CC BY
44
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2010. № 4
А.С. Краковяк
МОЛИТВА ИЛИ ПРОКЛЯТИЕ? О МЕХАНИЗМАХ ДЕФОРМАЦИИ ЖАНРА МОЛИТВЫ ПОД ВЛИЯНИЕМ ИНВЕКТИВЫ
(на материале русской и польской поэзии
XIX-XX вв.)
Хочется в пропасть взглянуть и упасть, Хочется Бога проклясть.
К. Бальмонт
В статье на материале русской и польской поэзии XIX-XX вв. сопоставляются два лирических жанра - инвектива и молитва; определяется их сходство и различие; показывается характер взаимодействия. Основное внимание уделяется деформации молитвы при экспансии инвективы - появлению упрека/обвинения и изменению субъектно-объектного строя.
Ключевые слова: инвектива, молитва, литературный жанр.
The article presents analysis of two lyrical genres - prayer (supplication) and invective, their similarities and differences, ways of co-influence within the XIX-XX century Russian and Polish poetry. Attention is mainly paid to deformation of prayer with, at the same time, the expansion of the invective, which appears as complaint/accusation and destroys the structure of the subject-object relationship.
Key words: invective, prayer (supplication), literary genre.
Предлагаемая статья посвящена рассмотрению взаимодействия двух лирических жанров: молитвы и инвективы. Под термином «инвектива» следует в данном случае понимать жанр лирики, обладающий следующими жанровыми признаками: а) признаки константные - гневный пафос, обличение от первого лица или от лица всего человечества, наличие персонифицированного адресата, субъектно-объектные отношения «я-ты/вы»; б) признаки доминантные - настоящее время (нередко с переходом в будущее), наличие угрозы1. Уникальность инвективы как жанра в том, что, несмотря на относительно большое количество произведений, которые с уверенностью можно отнести к образцам этого жанра, а также большое число поэтов, к нему обращавшихся2, жанр этот остается жанром «неназванным», т.е. сами поэты не маркируют им своих произведений.
1 См.: [Матяш, 2001; Матяш, 2004; Краковяк, Матяш, 2005].
2 См. об этом, например: [Анненкова, 2004; Бралина, 2008; Краковяк, 2008; и др.].
3 Исключение составляет стихотворение «Товарищам интеллигентам» Брюсова (1919), имеющее жанровый подзаголовок «инвектива».
В отличие от инвективы молитва издавна интуитивно распознается как жанр за счет своей близости к хорошо всем известному источнику - молитве ритуальной. Полагаю, что именно эта близость обусловила, с одной стороны, отсутствие четкой дефиниции молитвы как литературного жанра, с другой - частое смешение понятий «молитва как лирический жанр», стихотворения с названием «Молитва»
4
и «молитва как элемент религиозной практики», что отнюдь не одно и то же. Между тем молитва как лирический жанр обладает конкретными признаками, которые, на мой взгляд, нужно сформулировать следующим образом:
1) константные признаки: наличие эксплицитного адресата; субъектно-объектные отношения «я/мы - ты»; специфические отношения между субъектом и адресатом, где адресат является, безусловно, более могущественным, нежели субъект, и обладающим над субъектом определенной властью; 2) доминантные признаки: наличие эвокаций - молитвенного призывания (замечу, что абсолютно необходимая в молитве ритуальной эвокация может не появиться в молитве литературной); наличие восхвалений и/или просьб субъекта, обращенных к адресату в форме императива; высокая лексика как обязательный стиль обращения к sacrum, включающая слова из семантического поля «молитва».
Несмотря на общность нескольких признаков (наличие адресата, специфические субъектно-объектные отношения), молитва и инвектива - жанры полярные, цель первой - восхваление и мольба, цель второй - обличение и проклятие5. Тем не менее как в русской, так и в польской поэзии XIX-XX вв. встречаются тексты с признаками одновременно обоих жанров. Такие тексты являются результатом вторжения элементов инвективы в молитву (не обнаружено ни одного случая обратного механизма), вызывающих жанровую деформацию. Деформация жанра литературной молитвы происходит по двум направлениям: во-первых, в текст молитвы «вторгаются» элементы упрека и/или обвинения адресату (что есть жанровый признак инвективы); во-вторых, нарушается модель субъектно-объектных отношений, в результате чего последние теряют свой жестко иерархический характер, появляются элементы, указывающие на независимость субъекта, равенство его с адресатом.
