CC BY
284
DOI 10.26105/SSPU.2020.22.33.001 YAK 93/94 ББК 63.3
СЛ. ЧЕРНОВ
«МИСТИЦИЗМ» АЛЕКСАНДРА I
S.L. CHERNOV
«MYSTICISM» OF ALEXANDER I
Статья посвящена такому плохо изученному в историографии феномену, как мистицизм Александра I. Важность и актуальность изучения данной проблемы заключается в том влиянии, которое император оказывал на внутреннюю и внешнюю политику государства. Автор исследует следующие вопросы: контекст и причины происхождения, содержание, характер и хронологию самого явления. Источниками послужили материалы сборника документов «Внешняя политика России XIX и начала XX века» и ПСЗ-1. Новизна работы состоит в пересмотре типичной для литературы трактовки. Автор приходит к выводу, что мистицизм Александра представляет собой не религиозно-душевное состояние, овладевшее им под влиянием событий войны 1812 г, а хорошо продуманную технологию решения комплекса политических задач, направленных на установление гегемонии России в Европе.
The article elaborates on mysticism of Alexander I, a poorly understood phenomenon in the historiography. The problematics being important and relevant at the same time is confined in the Imperor's influence on both domestic and foreign policies of the state. The author is investigating the following matters: context and origin, content, character, key facts and dates of the phenomenon. The material was taken from the collection of documentary evidence "Foreign policy of Russia in XIX and early XX century" and the complete collection of laws of the Russian Empire. The novelty of the paper results in an interpretation revision of typical cited literature. The author concludes that mysticism of Alexander represents a well-designed techniques of judgement about a set of political agenda aimed at establishing the supremacy of Russia in Europe, not the state of religious mind that had overwhelmed him under the impression of events followed by War in the year 1812.
Ключевые слова: мистицизм, Александр I, Священный Союз, министерство духовных дел и народного просвещения, Библейское общество, абсолютизм, нация.
Key words: mysticism, Alexander I, Holy Alliance, Ministry of Spiritual Affairs and Public Education, Bible Society, absolutism, nation.
Введение. «Мистицизм» (от греч. цисттшо^ - таинственный) трактуется философами как особая «религиозная практика, имеющая целью переживание в экстазе непосредственного "единения" с абсолютом» [1, c. 368].
Именно так в историографии интерпретируется то религиозно-душевное состояние Александра I, которое овладело им к середине 1810-х гг. и «заключалось в стремлении приблизиться к истине путем невидимого общения с Божьим Промыслом и старании разгадать свое собственное "я"» [5, c. 205]. Однако внимательное изучение исторического контекста позволяет усомниться в верности такого толкования сути данного феномена.
Цель: пересмотреть типичную для литературы трактовку «мистицизма» Александра I.
Материалы исследования. Источниками послужили материалы сборника документов «Внешняя политика России XIX и начала XX века» и ПСЗ-1.
Результаты исследования. Нет ни малейших сомнений в том, что Александр был верующим человеком. Однако и в системе воспитания, и в его практической деятельности до 1812 г. религия занимала незначительное место. По свидетельству Жозефа де Местра, у императора в довоенный период «нельзя было заметить признаков христианских убеждений» [12, c. 8]. Более того, утверждал он же в 1811 г., если «раньше архиереев приглашали отобедать, теперь такого не случается. Одним словом, наблюдается всеобщее тяготение (особенно со стороны двора), чтобы совсем покончить с религией»
[12, с. 38]. И только во второй половине 1812 г., т.е. в экстремальных обстоятельствах, по настоятельной просьбе А.Н. Голицына Александр обратился к Священному писанию, «начал ежедневно прочитывать по одной главе из Евангелия», «а потом терпеливо прочел и всю Библию». Так «произошла первая перемена в привычках Александра, т.е. он, читая Священное Писание, стал религиозным, что до этого замечалось мало» [5, с.184-185; 24, 116-117]. В сентябре 1818 г., находясь в Берлине, Александр признался прусскому епископу Эйлерту: «Пожар Москвы осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотою веры, какой я не ощущал до тех пор. Тогда я познал Бога» [24, с. 117, 378]. Поэтому неудивительно, что трансформацию Александра в мистика историки объясняют рефлексией на события войны.
