МНОГОУРОВНЕВОЕ МЕЖДУНАРОДНОЕ УПРАВЛЕНИЕ: НА ПУТИ К СОЗДАНИЮ ГЛОБАЛЬНОЙ КОНСТИТУЦИИ? Текст научной статьи по специальности «Экономика и бизнес»

ЭТАЖИ ДЕМОКРАТИИ

Многоуровневое международное управление: на пути к созданию глобальной конституции?*

Сол Пичотто

Появление на свет феномена многоуровневого управления влечет за собой трансформацию понятия современной государственности, а это, в свою очередь, ведет к изменениям как в пУбличной сфере политики, так и в частной сфере экономической деятельности, а также в различных сферах их взаимодействия, в том числе и в области права. Разукрупнение публичной сферы и децентрализация государства привели к новым типам регулирования и к возникновению глобальных регулирующих систем, которые, наряду с прочим, стирают границы между публичным и частным. Переход от правления (government) к управлению (governance) размывает четкую иерархию существующих норм, стирая различия между «жестким» и «мягким» регулированием, между «публичным» и «частным» правом. Эти изменения ведут к дроблению публичных функций. Придание законной силы новым формам регулирования на международном уровне рассматривается многими в формалистических терминах, то есть исключительно как способ обеспечить определенную четкость и предсказуемость - такой подход использовался для придания легитимности новым формам глобального управления. Попытки усовершенствования координации между международными режимами регулирования, хотя и предпринимались, в целом, как представляется, они привели лишь к дополнительному умножению регулирующих систем. Какая бы то ни было формальная конституционализация международных режимов регулирования (то есть придание этим регулирующим системам конституционного или квазиконституционного характера. - Ред.) все-таки кажется маловероятной.

^ Государственность; конституционализация; легитимность интернационального регулирования; техницизм; классическая либеральная международная система

1. Управление и легитимность

Переход от «правления» к «управлению» и возникновение международных регулирую-

* © S. Picciotto, 2008. Oxford University Press and New York University School of Law. All rights reserved. For permissions, please e-mail: journals.permissions@oxfordjournals.org.

Picciotto S. Constitutionalizing multilevel governance? // International Journal of Constitutional Law. Vol. 6. 2008. No. 3 & 4. P 457-479.

Работа, лежащая в основе этой статьи, была проведена по исследовательскому гранту Совета по экономическим и социальным исследованиям в рамках исследовательской программы «Регулирующие системы и глобальное управление», грант RES-000-27-0117. Автор выражает огромную благодарность Совету и Ланкастерскому университету за тот продолжительный период, который был предоставлен для проведения исследования и написания работы.

щих систем — это процесс, анализировавшийся и оценивавшийся целым рядом исследователей1. Эти изменения описывают по-разному: то как дробление, то как выхолащивание, то как расчленение, то как децентрализация или размывание государства. Однако все авторы согласны с тем, что результатом данного процесса становится передача специфических функций специализированным регулирующим механизмам, и это явление сопровождается новыми типами отношений между публичной и частной сферами. Кроме того, существует общий консенсус относительно того, что эта тенденция является глобальной, хотя точки зрения на то, какую роль играют при этом внутриполитические процессы (по сравнению с международным влия-

нием) как двигатель этой тенденции, у различных авторов разные.

Ключевой вопрос, возникающий в связи с этими изменениями: каково их влияние на легитимность процессов управления? Здесь точки зрения расходятся еще сильнее. Некоторые рассматривают эти возникающие и развивающиеся на наших глазах процессы, особенно рост международных систем регулирования и управления, по сути, как дальнейшее развитие классической либеральной системы взаимозависимых государств и, собственно, как усиление этой системы. Так, Энн-Мари Слотер представила картину «подлинного Нового мирового порядка», который она описывает как развитие системы отношений сотрудничества между должностными лицами на уровне ниже государственного, но продолжающими нести ответственность перед гражданами через механизм национальных государственных систем2. Однако, отвечая тем, кто полагает, что это явление носит гораздо более масштабный и проблемный характер, поскольку затрагивает основополагающие вопросы политической легитимности3, она признает, что, возможно, при этом возникают некоторые проблемы, связанные с ответственностью власти4. По-прежнему утверждая, что эти формы сотрудничества носят легитимный характер (так как осуществляются на межправительственном уровне), она указывает на то, что имеется «широкий выбор возможных решений» и некоторые «глобальные нормы», общая цель которых — сделать эти новые процессы «более прозрачными, заметными» (more visible)5. Однако, продолжая, автор предлагает мобилизовать в целях эффективности «целый ряд межнациональных участников», что может даже привести к возникновению «своего рода рассредоточенной глобальной демократии, основанной на индивидуальном и групповом самоуправ-лении»6. Она признает, что отсюда вытекают альтернативные подходы как к «вертикальной демократии», существующей в национальных государствах, так и к более радикальной версии «горизонтальной демократии»7.

Хотя и ясно, что национальные государства далеко не обречены и даже не переживают упадка, государственность сама по себе проходит через существенные трансформации, как внутренние, так и международные. Ос-

новное внимание привлекает «недостаток демократии» в международной сфере. Однако и национальные системы представительной демократии, насчитывающие долгую историю, также находятся под сильным напряжением и также масштабно реформируются. Обычно считается, что решения на глобальном или международном уровне слишком далеки от простых граждан, чтобы к ним применялись обычные механизмы ответственности, характерные для представительной демократии8. С ростом масштаба и важности решений, принимаемых на международном уровне, легитимация стала зависеть, во-первых, от экспертизы и экспертных оценок, а во-вторых, от растущей легализации и признания международных институтов. Имела место также дискуссия о конституционализации регулирующих режимов на международном уровне (то есть о придании регулирующим системам международных организаций конституционной или квазиконституционной формы, или увязки их с существующими конституционными системами. — Ред.), по мере того как она продолжала бы существующий процесс их легализации. Однако любое дополнительное расширение доминирующей либеральной модели конституционализма на международном уровне закрепило бы получившие конституционный статус нормы как ограничения суверенитета национальных государств. Неудивительно, что эта возможность расценивается крайне неоднозначно с точки зрения ее последствий для национальных демократических систем и их структур ответственности.

Легитимность интернационального регулирования (столь важного и все более и более масштабного) сейчас, в сущности, опирается на экспертизу, поскольку значительная часть деятельности международных регулирующих структур осуществляется кадрами технических специалистов, которых — как группы — иногда называют «эпистемически-ми сообществами» (сообществами знания, сообществами экспертов). Это понятие было разработано в неофункционалистской теории, при этом подразумевается, что более прочную базу для регулирования в международном сообществе можно обеспечить, делегировав специфические вопросы специалистам, которые будут рассматривать их депо-литизированным образом, прилагая научные, управленческие или профессиональные на-

выки и работая с общими универсальными системами представлений. Эта перспектива укладывается в традиционный подход к технократии по Веберу, при котором технократия рассматривается как инструмент политики и средство реализации курса, формулируемого посредством политического процесса (автор статьи, по всей видимости, типологически уподобляет концепцию технократии и концепцию бюрократии Макса Вебера, однако концепция технократии появилась позже и первоначально была связана с именами Т. Веблена, С. Чейза, а позднее — с именами Г. Саймона, П. Друкера, Р. Арона, Д. Белла, Г. Канна, Дж. К. Гэлбрэйта и др., технократия стала символом и одним из ключевых понятий дальнейшего развития рациональной организации общества; концепцию технократии как таковую сам Вебер не разрабатывал, а собственно термин «технократия», тогда еще далекий от концептуализации, появился в США в 1919 году, всего за год до смерти великого социолога. — Ред.). С этой точки зрения, растущая роль делегирования полномочий в пользу специализированных регулирующих структур воспринимается как ответ на проблемы, связанные с управлением все более и более сложными обществами. Таким образом, принимающие решения технократы получают в рамках политического курса, заданного правительством, еще большую автономию. Высказывалось мнение, что в международном контексте сообщества экспертов, работающие в рамках общей научно обоснованной парадигмы, могут улучшить решение глобальных политических вопросов, «сузив пространство возможностей для политических сделок»9.

Однако сложность управления современным обществом обострила те угрозы, которые обозначил еще Вебер, — это задача контроля над неотвратимым ростом бюрократии. Речь здесь идет о гарантиях личной свободы и защите демократии10. Рассредоточение государства и новые формы взаимодействия между публичной и частной сферами приводят не к отступлению государственности, а к ее трансформации. Сочетание этих властных или обладающих определенными властными полномочиями структур вызвало стремление к так называемому «новому регулирующему государству»11 (или, при более точном переводе, учитывающем дополнительные конно-

тации, «новому регулирующему укладу». — Ред.). Функции, ранее считавшиеся принадлежащими исключительно государству, теперь переосмысляются как социетальные задачи, значимые на уровне крупных социальных систем и затрагивающие большое число самых разных действующих лиц12. Некоторые влиятельные исследователи выступали за то, чтобы переосмыслить и по-новому определить роль правительства, отделить случаи, когда оно «рулит», то есть направляет, от случаев, когда оно «гребет», то есть ведет, движет процессы, предположив, что политики должны определять цели и задачи, но при этом делегировать исполнительские функции другим, а это исполнение должно соответствовать условиям конкуренции и отвечать потребностям клиента13. Сохраняя разделение между формулировкой политического курса и оперативным его осуществлением, этот подход возлагает большую ответственность на тех, кто отвечает за реализацию политики и кто, таким образом, непосредственно отчитывается за предоставление соответствующих услуг, пусть даже этот процесс развивается под воздействием диффузных рыночных сил и механизмов.

