CC BY
44
С ОВРЕМЕННАЯ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ
www.hjournal.ru
Journal of Institutional Studies, 2022, 14(1): 6-24 DOI: 10.17835/2076-6297.2022.14.1.006-024
МНОЖЕСТВЕННОСТЬ ИНСТИТУЦИОНАЛИЗМОВ И ТРУДНОСТИ НАУЧНОЙ КОММУНИКАЦИИ
ВИТАЛИЙ ЛЕОНИДОВИЧ ТАМБОВЦЕВ,
Экономический факультет Московского государственного университета
им. М.В. Ломоносова, e-mail: [email protected]
Цитирование: Тамбовцев В.Л. (2022). Множественность институционализмов и трудности научной коммуникации. Journal of Institutional Studies 14(1): 6-24. DOI: 10.17835/20766297.2022.14.1.006-024
За последние десятилетия развитие исследований институтов стало одним из основных направлений в социальных науках. Все ли в организации науки содействует этим исследованиям? Целью статьи является анализ и оценка факторов, способных оказать негативное влияние на рост научных знаний об институтах. В первом разделе обсуждаются подходы к вопросам роста научного знания, роли в нем научных коммуникаций и устройства понятийного аппарата научных исследовательских программ, а также некоторых особенностей конкуренции исследовательских программ, которые могут препятствовать росту научного знания. Во втором разделе рассматривается разнообразие институционализмов как исследовательских программ, процессов и направлений их взаимодействия. Третий раздел посвящен анализу тематики микрооснований в экономической и организационной науке, на основе чего в четвертом разделе анализируются подходы к изучению различных экономических институтов в исследовательской программе организационного институционализма. Характеризуются особенности понятийного аппарата, который в ней применяется, и специфика его воздействия на реализуемые подходы к микрооснованиям институтов. Показано, что в этой исследовательской программе широко распространены композитные понятия, имеющие гетерогенное содержание, что обусловливает отсутствие у них операциональных определений. Эта особенность, вместе с ограниченностью научных коммуникаций, обусловливает наличие искусственных научных проблем, что сдерживает рост научного знания и в данной исследовательской программе, и в целом в изучении институтов.
Ключевые слова: институционализмы, научная коммуникация, рост научного знания, конкуренция исследовательских программ, композитные понятия
© Тамбовцев В.Л., 2022
THE PLURALITY OF INSTITUTIONAL APPROACHES AND DIFFICULTIES OF SCHOLARLY COMMUNICATION
VITALY L. TAMBOVTSEV,
Senior staff scientist of Laboratory for Institutional Analysis, Faculty of Economics, Moscow State Lomonosov University,
e-mail: [email protected]
Citation: Tambovtsev V.I. (2022). The plurality of institution approaches and difficulties of scholarly communication. Journal of Institutional Studies 14(1): 6-24. DOI: 10.17835/2076-6297.2022.14.1.006024
Over the past decades, the development of institutional studies has become one of the main directions in the social sciences. Does everything in the organization of science contribute to this research? The main objective of the article is to analyze and assess factors that can have a negative impact on the growth of scientific knowledge about institutions. The first section discusses approaches to the growth of scientific knowledge, the role of scholarly communications in it, and the structure of the conceptual apparatus of scientific research programs. Some features of the competition among research programs that might hinder the growth of knowledge are also analyzed in the first section. The second section examines the variety of institutional approaches and manifold research initiatives and communication processes that derive from them. The third section is devoted to the analysis of microfoundations in economics and organizational science. In the fourth section we analyze approaches to the study of various economic institutions within the framework of organizational institutionalism. The features of the conceptual apparatus of organizational institutional theory and the specifics of its impact on the implemented approaches to the microfoundations of institutions are characterized. It is assumed that the research program of organizational institutionalism contains composite concepts with a heterogeneous content, it may result in the lack of operational definitions. This feature, together with the limited scholarly communications, determines the presence of artificial scientific problems which hinder the growth of scientific knowledge both in the framework of this research program and in the study of institutions in general.
Keywords: institutionalisms, scholarly communication, growth of scientific knowledge, competition of the research programs, composite concepts
JEL: B49, B52, Z13
Введение: рост научного знания и научные коммуникации
Коммуникации исследователей друг с другом составляют неотъемлемый элемент науки как социальной системы: при ее отсутствии любая отрасль науки была бы лишена накопления получаемых знаний, т.е. каждый ученый был бы вынужден заново открывать то, что уже исследовали другие. Это означает, что рост научного знания был бы ограничен пределами жизни каждого из исследователей, иначе говоря — этого роста практически бы не было: как писал Ф. Абельсон, «без коммуникаций не было бы науки» (Abelson, 1980: 60)1. Ограниченность коммуникаций также не благоприятна для развития научного знания: например, сконцентрировавшись на общении с небольшим кругом исследователей и пренебрегая знакомством с результатами изучения смежных областей науки, ученый рискует не узнать о знаниях, касающихся его собственного предмета изучения, и либо прийти к неполным выводам, не учитывающим те факторы, которые важны для этого предмета, либо переоткрыть то, что уже открыто и изучено в этих смежных областях.
1 От научных коммуникаций, или коммуникаций внутри науки (scholarly communication или communication in science), следует отличать коммуникацию ученых с общественностью, или популяризацию науки (science communication или scientific communication), см., например: (Burns, O'Connor and Stocklmayer, 2003).
Риски самоограничения коммуникаций существуют в любых науках, однако они особенно значимы в сфере социальных наук. Ведь сложность изучаемых объектов, — людей, их взаимодействий и многообразных результатов последних, — настолько велика, что ограниченные когнитивные и иные возможности одного исследователя не позволяют вне коммуникации охватить все значимые факторы, влияющие на состояние и изменение любого избранного им объекта или предмета исследования. Конечно, коммуникация не гарантирует, что желаемый (относительно) полный охват произойдет, но она повышает вероятность того, что удастся продвинуться в этом направлении, в то время как самоограничение коммуникации эту вероятность ощутимо снижает.
Процесс коммуникации, как известно, включает (1) отправителя сообщения, (2) собственно сообщение и (3) его получателя, а также (4) канал связи. В социальной системе науки отправителями могут быть как отдельные индивиды, так и их группы, — соавторы, — а получателями — как конкретные индивиды и группы индивидов, которым отправляется сообщение, так и неопределенные группы лиц, — все, кого сообщение заинтересует. Другими словами, научные коммуникации могут быть как прямыми, так и косвенными. Первые при этом обычно составляют часть достаточно длительного диалога, или обмена сообщениями, в то время как вторые могут породить обмен, но могут остаться и безответными. Передаваемые сообщения могут отражать как промежуточные этапы некоторого конкретного исследования, например, текущее общение ученых в ходе подготовки или проведения эксперимента, так и результаты проведенного (завершенного) исследования (Guidotti, 2016). Первый тип сообщений отправляется конкретным ученым, второй — это публикации, доступные неопределенному кругу лиц. Тем самым, публикации — это косвенные сообщения о полученных научных знаниях, отправляемые авторами неопределенному кругу лиц, прежде всего исследователям, которые способны оценить полученные результаты, использовать их в своих исследованиях, и т.п.
Таким образом, именно через публикации происходит распространение и накопление произведенных научных знаний, передача их не только в пространстве, но и во времени, от одного поколения исследователей к другому, а также, разумеется, и различным пользователям (потребителям) научных знаний. Иначе говоря, публикации обеспечивают рост научного знания: недаром их называют краеугольным камнем исследовательского цикла (Duerden, 1993), а сами научные коммуникации — неотъемлемым компонентов природы науки (Nielsen, 2013).
Организационный аспект роста научного знания
Рост научного знания, который обеспечивают научные коммуникации, происходит, естественно, не сам по себе — его осуществляют люди, исследователи, живущие в том или ином обществе, являющиеся участниками различных сообществ и членами тех или иных организаций. В своих решениях, принимаемых в том числе и в ходе исследовательской деятельности, индивиды ориентируются на многие факторы, среди которых есть и те, которые относятся к их включенности в различные сообщества, группы и организации, а также к взаимодействию с другими людьми, что в целом является способом обеспечения их жизнедеятельности, поддержания и роста их благосостояния. Это означает, что направления исследований и применяемые совокупности понятий и методов могут определяться факторами, которые находятся вне науки, а сами эти направления, понятия и методы могут оказаться таковы, что в ходе роста научного знания будут отвергнуты на базе новых эмпирических данных или теоретических выводов как некорректные или ошибочные. Конечно, в процессе исследований ученые не знают, какими окажутся эти данные и выводы в будущем, поэтому любое научное исследование является рискованным с точки зрения того, будет ли оно подтверждено или опровергнуто другими разработками. В первом случае будет продолжаться кумулятивный «линейный» рост некоторой «ветви» научного знания, во втором — произойдет отказ от развивавшейся ранее ветви и изменение направления дальнейшего движения, т.е. то, что принято называть научной революцией. Разумеется, и отказ, и изменение направления не происходят мгновенно: появление новых данных и выводов не означает, что ученые на этом основании сразу изменят свои убеждения и примут другие. Причины такого неприятия могут быть самыми разными, но все они приводят к тому, что практически в любой
отрасли науки сосуществуют нетождественные подходы к изучению одного и того же объекта, его несовпадающие теории и методологии исследования.
