CC BY
99Д.М. Володихин
МИТРОПОЛИТ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ ДИОНИСИЙ ГРАММАТИК КАК ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ АВТОР ИДЕИ ОБ УЧРЕЖДЕНИИ ПАТРИАРШЕЙ
КАФЕДРЫ В МОСКВЕ
Одним из величайших событий, случившихся в царствование Федора Ивановича, стало учреждение патриаршего престола в Москве. Патриаршая кафедра пришла на замену митрополичьей, утвердившейся тут еще в XIV столетии. Это поставило Русскую православную церковь на одну ступень с древнейшими церквями восточного христианства — Константинопольской, Иерусалимской, Александрийской и Антиохий-ской. Ступень эта, как тогда, так и в настоящее время, является высшей в иерархическом разделении православных церквей мира. Восхождение на нее и у нашего Священноначалия, и у простых мирян почитается как успех, достойный благоговейной памяти.
Государь Федор Иванович (1584-1598 гг.) оказался в числе главных участников грандиозного действия, связанного с введением патриаршества. Но до какой степени он играл роль субъекта этого действия, до какой степени был его творцом? Вопрос очень непростой.
С одной стороны, как добрый христианин, как крепко верующий человек, он должен был прикладывать все усилия для торжества Церкви, духовно его окормляю-щей. Кроме того, конечно же, как правителю огромной страны ему пристало испытывать радость от возвышения своей Церкви, поскольку рост ее чести явился бы свидетельством нового отношения и к самой стране. После падения Византии в середине XV столетия великое княжество Московское оказалось самым сильным, самым многолюдным и самым амбициозным православным государством. Постепенно русские земли объединялись вокруг Москвы, а Москва принимала «византийское наследие». Великий город усваивал культурные и политические обычаи «греков», его государь Иван III Великий, женившись на Софье из императорского дома Палеологов, перевел преемство от Византии в ранг семейного дела Даниловичей. Московские государи с необыкновенной щедростью наделяли архиереев и монастыри Православного Востока милостыней, помогая им постоянно, даже когда сама Россия проходила через тяжкие полосы истории. Издревле Москва считала себя и подчиненную ей землю «Домом Пречистой», государи и книжники московские в равной мере уповали на особую милость Богородицы в отношении Ее «удела». В XVI столетии русские книжники уже научились видеть в своей державе не только удел Пречистой, но также Третий Рим и Второй Иерусалим, иначе говоря, страну-наследницу имперской государственности и благодати Святого Духа. Позднее, когда на русской почве распространилось учение о Катехоне, т.е. некоем социальном организме, удерживающем мир от окончательного падения в бездну зла, в московском единодержавии стали видеть того самого «Удерживающего»1. Разрушение
1 Об «Удерживающем» сказано в Священном Писании. Так, во 2-м послании св. апостола Павла фесса-лоникийцам глава 2-я посвящена приходу последних времен и новому пришествию Иисуса Христа. Среди прочего там сказано: «Молим вас, братия, о пришествии Господа нашего Иисуса Христа и нашем собрании к нему, не спешить колебаться умом и смущаться ни от духа, ни от слова, ни от послания как бы нами посланного, будто уже наступает день Христов. Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом, или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, — и тогда откроется беззакон-ник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих, и истребит явлением пришествия своего, того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и
же «северного Катехона» означает близость Страшного суда... Если идти за этой логикой, то формирование нового «Удерживающего» требовало — не столько делало уместным, нет, тут иная модальность, — именно требовало введения патриаршества на холмах Белокаменной. Может ли Русское царство исполнять роль полноценного Кате-хона, если православная его иерархия увенчана всего лишь митрополичьей кафедрой, в то время как на Православном Востоке существует четыре патриарха? Пусть порою очень бедных патриарха и даже гонимых от мусульман, пусть то и дело отправляющих в Москву эмиссаров и даже являющихся самолично ради смиренного моления о милостыне, пусть не имеющих под ногами земли, управляемой православным государем, пусть несравнимых в своем униженном состоянии с могуществом римского папы, но все же именно патриарха. Москва же, Порфироносный великий город, воздвигаясь поколение за поколением к положению столицы мирового православия, в идеале — центра, откуда оно управляется, имела митрополичий престол, стоящий ступенью ниже в иерархии церковного Священноначалия. Здесь Церковь жила намного свободнее, пользовалась всеобщим уважением, могла приходить с советом к государям, день ото дня росла, усиливалась, распространялась, в больших городах являла удивительный блеск и роскошь богослужебной обстановки, да и в провинциальных обителях отыскивала средства для строительства великолепных церквей. Но по молодости своей она уступала в «чести» более древним церковным общинам Константинополя, Иерусалима, Антиохии и Александрии. «Русский митрополит по власти и значению в своей Церкви вполне равнялся патриархам и даже превосходил их, — пишет митрополит Макарий (Булгаков), создатель авторитетнейшей "Истории Русской церкви", — ему недоставало только патриаршего имени».
Удивительно еще, что исправление этой «возрастной» несуразности совершилось столь поздно.
С другой стороны, тихий блаженный житель царских палат не склонен был к стратегическому мышлению, а утверждение патриаршества требовало тонкой и весьма долгой политической игры. Его ли это стиль? Способен ли был государь с иноческим строем ума последовательно добиваться решения сложной задачи? К тому же, задачи, имеющей в значительной степени абстрактный характер. Ведь он сторонился подобного рода забот и был, скорее, молитвенником, нежели практическим дельцом.
Итак, любовь Федора Ивановича к Церкви и устремленность его души косвенно свидетельствуют о том, что русский царь мог принять самое активное участие в завоевании Москвой права на патриаршую кафедру. Но его вечное бегство от практических вопросов, уход от трудов правления говорят, как будто, об обратном.
Следует обратиться к историческим источникам конца XVI столетия, чтобы за «этикетными» фразами о выдающейся роли государя в этом великом деле разглядеть «проговорки» о действительном положении вещей.
Проблема имеет «острые углы» для русской церковной истории. Духовные писатели обращались к ней с большой деликатностью и благоговением; доброе намерение! Казалось бы, чего ж лучше? Но желание блага не всегда к благу приводило: иногда их слова выглядят как попытка обойти стороной сложности этой темы. Например, тот же митрополит Макарий рассуждает без затей: государь Федор Иванович, посоветовавшись с «благоверною и христолюбивою царицею Ириною», вынес на совет боярам идею об установлении патриаршества в Москве. По словам Макария, «... очевидно, государь не столько просил совета у бояр, сколько объявлял им свое решение, прежде им принятое с царицею, которое оставалось только исполнить» (Мака-рий, 1996. Т. 5. Отдел 1. Вступление).
со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения» (2 Фес. 2:2-10, а также вступительные строки главы).
