CC BY
13
- деятельность отдельных правозащитных структур и правозащитников, которые оказывают участникам террористических и экстремистских организаций правовую и финансовую помощь. Сегодня «правозащитники» подменяют понятие «преступник» понятием «мусульманин».
Немаловажной проблемой является роль религии в системе образования и воспитания молодежи. В основу решения этого вопроса должен быть положен конституционный принцип о светском характере Российского государства. По мнению экспертов, введение основ религии в школьные программы может привести к росту напряженности в религиозно смешанных населенных пунктах. К тому же, зачастую духовенство не способно вести теоретические курсы истории религий по причине недостатка педагогического, либо высшего гуманитарного образования. Передел исламского пространства России и интервенция экстремистских идеологий отражают общую тенденцию формирования в России «нового ислама», противостояние традиционного ислама, представленного пребывающими в состоянии бессознательной веры лицами старшего поколения, и «новых мусульман», не знающих Коран и Сунну, избравших ислам в качестве идеологии протеста. Подверженная радикализму российская умма интегрируется в антироссийскую оппозицию.
«Россия и арабский мир: История и современность», Уфа, 2012 г., с. 32-40.
Е. Арляпова,
кандидат политических наук МОБИЛИЗАЦИОННЫЙ ПОТЕНЦИАЛ ИСЛАМА ВЧЕРА И СЕГОДНЯ
Тенденция рассматривать постсоветское пространство как «сплошное поле этноконфессиональной напряженности», сложившаяся в отечественной и зарубежной историографии, имеет все предпосылки стать традицией, так как цикл событий на обширных территориях бывшего Союза ССР не дает усомниться в том, что внутри- и межгосударственные отношения новых политических фигур на карте далеки от гармонизации. Исследователи единодушны также в том, что одним из самых высоких потенциалов конфликтности обладает стремительно распространяющийся в границах распавшегося государства ислам. Необходимость повы-
шенного внимания к данным процессам, мониторинга их количественной и качественной составляющих (что особенно важно, если говорить о формах и течениях ислама, делавшего попытки укорениться в благодатных условиях идеологического вакуума, нестабильности на местах) проходила «красной нитью» в работах отечественных специалистов по вопросам религии, компетентных в исламской проблематике государственных деятелей, публицистов и освещающих локальные конфликты журналистов еще до того, как Российская Федерация, в числе других государств, имеющих в составе регионы с преимущественно исламски ориентированным населением, в полной мере ощутила себя частью общемировых процессов усиления тревоги, вплоть до истерии, перед лицом угрозы «транснационального исламистского терроризма» (по Г.И. Мирскому). Российские исторические реалии середины -конца 1990-х годов скоро добавили к словосочетанию «исламский радикализм» определение «чеченский». Громко зазвучали предостережения о том, что весь Северный Кавказ следует рассматривать не только в качестве одной из российских иноэтничных периферий, но также в качестве периферии Ближнего Востока и исламского мира, а значит - отдавать должное его подверженности единым транснациональным процессам, охватившим этот мир с конца 1970-х годов, в числе которых особое значение закреплялось за реисламизацией и радикализацией.
Наблюдаемый рост и прогнозируемое экспертами дальнейшее усиление этноконфессиональной напряженности в стране и сопредельных территориях вкупе с одновременной эволюцией самого ислама вызвали острый интерес к нему со стороны специалистов силовых ведомств РФ и СНГ. Стало привычным изучение ислама в контексте «конфликтологического анализа терроризма как социально опасного явления»1. К сожалению, для появления этой тенденции были веские основания. По меткому замечанию одного из выдающихся знатоков исламского фундаментализма, «не соглашаясь с квалификацией ислама как "религии вражды и ненависти", нельзя в то же время игнорировать тот неоспоримый факт, что большинство актов международного террора в последнее время совершается мусульманами...» [Г И. Мирский].
В ходе попыток масштабного и всестороннего переосмысления феномена, переоценки совокупности связанных с ним явлений пересмотру подверглась история взаимоотношений ислама и вла-
1 «Современный терроризм и перспективы», М., 2000.