Но здесь возникает явное противоречие. Почему именно эта в итоге победоносная и триумфальная война, закончившаяся взятием Парижа и превращением Александра, по признанию мадам де Сталь, в Агамемнона, царя царей [19, с. 361] произвела такие существенные перемены в его сознании; почему не годы отрочества и юности, когда ему приходилось «вращаться между бабушкой и отцом», «жить на два ума, держать два парадных обличия» [8, с. 190-191]; почему не трагическая смерть отца, к которой он имел самое непосредственное отношение; почему не события 1805-1807 гг., не Аустерлиц, Фридланд или Тильзит; почему не вынужденное и унизительное присоединение к континентальной блокаде, породившее дворянскую фронду и падение его популярности; почему, наконец, не провалившиеся в 1821-1825 гг. попытки организовать коллективное вмешательство европейских стран в поддержку греков? Другими словами, у Александра было много причин и предлогов впасть в депрессию, меланхолию и стать мистиком, но он вполне осознанно и целенаправленно выбрал 1814-1815 гг. Ответ очевиден - война (и именно эта война, особенно ее завершающая фаза!), была не причиной, а поводом.
Все это порождает сомнения в искренности императора. Складывается впечатление, что мистицизм Александра есть им же самим созданный и пущенный в оборот миф, есть грандиозная мистерия, разыгранная в духе классического средневекового театра. И в том и в другом случаях основой представления являлись библейские сюжеты. Постоянные молитвы, разборы евангельских текстов, посещение монастырей, разговоры о желании отойти от дел и посвятить дальнейшую жизнь искуплению грехов являлись составными элементами спектакля, разыгранного одним актером. И людей (М.М. Сперанского, В.П. Кочубея, А.Н. Голицына, А.А. Аракчеева, Н.М. Карамзина) он приближал к себе не потому, что видел в них единомышленников, а для исполнения ими определенной функции. «Тонок в политике, как кончик булавки, остер, как бритва, и фальшив как пена морская» [15, с. 117], -говорил о нем шведский посол в Париже. Александр полностью оправдал эту характеристику. Придумав себе роль и, безукоризненно исполнив ее, он обманул не только современников, но и далеких потомков.
Что побудило Александра прибегнуть к мистификации? Ответ очевиден - образ мистика служил ему тем покровом, под которым он скрывал вполне прагматические цели. Для того чтобы разобраться в них, следует не разъединять, как принято в историографии, а совмещать мистицизм с политикой, поскольку они не две разные роли, а две стороны одной. Александр в первую очередь практик и политик, государственный деятель, глава крупнейшей державы, интересы которой он призван отстаивать и защищать. Мистицизм выступал лишь одним из инструментов (наряду с войной и дипломатией) реализации вполне конкретной программы, сложившейся в его сознании к концу наполеоновских войн и направленной на установление гегемонии России в Европе. И действовал Александр не во имя спасения собственной души, а во имя общего блага империи и мира как он его понимал. Итак, мистицизм следует рассматривать не как эпизод личной духовной жизни императора, не как
внезапно овладевшее им религиозное чувство, а как сложную, многоходовую и одновременно филигранную технологию реализации комплекса политических задач. Он беззастенчиво эксплуатировал получившие широкое распространение в Европе и России религиозно-мистические настроения [14; 18]. Недаром мистицизму Александра свойственна отчетливо выраженная ориентация на идеалистические традиции Запада, а не на восточно-христианский аскетизм [9, с. 90-101]. Сам же по себе Александр мистиком в значении этого термина никогда не был. Подобная форма мышления ему вообще не свойственна. Мистики и общение с ними нужны были только для того, чтобы привлечь внимание к второстепенным сюжетам и тщательно закамуфлировать истинные планы и намерения.
Модель послевоенной организации Европы, в которой России отводилась ведущие роль и место, была рождена отечественной внутриполитической и социальной практикой и может быть правильно понята только при учете процесса формирования в России абсолютизма. Этот тезис требует своего объяснения.
Дело в том, что развитие русского государства с момента его появления в XVI в. характеризовалось двумя объективно необходимыми, но противоречивыми тенденциями. Во-первых, беспрецедентным территориальным расширением, в основе которого лежали хозяйственные и финансовые соображения. В результате внешняя экспансия превратилась в жизненную необходимость и специфическую черту русского исторического процесса, что и привело, в конечном счете, к превращению России в империю. Под этим термином понимается многообразие находящихся в ее составе территорий и этносов, другими словами, отсутствие административно-политической, правовой, экономической, национальной, культурной и конфессиональной унификации регионов [21, с. 470]. Трансформация России в империю началась достаточно рано, со времен Киевской Руси, поглотившей в X-XI вв. некоторые финно-угорские племена, а «со взятием Казани российское государство окончательно стало полиэтническим и утратило долго и тщательно оберегаемое вероисповедное единство» [21, с. 469]. Приобретение Левобережной Украины, Ингрии, Эстляндии и Лифляндии лишь завершило многовековой процесс преобразования России в империю, что и было юридически оформлено соответствующим актом 1721 г.
