CC BY
111
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 2
МОДА В ЯЗЫКЕ И КОММУНИКАЦИИ
В ноябре состоялась очередная (IX) конференция Института лингвистики, на этот раз посвященная проблемам моды. Что такое мода в мире языка? Это все новое, что становится популярным и задействованным в современном общении, раскручивается в сетях и блогах: слова и словечки, фразы и мемы.
Конференция вызвала большой интерес; публика собралась послушать академических докладчиков и популярных лекторов из РГГУ и других университетов страны и зарубежья, узнать о новых исследовательских проектах. Надо сказать, докладчики — как умудренные, так и молодые — действительно сумели придать вопросу о моде в языке значительность и серьезность, а дискуссиям — увлекательность и остроту.
Первое пленарное заседание было разнообразным. Конечно, все начиналось со столпов и с классиков: от постулатов общения Грайса (В.И. Заботкина, Москва) и Домостроя (И.А. Шаронов, Москва). Петр внедрял европейскую моду в России крутыми методами; но со времен Петра важен был хороший тон не только в нарядах и прическах, но и в речах, и в этикете. Вслед ему проникло в язык и понятие «моветон».
О норме в языке и моде на ее нарушение говорил В.М. Алпатов (Москва). С тщанием ученого-мемуариста он проследил тенденции к использованию сниженной лексики с начала ХХ в. Напомнил наблюдения А.М. Селищева и Е.Д. Поливанова о языке революционной эпохи, о том, что мода на «блатные слова» и «нецензурные выражения» появилась среди гимназической молодежи в революционные времена (с 1905 г.). Поделился соображениями о том, что корни этой моды — в игровой природе языкового хулиганства и в революционном духе времени. Неожиданным показалось то, что среди партийцев и первых советских интеллигентов — выходцев из крестьян и рабочих — было сильно стремление к чистоте речи, к хорошему русскому языку (который и должен был соответствовать их роли в обществе), что сохранилось в речи многих представителей старшего поколения, а мода на «нецензурность» поддерживалась среди интеллигентских мальчиков. Волна уголовной лексики захватила язык интеллигенции позднее и была уже игрой на другом уровне. В 1990-е гг. под влиянием западных стереотипов мода укрепилась и по сути уже перестала быть модой: если раньше остракизму подвергся бы лингвист, включивший
220
в словарь ненормативную лексику, то теперь скорее остракизму подвергнется ее не включивший.
Ренате Ратмайр (Вена), исследовательница русских речевых стратегий, выступила с докладом на тему: «Моден ли менеджерский дискурс в русском деловом общении?». Сопоставив особенности современных речевых стратегий в русском обществе и на Западе, она пришла к выводу о большей открытости русских, которые свободно говорят о своих проблемах на собеседованиях при приеме на работу и выдвигают такие аргументы, которые западный наниматель счел бы абсурдными (молодой человек устраивался на работу в другом городе, потому что там живет его любимая девушка!); вопросы об удаленности места работы или о перспективах ухода в отпуск по уходу за ребенком не принято обсуждать при приеме на работу в Австрии — в ответ на них претендент(ка) имеет моральное право солгать.
О том, что нового открыли британские ученые, подробно и ана-литично доложил М.А. Кронгауз (Москва). Речь шла о мемах. Фраза «Британские ученые обнаружили...» или «по исследованиям британских ученых...» и является одним из мемов, модным вступлением к сообщению абсурдного факта или к шутке. Собственно, мем — это фраза, эпизод, может быть ляп, «перл» — то, что расходится в один день по сетям в Интернете, повторяется к месту и не к месту, вызывает сначала бурную реакцию, а потом улыбку узнавания и сопричастности. Но Интернет лишь способствует ускорению процесса, ведь раньше мы тоже сталкивались с подобным явлением. Разбирались на цитаты и тиражировались нелепые, но выразительные фразы из любимых фильмов, от любимых артистов. Например: «А чё это вы здесь делаете?» из «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» или «А вдоль дороги мертвые с косами стоят! И тишина!» Савелия Крамарова. Некоторые из таких фраз становятся крылатыми, другие быстро забываются как однодневки. Интернет создает резонанс, отбирает хиты, сплачивая виртуальное сообщество.
