CC BY
41УДК 821.161.1 ГРНТИ 17.07
Е. В. Никольский
Модификация преданий о благоразумном разбойнике в поэме Ф.Н. Глинки «Таинственная капля»
В статье анализируется малоизвестная современным читателям и исследователям поэма Федора Глинки «Таинственная капля», в которой поэт перелагает библейское повествование и средневековые апокрифы. На этой основе он создает произведение, обладающее в равной мере эстетическим и миссионерским потенциалом. Но при этом он не отказался от традиционных романтических мотивов и средств выражения своей эпохи, не стал искусственно стилизовать свое произведение либо под древнерусские сказания, либо под дантовский эпос, но, облекая персонажей Библии в наряды байро-новских героев, поэт отобразил свой путь к вечной истине.
Ключевые слова: Ф.Н. Глинка, романтический герой, байронизм, религиозные мотивы, апокрифы, персонажи Библии, жанр поэмы.
E. Nicholsky
The Modification of Legends of the Wise Robber in the Poem of F. N. Glinka «Mysterious Drop»
The article analyzes little known to modern readers and researchers a poem by Fyodor Glinka «Mysterious drop» in which the Рoet shifts the biblical narrative and medieval Apocrypha. On this basis he creates a work, possessing in equal measure aesthetic and missionary potential. But he has not abandoned the traditional romantic motifs and means of expression of his age, did not artificially stylize their work either under the old Russian tales, or Dante's epic, but couching characters of the Bible in the outfits of the characters Byron, the poet has displayed his path to eternal truth.
Key words: F.N. Glinka, romantic hero, byronism, religious motifs, the Apocrypha, the characters of the Bible, the genre of the poem.
Федор Николаевич Глинка (1786-1880) - русский поэт, публицист, герой Отечественной войны 1812 года. Вершиной творчества Глинки являются его религиозные поэмы, которые он создает со 2-й половины 1820-х до конца 1840-х годов. Это поэмы «Карелия, или заточение Марфы Ивановны Романовой», «Иов. Свободное подражание священной книге Иова», «Видение Макария Великого», «Таинственная капля. Народное предание». 1840-е годы становятся для Глинки периодом активной творческой деятельности. В это время поэт интенсивно размышляет на религиозные и социально-философские темы, создает большой свод духовных и
© Никольский Е. В., 2017 © Nicholsky E., 2017
патриотических стихотворений, а также завершает поэмы «Видение Мака-рия Великого» и «Таинственная капля» [1]. Однако последняя поэма увидела свет лишь в 1861 году, в Германии, а в России была напечатана еще на десятилетие позже - в 1871 году.
Дело в том, что, по представлениям церковной цензуры, эта поэма была похожа на еретическую подмену канонического текста Евангелия. В предисловии к изданию поэмы «Таинственная капля» 1861 года Федор Глинка объясняет свои отступления от канонического текста Евангелия правом поэта на использование легендарных сюжетов, так как они нисколько не противоречат духу канонических книг, но напротив, подтверждают содержащуюся в них истину. В обширных пояснениях и примечаниях к поэме Глинка утверждал, что писал под условием догмы и строгого воззрения Православной Церкви, в частности, дважды сослался на митрополита Филарета (Дроздова), которому отдавал на суд некоторые главы. Однако духовная цензура долгое время не допускала поэму к печатанию в России.
Поэт столкновение с цензурой предвидел и пытался его предотвратить, сопроводив рукопись «Таинственной капли» прошением в цензурный комитет. Прошение состояло из нескольких положений, объясняющих мотивацию и принципы написания поэмы. Попытка Глинки не увенчалась успехом, но сохранившийся документ донес до исследователей, в числе прочих, следующий важный факт. Федор Николаевич придает публикации своего произведения патриотический смысл: «утверждение в отечественной словесности нового эстетического явления - религиозной поэмы - поставило бы русскую литературу в один ряд с итальянской, английской и немецкой, имевшими уже вершинные достижения в этом жанре» [2, с. 471].