Среди светских историков есть те, кто подходил к вопросу нарочито резко, чуть ли не экстравагантно. Как пример можно привести биографический очерк патриарха Иова в двухтомнике современного исследователя А.П. Богданова «Русские патриархи (1589-1700)». По его мнению, лишь «ложная деликатность не позволила историкам усомниться в том, что хорошо разработанный замысел» учреждения особого русского патриаршества «.принадлежал слабоумному монарху, и задаться вопросом о его истинном авторе» (Богданов, 1999: 13). С точки зрения А.П. Богданова, таким «истинным автором» являлся Борис Годунов, а одна из крупнейших церковных реформ в истории России связана с дворовыми интригами. Ключом ко всей «партии», как пишет современный историк, является жестко-непримиримое отношение тогдашнего главы Русской церкви митрополита Дионисия к приезжавшему в Москву антиохийскому патриарху Иоакиму. Дионисий вел себя крайне неприветливо, порой на грани оскорбления. Тем самым митрополит открыл брешь в собственной обороне, показав лучшее направление для наступления светской власти против него. А подобное наступление диктовалось обстоятельствами жесточайшего противоборства между придворными группировками. Служилая знать — Шуйские, Мстиславские, Воротынские, Головины, Колычевы — приступала к царю, настаивая на разводе с бездетной царицей Ириной. Особенную силу этим притязаниям давала позиция митрополита Дионисия и владыки Крутицкого Варлаама, которые приняли сторону высших аристократических родов1. А.П. Богданов предположил, что Годуновы с «оппозицией» примирились, обещав не препятствовать разводу, вот только дело это — «небыстрое, интимное.» Здесь историк вступает на почву догадок. Нет никаких документов, сообщающих о том, что Борис Федорович посмел дать такое обещание, дабы утишить умы и собраться с новыми силами для борьбы. Нет никаких аргументов против самого простого и естественного почтения событий 1586 г.: сам царь Федор Иванович мог воспротивиться расторжению брака, что, всего вероятнее, и произошло. Гораздо важнее другое наблюдение А.П. Богданова: исследователь ссылается на свидетельство Петра Петрея2, согласно которому уже почти совершившийся развод удалось остановить, поскольку Борис Годунов уговорил патриарха запретить его. Что ж, подобная ситуация могла сложиться: визит Иоакима оказывается большой удачей для монарха и Годуновых, поскольку слово патриарха, даже не имеющего к территории Московской митрополии ни малейшего отношения, — внушительный контраргумент. По словам А.П. Богданова, «приезд патриарха помогал поставить Дионисия "на место"» (Богданов, 1999: 18-19). Вряд ли слова Иоакима могли оказаться решающими, все-таки значительно важнее была позиция самого государя. Но в одном с А.П. Богдановым можно согласиться: запрещение патриарха, как минимум, давало Федору Ивановичу дополнительную нравственную и каноническую опору в борьбе, которую вели против его супруги служилые аристократы заодно с главою Русской церкви. «Следующий ход светских властей был достоин Годунова, — пишет А.П. Богданов. — Предложение об учреждении в Москве патриархии ясно и определенно свидетельствовало, что именно с саном патриарха связан высший авторитет в Православной церкви» (Богданов, 1999: 19). Допустим, имеет право на существование версия историка, согласно которой в лице патриарха рассчитывали обрести высшего арбитра
1 В этом А.П. Богданов ничуть не ошибается: митрополит Дионисий Годуновым был недруг.
2 Петр Петрей, действительно, пишет следующее: «Московские власти и простой народ... приняли намерение отправить в монастырь великую княгиню, выбрали вместо нее. родственницу великого князя, самого знатного рода в стране, и хотели ее выдать за него замуж. Но Борис думал совсем другое: он хитро предупредил это и втайне с патриархом, имевшим главный голос в этом деле, устроил так, чтобы он не разрешил развода и нового брака. Патриарх. сговорился с Борисом.» (Петр Петрей, 1997: 272). Правда, не все считают это сообщение Петра Петрея достоверным. А.А. Зимин, например, видел в нем лишь искаженное изложение позиции самого митрополита Дионисия, а не патриарха Иоакима (Зимин, 1986: 137). Но точка зрения А.П. Богданова должна считаться в данном случае более обоснованной.
по вопросам семьи и брака, причем арбитра, неблагосклонно относящегося к идее развода по причине «бесчадия».
Но вот дальше идет сбой в логике.
А.П. Богданов считает, что для обретения подобного судьи Б.Ф. Годунов выдвинул кандидатуру Иова; Дионисия свели с митрополичьей кафедры, затем на ней недолгое время пребывал Иона, а его сменил уже Иов. По мнению исследователя, этот последний являлся человеком, «близким к Годунову», а значит, в принципе не стал бы поддерживать проекты, направленные против его сестры — царицы Ирины. В более откровенной форме историк пишет об этом следующее: «Какие же выгоды преследовал Годунов, добиваясь учреждения отдельного патриаршего престола для митрополита Иова? Есть основания полагать, что бывший опричник1 и нынешний безраздельный правитель Российского государства достаточно хорошо знал Иова в прошлом и мог смело надеяться на него при осуществлении своих дерзновенных замыслов в будущем». И, далее: «В отличие от прежних митрополитов, патриарх постоянно, обыкновенно по пятницам, участвовал вместе с членами освященного собора в заседаниях Боярской думы, на которых принимались важнейшие государственные решения... Мнения патриарха и духовенства выслушивались в первую очередь. При слабом и неспособном к самостоятельному правлению государе Иов и подчиненные ему иерархи стали мощной опорой власти Бориса Годунова» (Богданов, 1999: 34, 40). Проще говоря, Годунову требовался «карманный» патриарх, и таковой в результате сложной политической игры был обретен.
Логично? Нет, совершенно нет.
Сбой логики виден прежде всего там, где историк мотивирует поступки Бориса Годунова, якобы ставшего инициатором и проводником политического курса на учреждение патриаршего престола в Москве. Если Годуновым удалось так или иначе договориться с патриархом Иоакимом о запрете на расторжение брака, чего большего могли они добиться от «карманного патриарха»? Повторного запрета? Но в условиях, когда строптивый митрополит Дионисий оказался сведен со своей кафедры2, такой запрет мог выдать митрополит Иов безо всякого возведения в патриарший сан. Годуновы убрали «неудобного» Дионисия, а значит, могучая сила главы церковной иерархии более им не угрожала. Они поставили вместо него «удобного» Иова. Что ж, Иов действительно правил Церковью в добром согласии с царем и Борисом Годуновым. Имея друга в лице иерарха, наделенного митрополичьим посохом, Федор Иванович и Борис Федорович могли не опасаться каких-либо нападок со стороны Церкви. Остается непонятным одно: зачем надежного союзника наделять большим духовным авторитетом, т.е. в конечном итоге, большей силой, если он и без того способен обеспечить благожелательное отношение со стороны иерархии? К чему? Для надежности? Непонятно. Неужели митрополит с иными представителями духовенства не может сидеть в Боярской думе и обсуждать вместе со служилой знатью и думными дьяками государственные дела, если ему позволит участвовать в заседаниях сам государь? Неужели обязательно надо предварительно дать ему патриарший сан? Неужели без этого патриаршего сана путь в Боярскую думу для него закрыт, и, решая проблемы высшей политики, Годуновы и царь не смогли бы пользоваться его поддержкой? Ничего подобного. Нет никакого правила, отгораживающего митрополита от Боярской думы. Святители московские участвовали в государственной работе задолго до того, а св. митрополит Алексий даже возглавлял боярское правительство, когда князь Дмитрий Иванович — будущий Дмитрий Донской — был еще мал годами.
1 Имеется в виду Б.Ф. Годунов.
2 Подробнее об этом эпизоде говорится ниже.
Таким образом, схема, предложенная А.П. Богдановым, не выдерживает проверки логикой. Годуновы, разумеется, могли работать в направлении, приближавшем учреждение патриаршего престола в русской столице. У них для этого, как минимум, хватало политического умения и влияния при дворе. Но мотивировка их действий не получает разумного объяснения. Ни борьба с митрополитом Дионисием, ни естественное желание видеть союзника в лице первенствующего в Русской церкви иерарха, ни, тем более, договоренности с патриархом Иоакимом даже в малой мере не дают ответа на вопрос: зачем понадобилось патриаршество?
Историко-публицистическое сказание об утверждении патриаршества отвечает на этот вопрос без затей: по воле Федора Ивановича.
