоевский, уделяя больше внимания изображению характеров, чем развитию действия, следует традициям русской прозы, которая выросла из физиологического очерка. Тем не менее, по мнению исследователя, Достоевский «уже начал предвещать большие новые темы, они могут быть названы "критикой идеологии" и определены в его письмах, как конфликт между "разумом" и "чувством", который будет доминировать во всех его постсибирских произведениях». Так, будущим крупным романам писателя будет свойственно «быстрое и сжатое сюжетное действие, неожиданные повороты событий, которые быстро и бешено сменяют друг друга, персонажи раскрываются в диалогах и драматических поступках, а не через аналитические зарисовки или длительные описания сознания, и кульминации обычно происходят среди бурных групповых сцен, которые были названы "конклавами" и сравнимы со знаменитым финалом "Ревизора" Гоголя».
Небольшой отрывок из итоговой работы Франка, посвященный анализу повести Достоевского «Дядюшкин сон», мы предлагаем вниманию читателей.
Перевод текста осуществлен по изданию: Joseph Frank «Dostoevsky: a writer in his time». Princeton University Press, United States of America, 2010. P. 255-265. Ссылки на тексты Достоевского даны по изданию: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л.: Наука, 1972. Т. 2. 528 с. В скобках указ. только стр.
Дядюшкин сон
Интрига «Дядюшкиного сна» может быть изложена в нескольких словах. «Дядя» дряхлый, но богатый русский князь, почти впавший в детство, в один прекрасный день случайно оказался в городе Мордасове и сразу же попал к «главной леди» города и окрестностей, Марье Александровне Москалевой. Она составляет план выдать за него свою незамужнюю двадцатитрехлетнюю дочь Зину, гордую красавицу, и проявляет чудеса изобретательности в выполнении своего плана. Но она, наконец, терпит поражение, к огромной радости своих многочисленных соперников за социальное превосходство, на зависть отклонив жениха для руки Зины, молодого бюрократа из Петербурга по фамилии Мозгляков, который убеждает князя, своего дальнего родственника, в том, что он совершенно не в состоянии отличить явь от сна, что предложение руки и сердца он сделал Зине в пьяном виде, что это был только «сон».
Достоевский создает этот анекдот слегка в ироикомическом стиле и заранее называет очевидной пародией на книгу «Цезарь Бирото» Бальзака, как «полную и замечательную историю возвышения, славы и торжественного падения Марьи Александровны и всего ее дома» (С. 516). История также носит подзаголовок «Из мордасовских летописей» (С. 296) - такие эпические акценты, конечно, только подчеркивают незначительность событий (всего год или два назад Салтыков-Щедрин использовал тот же самый прием в своих «Губернских очерках» и также рассказал о местных событиях, выступая в качестве рассказчика). Это новый тип Достоевского, рассказчик-летописец, настолько же (если не больше) заинтересованный в слухах и клевете, как в том, что он в состоянии проверить своими глазами и ушами; и он никогда не уверен действительно, как интерпретировать даже то, чему он становится свидетелем, что получено из первых рук. Рассказчик такого рода в дальнейшем привлекается Достоевским в других произведениях о русской провинции, таких как «Бесы» и «Братья Карамазовы», и он развивает этот прием, как тонкий инструмент для управления своим повествованием в пер-
спективе. Это особенно ценно, и в дальнейшем позволяет ему изобразить своих главных героев на фоне слухов, мнений и слухов-скандалов, которые служат функцией греческого хора в реальном главном повествовании.
Изображение провинциальной жизни дано здесь с ее вечными сплетнями, злословием и беспощадной борьбой за власть из-за пустяков, оно обеспечивает фон, на котором основные персонажи повести выделяются в рельефном контрасте. И нет никакой фигуры в Мордасове более крупной, чем Марья Александровна, которая даже сравнивается с Наполеоном и, как говорят, на самом деле превосходит всепобеждающего императора. Марья Александровна открыто демонстрирует волю к господству, что она вряд ли способна осуществить по рангу или богатству, и она является первым символом Достоевского такого типа, который появится в работах, где условности реализма будут соблюдаться скрупулезно. Только предыдущим символом такого рода был фантастический и гипнотический Мурин, который господствует над всеми остальными в весьма символичной повести «Хозяйка». Достоевский раньше мог представить себе психологию такой фигуры только с точки зрения романтической гиперболизации. Теперь, однако, он ставит такие «сильные» личности в самую будничную из русских провинций, тем самым видя в этом первый шаг к уменьшению сферы и величия романтической тематики и ее сближение с русской социальной реальностью, что отличает более поздние работы автора. В самом деле, какой бы мелкой ни была форма, которую принимает такое «величие» в данном случае, имени Наполеона достаточно, чтобы предупредить нас, что Достоевский сделает такие стремления к доминированию в будущем.