сти, что повлекло за собой разработку новой периодизации их развития. Альтернативные варианты были предложены уже для исламского Ренессанса 1989-1999 гг. В Российской Федерации одно из ключевых значений, вплоть до выделения в самостоятельный этап, отводилось Чечне, официальная исламизация которой, по мнению ряда авторов, в сочетании с военным и политическим противостоянием федеральным силам оказала «особое влияние не только на мусульман России, но и на всю постсоветскую мусульманскую «умму»1. Вообще, тематика и содержание работ свидетельствуют в пользу безоговорочного признания приоритета за чеченским сюжетом на длительном временном промежутке. Лишь недавно это своего рода «первенство» перешло к соседнему Дагестану, тем самым сохранив, невзирая на небольшое смещение, географию исследовательского фокуса, т.е. приоритет СевероКавказского региона в исламском дискурсе для Российской Федерации как части постсоветского пространства.
Стойкий исследовательский интерес часто базируется на постулате, уже принимаемом как данность, о том, что ислам является дестабилизирующим фактором этнополитических процессов в Северокавказском регионе, более того - катализатором его мощного конфликтогенного потенциала. Традиционно особенно жесткую позицию в данном вопросе занимают зарубежные коллеги, иногда прямо заявляющие, что Россия «сама способствовала тому, что... возник и консолидируется исламский радикализм на ее собственной территории»2. При этом фокус их внимания остается все в тех же географических границах, что и у большинства российских ученых, в среде которых была выработана и стала общей позиция, согласно которой крупнейшие религиозные сообщества остальной России выработали своего рода «иммунитет к исламизму», в общем и целом отвергнув его идеи, но «иначе обстоит дело на Северном Кавказе, где исламизм обрел немало сторонников, где сложилась очень непростая социально-экономическая ситуация, политическое положение перманентно нестабильно и к тому же отягощено десятилетним чеченским конфликтом»3.
1 Григорьянц В. Зона противостояния // Этнический мир. 2000, № 11.
2 Корнелл С. Исламский фундаментализм как фактор Российско-Чеченского конфликта и нестабильности всего Северо-Кавказского региона. - М., «Центральная Азия и Кавказ», 2000, № 4 (10).
3 Малашенко А. Исламская альтернатива и исламистский проект.- М., 2006. - С. 103.
Думается, что такая проблемная сконцентрированность на одном участке сыграла злую шутку с заинтересованными в гармонизации отношений силами. Позднейшие исследования показывают: пока все усилия, интеллектуальные в том числе, брошены на борьбу с фундаменталистами на Северном Кавказе, «в остальной России, где ситуация стабильная, ваххабиты (или, на самом деле, радикальные исламисты)»1, смогли развернуть энергичную деятельность, на этот раз затронув уже наибольшие по численности мусульманские сообщества Волго-Уральской группы. По данным, на 2007 г. радикалы взяли под свой контроль до 80% исламских СМИ. Еще ранее в прессе проходили сообщения о предотвращении ряда терактов на территории Татарстана, обезвреживании нескольких экстремистских групп. Из менее отдаленных во времени событий дополняют неблагополучную картину: освещенное в интервью экс-главы МВД Башкортостана И.В. Алёшина состояние дел в республике и соседних районах; судебный процесс по делу «группировки Шаймухаметова» в Архангельском (в 100 км от Уфы), привлекший внимание центральных СМИ; кульминационное по своей значимости (хотя бы в символическом плане) покушение на ведущих духовных лидеров Татарстана, реакцией на которое стало прозвучавшее на заседании Госсовета республики признание о том, что «проблема ваххабизма в Татарстане не только существует, но и достигла критического уровня»2.
Каждый из перечисленных эпизодов, не говоря о многочисленных актах, не вошедших в перечень, содержит тот или иной «след», выводящий инцидент за рамки локального и питающий теории об «исламском террористическом интернационале». Так или иначе, в оценке влияния религиозного фактора на политическую стабильность постсоветского пространства очень сложно обойти стороной не только фактическую близость в самых разных плоскостях, включая плоскость нелегальной деятельности, высокий уровень взаимопроникновения и взаимозависимости этих территорий, но и восприятие их в качестве таковых со стороны значимых акторов процессов с конфессиональной компонентой.
Значение восприятия образа давно нашло свое признание в сопряженных с понятием «конфликта» (но не только) исследованиях. Чеченская Республика и тема конфликта региона с Центром
1 Мирский Г.И. Исламизм, транснациональный терроризм и ближневосточные конфликты. - М., 2008. - С. 74.