На секционных заседаниях докладчики развивали начатые темы и открывали новые. Обсуждение мемов продолжили Роза Кавеноки (Монтеррей), говорившая об опыте их перевода как о «наведении на резкость» при передаче контекстных смыслов; О.С. Иссерс (Омск), подробно рассмотревшая происхождение, игровую природу и структуру демотиваторов; О.И. Максименко (Москва), анализировавшая модные слова и фразы из диалогов музыкальных каналов (Bridge in time: «Плиз, Макс, хай включи!»), И.И. Валуйцева (Москва), изучавшая терминосистему велнеса — новой идеологии благосостояния и здорового образа жизни: в ее терминах естественно прослеживаются английские компоненты на благородной греческой научной основе: кардиострип, иначе кардиостриптиз, но есть и кардиозона, кардио-
221
тренажер, кардиотеатр. Это уже вам не физкультура и даже не аэробика. Модные веяния, модные номинации...
Собственно, анализ модных словечек и оказался естественным продолжением разговора об интернет-мемах. «С 2000-х все только со знаком "плюс". На Яндекс.ру: 3 000 000 вкусняшек, 376 000 стройня-шек, 173 000 умняшек, 1 235 нежняшек. Что случилось?» — спрашивает О.И. Северская (Москва). Порой исследовательская деятельность лингвиста приобретает детективный характер; вот и сейчас автору удалось восстановить историю появления всевозможных «няшек» от популярных японских аниме; «кавайная няшка» — один из раскрученных образов с японской языковой начинкой. Другой любопытный детективный сюжет расследован в докладе В.И. Беликова (Москва) «Чуваки унывают»: «Как говорить моднее: реальный чувак или же, например, конкретный пацан?»; строчка, вынесенная в название доклада, отсылает к песенке 1960 г., в которой уже задействовано ключевое слово. Исследование Беликова произведено по материалам блогосферы, которая оказывается важнейшим социолингвистическим источником и позволяет проследить появление и распространение моды на слово или выражение, конкуренцию образцов, становление нормы.
Находки в «новой фразеологии» в докладе Д.О. Добровольского и А.Н. Баранова (Москва) вызвали живой отклик аудитории. «Я в шоке», давно уже пришедшее на смену устаревшему междометию «Ах!», было встречено с радостью понимания, другие примеры — с переживанием соучастия: «... ровно в 12 комп превращается в тыкву». Все-таки и старые сказки могут служить прецедентными текстами для модных идиом!
Интересные наблюдения над речью политиков и их восприятием были сделаны в докладе Т.В. Базжиной (Москва). Нередко авторами мемов с глубоким лингвистическим содержанием становятся ведущие политики страны. Структуру диалога «начальник — подчиненный» четко определил Д.А. Медведев: «Реплики — это то, что вы говорите. То, что я говорю, — это уже приговор. Все, что я говорю, в граните отливается».