Рассредоточение государственных функций и сдвиг от иерархической командно-административной системы к более децентрализованным, менее формализованным формам регулирования, характерным для неформальных сообществ, можно также рассматривать с точки зрения «управляемости», как это представлял себе Фуко. Дезинтеграция иерархических бюрократических структур как в публичном, так и в частном секторе может рассматриваться как сдвиг в форме социального контроля к более рассредоточенным и интериоризированным (используемым в рамках отдельных систем. — Ред.) дисциплинарным формам — переход «от клетки к открытому вольеру»14. Так, можно сказать, что формирование новых форм регулирования и управления подразумевает «бурное развитие целого ряда аппаратных механизмов, включенных в правительство, и сложный набор знаний о нем и различных ноу-хау для его функционирования»15. В частности, Миллер и Роуз развили понятие «деятельности на расстоянии», предложенное в свое время Ла-туром, получив понятие «правительства на расстоянии» — структуры и сети групп инте-

ресов, связанных друг с другом общим языком, понятийным аппаратом, теориями и их доктринальными толкованиями16. Отсюда вытекает иной, более критический подход к экспертизе, который, возможно, особо значим с точки зрения глобального управления.

Одной из трех основных черт, отличающих многоуровневое сетевое управление от классической либеральной международной системы, является техницизм17. Все три характеристики взаимосвязаны и возникают в результате рассредоточения классической либеральной международной системы, которое в значительной степени произошло благодаря процессам, связанным с самой же либерализацией. В следующем разделе мы дадим краткий очерк этих характеристик, одной из которых является техницизм. Затем мы приведем примеры и их анализ, сосредоточившись на управлении финансами и налогообложением. В заключительном разделе мы обсудим некоторые из вопросов, поднятых в ходе дискуссии вокруг легализации и конститу-ционализации глобальных институтов. Здесь в центре внимания находится Всемирная торговая организация (ВТО), являющаяся важным узлом или точкой пересечения различных регулирующих сетей, которая, несомненно, стала легализованной гораздо в большей степени и, как предлагают некоторые аналитики, должна быть конституционализирована.

1.1. Характеристики многоуровневого глобального управления

Первую характеристику этих новых систем управления можно обнаружить в дестабилизации традиционной нормативной иерархии, где, с одной стороны, государства были связаны международным правом и в то же время, с другой стороны, выбор того, как применяется национальная система правил к действиям частных действующих лиц, определялся принципами юрисдикционной принадлежности и выбором закона. Гетерархический характер сетевого управления означает, что определение легитимности некоторой деятельности в рамках любой единой системы норм редко является окончательным; как правило, его можно обойти или оспорить путем отсылки к другой системе. Многообразие форм наднационального и инфранациональ-ного права послужило предпосылкой для воз-

никновения сложных взаимодействий между различными судебными и регулирующими органами на разных уровнях. Эти взаимодействия подразумевают как конкуренцию, так и координацию действий18. Аналогично между различными, но родственными друг другу регулирующими структурами возникли всевозможные типы связи, хотя их калейдоскопический характер часто затрудняет установление полной связанности. Это дает частным сторонам — физическим и особенно юридическим лицам, таким как фирмы и организации, — возможность управления регулирующими взаимодействиями посредством стратегий выбора юрисдикции и «сдвига юрис-дикции»19. Действительно, как указывалось такими исследователями, как Люк Болтански и Эва Кьяпелло, власть в мире, пронизанном сетевыми структурами, вытекает из мобильности и связанности20.

В качестве второй характеристики данного процесса можно обратить внимание на размывание границ между категориями норм, в частности между «жесткими» и «мягкими» нормами или между нормами публичного и частного права. Таким образом, регулирование в типичном случае подразумевает сочетание как публичных, так и частных правовых форм и взаимодействие между государственным и частным упорядочиванием или, что бывает нередко, возникновение норм с гибридным статусом. Публичные органы могут использовать в регулирующих целях формы частного права, такие как контракты о предоставлении услуг21, в то время как частные организации могут пользоваться регуляторны-ми положениями частного права даже применительно к публичному сектору22. Глобальные экономические регулирующие структуры, в частности, используют формы «мягкого права», такие как кодексы поведения, меморандумы о взаимопонимании (МОШ), инструкции и предписания. Это положение дел возникло в результате нескольких факторов.

Одним из них является возникновение регулирования, основанного на возрастающей формализации норм, вытесняющих прежние неформальные и замкнутые системы «правил клуба»23. Второй фактор вытекает из уже упомянутой черты глобального управления — оно становится все более и более гетерархич-ным (то есть более полицентричным и менее иерархичным. — Ред.). С точки зрения тради-

ционной иерархической системы, международные или глобальные нормы, управляющие деятельностью организаций, не являющихся государствами, не имеют формальной связывающей силы и, таким образом, рассматриваются как «мягкое право». Сюда входят правила, управляющие частными действующими на рынке лицами, такими как фирмы (например, кодекс бизнес-поведения и регулирующие стандарты, разработанные такими международными органами, как Международная организация стандартов), а также и публичными органами (например, меморандумы о взаимопонимании между национальными регулирующими органами). Даже правительства могут прибегать к мягким формам соглашений, поощряя взаимное изучение и согласование политических курсов, их сближение, а также кооперацию публичных и частных органов, часто между несколькими их уровнями24.

Третья характеристика многоуровневого управления, выше уже обсуждавшаяся, — это рассредоточение функций государства, приобретающих технический характер. Разумеется, имеются данные о том, что глобальные структуры экспертов иногда чрезвычайно эффективно справлялись с мобилизацией и поддержкой некоторых глобальных режимов управления, как это показано, например, в подготовленном Пенелопой Кенен и Нэнси Рейхман социологическом исследовании «глобального сообщества» экспертов по окружающей среде и активистов, сформировавшихся вокруг Монреальского протокола25. Однако вклад технических специалистов в дипломатию часто заключается в том, чтобы добиться одобрения некоторых предложений. Этот вклад можно поддерживать как объективный и научно обоснованный, но с точки зрения политической приемлемости он оценивается весьма осторожно. Подобные структуры далеко не свободны от политизации, наряду с техническими специалистами они включают и политических активистов; а порой, даже если сами по себе вопросы носят специальный характер, участники сети экспертов разделяют общие социальные ценности.

Эти характеристики можно рассматривать по отношению к управлению целым рядом вопросов, например: защитой окружающей среды, интеллектуальной собственностью,

пищевой промышленностью, коммуникациями и Интернетом26.

1.2. Управление налогообложением и финансами: «офшор» и трансформация суверенитета

Основным катализатором рассредоточения функций государства и возникновения сложных юрисдикционных взаимодействий стало развитие так называемой офшорной государственности. Она подразумевает создание специфических регулирующих режимов, управляющих определенной деятельностью. Иногда это приводит к возникновению правовых и конституционных анклавов или к своего рода приватизации суверенитета27.

Примечательным примером являются так называемые «условные флаги», под которыми осуществляется международное судоходство. Эта система, разработанная американскими юристами-дипломатами28, восходит к 1920-м годам, когда американские должностные лица поощряли регистрацию судов, владельцами которых были граждане США, в Панаме, с целью уменьшить бремя издержек, связанных с уплатой различных сборов, при этом сохраняя возможность мобилизации этих судов во время войны. После Второй мировой войны другая похожая группа создала новое «флаговое государство» — Либерию, которая вдобавок имела еще и то преимущество, что ее деятельность по регистрации судов (а затем и предприятий) была делегирована по договору американской фирме, базировавшейся близ Вашингтона29. Таким образом, «флаговые государства», в сущности, регистрируют суда, причем предоставление такой услуги может быть весьма слабо или даже вовсе никак физически не связано с соответствующим государством, так как такое предоставление права использования флага передано по договору частным фирмам. Фактическое наблюдение и выдача сертификатов безопасности для судов осуществляется признанными частными классификационными обществами, такими как Американское бюро судоходства или Судоходный регистр Ллой-да30. В связи с сохраняющимся недовольством по поводу слишком высоких и обязательных стандартов безопасности подобных «открытых регистров», которое поддерживается прежде всего благодаря долгосрочной кам-

пании, которую вела профсоюзная организация «Международная федерация транспортных рабочих» (ITF), регулирующие структуры теперь гораздо охотнее стали работать с судами и регистрами пониженного стандарта. Ключевым шагом на этом пути стало сотрудничество между морскими властями государств, в которых размещены те или иные порты. Теперь эти организации координируют свои контрольные системы, основанные на перечне международно признанных стандартов, согласованно отчитываются о нарушениях, имеют общую компьютеризированную базу данных и санкции на задержание судов, признанных не отвечающими установленным требованиям31. Таким образом, мореходность и условия использования судна находятся под контролем разнообразных регулирующих органов, как публичных, так и частных, как национальных, так и международных. Ни один из них не имеет окончательной юрисдикции, хотя решение о задержании судна могут применять непосредственно власти порта32.

Использование налоговых оазисов для уклонения от уплаты налогов на доход и прибыль, являющееся составным элементом системы «условных флагов», началось в первые десятилетия XX века. До 1960-х годов оно находилось в терпимых границах — благодаря сочетанию национальных мер (контроль за валютой, движением капитала и переводом активов) и определению налоговых прав, заданных целым рядом налоговых соглашений. Растущее поглощение бизнеса транснациональными корпорациями и корпоративными сетями привело к развитию сетей международной налоговой администрации, хотя прежде всего эти связи действуют между ведущими странами Организации экономического сотрудничества и развития. Когда произошли такие изменения, как конвертирование валют, либерализация движения капиталов и выход банковских систем на транснациональный уровень, налоговые оазисы стали в то же время офшорными финансовыми центрами (ОФЦ), действующими как катализаторы новой глобализованной финансовой системы. К 1970-м годам «офшор» стал более широким явлением, выступающим как стимул двустороннего процесса отмены регулирования на национальном уровне и появления нового регулирования на уровне международном. Контроль, основанный на прямом государст-

венном вмешательстве в экономическую деятельность фирм, переставших быть чисто национальными, часто приходилось отменять. В результате постепенно возникали международные регулирующие структуры.