В первом случае упрек / обвинение может выражаться через: а) номинацию, функцией которой (не только в случае молитвы) является «одновременно установление с ним (адресатом. - А.К.)
4 Ср.: «и молитва, и поэзия - это озарение души, и молитва, и поэзия, в представлении большинства поэтов, есть удаление от земной суеты и приближение к Богу» [Молитва поэта, 1999: 6-8]; «Молитва есть вознесение души и сердца к Богу <...> она дарует человеку надежду на лучшее, приглушая страдания» [Афанасьева, 2000: 8] и др.
5 О целевой установке жанра инвективы см.: [Краковяк, 2007].
определенных отношений и припоминание» [Schaeffler, 2007: 25]6. Номинация определенным образом позиционирует адресата по отношению к субъекту. В случае молитвы независимо от того, кто является ее адресатом, тип номинации задан жанром, она является его основной характеристикой (восхваление адресата). Адресат молитвы должен быть через номинацию определен в целом как могущественный и милосердный - к этому принуждает сама коммуникативная ситуация молитвы7. Отсюда как резкий диссонанс, как оксюморон и как обвинение звучит соединение в номинации имени Бога со словами - носителями негативной коннотации: «Boze swastyki», «Boze zguby», «Boze slabych i przekl^tych przez Ciebie» - «Боже свастики», «Боже погибели», «Боже слабых и Тобою проклятых» (Ю. Знанецкий «Польская Литания»8); «<...> опять ты - Иегова, / Кровавый Бог отмщения и гнева!» (З. Гиппиус «Адонаи») и т.п.;
б) описание порицаемых действий адресата: «Czemus mnie rzucil jak krzew na wydm^, / w gorzk^ niepewnosc, w gluch^ samotnosc. -Почему ты меня бросил, как куст на дюны, / в горькую неуверенность, в глухое одиночество. » (Т. Боровски) «Почему же, ах, почему, всемогущий Боже. », «<...> ты не блистаешь для темных/ И терзаешь смиренных!» (К. Бальмонт «О даятель немых сновидений...») и т.п.;
в) упоминание / описание отсутствия действий адресата: «Nie zmilujesz si$, Boze wysoki... - Не смилуешься, Боже высокий» (Й. Вуйчицка-Банахова «В грозовые ночи»); «O, Ciebie nie ma dzisiaj mi^dzy nami... - О, Тебя нет сегодня среди нас.» (М. Панковски «Аушвитц»); «i tys go nie ostrzegl. - и ты его не предостерег. » (В. Зехентер «Молитва»);
г) косвенный упрек / обвинение, выраженный через описание страданий субъекта, народа, страны (здесь в качестве народа может выступать конкретная нация - например, польский народ у Конарс-кого, народ вообще без указания на национальные / госудаственные границы - у Гиппиус, Каспровича и др., бедняки - у Немоевского): «Armie dr^czonych. Narody nieszcz^sne / id^ do pracy pozolkle na mosi^dz.- Армии пытаемых. Народы несчастные / идут работать усохшие как медь.» (М. Панковски «Аушвитц») и т.п. В каком-то
6 Ср. концепцию структуры диалога у Ю.М. Лотмана, согласно которой «диалогическая ситуация <...> предшествует самому диалогу и предполагает наличие некоей общей памяти с собеседником» [Лотман, 1996: 193].
7 Как справедливо отмечает Р. Шефлер, обращаясь к кому-то с просьбой, мы берем на себя какую-то роль и выбираем соответствующую стратегию: ссылаемся на архетип (например, гостя-хозяина), взываем к жалости или подчеркиваем, что адресат и в прошлом никогда не отказывал нам в просьбе, всегда вел себя как добрый, благожелательный человек и т.д. [Schaeffler, 2007: 29-32].
8 Названия произведений польских поэтов и построчный перевод цитируемых фрагментов здесь и в дальнейшем выполнены автором статьи
смысле в косвенный упрек переходят также восхваления адресата в сопоставлении с тезисом о страдании невинных;
д) мотив «непонимания», т.е. вариант остранения: непонимание, выражаемое лексически вопрошанием: «Зачем?», «Отчего?» и т.п. (ср.: «Отчего Ты, Господь-Саваоф, / Словно не слышишь молитвенных слов?» (Л. Мей «Молитва»), «Если, Боже, хочешь всех / Ты спасти, зачем от века / Слишком слабым человека, / Слишком сильным сделал грех?» (Д. Мережковский «Неразрешимые вопросы») и т.п.), вскрывает болезненное несоответствие между общепринятыми представлениями и учением религии с опытом субъекта и фактами реальной действительности, т.е. косвенное обличение адресата через неприятие миропорядка и несогласие с ним.