Во-вторых, централизацией, порожденной той ролью, которую государство играло в жизни российского социума, ведущего хозяйство в условиях неблагоприятного природно-климатического фактора и производившего вследствие этого минимальный и не имевший устойчивой тенденции к увеличению объем совокупного прибавочного продукта. В этих условиях не хозяйство основного производителя, а государство являлось традиционным создателем и гарантом «всеобщих условий производства» [13, с. 418-482, 556-567, 572]. В такой ситуации единственно возможной формой российской государственности могла быть монархия. И чем сложнее и масштабнее становились задачи управления государственным хозяйством и территориями, тем неизбежнее вырисовывалась необходимость укрепления позиций верховного правителя, сосредоточения в его руках всей полноты законодательных, исполнительных и судебных полномочий, формирования авторитарной формы государственного режима, основанного на прямом принуждении и безраздельном господстве исполнительной власти. При сложившемся в стране типе развития только сильное и деспотичное государство могло эффективно выполнять свои функции по мобилизации скудных ресурсов социума. Аграрная Россия не знала иной альтернативы. Централизация представляла собой непрерывный процесс и одновременно объективную закономерность, в парадигме которой существовала и функционировала власть. Поэтому неудивительно, что все правители от Ивана III до Николая II считали борьбу за «самодержавство» своей первостепенной задачей. Однако оборотной стороной централизации явилась административно-территориальная и социокуль-
турная унификация, что ставило под сомнение сохранение всего этого многообразия «одежд и лиц, племен, наречий, состояний», традиций и обычаев, бытовых укладов жизни и методов управления. Несомненными успехами централизации к началу XVIII в. стали ликвидация уделов, боярского иммунитета и создание самодержавия. До этого времени, сосредоточившись на решении комплекса первоочередных задач, монархи не имели ни сил, ни средств для проведения активной унификации регионов. Ситуация кардинально изменилась в середине XVIII в. И причиной тому стали ошибки, допущенные Петром и породившие политический кризис.
Истоками кризиса стали развал им же созданной администрации и его же указы о единонаследии и престолонаследии, превратившие власть в объект борьбы, что привело к дестабилизации политической системы. Проявлением кризиса явилось посягательство дворянской аристократии на суверенитет монарха. На протяжении XVIII в., особенно его первой половины, она активно претендовала не только на участие наряду с монархом в управлении государством (Сенат), но и на частичное присвоение собственно верховной власти (Верховный Тайный Совет и Кабинет министров). Выходом из этой ситуации в российских условиях могло быть только дальнейшее укрепление самодержавия путем сосредоточения в руках монарха всей полноты законодательной, исполнительной и судебной власти, превращения его в единственный центр принятия решений и единственный орган управления, т.е. персонифицированную государственность. Для этого во второй половине XVIII и первой половине XIX вв., т.е. в течение 100 лет, российские государи (Екатерина, Павел, Александр и Николай) подчинили себе все без исключения рычаги управления, что неизбежно возвысило их над всеми существовавшими в стране учреждениями и должностными лицами, политическими институтами, социальными группами, законом и правовой системой. В результате в России была создана и навязана социуму имперская, т.е. наднациональная форма государственности, базирующаяся на четырех наднациональных конструкциях: самодержавии, бюрократии, сословном строе и Своде законов. Самодержавие трансформировалось в середине XIX в. в абсолютизм, т.е. третью после сословно-представительной и самодержавной монархий модель имперской государственности, совместившей два противоположных начала: сохранение многообразия как фундаментального принципа империи и укрепление самодержавия путем централизации системы управления. Такой моделью стал Свод законов 1832 г.
Основным механизмом унификации и политической централизации, а, в конечном счете, построения империи, стал принцип социальной ассимиляции [21, с. 469-470]. Выбор данной формы объясняется тем, что в силу неблагоприятного для ведения земледелия климата и традиционно слаборазвитых торговых связей между отдельными регионами страны Россия никогда не была и не могла быть экономическим «плавильным котлом наций». Вплоть до конца XIX в. роль такого «котла» выполняла не экономика, не национальное или религиозное угнетение, не русификация, а исключительно социальная ассимиляция.
В этом контексте переплетения двух процессов (трансформации самодержавия в абсолютизм и разгрома Франции) и появился александровский проект послевоенного устройства мира. В его основу была положена утопическая в своей основе идея создания путем объединения разных вероисповеданий в одно универсальное христианство единой европейской нации и наднациональной формы государственности, т.е. европейской империи. Оставалось разобраться с механизмом реализации этого грандиозного в своем замысле плана.
