CC BY
22
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова, Москва, Россия Философский факультет, кафедра истории и теории мировой культуры
Аспирантка
M. V. Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia Faculty of Philosophy, Department of History and Theory of World Culture Postgraduate Student maryaguryanova@gmail. com
МОДНОЕ ТЕЛО: ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ТЕЛЕСНОСТИ В ВЕСТИМЕНТАРНОЙ МОДЕ
СКВОЗЬ ПРИЗМУ ДИСКУРСА ГОСПОДИНА
В данной статье предпринимается попытка рассмотреть отношение к телу в вестиментарной моде. Отправной точкой исследования является гипотеза о том, что феномен моды в западноевропейском обществе зарождается в Средневековье с подчеркиванием телесных границ в одежде. Именно введение телесности в дискурс моды запустило процесс непрестанных смен моды, в своих вести-ментарных формах, трансформирующих границы частного тела посредством навязывания новых границ социальной идентичности - социального тела как канона «правильной» репрезентации тела в тот или иной исторический период. Отношения между частным телом индивида и социальным телом, навязываемым модой, рассматриваются в данной статье посредством дискурса господина, который применительно к феномену моды позволяет рассмотреть, каким образом процесс отчуждения собственной идентичности в пользу Другого, который первоначально был встроен в вассальную систему служения, нося принудительный и обязательный характер, впоследствии в рамках потребления стал вопросом желания.
Ключевые слова: тело, идентичность, мода, Другой, господствующие означающие, социальное тело, дискурс господина, объект а, потребление, отчуждение.
THE FASHION BODY: RECONSIDERING OF CORPOREALITY IN THE FIELD OF VESTIMENTARY FASHION THROUGH THE DISCOURSE OF THE MASTER
The aim of this article is to reconsider the status of the body in the vestimentary fashion. This paper is based on the hypothesis that the phenomenon of fashion in Western European society arose in the Mid- 224 dle Ages with underlining of bodily boundaries in clothes. It is the introduction of corporality into the discourse of fashion that has launched the process of incessant changes in fashion, which in its vestimentary forms transform the boundaries of the private body by imposing new boundaries of social identity - social body as the canon of "correct" representation of the body in a particular historical period. The relations between the individual's private body and the social body, imposed by fashion, are analyzed in this article through the discourse of the master. In relation to the phenomenon of fashion, it allows us to reconsider how the process of alienating one's identity in favor of the Other as inherent part of fashion, which was originally part of the feudal vassal system of service from being compulsory and mandatory was transformed into a matter of desire in the context of consumption.
Key words: body, identity, fashion, Other, master signifiers, social body, Master's discourse, object a, consumption, alienation.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
еспрестанные изменения и нововведения, которыми характеризуется феномен моды в западноевропейском обществе, сделались возможными в связи с введением телесности в дискурс моды в середине XIV века, а точнее - тела как формы индивидуальной идентичности, которая выражается в конструируемых ею границах социального тела - одежде, не тождественность которой границам тела в определенной степени и способствовала возникновению феномена западноевропейской моды с его непрестанными изменениями и стремлением к новому.
По мнению П. Поста, «в первый раз человеческое тело было представлено для обозрения другому смело и без страха»1 в середине XIV века в связи с реформой в мужском обмундировании: с удлинением железных наголенников (jambières) до бёдер, что способствовало тому, что одеваемые вниз гамаши (jambières) стали крепиться непосредственно к внутреннему камзолу, а не к коротким кюло-там из белья, как прежде, что постепенно способствовало трансформации и светской одежды, которая становилась все более облегающей и подчеркивающей контуры тела.
Тот факт, что очерчивание тела стало основным предметом моды, как раз и способствовало непрестанному изменению ее сарто-риальных форм, в связи с амбивалентным характером тела в отношении выражения человеческой идентичности. Как отмечает Ж. Ли-
повецкий2, феномен моды мог зародиться только в контексте христианства с его амбивалентным отношением к телу, одновременно оказывающимся тождественным и иным по отношению к выражению идентичности индивида.
