CC BY
82
ПРОСТРАНСТВО И ВРЕМЯ 3(13)/2013
МИРЫ ЧЕЛОВЕКА: ОТ ТОПОСА К ПРОСТРАНСТВУ
Обрабатывая место, человек производит пространство1. Созданное - и всякий раз создаваемое рациональной человеческой деятельностью - социальное пространство уже в силу таковой рациональности «заключает в себе многообразие знаний», организованных воспроизводимых в ходе того перехода «от темпоральности (последовательность, цепочка) к спациальности (одновременность, синхронизация)», который «определяет любую производительную деятельность более, чем любые иные константы и инварианты»2. Сотворенное социальное пространство и производимый в нем, а в ряде случаев и производимый им продукт противостоят пространству физическому. Однако оба эти пространства обречены на взаимозависимость в той мере, какая определяется характером связей обрабатываемых пространств-территорий, экономической и социальной (внутренней) дифференциации.
Даже в сжатом до одного абзаца и весьма вольном изложении тезис Анри Лефевра как нельзя лучше выражает основную идею, точнее, идеи очередного номера журнала «Пространство и Время», - и все же в поисках того элемента - элементов, - которые и превращают топос, аристотелевское «место мест», в собственно пространство социальных действий взаимодействий и отношений, повторим еще раз цитату, с которой начинали предыдущий обзор: «Связь человека с местом его обитания - загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна»3 - ибо именно эта очевидность, она же таинственность, и составляет суть превращения места в пространство, В самом деле, что может быть очевиднее и, одновременно, таинственнее того акта имяполо-гания, с которого начинается это превращение. Приступая к той самой, столь подробно и тщательно описанной Лефевром «обработке» места, человек дает ему имя - и тем самым устанавливает первые отношения, причем отношения господства; используя пример Лефевра, можно сказать, что роза не знает не только то, что она приятно пахнет, но и что она - роза, но если тот же пример использовать как аллюзию «Комментариев на полях “Имени розы”» Умберто Эко, то окажется, что мы имеем дело уже не с собственно именем, но со знаком или символом (или знаком-символом). И то, чЄм окажется имя места для нас самих (в наших отношениях непосредственно с этим объектом) или для нас и иных, реальных или возможных, участников коммуникации - знаком, символом или знаком-символом, - не только существенным образом зависит от социального пространства, в котором осуществляется коммуникация, но и в столь же существенной степени таковое пространство производит. Заметим: пространство, оказывающееся принципиально различным в случае знаков, несущих нагрузку исключительно функциональную (т.е. обозначающих места и территории), и символов (в которых обретают свою форму образы4 мест и территорий), т.е. тех смыслов, которые и несут конституирующую и идентифицирующую нагрузку, делая пространство таковым, каковым оно для нас является.
Как тонко подмечает М.К. Мамардашвили, если понимание есть процесс «производства» символов («...символы соотносятся с пониманиями, и поэтому оперирование символом как "знаком" предполагает не реконструкцию денотата5 этого знака, а реконструкцию субъективной ситуации порождения как денотата, так и знака, то есть ситуацию понимания»6), то современное знание есть продукт постоянной «десимволизации», превращения символов в сугубо «технологические» знаки «позитивного» знания («Оказываясь внутри наших знаковых систем, символы переходят ("переводят нас") из ситуации понимания в ситуацию знания (то есть в ситуацию активно действующего автоматического режима.). Этим мы постоянно уменьшаем количество символов в обращении и увеличиваем количество знаков»7). Не данная ли ситуация «символьной недостаточности» - недостаточного и, тем самым, неадекватного понимания причинно-следственных связей - становится грозным предвестником того «символьного голода», который лежит в основе кризиса, а затем и разрушения институтов легитимности («Символьные комплексы: роль в институционализации и легитимации национальных интересов» В.М. Капцына), идентичности, - а с ними и как таковых знания и культуры («Системные противоречия культурного пространства, перспективы и опасности его трансформаций» М.Я. Сарафа, «К вопросу о влиянии инфокоммуникационных технологий на образовательное пространство» С.В Ивановой, «Ключевые тенденции современного преподавания искусства: проблемы и перспективы» Л.В. Школяр и Н.В. Курбатовой, «Роль социальных сетей в развитии общества и экономики России» А.Б. Докторовича, Д.Н. Монахова и Г.А. Монаховой. «Фил и Соф: диалоги о вечном и преходящем. Диспут о пантеизме и трансцендентизме» С.А. Нижникова и А.А. Лагунова) вплоть до необратимой трансформации социальной ткани («Дискурсивные практики современного терроризма в информационно-коммуникативном пространстве» В.В. Кафтана и Т.В. Найдиной).
