CC BY
23
Нарратология Narratology Studies
А.Е. Агратин (Москва)
МОДУСЫ ПЕРСПЕКТИВАЦИИ: К ВОПРОСУ О КАТЕГОРИАЛЬНОМ АППАРАТЕ ДИАХРОНИЧЕСКОЙ НАРРАТОЛОГИИ (На материале русской литературы)*
Аннотация. Категория точки зрения (ТЗ) вплоть до настоящего момента рассматривалась в ахроническом плане. Диахронический подход имел лишь локальное применение или подчинялся некоему идеологическому посылу (Вейманн, Лансер), не позволявшему сосредоточиться на проблеме ТЗ как таковой. В статье предпринимается попытка заполнить этот пробел. Соотношение двух базовых повествовательных перспектив - нарраториальной и персональной (В. Шмид) - носит неустойчивый, динамический характер и порождает исторически продуктивные модусы (способы) перспективации: монофокальный - события изображаются исключительно с ТЗ повествователя (древнерусская словесность и литература XVIII в.); вариофокальный - персональная ТЗ является факультативной (ранняя классика); бифокальный - строится на обязательном сочетании двух перспектив в пределах одного текста (зрелая классика); трансфокальный - связан с преобразованием самих повествовательных «линз»: нарраториальная ТЗ больше не выступает гарантом событийности, «рассеивая» фабульную основу произведения, а персональная оказывается единственным «идентификатором» истории (проза Чехова); метафокальный - дифференциация НТЗ и ПТЗ, столь естественная для повествовательных практик XIX в., ставится под вопрос (орнаментальная проза, произведения А.П. Платонова и М.А. Шолохова, литература постмодернизма). Модусы перспективации не сменяют друг друга безвозвратно. Однажды возникнув, они воспроизводятся впоследствии, в результате чего различные соотношения нарраториальной и персональной ТЗ проявляются на одном и том же историческом этапе.
Ключевые слова: точка зрения; перспектива; модусы перспективации; нар-ратив; историческая нарратология; русская литература.
* Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда (проект № 20-18-00417).
A.E. Agratin (Moscow)
Modes of Perspectivation: On the Categorical Framework of Diachronic Narratology (on the Material of the Russian Literature)**
Abstract. Point of view (PoV) as a category has been studied achronically until now. The diachronic approach could only be applied locally or is subject to an ideological message (Weimann, Lancer) that does not allow us to focus on the PoV issue as such. The article attempts to fill in this gap. The relationship between two basic narrative perspectives, narratorial PoV and figural PoV (W. Schmid), is unstable, dynamic, and generates historically productive modes of perspectivation: a monofocal mode -events are depicted solely from the narrator's PoV (Old Russian literature and literature of the eighteenth century); a variofocal mode, - the personal PoV is optional (early classics); a bifocal mode based on the mandatory combination of two perspectives within a single text (late classics); a transfocal mode, associated with the transformation of the narrative "lenses" themselves: the narratorial PoV is no longer the warrant of events, "dispersing" the plot foundation of the work, and the figural PoV is the only "identifier" of the story (Chekhov's prose); metafocal mode, where a differentiation of narratorial and figural PoV, so natural for the narrative practices of the nineteenth century, is questioned (ornamental prose, Platonov's and Sholokhov's works, literature of postmodernism). Modes of perspectivation do not replace each other once and for all. Once they have emerged, they are reproduced on and on, resulting in different ralations of narratorial and figural perspectives at the same historical stage.
Key words: point of view; perspective; modes of perspectivation; narrative; historical narratology; Russian literature.
Точка зрения (ТЗ) - одна их центральных категорий нарратологии. Тем не менее, в диахроническом аспекте она, строго говоря, не рассматривалась. Определенный интерес представляют исследования, трактующие ТЗ в историческом [Weimann 1962] и социально-идеологическом измерениях [Lanser 1981]. Но авторы указанных работ последовательно отсылают читателя к тем или иным мировоззренческим системам (марксистской или феминистской), не сосредотачиваясь на проблеме ТЗ как таковой. В отечественном литературоведении диахронический подход имел локальное применение (служил прежде всего описанию конкретных литературных феноменов) и обычно воплощался в форме обобщающих (резюмирующих) характеристик. Так, Н.А. Кожевникова отмечает, что произведения рубежа XIX-XX вв. ознаменованы вытеснением «авторского субъективного начала и развитием повествования, передающего точку зрения персонажа и изображаемой среды» [Кожевникова 1994, 75].
Существующие на данный момент модели ТЗ постулированы как универсальные, а именно предлагают некий ряд потенций, реализуемых в повествовательном дискурсе вообще - безразлично к его временной принад-
** The work was done with the financial support of the grant of the Russian Science Foundation (project no. 20-18-00417). 98
лежности.