Действительно, когда в пределах Московского государства появился патриарх Антиохийский Иоаким (июнь 1586 г.), искавший милостыни, правительство приняло одного из столпов вселенского православия ласково и обставило его приезд с необыкновенной пышностью1, но Церковь отнеслась к визиту Иоакима настороженно, чуть ли не холодно. В российской столице очень хорошо знали, в каком состоянии находятся иерархи Православного Востока. Как государи московские, так и архиереи помнили: до обретения Московской митрополией автокефального состояния в Константинополе можно было решить любой вопрос, хорошенько запасшись серебром. С середины XV столетия главы Русской церкви обладали полной самостоятельностью по отношению к Константинополю, в то время как патриархи Православного Востока вынуждены были мириться с жизнью на землях, захваченных турками. С Москвой их связывала «дорога смирения»: туда ехали, надеясь получить русские деньги на устройство самых насущных дел. А получая необходимые средства, сталкивались с подозрительным отношением. Эти подозрения имели под собой вескую основу: греческие православные иерархи действовали под полным контролем турецких мусульманских властей, либо оказывались в тесной связи с Ватиканом; значительная часть греческих «книжников» получала богословское образование на Западе, в латинизированных училищах. Глядя на все это, русские архиереи испытывали сомнения в стойкости веры греческих церковных властей. Иной раз подобные сомнения оказывались верными.
Так вот, когда патриарх Иоаким встретился с митрополитом Дионисием в Успенском соборе, в присутствии высшего духовенства, глава Русской церкви едва сдвинулся с места ему навстречу; более того, Дионисий, хотя и пребывал в более низком сане, первым благословил гостя, вместо того, чтобы смиренно принять от него благословение. Иоакима не пригласили служить литургию и даже не пустили в алтарь. Таков был знак полной самостоятельности владыки московского от церковных властей Православного Востока. Знак невежливый, да и прямо унизительный для Иоакима. Патриарху показали, кто здесь на самом деле старший, невзирая на сан. Ему дали понять всю полноту собственного безвластия на Руси.
Как поступил грек? Прервал официальную встречу? Обличил Дионисия? Уехал из Москвы? Ничуть не бывало. Нищета — жестокий учитель, повинуясь этому педагогу, Иоаким ограничился лишь кратким замечанием в адрес митрополита Московского.
Никто перед ним каяться в совершенной ошибке не стал.
Вскоре после инцидента в Успенском соборе государь Федор Иванович выступил в Боярской думе. Источник приводит царскую речь, весьма основательную, разумную, свидетельствующую о понимании действительного положения вещей в отношениях между Москвой и Православным Востоком. Среди прочего, монарх сказал, обращаясь к правительственным мужам: «Восточные патриархи и прочие святители только имя святителей носят, власти же едва ли не всякой лишены; наша же страна, благода-
1 Его даже почтили, пригласив на обед к государю.
тию Божиею, во многорасширение приходит, и потому я хочу, если Богу угодно и писания божественныя не запрещают, устроить в Москве превысочайший престол патриаршеский». На это присутствующие согласились, решив обратиться за утверждением к патриархам Православного Востока.
Если источник не лжет, царь должен был сочинить или, как минимум, воспроизвести эту речь в Думе. Может быть, намного короче, нежели сказано в источнике, но все-таки высказаться по этому поводу, инициировав осуществление великого плана. Федор Иванович, при всем его молитвенном, блаженном складе личности, был способен исполнять роль оратора при официальном обсуждении важных вопросов. Нет никаких оснований отрицать сам факт произнесения речи. Допустим даже, не сам монарх сочинил ее. Но прежде подобного выступления царю требовалось ознакомиться с самой идеей или уже готовым документом. А ознакомившись, почувствовать ее правильность, изъявить волю не только к утверждению проекта, но и к выступлению, дававшему ход всему делу. Для столь набожного человека, каким являлся Федор Иванович, идея о создании патриаршего престола в Москве стала сущим подарком, надо полагать.
Кто высказал ее первым? Сам государь из соображений чистого благочестия? Не исключено. Царица Ирина, пытаясь смягчить сердце неприятеля своего — Дионисия? Весьма возможно. Кто-то из монарших приближенных, например, тот же Годунов? Вероятно. Митрополит Дионисий, пожелавший сравняться в сане с нищими восточными патриархами? И этот вариант нет оснований отрицать; более того, он, по причинам, которые будут изложены ниже, представляется наиболее вероятным. Кто-то из Шуйских, руководствуясь тем простым рассуждением, что, жертвуя Иоакиму казенные деньги1, надо получить от него весомую прибыль; святитель доставил в Москву драгоценные частицы мощей от пяти древних святых и поднес их государю к великой монаршей радости, но знать русская, думается, могла искать чего-то более серьезного — по ее мнению. Почему бы нет? Шуйские тогда оставались еще в силе, особенно князь Иван Петрович, герой обороны Пскова от полчищ Стефана Батория.
Простор для трактовок чрезвычайно велик. В любом случае, данная мысль прежде стала родной для царя, нашла место в его сердце, и только тогда получила от него силу действительной государственной затеи, а не пустого мечтания. Иначе говоря, если б не волеизъявление Федора Ивановича, патриаршества на Руси не появилось бы.
А.П. Богданов пошел против источника, объявив: «Вполне возможно, что от Федора Ивановича требовалось только согласие с основной мыслью, а доклад от его лица в Боярской думе сделало доверенное лицо: такое случалось настолько часто, что вошло в традицию. Это тем более вероятно, что "царская речь" была замечательно красноречива, что в вышей степени отличало Годунова и было совершенно не свойственно его зятю» (Богданов, 1999: 14). Тут произвольно все, от первой до последней фразы. Откуда взялась невиданная традиция: писать, что говорил именно государь, тогда как отправлено было на «прочёт» какое-то доверенное лицо? Неясно, зачем понадобилась тут выдумка, ни на чем не основанная. Речь стала «красноречивой» после того, как ее «отточили» в канцелярии те, кто составлял сказание. Какие именно слова реально прозвучали на заседании Думы, определить не представляется возможным — лишь общий смысл их ясен. Борис Годунов, действительно, отличался даром убеждения, но «книжным» человеком не был, и приписывать ему идеологически отточенный
1 Денег на милостыню греческим иерархам уходило невероятно много. По данным митрополита Мака-рия, щедрый богомольный государь Федор Иванович за первые пять лет своего царствования в Святую землю, Константинополь, на Афон и на Синай отправил более 5000 рублей серебром, не считая мехов и ценных предметов церковного обихода. К этому следует присоединить значительные суммы, отправленные сербским и болгарским обителям, а также тамошним архиереям. Православные братья, приезжавшие в Москву с юга, не знали отказа у Федора Ивановича (Макарий. Т. 4. Ч. 2. Отдел 2: 178-179).
документ нет ни малейшего резона. А речь именно тонка, наполнена в высшей степени точными формулировками и отличается совершенной ясностью в вопросах, относящихся к истории Церкви. Если искать ее составителя, то, скорее, среди весьма начитанных духовных лиц.
Итак, положа руку на сердце, при нынешнем состоянии источников нельзя твердо определить главного автора идеи об учреждении патриаршего престола в Москве.
Можно ли назвать наиболее вероятную фигуру или, вернее, фигуры, инициировавшие всё дело?
Это вряд ли Борис Федорович Годунов. Он, конечно, обладал своего рода благочестием, отражавшимся в целой программе храмового строительства. Иными словами, Б.Ф. Годунов мог воспринять затею с патриаршеством как добрый христианин, мог способствовать ее осуществлению. Но источники ничего не сообщают о такой степени религиозного чувства у «князя-протектора», чтобы он мог заняться проектом, ведущим к повышению «чести» Русской церкви. Собственно, к Церкви Борис Федорович относился без особого пиетета: документы, лишавшие ее податных льгот, были разработаны в тот период, когда он возглавлял правительство. Откуда же в нем столь пылкое рвение совершить нечто на благо Митрополичьего дома Московского? Лично митрополиту Дионисию Годунов был врагом, чему в источниках есть недвусмысленные свидетельства. Запрет на развод сестры Бориса Федоровича с царем удалось получить от Иоаки-ма безо всякого введения патриаршества, — следовательно, с деловой, политической точки зрения, у Годунова не было в этом надобности. Между тем, когда Боярская дума одобрит идею, высказанную государем, Борис Федорович приложит немало усилий к воплощению ее в жизнь. Не как инициатор, но как исполнитель Б.Ф. Годунов немало сделал для утверждения патриаршества в России.