С одной стороны, в христианстве тело воспринимается «как отвратительнейшая темница души»3, с другой - признается его сакральный характер в связи с мистическим телом Христа. Идея о воплощении бога в телесной форме, имеющая место в христианстве, обусловила, в свою очередь, восприятие тела как средства выражения индивидуальности, что открыло просторы для споров средневековых теологов о том, «будут ли воскресшие тела -
избранных обнаженными или одетыми»4. Несмотря на то, что с христианством стало возможно говорить о теле как о вместилище человеческой идентичности, последняя полностью не была тождественна телу, в связи с чем попытки моды выявить социально приемлемую форму человеческой идентичности через конструирование новых границ тела посредством одежды изначально были обречены на фиаско. Тем не менее, именно этот разрыв, существующий между телом и идентичностью, как раз и является основанием изменений в моде, где каждая последующая порождаемая модой
225
1 Post P. La naissance du costume masculin moderne au XlVe siècle // Actes du 1er Congrès international d'histoire du costume, Venise, 31aout-7septembre 1952. P.34.
2 Липовецкий Ж. Империя эфемерного. Мода и ее судьба в современном обществе / Пер. с фр. Ю. Розенберг. М.: Новое литературное обозрение. 2012.С. 73.
3 Ле Гофф Ж., Трюон Н. История тела в Средние века / Пер. с фр. Е. Лебедевой. М.: Текст, 2008. С. 31.
4 Там же. С. 139.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
форма социального тела делала попытку выразить человеческую идентичность в новых телесных границах того или иного предмета одежды: корсеты, кринолины, различного рода прически - все они представляли собой формы репрезентации новых телесных границ социальной идентичности. Можно сказать, что именно границы тела и их выражение в вести-ментарных формах и являются основным предметом моды, которая аккумулирует социальные значения за счёт того, что в христианской культуре тело представляет собой вместилище человеческой идентичности.
Таким образом, источник постоянных изменений в моде, если выразить его в терминах Ж. Лакана, состоит в том, что мода всегда имеет дело только с трансформацией вести-ментарных границ «социального тела»5 -одежды, а объектом а как причиной желания и источником возможных изменений в моде оказывается реальное - само тело. Именно попытки постоянного прорыва к реальному телу и стремление сделаться ему тождественным посредством схватывания в порождаемых модой все новых и новых границах социального тела и вызывают бесконечные смены мод. И каждое нововведение в моде представляет собой трансгрессию - нивелирование существующих границ социального тела с целью прорваться к объекту а, невозможному, реальному, включение которого в поле моды в середине XIV века и запустило процесс непрекращающихся поис-
5 Термин «социальное тело» заимствован у М. Дуглас, которое, рассматривая его в противопоставлении физическому телу, она определяет как «способ восприятия физического тела» в рамках того или иного общества. Douglas M. Natural Symbols: Explorations in cosmology. London and New York: Routledge, 1996. P. 72.
ков, нескончаемую трансгрессию границ социального тела моды.
Такое посягательство моды на репрезентацию телесных границ в социальном пространстве позволяет говорить о том, что мода является основным средством репрезентации социального тела, лишая индивида права распоряжаться им. Как указывает С. Андре, схваченность в языке, в нашем случае в вестимен-тарном языке моды, «предполагает утрату тела, что находит отражение в том числе и языке: никто не говорит, что он - это тело, но что у него есть тело... Субъект, порождаемый эффектом языка, обособлен от тела. Создаваемое языком разделение между субъектом и телом конституирует одновременно доступ и препятствие: доступ к телу за счёт того, что оно сим- 226 волизировано, а барьер в той степени, что оно реально»6. В связи с тем, что тело может быть воспринято только в той степени, в которой оно организованно означающим, то есть именно означающее в символической системе языка создаёт образ тела, который может быть представлен в социальном пространстве, то можно сказать, что «означающее создаёт тело и в то же время отрицает его»7. Таким образом, мода как раз и представляет собой пространство означающих, которые, придавая телу символическую форму, делают его воспринимаемым и социально видимым, что подмечают
6 André S. Otherness of the Body // Lacanian theory of discourse: subject, structure and society / edited by Mark Bracher et al. New York and London: New York University Press, 1994. P. 94.