Одной из первых и, вероятно, наиболее известных моделей процесса роста научного знания была концепция научных революций Т. Куна (Kuhn, 1962), согласно которой этот рост происходит за счет смены парадигм, т.е. господствующих, основных в данной отрасли науки представлений об устройстве ее предмета и допустимых методах его изучения. Вполне корректно отражая историю развития естественных наук, эта концепция далеко не полностью соответствовала динамике социальных наук, среди которых практически отсутствовали господствующие представления о предметах и методах их исследования, вместо которых параллельно сосуществовали (и даже не всегда конкурировали) множества различных представлений. Социальные науки в этой связи многие философы науки отнесли к разряду допарадигмальных, т.е. еще не достигших степени зрелости естественных наук. Схожие ситуации, однако, имеют место и в ряде частных областей изучения естественных наук, например, сосуществование биологической и небиологической теорий происхождения нефти, однако понятие парадигмы, введенное и использованное Т. Куном, относится к той или иной науке в целом, а не к отдельным теориям в составе науки. Поэтому, например, характеристика экономической теории как «мульти-парадигмальной» (Zafirovski, 2018) вряд ли может быть признана корректной.
Как следствие, спустя некоторое время И. Лакатошем была разработана концепция исследовательских программ (research programmes), — альтернативных совокупностей устойчивого «жесткого ядра» («hard core»), определяющего предмет и метод анализа, и изменчивого «защитного пояса» ("protective belt"), содержание которого составляют гипотезы, реагирующие на появление нового, преимущественно эмпирического, знания (Lakatos, 1970). Эта концепция представила гораздо более реалистическую картину роста научного знания (Blaug, 1975), подчеркнув неизбежность конкуренции исследовательских программ внутри любой области науки, что в принципе позволяет вывести социальные науки из разряда «недоразвитых», хотя и отнюдь не отменяет радикальных отличий их объектов исследования от объектов естественных наук.
Появившаяся позднее концепция «исследовательских традиций» Л. Лаудана (Laudan, 1977) не изменила радикально картину роста научного знания: выходя за рамки одной науки или научной теории, исследовательские традиции также включают два блока, — онтологический, характеризующий предмет(ы) исследования, и методологический, определяющий методы изучения. Функции этих блоков близки к функциям жесткого ядра и защитного пояса Лакатоша, однако причиной изменения выступает преимущественно эволюция исследовательских традиций (Gholson and Barker, 1985).
Анализ и сопоставление упомянутых трех подходов к росту научного знания обычно осуществляются в рамках философии науки и потому выходят далеко за пределы задач, решаемых в этой статье. Они приведены здесь лишь для того, чтобы показать, что научные коммуникации, рост научного знания и конкуренция подходов к производству научных знаний (парадигм, исследовательских программ или исследовательских традиций) составляют неотъемлемую часть процессов научных исследований: без коммуникаций невозможна конкуренция, а без нее — рост научного знания.
Конкуренция в науке изучается достаточно давно, преимущественно социологическими методами (Collins, 1968; Hagstrom, 1964, 1974; Gilbert, 1977; Collins and Restivo, 1983), которые обеспечивают концентрацию внимания на нормы, складывающиеся в исследовательских командах, поведение их участников, их установки, динамику социальных статусов и т.п.
Именно в рамках социологического анализа науки была создана концепция «научных/ интеллектуальных движений» (НИД) как разновидности социальных движений, обеспечивающих распространение в науке новых идей (Frickel and Gross, 2005). Она не является альтернативой упомянутых выше концепций философии науки, поскольку охватывает под общим наименованием множество индивидуальных и коллективных действий ученых, защищающих или стремящихся изменить содержание отдельных направлений исследований,
теорий, научных дисциплин или наук в целом. Подобно другим социальным движениям, НИД могут как иметь, так и не иметь какую-либо организованную форму, оставаясь лишь группой исследователей из разных организаций, не обязательно лично знакомых, но разделивших общие убеждения относительно сфер своей научной деятельности, и стремящихся распространять эти убеждения. Иными словами, эмпирический анализ может выявить НИД в рамках любой философской структуризации роста научного знания, — на парадигмы, исследовательские программы или исследовательские традиции. Значимость НИД заключается, прежде всего, в увязке изучения роста научного знания, включая конкуренцию альтернативных научных идей, с социологическим подходом, способным опереться на методы эмпирического, а не философского анализа (Touraine, 1985; Polletta and Jasper, 2001; Obregón and Tufte, 2017).
Примером может служить попытка выявления внутренних норм сторонников мейнстрима в экономике (Dequech, 2017). Другой пример — разработка концепции НИД развития теорий организаций и менеджмента (Clegg, Pina e Cunha and Berti, 2020). По нашему мнению, как НИД можно рассматривать и систематически возникающие обсуждения необходимости плюрализма в экономической теории (Hodgson, Mäki and McCloskey, 1992; Davis, 1994, 2014; Salanti and Screpanti, 2007; Holcombe, 2008; Gräbner and Strunk, 2020) и экономическом образовании (Stilwell, 2006; Freeman, 2010; Dimmelmeier et al., 2017; Pühringer and Bäuerle, 2019). Хотя сторонники этого движения говорят о необходимости демократизации экономических дискуссий (D'Ippoliti, 2020), «требование» плюрализма в экономической науке порождено, как представляется, изменениями в институциональной среде производства научного знания. На передний план в оценке работы ученых, влияющей на их социально-экономическое благосостояние, в последние десятилетия вышли чисто формальные индикаторы публикационной активности, — например, наличие публикаций в журналах с высоким импакт-фактором, — а не оценка коллегами содержания публикаций. Поскольку журналы, где могут печататься сторонники исследовательских программ, далеких от мейнстрима, не входят в число «ведущих», плюрализм практически означает предоставление гетеродоксам возможностей печататься в таких журналах наряду со сторонниками экономической ортодоксии.
Проблемы научной коммуникации обсуждаются в подавляющем числе публикаций под углом зрения конкуренции традиционных печатных журналов с «двойным слепым» рецензированием и сравнительно недавно возникших цифровых открытых журналов, использующих различные нестандартные формы рецензирования, включая пост-публикационное рецензирование (Milne, 1999; Corbett, 2009; Wenzler, 2017). Вопросы конкуренции исследовательских программ с позиций публикационного процесса практически не рассматриваются2. Между тем, эти вопросы весьма важны для понимания содержания конкурентных действий представителей различных исследовательских программ и их влияния на рост научного знания в соответствующей науке или научной теории.
Когда мы говорим о конкуренции в науке, важно различать как минимум два ее различных понимания: (1) между исследователями за рост их благосостояния, объемов финансирования их исследований, социальных статусов и т.п., и (2) между исследовательскими программами, точнее — их «жесткими ядрами», за преобладание среди исследователей того или иного феномена, объекта или процесса. Разумеется, второе понимание (или вид) конкуренции также осуществляется исключительно людьми, которые, однако, далеко не всегда сознательно ставят себе цели достижения победы «своей» ИП в развитии науки. Такая победа, — точнее, приобретение конкурентных преимуществ, — может стать лишь внешним эффектом «бытовой» победы исследователя, разделяющего «жесткое ядро» какой-либо альтернативной ИП, -например, избрание его ректором университета, деканом факультета, главным редактором журнала или руководителем «научного» правительственного ведомства. Подобно всякой, конкуренция в науке оказывает в конечном счете положительное влияние на рост научного знания, хотя ее воздействия на некоторые ИП (и соответствующие им НИД) может оказаться губительным.
2 Во всяком случае, нам такого рода работы обнаружить не удалось.
Как и любая конкуренция, соперничество ИП может осуществлять посредством разных стратегий. Их выявление, детальный анализ, типологизация и т.п. выходят за рамки этой статьи, поэтому остановимся только на двух из них, имеющих неоднозначные последствия для роста научного знания. Во-первых, речь идет о выборе характера научной коммуникации с альтернативными ИП: их можно активно и обоснованно как критиковать за промахи и ошибки, так и поддерживать и развивать осуществленные ими продвижения. Можно поступать и иначе: критиковать за несоответствие собственному жесткому ядру, но не замечать полученные результаты, несмотря на возможности собственного продвижение на их основе. Первая стратегия означает включенность ИП в целом в научный анализ определенного объекта исследований, открытость для адаптации полученным всеми новым научным знаниям, в то время как вторая — самоизоляцию от успехов других ИП, обеспечение неизменности собственного жесткого ядра. Именно такая стратегия научной коммуникации, — создание замкнутой ниши, — может обеспечить личные выгоды участникам ИП, но препятствовать росту научного знания.