Для ряда целей были созданы правовые анклавы или специальные юрисдикции, где налоговый стимул часто сочетался с другими преимуществами регулирования, в частности: зоны поощрения экспорта или зоны свободной торговли, специальные экономические зоны, зоны предпринимательства. Зоны свободной торговли, основанные на ранее существовавшей концепции порто-франко — беспошлинном импорте транзитных товаров — облегчили создание предприятий, основанных на сборке или обработке ввозимого сырья для реэкспорта. Однако часто процесс шел дальше, создавались анклавы, в которых были ослаблены или сняты другие ограничения, в частности положения по занятости и социальной защите.

Хотя законы, предназначенные для специальных целей, встречаются практически повсеместно, некоторые государства, в том числе небольшие страны, располагают более последовательными наборами правил, разработанными для того или иного снятия ограничений. Их можно считать особо спроектированными юрисдикциями. Это явление, главной чертой которого часто является избежание налогообложения или уклонение от налогов, получило название «коммерциализации суверенитета»33. Обычно она подразумевает специальные положения для иностранцев-нерезидентов, использование таких правовых фикций, как частная корпорация, и неопределенность абстрактных правовых понятий, таких как доход и юридическое местопребывание (место регистрации). Во многих странах предусмотрена такого рода финансовая «ограда» с целью привлечь определенный тип бизнеса или инвестиций. Однако более обширный набор льгот, предлагаемый явными налоговыми оазисами, чаще всего определяется установлением режима нулевого или низкого налогообложения доходов или прибыли для нерезидентов; тем самым он в основном используется для так называемых «почтовых ящиков» (фирм, зарегистрированных в налоговых оазисах и имеющих там формальные представительства) или фондов доверительного управления активами. Явные

оазисы такого рода часто имеют ряд вполне выраженных отличительных черт, определяющих важность налогообложения и налога на доход для современной государственной экономики.

В качестве иллюстрации можно привести три примера. Эмират Дубай — одно из бывших государств «Договорного Омана», образовавших в 1971 году Объединенные Арабские Эмираты. Ряд полномочий был делегирован федеральному правительству ОАЭ, в то время как ряд других остался в руках отдельных эмиратов. Эмир Дубая в настоящее время является премьер-министром ОАЭ. Правовая система основывается на двойственной системе шариата и гражданских судов, а уголовное право кодифицировано на федеральном уровне. Хотя нефть и является важным фактором экономики Дубая, из-за сравнительно низкого по сравнению с остальным регионом уровня ее запасов эмират выбрал политику экономического развития, привлекающую в страну мобильный бизнес. Традиционно Дубай был перевалочным пунктом для своего региона, известного в то время как Пиратский берег. Свободная зона Дже-бел-Али помогла Дубаю стать крупнейшим портом и впоследствии стала образцом сначала для дубайского Интернет-сити с высокоразвитой технической инфраструктурой, а затем для Дубайского международного финансового центра фШС), основанного в 2002 году. Для упрощения работы последнего правительство ОАЭ приняло декрет, создающий, в сущности, на территории Дубайского международного финансового центра некий правовой анклав. Теперь эта территория имеет право пользоваться собственной системой гражданских законов и фактически решать коммерческие, корпоративные и финансовые вопросы в собственных судах, состоящих в основном из британских судей.

Другим примером являются Каймановы острова, британское владение, ныне относящееся к заморским территориям. Уже давно Каймановы острова имели высокую степень автономии, даже когда управлялись Британией с Ямайки. Впоследствии они предпочли не входить в состав независимой Ямайки и остались британской территорией, находящейся в весьма неоднозначных отношениях с различными департаментами правительства Великобритании. Каймановы острова имеют

ассоциированный статус в рамках Евросоюза, вместе с другими заморскими территориями, согласно разделу четвертому договора о Европейском сообществе. Хотя в принципе заморские территории входят в состав таможенного союза Европейского сообщества, им разрешено «взимать таможенные пошлины, необходимые для их развития и индустриализации или для пополнения их бюджетных доходов»34. Однако Каймановы острова никогда не имели прямого налогообложения, и их государственные доходы опирались прежде всего на непрямые налоги, в основном импортные пошлины, налоги на потребление и лицензионные платы. В 1970-е годы они стали офшорным финансовым центром и быстро превратились в крупнейший центр банковских активов (в основном фиктивных), в настоящее время занимающий пятое место в мире. Впрочем, развитие этого центра в последнее время связано с инвестиционными фондами, особенно хеджевыми и капитальными (взаимными фондами акций). Губернатор, назначаемый Великобританией, председательствует в кабинете министров, назначает трех министров из восьми и имеет некоторые дополнительные прерогативы, в частности общее полномочие законодательствовать «в интересах общественного порядка, общественного доверия и надлежащего управления». Хотя в основном за международные отношения Каймановых островов отвечает правительство Великобритании, право вести переговоры по международным соглашением, особенно по финансовым и налоговым вопросам, делегировано Каймановым островам «по доверенности» — посредством так называемых «писем передачи полномочий» Министерства иностранных дел и по делам Содружества.

Третьим примером является княжество Лихтенштейн, которое было частью Священной Римской империи, а в 1816 году стало независимым государством. Оно сохраняет тесные связи с Австрией, так как его князья играли важную роль в Австро-Венгерской монархии: действительно, они приобрели эту территорию с целью получить право заседать в имперском Рейхстаге и жили в Вене вплоть до окончания Первой мировой войны. Лихтенштейн, в то время бывший бедной сельской территорией, вступил в таможенный и валютный союз со Швейцарией, а в 1930-е и

особенно в 1950-е годы, оставаясь карликовым государством, стал процветающим экономическим анклавом, хозяйство которого, несмотря на наличие некоторых высокотехнологических отраслей промышленности, основывалось прежде всего на финансах, особенно на частном банковском бизнесе — управлении персональными финансами (private banking). С географической точки зрения Лихтенштейн едва ли можно назвать офшором (буквально англ. offshore — «в море, вдали от морского берега»), поскольку это государство не имеет выхода к морю и окружено другими такими же (Австрией и Швейцарией). Во многих отношениях он тесно интегрирован со своими соседями, поскольку не имеет крупных аэропортов, железнодорожной связи, физических границ или таможенных формальностей. Однако иммиграция и режим проживания в Лихтенштейне находятся под тщательным контролем.

Наследственным главой государства является князь. После неоднозначно оцениваемого референдума, прошедшего в 2003 году, его полномочия были расширены. Он представляет государство в международных отношениях, и, хотя большинство договоров требуют ратификации парламентом, все законы для вступления в силу требуют утверждения князем. Лихтенштейн известен прежде всего как центр частных банков. Дополнительная конфиденциальность частного капитала там может быть обеспечена с помощью своеобразной формы доверительного управления — так называемого Anstalt (что по-немецки значит «учреждение, институт»). Князь является также владельцем «LGT Group», крупнейшего частного банка княжества, управляющего активами княжеской семьи (как утверждается в его маркетинговых и пиаровских материалах). В начале 2008 года Лихтенштейн оказался в центре скандала, когда бывший сотрудник банка продал выписки с частных счетов налоговым органам Германии, которые использовали эти документы для начала серии проверок и возбуждения уголовного преследования нескольких сот жителей Германии, включая ряд видных промышленников.

Хотя подобные центры представляют собой правовые анклавы, их регулирующие системы тесно взаимосвязаны с системами других государств. Их статус как налоговых оази-

сов зависит от их возможности предоставить преимущества в регулировании по сравнению с другими странами. Это значит, что они должны маневрировать в известных терпимых пределах. Действительно, возникновение офшорных финансовых центров в 1970-е годы произошло не без определенного поощрения со стороны валютных властей ведущих стран Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Благодаря им возник способ обеспечения перехода от фиксированного к плавающему обменному курсу и установления трудно контролируемых границ между текущим счетом платежного баланса и счетом движения капиталов. Однако с тех пор развитие офшорных финансов также неоднократно признавалось слабым звеном в системе финансового регулирования, как с точки зрения системной безопасности, так и с точки зрения использования офшора для противозаконных целей. Так, с 1980-х годов предпринимались попытки привести регулирующие системы офшорных финансовых центров в соответствие с международными нормами, в основном при помощи неформальных международных регулирующих организаций, таких как Базельский комитет по банковскому надзору, Международная организация комиссий по ценным бумагам, Международная группа финансовых мер по борьбе с отмыванием денег (Financial Action Task Force, FATF). Обеспокоенность ростом уклонения от уплаты налогов по мере экономической глобализации также привела налоговые органы стран Организации экономического сотрудничества и развития к попыткам борьбы с налоговыми оазисами. С 1998 года эти попытки координируются в рамках кампании против «вредной налоговой конкуренции», которая ведется Комитетом по фискальным вопросам (OECD-CFA) и через Группу по кодексу поведения, созданную Европейским Союзом как средство «мягкой координации»35.

Офшорные юрисдикции не являются рыночной нишей или каким-то маргинальным феноменом. Такие объединения, как Организация экономического сотрудничества и развития и Форум по финансовой стабильности (ФФС), в рамках своей деятельности по введению офшоров под контроль глобальных структур управления, идентифицировали как налоговые убежища или офшорные финансовые центры (чаще всего — и то и другое)

более сорока стран. Наряду с этими специфическими юрисдикциями, «офшор» также является системой взаимодействия или процессом, регулируемым механизмами конкуренции. А система этих механизмов по многим линиям также пронизывает крупнейшие государства, не являющиеся офшорами. Чтобы учесть оба эти аспекта, предпринимались попытки установления более тесной координации финансового регулирования, особенно после дискуссии, последовавшей за Азиатским кризисом 1997—1998 годов. Эти попытки режиссировались, прежде всего, через министров финансов стран «Большой семерки» и руководство центральных банков этих государств, хотя к ним была привлечена и более широкая группа растущих экономических систем и лидеров из среды развивающихся стран36. Итогом этой работы стало создание Форума по финансовой стабильности. Именно этой группой был определен и сформулирован компендиум финансовых стандартов и кодексов. Форум продолжает вести общее наблюдение за этими стандартами37, хотя текущий мониторинг соответствия этим стандартам и кодексам всех крупных финансовых текстов передан сотрудникам Международного валютного фонда (МВФ) и Всемирного банка, а также Международной группе финансовых мер по борьбе с отмыванием денег (FATF) и связанным с ней организациям по разработке финансовых и юридических стандартов для борьбы с отмыванием денег и финансированием терроризма. Процесс такого мониторинга называется «Наблюдение за стандартами и кодексами» (Reviews of Standards and Codes). Однако в части контроля за уплатой налогов мониторинг ведется отдельно и находится под эгидой комитета Организации экономического сотрудничества и развития по фискальным вопросам (OECD-CFA), создавшего глобальный форум в ответ на настойчивые требования стран, не входящих в Организацию, о том, чтобы сотрудничество в области соблюдения правил налогообложения основывалось на беспристрастности и велось на равных и справедливых для всех условиях.