7 Ibid. P. 97.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
в своих исследованиях К. Бэлл8 и Э. Холлан-дер9, говоря о том, что репрезентация даже обнаженного тела в тот или иной исторический период обусловлена существующими на тот момент господствующими означающими, то есть культурными стандартами и идеалами, которые формировали необходимые границы восприятия и репрезентации тела, вне которых оно не могло быть представлено.
Такое отношение к телу можно считать следствием дискурса господина как отправной точки формирования феномена западноевропейской моды, которой изначально представлял собой не что иное, как форму выражения вассальных отношений. В рамках диалектики господина и раба Гегеля как основания дискурса Господина Ж. Лакана, раб «посредством Труда совершает насилие над собственной природой, тем самым отрицая себя в качестве данного, то есть либо в качестве животного, либо в качестве человека, рожденного в данной социальной или исторической среде и определенного ею»10. Факт отчуждения от собственной природы, Я, коренящегося в труде, находит свое воплощение в одежде, также представляющей собой своего рода насилие и отрицание частного тела, проявляемое в навязываемых Другим формах социального тела. Последние являются необходимым условием
8 Bell Q. On Human Finery. The Classic Study of Fashion Through the Ages. Great Britain: Allison & Busby, 1992.
9 Холландер Э. Взгляд сквозь одежду / Пер. с англ. В. Михайлина. М.: Новое литературное обозрение, 2015.
10 Кожев А. Идея смерти в философии Гегеля. / Пер. с франц. и послесл. И. Фомина. Редакция В. Большакова. М.: Издательство «Логос», издательство «Прогресс-Традиция». 1998. С. 91.
существования в обществе, где одежда представляет собой средство репрезентации социальной идентичности индивида. Как отмечает Кэмпбелл, «платье - это знак, посредством которого мы читаемы и читаем других, несмотря на то, каким непостоянными и амбивалентными эти чтения могут быть»11. Поэтому такое насилие над частным телом, лежащее в основе закона «правильной» репрезентации социальной идентичности, определяемой вестимен-тарными формами, навязанными Другим, является основанием модной семантики и существования феномена моды как такового.
Как говорит Ж. Лакан в отношениях
господин - раб как отправной точке любых
общественных взаимодействий, раб утрачивает
тело, «чтобы стать не чем иным, как тем, во
12
что вписываются все прочие означающие»12. М. Брахер продолжает мысль Лакана: «означающее господина (81) - это означающее, в которое субъект вложил свою идентичность — любое означающее, с которым (или против которого) субъект идентифицировался и таким образом конституировал мощную позитивную или негативную ценность»13. Таким образом,
11 Campbell C. When the Meaning Is Not a Message: A Critique of the Consumption as Communication Thesis // M. Nava, A.Blake, I. MacRury, and B. Richards (eds) Buy this Book: Studies in Advertising and Consumption. London: Routledge, 1997 in Entwistle J. Fashion and the Fleshy Body: Dress as Embodied Practice // Fashion Theory, 4:3, 2000. P. 337.
12 Лакан Ж. Изнанка психоанализа. Семинар, Книга XVII (1969-1970) / Пер. с фр. А. Черноглазова. М.: Гнозис, Логос, 2008. С. 110.
13 Bracher M. On the Psychological and Social Functions of Language: Lacan's Theory of the Four Discourses // Lacanian theory of discourse: subject, structure and society / edited by Mark Bracher et al. New
227
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
утрата рабом право распоряжаться своим телом является условием становления его социальной идентичности, его видимости и читабельности в социальном поле. Утрата тела есть условие вступления в символическое поле языка моды, когда взамен естественных границ частного тела субъект приобретает посредством означающих господина (Другого) - социальное тело, социальную идентичность как условие его вступление в возможные социальные связи.
Такое отчуждение от собственного тела для начертания господствующих означающих Другого в средневековой моде нашло выражение в излишне облегающей и сковывающей движения одежде: «движенья их, несомненно, стесняются необыкновенно узким платьем. На них все в обтяжку. Полукафтанье надевается через голову, да и то с трудом»14, которая была призвана ориентировать индивида на социальные взаимодействия, что выражало собой примат социальной репрезентации в общественном пространстве над частным проявлением тела, и которая можно сказать представляла собой воплощённый взгляд Другого, ориентация на которого была основой возможных социальных взаимодействий. Данная фигура Другого была введена в вестиментарное поле посредством такой притязающей на очерчивание телесных границ одежды, которая воспринималась как один из инструментов цивилизации в терминах Н. Элиаса15. Описывая свой
York and London: New York University Press, 1994. P. 111.