Проявляется превосходство Марьи Александровны тогда, когда она сталкивается с задачей убедить гордую и высокопринципиальную Зину, у которой нет ничего к своей матери, кроме презрения к ее амбициям и махинациям, согласиться выйти замуж за дряхлого князя. Зина, как следует понимать, влюблена в бедного молодого учителя, который умирает от туберкулеза, и ее мать знает, что она обещала не вступать в брак, пока он находится в муках агонии. Марья Александровна понимает, что для достижения своей цели она должна предложить некоторую действительно заманчивую перспективу, и через какие-то силовые, но неэффективные предварительные маневры она вынуждена применить оружие более тяжелого калибра. Брак с князем, как она рассказывает своей дочери, не будет истинным браком вообще («он сам не способен потребовать такой любви»), и в любом случае «князь проживет год, много два». Молодой учитель не может ревновать к князю, и следовательно, Зине говорят, что «выйдя за князя, ты заставишь его воскреснуть духом, обрадоваться!» Но Зина разгадывает эти софизмы матери и определяет ее стратегию с раздраженной точностью: «Я понимаю вас, маменька, вполне понимаю! Вы никак не можете воздержаться от выставки благородных чувств, даже в гадком деле» (С. 325). Эти «сантименты» являются «идеологией» Марьи Александровны, и она заимствует их из романтической литературы России и Европы 1820-х и 1830-х годов.
Понимая, что любое обращение к разумному эгоизму обречено на провал, Марья Александровна идет еще дальше, говорит о самопожертвовании. Почему бы не думать о браке с князем, как об акте преданности? «Где же тут эгоизм, где тут подлость?» Достоевский, как он будет часто делать в будущем, не боится смеяться над идеей и идеалами, которые он считает своими, если они, как в данном случае, используются только в качестве прикрытия, эгоистически. Марья Александровна говорит в итоге Зине, что если княжеское богатство ее беспокоит, она может отказаться от него, отдать все бедным для насущной необходимости и «помочь, хоть, например, ему, этому несчастному, на смертном одре» (С. 326).
Нет необходимости разбирать здесь детально все софизмы Марьи Александровны, но она наконец нападает на жилу из чистого золота. Как говорит рассказчик: «Вдохновение, настоящее вдохновение, осенило ее», и она понимает, что нашла способ обращения к подлинному идеализму Зины: пусть Зина принесет себя в жертву ради унижающего достоинство брака, чтобы помочь ее умирающему возлюбленному. Для этого Марья Александровна использует все средства: «Он (Местный врач. - Д. Ф.) наверно говорил мне, что при других обстоятельствах, особенно при изменении климата и впечатлений, больной мог бы выздороветь. Он сказал мне, <...> что в Испании есть какой-то необыкновенный остров, кажется Малага, - одним словом, похоже на какое-то вино, - где не только грудные, но даже настоящие чахоточные совсем выздоравливали от одного климата, и что туда нарочно ездят лечиться» (С. 327). Далее следует утверждение об удобно умирающем князе, когда любовники смогут быть надлежащим образом вместе, или, если не так, то учитель будет умирать счастливым, «уверенный в любви твоей, прощенный тобою, под сенью мирт, лимонов, под лазуревым, экзотическим небом!» (С. 328) После этой длительной тирады, которой было достаточно, чтобы Зина не смогла устоять, она сдается и дает матери неохотное согласие.
Такую же тактику используют с доверчивым Мозгляковым, который убежден, что хотя князь готов жениться, Зина на самом деле безумно влюблена в него, и только от изучения его характера зависит ее решение. Если он ведет себя благородно, думает только о ее счастье, то большие преимущества такого брака, награды в будущем будут превосходить его самые пылкие мечты: «Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию <...>. Вы едете туда же, за ней <...>! Там начинается ваша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость. Испания, - боже мой! Разумеется, ваша любовь непорочная, святая <...>. Вы меня понимаете, mon ami!» (С. 354) И когда князь умрет, богатая вдова Зина, конечно, выйдет замуж за человека, который доказал, что достоин ее любви. Мозгляков, однако, быстро трезвеет, и именно он, наконец, рушит великие замыслы и побеждает проекты Марьи Александровны. Но его мгновенное признание ее опьяняющих слов показывает силу ее личности и власти идеологии (в данном случае литературного романтизма), чтобы навязать свое облачное видение, чтобы подменить страшную правду.