Великая знать московская, Шуйские со Мстиславскими? Идея старшинства, «чести» была им близка и понятна, поскольку положение их собственных родов требовало постоянного поддержания на самом высшем уровне в системе местнических счетов. Они отлично различали родовитые семейства от «неродословных» и «худородных», «боярские» от небоярских. Синклит православных патриархов мог в их глазах выглядеть как некое подобие Боярской думы для высшего духовенства. У нашей знати, умудренной хитросплетениями местничества, возникал справедливый вопрос: а нашего-то почему в «духовные бояре» не пускают? И если ему выходит «поруха чести», то не ложится ли она хотя бы отчасти и на нас? И не поправить ли это дело, двинув нашего повыше? С другой стороны, высшая знать московская, к сожалению, давно приучилась смотреть на представителей Священноначалия без должного уважения к их сану. В эпоху «боярского царства», т.е. 1530-х-1540-х гг. аристократические партии играли судьбой митрополичьей кафедры, время от времени «ссаживая» с нее глав Русской церкви. Затем царь Иван Васильевич явил образцы устрашающей грубости, жестокости и непочтительности по отношению к архиереям русским. Их лишали кафедр, отправляли в изгнание и даже убивали велением светской власти. Печальна судьба митрополита Филиппа, убитого опричником; архиепископа Пимена, сброшенного с Новгородской кафедры, прошедшего унижения и отправленного в ссылку; архиепископа Леонида, травленого собаками, а затем уморенного голодом. Много ли почтения к духовным владыкам оставалось у нашей аристократии после таких картин?
Единственным человеком, прямо, самым очевидным образом, заинтересованным во введении патриаршества на Руси, был митрополит Московский Дионисий. И он-то как раз проявлял культурные и политические свойства деятеля, способного породить такую идею. И вот на этом следует остановиться подробнее.
Проведя несколько лет настоятелем Варлаамо-Хутынского Спасо-Преображенского монастыря под Новгородом1 и добившись от Ивана IV значительных пожалований обители, в феврале 1581 года Дионисий был хиротонисан во епископа и возведён в сан митрополита Московского и всея Руси. Как сообщает новгородская летопись, Дионисий взошел на митрополичью кафедру «избранием царя и великого князя Иоанна Василиевича всея России» (Новгородские летописи, 1879: 347). Как видно, государю, в 1570-х гг. проводившему немало времени в Новгороде, бывавшему в Хутын-ском монастыре, Дионисий был известен лично и какими-то чертами характера вызвал у монарха положительное к себе отношение.
Обширная Новгородская область уже дала в середине XVI столетия двух выдающихся церковных деятелей, восшедших на вершину иерархии: св. Макария и св. Филиппа. Книжный человек и, в то же время, истинный пастырь, Дионисий наследовал, в определенной мере, традициям как первого, так и второго.
О времени его пребывания на Московской митрополичьей кафедре известно относительно немного2.
Сделавшись главой русского духовенства в 1581 г., он властвовал в условиях умаления Русской церкви. В годы его правления царь жил с Марией Нагой, соединенный беззаконным браком, а Церковь ущемлялась в имущественных правах.
Нажим на Церковь в этом направлении начался задолго до прихода Дионисия на Московскую кафедру. В 1572 г., т.е. еще при Иване IV, был принят соборный Приговор об ограничении прав на распоряжение вотчинами. Признано было как норма, что большие монастыри, где есть обширные земельные владения, вотчин по вкладу более получать не могут, вотчинная земля может переходить лишь в малые монастыри, и то — «доложа государю». Решение смягчалось тем, что родственникам вкладчиков запрещалось в дальнейшем выкупать земли у монастырей. Современный исследователь В.В. Шапошник высказал обоснованное мнение, согласно которому «Вотчинное землевладение в годы опричнины пережило настоящую катастрофу. создавшаяся в стране ситуация обогатила в первую очередь крупнейшие обители, на долю которых приходилось 99 % вкладов. Правительство решило предпринять меры, направленные к ограничению роста церковных владений» (Шапошник, 2006: 354-355). С его точки зрения, есть основания считать, что к середине 70-х годов XVI столетия отношения Грозного с духовенством переживали кризис, связанный «.с общим ухудшением экономической ситуации в стране с необходимостью изыскивать средства на продолжение бесконеч-
1 По данным П.М. Строева, настоятельство Дионисия началось в 1577 г. (Строев, 1877: 6, 50).
2 Современный церковный историк архимандрит Макарий (Веретенников) приводит некоторые подробности в биографическом очерке, помещенном в «Православной энциклопедии»: «В связи с хиротонией и возведением на митрополичий престол Д. 5 февр. 1581 г. был составлен новый чин интронизации, более детализированный и торжественный в сравнении с чином, составленным в 1564 г. в связи с поставлением митр. Афанасия (чин 1581 был использован в 1589 для разработки чинопоследования при возведении митр. св. Иова в сан патриарха). Одним из первых деяний Д. в качестве главы Церкви стало его ходатайство в 1581 г. с собором духовенства перед царем Иоанном IV Васильевичем за попавшего в опалу кн. И.Ф. Мстиславского... С деятельностью Д. можно связывать распространение почитания чудотворного образа Божией Матери «Знамение», древней святыни Новгородской земли. В 1583 г. "государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси приговорили со отцем своим и богомольцем Деонисием, митрополитом всеа Руси, и со архиепископы и епископы, и со архимариты и игумены, и со всем Освященным Собором месяца ноября в 27 пети Знамению Пречистые Богородицы"... Д. возглавил ряд епископских хиротоний: в 1581 г. — св. Иова во епископа Коломенского и Каширского (в 1586 архиерей был перемещен на Ростовскую кафедру с возведением в сан архиепископа, затем сменил на кафедре Д., впосл. стал первым патриархом Московским и всея Руси), в 1583 г. — Варлаама во архиепископа Сар-ского и Подонского, 11 окт. 1586 г.- Антония во епископа Вологодского и Великопермского. При Д. была восстановлена территория Новгородской епархии. В 1584 г. Новгородской кафедре были возвращены "Двина, Колмогоры, Каргополь, Турчасово, Вага и с уезды", изъятые после опричного разгрома Вел. Новгорода в 1570 г. и переданные Вологодской кафедре».
ной Ливонской войны». Поэтому вполне вероятно, что царь пришел к выводу, согласно которому «.крупные монастыри. могут принять на себя достаточно большую часть расходов на продолжение военных действий. В источниках имеются указания на изъятие средств у крупнейшего в стране Троицкого монастыря. возможно, подобные акции по пополнению казны проводились в 1574-1575 гг. не только с помощью Сергие-вой обители. О такой практике писал, например, Флетчер» (Шапошник, 2006: 362). Да и не один лишь Флетчер, но и другие иноземцы, например, папский посланник Анто-нио Поссевино, имевший хватку настоящего разведчика. По словам последнего, «.митрополит избирается самим государем и посвящается в сан двумя или тремя епископами. Говорят, он получает годового дохода около 18 тысяч талеров (составляющих около 13 тысяч золотых). Но с него, как и с остальных епископов, даже и не столь богатых, князь [Иван IV] иногда берет дань или (как они говорят) "помощь"» (Поссевино, 1983: 10).
Соборный приговор 1580 г. окончательно зафиксировал ограничение прав Церкви на увеличение церковной недвижимости: запрещалось делать земельные вклады «по душе»; Церкви запрещалась покупка земель и закладные операции с ними; то, что уже состояло в закладе у Церкви, отходило в казну под обещание будущей компенсации; впредь жаловать монастыри землей мог только сам государь. Более того, ставилась под вопрос судьба княжеских вотчин, дарованных Церкви ранее: в сущности, по букве соборного Приговора, царь мог их у Церкви забрать. В московском Соборе 1580 г. Дионисий участвовал лично, как настоятель одного из славнейших монастырей страны. Его подпись имеется на итоговом документе (Законодательные акты, 1987: 59).