Во-вторых, возможен выбор такого внутреннего устройства ИП, в жесткое ядро которой включаются понятия, отличающиеся высоким разнообразием и гетерогенностью своего содержания, т.е. высокими уровнями абстрактности и неопределенности. Такие черты базовых понятий предоставляют значительное удобство сторонникам подобных ИП, поскольку позволяют им достаточно легко реализовать публикационную активность, произвольно приписывая обсуждаемым понятиям различные «новые свойства» и достигая тем самым научной новизны, в то время как использование более четких понятий, имеющих строгие операциональные определения, затрудняет подобное «умножение сущностей» и написание множества работ, имеющих во многом умозрительный характер. Использование подобных неопределенных понятий может в особенности заинтересовать начинающих исследователей, действующих в сложившейся институциональной среде науки, которую образно характеризуют как «публикуйся или умри».
Такие понятия с неоднородным содержанием, в которое включаются объекты, имеющие схожие признаки, не являющиеся для них существенными, будем называть композитными, — по аналогии с композитными материалами, включающими разнокачественные составные части. Но если композитные материалы обладают многими уникальными полезными свойствами, то о композитных понятиях этого сказать нельзя, — за исключением свойства «быть полезными для принимающих их исследователей». При этом свойство «быть полезными для изучения объекта исследований» у таких понятий отсутствует.
Ведь понятия — это «строительные блоки человеческого познания» (Goldstone, Kersten and Carvalho, 2017: 275), а научные понятия выполняют эту роль в развитии теорий. Для того, чтобы обеспечивать надежную научную коммуникацию и сохранять произведенное научное знание, научные понятия должны иметь четкие определения, позволяя однозначно выявлять те или иные объекты как входящие или не входящие в их содержание. Поэтому «споры об понятиях» составляют значимую часть научных коммуникаций: ведь использование понятий с неясными определениями затрудняет рост знаний, позволяет либо делать неверные выводы (когда результаты, полученные для одного класса, переносятся на другой класс объектов, поскольку оба обозначаются одним термином), либо повторять уже осуществленные исследования (когда один класс объектов обозначается разными терминами).
Условным примером композитного понятия может служить понятие «четвероногий», включающее любые объекты по признаку наличия у них четырех частей их тел, на которых они стоят на твердой поверхности. Понятно, что его содержание гетерогенно, поскольку включает и почти все виды животных (кроме людей), и много различных вещей, созданных людьми, а также небольшое число природных объектов (например, когда камень в результате выветривания стал внешне похож на скульптуру быка). В чем неудобство такого понятия с точки зрения развития науки? Очевидно, разные типы входящих в него объектов требуют для своего изучения методов разных наук, и результаты исследования одного класса затруднительно перенести на объекты
другого класса. Тем самым, обсуждаемое условное понятие неудовлетворительно выполняет как функцию научной коммуникации, так и функцию сохранения знания.
С течением времени, в условиях продолжения исследований и осуществления коммуникаций, понятийный аппарат различных ИП, направленных на анализ одних и тех же объектов, безусловно, не может не претерпевать изменений: одни понятия могут утрачивать свое значение как характеристик этих объектов, другие уточняться, третьи — возникать, отражая рост знаний и т.п. Однако упомянутая нами выше стратегия конкуренции фактически мешает этим проявлениям роста научного знания, поскольку сдерживает уточнение композитных понятий, разделение их содержания на однородные классы, получающие новые наименования, отличные от первоначального гетерогенного.
С нашей точки зрения, к числу таких ИП относятся и один из институционализмов, который можно отнести к числу экономических, поскольку объектами изучения в нем являются организации, включая фирмы, корпорации, их группы и объединения и т.п.
Разнообразие исследовательских программ изучения институтов
Институты, — как бы ни понимать смысл этого термина, — присутствуют во всех сферах человеческой жизни и изучаются многими социальными науками. В ряде этих наук исследования институтов получили название институционализмов, — с самыми различными прилагательными, предшествующими этому существительному. Внутри одной науки обычно существует достаточно большое число различных институционализмов, между которыми имеются ощутимые различия в понимании используемых схожих (или просто тождественных) терминов. Эти различия обычно хорошо понятны тем исследователям, которые накопили большой опыт знакомства с содержанием альтернативных институционализмов, однако не всегда правильно воспринимаются учеными, которые такого опыта пока не имеют. Если мы знаем, что термин Т, который в одном институционализме имеет значение А, в то время как в другом — значение В, т.е. Т фактически является омонимом, то для того, чтобы осуществить перенос знаний из одного институционализма в другой (фактически — провести междисциплинарное исследование), необходимо перевести термин, а не употреблять его так, как мы привыкли использовать в «своем» институционализме.
Подобные не всегда учитываемые несоответствия существуют не только между институционализмами разных наук, — например, организационным и экономическим, но и внутри одной науки, — например, между оригинальной институциональной экономической теорией (ОИЭТ) и новой институциональной экономической теорией (НИЭТ). Относительно двух последних показано, что расхождения между ними имеют принципиальный, методологический характер, что затрудняет, если вообще делает возможным, обмен производимыми знаниями (Тамбовцев, 2021a). Как представляется, выявление и анализ омонимичных терминов в различных институционализмах значительно повысило бы их позитивное влияние друг на друга, с одной стороны, и уменьшило бы вероятность проявления ошибочных отождествлений в публикациях тех исследователей, которые полагают, что термин, используемый в одном институционализме, имеет точно такое же значение в другом.
Центральным для всех институционализмов3 является понятие института. Разнообразие и несовпадение его значений в различных науках об обществе общепризнанно и изучается достаточно широко (Edeling, 1998; Dequech, 2006; Тамбовцев, 2015; Farkas, 2019). Нужно отметить, что в связи с выявленными различиями возникли также подходы, претендующие на создание унифицированных трактовок институтов в социальных науках (см. их обсуждение в: Aydinonat and Ylikoski, 2018). С нашей точки зрения, такие попытки вряд ли могут рассчитывать на успех, поскольку неизбежно ведут к признанию одной из альтернативных трактовок, — широкой социологической, которую принимает большинство из институционализмов в социальных науках,
3 За исключением, возможно, тех, которые функционируют в рамках политической науки, поскольку «нередкая дискуссия вокруг понятии «институт» в известном смысле не является для институциональной политологии самой важной» (Патрушев, 2011: 143). Иными словами, некоторые сторонники «институциональной политологии» считают, что в политической науке точность определения понятий не важна, термины можно использовать произвольно...
или узкой экономической, разделяемой исследователями в НИЭТ, — «неправильной», что вряд ли сможет удовлетворить ее сторонников. Поэтому более перспективен не поиск «универсальной» трактовки понятия института, а признание (со)существования его альтернативных пониманий, каждое из которых имеет свои преимущества и ограничения, реализуемые исследователями, предлагающими различные варианты новых институционализмов, число которых значительно выросло за последние несколько десятков лет. Например, в политической науке первый новый институционализм возник в начале 1980-х гг. (March and Olsen, 1984), а уже к середине 1990-х гг. появились три новых институционализма — исторический, рационального выбора и социологический (Hall and Taylor, 1996), вслед за которыми к началу 2000-х был объявлен четвертый, дискурсивный (Schmidt, 2002), а затем пятый, акторо-центрический (actor-centered) институционализм (Scharpf, 2000), и многие другие, — феминистский (Mackay, Kenny and Chappell, 2010), сетевой (Ohanyan, 2012), критический (May and Nölke, 2015) и т.д.4 За тот же период в организационной теории появилось шесть новых институционализмов, таких как «институциональный процессуализм» (Barzelay and Gallego, 2006), коммуникационный (Lammers, 2011), риторический (Green and Li, 2011), нормативный (Bolfíková, Hrehová and Frenová, 2012), сравнительный (Hotho and Saka-Helmhout, 2017) и движимый практикой институционализм (Smets, Aristidou and Whittington, 2017). Институционализмы, возникшие в экономической науке, как показывает проведенный анализ (Тамбовцев, 2021b), остаются в рамках методологии одного из «базовых» институционализмов, — ОИЭТ либо НИЭТ: ни один из них не создал какой-либо новой исследовательской программы. Причина этого вполне понятна — вновь объявленные институционализмы имеют преимущественно свой новый объект исследования, но не предмет или метод.