Итог этих попыток установить более четкую структуру и упорядочить координацию регулирующих положений, однако, проявляется, скорее, в усилении тенденции к умножению новых организаций и структур.

2. Легитимность и легализация

Право и юристы были теми, кто играл главные роли в создании и управлении этими глобализированными регулирующими структурами. Значительная часть их работы осталась малозаметной или носила закулисный характер. Однако имела место и более заметная тенденция — тенденция к легализации глобальных институтов управления. В значительной степени это было ответом на некоторые из упомянутых выше проблем легитимности.

Хорошим примером в этом смысле является Всемирная торговая организация, доказательством чего служит то большое значение, которое придается ей как олицетворению верховенства права в мировой торговле. После того как она пережила драматические события в Сиэтле (где в 1999 году на протяжении всех дней форума Всемирной торговой организации город буквально сотрясался от протестов антиглобалистов. — Ред.)38, тогдашний генеральный секретарь организации Майк Мур так подвел итог своей речи «Обратная реакция на глобализацию?»:

«Всемирная торговая организация является могущественной силой, действующей во благо всего мира. И все же мы часто остаемся понятыми неправильно — иногда непонимание искреннее, но часто по предубеждению. Мы ни в коем случае не являемся мировым правительством. Люди не хотят мирового правительства, и мы не стремимся им быть. В организации все решают правительства, а не мы.

Но люди хотят глобальных, универсальных правил. Если бы Всемирной торговой организации не было, люди бы призывали создать форум, где государства смогли бы обсуждать ратифицируемые национальными парламентами правила, способствующие более свободной торговле и устанавливающие прозрачные и предсказуемые условия для бизнеса. И они бы призывали к созданию механизма, позволяющего правительствам избегать столкновений на почве торговых противоречий. Именно таким механизмом и является Всемирная торговая организация. Мы не устанавливаем законов. Мы поддерживаем верховенство права. Альтернативой ему является закон джунглей, где сильный всегда прав, а слабому места нет»39.

Политическая приемлемость согласия с широким спектром обязывающих норм, которые устанавливает Всемирная торговая организация, основывается, по сути, на ее квазисудебной процедуре разрешения споров и, прежде всего, на деятельности ее Апелляционного совета (Appellate Body). Однако эта роль заключена в рамки весьма ограниченного мандата, формально оставляющего право интерпретировать соглашения «политическим» органам представителей государств-членов.

Влиятельная группа исследователей сочла, что деятельность Всемирной торговой организации по легализации следует оценивать высоко по трем критериям: она основывается на правилах, которые считаются имеющими обязательную силу, сформулированы точно, а их интерпретация делегирована третейскому арбитру40. Эта точка зрения была подвергнута критике как слишком узко трактующая право41. Формалистический подход покоится на допущении, что право обеспечивает относительно точные правила, так что легализация отражает политические решения, принятые государствами с целью обеспечить «надежность обязательств», реализацию которых они делегируют арбитрам, действующим в ключе формалистической рационально-

сти42.

Однако дела обстоят не столь прямолинейно. Арбитраж Всемирной торговой организации подразумевает искусную навигацию в лабиринте правовых норм, и не только в сложной структуре соглашений самой организации, но и среди многих взаимосвязанных регулирующих режимов, с которыми они пересекаются. Более того, ключевые обязательства Всемирной торговой организации выражены в терминах абстрактных общих принципов, из которых возможны противоположные по своей сути исключения и которые весьма неопределенны43. Несмотря на это, Апелляционный совет, в значительной степени для того, чтобы избежать обвинений в творческой интерпретации правил, принял формалистический подход, подчеркивающий их буквальную трактовку. Однако это было сделано довольно тонко: хотя для успокоения широкой общественности было подчеркнуто следование букве формулировок соглашений, Апелляционный совет в то же время добивался общего понимания духа интерпретаций,

желательных для достижения целей свободной торговли, и надеялся убедить в этом специалистов по торговле и экономическому регулированию. К сожалению, велик риск того, что Совету не удастся убедить в справедливости правил Всемирной торговой организации ни своих экспертов, ни более широкий круг заинтересованных лиц44.

3. Глобальное верховенство права

и «конституционализация»

Тенденция к легализации глобального управления рассматривается некоторыми аналитиками как путь к установлению глобального верховенства права, возможно, формализованного посредством тех или иных форм «конституционализации», в уподобленной конституции форме. И снова в центре дискуссии находится Всемирная торговая организация, что неудивительно: ведь ее структура и акцент на либерализации рынка сделали ее точкой пересечения многих регулирующих и основанных на договорах нормативных механизмов.

Как пример некой институционализации принципа верховенства права в мировой экономике Всемирная торговая организация обсуждается среди академических исследователей в рамках темы «конституционализации» международного экономического права. Этот термин применялся к предшественнику организации, Генеральному соглашению по тарифам и торговле (ГАТТ) старейшиной торгового права Джоном Джексоном, который ввел термин «торговая конституция», определяя его так:

«Это очень сложная комбинация экономической и правительственной политики, политических ограничений и, прежде всего... это сложная система ограничений, налагаемых различными "правилами" или правовыми нормами в данном институциональном контексте. Эта "конституция" налагает различные уровни ограничений на те возможности выбора экономико-политического курса, которыми располагают публичные или частные руководители»45.

Нынешний генеральный директор Всемирной торговой организации Паскаль Лами, отвечая на задевшие его обвинения в гегемонии, подчеркнул «интегрированную и особенную» сущность правопорядка организации и

рассмотрел его взаимоотношения с правовыми системами других организаций46. Однако при этом он недвусмысленно заявил, что основная философия Всемирной торговой организации заключается в том, что «обязательства [государств] по открытию рынков хороши и даже необходимы для повышения стандартов жизни и благосостояния»47 и, хотя Лами указывает на различные средства, посредством которых правовая система Организации вносит вклад в достижение общей целостности и согласованности международного права, он признает и то, что в этой целостности есть «трещины»48.

С другой стороны, Стивен Гилл, подходя к проблеме с политической точки зрения, подверг атаке «новый конституционализм», представленный не только Всемирной торговой организацией, но и другими институтами глобального управления, как «проект, пытающийся ввести транснациональный либерализм и, по возможности, в форме либерально-демократического капитализма, как единственную модель будущего развития»49. Гилл утверждает, что проект глобальной консти-туционализации уже осуществляется и идет в явно нежелательном, неолиберальном направлении.

Между тем в своем подробном исследовании Дебора Кесс утверждает, что неуместно или преждевременно предполагать, что кон-ституционализация Всемирной торговой организации стала свершившимся фактом. Она выделяет шесть основных элементов общепризнанного значения этого термина и очерчивает три модели (или «представления») конституционализации Организации: 1) институциональный менеджериализм («регулирование и управление различиями в политическом курсе государств со стороны институций и правил»); 2) конституционализация, основанная на правах человека (признание права на торговлю и занятия экономической деятельностью, закрепленного в национальном законодательстве); 3) судебное порождение норм (развитие конституционной системы Всемирной торговой организации со стороны Апелляционного совета, принятие конституционных процессуальных прав и включение в них внутригосударственной проблематики, такой как здравоохранение)50. Здесь я рассмотрю последние две модели, включая дискуссионный вопрос о последствиях силь-

ной «конституционализации» Организации, с включением прав человека в ряд ее фундаментальных принципов.

«Конституционные» нормы могут возникнуть благодаря деятельности Апелляционного совета Всемирной торговой организации, стоящего на вершине ее системы разрешения споров. Тем самым может быть создана судебная практика. В таком случае Организация пойдет по пути, который был намечен Судом Европейских сообществ. Этот суд сыграл ключевую роль в развитии таких доктрин, как приоритет и прямое действие европейского права: благодаря ему Европейское сообщество в свое время стало более чем просто международной организацией51. Тем не менее роль, которую судебный орган может сыграть в этом отношении, значительно ограничена. Это было ясно показано неудачей Европейского Союза создать политическую базу для любого рода «конституции», так что он остался в состоянии институциональной неопределенности, связанной с многоуровневым управлением. Эти ограничения еще яснее выступают в случае Апелляционного совета, который держится государствами — членами Всемирной торговой организации на довольно «коротком поводке». Более того, у него отсутствуют механизмы взаимодействия с национальными судебными органами, которые были важной составляющей процесса, приведшего Суд Европейских сообществ к относительному успеху52. Хотя Апелляционный совет фактически и является международным экономическим судом (хотя официально и не носит такого названия)53 и постепенно разрабатывает целостный корпус судебной практики, он идет по пути строгого формализма, как уже было указано в предыдущем разделе.