А соборный приговор лета 1584 г. (уже при царе Федоре Ивановиче и в период пребывания Дионисия на митрополии), подтвердил статьи соборного Приговора 1580 г., а также зафиксировал отмену церковных и монастырских «тарханов» (податных льгот). С 1 сентября 1584 г. приостанавливается действие тарханных грамот, Церковь начинает выплаты за право торговли (чего прежде не бывало) и больше не держит у себя в закладчиках торговых людей, дабы они платили налоги государству. Итак, глава Церкви вынужден был склонить голову перед светской властью с ее разорительными требованиями.
А.В. Карташев хладнокровно отметил: «Финансовые нужды государства были таковы, что. митрополит должен был поступиться на соборе. многими льготами церковного землевладения» (Карташев, 1, 1993: 449). Но для русского духовенства обстоятельства того времени выглядели как ряд потерь, последовательно становившихся всё тяжелее и тяжелее. Иван IV давно вел войну без особенного успеха, и с 1578 г., с несчастливой для русской армии битвы под Венденом, открылась серия страшных поражений, вплоть до 1582 г. (т.е. до завершения славной обороны Пскова) лишь изредка прерывавшейся частными успехами. Военное положение России с 1571 г., т.е. со времен прорыва Девлет-Гирея к Москве было тяжким, но на рубеже 1570-х и 1580-х гг. оно сделалось просто ужасающим. Иван Грозный, его правительство и его воеводы проигрывали войну и проиграли ее, спалив в громадной печке боевых действий неисчислимые человеческие и финансовые ресурсы. Церковь платила за скверное руководство страной, за поражения на поле брани, а когда война завершилась, положение страны оставалось столь серьезным, что на подъем военно-служилого класса, разоренного и сильно сократившегося в численности, правительство вновь нескудно зачерпнуло из церковного кармана.
Конечно, в истории православных царств не раз случалось, что Церковь давала монарху деньги на ведение войны, которая имела под собой религиозную подоплеку и велась под стягами веры, — например, в эпоху императора Ираклия I, получившего средства для борьбы с персами. Но Ираклий победил, а Иван IV проиграл, и в этом вся
разница. Под властью иноверных завоевателей остались земли, населенные русскими православными людьми.
При этом, как уже говорилось выше, церковная иерархия не только несла имущественные потери, но и подвергалась физическим расправам: Филипп, Пимен, Леонид, казни монастырского начальства, убийство митрополичьих служильцев. И даже судьба предшественника Дионисия по Московской кафедре, митрополита Антония, вызывает вопросы. Современный церковный историк милосердно обошелся с его памятью: по его словам, митрополит Антоний в 1581 г. сошел с кафедры на покой, «возможно, Первосвятитель плохо себя чувствовал, и это явилось причиной ухода его.». Ушел он, по всей видимости в Новоспасский монастырь, где и был впоследствии погребен (Макарий, 2005: 119-121). Но тот же Поссевино осторожно говорит, что пока Антоний при Дионисии оставался жив, именно его считали «настоящим митрополитом». А значит, и тут угадывается какой-то скрытый конфликт с государем.
Дионисий как никто другой понимал, сколь низко упал духовный авторитет Священноначалия, сколь необходимо возвысить его вновь.
Дионисий «.слыл в свое время за человека очень умного и образованного, почему и назван в летописи "премудрым грамматиком". Обладал он силою воли и характера», — как пишет митрополит Макарий. Так же и С.М. Соловьев отмечал: «В хронографах его называют мудрым грамматиком», — т.е., человеком большой образованности, одаренный, возможно, и риторским талантом. Сочинения Дионисия неизвестны, однако трактовка хронографических известий заставляет предположить либо то, что они существовали, но не дошли до наших дней, либо то, что Дионисий отличался «книжностью ума», т.е. интеллектуальностью, хотя и не брался за перо.
Действительно, владыка Дионисий имел нрав суровый и непреклонный. Мирясь с утеснениями, он шел порой на компромиссы, но мог проявить твердую волю в диалоге с монархами и их фаворитами. Так, например, в 1582 г. вышел громкий инцидент с папским представителем в России Антонио Поссевино. Тот играл важную дипломатическую роль, участвуя в переговорах с королем Стефаном Баторием. Пытаясь пробудить в сердце Ивана IV благосклонность к вере католической, он вел ним диспуты о вере. Получив от царя разрешение (и даже приглашение!) зайти в кремлевский Успенский собор «смотрити церковныя красоты», Антонио Поссевино не смог зайти в здание, поскольку «.митрополит Деонисей пустить его не велел, что крестного знамения на себя не положил» (Московский летописец, 1978: 228). Поссевино позднее писал, что его со свитой как-то неудобно поставили у входа с собор вместе с людьми русской знати, да он, к тому же, хотел избегнуть целования руки русскому митрополиту, к чему его принуждал царь Иван, да еще боялся провокации, о которой якобы слышал заранее.1 В действительности же, папского посланника остановили у входа в собор рус-
1 Вот что известно со слов самого Поссевино, весьма уклончивых и оставляющих впечатление какой-то скользкости, об этой истории: «[Иван IV] пригласил его (Антонио Поссевино. — Д.В.) сесть, а затем позвал его подойти ближе, и Антонио услышал следующие слова: "Антоний, наши бояре доложили нам, что ты желаешь посетить наши церкви, и в этом мы хотим доказать тебе милость. Мы приказали нашим знатным людям отвести тебя в эти храмы. В них ты увидишь, с каким благоговением мы молимся святой Троице, почитаем и молим пресвятую богородицу и святых. Ты сможешь увидеть, с каким благоговением мы относимся к святым иконам, ты увидишь и лик пресвятой Богородицы, написанный святым Лукой. Но ты не увидишь, что мы носим своего митрополита в кресле". Антонио не ожидал услышать таких слов. но, попросив переводчика говорить погромче, ответил так: "То, что делается по благочестивым обычаям для славы Божьей, это мы одобряем и хвалим. Но что касается моего посещения твоих храмов, знай, что я ни у кого не просил разрешения присутствовать при богослужениях и молебствиях твоих священников. Ведь я знаю, как это у вас делается. И до тех пор, пока между вами не установится согласие в деле веры, и твой митрополит не будет утвержден тем, кто владеет святым престолом . мы не можем присутствовать при этих богослужениях. Что же касается того, что великого первосвященника носят в кресле, то я уже говорил тебе, что это делается для того, чтобы благословлять народ... Гораздо
ские приставы, поскольку он решил зайти сам, не дожидаясь царя, а митрополит написал специальную грамоту с выписками из соборных правил, запрещавшую это (Поссе-вино, 1983: 86-87, 246 (комм.)). Своевольному, самоуверенному человеку дали понять, что он переходит рамки дозволенного. Другой раз, уже при Федоре Ивановиче, митрополит Дионисий пожелал примирить враждующие придворные партии Шуйских и Годуновых. Для того чтобы влезть между группировками ожесточившихся аристократов, требовалось немалое мужество. Подобным образом мог и должен был поступить истинный христианский пастырь. Не его вина, что примирение вышло притворное и простояло совсем недолго. Вот что рассказывает об этом эпизоде Новый летописец: «Борис. Годунов с своими советники держаше великий гнев на Шуйских, а ини же ему противляхусь и никако ж ему поддавахусь ни в чом; гости же всякие московские, торговые люди черные все стояху за Шуйских. Митрополит же Дионисей не хотя в них сия вражды видети и хотяше в мир свести их и посла по них. Они же приидоша к нему, он же моляше их о мире. Они же ево послушавшее и меж себя помиришася и взяша мир меж себя лестию. И изшедшу от митрополита и приидоша к полате Грановитой; туто стояху торговые многие люди, князь Иван же Петрович Шуйской, идучи, возвести торговым людем, что они з Борисом Феодоровичем помирилися и впредь враждовать не