Действительно, в описании библиотеки, оставшейся после смерти Федора Николаевича, были указаны книги, которые свидетельствуют о его интересе к духовной теме в литературе: «Потерянный рай» Мильтона, «Божественная комедия» Данте, «Мессия» Клопштока, многие сочинения М. М. Хераскова. Таким образом, Глинка был осведомлен в области вершин религиозной поэмы, благодаря чему шел к формированию аналогичного собственного жанра. Однако «похожей на образцы мировой классики религиозная поэма Федора Николаевича Глинки оказалась только в том, что автор использовал религиозную тему. В остальном это было исключительно самобытное сочинение, выросшее на почве национальной литературной традиции. Художественный мир поэмы «Таинственная капля» настолько многоцветен, что вполне соответствовал склонности русского фольклора к свободе повествования, не ограниченного ни рамками литературных форм, ни размером стиха, ни строгой сюжетной линией. В сочинениях Федора Глинки можно встретить элементы и баллады, и песни, и повести в прозе, и фрагменты, выраженные в драматургической форме» [2, с. 463].
Повествование поэмы фрагментарно, представлено в виде отдельных эпизодов, которые можно распределить по трем группам:
1. Собственно сюжет поэмы - история жизни евангельского разбойника благоразумного. Заметим, что наряду с основной сюжетообразующей легендой в тексте встречается немало других вставных преданий и апокрифических легенд.
2. Стихотворное переложение многих отрывков из Евангелия. Поэма разбита на главы, названные в основном по событиям, которым посвящены: «Поклонение волхвов», «Искушение в пустыне», «Смерть Лазаря», «Сошествие во ад» и т. д. Рассказ о евангельских событиях сопровождается лирическими медитациями, переложениями из псалмов и пророческих книг, «хорами» ангелов, комическими (в прозе) сценами из жизни разбойников и т.п. Постоянно совершаются экскурсы в ветхозаветные времена и в будущее - к кончине мира, Страшному Суду и Небесному Иерусалиму.
3. Сюжеты, соответствующие традиционным канонам религиозной поэмы (условно выражаясь, события в мире ином: в поднебесной и в преисподней), о чем было сказано выше. Здесь Глинка высказывает свое мнение о происхождении душ и некоторые другие свои богословские взгляды.
Таким образом, «Таинственная капля» является своебразной «свободной поэтической парафразой апокрифических легенд и канонических новозаветных текстов» [5, с. 463].
Центральный сюжет поэмы был заимствован Глинкой из древнехристианской легенды, сохраненной народным преданием и средневековыми хрониками, в т.ч. и древнерусскими «Цветниками». По этому преданию, Святое семейство во время бегства в Египет было остановлено разбойниками и приведено к атаману. Больной ребенок атамана получил от Божией Матери каплю целительного молока, за что признательный отец тотчас освободил пленников и сопровождал их до самого Египта. Спустя годы исцеленный младенец сам становится атаманом шайки. Но капля молока Богородицы осталась в его груди. Всю жизнь она действует в нем, пробуждая его совесть, заставив его на кресте, где он оказался одесную Христа, вспомнить о далеком детстве и обратиться к распятому Спасителю с мольбой о прощении.
Данное «народное предание», как его квалифицировал Глинка, и легло в основу эпической поэмы «Таинственная капля», заняв в ней довольно скромное по объему повествования место, но обретя символический, ре-френный для всего произведения смысл обновления - центральный для Нового Завета» [5, с. 43].