Вместе с тем, обилие институционализмов и широта охвата ими различных фрагментов общества и экономики создают в совокупности новые широкие возможности, — как возможности конкуренции, так и возможности роста научного знания. Однако для их реализации, как было показано выше, нужно выполнение важного условия — стремления или хотя бы готовности сторонников всех ИП к научной коммуникации с другими ИП, к спорам о понятиях, которые приводили бы к их уточнению. При отсутствии такой готовности конкуренция приобретает «внутриорганизационный» характер (если рассматривать ИП как разновидность организаций), близкий по смыслу к деятельности по оказанию влияния (influence activity, см.: Milgrom and Roberts, 1988).
Мы проанализируем трудности научной коммуникации между институционализмами на примере решения задачи микрооснования в исследованиях организаций, хотя схожий подход можно применять и к другим задачам, возникающим в социальных науках.
Микрооснования в экономической теории и социальных науках
В экономической науке понятие микрооснований (далее — МО) не является чем-то принципиально новым. Оно начало использоваться в связи с возникновением и развитием макроэкономической теории Дж. М. Кейнса, которая, как известно, не имела связей с возникшей неоклассической микроэкономикой, ставшей основой мейнстрима экономической науки, что и определило широко распространившиеся с начала 1970-х гг. попытки установить такую связь (Weintraub, 1977; Dow, 1985; Hoover, 2013).
В сфере изучения организаций интерес к МО явился следствием возникновения «проекта микрооснований стратегического менеджмента и организационного анализа», выдвинутого в 2005 г. Т. Фелином и Н. Фоссом [Felin and Foss, 2005]. Задача этого проекта заключалась в том, чтобы, опираясь на принципы методологического индивидуализма и рационального выбора, выявить, как теоретические конструкты, характеризующие организации в целом, — такие как способности, рутины и т.п., — могут логически выводиться и онтологически возникать из действий и взаимодействий отдельных индивидов. Необходимости такого выявления обосновывается
4 Такой бурный рост разнообразия политологических институционализмов, - а их сегодня можно найти почти два десятка - безусловно, требует специального анализа, который, однако, выходит за рамки данной статьи.
тем, что «Организации созданы индивидами, и нет организаций без индивидов. Кажется, нет ничего более элементарного; однако эта элементарная истина утрачена во все возрастающей концентрации на структурах, рутинах, способностях, культуре, институтах и разных других коллективистских концептах, — с более чем негативными последствиями для построения теории, эмпирических исследований и практики менеджмента» [Felm and Foss, 2006: 255].
Понятно, что конструкты, для которых выявляются их МО, приобретают более четкие и ясные определения, чем при отсутствии их представлений как результатов конкретных (взаимо)действий индивидов. Тем самым, МО понятий в организационной теории является направлением исследований, нацеленным на придание четкости и операциональности тем понятиям, которые исторически массово и широко применяются в ней, однако часто оказываются композитными понятиями. Тем самым, после выявления их МО, такие понятия переходят из объектов «разговорного жанра» в разряд научных понятий, определения которых позволяют ясно определить их значения (обозначаемые объекты).
Поворот в организационном институционализме к МО институтов в этой связи вполне обоснован: ведь, например, базовое понятие института в нем настолько широко и неопределенно, что исследователи вправе называть институтами фактически любые сложные системы социальных взаимодействий. Так, институт в этой ИП можно определять как «социальный порядок или паттерн, который достиг определенного состояния или свойства», а «институционализация означает процесс этого достижения» (Jepperson, 1991: 145); или как «разделяемые правила и типизации, которые идентифицируют категории социальных акторов и их приемлемые виды деятельности или отношения» (Barley and Tolbert, 1997: 96); или же как «относительно широко распространенные практики, технологии или правила, которые стали устоявшимися в том смысле, что выбрать другие практики, технологии или правила стоит дорого» (Lawrence, Hardy and Nelson, 2002: 282); или, наконец, как «более или менее принимаемое как должное повторяющееся социальное поведение, которое поддерживается нормативными системами и когнитивными пониманиями, которые придают значение социальному обмену и, тем самым, дают возможность самовоспроизводства социального порядка» (Greenwood et al. 2008: 4—5). Легко видеть, что, опираясь на любое из приведенных определений (которыми никак не исчерпывается их разнообразие в организационном институционализме), достаточно трудно с четкими обоснованиями отнести к институтам тот или иной из феноменов, которые можно наблюдать в организациях: все определения не являются операциональными. Ситуация усложняется еще и тем, что сами организации считаются самым значимым в современном мире видом институтов (Zucker, 1977)5, и лишь недавно ведущие представители организационного институционализма поставили вопрос о продуктивности разграничения понятий института и организации (Greenwood, Hinings and Whetten, 2014)6. Понятно, что в таких условиях включение в проект микрооснований дало бы возможности повысить уровень четкости и операциональности ряда базовых понятий данной ИП.
В целом данный проект вызвал большой интерес исследователей менеджмента и организаций, что отражено в статье (Felin, Foss and Ployhart, 2015), посвященной итогам его десятилетия. Важно отметить, что число ссылок на эту статью в 2021 г. существенно превысило 150, хотя не все из них были посвящены микрооснованиям тех или иных понятий. Однако за прошедшие годы определенные изменения претерпел и сам проект: его методология изменилась, включив ряд положений, размывающих исходную четкую постановку, — опору на принципы методологического индивидуализма и рационального выбора. В нем появились такие моменты как принятие многоуровневой социальной онтологии (Little, 1998), исходя из которой авторы проекта пишут о том, что «институты не только существуют, но существуют в некотором смысле сверх-индивидуально (supra-individually)» (Felin and Foss, 2020: 401, со ссылкой на (King, Felin and Whetten, 2010)). В соответствии с этой версией проекта, «коллективы, вопреки
5 Ее несколько более поздняя статья четко называет организации институтами (Zucker, 1983).
6 Схожая позиция высказывалась социологами и ранее (см., например, Khalil, 1995), однако не нашла понимания. В НИЭТ понятия институтов и организаций, как известно, строго разграничивается. Причина этого понятна: данные феномены имеют разные устройства, а некоторые организации выступают составными частями институтов, выполняя функции их гарантов.
популярному восприятию микрооснований, играют роль в объяснении, то есть макроуровневые факторы из него не исключаются» (Felin and Foss, 2020: 401). С нашей точки зрения, упомянутое «популярное восприятие» имеет под собой мало оснований: ведь при принятии решений, способных повлиять на внешнюю социальную среду, разумные люди как правило принимают эти последствия во внимание, т.е. учитывают «макроуровневые факторы». Разумеется, ограниченная рациональность может привести к тому, что какой-то из таких факторов не будет учтен, но это не означает, что такой неучет в принципе входил в состав исходного проекта. Как представляется, в этом пункте авторы данного проекта просто отдали дань традиционному искажению смысла методологического индивидуализма, которое присуще сторонникам гетеродоксальных институционализмов (Тамбовцев, 2020).
Что же у них осталось от исходного проекта? Судя по цитируемой статье, это «подчеркивание первенства микро, в том смысле, что любое объяснение должно обязательно включать некоторые формы ссылок на микро (между тем как обратное не обязательно)» (Ibid.). Такой «сокращенный» подход, тем не менее, способен внести определенные уточнения в понятийный аппарат, применяемый в организационном институционализме.
Термин «микрооснования» применительно к институтам и «институциональной мысли» (institutional thought) был, вероятно, впервые использован в (Zucker, 1991) в связи с подходами к изучению так называемой «институционализации». Как отмечала Л. Зукер, социологический (или организационный) неоинституционализм занимается преимущественно макроуровнем институционализации, оставляя ее процесс «черным ящиком» (Zucker, 1991: 103—104). Альтернативный микро-подход к институционализации, представленный в ее работах (Zucker, 1977; 1987), опирается на когнитивные процессы, происходящие в ходе возникновения, становления и сопротивления изменениям институтов, подчеркивая роль в них языка и символов. Соответственно, «без солидных когнитивных микроуровневых оснований мы рискуем трактовать институционализацию на уровне организаций как черный ящик, фокусируясь на ее содержании и исключая развитие системной объясняющей теории процесса, соединяя институционализацию с зависимостью от ресурсов (resource dependence) и пренебрегая институциональной вариативностью и устойчивостью» (Zucker, 1991: 105).