важнее то, что твой народ оказывает почет твоим епископам (если их можно считать епископами), окропляя глаза и другие части тела той водой, которой они моют руки, и очень часто перед этими епископами люди склоняются до земли и касаются земли лбом". Услыхав эти слова, государь сказал, что этим таинством воды обозначается воскрешение Иисуса Христа. Антонио прибавил: "Чтобы мне не причинять тебе досады всем этим, пусть твоя светлость прочтет то, что я по твоему поручению написал о расхождении между католической и греческой верой. Из него ты поймешь, что, если бы ты захотел, можно было бы много сказать о такого рода делах". Государь взял это сочинение и приказал отвести Антонио в храм пресвятой Богородицы, но, когда тот уже выходил из палаты, воскликнул: "Смотри, Антоний, не приведи в храм какого-нибудь лютеранина!" На это Антонио сказал: "Мы, государь, не допускаем к себе лютеран, если они: не образумятся, и у нас с ними нет никаких связей". Затем, опустившись с лестницы, знатные люди попытались поставить Антонио с правой стороны храма пресвятой Богородицы вместе со своими людьми, где он собирался ждать выхода князя. Между прочим, его не уведомили о таком деле, и он и не помышлял о нём, так как уже достаточно ясно объявил государю, что не будет присутствовать ни на богослужении, ни на их молебствиях при народе. Но, увидев, как сложилось дело, Антонио понемногу (но открыто) со всеми своими людьми отошел оттуда. Тогда знатные люди стали все разом говорить ему, что он так хорошо вел себя по отношению к их государю при всех остальных обстоятельствах, но в настоящее время он наносит государю большую обиду. Но Антонио представил им такие доводы, что весь многочисленный народ пришел в изумление, а прочие, более знатные люди, были поражены и ожидали, что с Антонио произойдет что-нибудь очень страшное. И вот бояре, уже спустившиеся с государем на самую площадь, выполняя приказание, подошли к Антонио, который довольно далеко отошел от этого храма. Узнав, в чем дело, они доложили об этому государю, впереди которого шли некоторые священники, неся икону пречистой девы. Тогда государь, остановившись со всеми своими приближенными посередине площади, почесал голову рукой, не зная, что делать, но в конце концов снова послал бояр сказать Антонио: он спустился [сюда] и хочет оказать ему свою милость, но раз Анто-нио не хочет ее принять, то ему остается подняться во дворец в обычную палату, куда немного позже придут бояре для переговоров о делах. и, как только государь приблизился к храму, навстречу ему вышел митрополит с некоторыми епископами и священниками. Произнеся слова приветствия, его отвели в храм и дали поцеловать крест. Впоследствии: Антонио слышал от знатных людей, что в этом храме были сделаны постройки и была возведена кафедра для Антонио, чтобы он мог все видеть и чтобы затем бросить ему какой-нибудь упрек о вере. Избежав этого несчастья и целования рук митрополита, чего очень хотел государь, Антонио, как только поднялся в палату, сняв с груди крест вместе с мощами, здесь же со всеми своими людьми, а их было 15 человек, преклонив колена, прочитал довольно громким голосом «Тебя, бога, славим». После всего этого к Антонио пришли бояре, и он представил им соображения, почему государь, если хотел (как они говорили) проявить к Антонио свою милость, не должен был порицать великого первосвященника, поставленного Христом: ведь он не считает, что его посланцы ниже митрополита, который даже и не митрополит, потому что другой, который называется митрополитом, жив до сих пор и находится в монастыре, а еще один за то, что открыто порицал нравы государя, со всеми своими людьми был сожжен, и никто из них не был утвержден наместником Христа» (Поссевино, 1983: 84-87).
хотят меж себя. И выступя ис торговых людей два человека и рекоша им: "Помирилися вы есте нашими головами, а вам, князь Иван Петрович, от Бориса пропасть да и нам погинуть". Борис же тое же нощи тех дву человек поима и сослал безвестно, неведомо куды. Борис же с своими советниками не умягча своего сердца на Шуйских.» (Новый летописец, 2000: 36).
Мог ли такой человек войти к царю с идеей превратить митрополию Московскую в патриархию? Думается, мог. Желал ли он придать Русской церкви новый блеск после трудных лет грозненского царствования, после экономического урона, нанесенного ей правительством совсем недавно? Не только желал, но и, по всей видимости, искал к тому способы. Во всяком случае, пышное венчание Федора Ивановича на царство половиною роскоши и величественности своей обязано Церкви.
Тогда, в начале 1584 г. коронационные торжества явили картину симфонии Русской церкви и Российского государства. Всмотримся в своего рода диалог царя и митрополита, состоявшийся в день венчания на царство.
Это сейчас, из XXI столетия, после трехсот семидесяти лет пребывания России под управлением царей, видится естественным и неотменным делом, что после смерти одного царя тот же титул принимает его наследник. Но для XVI века царский титул в отношении Московской державы был новинкой. Еще родитель Федора Ивановича начинал правление как великий князь Московский, а вовсе не как царь. И соседи России далеко не сразу и не без сопротивления приняли это нововведение. Царственность, помимо высочайшего статуса в православном мире, помимо повода претендовать на византийское наследие, была еще и тяжким бременем: она доставляла немало трудностей в общении русского монарха с собственной служилой знатью, к тому же утверждалась на арене внешней политики с помощью упорной дипломатической борьбы. В 1584 году, при всей очевидности ответа на вопрос, кто станет преемником Ивану IV, совсем не очевидно было, что этот преемник обязательно примет царский титул. Требовалось усилие государственной воли, дабы возвести первый опыт в ранг традиции. И, конечно, абсолютно уместно прозвучали слова, сказанные Федором Ивановичем в день восшествия на престол. Летопись вложила в его уста следующее обращение к митрополиту Московскому Дионисию: «О преосвященный богомолец наш Дионисей митрополит всеа Руси. Божиим изволением прародители наши великие государи детей своих благословляли Российским царьством и великим княжеством. И отец наш блаженные памяти великий государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа России самодержец оставль земное царьство и приим аггелский образ и отъиде на небесное царьство, а меня сына своего благословла великими государьствы Владимерским и Московским и Новгородским, и царьством Казанским и царьством Астороханьским и государством Псковским и великим княжением Смоленским и Тверьским и всеми гоударьствы всего Росиискаго царьствия. И велел мне на те великие государьства венчатися царьским венцом и диадимою по древнему нашему чину. И ты бы богомолец наш на то царьство и на великое княжение по Божий воли и по благословению отца нашего блаженные памяти великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея великия Россия самодержца благословил и венчал царьским венцом и диадимою по древнему нашем царьском чину» (Александро-Невская летопись, 2009: 222)1. Конечно, сейчас трудно судить, сколь точно передано летописцем содержание монарших речей. В летописных памятниках, не имеющих государственного происхождения, приводится несколько иной текст, хотя и близкий по смыслу2.
1 Что касается слов о «древности» чина венчания на царство, то это, мягко говоря, преувеличение: первый и единственный обряд подобного рода произошел 1547 году.
2 «Ведомо тебе отцу нашему и богомольцу, преосвященному Деонисию, митрополиту Московскому и всеа Руси, и вам, богомольцам нашим архиепископам и епископам, и всему освещенному собору, и вам,
По словам английского торгового агента Джерома Горсея, в Успенском соборе, возложив царский венец на голову Федора Ивановича, «митрополит стал громко читать небольшую книгу — увещания царю творить истинное правосудие, мирно владеть венцом его предков, дарованным ему богом, причем, в следующих словах: "Бог всемогущий и безначальный, прежде века бывший, в Троице славимый, единый Бог, отец, сын и дух святой, создатель, все и везде творящий, чьим соизволением человек живет и дарует жизнь; Бог единый, словом своим через господа нашего Исуса Христа и святого духа жизни даровавший нам свое откровение, теперь, в тревожные времена, укрепи нас хранить в правоте скипетр, да царствует разумом своим на благо государства и подчинение народа, на одоление врагов и восторжествование добродетели". Затем митрополит благословил и возложил на него свой крест» (Горсей, 1990: 142-144).