14 Иванов К.А. Многоликое средневековье. М.: Алетейа. 2001. С. 188.
15 Элиас Н. О процессе цивилизации: Социогенети-
ческие и психогенетические исследования. М.;
СПб, 2001.
вестиментарный опыт в отношении излишне узких джинс, У. Эко16 отмечает: «с моими новыми джинсами моя жизнь была полностью внешней... фокусируя моё внимание на манере поведения, он обязывал меня жить в отношении внешнего мира, ограничивая, другими словами, осуществление внутреннего. Дж. Энтвистл так комментирует этот вести-ментарный опыт: одеваясь неудобно, мы вырабатываем «эпидермальное (телесное) самосознание», к которому отсылает У. Эко, когда «предметы одежды посягают на переживания нашего тела и делают нас осведомленными о границах нашего тела»17. Именно посредством такого «эпидермального (телесного) самосознания» в рамках феодальных отношений Средневекового общества посредством при-
228
тесняющего платья, навязанного Другим, формировались границы социального тела или, иными словами, границы социальной идентичности индивида, границы его «правильной репрезентации», ориентирующей его на Другого, внешний мир и социальные взаимодействия.
Мода, как язык или дискурс, не может быть ограничена одним носителем, она непосредственно предполагает социальные отношения, которые выражает в своих формах, поэтому отчуждение от собственной идентичности (от частного тела) в пользу формы идентичности, навязанной Другим, является неотъемлемым условием существования феномена
16 Eco U. Lumbar Thought // Travels in Hyperreality: Essays / Trans.by William Weaver. San Diego, New York, London: A Harvest Book, Harcourt Inc., A Helen and Kurt Wolff Book, 1986. P.191-197.
17 Entwistle J. Fashion and the Fleshy Body: Dress on Embodied Practice // Fashion Theory, Vol. 4, Issue 3. London: Berg, 2000. P. 334.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
моды в качестве средства социальном коммуникации, правила и первоначальная структура которой может быть прослежена в вассальных отношениях сквозь призму дискурса Господина.
С. Жижек18 считает, что дискурс господина в полной мере реализовал себя с абсолютной монархией, в частности, в фигуре Людовика XIV, который представлял собой Господина par excellence. Тем не менее, представляется, что именно в феодальном обществе формируются основы социальных связей дискурса господина: отношения господина и раба или, иными словами, сеньора и служащих, которые и представляют собой модель для распространения модных нововведений, статус которых в связи с этим носит императивный и общеобязательный характер: невозможно было ни следовать вестиментарным нововведениям сеньора, так как это было следствием служения и личных отношений, которые пронизывали вассальную систему, что, как следствие, превращало служащих в репрезентантов индивидуального вкуса своего господина. Именно в рамках абсолютной монархии, которую приводит в пример С. Жижек, социальное присутствие господина достигает своей кульминационной точки во фразе Людовика XIV «государство - это я», знаменующей собой трансформацию социального тела господина в политическое тело - государство. Данная фраза означает перевод трудовой деятельности раба (служащих) на язык символического, которое привносит с собой индивидуальность (Госпо-
дин) или, иными словами, «превращение знания раба в знание господина»19, что находит своё воплощение в бюрократическом аппарате, представляющем собой символическую форму репрезентации существующих в обществе социальных взаимодействий.
Таким образом, политическая сфера, а точнее двор монарха из пространства «законодательства» модных нововведений превратилась в поле репрезентации положения индивидов в социальной иерархии посредством униформы, обозначающей собой новое отношение к телесности. Как отмечают Н. Шепер-Хьюс и М. Лок20, продолжая классификацию М. Ду-глас21 о физическом и социальном телах, в отличие от индивидуального тела, относящегося к проживаемому опыту тела как таковому, и 22д социального тела, относящегося к репрезентативному использованию тела как символа природы, общества и культуры, политическое тело подразумевает регулирование и контроль тел.