Модные слова нередко становятся предметом рефлексии — не только лингвистов, журналистов или писателей, но и самих говорящих. Способом «быстрого реагирования» являются анекдоты, шутки, частушки, в которых происходит освоение новых слов, их актуализация, включение в контекст. Фольклорные новинки анализировались М.Р. Шумариной (г. Балашов), А.В. Рачковской (Минск). «А у милки у моей / Поменялись бренды, / Раньше были ухажеры / А теперь бой-френды!» — приводит Шумарина пример куплета, иронически обыгрывающего новомодные словечки. Но, с другой стороны, народ отмечает и слова уходящие, старомодные, давая им экспрессивные
222
характеристики — «старорежимные», «старушечьи» (Л.В. Зубова, Санкт-Петербург). «Даже слово "модный" уже почти немодное. Теперь говорят актуальный, популярный, амбициозный, прогрессивный ("Хочу шляпку, какая будет актуальна под шорты?")». Каково же отношение к немодным словам? Они почти всегда связываются с положительными «вечными» ценностями (совесть, честь, любовь, дружба, верность), однако не годятся для современного употребления из-за своей излишней пафосности (Шумарина). Но таковы вовсе не все, возражает Зубова, демонстрируя серии примеров из форумов. Есть и вполне нейтральные слова, но просто ушедшей советской эпохи. Они заменяются более современными, а именно: мультипликационный — на анимационный, мотороллер — на скутер, заочное обучение — на дистанционное; возрожденное кофейня звучит амбициознее прежнего советского кафе. Конечно, есть и ироничные оценки нового: модное словечко спа — про то, что раньше было просто водолечение, т.е. спа-центры — водолечебницы (а может бани?). Меняется и картина мира: «путешественник нетороплив и внимателен» — тезис устарел по форме и содержанию, теперь нет таких путешественников, да и вообще путешественников. Нет и естествоиспытателей. Вообще наименования людей сильно изменились: даже доктор воспринимается как старорежимное слово; надомники и вовсе из давнопрошедшего. Старомодны прежние оценки: изящно, отменный, добротный, пленительность («сладкое старорежимное слово»), в тон ему очарование; полезный — «негодное слово» (!). Отмечается стремление к снижению пафоса в эмоциях и оценках. «Что ты паришься?» говорят вместо «волнуешься». Устарели ухаживать, соблазнить, млеть. Маета —«старушечье» («бабушка так говорит»). Караул — «мерзкое старушечье». В жаргоне тоже быстро меняется мода (что, впрочем, для жаргона естественно). Прикольный старомодное уже? Тусовка устарело, теперь говорят туса, тусить. Вася Пупкин — это замена старорежимного имярек. «Украсть» теперь сделать. Таким образом, заключает Зубова, тематическое и стилистическое разнообразие лексики, подвергающейся замене, огромно; оценка их неоднородна: многое «немодное» специально используется в рекламных текстах, потому что они рассчитаны на разных потребителей. Многие слова еще не умерли, но уже «устали». На смену им с изменением картины мира, с изменением системы ценностей выходят иные: например, положительные характеристики политика — вменяемый в значении 'воспринимающий', адекватный — 'правильно реагирующий на воспринятое' (М.М. Вознесенская, О.И. Северская, Москва), догово-роспособный как антоним понятиям 'принципиальный', 'непримиримый'; вообще у современной молодежи «принципиальный» считается качеством далеко не положительным (Е.Я. Шмелева, Москва).
223
«Модными» слова могут становиться в определенных регионах или определенных социальных условиях, отмечает Е.Г. Борисова (Москва), предлагая к обсуждению разные ситуации. Андеграунд — слово не для всех, употребляется избирательно, предпочтение вырабатывается в соответствии с принципами Грайса: какое слово более понятно для данного сообщества в данной ситуации. А частицы -то и же распределены территориально и выбираются подсознательно. Когда это мода, когда неосознанный выбор? Четкой границы нет, но остается возможность рефлексии по поводу выбора слова. Мода — в чем-то социальное действие, в чем-то — естественное речепорожде-ние. Она социальна для различения «своих» и «чужих». Харьковчане с удовольствием объяснят, что такое тремпель (вешалка для одежды) и тренчик (в него вдевают конец ремешка), и с гордостью эти слова употребят — тем подчеркивая свою общность, а ярославцы удивятся, что москвичи не знают, что такое чепыжи (заросли); там, где северяне пристроят к слову частицу -то, южане, не раздумывая, используют же. С одной стороны, неосознанное или не всегда осознанное стремление к повтору того, что слышим вокруг, актуализация в сознании определенных единиц, с другой — сознательный выбор, ориентация на коллектив, на престижность образцов.
Другой пример слова, через которое осуществляется сознательный выбор, — галимый (Е.П. Буторина, Москва). Слово бытует в языке давно, отмечено у Даля, присутствует в диалектах в вариантах голимый/ галимый с основным значением 'чистый, беспримесный' («Слово "голимый" на Урале каждый употребляет»); в блатном жаргоне, напротив, значение отрицательной оценки. Тогда возможна игра со статусной идентификацией этого слова: прозвучавшее на форуме нанотехнологий «галимый пиар» множится и повторяется в прессе, явно используя неоднозначность характеристики. Вообще модным может оказаться не обязательно новое слово, отмечает Буторина, комментируя пример; появляясь как экспрессивное средство с не вполне определенной принадлежностью, оно распространяется в результате подражания и используется как маркировка собственного статуса.