Между тем, всеобъемлемость таких моделей достаточно условна. С позиций исторической нарратологии, те или иные повествовательные возможности обладают определенной хронологией освоения. Скажем, типы фокализации, выделенные Ж. Женеттом [Женетт 1998], хоть и могут быть обнаружены в текстах самого разного времени, «постигаются» литературой несинхронно (отметим, что термин «фокализация» изначально был задуман как альтернатива «точке зрения» и специфицировался лишь впоследствии). Т.н. «нулевая» фокализация (рассказ извне восприятия героя, с «объективной» точки зрения, характерный для классического романа), вероятно, предшествует открытию внутренней (повествование с точки зрения персонажа - в прозе Флобера или Вулф), которая в свою очередь становится ступенью на пути к внешней фокализации («бихевиористская» манера рассказывания, широко применявшаяся, в частности, Хемингуэем).
В рамках обсуждаемых нами вопросов следует вести речь отнюдь не только о «диахронизации» известных типологий ТЗ (в свою очередь условной, приблизительной), но и о разработке собственно исторической типологии. Настоящая задача, конечно, не может быть решена в рамках небольшой статьи, однако своего рода «набросок», гипотетический вариант такого решения мы все же постараемся предложить.
Ввиду значительного разнообразия интерпретаций занимающей нас категории, примем в качестве рабочего определения максимально простое, «аксиоматичное». В самом широком смысле ТЗ - это ракурс, в рамках которого представлен диегетический мир. Добавим, что мы разделяем тезис Б.А. Успенского о многоплановости ТЗ [Успенский 2000], снабженной, помимо основного, пространственного, параметра, рядом других: временным, идеологическим, языковым, перцептивным (идея исследователя получила весьма широкое распространение в науке и была поддержана целым рядом нарратологов [Lintvelt 1981; Fowler 1982; Rimmon(-Kenan) 2002; Шмид 2003; Schmid 2010]).
Как справедливо утверждает В. Шмид, нарратор способен рассказать историю либо со своей собственной ТЗ - нарраториальной, либо с ТЗ одного или нескольких героев - персональной [Шмид 2003, 127]. Соотношение НТЗ и ПТЗ носит нестабильный, динамический характер и, по нашим наблюдениям, обуславливает исторически продуктивные способы (модусы) перспективации, которые мы продемонстрируем на материале русской литературы (сразу оговоримся, что термин «перспективация» - постановка ТЗ в нарративе - следует отличать от термина когнитивной лингвистики «перспективация» / «перспективизация», имеющего более узкое значение и отсылающего нас к механизму конструирования объекта дискурса с ТЗ говорящего).
Необходимо подчеркнуть, что модусы перспективации распознаются лишь в масштабах совокупности текстов, а не на уровне предложений, фрагментов или даже отдельных произведений.
Различение НТЗ и ПТЗ неощутимо в повествовательных произведениях доклассического периода (древнерусская словесность, литература XVIII в.): нарратор рассказывает историю, не нарушая перспективы, не становясь на позицию персонажа, - «все выраженные в тексте субъектно-объектные отношения» сходятся «в одном фиксированном фокусе» [Лот-ман 1988, 57]. Монофокальный модус перспективации - начальная фаза в эволюции нарратива (разрабатываемая в статье терминология может показаться результатом не совсем удачного смешения двух весьма различных категориальных систем, одна из которых восходит к «Повествовательному дискурсу» Женетта, другая - к «Нарратологии» Шмида, но здесь речь должна идти лишь о заимствовании и метафоризации научно-технических понятий - вынужденной мере, принятой ввиду отсутствия адекватных инструментов диахронического описания ТЗ).
«Расфокусировка» становится релевантной в произведениях А.С. Пушкина. Повествователь в романе «Евгений Онегин» (1825-1833) открыто высказывает свое мнение, выносит оценки героям, их поступкам, полностью осведомлен о происходящих событиях. Вместе с тем, в некоторых эпизодах он ограничивает историю кругозором персонажа. Комментируя творческие опыты Ленского, нарратор снабжает свою речь поэтическими штампами, к которым, несомненно, прибегал юный лирик: «Он пел разлуку и печаль, // И нечто, и туманну даль <...>» [Пушкин 1960, IV, 41]. Когда Татьяна осматривает кабинет Онегина, читатель следует за ее взором: «<...> Она глядит: забытый в зале // Кий на бильярде отдыхал, // На смятом канапе лежал // Манежный хлыстик» [Пушкин 1960, IV, 137].