Тем не менее правовая база, которая позволяет Апелляционному совету обеспечить легитимность — собственную и Всемирной торговой организации — посредством включения норм по правам человека, существует. Как указывает Йоост Паувелин, несмотря на то что для некоторых торговых переговорщиков это может быть сюрпризом, общие правила международного права с необходимостью применяются к отношениям между государствами — членами Всемирной торговой организации, а соглашения Организации образуют часть этого общего корпуса права и,

таким образом, должны быть так или иначе согласованы с этими правилами54. Действительно, Апелляционный совет часто подчеркивал, что ссылка на толкование договоров Всемирной торговой организации «в соответствии с обычными принципами интерпретации публичного международного права» требует, чтобы Совет применял принципы Венской конвенции о праве международных договоров (ВКПМД). В эти принципы входят «любые соответствующие нормы международного права, применяемые в отношениях между участниками» как уместный контекст интерпретации договоров55. Поскольку многие принципы прав человека признаются как обязательства erga omnes в общем международном праве и так как все государства — члены Всемирной торговой организации являются сторонами, подписавшими Устав ООН, а многие из них также и другие конвенции по правам человека, для Апелляционного совета нет правовых препятствий заявить, что обязательства Организации следует интерпретировать в соответствии с обязательствами по международному праву, включая принципы прав человека.

И тем не менее наблюдается явное нежелание делать подобные заявления не только со стороны Апелляционного совета, но и со стороны дипломатов и официальных лиц Всемирной торговой организации56. В любом случае, претензии в рамках процедуры разрешения конфликтов должны указывать на тот или иной факт нарушения правил Организации, и, согласно формалистическому подходу, которого придерживается эта организация, другие правила можно применять только в том случае, если на них ссылается государство-ответчик. Поэтому из того факта, что еще ни одно государство не ссылалось на права человека в споре в рамках Всемирной торговой организации (либо в рамках Генерального соглашения по тарифам и торговле), делается вывод, что нет разумных оснований брать права человека в расчет57.

Даже когда апеллируют к правилам, не относящимся к Всемирной торговой организации, но применимым к отношениям между сторонами, арбитр имеет широкую свободу выбора, решая, принимать смелый либо осторожный подход к взаимоотношениям между правилами Организации и другими международными правовыми обязательствами. С точ-

ки зрения самой Всемирной торговой организации, предпочтительнее является осторожный подход. Во-первых, любой вопрос можно истолковать узко — так, чтобы он соответствовал нормам Организации. Это вполне соответствует тому, какое внимание Апелляционный совет уделяет принципу «судебной экономии», а именно стремлению избегать высказываний по тем или иным вопросам, когда в этом нет необходимости для принятия решения по конкретной жалобе. В частности, это значит, что рассмотрение правил, не относящихся к Всемирной торговой организации, может избегаться, если они не вступают открытым образом в противоречие с ее обязательствами.

Некоторые аналитики и политики предлагали и иной подход, в частности в докладе Международной правовой комиссии (МПК) «Фрагментированность международного пра-ва»58. Этот орган заявил, что международное право следует рассматривать как систему. Тем самым его нормы могут вступать в такие отношения с другими, которые следует разрешать посредством интерпретации, а не только характеризовать как конфликтные. При этом подходе интерпретатор некоторого договора обязан (согласно ст. 31(3)[с] Венской конвенции о праве международных договоров) принимать во внимание любые соответствующие нормы международного права, применяемые в отношениях между участниками, и интерпретировать их, насколько это возможно, так, чтобы способствовать достижению «цели системной интеграции»59. Но до сих пор Апелляционный совет с неохотой выходил за рамки буквы соглашений Всемирной торговой организации, за исключением случаев, когда заявлялось о конфликте с какой-либо другой нормой. Поэтому главной тактикой при такой коллизии был строгий подход, утверждающий, что некоторые правила совместимы всегда, кроме тех случаев, когда следовать одновременно обоим невозможно. Такой как раз и была позиция Апелляционного совета, который определил конфликт как «ситуацию, где следование одному положению ведет к нарушению другого»60.

Правовая неопределенность оставляет существенный простор в толковании правил для того, чтобы те оказались совместимыми. Ярким примером является подход Апелляционного совета к применению «превентивного

принципа» к правилам обеспечения безопасности пищевых продуктов. Он отклонил аргументы, согласно которым правила Всемирной торговой организации должны определяться в свете этого правила, на том основании, что а) мнения относительно того, принимать ли этот принцип как имеющий обязательную силу в международном праве, расходятся; б) тем самым было бы «не необходимо и, вероятно, опрометчиво... занимать определенную позицию по этому важному, но отвлеченному вопросу»; в) этот принцип все равно отражен в правилах Всемирной торговой организации61. Наконец, если бы и следовало усматривать здесь конфликт, все равно имеется широкий простор для дискуссии вокруг того, как его следует решать в рамках различных принятых принципов интерпретации договоров. В частности, принцип lex specialis derogat legi generali (специальный закон имеет приоритет над общими), вероятно, приведет к мнению, что торговые правила Организации не могут уступить общим обязательствам по правам человека (кроме, разумеется, случаев, когда последние считаются основными принципами jus cogens). Действительно, даже авторы, полагающие, что Апелляционный совет в релевантных случаях должен применять правила, не относящиеся к Всемирной торговой организации, обычно допускают, что в случае конфликта правил приоритет должны иметь правила Организации62.

Общий подход до сих пор заключался в том, чтобы подчеркнуть строго ограниченную функцию системы разрешения споров во Всемирной торговой организации — так что она объявляется lex specialis, или замкнутой правовой системой63. Тем не менее некоторые авторы признают, что, «хотя система Всемирной торговой организации во многом замкнута, эта замкнутость не является полной»64, а именно: правила Организации могут сами отсылать к другим международным правовым принципам или включать их65. В этой связи особо известен случай соглашения по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности (соглашение TRIPS), которое включает (и тем самым делает обязывающими для всех членов Всемирной торговой организации) основные положения главных конвенций по интеллектуальной собственности, заключенных под эгидой Всемирной организации интеллектуальной собственности.

Другие соглашения, такие как «О санитарных и фитосанитарных мерах» и «О технических барьерах в торговле», несколько менее прямым образом обязывают государства — члены Организации использовать стандарты, разработанные соответствующими международными организациями, всюду, где они дей-ствуют66. Подобные положения фактически делают систему урегулирования споров Всемирной торговой организации инструментом, обеспечивающим исполнение норм различных областей международного права67.

Взгляд на Всемирную торговую организацию как на частично «замкнутую», самодостаточную систему означает, что совместимостью ее правил с международными обязательствами отдельных стран, такими как нормы прав человека, специально не включенные в соглашения Организации, должны заниматься сами государства. «Государства-члены остаются полностью связанными своими обязательствами по международному праву и отвечают за всякое их нарушение, но для обеспечения их не могут использовать корректирующие механизмы Всемирной торговой организации»68. Более того, Организация считается не более чем форумом государств, без исполнительных полномочий, в отличие от Международного валютного фонда и Всемирного банка, так что ни сама организация, ни ее секретариат не имеют прямых обязательств обеспечивать совместимость этой работы с обязательствами по правам человека69.

Этот подход предполагает, что правила Организации и их применение должны играть [в глобальной системе] скромную роль, однако на самом деле результат прямо противоположен, а их значение в силу этого обстоятельства лишь усиливается. Всемирная торговая организация является исключительной, на самом деле уникальной международной организацией по широте и эффективности механизмов применения решений. Наиболее выдающейся в данном случае является система разрешения споров, где осуществляется независимый арбитраж, а истец получает гарантию вынесения решения в относительно короткий срок и возможность применить санкции, равносильные экономическим в случаях, если ответчик не подчиняется вынесенному решению. Менее заметны, но также эффективны более масштабные процедурные

положения по наблюдению с помощью ряда комитетов Организации за тем, как государство-член выполняет свои обязательства. Напротив, механизмы осуществления принципов международных хартий по правам человека следует считать слабыми. Они основываются прежде всего на отчетах самих государств и проверке при помощи комиссий экспертов. Некоторые из таких договорных механизмов (особенно Международный пакт о гражданских и политических правах) также позволяют государствам подавать жалобы на другие страны, а также разрешают иски от частных лиц. Кроме этого, развитие получили и другие механизмы, такие как наблюдательные миссии по сбору данных. Однако принципиально то, что применение решений зависит от таких мер, как готовность «поименно назвать и предать осуждению», и что у нее нет таких жестких экономических последствий, как у максимальной санкции Всемирной торговой организации — лишение торговых преимуществ. Эти полномочия являются потенциально привлекательной стороной более формального включения принципов прав человека в структуру Всемирной торговой организации, что в настоящее время невозможно, так как право Организации рассматривается весьма осторожно, как lex specialis.

Доводы в пользу основанной на правах человека «конституции» Всемирной торговой организации наиболее твердо отстаивает Эрнст-Ульрих Петерсман, который на протяжении многих лет в своих постоянно выходящих в свет новых работах предлагал сочетание торговых прав и прав человека с точки зрения «общественного рынка», основанного на теории так называемого «ордолиберализ-ма»70. Целью этого проекта является закрепление достигнутых в международных соглашениях принципов с тем, чтобы обеспечить «эффективную судебную защиту транснационального осуществления индивидуальных прав»71. Система таких соглашений должна была бы гарантировать экономические права, такие как «право торговли», в качестве основных индивидуальных прав, обеспечение которых осуществляется по закону через национальные конституции в национальных судах72. Соглашаясь, что свобода торговли должна сопровождаться и подкрепляться другими правами человека — и они также должны быть закреплены в «конституции» Органи-

зации — Петерсман ставит акцент прежде всего на правах частной собственности и рыночных свободах. Но он идет дальше и утверждает, что либерально настроенные участники экономической деятельности должны приветствовать включение прав человека, связанных с индивидуальной свободой, защитой от дискриминации и равными возможностями, а также что меркантилистский крен Всемирной торговой организации в сторону производителя может быть исправлен посредством защиты конкуренции и правового обеспечения «общего интереса потребителей и граждан в либеральных экономических правах и... правах человека»73.