Первоначально Александр намеревался найти основание этой идеоло-гемы в заветах Христа, в проповеди духовного единства людей независимо от их расы, культурных и политических убеждений. Христиане все, кто верует во Христа; и неважно, кто и как молится Богу. «Нет ни Еллина, ни Иудея, -
проповедовал апостол Павел, - ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос». «Умоляю вас, братья, - уверял он коринфян в первом послании, - именем Господа Нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно, и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях». «Разве разделился Христос?» Совсем нет, утверждал он в послании к ефесянам, - «один Господь, одна вера, одно крещение».
Однако эти надежды оказались иллюзорными. И причина заключалась в том, что все христианские конфессии, и в первую очередь католики и православные, категорически отрицали саму возможность объединения и создания единой христианской церкви, единой системы обрядов и догматов. Каждая полагала себя единственной хранительницей истины и единственной наследницей Христа.
И тогда Александр обратился к масонству, в котором нашел все то, что искал. Это требует пояснения. На протяжении XVIII и первой половины XIX вв. в России протекал процесс секуляризации культуры и формирования секулярной, т.е. свободной от авторитета церкви мысли. Этот процесс получил выражение в самых разных формах: увлечении эстетикой западного светского уклада быта, «русском вольтерьянстве», просветительстве и, наконец, масонстве. Сторонники этого религиозно-философского по своему характеру течения преследовали цель создания альтернативного существовавшему миропорядка, своего рода «царства истины и любви» или земного рая, устроенного на принципах свободы, равенства и братства всех людей независимо от их национальной, религиозной, расовой и социальной принадлежности [18, с. 313-362; 7, 83, 85, 106-110]. Именно эти идеи были записаны в «Книге конституций», составленной Джеймсом Андерсеном в 1721 г.: «Масон по самому положению своему подчиняется законам морали, и не может стать ни бессмысленным атеистом, ни лишенным нравственности нечестивцем. <>в наше время человек свободно выбирает себе веру, и лишь одна религия действительно обязательна для всех, это та всеобщая, всех людей объединяющая религия, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу, быть человеком чести и совести, каким бы именем ни называлось наше вероисповедание, и какие бы религиозные догматы ни отличали нас от других людей. Верность этим началам превратит масонство в объединенный центр, поможет связать узами искренней дружбы людей доселе бывших друг другу чужими» [11, с. 18-20]. Главными препятствиями построению такого общества, по мнению масонов, выступали официальная или «внешняя церковь» и национальные государства. Отсюда проистекает «разрыв с церковью, но не с христианством» [7, с. 83], поиск универсального, т.е. надцерков-ного христианства, и учение о «внутренней церкви».
Таким образом, масоны создали на основе христианства, но в его протестантской редакции принципиально иные систему миросозерцания и модель мироустройства, по существу надконфессиональный, наднациональный и надгосударственный конструкт, т.е. то, что позднее будет обозначено термином экуменизм. Это и был тот самый механизм, который позволял Александру реализовать свои замыслы и создать единую европейскую нацию, возглавляемую единым правителем-монархом.
Александр был хорошо осведомлен о масонском учении. Во-первых, были живы масоны старшего поколения - Н.И. Новиков, С.И. Гамалея, И.В. Лопухин, И.П. Тургенев, Ф.П. Ключарев, О.А. Поздеев, З.Я. Карнеев. Одни занимали видные государственные посты: И.В. Лопухин и Ф.П. Ключарев заседали в Сенате, Р.А. Кошелев был членом Государственного Совета; другие служили по военной части: М.И. Кутузов, А.Х. Бенкендорф; третьи составляли ближайшее окружение: Н.Н. Новосильцев, В.П. Кочубей, М.М. Сперанский. Одновременно подросла и заявила о себе молодая генерация - А.Ф. Лабзин, М.И. Невзоров. С одними Александр встречался по долгу службы, с другими по зову сердца. Сохранилось свидетельство об аудиенции, данной Алек-
сандром в 1803 г. И.В. Беберу, главе ложи «Александра благотворительности к коронованному Пеликану». Во время беседы император обещал покровительствовать масонскому движению и даже, предположительно, попросил принять его в число масонов [3, с. 77-78]. В стране господствовала атмосфера религиозной толерантности, восстанавливались старые и создавались новые ложи, запрещалась критика западных исповеданий, А.Ф. Лабзин возобновил свой «Сионский вестник», успехом (в том числе у Александра) пользовалось учение квакеров, открыто проповедовавших «бесцерковное христианство» [7, с. 122].