Нашлось бы у Дионисия достаточно интеллектуальной силы для столь масштабного проекта, как учреждение патриаршей кафедры в Москве? Очевидно, да. Не зря его именовали «премудрым грамматиком». И, наконец, последнее. В случае утверждения патриаршества в Москве именно Дионисий сменил бы митрополичий сан на патриарший.
Вышло иначе. Скорое падение Дионисия лишило его этой возможности.
Митрополит Дионисий был силен духом, но в качестве влиятельного игрока на арене большой политики он мог выступать, только пока за ним стояла значительная сторонняя сила — группировка высшей аристократии, враждовавшая с «партией» Годуновых: Шуйские, Мстиславские, Воротынские, Головины и т.д. В Церкви Дионисию оказывал явную поддержку лишь один архиерей — владыка Крутицкий Варлаам. Когда синклит Шуйских с многочисленными сторонниками подвергся разгрому, падение Дионисия и Варлаама оказалось делом времени.
Удивительно! Летом 1586 года митрополит Московский и всея Руси, встретившись с одним из патриархов православных, повел себя с неприступной гордостью. С одной стороны, владыка взял на себя труд неприятный, но, вероятно, необходимый: дать приезжим грекам четкое понимание фактического старшинства в межцерковных отношениях. С другой. все-таки встретились два монашествующих; из каких же иноческих традиций следовала необходимость перейти от смирения и самоуничижения к унижению другого человека, облеченного, к тому же, высоким духовным саном? Не автору этих строк, обыкновенному мирянину, судить высших иерархов нашей Церкви. Но стоит хотя бы сказать о некоторой соблазнительности сцены, произошедшей в стенах Успенского собора. От нее осталось в истории странное послевкусие: какое-то удалое «знай наших!» Между тем, Бог позволил митрополиту Дионисию первенствовать в Русской церкви всего лишь несколько месяцев после встречи его с Иоакимом. Пали Шуйские, и вслед за ними расстались с архиерейскими кафедрами их союзники.
Впрочем, на закате митрополичьих трудов Дионисий предстал едва ли не мучеником, во всяком случае, отважным человеком. Вот что рассказывает о нем Новый летописец: «Митрополит. Деонисей да с ним собеседник Крутицкий архиепискуп Вар-
бояром нашим и окольничим, и всему синклиту нашего царьского величества, и всем православным хри-стияном, как по закону Божию и по преданию святых отец и по изложению нашея християнския веры от благочестиваго перваго християнского царя Константина и по нем бывших Устинияна и Феодосья Великих и прародителей наших российских царей и великих князей обычаев по преставлении благословляли на государства больших детей своих. По тому обычаю и блаженные памяти отец наш царь и великий князь Иван Васильевич всеа Руси, оставя земное царство переселился в вечное блаженство, благословил на Владимирское и Московское государство с прележащими государствы меня, большаго сына своего, и нарек царем и великим князем всеа Руси. И тебе бы, отцу нашему и богомольцу Деонисию, митрополиту всеа России, со всем освященным собором нас благословити и молити Бога о всех нас, дабы Господь Бог во дни нашаго царствия устроил мир и тишину, и благоденствие, и преизобилие всякаго блага» (Московский летописец, 1978: 231).
лам видя изгнание бояром и видя многое убивство и кровопролитие неповинное и начаша обличати и говорити царю Федору Ивановичю Борисову неправду Годунова, многие его неправды. Борис же видя с своими советниками его крепкое стоятельство и оболгал ево царю Федору Ивановичю, и с престола ево сведоша и архиепискупа Кру-тицкаго. И сосла их в заточение в Великий Новгород: митрополита Деонисия в монастырь на Хутыню, а архиепискупа в Онтонов монастырь; там они скончашася. На престол же Пречитые Богородицы на Москве взведен бысть на митрополию архиепискуп Ростовский Иев1, а поставлен бысть на митрополию Московскими архиепискупы и епискупы» (Новый летописец, 2000: 37). Один поздний новгородский летописный сборник содержит весьма близкое сообщение: «Повелением царя Феодора Иоанновича Дионисий митрополит оставил митрополию Московскую и послан в Новъгород в Хутынь монастырь, с ним же и Крутицкий архиерей в Антонов монастырь, тамо они и скончася, наущением Бориса Годунова, зане обличали его пред царем за некое неправедное убийство» (Новгородские летописи, 1879: 449).
Падение Дионисия и его отправка в Варлаамо-Хутынский монастырь произошла в последние месяцы 1586 г.
О дальнейшей судьбе владыки известно из послания самозванца Лжедмитрия I царю Борису Феодоровичу, написанного в 1604 г. из Речи Посполитой. Автор обвинял своего адресата, в частности, в том, что он «митрополита Дионисия сослал в монастырь, сказавши брату нашему Феодору, что он внезапно умер, а нам известно, что он и до сих пор жив и что ты облегчил его участь по смерти брата нашего». Достоверность этого известия была и остается под сомнением. По другим свидетельствам, Дионисий скончался раньше этого срока.
Сложная, крупная, противоречивая фигура — митрополит Дионисий: гордец и стоятель за веру, фактически исповедник; «грамматик» и миротворец, крупный, хотя и неудачливый политик; в то же время, духовный пастырь, до конца исполнивший свой долг, не убоявшись зла.
С конца 1586 г. никакие идеи, никакие нововведения церковные не могли исходить от Дионисия: он потерял доверие государя, а с ним и митрополичий сан.
Но кто знал о том, как сложится изменчивая политическая ситуация, за несколько месяцев до падения Дионисия? Кто летом 1586-го мог предполагать скорое сведение его с кафедры?
Среди светских историков неоднократно высказывалась идея, согласно которой патриарший престол Годуновы специально «готовили» для верного своего союзника Иова. Но тогда сам Иов должен быть наилучшим образом осведомлен о переговорах, связанных с созданием патриаршего престола в Москве. О чем же пишет он сам?
Рассказывая историю жизни и духовных подвигов царя Федора Ивановича, Иов начал повествование об учреждении патриаршего престола в столице России со слов «Изыде слух о его2 благочестивом добродетельном исправлении и до самого царству-ющаго града Костянтинаграда и вниде во уши святейшаго патриарха Кир-Иеремея. Той же убо патриарх Иеремей, слышев сицева благоверного царя Федора Ивановича всеа Руси добродетельное исправление и великое благочестие, вскоре подщася преитти то-ликий долгий и скорбный путь, прииде в великую Россию, жалая видети великия хри-стиянские соборные церкви изрядное украшение и благовернаго царя Федора Ивановича благочестие.» (Повесть, 2000: 4). Из этого отрывка четко видно: историю, связанную с пребыванием на землях Московского государства Иоакима, патриарха Антио-хийского, Иов не упоминает ни единым словом. События 1586 г. его не интересует. Рассказ начинается с событий, имевших место несколько лет спустя, а именно, когда
1 Иов, будущий первый патриарх Московский и все Руси.
2 Речь идет о царе Федоре Ивановиче.
митрополитом Московским был уже сам Иов. Напрашивается вывод: если бы владыка Иов готовился принять патриарший сан еще в 1586 г., если бы идея через посредничество Иоакима добиться введения патриаршества на Руси принадлежала ему или же близким ему Годуновым, он бы сообщил о более ранней подоплеке учреждения Московского патриаршества. По всей видимости, ни он, ни Годуновы не были основными действующими лицами или хотя бы идеологами великого зачина всего дела о патриаршестве. Следовательно, Иов и не мог быть осведомленным лицом в отношении событий 1586 г.