2 Kazan Week // http://www.apn.ru/nevvs/article26973.htm
не являются исключением. Представление играет колоссальную роль даже в материях, где, казалось бы, все однозначно и иная трактовка просто невозможна. Поэтому нет ничего удивительного в том, что национальная и конфессиональная сферы, имеющие в своей основе массу интеллектуальных конструктов и эмоциональных переживаний, подвержены эффекту представлений в полной мере. Это имеет прямое отношение к вопросу о мобилизационном потенциале ислама в Чечне и к вопросу об «исламизации» республики в целом.
Распространено мнение об этой республике как традиционно исламском регионе, ныне зараженном «экстремистскими, социально опасными идеями» путем проникновения их в Чечню вместе с получившими религиозное образование за рубежом и возвратившимися в республику чеченцами1. Особое место - как наиболее существенному фактору дестабилизации и затяжного кризиса в Чечне - отводится при этом политике исламизации, «проводимой в республике с конца 80-х годов и затронувшей, в первую очередь, школу»2. На наш взгляд, опасность была скрыта, скорее, в ислами-зации в отсутствие школы в Чечне, в условиях недостаточного внимания к всестороннему развитию детей и делам молодежи, подавляющее большинство которой оставалось социально и экономически неустроенным, но сохраняло при этом свойственную возрасту жажду деятельности, высокой степени вовлеченности в события и т. д.
Именно этот возрастной пласт чаще других фигурирует, если речь идет о политической мобилизации этнической группы под религиозным знаменем. Не имеет смысла останавливаться подробно на многочисленных оторванных от реальности, а порой просто лишенных здравого смысла теориях и конструктах, широко растиражированных в местной среде в период противостояния региона с федеральным центром и в массе своей практически утративших актуальность и остроту на настоящем этапе. Однако следует признать их колоссальную значимость в формировании этнического самосознания у чеченцев военного и поствоенного поколений, а конкретно - его мифологической составляющей.
1 Бережной С. Роль исламского фактора в урегулировании кризиса в Чечне // Центральная Азия и Кавказ. 2003. № 1.
2 Аниканов М.В., Степанов В.В., Сусоколов А.А. Титульные этносы Российской Федерации. Аналитический справочник. М., 1999. - С. 157.
Данные возрастные категории подразумевают, прежде всего, рожденных после 1976 г. чеченцев. В основу градации положен несложный расчет, где 1991 год выбран в качестве опорной даты. Элементарные арифметические действия позволяют заключить, что полноценное (отвечающее принятым в стране образовательным стандартам по суммарному количеству учебных лет в школе) среднее образование смогли получить только дети 1974-1976 годов рождения. Родившиеся позднее либо не окончили школу, либо вовсе не были охвачены обучением. Таким образом, молодые чеченцы 1980, 1981, 1982 годов рождения, и далее по восходящей, были лишены возможности нормального обучения в рамках общепринятой школьной программы.
Частично этот вакуум - образовательный, идеологический, да и просто направленный на социализацию молодых людей в обществе, - был заполнен пропагандой, в том числе исламистского толка. К 2000 г. эти молодые люди достигли 18-20 лет; с большой долей вероятности можно предположить, что у значительного их числа уже есть собственные дети. В каком формате осуществляется их введение в общегражданский социум - сказать сложно, как сложно гарантировать его свободу от разного рода мифологем, среди которых религиозная может быть названа одной из самых сильных. На сегодняшний момент это самая отзывчивая к мобилизационным усилиям прослойка, живо реагирующая не только на разделяемые группой устремления и лозунги, но и на откровенные провокации, призывы к защите псевдоинтересов и т. п. При всем этом очевидно одно - в стабилизационном процессе именно за этой возрастной группой должна быть закреплена ключевая позиция в усилиях по возвращению к привычным социальным нормам в рамках светского государства, которым является Россия.
Мобилизационный потенциал ислама в Чечне в период противостояния с федеральным центром получал разные оценки и прогнозы - от осторожных до самых невероятных. Но сторонникам и тех, и других приходилось считаться и с наличием в исламе «консолидирующего нацию начала»1, и с исключительной «обращенностью в политику»2 по причине «изначального единства в
1 Малашенко А.В. Русские голосовали за меньшее зло // Независимая газета. 1997. 31 января.