Во-вторых, именно тогда широкое распространение в русском обществе получили мистические настроения. По мнению В.В. Зеньковского, правление Александра было временем «возрождения и даже расцвета мистицизма» [7, с. 120]. Широкое хождение получили труды мистиков не только XVI-XVII вв. Якова Беме и Иоганна Арндта, но и XVIII в. и даже начала XIX в. - Эммануила Сведенборга (1688-1772), Луи де Сен-Мартена (1743-1803), Иоганна Юнг-Штиллинга (1740-1817). Отдельные сочинения их были переведены на русский язык [7, с. 110; 10, 21]. Наконец, Александр имел длительные беседы на эти темы с близким ему как раз перед войной 1812 г. масоном и мистиком -М.М. Сперанским [7, с. 121, 123-127; 18, 326-328]. Более того, Александр сам инициировал эти разговоры. «Когда Ваше Величество пожелали о предметах сего рода и в особенности о мистической их части иметь сведения, я с удовольствием готов был посвятить Вам все плоды моих собственных изысканий и размышлений. Беседы мне сии тем были приятнее, чем более я видел, что предмет их сообразен с сердечными Вашими чувствами» [20, с. 584], писал М.М. Сперанский из Перми в 1813 г. Александру эти разговоры были важны, скорее всего, с той точки зрения, что, как верно подметил В.В. Зеньковский, мистические искания М.М. Сперанского были тесно связаны с «преображением государства» [7, с. 127]. Можно полагать, что не только в новейшей теории и практике европейских стран (в первую очередь Франции), не только в опытах бабки и отца, но и в масонстве Александр искал и находил ответы на волновавшие его вопросы государственного строительства - к тому времени, завершая министерскую реформу, он уже задумывался о будущей форме российской государственности, получившей со временем воплощение в Государственной Уставной грамоте 1820 г.
Война, с одной стороны, отвлекла его от внутренних проблем, но, с другой стороны, поставила перед задачей поторопиться с выбором модели послевоенного устройства на этот раз не российского, а европейского мира. В этой ситуации оптимальным решением являлся масонский интернациональный и космополитический по своей сути концепт. Поэтому нет ничего удивительного в том, что с этого момента Александр общался не с русскими, а исключительно с западными мистиками, и это общение носило нарочито демонстративный характер. Во время заграничных походов он встречался в Силезии с моравскими братьями (в 1817 они получат особое его разрешение переселиться из Вюртемберга и Баварии в Закавказье), в 1814 г. в Лондоне посещает Британское библейское общество и знакомится с квакерами (Алленом и Грилле), в том же году в Бадене с И.Г. Юнг-Штиллингом и в Гейльбронне с баронессой Крюденер. В 1815 в Париже он проводил у нее вечера [5, с. 191-194; 24, 321-326, 339-340], но отношения продолжались «недолго, всего год, не более; вскоре баронесса просто надоела державному послушнику» [5, с. 193-194].
Определившись с выбором модели, Александр приступил к ее воплощению.
Первым шагом в этом направлении стало образование 14(26) сентября 1815 г. Священного Союза [6, с. 516-518]. Александр не только сформулировал идею союза монархов и народов, не только собственноручно написал черновик декларации [6, с. 502-505, 695-697], но и предпринял реальные меры по ее реализации. В преамбуле акта подписавшие его монархи торжественно
объявили, что предмет документа состоит в их намерении «открыть пред лицом вселенной их непоколебимую решимость, как в управлении вверенными им государствами, так и в политических отношениях ко всем другим правительствам руководствоваться не иными какими-либо правилами, как заповедями сей святой веры, заповедями любви, правды и мира, которые, отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствуют, напротив того, непосредственно управлять волею царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единственное средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства» [6, c. 518]. И далее монархи заявляли, что отныне «пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства» и почитают себя «как бы единоземцами», а их подданные «как бы членами единого народа христианского» [6, c. 518]. Позднее в манифесте от 25 декабря 1815 г. (6 января 1816-го) Александр подтвердил, что основанием союза являлось правило, «почерпнутое из словес и учения Спасителя Нашего Иисуса Христа, благовествующего людям жить аки братьям не во вражде и злобе, но в мире и любви» [16, c. 417].