Однако комбинация перспектив в ранней классике нерегулярна. Если в «Капитанской дочке» фактически не задействована ПТЗ (переживания героя оцениваются «издалека», с высоты жизненного опыта перволично-го рассказчика), то «Выстрел», по верному замечанию Шмида, снабжен двойной перспективой [Шмид 2003, 130-133]. Апробированная Пушкиным возможность чередования «фокусов» наррации обнаруживает альтернативу в «Герое нашего времени» (1838-1840) М. Лермонтова: здесь сменяют друг друга разные НТЗ. Гоголь, как правило, не выходит за границы НТЗ, делая акцент на разнообразии масштабов зримого, варьируя их в самом широком диапазоне: от панорамного видения до «микроскопических» описаний («Мертвые души»).
Модус перспективации, реализованный в представленных выше примерах, назовем вариофокальным: сочетание двух перспектив допустимо, но ПТЗ пока остается факультативной опцией повествования.
Реалистический роман второй половины XIX в. организован фигурой всезнающего повествователя, что, казалось бы, подразумевает преобладание НТЗ.
Действительно, в «Отцах и детях» (1862) И.С. Тургенева пейзажи обычно не отмечены пространственной позицией персонажа, нарратор не имитирует речевой манеры действующих лиц, не «заражается» их идеологией, произвольно «сжимает» слишком продолжительные отрезки време-
ни с помощью коротких пояснений: «Полчаса спустя Базаров с Аркадием сошли в гостиную» [Тургенев 1981, VII, 76].
Однако эпизодически ПТЗ возникает в повествовании и помогает лучше передать ощущения персонажей: «<...> и долго она [Анна Сергеевна. -А.А. ] оставалась неподвижною, лишь изредка проводя пальцами по своим рукам, которые слегка покусывал ночной холод» [Тургенев 1981, VII, 94]; «Ближе, ближе катились легкие колеса; вот уже послышалось фырканье лошадей... Василий Иванович вскочил и бросился к окошку» [Тургенев 1981, VII, 180].
На самом деле соседство двух повествовательных перспектив - регулярное явление в русской классической литературе зрелого периода.
Нарратор в «Войне и мире» (1865-1869) Л.Н. Толстого обладает предельной степенью всеведения: он охватывает взором весь изображенный универсум - от поля битвы до мимики и жестов действующих лиц (избегая разве что гоголевской «микроскопии»), с легкостью преодолевает границу внутреннего бытия героев.
Вместе с тем некоторые фрагменты романа не обходятся без ПТЗ. Знаменитая сцена совета в Филях - хрестоматийный случай «остранения» в романе - связана с восприятием маленькой девочки, превращающей историческую встречу в сказочный сюжет о борьбе положительного и отрицательного героев. Бородинское сражение попадает в «фокус» Пьера Безухо-ва, в результате чего изображается как уникальный субъективный опыт.
В «Преступлении и наказании» (1866) Ф.М. Достоевского нарратор неоднократно заявляет о себе, указывая на свою внешнюю позицию по отношению к диегетической реальности. Душевное состояние главного героя воссоздается пусть и крайне точно, но не изнутри его восприятия: «<...> он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения. И что всего мучительнее - это было более ощущение, чем сознание, чем понятие <...>» [Достоевский 1989, V, 100]. Иногда нарратор ограничивается перечислением наружных проявлений психики персонажа: «Неподвижное и серьезное лицо Раскольникова преобразилось в одно мгновение, и вдруг он залился опять тем же нервным хохотом, как давеча <...>» [Достоевский 1989, V, 154].
В то же самое время переключение на ПТЗ оказывается неотъемлемым атрибутом романа. Так, в сцене убийства создается иллюзия прямого наблюдения за происходящим: «Вдруг он заметил на ее шее снурок, дернул его, но снурок был крепок и не срывался; к тому же намок в крови. Он попробовал было вытащить так, из-за пазухи, но что-то мешало, застряло» [Достоевский 1989, V, 77].
Перед нами бифокальный способ перспективации, который базируется на обязательном сочетании НТЗ и ПТЗ в пределах одного текста.
Проза А.П. Чехова занимает пограничное положение в русской литературе, завершая эпоху классического реализма и открывая путь для модернистских поэтик. Как правило, подобная роль чеховского наследия связывается с открытием т.н. «объективной манеры», которая характеризуется
доминированием ПТЗ (рассказ «в тоне» и «в духе» героев). Данный тезис в тех или иных формулировках озвучивался неоднократно (еще в прижизненной критике) и получил наиболее убедительную аргументацию в работе А.П. Чудакова «Поэтика Чехова» [Чудаков 1971].
Следует, однако, отметить, что суть чеховской «революции» состоит не в количественном увеличении бифокальной перспективации, уже сложившейся в русской литературе благодаря художественным поискам романистов второй половины столетия, а в качественном изменении субординации НТЗ и ПТЗ по отношению к рассказываемым событиям.