Главный герой поэмы - атаман разбойничьей шайки - обладает чертами, характерными для героев романтических произведений. Романтический конфликт проявляется в двойственности внутреннего мира героя, романтическом двоемирии и противостоянии героя и «толпы». В авторских комментариях к тексту поэмы Глинка поясняет, что атаман носит в груди «зерно благодати» (таинственную каплю) и тем самым живет в
борьбе, в томительном противоречии с окружающими его и с самим собой. Ремесло атамана противоречит действию таинственной капли. Это предвидела еще мать атамана:
Что будет - будь! Но этой дивной капли Не выдует и ураган степей, Не высушит весь зной пустыни нашей!.. <.. .> И будет с ней он жить двойным стремленьем К делам земли и к радостям небесным; И будет в нем - нечистом и земном -Отсвечивать залог чистейший неба!.. [1, с.45 ]
Пророчество матери сбылось. И атаман, не помнящий обстоятельств своего чудесного исцеления в младенчестве, мучительно чувствует последствия этого исцеления, не понимая их причин: Ах! Сколько раз, когда в груди кипело И уж сверкал в руке моей кинжал, <.> Я заносил удар на смерть, но что-то Меня как будто за руку хватало; И слышал я, что это что-то было Во мне самом. Да, да, в моей душе!.. Там, будто, я другой являлся и... И тот другой мой я - меня смягчал, Удерживал, остепенял, разумил И жалостью мне сердце обдавал!.. [1, с. 78]
Герой Глинки одинок. Он противостоит своему обществу: его непоследовательность, неуместная в его положении жалостливость заставляет недоумевать подчиненных ему разбойников. И он сам это видит: Но скучно мне: туман ли с моря, Или предчувствие туманит душу?.. Пойду бродить... знакомиться с местами. Пускай одни - им без меня вольней! -Поставят ставки, разведут огни И гонят горе в чаше круговой... Нам не всегда бывает ловко вместе: Они меня не вовсе понимают! [1, с. 89]
Даже самый преданный протагонисту молодой разбойник, пылко защищающий атамана, заменившего ему отца и мать от резких отзывов остальных разбойников, - даже он, как выясняется, не понимает истинных причин скорби атамана. Он считает, что «... самоотверженный и благородный, / Восстав на дряхлый уж гниющий Рим, / Он [атаман. - Е.Н.] всклик-нет скоро: «Встань, Ерусалим!» / И людям нашим скажет: «Вы свободны!» [1, с. 129]
Портрет атамана также является характерным для романтической эстетики. Вот каким предстает он перед читательским взором на берегах Мертвого моря:
Там - на пасмурной скале, -Тайным горем весь объятый, С явной думой на челе, Виден стройный незнакомец... [1, с. 204]
Молодому разбойнику атаман видится окруженным тем же романтическим ореолом:
Он высится, как пиний молодой; Второй Саул, ему под рост лишь пальмы; На трех царей пойдет он с Авраамом [1, с. 213].
Не обходит Глинка стороной и тему поэта и поэзии, волновавшую всех приверженцев романтизма. Во-первых, сам атаман нередко творит. Вот пример его поэзии:
Кружится по волнам потока
Листок, заброшенный в поток,
И мчит его, со властью рока,
С лесистых скал, гремучий ток.
Так с ветки сорванный родимой,
Как он, и я живой листок, -
Волною на волну гонимый,
Заброшен в жизненный поток!.. [1, с. 215]
С другой стороны, со многих страниц «Таинственной капли» Глинка возвещает пророческое предназначение поэта. В некоторых отрывках служение поэта прямо отождествляется со служением пророка: Мы многое сказать могли бы людям, Да люди нас и слышать не хотят!.. И ты, как я, знать, жемчуг сыпал даром! Ведь прежде нас, - мы знаем, - говорили Все то же им - и ласково, и строго, -Могучие в словах своих пророки И просветленные душой поэты [1, с. 243].
Подойдя через тему поэта и поэзии к такой особенности поэмы Глинки, как ее нравоучительность, необходимо сосредоточиться на третьей составляющей ее смыслового содержания - стихотворном переложении Евангелия. То, что это переложение не является только фоном, на котором разворачиваются события сюжета, явствует уже из того огромного объема, который оно занимает.