Присоединение в 1815-1817 гг. к Священному Союзу большинства европейских государств (кроме Англии и папского двора), вызванное на деле военно-политическим диктатом России, породило у Александра иллюзию возможности принести на русских штыках внутренние российские реалии в Европу, т.е. навязать континенту ту же модель российского абсолютизма, которую император руками М.М. Сперанского, В.П. Кочубея, А.А. Аракчеева, Н.Н. Новосильцева и других строил в своей многонациональной империи. Идея превратить христианство (в масонской редакции) в фундамент единой европейской нации, а Иисуса Христа в «единого самодержца» [6, c. 518, 693] становилась, по сути, важнейшей предпосылкой для следующего шага: превращения самого Александра в абсолютного наднационального монарха всей объединенной Европы, в ипостась самого Христа (отсюда отказ Ватикана примкнуть к Священному Союзу) и тем утверждения гегемонии России на континенте. В этом и заключалась стратегическая цель александровского мистицизма, ибо только при таком условии Россия становилась в одно и то же время и гарантом мира на континенте, и арбитром в международных делах. Подобное понимание мистицизма было естественно и рационально исключительно с российской политико-технологической точки зрения. Стремление совмещать интересы Российской империи с «всеобщим благом» (bonum publicum) вообще характерно для русского абсолютизма.
Планам Александра не суждено было исполниться по двум причинам. Во-первых, его намерение подчинить континент своей неограниченной власти вызвало сопротивление со стороны Вены, Лондона и отчасти Берлина. Первоначально они добились внесения в проект Акта о создании Священного Союза существенных поправок, а затем и фактического краха самого Союза ближе к середине 20-х гг. XIX в. Во-вторых, эти планы, рожденные внутренними российскими общественно-политическими реалиями, прямо противоречили начавшемуся в Европе процессу складывания национальных буржуазных государств. Дело в том, что формирование нации как политического феномена теснейшим образом связано с поиском новой формы государственности, о чем прямо свидетельствуют французские конституции 1791, 1793, 1795, 1799, 1802, 1804 и 1814 гг., а также конституции США 1787-м и ряда германских государств - Баварская и Баденская 1818-го, Вюртемберг-ская 1819-го, Гессенская 1820-го. Аналогичная задача стояла и перед Александром. Разница заключалась лишь в том, что Европа вырабатывала форму буржуазного государства, а Россия абсолютистского, что не мешало ей, впрочем, активно использовать европейский опыт [22, c. 12, 70-84, 85, 98]. Кроме того, если в Европе национальные государства возникали на базе буржуазных отношений, то в России планировалось построить нацию на основе подданства. Поэтому попытка перенести русскую модель на европейскую почву была заранее обречена [21, c. 459].
Впрочем, Александр не ограничился созданием Священного Союза как инструмента формирования единой европейской нации и навязывания Европе модели абсолютизма российского образца. Одновременно в полном соответствии со своими представлениями об абсолютизме он приступил к созданию единой российской нации. С этой целью он инициировал учреждение в 1817 г. министерства духовных дел и народного просвещения или так называемого «двойного министерства» [17, с. 814-834]. Время его появления было избрано неслучайно - к этому времени практически все европейские государства примкнули к Священному Союзу. Александр посчитал данное обстоятельство торжеством своей политики и поводом для переноса внешнего опыта вовнутрь империи. В ведение министерства отошли две на первый взгляд малосовместимые сферы управления: духовные дела всех существовавших на тот момент в стране вероисповеданий (греко-российского, римско-католического, греко-униатского, армянского, всех протестантских, а также «еврейского, магометанского и прочих вер нехристианских»); и дела народного образования (училища всех ступеней, учебные пособия, книги, цензура, ученые общества, библиотеки, и - главное! - «способы обучения». Частными проявлениями этой политики стали гонения на русские университеты: М.Л. Магницкий и Д.П. Рунич). В манифесте, предпосланном указу, Александр недвусмысленно объяснил суть подобного объединения - «дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения». Иначе, привить народам, входившим в состав империи, новый стереотип наднационального сознания и мышления, и тем создать под полным патронажем государства новую наднациональную общность - российский народ. Механизмами формирования этой общности планировались школа (во всеобъемлющем смысле) и созданное в 1813 г. Библейское общество, первоначальная цель которого состояла в распространении Библии среди иностранцев и инославных. Но уже в 1814 г. Александр предоставил ему право издавать Библию на всех языках населявших Россию народов. В 1822 г. на русском языке были напечатаны Новый Завет и Псалтирь, а в конце 1825 г. первый том русской Библии, включавший Пятикнижие, Книгу Иисуса Навина, Судей и Руфь. К