Вообще, как отмечает Н.Г. Брагина (Москва), элитарная культура все чаще замещается рейтинговой: «Рейтинг выступает своеобразной матрицей моды. То, что имеет высокий рейтинг, становится модным». Предтеча рейтинговой культуры — «Книга рекордов Гиннесса», подготовленная по заказу ирландской пивоваренной компании Гиннесс в 1955 г. В словарях русского языка рейтинг ('показатель популярности') отмечен с 1992 г. В языке рейтинговая культура воплощается в конструкциях «Х года» (человек / политик / фильм, ...), «мисс Y» (интернет / академия /Локомотив, ...); «индекс Z» (популярности / цитируемости / стоимости жизни, ...). Индекс породил и Яндекс:
224
"yet another indexer", сокращенно "yandex" => Яndex =>Яндекс (И. Сегалович, А. Волож). Доклад прозвучал очень своевременно: в сегодняшней политической жизни рейтинговая культура оказывается в центре внимания не только политиков и журналистов, но и всех граждан страны. Православная реклама — еще один новый бренд (Е.Е. Левкиевская, Москва). Мы теперь можем слышать ее и на православных ярмарках, и в метро. Нередко это реклама товаров, традиционных для русской культуры потребления (мед, изделия из льна, изделия народных промыслов); упор в ней делается на добротность и натуральность, ручную работу, на связь с исконно русскими ценностями. И эта реклама также звучит современно!
Интересно наблюдать, как последствия языковой моды проявляются в грамматике. На прошлогодней конференции подробно рассматривался вопрос о появлении орфографического среднего рода девушко, блондинко (А. Бердичевский, Берген); на этот раз в фокус внимания попало грамматическое число. Так, собирательные имена существительные, нормально используемые только в единственном числе — singularia tantum, — оказываются способными к активному образованию форм множественного числа. Одно из таких слов—элита (О.Е. Фролова, Москва). Элита, верхушка общества, естественно существовала как уникальный в обществе слой (элита семантизируется как а) 'группа влияния, пользующаяся авторитетом в обществе', и б) 'правящий класс'). Но теперь и общество распалось на общества, и элит стало много — «политическая элита», «деловая элита», «научная элита», «спортивная элита» и даже «элита киллеров», т.е. возникают новые элиты (!). Опрос показал, что молодые носители русского языка связывают понятие «элита» с властью, образованностью и интеллигенцией.
Противоположный пример — слово мозг, традиционно использовавшееся в разговорной речи во множественном числе, — мозги ('умственные способности'), а в единственном — в научном (медицинском) контексте; теперь оно все больше употребляется в единственном числе («Время позднее, мозг не соображает уже...»). Это связано отчасти с отмечавшимся модным освоением терминов, при котором терминологическое содержание размывается, приближаясь к значению разговорного. Слово сделалось популярным и орфографически (Л.Л. Федорова, Москва). Вообще орфографически популярные слова — отмеченные ломкой привычной орфографии «олбанского языка». Мозг обращается в моск, приобретает определенные коннотации (связывается с блондинками), начинает собственное существование в извращенном виде («Як-цуп-цоп — высокоэффективное средство разрушения моска»).