В «дочеховской» литературе идентификация событий нарратором не подвергается сомнению. Персонаж, кругозор которого не охватывает историю целиком, напротив, лишен такой прерогативы. Конечно, ненадежной (а значит, близкой к персональной) следует также признать ТЗ диегетиче-ского нарратора. Но, во-первых, это ее качество обычно маркируется на более высоком уровне художественной коммуникации - между автором и читателем, способными со стороны оценить слова повествующего субъекта, заметить в них преувеличения, фальшь, обман, ошибки, иллюзию и т.п., во-вторых, даже если нарратор осознает пределы своих когнитивных возможностей, неотчетливость его ТЗ касается не событийности повествования как таковой, а референтной связи истории с диегетическим миром (той его частью, которая мыслится реальной), т.е. не превышает границ элементарной дихотомии «было / не было» (призрак Башмачкина в «Шинели» то ли действительно разгуливает по Петербургу, то ли это все лишь слухи).
В прозе Чехова нарратор не вполне доверяет собственным «глазам», манифестируя неопределенность излагаемых событий.
В рассказе «Страх» расхожий сюжет об измене превращается в экзистенциальную головоломку благодаря тому, что нарратор не знает, как трактовать произошедшие события, а точнее - считать ли их таковыми в принципе. Когда-то он вступил в незаконную связь с женой приятеля, но не понимает зачем: «Почему это вышло именно так, а не иначе? Кому и для чего это нужно было, чтоб она любила меня серьезно <...>?» [Чехов 1974-1982, УШ, 138].
Дискредитация каузальных сцеплений, обеспечивающих идентичность истории, осуществляется на стадии построения фабулы (селекции и систематизации событий). Концовка рассказа ставит под вопрос его необходимость (целесообразность) - ведь конфликтная по своей сути ситуация ни к чему не привела: «В тот же день я уехал в Петербург, и с Дмитрием Петровичем и его женой уж больше ни разу не виделся. Говорят, что они продолжают жить вместе» [Чехов 1974-1982, УШ, 138]. Нарратор становится похож на персонажа, который точно так же встревожен полной неспособностью осмыслить случившееся с ним. Муж Марии Сергевны признается: «Сегодня я делаю что-нибудь, а завтра уж не понимаю, зачем я это сделал» [Чехов 1974-1982, УШ, 131].
Иногда событие однозначно распознается только с ПТЗ.
Студент из произведения «Припадок» (1889) посещает с друзьями публичные дома, и вдруг его осеняет мысль, «что все то, что называется человеческим достоинством, личностью, образом и подобием божиим, осквернено тут до основания». Васильев уверен, что проститутки являются угнетенными, потому что «они, как овцы, тупы, равнодушны и не понимают» [Чехов 1974-1982, VII, 212], а те, кто пользуется услугами дам легкого поведения, - преступники, не осознающие своего греха. Сам студент выступает в роли проповедника: «И он стал мечтать о том, как завтра же вечером он будет стоять на углу переулка и говорить каждому прохожему: // - Куда и зачем вы идете? Побойтесь вы бога!» [Чехов 1974-1982, VII, 216].
Мысли героя, переданные с помощью прямой и несобственно-прямой речи, в совокупности создают нечто вроде повествовательной «надстройки» над текстом нарратора: персонаж не интерпретирует события, как бы происходящие помимо акта его восприятия, а создает собственную историю (притчу о своем нравственном преображении), имплицитно (косвенно) выраженную в произведении, т.е. наделяет окружающую действительность событийным смыслом. Подобного рода истории содержит почти любое повествовательное произведение: герой всегда чего-то желает или мечтает о чем-то, делает прогнозы, строит планы и т.п. Его мотивы, которые тоже являются некими «протоисториями», версиями будущих событий, должны хотя бы подразумеваться нарратором - иначе нарушится логика сюжета [Ryan 1986, 329; Palmer 2004, 183-193]. Но крайне редко «ментальные нарративы» персонажей обладают такой автономией, как у Чехова.
Никто, кроме Васильева (в том числе «угнетенные»), не находит в проституции ничего плохого. Более того, оказывается, что персонаж психически болен и, видимо, переживает «припадок» уже не первый раз. Однако нарратор не присоединяется ни к беспечным друзьям героя, ни к доктору, который рассматривает «открытие» молодого человека как симптом. Позиция повествователя тоньше: он не знает, прав ли студент. Перспективы нарратора и героя расходятся, но не в истолковании (этической оценке) события, а в его констатации: через притчевую «линзу» (ПТЗ) событие видно, без нее (НТЗ) - нет. И неизвестно, какая «оптика» дает более правдивую «картинку»: допускается как «слепота» / объективность нарратора, так и чрезмерная (патологическая) впечатлительность / повышенная «зоркость» персонажа.