Вероятнее всего — не точно, а именно вероятнее всего, — ситуация летом 1586 года развивалась следующим образом. Царь Федор Иванович, учтивый по отношению к духовенству, тем более, к архиереям Православного Востока, милостивый, щедрый, благочестивый, с радостью принял Иоакима. Он бы наделил его щедрой милостыней безо всяких переговоров о патриаршестве, за одно драгоценное посещение настоящим живым патриархом русской столицы, да еще за моление о царском чадородии. Не таков митрополит Дионисий. Он не скуп и не зол. Да, может быть, не такой уж и гордец: не чувства руководят его действиями, а расчет. Просто Дионисий в гораздо большей степени политик, нежели сам блаженный монарх. И он определил для себя: в гости к Русской церкви и русскому царю явился человек, у которого ровным счетом ничего нет, помимо высокого сана; от лица русского духовенства его встречает человек, у которого есть всё — огромная паства, влияние на умы, широкое поле для миссионерской деятельности, богатые соборы и великие обители, но. нет столь же высокого сана. И царь передаст первому из них весьма значительные средства, в то время как Церковь, подвластная второму, была совсем недавно многого лишена, притом лишена дважды, под предлогом тяжелого состояния финансов. Если показать пришельцу, государю, да всему миру, сколь высоко стоит Церковь, управляемая из Москвы, возможно, удастся совершить размен, уравнивающий межцерковные отношения. Священноначалие греческое получит новую порцию богатой московской милостыни, а со Священноначалием русским оно поделится высотой сана.
Да ведь и вся жизнь церковная самым естественным образом подталкивала именно к этому. Москва давно уже сделалась одним из величайших средоточий церковной жизни христианского мира. Во многом именно здесь решались судьбы христианства. И будущее покажет, сколь мощное влияние русское православие окажет на судьбы православия вселенского. Патриаршество должно было тут появиться. И, видно, была на то небесная санкция, если дело оказалось решено всего за несколько лет. Но всякая гордыня должна отлетать от церковного управления. Здесь лучший владыка — тот, кому владыкой быть совершенно не хочется. И Дионисий, первым, быть может, воспринявший эту высшую санкцию, первые шаги совершивший к ее воплощению в конкретные формы церковного устройства, ничуть не выиграл для себя лично.
Итак, приведя Иоакима с его свитой, да и весь двор царский в потрясенное состояние, Дионисий получил от государя недоуменный вопрос, которого, надо полагать, он ждал и добивался: «Зачем?» Далее ему оставалось развернуть перед государем величественную перспективу: здесь, в Москве, на земле, подвластной ему, возникнет новый патриарший престол! Значит, столица России в сане своем уподобится древним и славным центрам христианства — Иерусалиму, Константинополю, Александрии и Антио-хии. Наверное, государь возрадовался тогда. Наверное, сердце его, богатое верой, уповающее на милостью Божию, осветилось огнем доброй надежды. Он рад был бы возвеличить Русскую церковь, он счастлив был бы сравнять московское благочестие со старинным благочестием того же Иерусалима, главного города Святой земли, или Константинополя — «Второго Рима». Безо всякой корысти, наполненный светом высокой надежды, царь идет к супруге советоваться: не сделать ли нам так, Иринушка? Та на
любое дело рада во имя Церкви, ибо страстно желает разродиться здоровым чадом и ждет, может быть, что ее с мужем благое начинание зачтется им Высшим Судией как на земле, так и на небесах. Потом уже от царственной четы узнает о митрополичьем плане Борис Годунов. Что для него эта идея? Вероятно, он еще пытается миром поладить в Дионисием, который рассержен на него за несоблюдение перемирия с Шуйскими. Конечно, Иоаким наложит запрет на развод сестрицы, но Иоаким скоро уедет, а Федору Ивановичу нужна нравственная поддержка. Так не сделать ли вопрос об учреждении патриаршего престола в Москве предметом своего рода торга с митрополитом? Как знать, не смягчится ли он, получив желаемое? Не перестанет ли быть откровенным врагом?
Как показало время, против Дионисия были применены гораздо более жесткие меры, нежели переговоры с элементами торга. Его растоптали, уничтожили. Но. не раньше того, как были растоптаны Шуйские. А пока те были еще при всей своей силе, стоило добром, почтительно подойти к пожеланиям митрополита.
Вот, скорее всего, какова была картина первых шагов по утверждению патриаршества в столице России.
Впоследствии, на протяжении нескольких лет, события развивались неспешно. И только в 1589 г. их течение ускорилось, и всё дело увенчалось благополучным завершением.
Борис Годунов, начав переговоры с Иоакимом, уговорил его взять на себя почетную и ответственную функцию. Надо полагать, не обладая щепетильностью Федора Ивановича в делах веры, конюший напомнил патриарху Антиохийскому, что источник богатой милостыни — двор государя московского — может откликаться на прошения греческих архиереев с разной интенсивностью. Видимо, для пригляда за святейшим и для раздачи щедрого подаяния вместе с ним отправился в путь русский дипломат Михаил Огарков.
Иоакиму потребовался год, чтобы добраться до дома, установить связь с прочими православными патриархами и начать подготовку к большому церковному собору по столь важному делу. Летом 1587-го в Москву явился некий грек Николай с мольбами о новой порции милостыни, а также докладом о приготовлениях, устроенных по воле Иоакима и патриарха Константинопольского Феолипта. Собор четырех патриархов только еще планировался, глав Иерусалимской и Александрийской церквей только еще пригласили на него, но те пока не доехали до места. Иначе говоря, иерархи Православного Востока не торопились, разбирая проблему, поставленную перед ними энергичной Москвой1.
Эту сонную неспешность взорвали внешние обстоятельства.
В Москве сменился митрополит2, а в Константинополе — патриарх. И приезд в Москву нового патриарха Константинопольского, Иеремии, привел к хорошо известным событиям, итогом которых стало учреждение патриаршей кафедры в Москве.
Но за усилиями московского правительства, благоволением государя Федора Ивановича и благочестием св. Иова, первого патриарха Московского, не должна теряться и более ранняя история 1586 г., в центре которой стоял митрополит Дионисий Грамматик, тонкому уму коего, думается, Русская церковь обязана возвышением своей столичной кафедры. Крупный церковный деятель, он достоин того, чтобы память о нем сохранялась с почтением.
1 В церковно-исторической литературе высказывалось предположение, согласно которому грек Николай мог сочинить всё это «.чтобы его пропустили за милостыней и не прогнали бы обратно» (Карташев, 2, 1992: 16).
2 С 1587 г. митрополичью кафедру в Москве занимает Иов.
БИБЛИОГРАФИЯ
Александро-Невская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 29. М., 2009. Богданов А.П. Русские патриархи (1589 — 1700). М., 1999. Т. 1. Горсей Дж. Записки о России XVI — начала XVII в. М., 1990.
Законодательные акты Русского государства второй полвины XVI — первой половины XVII в. Л., 1987.
Зимин А.А. В канун грозных потрясений. М., 1986.
Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Т. 1-2. М., 1993.
Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви. М., 1996. Т. 4. Ч.2.
Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви. М., 1996. Т. 5.
Макарий (Веретенников), архимандрит. Святая Русь: агиография история, иерархия.
М., 2005.
Московский летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 34. М., 1978. Новгородские летописи. СПб., 1879.
Новый летописец // Полное собрание русских летописей. Т. 14. Ч. 1. М., 2000.
Петр Петрей. История о великом княжестве Московском // О начале войн и смут в
Московии. М., 1997.
Повесть о честном житии царя и великаго князя Феодора Ивановича всея Руссии // Полное собрание русских летописей. Т. 14. Ч. 1. М., 2000. Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983.
Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб., 1877.
Шапошник В.В. Церковно-государственные отношения в России в 30-е-80-е годы XVI века. СПб., 2006.