Орфографические новшества (им в основном и был посвящен доклад Федоровой) не ограничиваются вышеупомянутой языковой
225
игрой, уже привлекавшей внимание лингвистов (суть ее заключается в том, чтобы сделать как можно больше ошибок в написании, не влияющих на произношение, но при этом последствия могут приводить к появлению ненормативных алломорфов: моск-и, мальч-ег-оф). В естественной письменной речи (в Интернете, в смс) утвердилась мода на свободу, на выбор между следованием норме или отказом от нее. Достаточно упомянуть широко распространенное, особенно в смс и в рекламе, нарочитое смешение кодов (кириллицы, латиницы, цифр), игровое или случайное перекодирование (ЗЫТ), аббревиацию (имхо, ORLY = Oh, really), использование смайликов. Однако интересно то, что все эти приемы применялись уже очень давно в письменной практике. Интересный исторический пример — возникновение имени Иегова в результате случайного перекодирования: при простановке огласовки слова adonai 'мой господин' в консонантной арамейской записи имени Яхве (JHWH). Собственно перекодирование было неслучайным — чтобы не повторять лишний раз (всуе) имени Бога при чтении текста Библии, но результат оказался непредвиденным, когда с течением времени забыли о замене. И сейчас такие приемы способны порождать монстров: так в результате бездумного перекодирования возникли «энциклонги» вместо викинги, «бронеэнцикло» вместо броневики (при копировании содержимого русской версии энциклопедии на другой сайт).
Особенные графические приемы представления текста появились в русской печати XVIII в. в практике филологов и литераторов, что продемонстрировала А.А. Плетнева (Москва). Расположение строк в печатных церковнославянских текстах с выделением в особую позицию общих фрагментов отражает результат текстологического анализа, поиск универсальных структур.
Тема смайликов — графических меток эмоций — также нашла живое продолжение в докладе К.А. Гиляровой (Москва). Она познакомила аудиторию с результатом собственного исследования переписки студентов и преподавателей, в которой широко использовался этот прием оформления текста. «Здравствуйте :)» как форма письменного обращения к преподавателю — это фамильярно или уважительно? Оказывается, то, что может преподавателю показаться недостатком уважительности и игнорированием дистанции, сами студенты трактуют иначе: как знак уважительного расположения и высшей степени почтительности.
Молодежная речь обсуждалась в докладе О.В. Сахаровой (Киев). Словечко типа с общим значением приблизительности (ср. уходящее интеллигентское как бы) уже достаточно давно вошло в молодежную речь и развило ряд особенностей употребления, как грамматических, так и семантических: от введения определения («Что такое ассимиляция? — Типа уподобление») и подтверждения («У тебя завтра
226
экзамен? — Типа того») до маркера ложности или условности («Я на паре не буду, ну, типа работаю»; «У нас сейчас типа каникулы, но поставили начитку лекций почти каждый день»). Широкий диапазон оценки, кажется, не создает сложности понимания, но актуализирует стилистическую функцию типа, иронически игровую. Речь молодежной тусовки стала также предметом исследования Эвы Бялек (Люблин). Польскую русистку интересует: «Сказать по фигу (мне это по фигу) — это звучит еще прилично или уже грубовато?» Мнения студентов разделились примерно поровну, с минимальным перевесом «уже нормально, хотя смотря где и с кем».
Язык молодежных СМИ стал предметом наблюдений О.И. Колесниковой (Киров). На примере текстов модных журналов автор проследил тенденцию к афористичности, которая выражает «мудрость толпы», но при этом обращена к личности молодого человека («Человечество — непотопляемое судно. Пять миллиардов отсеков надежды». Gala Биография). Но так ли уж нов этот прием? Стилистика вечных истин — лаконизм, яркая метафора — оформляет и квазимудрые речения («Любовь как сеть, которая вылавливает сердца как рыбу». Gala Биография).
О вечно ценном компоненте «чужого» в семантике и стилистической окраске слова говорил Г.В. Векшин (Москва). Притом что традиционное восприятие «чужести» в нашей культуре рождает негативные коннотации (ср.разведчик — шпион), заимствованные слова часто бывают подчеркнуто модными. Интересно, что заимствоваться они могут не от недостатка своих, а как знаки престижности, причастности к европейскому. «Языковой шоппинг» вводит в обиход слова, более соответствующие европейскому цивилизационному уровню — англицизмы, американизмы. В некоторых сферах, например в науке, они могут актуализировать контекст прогрессивного, передового, ограничивая сочетаемость; так, само название серии «Новое в лингвистике» делало слово зарубежной избыточным (ср. отечественное языкознание). То же и теперь: сочетания русские инновации или модернизация отечества, где «свое» и «чужое» вступают в стилистическое противоречие, звучали бы едва ли не комично, отмечает Векшин.