Эффект институционализации Всемирной торговой организации уже сейчас заключается в том, чтобы ограничить выбор политического курса на национальном уровне, включив его в ряд широких и четко выраженных международных обязательств, ведущих к дальнейшей либерализации международных экономических процессов. Сторонники Организации утверждают, что это обязательно, поскольку национальное государственное регулирование имеет тенденцию к протекционизму, как возникающее в результате специальной заинтересованности государств. Например:

«Свободная торговля и демократическое управление наталкиваются на общее препятствие — влияние концентрированных групп интересов. Всемирная торговая организация и торговые соглашения, принятые под ее эгидой, действуют как сдерживающий механизм для протекционистских групп интересов, защищая тем самым как свободную торговлю, так и демократию»74.

Антидемократические последствия этого подхода оправдываются тем, что он коренится в несколько специфическом представлении о либеральной демократии, в которой государственная власть должна быть ограниченной, чтобы гарантировать универсальные права и свободы. Эти ограничения, как представляется, еще усилены «сильной» концепцией конституционализации Всемирной торговой организации, в частности, в таком виде, в каком ее формулирует Петерсман, который, как кажется, считает любую политику — особенно права и процедуры Организации и ее демократический дискурс — поддержкой меркантилизма, ориентированного на произво-

дителя. Именно по этой причине его предложения по закреплению прав человека выглядят как средство создания противовеса такому положению дел и представления интересов простого потребителя и гражданина75. Однако предоставление, в том числе инвесторам и корпорациям, личных прав прямого действия (в национальных судах или через систему разрешения споров Всемирной торговой организации) еще сильнее ограничит возможности коллективного действия через государственные или другие публичные органы. Более того, подобная деятельность могла бы привести к обострению экономического неравенства: в руках тех, кто обладает значительной экономической властью, оказывается мощное оружие, хотя эту власть можно было бы защищать и просто в терминах экономических прав, ограниченных моральными нормами.

4. Выводы

Играет ли конституционализация какую-либо роль в возникающей системе глобального всеохватывающего управления? Очевидно, многое зависит от предлагаемой модели конституционализма. Как следует из изложенного выше анализа, обычно предлагаемая модель, по сути, представляет собой либеральную версию. Этот тип является средством предварительного принятия обязательств, целью которого является ограничение власти государства и тем самым воли народа, посредством сильной формы институционали-зации метапринципов. Каковы бы ни были достоинства и ограничения этой модели на национальном уровне, на международном уровне проблемы заключаются в том, что она еще более усилит принципы экономической либерализации, образующие основной каркас доминирующих международных организаций (таких, как Всемирная торговая организация). В области экономического регулирования опасность навязывания ограничений на государственное действие, основанных на общих принципах индивидуальной свободы, вполне очевидна76.

Однако столь же ясно, что традиционные формы юрисдикционной и регулирующей координации классического либерализма не подходят для мира, в котором экономика приобретает все более интегрированные черты. Разумеется, одним из препятствий на пути

такого конституционализма в мире с многоуровневым управлением является проблема установления и поддержки той или иной институциональной целостности. Это, возможно, означает тот или иной многоуровневый конституционализм, который, как утверждает Паоло Кароцца, следует рассматривать как динамический процесс сотрудничества и интеграции между различными его уровнями77. Однако также важно понимать, что дело не заключается просто в установлении функциональной или административной целостности. Конечно, все это довольно сложно — вышеприведенный анализ регулирующих структур показывает, что они возникают в случайном и конъюнктурном порядке и скорее подрывают классический либеральный иерархический порядок государства, чем перестраивают его в многоуровневую систему. С моей точки зрения, недостаточным было бы также попытаться найти подходящую форму для выражения систем основных индивидуальных прав. Демократический конституционализм должен также обеспечить соответствующие процедуры и институты для формулировки коллективных предпочтений, для руководства действиями государств и всех публичных органов. Возможно, наибольшая проблема, стоящая перед демократией в XXI веке, — это сложность создания такого единообразного механизма в современном мире, который с культурной и политической точки зрения остается многообразным, в котором еще сильнее выросли экономическое неравенство и социальные различия и перегородки.

Сол Пичотто - почетный профессор Школы права Ланкастерского университета.

s.picciotto@lancs.ac.uk

Перевод с английского Д. В. Сичинавы.

1 См., например: Elgar E. The Politics of Regulation: Institutions and Regulatory Reforms for the Age of Governance / Ed. by J. Jordana, D. Levi-Faur. Cheltenham, UK; Northampton, MA: E. Elgar, 2004; Modern Governance: New Government — Society Interactions / Ed. by J. Kooiman. London; Newbury Park, CA: Sage, 1993; Public Governance in the Age of Globalization / Ed. by K.-H. Ladeur. Aldershot: Ashgate Publishing,

2004; Picciotto S. The Regulatory Criss-Cross: Interaction between Jurisdictions and the Construction of Global Regulatory Networks // International Regulatory Competition and Coordination: Perspectives on Economic Regulation in Europe and the United States / Ed. by W. W Bratton et al. Oxford: Clarendon Press, 1996. P. 89-123; Rhodes R. A. W. Understanding Governance: Policy Networks, Governance, Reflexivity, Accountability. Buckingham; Philadephia: Open University Press, 1997; SandI.-J. Understanding the New Forms of Governance: Mutually Interdependent, Reflexive, Destabilised and Competing Institutions // European Law Journal. Vol. 4. 1998. No. 3. P. 271-293; Slaughter A.-M. A New World Order. Princeton: Princeton University Press, 2004.

2 См.: Slaughter A.-M. The Real New World Order // Foreign Affairs. Vol. 76. 1997. No. 5. P. 183197, 186.

3 См., например: Alston P. The Myopia of the Handmaidens: International Lawyers and Globalization // European Journal of International Law. Vol. 8. 1997. No. 3. P. 435-448; Picciotto S. Fragmented States and International Rules of Law // Social and Legal Studies. Vol. 6. 1997. No. 2. P. 259-280.

4 См.: Slaughter A.-M. The Accountability of Government Networks // Indiana Journal of Global Legal Studies. Vol. 8. 2001. No. 2. P. 347-368, 348-350.

5 Slaughter A.-M. A New World Order. P. 230-260.

6 Ibid. P. 240.

7 См.: Slaughter A.-M. Global Government Networks, Global Information Agencies, and Disaggregated Democracies // Public Governance in the Age of Globalization / Ed. by K..-H. Ladeur. P. 121-156, 148-152.

8 См., например: DahlR. A. Can International Organizations Be Democratic? A Skeptic's View // Democracy's Edges / Ed. by I. Shapiro, C. Hacker-Cordon. Cambridge, UK; New York: Cambridge University Press, 1999. P. 19.

9 AdlerE, Haas P. M. Conclusion: Epistemic Communities, World Order, and the Creation of a Reflective Research Program // International Organization. Vol. 46. 1992. No. 1. P. 367-390, 378.

10 См.: WeberM. Economy and Society: an Outline of Interpretive Sociology / Ed. by. Berkeley: University of California Press, 1978. P. 1403. Когда технократия утрачивает опору на социальные ценности и ее рациональность становится чисто инструментальной, возникает так называемая «проблема железной клетки». См.: Rubin E. It's

Time to Make the Administrative Procedure Act Administrative // Cornell Law Review. Vol. 89. 2003. No. 1. P. 95-190, 146-150.

11 См., например: Majone G. The Rise of the Regulatory State in Europe // West European Politics. Vol. 17. No. 3. 1994. P. 77; Loughlin M, Scott C. The Regulatory State // Developments in British Politics 5 / Ed. by P. Dunleavy et al. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 1997. P. 205; Braithwaite J. The New Regulatory State and the Transformation of Criminology // British Journal of Criminology. Vol. 40. 2000. No. 2. P. 222.

12 См.: Pierre J. Introduction: Understanding Governance // Debating Governance: Authority, Steering, and Democracy / Ed. by J. Pierre. Oxford; New York: Oxford University Press, 2000. P. 1, 2-7.

13 См.: Osborne D., Gaebler T. Reinventing Government: How the Entrepreneurial Spirit is Transforming the Public Sector. Reading, MA: Addison-Wesley Pub. Co., 1992. P. 25.

14 Reed M. From the «Cage» to the «Gaze»? The Dynamics of Organizational Control in Late Modernity // Regulation and Organizations: International Perspectives / Ed. by G. Morgan, L. Engwall. London: Routledge, 1999. P. 17.

15 Rose N., Miller P. Political Power Beyond the State: Problematics of Government // British Journal of Sociology of Education. Vol. 43. 1992. No. 2. P. 173-205, 174.

16 См.: Miller P., Rose N. Governing Economic Life // Economy and Society. Vol. 19. 1990. No. 1. P. 1-31, 10.

17 См.: Picciotto S. Regulatory Networks and MultiLevel Global Governance // Responsible Business: Self-Governance and Law in Transnational Economic Transactions / Ed. by O. Dilling, M. Herberg, G. Winter. Oxford; Portland, OR: Hart Pub., 2008. P. 315.

18 Дискуссии вокруг регулирующей компетенции и «гонки на дно» (или на вершину), такие как обсуждаемые в: Murphy D. D. The Structure of Regulatory Competition: Corporations and Public Policies in a Global Economy. Oxford; New York: Oxford University Press, 2004), — имеют тенденцию упускать из виду многие способы, посредством которых регулирующие режимы взаимодействуют и координируются. См.: Picciotto S. The Regulatory Criss-Cross: Interaction between Jurisdictions and the Construction of Global Regulatory Networks. P. 91-92.