2 Малашенко А. Исламское возрождение в современной России. - М., Московский Центр Карнеги, 1998. - С. 126.
исламе духовного и светского начал»1, плюс мощь, жизнеспособность и необычайная адаптивность к «различным культурам, ситуациям и переменам»2. На фоне сильной природы ислама вкупе с событийной лентой Чечни второй половины 1990-х годов многим казалось логичным завершение этнической консолидации под «зеленым знаменем».
Под влиянием и даже давлением фактологической канвы, связанных с ней настроений из поля зрения постепенно выпадали основополагающие, говоря о религии в Чечне, факторы. Ислам на ее территории насчитывает значительно меньшую историю, чем это подается широкой общественности, особенно со стороны, как правило, самих чеченцев или тех, кто сам находится во власти мифов религиозного характера, или тех, кто эти мифы распространяет. Ислам в Чечне сразу имел ряд выраженных региональных черт. Ученые неоднократно отмечали, что религия в Чечне, да и шире -на всем российском исламском Кавказе, представляет собой своеобразный симбиоз канонов ислама и местных народных традиций и обычаев. Причем, выделить в этом симбиозе основы и последующие наслоения, да даже осознать их разную природу, затруднительно для всех одинаково: и сторонним наблюдателям, и представителям этнической группы. Компромиссным выглядело предложение одного из известных авторов - чеченцев различать традиционный или «фольклорный» ислам и пришлый, или «высокий» (Дегоев В., Чакаев Д.). И, разумеется, для Чечни принято говорить о варианте сочетания шариата и адата (исламского и обычного права на языке правоведов).
Тенденции к усилению позиций религии в Чечне берут начало с конца 1980-х, т.е. хронологически начинаются в рамках «триумфального возрождения исторических религий и конфессий народов России»3 Это ключевой момент. С 1989 по 1992 г. были построены сотни мечетей, открыты религиозные учебные заведения, организовано самостоятельное Духовное управление. Это говорит в пользу утверждения об угрожающе быстрой исламизации Чечни, но только при рассмотрении региона в строгой изоляции от
1 Малашенко А. Исламское возрождение в современной России. - М., Московский Центр Карнеги, 1998. - С. 126.
2 Мирский Г. И. Исламизм, транснациональный терроризм и ближневосточные конфликты. М., 2008. - С. 11,14.
3 Филатов С. Многоцветие волшебного сада российской духовности: Двадцать лет возрастания религиозного многообразия постсоветской России.
общегосударственного пространства и имевших в нем место процессов политического, социального, экономического, культурного и иного свойства. Сопоставление исторического материала не подтвердит концепцию исключительности конфессиональных трансформаций в Чечне. Но даже если допустить эту уникальность, то придется признать, что исламизация в регионе была воплощена все равно в локальном, «фольклорном» варианте.
23 апреля 1992 г. Джохар Дудаев подписал указ о создании при своем аппарате национального комитета по делам исламской религии. Цель этого шага - вовлечение ислама в политические процессы на стороне действующего лидера в роли поддерживающей силы в борьбе с политическими оппонентами: значение -отказ от модели светского государства, так как отменялся сам принцип отделения от него церкви и религии, заложенный в Конституции 1992 г. Указ не был началом взаимопроникновения религии и политики в республике. Степень взаимовлияния религии и политики изменялась в зависимости от целей и задач текущей политической ситуации. Но вот коэффициент взаимодействия неизменно оставался высоким,
Религиозная (исламская) идея была призвана дополнить и усилить идею национальную (этническую), а при необходимости -заменить ее. Но в ходе реализации стратегии активного использования ислама как мобилизационного ресурса этноса ряд фундаментальных для региона факторов был недооценен, в то время как за другими, назовем их временными, факторами признано слишком большое значение. Чечня никогда не была исламским государством, какие бы примеры в истории ни выискивались и какие бы толкования ни приводились в пример. Специалисты по Кавказскому региону с уверенностью утверждают, что «здесь не развиты традиции государственности», более того - даже «нынешние страны Кавказа подавляющую часть своей истории были включены во внешние для него политические системы» . Но дело не только в вопросах государственности, тоже, кстати, являющих собой благодатную почву для этнического мифотворчества. Историки Кавказа считают, что «остается дискуссионным вопрос о том, насколько глубоко укоренился ислам даже среди элит северокавказских обществ» (Дегоев В.).