Принято считать, что основной источник модных заимствований — это английский язык. Однако, как показала Микела Болоньяни (Милан), немало модных слов традиционно связано с итальянской темой. Вообще по результатам опроса сама Италия для современного россиянина уже является модным брендом — стиля, качества жизни, вкуса. Именно на вкус, гастрономически, а не визуально (через живопись, архитектуру) и не на музыкальный слух (через оперу, бельканто) — оценивает современный соотечественник Италию. Пять слов итальянского происхождения, отмеченные большинством участников
227
опроса, — это пицца, спагетти, макароны, паста, капуччино — и все это вкусниссимо! А ведь есть еще лазанья, моцарелла, кьянти, тирамису (буквально «подними меня вверх!» — ощущение взлета от изысканного десерта)... Итальянская дольче вита стала ближе и доступнее, но все же мы почерпнули из итальянского и мафиози, и выстроили у себя брателло, добавила Галина Денисова (Пиза).
Заимствования делаются модными и от недостатка номинаций, и от избытка.
Общество потребления породило множество новых обозначений товаров — предметов потребления. Сколько сейчас существует новых названий для ботинок, для деталей женской одежды, для комнатной мебели? Столько, сколько модных фирм и фасонов. И как лексикографы смогут справиться с описанием всех этих новых слов? — спрашивает А.Г. Кадыкова (Москва), как раз и представляя позицию лексикографов, работающих над проектом словаря новых слов. Такой словарь должен постоянно и ускоренно пополняться и корректироваться. Обилие номинаций в одних предметных областях может соседствовать с их устойчивой единичностью в других. Так, только в русском единственное обозначение для чайника с кипятком и заварочного (а в белорусском целых шесть!), отметил другой участник проекта, А.В. Сомин (Москва), сравнивая белорусский, польский, немецкий и русский материал.
Темы для размышлений предлагались не только в области лексикографии. Сомин посвятил основную часть доклада социолингвистическому описанию языковой ситуации в Минске, где разные круги общества по-разному оценивают престижность русского и белорусского языков.
Е.В. Коровина (Москва) подошла к теме моды с позиций компаративистики, рассуждая о возможности лингвистической реконструкции названий одежды и украшений у предков тунгусов. Где есть украшения, там есть и мода! Можно было и визуально оценить красоту национальных костюмов на слайдах презентации. Правда, лингвистически реконструировать возможно немногое.
Неожиданный поворот темы моды предложил Г.Е. Крейдлин (Москва) — «Невербальный театр: мода или реальность?» Действительно, опыт невербального театра, сложившийся на базе немого кино, пантомимы, хореографии, вряд ли можно назвать временной модой; языком движения, пластикой издавна пользуются разные жанры театрального искусства; автор описал даже некоторые примеры современных театральных изобразительных движений.
После многоголосия тем и подходов как опыт обобщения и концептуализации понятия «мода» прозвучал доклад А.Д. Шмелева (Москва) на заключительном заседании. Выстраивая лингвистические толкования концепта, автор отметил, что становлению моды
228
способствует человеческая зависть: желание иметь то, что есть у другого, оцениваемого более высоко в иерархии. Без этого чисто человеческого стремления не было бы и моды.
Конференция завершилась свободной дискуссией.
Итак, мода — капризная и непостоянная, вызывающая и заразительная — от писка до эпидемии, она является стимулом к развитию, успешности и законом сегодняшнего дня, стилем времени. Она может помочь заглянуть и в будущее языка: перефразируя А.М. Пешковско-го, можно сказать: то, что сегодня является средством стилистики, завтра может оказаться фактом грамматики.
Подводя итог прошедшей конференции, отметим, что она действительно стала событием в научной жизни: она обогатила наши знания о новых явлениях в современной языковой практике, а также заставила задуматься о том, насколько ново модное и модно новое, и что дает нам мода на свободу — естественность или беспредел?
Л.Л. Федорова
Сведения об авторе: Федорова Людмила Львовна, канд. филол. наук, доцент кафедры теоретической и прикладной лингвистики Института лингвистики РГГУ. E-mail: [email protected]