19 Это понятие анализировалось преимущественно по отношению к наделенным властью государст-

вам, то есть правительствам, и в связи с нормотворчеством. См.: Braithwaite J., Drahos P. Forum-shifting and Contests of Principles // Braithwaite J., Drahos P. Global Business Regulation. Cambridge UK; New York: Cambridge University Press, 2000. P. 564 (здесь обсуждается, каким образом адвокаты, выступавшие в защиту частных сторон, разработали тактику выбора выгодной юрисдикции). Данное понятие было применено при выборе удобной юрисдикции за пределами судебных споров с целью структурировать международную деловую деятельность для оптимальной оценки со стороны регулирующих органов. В качестве примера можно привести такие стратегии (многие из них диктуются различными лобби в бизнесе), как использование «налоговых убежищ» для уклонения от уплаты налогов, условная приписка в судоходстве, офшорные центры для финансовой деятельности.

20 См.: Boltanski L, Chiapello E. Le nouvel esprit du capitalisme. Paris: Gallimard, 1999. P. 444 — 455.

21 См.: Collins H. Regulating Contracts. Oxford; New York: Oxford University Press, 1999; Freeman J. The Contracting State // Florida State University Law Review. Vol. 28. 2000. No. 1. P. 155—214; Vincent-Jones P. The Regulation of Contractualisation in Quasi-Markets for Public Services // Public Law. Vol. 1. 1999. P. 303-327.

22 См.: Scott C. Private Regulation of the Public Sector: A Neglected Facet of Contemporary Governance // Journal of Law and Society. Vol. 29. 2002. No. 1. P. 56.

23 См.: Moran M. The British Regulatory State: High Modernism and Hyper-Innovation. Oxford; New York: Oxford University Press, 2003; используется термин «правила клуба».

24 Даже ЕС, имеющий развитую институциональную структуру, был вынужден прибегнуть к «открытому способу» координации по столь сложным вопросам, как социальная политика и налогообложение. См.: Mosher J. S., Trubek D.M. Alternative Approaches to Governance in the EU: EU Social Policy and the European Employment Strategy // Journal of Common Market Studies. Vol. 41. 2003. No. 1. P. 63-68.

25 См.: Canan P., Reichman N. Ozone Connections: Expert Networks in Global Environmental Governance. Sheffield: Greenleaf, 2002.

26 Еще одним таким примером может служить организация «Internet Engineering Task Force» (IETF), к сфере деятельности которой относится регулирование Интернета. См.: Froomkin A.M.

Habermas@discourse.net: Toward a Critical Theory of Cyberspace // Harvard Law Review. Vol. 116. 2003. No. 3. P. 749-873, 810-81 1. Сообщество IETF привержено не узким внеполитическим техническим задачам, а гораздо более широким нормативным ценностным принципам всеохватной мировой коммуникации.

27 См.: Picciotto S. Offshore: The State as Legal Fiction // Offshore Finance Centres and Tax Havens: The Rise of Global Capital / Ed. by M. P. Hampton, J. P. Abbott. Houndmills, Basingstoke: Macmillan Press, 1999; Palan R. The Offshore World: Sovereign Markets, Virtual Places, and Nomad Millionaires. Ithaca: Cornell University Press, 2003.

28 В 1903 году при поддержке США, стремившихся облегчить себе сооружение Панамского канала, Панама отделилась от Колумбии. Уильям Кромуэлл из нью-йоркского бюро «Салливен и Кромуэлл» стал представителем Панамы в США, он также выступал от лица судовладельцев. Преемником Кромуэлла в этой функции стал Джон Фостер Даллес — будущий государственный секретарь. См.: Carlisle R.P. Sovereignty for Sale: The Origins and Evolution of the Panamanian and Liberian Flags of Convenience. Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1981.

29 Либерийский международный реестр судов и компаний управляется из города Вьенна в штате Вирджиния, что продолжает практику, изначально разработанную группой во главе с Эдвардом Р. Стеттиниусом, бывшим управляющим «Дженерал Моторс» и «Ю.С. Стил», который занимал при Президенте Франклине Рузвельте пост государственного секретаря. В 1947 году он основал вместе с бывшими коллегами по госдепартаменту «Ассоциацию Стеттиниуса» и внедрял в Либерии различные проекты развития в сотрудничестве с правительством этой страны. Из этих проектов наиболее продолжительным оказался судовой реестр; к 1955 году либерийский флаг вышел в лидеры среди «условных флагов». Группа Стеттиниуса разработала морской кодекс Либерии, согласно которому администрация судового реестра была по договору передана компании, базирующейся в США. См.: Carlisle R. P. Op. cit. P. 115-119. Во время гражданской войны 1990—1996 годов роль реестра в национальном бюджете Либерии выросла от 10—15 % до 90 %. В 1996 году предводитель повстанцев Чарльз Тейлор, в то время входивший в состав Государственного совета из шести человек, начал правовое преследование администратора, от которого ему не удалось во

время гражданской войны получить деньги. При помощи американского адвоката Лестера Хай-мана Тейлор подал иск против расположенной в Вирджинии компании «International Registries Inc.» (IRI) в американский суд, утверждая, что IRI переводит судовладельцев в другой регистр и не смогла предоставить Либерии должный отчет о своих доходах. Как только Тейлор стал Президентом, его правительство наняло Хаймана для создания Либерийского международного судоходного и корпоративного регистра (LISCR), который занялся этим делом с 2000 года. См.: Report of the Panel of Experts Pursuant to Security Council resolution 1343 (2001), para. 19, concerning Liberia, U.N. Doc. S/2001/1015 (2001). LISCR извлекает доход в основном из сектора, связанного с корпоративным регистром; эта деятельность, в сущности, упрощает обход налоговых процедур (Интервью по телефону с Джил Кеохане, старшим вице-президентом LISCR, 16 октября 2006 года).

30 Десять таких организаций вошли в Международную ассоциацию классификационных обществ (IACS), которая в декабре 2005 года приняла набор «Общих структурных правил» классификации судов и выдачи разрешений. См.: http://www.liscr.com; http://www.iacs.org.uk.

31 Первая регулирующая структура была создана двадцатью морскими организациями, к сфере ведения которых относятся Европа и Северная Атлантика, согласно Парижскому меморандуму о взаимопонимании. См.: Paris Memorandum of Understanding (http://www.parismou.org). Вслед за этой структурой возникли азиатско-тихоокеанская, карибская и латиноамериканская группы. Международная транспортная федерация также располагает международной сетью инспекторов, поддерживающей связь с системой контроля судов государством порта. См.: International Transport Workers' Federation, Campaign Against Flags of Convenience and Substandard Shipping: Annual Report. 2004. P. 5-7 (согласно отчету, в 2003 году федерация имела 131 инспектора в 43 странах).

32 Общие сведения см.: Couper A.D. et al. Voyages of Abuse: Seafarers, Human Rights and International Shipping. London: Pluto Press, 1999; Seefahrt im zeichen der globalisierung / H. Gersten-berger, U. Welke (Hrsg.). Münster: Westfälisches Dampfboot, 2002; Murphy D. D. The Structure of Regulatory Competition: Corporations and Public Policies in a Global Economy. Oxford; New York: Oxford University Press, 2004.P. 4-71.

33 Palan R. Tax Havens and the Commercialization of State Sovereignty // International Organization. Vol. 56. 2002. No. 1. P. 151-176.

34 Договор, учреждающий Европейское сообщество от 25 марта 1957 года, ст. 133(4), 111 U.N.T.S. 11.

35 Radaelli C. M. The Code of Conduct against Harmful Tax Competition: Open Method of Coordination in Disguise? // Public Administration. Vol. 81. 2003. No. 3. P. 513-531.

36 На совещании в апреле 1998 года, инициированном «Большой семеркой», присутствовали министры финансов и управляющие центральных банков Австралии, Аргентины, Бразилии, Великобритании, Германии, Гонконга (специальный административный район КНР), Индии, Индонезии, Италии, Канады, Китая, Кореи, Малайзии, Мексики, Польши, России, Сингапура, США, Таиланда, Франции, ЮАР и Японии, а также руководители Банка международных расчетов, Международного валютного фонда, Всемирного банка и ОЭСР. С небольшими изменениями этот состав был впоследствии частично формализован как «Большая двадцатка».

37 Секретариат Форума по финансовой стабильности готовит доклад для происходящих раз в два года заседаний Форума, где дается обзор текущей работы и инициатив по регулированию наблюдения за финансовым рынком; эти инициативы во многом выходят за пределы существующих в компендиуме 12 стандартов.

38 Переговоры по старту нового торгового раунда на третьей конференции министров ВТО (Сиэтл, 30 ноября — 3 декабря 1999 года) с треском провалились из-за острых разногласий на закрытых заседаниях, в то время как на улицах рядом со зданием, где проходила конференция, демонстранты, выступавшие против ВТО, вступили в столкновение с полицией.

39 Moore M. The Backlash against Globalization? (Ottawa, October 26, 2000) (http://www.wto.org/ english/news_e/spmm_e/spmm39_e.htm).

40 См.: AbbottK. O. W. et al. The Concept of Legalization // International Organization. Vol. 54. 2000. No. 3. P. 401-419, 404-406.

41 См.: Finnemore M., Toope S. J. Alternatives to «Legalization»: Richer Views of Law and Politics // International Organization. Vol. 55. 2001. No. 3. P. 743-758.

42 См.: Abbott K. O. W., Snidal D. Hard and Soft Law in International Governance // International Organization. Vol. 54. 2000. No. 3. P. 421-456, 426-427.

43 См.: Trachtman J. P. The Domain of WTO Dispute-Resolution // Harvard International Law Journal. Vol. 40. 1999. No. 2. P. 333-378, 346; Mavroidis P. C. Come Together? Producer Welfare, Consumer Welfare, and WTO Rules // Reforming the World Trading System: Legitimacy, Efficiency, and Democratic Governance / Ed. by E.-U. Petersmann. Oxford; New York: Oxford University Press, 2005.

44 Подробнее см.: Picciotto S. The WTO's Appellate Body: Legal Formalism as a Legitimation of Global Governance // Governance. Vol. 18. 2005. No. 3. P. 477-503.