Используемое при характеристике микрооснований «институциональной мысли» понятие институционализации принадлежит к числу тех, которые используются в социологии очень широко, не имея при этом общепринятого понимания. Как представляется, наиболее ясное определение понятия институционализации принадлежит Р. Джепперсону: «Институт представляет социальный порядок или паттерн, который достиг определенного состояния или свойства; институционализация обозначает процесс такого достижения. Под порядком или паттерном я понимаю, как это принято, стандартизированную последовательность взаимодействий. Институт тогда — социальный паттерн, который проявляет определенный процесс воспроизведения. Когда отступлениям от паттерна противостоят регулируемым способом, посредством повторяемо активируемого, социально сконструированного контроля, — т.е., посредством некоторого множества вознаграждений и санкций, — мы характеризуем паттерн как институционализированный» (Jepperson, 1991: 145). «Перевод» этого определения на язык НИЭТ7 позволяет отождествить институционализацию с возникновением института, т.е. с «дополнением» регулярностей поведения механизмом принуждения соответствующего правила к исполнению. Если такой механизм появляется по инициативе «снизу», от адресатов правила, и его «работники» (гаранты) оказываются одновременно и адресатами, — возникает неформальный институт, если же к следованию правилу принуждают те, кто сами ему следовать не обязаны, — формальный институт.
Вероятно, одной из первых работ, специально посвященных вопросу микрооснования институтов, была статья (Van de Ven and Lifschitz, 2013), в которой авторы предложили использовать для характеристики институтов заимствованное из юридической науки понятие
7 В НИЭТ термин «институционализация» практически не применяется, здесь говорят о возникновении институтов и институциональных изменениях.
коллективного оправданного поведения (collective reasonable behavior). С их точки зрения, введение представлений о коллективности поведения адресатов институтов позволило бы значительно обогатить преобладающие теории организаций и менеджмента, которые преимущественно базируются на модели индивидуального рационального поведения. Хотя это предложение позволяло внести некоторую ясность в расплывчатую трактовку институтов (ее примеры приведены выше), оно, как легко видеть, было достаточно далеким от проекта микрооснований Фелина-Фосса. И тем не менее, это предложение, новое для организационного институционализма, возникло.
Изменение используемых или введение новых понятий в науке происходит тогда, когда существующие не в состоянии решить проблему (или проблемы), выявленную проведенными исследованиями. Что в науке означает «решить проблему»? Как любая проблема, научная проблема — это несоответствие желаемого и фактического состояния чего-либо, но не в области, например, уровня благосостояния индивида, а в имеющейся совокупности научных знаний относительно объекта исследования. Разнообразие видов таких знаний порождает и разнообразие типов научных проблем. С нашей точки зрения, наиболее значимые научные проблемы относятся к несоответствию между наблюдаемыми фактами и теми ожиданиями (предсказаниями), которые логически можно вывести из известных подтвержденных регулярностей (закономерностей) связей понятий.
Иными словами, научная проблема — это отсутствие убедительного (т.е. опирающегося на накопленные в науке знания и логические процедуры вывода) ответа на вопрос, которые в этой науке возник, был кем-то задан и признан имеющим смысл другими исследователями. Тем самым, это отсутствие (в данный момент или период времени) известной кому-либо логической связи между двумя или большим числом фактов, понятий, моделей и т.п., которые по отдельности входят (включены исследователями) в круг научных знаний в данной области науки. Решить научную проблему — значит, предложить такую связь. Понятно, что один вопрос (как форма проявления проблемы) может породить много вариантов ответов, и критериев выбора одного из них, как представляется, выступает уровень логической обоснованности варианта, на который, очевидно, влияет характер применяемого понятийного аппарата. Если определения всех понятий четки и операциональны, логическая обоснованность может быть низкой только вследствие ошибочного вывода, что, конечно же, покажет его анализ. Если же применяются расплывчатые понятия, даже ошибочный логический вывод может показаться достаточно правдоподобным.
В ИП организационного институционализма одной из ключевых проблем является укорененнаясубъектность (embedded agency), т.е. проблема свободы действий (agency) индивида, чье поведение определяется социальными структурами: «Как акторы могут изменять институты, если их действия, намерения и рациональность обусловлены теми самыми институтами, которые они хотят изменить?» (Holm, 1995: 398)8.
Здесь нужно заметить, что понятие структуры в социологии также является композитным. ««Структура» — один из наиболее важных и наиболее неясных (elusive) терминов в словаре современной социологической науки... Но если исследователи общества считают невозможным обходиться без термина «структура», мы также считаем невозможным дать ему адекватное определение. Многие из нас, конечно, имели опыт ответа «наивному» студенту на вопрос, что мы понимаем под структурой, и мы обнаруживали чрезвычайно сложным определить этот термин без использования слова «структура» или одного из его вариантов в его собственном определении. Иногда мы считали приемлемым использовать синонимы, — например, «паттерн», — но все такие синонимы лишены по сравнению с оригиналом его риторической силы» (Sewell, 1992: 1). В качестве примера, подтверждающего правильность этих суждений, приведем попытку определения: социальную структуру «наиболее типично рассматривать как способ описания и объяснения повторяющихся и долговечных (recurring and enduring) паттернов, являющихся основами социального поведения, и их различных элементов, которые составляют любую социальную систему. Она включает социальную упорядоченность (social arrangement), социальную организацию или социальное устройство (social framework) и может
8 См. подробное обсуждение укорененной субъектности в (Barley and Tolbert, 1997; Seo, 2002).
быть противопоставлена случайным, хаотическим или дезорганизованным деятельностям» (Scott, 2006: 157—158)9. Интересно заметить, что более строгое и четкое определение социальной структуры как распределения населения по социальным позициям в многомерном пространстве этих позиций (Blau, 1977) не нашло широкого применения среди исследователей.
Для корректного понимания проблемы укорененной субъектности нельзя не отметить, что утверждение об укорененности экономических (и иных) действий людей в социальных структурах (Granovetter, 1985), принимаемое как данность организационными институционалистами, в действительности является не более чем гипотезой. Дело в том, что возникновение набора факторов, учитываемых индивидами при принятии поведенческих решений — это случайный процесс, угадать и предсказать последствия которого невозможно даже при повторяющихся ситуациях принятия решений (Fazio, 1990; Conrey et al., 2005). Эта гипотеза может считаться верной, если ее переформулировать так, что социальные структуры, наряду со многими другими факторами, могут повлиять на действия людей. Ведь, как эмпирически показано многочисленными исследованиями, на принятие поведенческих решений индивидами влияют такие факторы, как прошлый опыт (Juliusson, Karlsson and Garling, 2005), когнитивные уклоны (Stanovich and West, 2008), возраст и индивидуальные особенности (Bruin, Parker and Fischoff, 2007), убежденность в обоснованности выбираемой опции (Acevedo and Krueger, 2004), различные эвристики (Shah and Oppenheimer, 2008) и т.п. Другими словами, то, что именуется расплывчатым понятием «социальные структуры» — всего лишь один из многих факторов, принимаемых людьми в расчет при выборе варианта действий.
Тем не менее, некритическое принятие этой гипотезы за истинное утверждение сделало ее источником целого ряда искусственных проблем, безуспешно решаемых многими сторонниками организационного институционализма. Одно из первых таких решений — введение понятия институционального предпринимателя (DiMaggio, 1988; Garud, Hardy and Maguire, 2007) как входящего в организацию актора, обладающего достаточными ресурсами и выявляющего или создающего возможности для создания и трансформации институтов10, а одно из недавних — признание того, что не только институциональная структура, но и субъектность индивидов имеет значение, и оба эти фактора находятся во взаимообразных (reciprocal) отношениях, причем под субъектностью имеется ввиду «вовлеченность акторов в структуру (actors' engagement with structure), посредством которой они воспроизводят и трансформируют структуру. Идея состоит в том, что действие является следствием структуры (action results from structure) и того, как акторы взаимодействуют с ней (engage with it) (т.е. субъектность)» (Cardinale, 2018: 134). Иными словами, акторы, — т.е. люди, — понимаются как не более чем инструменты мистической структуры, которые она использует, чтобы изменять саму себя...
Что же сторонники организационного институционализма понимают под МО институтов, которое, как они ожидают, позволят им решить свою ключевую проблему (которая, напомним, всецело создана используемым ими понятийным аппаратом)? Здесь можно обнаружить довольно большое разнообразие позиций: они отождествляются с изучением микропроцессов институционализации, в частности — с применением этнометодологии и методов социальной психологии (Powell and Colyvas, 2008); это дополнение макро-характеристик институтов аргументами микроуровня (Powell and Rerup, 2017); трактовка социальной ситуации как ключа к институциональным микрооснованиям (Furnari, 2019); понимание МО как определение феномена более высокого уровня исследования через взаимодействие феноменов более низкого уровня, и эти феномены вовсе не обязательно должны быть индивидами (Harmon, Haack and Roulet, 2019); МО институтов — это объяснение связей между паттернами поведения на коллективном и индивидуальном уровнях и поведением, которое эти паттерны меняет. Поиски такого объяснения предполагают анализ когнитивных индивидуальных процессов и социальных взаимодействий, входящих во внесение изменений в разделяемые (shared) когнитивные процессы и, тем самым, в паттерны поведения. Таким образом, МО основывается на «переходе» на внутри-индивидуальный уровень анализа, т.е. обращение к психологии и нейронауке (Tolbert and Zucker, 2019).