* * *
Достоевский, как известно, не думал больше о «Дядюшкином сне»; пятнадцать лет спустя, отвечая на письмо, автор которого хотел сделать из повести постановку, Достоевский поделился, что написал это «единственно с целью опять начать литературное поприще и ужасно опясаясь цензуры (как к бывшему ссыльному). И поэтому невольно написал вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности». Вряд ли она содержит достаточно, даже чтобы сделаться «комедией», хотя в ней есть князь, который является «единственной серьезной фигурой во всей повести» (С. 515). Замечание Достоевского указывает на значение, которое он по-прежнему придает идеологическому подтексту, который проявляется на примере старого князя К., скрывающего свой истинный возраст с помощью накладных волос, вставных зубов, ложных усов, очков, и других подобных ухищрений косметического искусства. В самом деле, как пишет Достоевский, «только взглянув поближе и попристальнее, увидите, что это какой-то мертвец на пружинах», и «весь составлен из каких-то кусочков» (С. 310, 300).
Что накладывает на князя К. печать последовательного сатира, определенного вида русского западника - так Достоевский работает над его изображением. Впервые указывает на такого рода черты, которые есть в нескольких предложениях, описывающих князя, когда он дышит свежим воздухом. «Видели его иногда и пешком, в пальто и в соломенной широкополой шляпке, с розовым дамским платочком на шее, с стеклыш-
ком в глазу и с соломенной корзинкой на левой руке для собирания грибков, полевых цветов, васильков <...>. Когда же встречается с ним мужик и, остановясь в стороне, снимает шапку, низко кланяется и приговаривает: "Здравствуй, батюшка князь, ваше сиятельство, наше красное солнышко!" - то князь немедленно наводит на него свой лорнет, приветливо кивает головой и ласково говорит ему "Bonjour, mon ami, bonjour!"» (С. 302) Княжеские манеры и французское приветствие выявили лишь, насколько он далек от реалий жизни русского крестьянина, но при его головокружении, он знал о том, что происходит в мире. Он приезжает в Мордасов сначала потому что произошла поломка, и он уверяет всех, что кучер «на жизнь его покушался! <...> Вообразите: нахватался, знаете, каких-то новых идей! Отрицание какое-то в нем явилось. Одним словом: коммунист, в полном смысле слова!» (С. 312)
Бессвязные воспоминания князя полны намеков на Венский конгресс и лорда Байрона, есть также отсылки на его роман с очаровательной французской vicomtesse, которую он проиграл немецкому барону, «когда был за границей в двадцатых». Князь, таким образом, порождение того же периода литературного романтизма, которым воспитана Марья Александровна со своим риторическим арсеналом. И хотя князь фигура комедийная, Достоевский, хотя бы на мгновение, не мог сопротивляться вызову мрачному фону, на котором культурная Россия того времени преследовала беззаботное европейское существование князя. Для князя возвращается «чрезвычайно поэтическая (Московская. - Д. Ф.) женщина», он вспоминает, как встречал ее когда-то во время лечения на водах за рубежом, у нее пятидесятилетняя дочь, и «та тоже чуть-чуть не стихами говорила. Потом еще с ней несчастный случай вы-шел: свою дворовую девку, осердясь, убила и за то под судом была» (С. 315).
По поводу этого нападения на «наивный романтизм»: оно было посвящено эпилогу повести, в котором, как русской критике уже давно известно, содержится пародия на знаменитую сцену на балу в последней главе «Евгения Онегина». Это сцена, в которой Евгений и Татьяна встречаются вновь через много лет, она уже не простая девушка из провинции, а королева петербургского общества, он надеется, он безвольно влюблен в эту девушку, которую когда-то отверг. Марья Александровна использовала эту сцену раньше, чтобы приворожить недоумевающего Мозглякова, представляя ему аналогичные встречи с Зиной, богатой вдовой князя К., который попадает ей в руки в благодарность за его благородство души. Три года спустя, отправляясь в отдаленную часть империи России, Мозгляков явился к генерал-губернатору («старому воину» (С. 397)) и принял приглашение в тот же вечер на бал в честь именин его жены. Конечно, его женой, оказывается, красивая и властная Зина, которая абсолютно не замечает его. Мозгляков стоит «с едкой мефистофельской улыбкой», в элегантной позе, опираясь на колонну в течение нескольких часов, но его «разочарованный вид и проч. и проч. - все пропало даром. Зина совершенно не замечала его» (С. 398). Наконец, голодный и усталый, он отступает, оставляя город на следующее утро.
На уровне темы пародия Достоевского на Пушкина подходящий повод для нападения на литературный романтизм, который проходит через работу в подтексте. Раскрывая так вызывающе торжество «реальной жизни», с ее необходимыми ограничениями и компромиссами, возвышающееся над миром идеализма обнищавших слоев и литературных стереотипов, Достоевский подчеркивает, что он будет снова и снова возвращаться к этому в будущем - конечно, на практике по отношению к другим идеологиям с гораздо более серьезными последствиями.
Перевод П.Л. Чуйкова