Чеховский нарратив актуализирует трансфокальный модус перспекти-вации, состоящий в изменении, трансформации самих повествовательных «линз»: НТЗ больше не является гарантом событийности, «рассеивая» фабульную основу произведения, а ПТЗ оказывается единственным «идентификатором» истории.
Чеховское переосмысление событийности в свете феномена ТЗ может по праву считаться уникальным в истории русской литературы и не обнаруживает равноценных аналогов ни в зрелой классике, ни в рамках худо-
Новый филологический вестник. 2021. №3(58). --
жественных опытов последующего столетия.
В литературе XX в. намечается три тенденции в постановке повествовательной ТЗ (хронологически они пересекаются).
I. Прежде всего, писатели, опираясь на опыт зрелой классики, возвращаются к бифокальной перспективации. Она охватывает весьма многочисленный круг текстов, принадлежащих различным сегментам литературного процесса 1930-1950-х гг. («разрешенная» литература, издававшаяся в СССР; литература подполья; творчество эмигрантов, публиковавшихся за рубежом). Сюда относятся такие произведения, как «Жизнь Клима Сам-гина» (1925-1936) М. Горького, «Защита Лужина» (1930) В.В. Набокова, «Мастер и Маргарита» (1928-1940) М.А. Булгакова, «Доктор Живаго» (1945-1955) Б.Л. Пастернака, «Жизнь и судьба» (1950-1959) В.С. Гроссмана.
В 1960-1980 гг. значительно повышается частотность использования несобственно-авторского повествования - НАП [Кожевникова 1971; 1994, 206-48], представляющего собой речь «нарратора, заражающегося местами словоупотреблением и оценками персонажа или воспроизводящего их в более или менее завуалированной цитате», причем «НАП может опередить появление в тексте носителя соответствующей точки зрения» [Шмид 2003, 231]. Невзирая на свою специфику, описанная форма рассказывания реализует все ту же бифокальную перспективацию, поскольку строится на сопредельности НТЗ и ПТЗ. НАП - конструктивный принцип повествования в текстах В.М. Шукшина, Ф.А. Абрамова, В.Ф. Пановой [Holthusen 1968; Кожевникова 1977; Schmid 1968, 79-84]. В рассказе А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1959) персонаж словно «прибирает повествование к рукам» [Чудакова 1988, 243], а нарратор «максимально приближается к оценочному и языковому кругозору героя» [Шмид 2003, 233].
II. XX в. отмечен формированием «авторитарного стиля» [Белая 2000], легшего в основу соцреалистической литературы. Для произведений, написанных в этом стиле, характерно повествование с превалированием НТЗ, а также «с использованием приема совмещения ракурсов повествователя и персонажа в той мере, в какой это необходимо для раскрытия психологии героев» [Галимова 2002, 67]. Если ПТЗ и маркируется автором, то в идеологическом плане она, как правило, полностью совпадает с НТЗ. Достаточно строгое следование указанным требованиям наблюдается в «Железном потоке» (1924) А.С. Серафимовича, «Чапаеве» (1923) Д.А. Фурманова, «Разгроме» (1926) А.А. Фадеева, романах «Цемент» (1925) Ф.В. Гладкова, «Как закалялась сталь» (1934) Н.А. Островского. По большому счету, мы наблюдаем не что иное, как модифицированный вариант вариофокальной перспективации: ПТЗ оказывается не только необязательной, но и параметрально лимитированной (план идеологии).
III. Наконец, в произведениях XX в. проблематизируется дифференциация НТЗ и ПТЗ, столь естественная для повествовательных практик предшествующего столетия.
В орнаментальной прозе (А. Белый, Е.И. Замятин, Б.А. Пильняк, А.М. Ремизов и др.), ставшей одним из важнейших художественных открытий модернизма, по сути, снимается проблема противопоставления двух повествовательных «линз», «роль перспективации» оказывается «снижена»: орнаментальному тексту «свойственна расплывчатость перспективы, характерологическая немотивированность и поэтическая самоцельность с установкой на слово и речь как таковые» [Шмид 2003, 194].
Максимальное сближение, слияние НТЗ и ПТЗ - значимая примета литературных нарративов описываемой эпохи.
Так, в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон» (1928-1940) ПТЗ утрачивает определенность, не закрепляется за конкретным героем или группой персонажей, презентуя читателю мир истории в некоем общечеловеческом преломлении, и в этой плоскости сближается с НТЗ. Как будто вторя художественным исканиям орнаменталистов, писатель нейтрализует разницу между НТЗ и ПТЗ. Голос шолоховского нарратора - это «голос человека, живущего одной жизнью со своими героями, размышляющего над их нелегкими судьбами, сострадающего им» [Якименко 1982, 504].