9 Заметим, что использованное в нем выражение social framework общепринято переводить как социальная структура.
10 Критика понятия институционального предпринимателя подробно рассмотрена в (Hoogstraaten, Frenken Boon, 2020).
Очевидно, упомянутые «микро-методы» нацелены на изучение индивидов, однако индивиды в социологии, как известно, делают то, что для них определяют «институциональные силы» (institutional forces): именно они «формируют индивидуальные интересы и желания, создавая (framing) возможности для действий и влияя на то, будут ли заключаться результаты поведения в постоянстве или изменениях» (Powell and Colyvas, 2008: 277). Иными словами, в социологии люди долгое время толковались, по выражению (Garfinkel, 1967: 68), как «культурные болванчики» ("cultural dopes"), чьи действия всецело диктовались социальными структурами и общепринятыми паттернами. Такая теоретическая модель, как представляется, выступает адекватным отражением существования малых групп (которые и изучаются этнометодологией), в которых действия каждого члена были наблюдаемы всеми остальными членами группы, что создавало возможность тотального перекрестного контроля. Как только размеры группы ощутимо возрастают, подобный контроль сталкивается с запретительно-высокими трансакционными издержками, и у членов таких сообществ появляются возможности (реализуемые, конечно, не всеми) принимать решения и совершать действия, не соответствующие социальным структурам, не подвергаясь при этом санкциям. Тем самым, современные общества далеки от стандартной социологической модели, которая, — как понимают многие (но отнюдь не все) социологи, — стала в наше время лишь данью уважения создавшим ее классикам социологии. Характерно в этой связи, что эмпирический анализ влияния социальной структуры на функционирование организаций показывает слабость ее воздействия (Pursey, Heugens and Lander, 2009).
Однако для тех участников ИП организационной социологии, кто не готов к отказу от понимания людей как «культурных болванчиков», сам факт обращения к намеренным действиям и свободе выбора индивидов, — например, в рамках анализа так называемой «институциональной работы»,11 — не может рассматриваться иначе чем как «конфликт с социологической душой институциональной теории» (Hallett and Hawbaker, 2021: 2).
Заключение
Столкнувшись с фактической невозможностью убедительно объяснить очевидные (т.е. наблюдаемые) процессы возникновения и изменения одних институтов и устойчивость других12, сторонники организационного институционализма обратились к тематике микрооснований, — как своей институциональной теории, так и собственно институтов. При этом само понятие институтов, — напомним, — будучи разновидностью социальных структур, имеет в данной ИП явно композиционный характер, т.е. включает многие различные феномены, имеющие разные механизмы возникновения, функционирования и изменения.
В ИП НИЭТ какой-либо нужды искать МО институтов нет: ведь разделяемая многими ее сторонниками трактовка институтов Д. Нортом как правил игры в обществе13 со всей очевидностью предполагает, что институты создаются, используются и меняются людьми, учитывающими их в своих решениях, однако легко нарушающими их, если ожидаемые издержки наказания меньше, чем ожидаемые выгоды.
Кроме прямых попыток осуществить МО институтов способами, которые не посягали бы на главенство структур над индивидами, в организационном институционализме предприняты также и иные попытки решить проблему укоренной субъектности. Это упоминавшиеся уже концепции институционального предпринимательства и институциональной работы, а также
11 Институциональная работа - это целенаправленные действия индивидов и организаций, направленные на создание, функционирование и разрушение институтов (Lawrence and Suddaby, 2006). Легко видеть композитный характер этого понятия, однако обсуждение этих вопросов выходит за рамки данной статьи.
12 Последователи организационного институционализма не упоминают о понятии «эффект блокировки» (lock-in effect), которое означает ситуацию, в которой действующий институт приносит столь много выгод некоторой группе, что их оказывается вполне достаточно для того, чтобы блокировать действия по изменению этого института (North, 1990: 7). Понятно, что способы блокировки могут различаться весьма значительно, они заслуживают как теоретических, так и эмпирических исследований, однако универсальность эффекта блокировки как механизма сохранения институтов, выгодных лишь части населения, сомнений не вызывает.
13 Подчеркнем, что это именно трактовка, а не определение в строгом смысле слова. Д. Норт дает следующее четкое определение институтов: это «множество ограничений поведения в форме правил и регуляций, множество процедур обнаружения отклонений (...) и наконец, множество (...) норм, которые ограничивают способы, которыми правила и регуляции специфицируются и принуждаются к исполнению» (North, 1984: 8).
концепция обитаемых (или населенных, inhabited) институтов. Такая формулировка исследовательского подхода может навести невнимательного начинающего исследователя на мысль, что речь идет о каком-то нетривиальном взгляде на институты, — правила в единстве с механизмами их инфорсмента, — позволяющем увидеть в них то, что ранее было увидеть невозможно.
Однако анализ публикаций, использующих это выражение, свидетельствует об обратном: речь идет о том, что в организациях обитают индивиды, способные к принятию самостоятельных решений (Hallett and Ventresca, 2006; Binder, 2007; DeRoche, 2013). Такой подход к организациям,
— относимым в ИП организационного институционализма к институтам, — может показаться новым только тем исследователям, кто строго следует ИП организационного институционализма. Ведь для всех остальных исследователей организаций представить их себе без «обитателей»,
— менеджеров и работников, принимающих различные самостоятельные решения, — просто невозможно. Характерно, что даже эта скромная попытка внести в эту ИП нечто, известное всем, стала недавно объектом внутренней критики: усилия по «внесению различных форм индивидов, целеустремленных акторов в институциональное устройство создало противоречия, которые угрожают всей связности институциональной теории и уводят ее от ее социологических корней» (Hallett and Hawbaker, 2021: 1). В качестве альтернативы авторы предлагают сдвинуть трактовку «обитаемости» организаций от индивидов к социальным взаимодействиям, поскольку это позволит идентифицировать «сверх-индивидуальные (supra-individual) процессы, которые способствуют изменениям» (Ibid.), — как если бы социальные взаимодействия происходили сами по себе, без какого-либо участия «угрожающих связности» индивидов...
С точки зрения исследователей организаций, не относящих себя к институционалистам, организационный институционализм в последнее время пребывает в «кризисе среднего возраста», проявлениями которого являются «чрезмерная широта (over-reach), близорукость, тавтология, псевдо-прогресс и изобретение велосипеда (re-inventing the wheel)» (Alvesson and Spicer, 2019: 199), что демонстрируется анализом многочисленных примеров.
Как было показано в нашей статье, часть из этих кризисных явлений является прямым следствием композитности понятийного аппарата и самоограничений научных коммуникаций. Тем самым, избранная стратегия конкуренции не только ограничивает рост научного знания, но и возможности развития самой ИП.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ/REFERENCES
Патрушев С.В. (2011). Институциональная политология в российской перспективе. Политическая концептология, 4: 142—148 [Patrushev S. (2011). The Institutional political science in the Russian prospective. Politicheskaya conceptologia, (4): 142-148 (In Russian).] Тамбовцев В.Л. (2015). Институты в социологии, политологии и правоведении: взгляд экономиста. Общественные науки и современность, 1: 115-126 [Tambovtsev V. (2015). Institutions in Sociology, Political Science and Law: The View of an Economist. Social Sciences and Modernity. Obshchestvennye nauki i sovremennost', 1: 115-126. (In Russian).] Тамбовцев В.Л. (2020). Непродуктивность попыток методологического синтеза. Вопросы теоретической экономики, 3: 7-31 [Tambovtsev V. (2020). Unproductivity of the Methodological Fusion's Attempts. Voprosy teoreticheskoy ekonomiki, (3): 7-31 (In Russian).] Тамбовцев В.Л. (2021a). Перспективы объединения экономических институционализмов. Экономическая наука современной России, 3: 33-39. [Tambovtsev V. (2021a). Possibilities of the Economic Institutionalisms' Integration. Ekonomicheskaya nauka sovremennoj Rossii, (3): 33-39. (In Russian).]
Тамбовцев В.Л. (2021b). Институционализмы в экономической науке: что стоит за их разнообразием? Journal of Institutional Studies, 13(1): 86-99. [Tambovtsev V. (2021b). Institutionalisms in economics: What are behinds their variety? Journal of Institutional Studies, 13(1): 86-99 (In Russian).]
Abelson P.H. (1980). Scientific Communication. Science, New Series, 209(4452): 60—62.
Acevedo M., Krueger J.I. (2004). Two egocentric sources of the decision to vote: The voter's illusion and the belief in personal relevance. Political Psychology, 25(1): 115-134.