Из современных Глинке поэтов целенаправленно перелагает в стихи отрывки из Библии Н. Фараонов. Старший современник Глинки, князь Сергей Ширинский-Шихматов, также перелагает в стихи отрывки из Священного Писания, но его преложения - это торжественное восхваление Бога, гимн, приношение Ему. Например, стихотворение 1817 года «Песнь Сотворившему вся» Шихматов заключает так: Прими - и силой благодатной Мой слабый укрепляя глас,
Даждь мне хвалой Тебе приятной Хвалить Тебя на всякий час, Да здесь, где чуждо совершенство, Хвалы начало положив, Свершу за гробом, жизнью жив. Да там, любви Твоей блаженство Познав чрез собственный искус, Прославлю, славою светая, Тебя, о Троица святая, Тебя, Господь мой Иисус! [7, с. 3]
Цели Федора Глинки другие, миссионерские. Поэтому он ссылается на отчеты русских проповедников, распространявших христианство далеко за пределами Российской империи. А в качестве эпиграфа поэмы он использует слова, сказанные русским мореплавателям аборигенами, населяющими один из островов Тихого океана: «Расскажите нам о Христе и Его Пресвятой Матери». В комментариях к поэме Глинка писал, что он намеренно употребил в качестве эпиграфа слова туземцев в надежде, что и люди образованного общества, может быть, так же охотно выслушают или прочтут повествование о Христе и Пресвятой Его Матери.
Миссионерская направленность поэмы обусловлена активным участием в ее создании жены поэта, Авдотьи Романовны Глинки (урожд. Голе-нищевой-Кутузовой), которая тоже не была лишена поэтического дарования; кроме того, она была широко известна как ревностная поборница укрепления нравственности в обществе и популяризатор Священного Писания в народной среде. Ее книга «Жизнь Пресвятой Девы Богородицы» представляет собой житие Богородицы, составленное на основании Четьи-Миней и написанное впервые на простом русском языке, что сделало его доступным и простому народу. Популярность книги вызвала многократные переиздания.
В поэме Глинки события Священного Писания распределены по всем главам, а переложению Евангельского учения посвящена отдельная глава -«Учение». Здесь мы увидим стихотворное переложение притчи о десяти талантах, о мудрых и неразумных девах, о блудном сыне, о богаче и Лазаре, многих других притч. Переложение Нагорной проповеди помещено перед повествованием о Распятии. Как события (кроме, пожалуй, событий детства Иисуса и Распятия), так и притчи Глинка располагает мозаично, не стремясь к соблюдению общепринятой хронологии.
Элементы нравоучения Глинка вставляет во все 3 уровня текста. Примером внесения Глинкой нравоучительных элементов в тексты на основной сюжет могут быть отрывки речей египетских пустынников, которые обсуждают между собой разбойники: Мир шумит и мир тревожится, В кипятке страстей кипит;
Человечество ж безбожится: Оттого ему не можется, Оттого в нем все болит! [1, с. 245]
Переложение Евангельских притч и некоторых событий Глинка часто сопровождает авторскими отступлениями, в которых проецирует поступки или притчи Христа на современность:
Шумим и мы, гордясь листом красивым, Но сыщется ли плод под тем листом?!.. Что ж если Господин, с судом правдивым, В негодовании Своем святом, Предаст бесплодников на истребленье, И страшная зажжется вкруг беда?!!!... А мы сменили веру на мышленье И чужды ей из ложного стыда [1, с. 248].