Во втором случае деформация жанра - разрушение специфических для жанра молитвы субъектно-объектных связей происходит:
а) через «понижение» лексики, введение прозаизмов в обращениях к адресату («Ты мудрый, ты не скажешь строго... », «Ты сам мне подал - слишком много!» (М. Цветаева «Молитва»), насмешку («Boze, pelen w niebie chwaly / A na krzyzu - pomarnialy - Боже, полный в небе славы, / А на кресте - поусохший - » (Б. Лесьмян «Боже, полный в небе славы.» и т.п.);
б) через замену императивов просительно-молящих на требовательные приказы («Dlaczego moje li wargi / maj^ wyrzucac krwaw^ piesn?! / Piacz ze mn^! - Почему мои ли губы / должны выбрасывать кровавую песнь?! / Плачь со мной!» (Я. Каспрович «Святый Боже, Святый Крепкий»);
в) через прямое гневное обличение адресата («О, стыдись, стыдись, владыка неба, / Ты воспрянул - грозен и могуч, - / Чтоб отнять у нищих корку хлеба!» - Д. Мережковский «Сакья-Муни» и т.п.). Здесь же появляются мотивы сомнения в существовании Бога (ср: «ты видeниe несуществующее» (А. Ланге « С дымом пожаров»; «нет, не было тебя там, / потому что тебя нет / хуже, / чем нет, / потому что тебя быть не может!» (Т. Зехентер «Молитва» и т.п.), мотив его слабости, бессилия, не-всемогущества («Ты не Всемогущий! Обессиливаешь теперь! / Небо, как яблоко сморщенное, висит...» (М. Панковский «Аушвитц») и т.д. Существенно то, что обличающий субъект ставит себя на равных с адресатом - ситуация, абсолютно неприемлемая для молитвы. Данный тип деформации влияет на жанр настолько серьезно, что такие образцы, как правило, не воспринимаются (а в случае четкой маркировки жанра - с трудом воспринимаются) как молитва9.
9 Ср. замечание польского исследователя Т. Липского о жанровой специфике «Гимнов» Каспровича: «гимны могут быть похвальные, могут быть молебные, могут быть ... рассказом об истории богов, однако не называют, как правило, гимном богохульство или длинный список обвинений....» [Lipski, 1975: 240].
Упрек и обвинение суть древние элементы, входящие в состав молитвенной структуры (ср.: «Доколе, Господи, будешь забывать меня в конец, доколе будешь скрывать лице Твое от меня?», «Доколе врагу моему возноситься надо мною?» (Пс. 12) и т.п. По всей видимости, источником их является исходный синкретизм жанров в эпоху, когда «молиться первоначально значило не только величать и просить, но и угрожать, бранить и убивать. И лишь постепенно молитвы с призывами и называнием имени тотема (божества), со «славой» отделяются от содержаний проклятий, инвективы, всякой «хулы» и «брани», которая теперь открепляется от бога как неуместная и переносится на людей, на нечестивцев» [Фрейденберг, 1978: 120]. В дальнейшем, однако, это разделение привело к построению разных архетипических моделей культуры: так, отношения субъекта и адресата в рамках молитвенного дискурса восходят к архетипической модели «вручение себя»10, тогда как инвектива восходит к противоположной ей «магической» модели «договора», в рамках которой «участвующие в этих отношениях, оба являются действователями» [Лотман, 2002: 466]. В истории литературы это различие оформилось в виде двух полярных лирических жанров с принципиально различным видением действительности и целевой установкой. В молитве мир строго организован, как в пространственном (небо-земля), так и волевом и ценностном смысле. Мир просительной молитвы - деформированный, в нем происходит некоторое нарушение (отсюда - указание адресату на «нарушения») и есть потребность возврата к гармонии. Способ и несомненность этого возврата, однако, очевидны, и задачей молитвы является убеждение адресата (отсюда важная роль императивов и фольклорно-заговорных приемов11). Задачей же инвективы является возвращение в мир (также дисгармоничный) порядка и справедливости посредством выявления и обличения зла, вызванного раскаяния / страха адресата (отсюда императивы и призывание высших по отношению как к субъекту, так и адресату сил - в виде угрозы или проклятия)12.