Alvesson M., Spicer A. (2019). Neo-institutional theory and organization studies: A mid-life crisis? Organization Studies, 40(2): 199-218.
Aydinonat N.E., Ylikoski P. (2018). Three Conceptions of a Theory of Institutions. Philosophy of the Social Sciences, 48(6): 550-568.
Barley S.R., Tolbert P.S. (1997). Institutionalization and structuration: Studying the links between action and institution. Organization Studies, 18(1): 93-117.
Barzelay M., Gallego R. (2006). From "New Institutionalism" to "Institutional Processualism": Advancing Knowledge about Public Management Policy Change. Governance: An International Journal of Policy, Administration, and Institutions, 19(4): 531-557.
Binder A. (2007). For Love and Money: Organizations' Creative Responses to Multiple Environmental Logics. Theory and Society, 36(6): 547-571.
Blau P.M. (1977). A Macrosociological Theory of Social Structure. American Journal of Sociology, 83(1): 26-54.
Blaug M. (1975). Kuhn versus Lakatos, or paradigms versus research programs in the history of economics. History of Political Economy, 7(4): 399-433.
Bolfikova E., Hrehova D., Frenova J. (2012). Normative Institutionalism, Institutional Basis of Organizing. Sociologija iproctor, 50(1): 89-108.
Bruin de, W.B., Parker A.M., Fischhoff B. (2007). Individual differences in adult decision-making competence. Journal of Personality and Social Psychology, 92(5): 938-956.
Burns T.W., O'Connor D.J., Stocklmayer S.M. (2003). Science communication: A contemporary definition. Public Understanding of Science, 12(2): 183-202.
Cardinale I. (2018). Beyond constraining and enabling: Toward new microfoundations for institutional theory. Academy of Management Review, 43(1): 132-155.
Clegg S., Pina e Cunha M., Berti M. (2020). Research movements and theorizing dynamics in management and organization studies. Academy of Management Review, In-Press.
Collins R. (1968). Competition and Social Control in Science: An Essay in Theory-Construction. Sociology of Education, 41(2): 123-140.
Collins R., Restivo S. (1983). Development, Diversity, and Conflict in the Sociology of Science. Sociological Quarterly, 24(2): 185-200.
Conrey F.R., Sherman J.W., Gawronski B., Hugenberg K., Groom C.J. (2005). Separating Multiple Processes in Implicit Social Cognition: The Quad Model of Implicit Task Performance. Journal of Personality and Social Psychology, 89(4): 469-487.
Corbett H. (2009). The Crisis in Scholarly Communication, Part I: Understanding the Issues and Engaging Your Faculty. Technical Services Quarterly, 26(2): 125-134.
D'Ippoliti C. (2020). Democratising the economic debate. Pluralism and research evaluation. Abington: Routledge.
Davis J. (2014). Pluralism and Anti-pluralism in Economics: The Atomistic Individual and Religious Fundamentalism. Review of Political Economy, 26(4): 495-502.
Davis J.B. (1994). Pluralism in Social Economics. History of Economic Ideas, 2(3): 119-128.
Dequech D. (2006). Institutions and Norms in Institutional Economics and Sociology. Journal of Economic Issues, 40(2): 473-481.
Dequech D. (2017). Some institutions (social norms and conventions) of contemporary mainstream economics, macroeconomics and financial economics. Cambridge Journal of Economics, 41(6): 1627-1652.
DeRoche C. (2013). Loose Coupling and Inhabited Institutions: Inclusion Policy and Teacher Strategies. Brock Education, 23(1): 77-96.
DiMaggio P. (1988). Interest and agency in institutional theory. - In: Zucker L. (Ed.). Institutional Patterns and Organizations: Culture and Environment (pp. 3-21). Cambridge, Mass.: Ballinger Publishing.
Dimmelmeier A., Heussner F., Pürckhauer A., Urban J. (2017). Making the Incommensurable Comparable: A Comparative Approach to Pluralist Economics Education. European Journal of Economics and Economic, Policies: Intervention, 14(2): 250-266.
Dow S.C. (1985). Microfoundations: A Diversity of Treatments. Eastern Economic Journal, 11(4): 342-360.
Duerden B.I. (1993). Scientific publication - a cornerstone of the research cycle. Journal of Medical Microbiology, 39(2): 85-86.
Edeling T. (1998). Economic and Sociological Institutionalism in Organization Theory: Two Sides of the Same Coin? Journal of Institutional and Theoretical Economics, 154(4): 728-734.
Farkas Z. (2019). The concept and coverage of institution. Rationality and Society, 31(1): 70-97.
Fazio R.H. (1990). Multiple processes by which attitudes guide behavior: The MODE model as an integrative framework. Advances in Experimental Social Psychology, 23: 75-109.
Felin T., Foss N. (2020). Microfoundations for institutional theory? - In: Haack P., Sieweke J., Wessel L. (Ed.) Microfoundations of Institutions (pp. 393-408). (Research in the Sociology of Organizations, Vol. 65B). Bingley: Emerald
Felin T., Foss N. (2006). Individuals and organizations: Thoughts on a micro-foundations project for strategic management and organizational analysis. - In: Ketchen D., Bergh D. (Eds.). Research Methodology in Strategy and Management. Vol. 3. (pp. 253-288). Oxford, UK: JAI Press.
Felin T., Foss N.J. (2005). Strategic organization: A field in search of micro-foundations. Strategic Organization, 3(4): 441-455.
Felin T., Foss N.J., Ployhart R.E. (2015). The microfoundations movement in strategy and organization theory. Academy of Management Annals, 9(1): 575-632.
Freeman A. (2010). The Economists of Tomorrow: The Case for Assertive Pluralism in Economics Education. American Journal of Economics and Sociology, 69(5): 1591-1613.
Frickel S., Gross N. (2005). A General Theory of Scientific/Intellectual Movements. American Sociological Review, 70(2): 204-232.
Furnari S. (2019). Situating frames and institutional logics: The social situation as a key institutional micro-foundation. - In: Haacke, P., Sieweke, J. and Wessel, L. (Eds.). Microfoundations of Institutions (Research in the Sociology of Organizations, Vol. 65B). (pp. 193-209). Bingley: Emerald.
Garfinkel H. (1967). Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs: Prentice-Hall.
Garnett R.F. (2006). Paradigms and pluralism in heterodox economics. Review of Political Economy, 18(4): 521-546.
Garud R., Hardy C., Maguire S. (2007). Institutional entrepreneurship as embedded agency: An introduction to the special issue. Organization Studies, 28(7): 957-969.
Gholson B., Barker P. (1985). Kuhn, Lakatos, and Laudan: Applications in the History of Physics and Psychology. American Psychologist, 40(7): 755-769.
Gilbert G.N. (1977). Competition, differentiation and careers in science. Remedial and Special Education, 16(1): 6-10.
Goldstone R.L., Kersten A., Carvalho P. (2017). Categorization and concepts. - In: Wixted J.T., Thompson-Schill S. (Eds). The Stevens' Handbook of Experimental Psychology and Cognitive Neuroscience (4th ed.), Vol. 3: Language and Thought (pp. 275-317). New York: Wiley.
Gräbner C., Strunk B. (2020). Pluralism in economics: Its critiques and their lessons. Journal of Economic Methodology, 27(4): 311-329.
Granovetter M. (1985). Economic Action and Social Structure: The Problem of Embeddedness. American Journal of Sociology, 91(3): 481-510.
Green S.E., Jr., Li Y. (2011). Rhetorical Institutionalism: Language, Agency, and Structure in Institutional Theory since Alvesson 1993. Journal of Management Studies, 48(7): 16621697.
Greenwood R., Hinings C.R., Whetten D. (2014). Rethinking Institutions and Organizations. Journal of Management Studies, 51(7): 1206-1220.
Greenwood R., Oliver C., Sahlin K., Suddaby R. (2008). Introduction. - In: Greenwood R., Oliver C., Suddaby R. (Eds.). The SAGE handbook of organizational institutionalism (pp. 1-46). London: Sage.
Guidotti T.L. (2016). Communication in Science. Journal of the Washington Academy of Sciences, 102(3): 23-36.
Hagstrom W.O. (1974). Competition in Science. American Sociological Review, 39(1): 1-18.
Hagstrom W.O. (1964). Traditional and modern forms of scientific teamwork. Administrative Science Quarterly, 9(3): 241-263.
Hall P.A, Taylor R. (1996). Political Science and the Three New Institutionalisms. Political Studies, 44(5): 936-957.
Hallett T., Hawbaker A. (2021). The case for an inhabited institutionalism in organizational research: Interaction, coupling, and change reconsidered. Theory and Society, 50(1): 1-32. DOI:https://doi. org/10.1007/s11186-020-09412-2
Hallett T., Ventresca M. (2006). Inhabited institutions: Social interaction and organizational forms in Gouldner's patterns of industrial bureaucracy. Theory and Society, 35(2): 213-236.