В отрывках, написанных на традиционный сюжет религиозной поэмы, также встречаются нравоучительные места: -Ах! Трудно и грустно - нам, горним сынам, С сынами Адама быть братом, -И петь о бессмертье живым мертвецам, Вскормленным грехом и развратом! И дальше:
Болея недугом соблазнов и тревог, Зачем ты говоришь: «Меня карает Бог: Он искушения послал мне и напасти!.. » Твой Бог - есть Бог любви, - тебя карают страсти [1, с. 256]. Нравоучительность поэмы Глинки позволяет сделать предположение о символичности ее названия. Как капля молока Богородицы таинственным образом действовала в душе разбойника, так и поэма «Таинственная капля» должна была стать целительной для общества, забывшего о Боге. Кроме того, эпитет «таинственная» в названии (сильной позиции текста) усиливает семантику загадочности, характерную для романтизма.
Заканчивая анализ произведения, упомянем об особенно сильных прекрасных поэтических пейзажах «Таинственной капли». Они завораживают, перенося читателя в места земной жизни Христа, на древний Восток: Вот сад пустынь - где часто даль Блестит, как синяя эмаль; И свод над ним, как полог синий; А на листвах олив и пиний Росы алмазной теплый иней Горит, как тысячи лампад [1, с. 257].
Федор Николаевич получал очень много хвалебных отзывов о своей поэме. «Как образа в иконостасах наших, которые остаются не более как смешением красок и форм для некоторых, но представляют и отверзают целый мир святыни другому, - отмечала в своем религиозно-
исповедальном письме графиня Е. П. Ростопчина, - так и поэма Федора Николаевича лишь только иным будет доступна и ясна» [2, с. 476].
Первое, берлинское, издание поэмы разошлось быстро, и последние экземпляры тиража стоили очень дорого. Сердца современников живо откликнулись на сочинение Глинки. «Это сочинение, вобравшее в себя многие истории евангельских преданий о земной жизни Иисуса Христа, восходящее к пророческим смыслам ветхозаветных текстов Библии, рисующие преисподнюю, погибель ада, грехи и гибель допотопного мира и торжество Царствия Иисуса Христа, вряд ли может сравниться с чем-то в нашей художественной литературе на религиозные темы по масштабности описываемых событий и по красоте поэтического слога. Высокая духовность религиозной поэмы Федора Николаевича Глинки отодвигала на второй план даже блестящие художественные достоинства этого произведения писателя» [2, с. 466]. О поэме Глинки упоминает И.С. Тургенев в завершении романа-памфлета «Дым». Сатирически описывая жизнь одного из петербургских салонов второй половины XIX века, Тургенев пишет: «Беседа ведется тоже тихая, касается она предметов духовных и патриотических, «Таинственной капли» Ф.Н. Глинки, миссий на Востоке, монастырей и Братчиков в Белоруссии» [6, с. 169].
Это упоминание служит свидетельством того, что романтическая поэма Глинки действительно была известна в обществе и ее читали (как бы ни относился к этому Тургенев).
Е. Ма1ек называет поэму Глинки «своеобразной параллелью» [5, с. 43] к распространённым в эпоху романтизма произведениям о Вечном жиде, известном также под именем Агасфер. Но это не совсем так. Однако между образами Вечного жида и Благоразумного разбойника есть отличия. Агасфер - это человек с определенным мировоззрением, с устоявшимися политическими взглядами, человек ума. «Для него принятие Христа - это ведь отречение от чего-то очень ценного, от иудейской традиции, от иудейского понимания смысла жизни, это переход в мир новых, эмоционально чуждых герою ценностей» [5, с. 46]. Агасфер должен понять, что Новый (небесный) Иерусалим важнее разрушенного и сожженного императором Титом Иерусалима земного, что на смену Завету Ветхому пришел Новый Завет. Он уверует только, когда поймет это и отречется от своей гордыни и националистических предрассудков. Не разум, но сердце ведет ко Христу Атамана. Глинка символически показывает своим современникам лучший, вернейший путь ко Христу. Тот путь, итогом которого станут слова Христа: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк.23:43).
У Федора Глинки обычный для романтизма лиризм возвышается до характерной вообще для русской литературы интимной исповедальности в христианском духе. Наличие же ряда обличительно-дидактических моментов свидетельствует об осознании поэтами своего служения как служения
пророческого. О том же говорит наличие в текстах большого количества стихотворных цитат Евангелия и других священных текстов.