Как отмечает Р. Барт, «как чистая ощутимость тело не может ничего значить, одежда
же обеспечивает переход от чувственного к
22
смыслу»22, так как оно «в качестве чисто чув-
18 Zizek S.Can One Exit from The Capitalist Discourse Without Becoming a Saint? // Crisis & Critique. Volume 3. Issue 3. P. 494 URL: http://crisiscritique.org/political 11/Slavoj .pdf
19 Лакан Ж. Изнанка психоанализа. Семинар, Книга XVII (1969-1970)/ Пер. с фр. А. Черноглазова. М.: Гнозис, Логос, 2008. С. 37.
20 Scheper-Hughes N., Lock M. The Mindful Body: A Prolegomenon to Future Work in Medical Antropology // Medical Anthropology Quaterly, New Series, Vol. 1, No. 1, 1987. P. 7.
21 Douglas M. Natural Symbols: Explorations in cosmology. London and New York: Routledge, 1996. P. 72.
22 Барт Р. Система Моды. Статьи по семиотике культуры / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2003. С. 293.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
ственного лишено значения»23. В связи с этим, социальное тело несёт на себе преимущественно функцию репрезентации, в рамках которой подавление побуждений частного тела и навязывание ему новых границ социального тела и связанных с ним форм социальной идентичности, является условием для возможной социальной коммуникации и «читабельности» человеческих тел в социальном пространстве. Если социальное тело, представляя собой «символическую сцену, на которой разыгры-
24 " "
вается драма социализации»24, в своей такой репрезентативной роли предполагает в качестве своего основания ориентацию на фигуру Другого, то формирование политического тела вводит новую оптику тел, а именно их индивидуализацию посредством контроля и управления. Таким образом, введение униформы как основной вестиментарной формы в рамках политического тела государства в терминологии М. Фуко можно рассматривать как «приспособление механизмов власти к индивидуальному телу, что сопровождалось надзором и дрессировкой - это была дисциплина <...> которая сосредоточена на теле, манипулирует телом как центром сил, стремясь сделать тела
25
одновременно полезными и послушными»25.
Вследствие Французской революции, нивелировавшей социальные коннотации в качестве основного означаемого моды в пору её роли отражения социальной и политической
23 Гегель Г.В.Ф. Эстетика в четырёх томах. Т. 3 / Под ред. М. Лифшица. М.: Искусство, 1971. С. 139.
24 Turner T. S. The Social Skin (reprint) // HAU: Journal of Ethnographic Theory 2 (2), 2012. P. 486.
25 Фуко М. Нужно защищать общество: Курс лек-
ций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975-1976
учебном году / Пер. с фр. Е. А. Самарской. СПб.: Наука, 2005. С. 263.
структуры общества, мода «обнажила» своё основание - тело как объект желания, как объект а, как источник изменений и нововведений в моде. В обществе после Французской революции, обозначавшей лишение женщины каких-либо политических прав26, женское тело стало объектом желания и модных трансформаций, что проявилось и в получившим распространение стиле Ампир, как никогда прежде обнажившим естественные контуры женского тела.
В политической сфере проявившееся в униформе тело было «субстратом рабочей си-
27
лы»27, которое, воспринимаемое в терминах потенции, ёупаш1Б как определяющая характеристика буржуазного общества, стремилось быть контролируемо и дисциплинируемо ве- 230 стиментарными формами, но не могло быть к ним нивелируемо. Социальная идентичность индивида к ним полностью не сводилась, представляя нечто, не редуцируемое к тем или иным вестиментарным формам. Обнаруженное после Французской революции тело в сфере моды было именно женским телом, которое было знаком такой чистой, ничем не обусловленной телесности, исключение из политической сферы и априорная социальная неполнота
26 Конституция 1791г. открыто приписывала женщин к категории пассивных граждан, тем самым фиксируя факт вытеснения женщин из политической сферы, что также нашло отражение в закрытии в октябре 1793 г. Конвентом женских политических клубов, а также в запрете на все виды политического участия женщин. Landes J. B. Women and the public sphere in the age of the French Revolution. Itaca, London: Cornell University Press, 1988.