В молитве-инвективе обличающее воздействие через упрек/обвинение смешивается с молитвенным убеждением того же адресата через инвокацию. Так, в «Адонаи» З. Гиппиус после гневного обличения («Иль ты еще не утолен?», «Ты розлил дым и пламя по морям, /
10 Как отмечает Ю.М. Лотман, «в основе религиозного акта лежит не обмен, а безоговорочное вручение себя во власть. Одна сторона отдает себя другой без того, чтобы сопровождать этот акт какими-либо условиями, кроме того, получающая сторона признается носительницей высшей мощи» [Лотман, 2002: 467].
11 О связи и структурном сходстве молитвы и заговора см.: [Краковяк, 2006: 93-101].
12 В тех инвективах, где угроза отсутствует, как, например у Ап. Григорьева в «Героям нашего времени», ситуация представляется неразрешенной, более драматичной, однако, несмотря на это, равенство в диалоге в каком-то смысле все же оставляет субъекта победителем (как высказавшегося и выразившего свою точку зрения).
Водою алою одел ты сушу. / Ты губишь плоть <...>» и т.д.) в финале звучит молитвенный призыв: «Отец, Отец! Склонись к Твоей земле!». В «Молитве» Т. Зехентера после всех обвинений, выдвинутых против адресата, после сомнений в его существовании следует финал: «к твоим алтарям возносим мольбы: / отчизну трупов и развалин / благослави, господи». Это сочетание создает неясность, противоречивость и трудность в восприятии текста. Сочетая несовместимое, молитва-инвектива создает на редкость трагическую картину мира, где нет выхода и способа возвращения нарушенной гармонии.
Список литературы
Афанасьева Э.М. Молитва в русской лирике XIX века // Русская стихотворная «молитва» XIX века: Антология. Томск, 2000. Анненкова Н.А. Сатира и инвектива в поэзии М.Ю. Лермонтова: Автореф.
дисс.... канд. филол. наук. Самара, 2004. Бралина Г.М. Жанр инвективы в русской лирике середины XIX века: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. Самара, 2008. Краковяк А.С.,Матяш С.А. Проблема жанра инвективы в свете субъектно-системного подхода (на материале русской и польской поэзии периода Второй мировой войны) // Памяти В.П. Скобелева: Проблемы поэтики и истории русской литературы XIX-XX веков: Междунар. сб. статей. Самара, 2005.
Краковяк А.С. Архетипы сознания и литературный жанр: в поисках источников жанра инвективы // Вестник Оренбургского ун-та. 2006. № 11. Краковяк А.С. Литературный жанр с точки зрения целевой установки (на примере лирического жанра инвективы) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. № 18 (44). Аспирантские тетради: Научный журнал. СПб., 2007. Краковяк А.С. Угроза как элемент поэтики жанра инвективы. Русская словесность: проблемы эволюции и поэтики: Сб. науч. статей. СПб., 2008. Лотман Ю.М. Механизмы диалога // Внутри мыслящих миров. Человек -
текст - семиосфера - история. М., 1996. Лотман Ю.М. «Договор» и «вручение себя» как архетипические модели
культуры // Статьи по семиотике искусства. СПб., 2002. Матяш С.А. Инвектива в русской поэзии // Человек и общество: Материалы
Междунар. науч. - практич. конф. Ч. 3. Оренбург, 2001. Матяш С.А. Жанр инвективы в русской поэзии: вопросы статуса, типологии,
генезиса // Феномен русской классики. Томск, 2004. Молитва поэта / Сост. и вступ. статья В.А. Сапогова. Псков, 1999. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. Lipski T. "Hymny" - problem gatunku // Tworczosc Jana Ка8рго'ШС7а w 1а1асЬ
1891-1906. Warszawa, 1975. Schaeffler R. O j^zyku modlitwy. Krakow, 2007.
Сведения об авторе: Краковяк Александра Сергеевна, преподаватель русского языка (г. Краков, Республика Польша), соискатель кафедры новейшей русской литературы Российского гос. педагогического ун-та (РГПУ) им. А.И. Герцена. E-тай: [email protected]