Harmon D., Haack P., Roulet T. (2019). Microfoundations of institutions: A matter of structure vs. agency or level of analysis? Academy of Management Review, 44(2): 464-467.
Holcombe R. (2008). Pluralism versus Heterodoxy in Economics and the Social Sciences. Journal of Philosophical Economics, 1(2): 51-72.
Hoogstraaten M.J., Frenken K., Boon W.P. (2020). The study of institutional entrepreneurship and its implications for transition studies. Environmental Innovation and Societal Transitions, 36: 114-136.
Hoover K.D. (2013). Foundations or Bridges? A Review of J. E. King's "The Mircofoundations Delusion: Metaphor and Dogma in the History of Macroeconomics". Erasmus Journal of Philosophy and Economics, 6(2): 88-96.
Hotho J., Saka-Helmhout A. (2017). In and Between Societies: Reconnecting Comparative Institutionalism and Organization Theory. Organization Studies, 38(5): 647-666.
Jepperson R.L. (1991). Institutions, Institutional Effects, and Institutionalism. - In: Powell W.W. and DiMaggio P.J. (Eds.) The New Institutionalism in Organizational Analysis (pp. 143-163). Chicago: University of Chicago Press.
Jullisson E.A., Karlsson N., Gärling T. (2005). Weighing the past and the future in decision making. European Journal of Cognitive Psychology, 17(4): 561-575.
Khalil E.L. (1995). Organizations Versus Institutions. Journal of Institutional and Theoretical Economics, 151(3): 445-466.
King B., Felin T., Whetten D. (2010). Finding the organization in organization theory: A metatheory of the organization as social actor. Organization Science, 21(1): 290-305.
Kuhn T.S. (1962). The Structure of Scientific Revolutions. Chicago: University of Chicago Press.
Lakatos I. (1970). Falsification and the methodology of scientific research programs. - In: Lakatos I., Musgrave A. (Eds.) Criticism and the growth of knowledge (pp. 91-196). Cambridge, UK: Cambridge University Press.
Lammers J.C. (2011). How Institutions Communicate: Institutional Messages, Institutional Logics, and Organizational Communication. Management Communication Quarterly, 25(1): 154-182.
Laudan L. (1977). Progress and its Problems. Berkeley: University of California Press.
Lawrence T.B., Suddaby R. (2006). Institutions and Institutional Work. - In: Clegg S., Hardy C. and Lawrence T. (Eds.). The Handbook of Organization Studies (2nd ed), (pp. 215-254) London: Sage.
Lawrence T.B., Hardy C., Nelson P. (2002). Institutional Effects of Interorganizational Collaboration: The Emergence of Proto-Institutions. Academy of Management Journal, 45(1): 281-290.
Mackay F., Kenny M., Chappell L. (2010). New Institutionalism Through a Gender Lens: Towards a Feminist Institutionalism? International Political Science Review, 31(5): 573-588.
March J.G., Olsen J.P. (1984). The New Institutionalism: Organizational Factors in Political Life. American Political Science Review, 78(3): 734-749.
May C., Nölke A. (2015). Critical Institutionalism in Studies of Comparative Capitalisms: Conceptual Considerations and Research Programme. — In: Ebenau M., Bruff I., May C. (Eds.). New Directions in Comparative Capitalisms Research (pp. 83-100). London: Palgrave Macmillan.
Milgrom P., Roberts J. (1988). An Economic Approach to Influence Activities in Organizations. American Journal of Sociology. 94 (Supplement: Organizations and Institutions: Sociological and Economic Approaches to the Analysis of Social Structure): 154-179.
Milne P. (1999). Scholarly Communication: Crisis, Response and Future: A Review of the Literature. Australian Academic, Research Libraries, 30(2): 70-88.
Nielsen K.H. (2013). Scientific Communication and the Nature of Science. Science, Education, 22(9): 2067-2086.
North D.C. (1984). Transaction costs, institutions, and economic history. Journal of Institutional and Theoretical Economics, 140(1): 7-17.
North D.C. (1990). Institutions, Institutional Change, and Economic Development. Cambridge: Cambridge University Press.
Obregon R., Tufte T. (2017). Communication, Social Movements, and Collective Action: Toward a New Research Agenda in Communication for Development and Social Change. Journal of Communication, 67(5): 635-645.
Ohanyan A. (2012). Network Institutionalism and NGO Studies. International Studies Perspectives, 13(4): 366-389.
Polletta F., Jasper J.M. (2001). Collective Identity and Social Movements. Annual Review of Sociology, 27, 283-305.
Powell W.W., Colyvas J.A. (2008). Microfoundations of Institutional Theory. - In: Greenwood R., Oliver C., Suddaby R., Sahlin K. (Eds.), The Sage Handbook of Organizational Institutionalism (pp. 276-297). London: Sage.
Powell W.W., Rerup C. (2017). Opening the Black Box: The Microfoundations of Institutions. - In: Greenwood R., Oliver C., Lawrence T.B. and Meyer R.E. (Eds.). Sage Handbook of Organizational Institutionalism, 2nd ed. (pp. 311-337). Sage Publishers.
Pühringer S., Bäuerle L. (2019). What economics education is missing: the real world. International Journal of Social Economics, 46(8): 977-991.
Pursey P.M., Heugens A.R., Lander M.W. (2009). Structure! Agency! (And Other Quarrels): A Meta-Analysis of Institutional Theories of Organization. Academy of Management Journal, 52(1): 61-85.
Salanti A., Screpanti E. (Eds.) (1997). Pluralism in Economics. Cheltenham: Edward Elgar.
Scharpf F.W. (2000). Institutions in Comparative Policy Research. Comparative Political Studies, 33(6-7): 762-790.
Schmidt V.A. (2002). Does discourse matter in the politics of welfare state adjustment? Comparative Political Studies, 35(2): 168-93.
Scott J. (2006). Social structure. - In: Scott J. (Ed.). Sociology: The Key Concepts (рр. 157-160). New York: Routledge.
Seo M.-G., Creed W.E. (2002). Institutional contradictions, praxis, and institutional change: A dialectical perspective. Academy of Management Review, 27(2): 222-247.
Sewell W.H., Jr. (1992). A Theory of Structure: Duality, Agency, and Transformation. American Journal of Sociology, 98(1): 1-29.
Shah A.K., Oppenheimer D.M. (2008). Heuristics made easy: An effort-reduction framework. Psychological Bulletin, 134(2): 207-222.
Smets M., Aristidou A., Whittington R. (2017). Towards a practice-driven institutionalism. - In R. Greenwood C. Oliver T., Lawrence B., Meyer R. (Eds.). The Sage Handbook of Organizational Institutionalism, 2nd ed. (рр. 384-411). London: Sage.
Stanovich K.E., West R.F. (2008). On the relative independence of thinking biases and cognitive ability. Journal of Personality and Social Psychology, 94(4): 672-695.
Stilwell F. (2006). Four reasons for pluralism in the teaching of economics. Australasian Journal of Economics Education, 3(1, 2): 42-55.
Tolbert P.S., Zucker L.G. (2019). What are MicroFoundations? Why and How to Study Them? - In: Haack P., Sieweke J. and Wessel L. (Eds.). Microfoundations of Institutions (pp. 3-8). (Research in the Sociology of Organizations, Vol. 65A). Bingley: Emerald.
Touraine A. (1985). An Introduction to the Study of Social Movements. Social Research, 52(4): 749787.
Van de Ven A.H., Lifschitz A. (2013). Rational and Reasonable Microfoundations of Markets and Institutions. Academy of Management Perspectives, 27(2): 156-172.
Weintraub E.R. (1977). The Microfoundations of Macroeconomics: A Critical Survey. Journal of Economic Literature, 15(1): 1-23.
Wenzler J. (2017). Scholarly Communication and the Dilemma of Collective Action: Why Academic Journals Cost Too Much. College, Research Libraries, 78(2): 183-200.
Zafirovski M. (2018). Economics as a multi-paradigmatic science: The 'best kept secret' of irrational choice. American Sociologist, 49(1): 37-63.
Zucker L.G. (1977). The role of institutionalization in cultural persistence. American Sociological Review, 42(5): 726-743.
Zucker L.G. (1983). Organizations as Institutions. - In: Bacharach S. B. (Ed.). Research in the Sociology of Organizations, vol. 2 (до. 1-47). Greenwich, CT: JAI Press.
Zucker L.G. (1991). Postscript: Microfoundations of institutional thought. - In: Powell W.W., DiMaggio P. (Eds.), The new institutionalism in organizational analyses (pp. 103-107). Chicago: University of Chicago Press.