этой работе были привлечены преподаватели Московской, Петербургской и Киевской духовных академий, в их числе будущий митрополит Московский Филарет (Дроздов, 1783-1867). За 1813-1826 гг. общество издало и распространило около миллиона экземпляров на многих (помимо русского) языках: немецком, финском, литовском, польском, армянском, грузинском, осетинском, зырянском, вотяцком, пермяцком, чувашском, киргизском, калмыцком и пр. Показательно и то, что Библия предназначалась для домашнего чтения [2, с. 140-145, 153-156, 170-173; 23, 23-45]. По сути, Александр намеревался основать единую имперскую религию на основе христианства, нивелируя возможные различия не только между христианскими церквами империи, но и между ними и нехристианскими верованиями. Общество, впрочем, и не скрывало свой «индифферентный космополитизм в отношении к церкви». В отчете за 1818 г. прямо говорилось, что общество всячески будет приближать то время, «когда будет един Пастырь и едино стадо» [23, с. 53]. Именно для решения этой задачи Александр сосредоточил управление Синодом, «двойным министерством» и Библейским Обществом в руках одного человека - А.Н. Голицына; именно поэтому Библия издавалась без комментариев, которые неизбежно носили бы конфессиональный характер, а само Общество всецело контролировалось масонами. Недаром одним из главных аргументов противников Общества было обвинение в стремлении низвергнуть в России православную веру, являющуюся ее непоколебимым основанием. «Взглянем на деяния библейских обществ, - писал А.С. Шишков, - посмотрим, в чем они состоят? В намерении составить из всего рода человеческого одну какую-то общую республику и одну религию» [23, с. 53-54]. Сказанное прямо свидетельствует, что деятельность этих структур была направлена на сглаживание конфессиональных границ и утверждение на базе универсальности и всеобщ-
ности Священного писания (евангельских заповедей) духовного единства народов империи (общероссийской идентичности). Но и в данном случае за образец единой религии был принят масонский концепт. Другими словами, европейская и российская нации создавались по одному стандарту, на основе одних и тех же принципов.
Запрет масонских лож в 1822 г., ликвидация «двойного министерства» в 1824-м и закрытие Библейского общества в 1826-м объясняется не интригами А.А. Аракчеева и Фотия, не исходящей якобы от масонских лож угрозы безопасности России, а полным банкротством концепции мистицизма. Во-первых, к этому времени эксперимент по созданию единой европейской нации полностью провалился: греческое восстание и подавление «военных» революций разрушило Священный союз и похоронило саму идею создания таковой нации. Более того, Россия начала терять свое международное влияние, подтверждением чему явился отказ европейцев на двух последних конгрессах Союза (Лайбахском и Веронском) организовать коллективное вмешательство в греко-турецкий конфликт и принятое вслед за тем Александром решение готовиться к войне.
Во-вторых, не удалось выработать единого российского национального сознания как обязательного условия единой нации. Вплоть до ХХ в. чувство национальной идентичности в российском социуме было развито плохо. Понятия «вятский», «нижегородский», «ростовский», «псковский», «поморский» куда точнее передавали подлинную самоидентификацию среднего российского крестьянина. Религиозный компонент («православные») проявлялся в массовом сознании значительно сильнее [4, с. 20-21, 25].
Выводы. Таким образом, Священный Союз (проект переноса русского абсолютизма в Европу и построения единой европейской нации) и Министерство духовных дел и народного просвещения совокупно с Библейским обществом (проект создания российской нации) составляют сущность мистицизма Александра I. Под внешней религиозной оболочкой скрывалась die Grosse Politik.
Литература
1. Аверинцев С.С. Мистицизм // Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1989.
2. Астафьев Н.А. Опыт истории Библии в России. СПб.: Типография В.С. Балашова, 1889. 198 с.
3. Бакунина Т.А. Знаменитые русские масоны. М.: Изд-во Интербук, 1991. 140 с.
4. Бранденбергер Д.Л. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания. 1931-1956. СПб.: Академический проект, ДНК, 2009. 416 с.
5. Великий Князь Николай Михайлович. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Петроград, 1914. 772 с.
6. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Серия первая. Т. 8. М.: Изд-во Политической литературы, 1972. 779 с.
7. Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л.: ЭГО, 1991. 221 с.
8. Ключевский В.О. Сочинения: в 9 т. Т. 5. М.: Мысль, 1989. 476 с.
9. Коцюба В.И. «Александровский мистицизм» и христианская антропология // Вопросы философии. 2001. № 3.
10. Лосский Н.О. История русской философии. М.: Высшая школа, 1991. 559 с.
11. Масонство в его прошлом и настоящем. Т. 1. М.: СП «ИКПА». 1991. 256 с.
12. Местр Ж. де Религия и нравы русских. СПб.: Изд-во Владимир Даль, 2010. 188 с.
13. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: РОССПЭН. 1998. 572 с.