Христианская культура «как некоторый особый тип смысловой организации мира», ярче всего сформулированный в библейских и околобиблейских текстах, не была ни вычеркнута, ни кощунственно перелицована русскими романтиками. Наоборот, она была ими усвоена полностью, со всеми ее элементами, как ортодоксальными, так и апокрифическими, но не выходившими за рамки широко понимаемой христианской культуры» [5, с. 45].
Таким образом, обращение Федора Глинки к христианской легенде продиктовано не только и не столько следованием традиции романтизма, поиском необычных мистических, «экзотических» сюжетов, сколько широкими возможностями этих сюжетов для передачи авторских воззрений на множество волнующих их религиозных вопросов. «То, что многим современным исследователям кажется проявлением пессимизма, апофеоза страданий и упадка духа, измельчания поэтического дарования поэтов, переставших заниматься «злобой дня», было результатом глубоких раздумий, многолетних философских исканий, приведших к полному отречению от гордыни, от самонадеянности человека» [5, с. 46].
Можно смело предположить, что Федор Глинка, пройдя через бури наполеоновских войн, первые попытки евразийской интеграции [см.: 3], наблюдая глубокую веру польского народа, воспевая варшавские костелы в своей книге «Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях и Венгрии, с описанием походов 1805-1806 годов» - записках о военных кампаниях (1805-1806; издано в 1808 году), в позднем своем творчестве воспринял благую весть христианства, ощутил на себе нежную руку Небесного Отца. Но при этом он не отказался от традиционных романтических мотивов и средств выражения своей эпохи, не стал искусственно стилизовать свое произведение либо под древнерусские сказания, либо под дантовский эпос, но, облекая персонажей Библии в наряды бай-роновских героев [см.: 4], поэт отобразил свой путь к вечной истине.
Список литературы
1. Глинка Ф.Н. Таинственная капля: Народное предание. Берлин, 1861.
2. Зверев В.П. Федор Глинка - русский духовный писатель: монография. М.: Пашков дом, 2002.
3. Киевич А.В., Король О.В. Евразийская интеграция: этапы становления и перспективы развития // Экономические науки. 2016. № 1(134). С. 123-129.
4. Люсова Ю. В. Рецепция Д. Г. Байрона в России 1810-1830-х гг.: дис. ... канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2006.
5. Malek E. Канонические и апокрифические «библейские сказания» в произведениях русских романтических писателей / Jews and Slavs. Judeo-Slavic interaction in the modern period. Vol. 4. Jerusalem 1995.
6. Тургенев И.С. Дым. Новь. Вешние воды. Стихотворения в прозе. М.: Художественная литература, 1981.
7. Шихматов С. Песнь сотворившему вся. Стихотворение князя Сергея Шахматова. СПб., 1817.
References
1. Glinka F. N. Mysterious drop: a popular tradition. Berlin, 1861.
2. Zverev V. P. Fedor Glinka - Russian spiritual writer: Monograph. Moscow: Pashkov house, 2002.
3. Kievich A. V., Korol O. V. Eurasian integration: stages of formation and prospects of development // Economic science. M., 2016. № 1 (134). P. 123-129.
4. Lysova Y. V. d. G. Reception of Byron in Russia 1810-1830's.: Diss. kand. Phil. Sciences. Nizhny Novgorod, 2006.
5. Malek E. Canonical and the apocryphal "the Bible" in the works of Russian romantic writers / Jews and Slavs. Judeo-Slavic interaction in the modern period. Volume 4. Jerusalem 1995.
6. Turgenev I. S. Smoke. Nov. Spring water. Poems in prose. Moscow: Artistic literature, 1981.
7. Shikhmatov S. ^e Song of the Creator of all. Poem of Prince Sergei Shihmatova. St. Petersburg, 1817.