«Нераздельность, но и неслиянность» [Бахтин 1975, 71] НТЗ и ПТЗ прослеживается и в произведениях А.П. Платонова. Соцреалистическим текстам, как отмечалось выше, присуще либо одноплановое (идеологическое) отождествление перспектив повествователя и героя, либо безраздельная гегемония НТЗ. Платонов же, различая два повествовательных «фокуса», максимально уподобляет их друг другу. «Голоса» нарратора и персонажа имеют «несомненную тенденцию к слиянию, к звучанию в унисон. В творчестве Платонова синхронность их звучания стала отличительной чертой стиля писателя» [Белая 1977, 211].
Писатели-постмодернисты проблематизируют соотношение НТЗ и ПТЗ в рамках деконструктивистской эстетики. В «Пушкинском доме» (1978) А.Г. Битова эксплицируется условность инструментов рассказывания, находящихся в распоряжении писателя. По мнению автора, всеведущий нарратор - весьма сомнительная фигура, однако «не вызывает особых подозрений сцена, решенная через одного из героев, пусть и в третьем лице, но одним лишь его зрением, чувствованием и осмыслением» [Битов 1999, 64]. В финале романа, когда герой оживает после своей фикци-ональной смерти, пропадает дистанция между «автором» (нарратором) и персонажем. В результате какой бы то ни было рассказ оказывается невозможен - остается только «бесконечное ожидание, пока герой проживет столько, что, обратившись в прошлое, отрезок этот можно будет изложить со скоростью связного повествования» [Битов 1999, 319]. Не менее противоречиво смешение ТЗ диегетического нарратора и переживающего собственное убийство персонажа, с которым он идентифицирован, в заключительном эпизоде произведения В.В. Ерофеева «Москва - Петушки» (1970).
Последняя тенденция (III) демонстрирует новый способ перспектива-ции, который, в соответствии с заданной терминологией, следует имено-
вать метафокальным: благодаря взаимной «нейтрализации» НТЗ и ПТЗ, создается особый эффект преодоления «оптической сетки» нарратива.
В русской прозе постсоветского времени вариабельность и запутанность взаимодействия НТЗ и ПТЗ становится предметом «игры» с читателем, который призван не столько лицезреть изображенный мир, смоделированный посредством нового нарративного языка, сколько расшифровать сам этот язык (произведения М.П. Шишкина, Л.С. Петрушевской, Т.Н. Толстой, В.О. Пелевина, В.С. Маканина и мн.др.). Относительно современной литературы было бы не совсем корректно говорить о каких-то строгих закономерностях: она переживает фазу становления и пока не доступна обобщающей схематизации (во всяком случае в той же мере, как нарративный дискурс прошлого столетия).
Модусы перспективации не сменяют друг друга безвозвратно. Однажды возникнув, они воспроизводятся впоследствии, в результате чего различные соотношения НТЗ и ПТЗ проявляются на одном и том же историческом этапе. Вариофокальный модус был взят на вооружение литературой соцреализма, в то время как бифокальный стал востребован модернистами и продолжателями реалистической традиции. Постмодернистский кризис бифокального повествования не помешал его успешному применению в современной прозе - романах Е.Г. Водолазкина, З. Прилепина, С.А. Шар-гунова, Л.Е. Улицкой и пр.
В статье не рассматривается такой феномен, как ТЗ читателя. Видимо, он все-таки относится к метанарративному (метафикциональному) уровню организации литературного произведения. По замечанию Н.Д. Та-марченко, предметом ТЗ читателя является текст [Тамарченко 2011], а не повествуемая история, очертания которой все же определяются наррато-риально-персонажной оптикой рассказывания.
Следующий шаг в развитии предложенной темы - соотнесение модусов перспективации с более общими моделями наррации, т.н. повествовательными стратегиями [Тюпа 2018], причем не только на художественном материале.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975.
2. Белая Г.А. Закономерности стилевого развития советской прозы двадцатых годов. М.: Наука, 1977.
3. Белая Г.А. Стилевой регресс: о стилевой ситуации в литературе соцреализма // Соцреалистический канон. СПб.: Академический проект, 2000. С. 556-568.
4. Битов А.Г. Пушкинский дом. СПб.: Наука, 1999.
5. Галимова Е.Ш. Поэтика повествования русской прозы XX века (19171985). Архангельск: Поморский государственный университет им. М.В. Ломоносова, 2002.
6. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Л.: Наука, 1989.
7. Женетт Ж. Повествовательный дискурс // Женетт Ж. Фигуры: в 2 т. Т. 2. М.:
Изд-во им. Сабашниковых, 1998. С. 308-432.
8. Кожевникова Н.А. О соотношении речи автора и персонажа // Языковые процессы современной русской художественной литературы. Проза. М.: Наука, 1977. С. 7-98.
9. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв. М.: Государственный институт русского языка им. А.С. Пушкина, 1994.
10. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М.: Просвещение, 1988.
11. Пушкин А.С. Собрание сочинений: в 10 т. М.: ГИХЛ, 1959-1962.
12. Тамарченко Н.Д. Точка зрения // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М.: Издательство Кулагиной; Intrada, 2008. С. 266-267.
13. Тамарченко Н.Д. Проблема события в литературном произведении (сю-жетологические и нарратологические аспекты) // Narratorium. 2011. № 1-2. URL: http://narratorium.rggu.ru/article.html?id=2027585 (дата обращения: 03.11.2020).
14. Тургенев И.С. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т. М.: Наука, 1978-1986.
15. Тюпа В.И. Дискурсные формации: очерки по компаративной риторике. М.: Языки славянской культуры, 2018.
16. Успенский Б.А. Поэтика композиции. СПб.: Азбука, 2000.
17. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. Сочинения: в 12 т. М.: Наука, 1974-1982.
18. Чудаков А.П. Поэтика Чехова. М.: Наука, 1971.
19. Чудакова М.О. Без гнева и пристрастия: смена литературных циклов // Новый мир. 1988. № 9. С. 240-260.
20. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003.
21. Якименко Л.Г. Избранные работы: в 2 т. Т. 2. Творчество Шолохова. М.: Художественная литература, 1982.
22. Fowler R. How to See through Language: Perspective in Fiction // Poetics. 1982. № 11. P. 213-235.
23. Holthusen J. Stilistik des "uneigentlichen" Erzählens in der sowjetischen Gegenwartsliteratur // Die Welt der Slaven. 1968. № 13. S. 225-245.
24. Lanser S.S. The Narrative Act: Point of View in Prose Fiction. Princeton: Princeton UP, 1981.
25. Lintvelt J. Essai de typologie narrative. Le «point de vue». Théorie et analyse. Paris: Librairie José Corti, 1981.
26. Palmer A. Fictional Minds. Lincoln; London: University of Nebraska Press, 2004.
27. Rimmon(-Kenan) S. Narrative Fiction: Contemporary Poetics. London; New York: Routledge, 2002.
28. Ryan M.-L. Embedded Narratives and Tellability // Style. 1986. № 20. P. 319340.
29. Schmid W. Zur Erzähltechnik und Bewußtseinsdarstellung in Dostoevskijs "Vecnyj muz" // Die Welt der Slaven. 1968. № 13. P. 294-306.
30. Schmid W. Narratology. An Introduction. Berlin; New York: De Gruyter, 2010.
31. Weimann, R. Erzählerstandpunkt und point of view: Zu Geschichte und Ästhetik der Perspektive im englischen Roman // Zeitschrift für Anglistik und Amerikanistik. 1962. № 10. P. 369-416.
HoBbiü jмnоnогицecкиü BecmHUK. 2021. №3(58). --
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Chudakova M.O. Bez gneva i pristrastiya: smena literatumykh tsiklov [Without Rage and Prejudice: Changing Literary Cycles]. Novyy mir, 1988, no. 9, pp. 240-260. (In Russian).
2. Fowler R. How to See through Language: Perspective in Fiction. Poetics, 1982, no. 11, pp. 213-235. (In English).
3. Holthusen J. Stilistik des "uneigentlichen" Erzählens in der sowjetischen Gegenwartsliteratur. Die Welt der Slaven, 1968, no. 13, pp. 225-245. (In German).
4. Ryan M.-L. Embedded Narratives and Tellability. Style, 1986, no. 20, pp. 319340. (In English).
5. Schmid W. Zur Erzähltechnik und Bewußtseinsdarstellung in Dostoevskijs "Vecnyj muz". Die Welt der Slaven, 1968, no. 13, pp. 294-306. (In German).
6. Tamarchenko N.D. Problema sobytiya v literaturnom proizvedenii (syuzheto-logicheskiye i narratologicheskiye aspekty) [The Problem of Event in a Literary Work (Aspects of Plot and Narration)]. Narratorium, 2011, no. 1-2. Available at: http://nar-ratorium.rggu.ru/article.html?id=2027585 (accessed 03.11.2020). (In Russian).
7. Weimann R. Erzählerstandpunkt und point of view: Zu Geschichte und Ästhetik der Perspektive im englischen Roman. Zeitschrift für Anglistik und Amerikanistik, 1962, no. 10, pp. 369-416. (In German).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
8. Belaya G.A. Stilevoy regress: o stilevoy situatsii v literature sotsrealizma [Stylistic Regression: On the Stylistic Situation in Socialist Realism Literature]. Sotsrealis-ticheskiy kanon [The Socialist Realist Canon]. St. Petersburg, Akademicheskiy proyekt Publ., 2000, pp. 556-568. (In Russian).