1 Деметрадзе М.Р. От «Кавказских Балкан» к «Кавказскому дому». - М., 2001. - С. 34.
В то же время для Чечни характерно очень сильное этническое начало. За исключением советского периода (кроме 19441957), когда можно ставить вопрос о наличии позитивной надэт-нической идентичности в виде общегражданской, советской; приоритет этнического над всем остальным проявлялся весьма отчетливо. К слову, взятое в скобки исключение с 1944 по 1957 г., время депортации чеченцев (и ингушей), подтверждает правило. Роль спасительной идеологии в сложный для этноса период выживания была отдана исламу уже в наши дни. Превалирование этнического выводит на первый план сопряженные характеристики: национальный язык и традиции - непременные и достаточные составляющие внутриэтнической интеграции и межэтнической дифференциации. За религией, скорее, можно видеть вспомогательную роль в процессах этнической интеграции, и много реже - определяющую.
В Чеченской Республике начала 1990-х годов воспроизведена модель поведения этнической группы в условиях общегосударственного системного кризиса. В подобных условиях этнические группы часто демонстрируют стремление изолироваться от иноэт-ничного бытия и защитить свои ценностные ориентации от любой агрессии универсализма. Жесткое противопоставление национального универсальному (глобальному) происходит в целях сохранения собственного этнического бытия. Любая религия - суть универсальная идея. Исключение составляют так называемые национальные религии, являющие собой упорядоченную систему религиозных верований и ритуалов, присущих исключительно данной этнической общности. Ислам не относится к их числу. Многие его фундаментальные установки и даже стереотипы могут совпадать с традиционно свойственными чеченской этнической группе, но определенная часть обязательно будет носить конфрон-тационный характер. Вследствие чего, рано или поздно в подвергаемой сначала влиянию, а потом давлению религии этнической группе чеченцев возникнет так называемая «реакция социального беспокойства» - когда этнические системы недовольны нарушением традиций, обычаев, культурных норм и ценностных ориентации. Следует отметить, что чеченцы уже имели подобный опыт и с проблемой соотношения приоритетов между этническим и конфессиональным сталкивались неоднократно. И решали вопрос приоритетов тоже неоднократно - в пользу этнического. Возьмем на себя смелость утверждать, что в ситуации выбора у чеченцев победу всегда одерживала идея сохранения этноса.
Таким образом, не отрицая определенную роль ислама в деструктивных, дезинтеграционных процессах, например, как средства усиления этнической сплоченности и увеличения контраста оси «свой / чужой», особенно в плоскости взаимоотношений региона с Центром, для второй половины 1990-х годов и на ближнюю перспективу представлялось возможным считать усиление влияния религиозного фактора ситуативным, а возможность использования его в целях мобилизации масс - временной. В качестве мобилизационного ресурса Чечни сепаратистский потенциал ислама сразу был ограничен - по определению. Ислам не может служить цели сепаратизма. У него собственные, совершенно иные цели и задачи. Он мог оказать «побочное» консолидирующее действие, но вряд ли этот эффект продлился бы необходимо долго. Для Чечни, какова она есть, ислам несет центробежную силу. При главной ставке на него со стороны этнической элиты можно было бы прогнозировать результат, противоположный искомому: вынесение ислама на позиции национальной идеи грозит расколом чеченского общества вместо планируемой консолидации под знаменем ислама.
Время довольно скоро лишило исламский фактор тех оптимистических авансов, которыми он был щедро одарен даже извне как конкурентоспособный, государствообразующий стержень. В ходе оценки опытным путем позитивного и негативного потенциалов его в данном качестве, а также в качестве средства этнической мобилизации чеченцев, изменились тональность и направленность работ по истории ислама в Чечне, оценке его роли в современном чеченском обществе. В формулировках темы стали чаще встречаться слова: «проблемы», «тенденции», «кризис». Более тщательному анализу подверглись новые веяния в исламе, особенно с точки зрения их приемлемости в местных условиях. Стали предприниматься попытки оценки возможностей ислама в деле урегулирования конфликта в Чечне и сопредельных территориях, где, по мнению аналитиков, довольно давно и отчетливо вырисовывался опасный дисбаланс политических сил. Конечно, огромную роль в смене исследовательского вектора сыграли окончание широкомасштабных военных действий и возвращение республики в общероссийское правовое поле. Думается, именно тогда в отношении первой волны исламизации оформилась и укрепилась тенденция к преобладанию светского отношения к исламу в самой Чеченской Республике или, по крайней мере, в чеченской диаспоре за ее пределами.