45 См.: Jackson J.H. The World Trading System: Law and Policy of International Economic Relations. Cambridge, MA: MIT Press, 1989. P. 299 (здесь слово «конституция» дается в кавычках); см. также: Jackson J.H The World Trading System: Law and Policy of International Economic Relations. 2nd ed. Cambridge, MA: MIT Press, 1997. P. 339-340 (здесь это понятие развивается дальше и иногда уже без кавычек).

46 См.: Lamy P. The Place and Role of the WTO and Its Law in the International Legal Order // European Journal of International Law. Vol. 17. 2006. No. 5. P. 969-984, 977.

47 Ibid. P. 978.

48 Ibid. P. 982.

49 Gill S. Power and Resistance in the New World Order. Houndmills, Basingstoke; New York: Palgrave Macmillan, 2003. P. 132.

50 См.: Cass D.Z. The Constitutionalization of the World Trade Organization: Legitimacy, Democracy, and Community in the International Trading System. Oxford; New York: Oxford University Press, 2005. P. 21-22.

51 См.: Stein E. Lawyers, Judges, and the Making of a Transnational Constitution // American Journal of International Law. Vol. 75. 1981. P. 1-27; Weiler J. H. H. The Transformation of Europe // Yale Law Journal. Vol. 100. 1991. No. 8. P. 24032483.

52 См.: HelferL.R., Slaughter A.-M. Toward a Theory of Effective Supranational Adjudication // Yale Law Journal. Vol. 107. 1997. No. 2. P. 273-392, 277.

53 См.: Weiler J. H. H. The Rule of Lawyers and the Ethos of Diplomats: Reflections on the Internal and External Legitimacy of WTO Dispute Settlement // Journal of World Trade. Vol. 35. No. 2. P. 191-207, 202.

54 См.: Pauwelyn J. The Role of Public International Law in the WTO: How Far Can We Go? // Ameri-

can Journal of International Law. Vol. 95. 2001. No. 3. P. 535-578, 538 (2001).

55 См.: Vienna Convention on the Law of Treaties, Art. 31, May 23, 1969, 1155 U.N.T.S. 331.

56 Сотрудники ВТО публиковали академические статьи на эту тему. См., например: Lim H. Trade and Human Rights: What's at Issue? // Journal of World Trade. Vol. 35. 2001. No. 2. P. 275-300; Marceau G. WTO Dispute Settlement and Human Rights // European Journal of International Law. Vol. 13. 2002. No. 4. P. 753-814. Хотя, разумеется, они подчеркивают, что высказываемые ими взгляды носят сугубо частный характер и не носят обязательной силы ни для секретариата ВТО, ни для государств-членов, тем не менее интересно отметить, что статья Хо Лима, члена отдела по внешним делам, появилась год спустя после резкого ответа ВТО Управлению Верховного комиссара ООН по правам человека. В так называемом «кошмарном» отчете говорилось, что правила ВТО основываются на глубоко несправедливых допущениях, отражают только деятельность по продвижению доминирующих корпоративных интересов и что «для некоторых групп человечества, особенно для развивающихся стран Юга, ВТО — это настоящий кошмар». См.: U.N. Econ. & Soc. Council [ECOSOC], Comm'n on Human Rights, Sub-Comm. on Promotion & Prot. of Human Rights, Preliminary Report: The Realization of Economic, Social and Cultural Rights: Globalization and Its Impact on the Full Enjoyment of Human Rights, U.N. Doc. E/ CN.4/Sub.2/2000/13 (June 15, 2000) (prepared by J. Oloka-Onyango, D. Udagama).

57 См.: Lim H. Op. cit. P. 284.

58 Study Group of the International Law Commission. Fragmentation of International Law: Difficulties Arising from the Diversification and Expansion of International Law, U.N. Doc. A/CN.4/L.702 (July 18, 2006).

59 Ibid. § 17.

60 См.: Appellate Body Report, Guatemala - Antidumping Investigation Regarding Portland Cement from Mexico, § 65, WT/DS60/AB/R (November 5, 1998). Здесь указано, что данный подход означает, что государство может быть не в состоянии осуществить некоторое право (right), учрежденное согласно международному праву (law), вытекающему из соглашений ВТО (Pauwelyn J. Op. cit. P. 551).

61 Appellate Body Report, European Communities -Measures Concerning Meat and Meat Products, § 123, WT/DS26/AB/R, WT/DS48/AB/R (Feb-

ruary 13, 1998) (основное внимание уделено соглашению по санитарным и фитосанитарным мерам [СФМ]); Panel Report, European Communities — Measures Affecting the Approval and Marketing of Biotech Products, § 7.89, WT/ DS291/R, WT/DS292/R, WT/DS293/R (September 29, 2006) (в соответствии с этой точкой зрения).

62 Лоранд Бартельс основывает этот принцип на трактовке статей 3.2 и 19.2 Соглашения о разрешении споров как правила «о конфликтах», поскольку они утверждают, что решения при разрешении споров не могут увеличить или уменьшить права и обязанности членов ВТО, комитеты и Апелляционный совет должны применять правило ВТО в случае конфликта. См.: Bartels. L. Applicable Law in WTO Dispute Settlement Proceedings // Journal of World Trade. Vol. 35. 2001. No. 3. P. 499-519, 499-500; вопреки Марсо: Marceau G. Op. cit. (Марсо не согласен с этой аргументацией, но приходит к тому же выводу). В работе Паувелин (Pauwelyn J. Op. cit. P. 564) говорится, что эти положения фактически имеют целью удержать систему разрешения споров от экспансивных или авантюрных интерпретаций торговых правил ВТО, однако приводится лишь совершенно очевидный пример ситуации, в которой тот или иной комитет экспертов может быть вынужден объявить некоторое правило ВТО недействительным, а именно, если ВТО собралась бы заключить соглашение о работорговле.

63 См.: Marceau G. Op. cit. P. 767.

64 Palmeter D., Mavroidis P. C. The WTO Legal System: Sources of Law // American Journal of International Law. Vol. 92. No. 3. P. 398-413, 413.

65 Trachtman J.P. Op. cit. P. 343.

66 Соглашение о технических барьерах в торговле, Марракешское соглашение, учреждающее ВТО, приложение 1A, ст. 2(4), доступно по адресу: http://www.wto.org/english/docs_e/legal_e/ legal_e.htm; Соглашение о применении санитарных и фитосанитарных мер, ст. 3(1) (там же).

67 Так, Апелляционный совет вынес решение о том, соответствуют ли положения о маркировке продуктов питания стандарту Кодекса; Appellate Body Report, European Communities — Trade Description of Sardines, WT/DS231/AB/R (September 26, 2002), а Комитет ВТО вынес решение о действительности исключений из авторского права согласно «трехшаговому тесту» Бернской конвенции по авторским правам, Panel Report, United States — Section 110(5) of

the U.S. Copyright Act, WT/DS160/R (June 15, 2000).

68 Marceau G. Op. cit. P. 34.

69 См.: Lim H. Op. cit. P. 280.

70 См., например: Petersmann E.-U. National Constitutions and International Economic Law // National Constitutions and International Economic Law / Ed. by M. Hilf, E.-U. Petersmann. Deven-ter; Boston: Kluwer Law and Taxation Publishers, 1993. P. 3; Petersmann E.-U. How to Constitu-tionalize International Law and Foreign Policy for the Benefit of Civil Society? // Michigan Journal of International Law. Vol. 20. 1998. No. 1. P. 1-30; Petersmann E.-U. The WTO Constitution and Human Rights // Journal of International Economic Law. Vol. 3. No. 1. P. 19-26; Petersmann E.-U. Constitutionalism and WTO Law: From a State-Centered Approach Towards a Human Rights Approach in International Economic Law // The Political Economy of International Trade Law: Essays in Honor of Robert E. Hudec / Ed. by D. L. M. Kennedy, J. D. Southwick. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. P. 32; Petersmann E.-U. Time for a United Nations «Global Compact» for Integrating Human Rights into the Law of Worldwide Organizations: Lessons from European Integration // European Journal of International Law. Vol. 13. 2002. No. 3. P. 621650; Petersmann E.-U. Human Rights and the Law of the World Trade Organization // Journal of World Trade. Vol. 37. 2003. No. 2. P. 241-281; Petersmann E.-U. The «Human Rights Approach» Advocated by the UN High Commissioner for Human Rights and by the International Labor Organization: Is It Relevant for WTO Law and Policy? // Journal of International Economic Law. Vol. 7. 2004. No. 3. P. 605-627; Petersmann E.-U. Human Rights and International Trade Law: Defining & Connecting the Two Fields // Human Rights and International Trade / Ed. by T. Cottier, J. Pauwelyn, E. Burgi Bonanomi. Oxford; New York: Oxford University Press, 2005. Обсуждение ордо-либерализма и его отношения к классическому либерализму с неолиберальной точки зрения см.: Sally R. Classical Liberalism and International Economic Order. London; New York: Rout-ledge, 1998.

71 Petersmann E.-U. How to Constitutionalize International Law. P. 26.

72 См.: Petersmann E.-U. National Constitutions and International Economic Law.

73 Petersmann E.-U. The WTO Constitution and Human Rights. P. 22.

74 McGinnis J. O., Movsesian M.L. The World Trade Constitution // Harvard Law Review. Vol. 114. 2000. No. 2. P. 51 1-605, 515.

75 См.: Petersmann E.-U. Human Rights and International Trade Law: Defining & Connecting the Two Fields. P. 87.

76 В общем, они ограничили бы коллективное действие от лица государства, защищая неограниченные права частной собственности. Подроб-

нее см. прежде всего: Schneiderman D. Consti-tutuonalizing economic globalization: investment rules and democracy's promise. Cambridge University Press, 2008.

77 См.: Carrozza P. Constitutionalism's Post-Modern Opening // The Paradox of Constitutionalism: Constituent Power and Constitutional Form / Ed. by M. Loughlin, N. Walker. Oxford; New York: Oxford University Press, 2007. P. 169, 186.