14. Надлер В.К. Император Александр I и идея Священного Союза. Рига.: Издание книгопродавца И. Киммеля, Т. 5. 1892. 643 с.
15. Окунь С.Б. Очерки истории СССР. Конец XVIII - первая четверть XIX века. Л.: Изд-во министерства просвещения РСФСР, 1956. 416 с.
16. ПСЗ-1. Т. 33. № 26045.
17. ПСЗ-1. Т. 34. № 27106.
18. Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I. Петроград: Изд-во Огни, 1918. 544 с.
19. Соловьев С.М. Император Александр Первый. Политика. Дипломатия. СПб., 1877. 560 с.
20. Сперанский М.М. Руководство к познанию законов. СПб.: Наука, 2002. 679 с.
21. Цимбаев Н.И. Идеи федерализма и федеративного устройства России в общественной мысли // Очерки русской культуры XIX века. Т. 4. М.: Изд-во Московского университета, 2003.
22. Чернов К.С. Забытая конституция. Государственная Уставная Грамота Российской империи. М.: Институт бизнеса и политики, 2007. 278 с.
23. Чистович И.А. История перевода Библии на русский язык. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича, 1899. 347 с.
24. Шильдер Н.К. Император Александр Первый. Его жизнь и царствование. Т. 3. СПб.: Издание А.С. Суворина, 1897. 569 с.
References
1. Averintsev S.S. Mysticism // Philosophical encyclopedia. Moscow: Soviet encyclopedia, 1989.
2. Astafiev N.A. Experience of the history of the Bible in Russia. Saint Petersburg: Printing house of V.S. Balashov, 1889. 198 p.
3. Bakunina T.A. Famous Russian masons. M.: Interbook Publishing house, 1991. 140 p.
4. Brandenberger D.L. National-Bolshevism. Stalin's mass culture and the formation of Russian national identity. 1931-1956. Saint Petersburg: Academic project, DNA, 2009. 416 p.
5. Grand Duke Nikolai Mikhailovich. The Emperor Alexander I. Experience of historical research. Petrograd, 1914, 772 p.
6. Foreign policy of Russia in the XIX and early XX century. Series one. Vol. 8. Moscow: publishing house of Political literature, 1972. 779 p.
7. Zenkovsky VV History of Russian philosophy. Vol. 1. CH. 1. L.: EGO, 1991. 221 p.
8. Klyuchevsky V.O. Essays in 9 volumes. Vol. 5. M:. Thought, 1989. 476 p.
9. Kotsyuba VI. "Alexander mysticism" and Christian anthropology // Question of philosophy. 2001. № 3.
10. Lossky N.O. History of Russian philosophy, Moscow: Higher school, 1991, 559 p.
11. Freemasonry in its past and present. Vol. 1. Moscow: SP "IKPA". 1991. 256 p.
12. Mestre Zh. de Religion and morals of the Russians. Saint Petersburg: Iz-V Vladimir Dal, 2010. 188 p.
13. Milov L.V. Velikorussky Plowman and features of the Russian historical process. Moscow: ROSSPEN. 1998. 572 p.
14. Nadler VK. Imperator Alexander I and the idea of a sacred Union. Riga.: Edition of the bookseller I. Kimmel, Vol. 5. 1892. 643 p.
15. Okun S.B. Essays on the history of the USSR. The end of the XVIII-first quarter of the XIX century. L.: Publishing house of the Ministry of education of the RSFSR, 1956. 416 p.
16. PSZ-1. T. 33. № 26045.
17. PSZ-1. T. 34. № 27106.
18. Pypin A.N. Social movement in Russia under Alexander I. Petrograd: Ogni publishing house, 1918. 544 p.
19. Solovyov C.M. Imperator Alexander The First. Politics. Diplomacy. Saint Petersburg, 1877. 560 p.
20. Speransky M.M. Guide to the knowledge of laws. SPb.: Nauka, 2002. 679 p.
21. Tsimbayev N.I. Ideas of federalism and the Federal structure of Russia in public thought // Essays on Russian culture of the XIX century, Vol. 4. Moscow: Moscow University Publishing house, 2003.
22. Chernov K.S. The Forgotten Constitution. State Charter Of the Russian Empire, Moscow: Institute of business and politics, 2007. 278 p.
23. Chistovich I.A. History of translation of the Bible into Russian. Saint Petersburg: Stasyulevich printing House, 1899. 347 p.
24. Shilder N.K. Imperator Alexander The First. His life and reign. Vol. 3. Saint Petersburg: A.S. Suvorin's Edition, 1897. 569 p.