9. Genette G. Povestvovatel'nyy diskurs [Narrative Discourse]. Genette G. Figury: [Figures]: in 2 vols. Vol. 2. Moscow, Sabashnikovy Publ., 1998, pp. 308-432 (In Russian).
10. Kozhevnikova N.A. O sootnoshenii rechi avtora i personazha [On the Relationship between the Author's Speech and the Character's Speech]. Yazykovyye protsessy sovremennoy russkoy khudozhestvennoy literatury [Linguistic Processes in Contemporary Russian Fiction. Prose]. Moscow, Nauka Publ., 1977, pp. 7-98. (In Russian).
11. Tamarchenko N.D. Tochka zreniya [Point of View]. Poetika: slovar 'aktual'nykh terminov iponyatiy [Poetics: Dictionary of Current Terms and Concepts]. Moscow, Ku-lagina Publ., Intrada Publ., 2008, pp. 266-267. (In Russian).
(Monographs)
12. Bakhtin M.M. Voprosy literatury i estetiki [Questions of Literature and Aesthetics]. Moscow, Khudozhestvennaya literature Publ., 1975. (In Russian).
13. Belaya G.A. Zakonomernosti stilevogo razvitiya sovetskoy prozy dvadtsatykh godov [Regularities in the Stylistic Development of Soviet Prose in the Twenties]. Moscow, Nauka Publ., 1977. (In Russian).
14. Chudakov A.P. Poetika Chekhova [Chekhov's Poetics]. Moscow, Azbuka Publ., 1971. (In Russian).
15. Galimova E.Sh. Poetika povestvovaniya russkoy prozy 20 veka (1917-1985) [The Poetics of Narrative in Russian Prose of the Twentieth Century (1917-1985)]. Arkhangelsk, Pomor State University named after M.V. Lomonosov Publ., 2002. (In Russian).
16. Kozhevnikova N.A. Tipy povestvovaniya v russkoy literature 19-20 vv. [Types of Narration in Russian Literature of the Nineteenth and Twentieth Centuries]. Moscow, Pushkin State Russian Language Institute Publ., 1994. (In Russian).
17. Lanser S.S. The Narrative Act: Point of View in Prose Fiction. Princeton, Princeton UP, 1981. (In English).
18. Lintvelt J. Essai de typologie narrative. Le "point de vue". Théorie et analyse. Paris, Librairie José Corti, 1981. (In French).
19. Lotman Yu.M. Vshkole poeticheskogo slova: Pushkin, Lermontov, Gogol' [In the School of the Poetic Word: Pushkin, Lermontov, and Gogol]. Moscow, Prosvesh-cheniye Publ., 1988. (In Russian).
20. Palmer A. Fictional Minds. Lincoln, London, University of Nebraska Press, 2004. (In English).
21. Rimmon(-Kenan) S. Narrative Fiction: Contemporary Poetics. London; New York, Routledge, 2002. (In English).
22. Schmid W. Narratologiya [Narratology]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2003. (In Russian).
23. Schmid W. Narratology. An Introduction. Berlin; New York, De Gruyter, 2010. (In English).
24. Tyupa VI. Diskursnyye formatsii: ocherki po komparativnoy ritorike [Discourse Formations: Essays on Comparative Rhetoric]. Moscow, Yazyki slavyanskoy kul'tury Publ., 2018. (In Russian).
25. Uspenskiy B.A. Poetika kompozitsii [The Poetics of Composition]. St. Petersburg, Azbuka Publ., 2000. (In Russian).
26. Yakimenko L.G. Izbrannyye raboty [Selected Works]: in 2 vols. Vol. 2. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1982. (In Russian).
Агратин Андрей Евгеньевич, Российский государственный гуманитарный университет; Государственный институт русского языка им. АС. Пушкина.
Кандидат филологических наук, научный сотрудник Центра научного проектирования РГГУ; старший педагог кафедры гуманитарных и естественных наук Гос. ИРЯ им. А.С. Пушкина. Научные интересы: нарратология, дискурсный анализ, история русской литературы XIX в., проза А.П. Чехова, современная литература.
E-mail: andrej-agratin@mail.ru
ORCID ID: 0000-0002-4993-7289
Andrey E. Agratin, Russian State University for the Humanities; Pushkin State Russian Language Institute.
Candidate of Philology, Researcher at the Centre for Science Projects; Senior Teacher at the Department of Humanities and Natural Sciences.
Research interests: narratology, discourse analysis, history of Russian literature of the 19th century, A.P. Chekhov's prose, contemporary literature.
E-mail: andrej-agratin@mail.ru
ORCID ID: 0000-0002-4993-7289