27 Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни / Пер. с ит. А. Петровой, под ред. А. Пензина. М.: ООО «Ад Маргинем Пресс», 2013. С. 101.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
которой по сравнению с мужчинами создаёт из женщины вечно желающего субъекта, который каким-либо образом пытается восполнить конституирующую его социальную идентичность нехватку. В XIX веке инструментом для восполнения этой нехватки становится потребление как единственно приемлемая для женщин деятельность общественного времяпрепровож-дения28, в ходе которого движимый желанием модный субъект оказывается в поисках господствующих означающих, которые могли бы способствовать конструированию его социальной идентичности. Как отмечает У. Эко29, женщины стали рабами моды потому, что их одежды принуждали их к жизни во внешнем, то есть, их идентичность полностью сводилась к границам тела. Таким образом, тело модного субъекта, то есть, тело женщины продолжило функционировать в качестве стенда для господствующих означающих Другого как единственной возможности для социальной видимости, осуществляемой уже не посредством служения, а в процессе потребления. Однако апроприация господствующих означающих для конструирования социальной идентичности стала осуществляться уже не в рамках труда, а в процессе потребления как более отвлеченной символической форме трудовых отношений, переведённых в денежный эквивалент. Так как мода перестала выступать в качестве знака трудовых отношений - служения, то и отношения в рамках моды приобрели более
28 Breward C. Femininity and Consumption: The Problem of the Late Nineteenth-Century Fashion Journal // Journal of Design History, Vol. 7, No. 2. 1994.
29 Eco U. Lumbar Thought // Travels in Hyperreality:
Essays / Trans.by William Weaver. San Diego, New York, London: A Harvest Book, Harcourt Inc., A Helen and Kurt Wolff Book, 1986. P.191-197.
символический, денежный характер, что также можно считать одним из проявлением буржуазной культуры, сделавшей производство и экономические отношения основанием общественных связей: как говорит К. Касториадис, «буржуазия породила новое отношение к реальности, когда только то, что может быть рассчитано, внесено в расчетные книги, признавалось существующим, в ином случае этого просто не существовало»30. Изначально уже в рамках трудовых отношений мода занимала место чего-то непроизводительного, общественно бесполезного, некого остатка трудовых отношений, который не мог быть к ним сведён, но при этом придавал этим отношениям смысл социального статуса и возможной индивидуализации внешнего вида. Мода выступала в качестве прибавочного удовольствия, того, что выходит за пределы общественной и трудовой деятельности, но при этом придаёт ей смысл. Таким образом, мода изначально представляла собой символическую надстройку над трудовой деятельностью, поэтому, будучи оторвана от социального основания, превратилась в сферу эфемерного и господства индивидуального вкуса. Мода, уже невозможная для описания в рамках трудовой деятельности, стала возможна для описания в рамках потребления как символической формы трудовых отношений, также в определённой степени маркирующих в денежной форме их суть. Таким образом, трудовые отношения в рамках дискурса господина в феодальном и
30 Castoriadis C. Political and Social Writings. Volume 3, 1961-1979: Recommencing the Revolution: From Socialism to the Autonomous Society / Trans. by David Ames Curtis. London, Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993. P. 179.
| 4 (33) 2018 |
Мария Вячеславовна ГУРЬЯНОВА / Marya GURYANOVA
| Модное тело: переосмысление телесности в вестиментарной моде сквозь призму дискурса господина / The Fashion Body: Reconsidering of Corporeality in the Field of Vestimentary Fash -ion Through the Discourse of the Master |
придворном обществах можно считать моделью модных взаимоотношений: как служащий отчуждает свою идентичность в пользу Другого, так модный субъект в процессе потребления отчуждается от своей идентичности -предоставляет своё тело для начертания господствующих означающих как единственного способа для него утвердить свою социальную идентичность. Как отмечает Бодрийяр, «если
трудящийся заживо отторгнут от себя самого под знаком эксплуатации и принципа реальности, то женщина заживо отторгнута от себя и от своего тела под знаком красоты и принципа удовольствия!»31. Отчуждение от тела, которое предполагает мода, связано с ее ролью репрезентации социальной идентичности индивида. С каждой новой модой утверждаются новые границы тела, репрезентируемого в социальном поле.
232
31 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть / Пер. С.Н. Зенкина. М.: Добросвет, 2000. С. 187.
| 4 (33) 2018 |