Сегодня картина несколько иная. В сегодняшней Чечне можно наблюдать процессы, ставшие следствием того, что несколько лет назад ее молодой лидер «неожиданно стал инкорпорировать ислам в общественную и политическую жизнь республи-ки»1. При этом выделяются три причины апелляции к исламу со стороны команды Р. Кадырова: «рост авторитета и популярности вождя среди чеченцев», «рост его авторитета как мусульманина на Ближнем Востоке, у действующих в Чечне международных организаций», "перехват" ислама у радикальной оппозиции» (впрочем, последняя стратегия уже оценена авторами как неуспешная, и дальнейший ее прогноз столь же пессимистичен2. Из этого перечня наиболее сильным и актуальным представляется второй пункт. Много усилий было приложено и предполагается приложить к реализации в стратегии успешного самопозиционирования чеченской мусульманской общины в системе координат мировой уммы. Не вдаваясь в подробности этой широкой темы, отметим, что, возможно, по инерции, а возможно, в силу эффективного манипулирования собственным положением и «рейтингом», Чеченской Республике и ее лидеру удается сохранять свой исключительный статус (среди других субъектов РФ) по сей день. Менее успешной выглядит очередная кампания по исламизации самой Чечни. Несмотря на уверенные заявления о возрастании роли исламской идентичности в Чечне, на широкую популяризацию образа жизни по канонам ислама, в которой задействованы все виды местных СМИ и посильное участие принимают СМИ федеральные, внедрение исламской идеологии в рутинную жизнедеятельность чеченской этнической группы в принудительном порядке проходит традиционно тяжело.
Ислам в Чечне был и остается только политическим инструментом: со спорной эффективностью, с риском потери управления -со всеми плюсами и минусами использования конфессиональной компоненты в достижении каких-либо целей. Влияние религии на политику, и даже его степень, определяется, в норме, потребностями заинтересованных политических элит. На сегодняшний день в этнической системе чеченцев не произошло каких-либо кардинальных изменений такого свойства, чтобы вывести мобилизационный потенциал ислама на качественно новый уровень. Этнопо-
1 Малашенко А. Как выбирали в Чечне / Моск. Центр Карнеги. - М. 2006. -
С. 7.
2 Там же. - С. 7, 8.
литические процессы в субъекте РФ по-прежнему вовлечены в орбиту влияния общегосударственных процессов и на данном этапе максимально созвучны общему курсу. Сохранение такого положения вещей лишает исламский фактор предпосылок к усилению влияния в мобилизационном качестве в ближайшей временной перспективе.
«Вопросы национальных и федеративных отношений», М., 2012 г., Вып. 4 (19), с. 145-155.
Владимир Бобровников,
востоковед
АРХЕОЛОГИЯ СТРОИТЕЛЬСТВА ИСЛАМСКИХ ТРАДИЦИЙ В ДАГЕСТАНСКОМ КОЛХОЗЕ
Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм.
Владимир Маяковский. «Во весь голос»
«Традиции», которые кажутся нам старыми или претендуют на то. что они старые, часто оказываются совсем недавнего происхождения и нередко - изобретенными... чаще всего традиция изобреталась в ходе радикального преобразования общества...
Эрик Хобсбаум. «Изобретение традиций
Нельзя дважды войти в одну реку.
Гераклит
В этой статье я решил обобщить свои наблюдения над так называемым «исламским возрождением», которое всколыхнуло Северный Кавказ и другие мусульманские регионы Советского Союза накануне его распада десять с небольшим лет тому назад. Следует, однако, сразу оговориться, что речь пойдет не о самом исламском «буме», а о его предыстории и природе якобы «восстановленных» исламских традиций. Я хочу сделать это на микроуровне, проанализировав причины и ход реисламизации на примере отдельной мусульманской общины на севере Дагестана. Это колхоз им. Чапаева высокогорного селения Хуштада в Цумадин-ском районе. С его именем у меня связаны воспоминания о начале полевой работы в 90-е годы XX в. В последующем я не раз сталкивался с хуштадинскими материалами. В основу статьи положены