Дискурсивные практики конструируют и конституируют социальное пространство, перераспределяя в нем символический капитал и тем самым наглядно иллюстрируют концепцию символической власти П. Бурдьё («Пёрл-Харбор и 11 сентября 2001 г.: мобилизация общества на войну в монографии С.О. Буранка “Пёрл-Харбор в оценках военно-политических деятелей
1 Лефевр А. Социальное пространство // Неприкосновенный запас. 2010, № 2(70). [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.urban-club.ru/?p=125
Lefevr A. (2010). Sotsial'noe prostranstvo. Neprikosnovennyi zapas. N 2(70). URL: http://www.urban-club.ru/?p=125
2 Там же. Курсив А. Лефевра.
3 Вайль П. Гений места. М.: Колибри, 2006. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.lib.ru/PROZA/WAJLGENIS/genij.txt
Vail’ P. (2006). Genii mesta. Kolibri, Moskva. URL: http://www.lib.ru/PROZA/WAJLGENIS/genij.txt
4 Подробнее см.: Аверинцев С.С. Символ // Аверинцев С.С. София-Логос. Словарь. 2-е, испр. изд. К.: Дух i Літера, 2001, С. 155.
Averintsev S.S. (2001). Simvol. In: Averintsev S.S. (2001). Sofiya-Logos. Slovar'. 2-e, ispr. izd. Dukh i Litera, Kiev. P. 155.
5 Денотат (от лат. denotatum - обозначенное) - обозначаемый предмет.
6 Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке / Под общ. ред. Ю.П. Сенокосова. М.: Языки русской культуры, 1997. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://psylib.org.ua/books/mampg02/txt07.htm. Курсив и выделение авторов.
Mamardashvili M.K., Pyatigorskii A.M. (1997). Simvol i soznanie. Metafizicheskie rassuzhdeniya o soznanii, simvolike i yazyke. Pod obshch. red. Yu.P. Senokosova. Yazyki russkoi kul'tury, Moskva. URL: http://psylib.org.ua/books/mampg02/txt07.htm. Kursiv i vydelenie avtorov.
7 Там же.
ОТ РЕДАКТОРА
США 1941—1945 гг.”» Д.В. Суржика), однако и сами они - порождение символического пространства (названная работа С.А. Нижникова и А.А. Лагунова,. «Методологический потенциал сравнительных исследований политических систем» Н.С. Федоркина), и читателю предстоит самому определить, какой дискурс власти (а, значит, и какая власть - и, соответственно, пространство) имеют большие перспективы как в локальном, так и в глобальном масштабе - гегельянский («Тирания и мудрость - взаимовыгодный союз или вечная борьба? Проект А. Кожева» И.А. Наскиной, «Евразийская шахматная доска. Новая «холодная война» США против России (Rode, Bernhard. Das Eurasische Schachbrett. Amerikas neuer Kalter Krieg gegen RuBland)» В.И. Дашичева) или восходящий к идеям П. Тейяра де Шардена и В.И. Вернадского («Право в контексте планетарного сознания» В.П. Малахова). Но это уже вопрос не только пространственности (спациальности), но и темпоральности, ибо, как известно, дух истории Гегеля принципиально отличается от того Духа, который «веет, где хочет» (Ин. 3: 8), и вот уже не просто «европейское время» оказывается сильно запаздывающим в символическом пространстве России, но и сама Россия оказывается пространством «запаздывающей» истории («К вопросу о темпоральности в России» Л.Е. Моториной), и о ее «ре-тардности» пишет не только цитируемый в данной статье современный польский философ и историк А. Валицкий, но и тот же А. Кожев, для которого «так называемая советская культура является крайне упрощенной репликой французской цивилизации, остановившейся в своем развитии где-то в 1890 году.. .Русская элита, которая до Первой мировой войны частично освоила эволюцию французской культуры за период 1890-1912 гг. (символизм, танго, кубизм и т.п.) была ликвидирована по ходу революционных потрясений и исчезла, не оставив заметных следов»1. Впрочем, приведенная цитата - результат не только практического применения гегелевской философии истории, но и той борьбы за символическое пространство, в которой участвовало русское эмигрантское сообщество («Исход на Юг» академика РАН Е.П. Челышева).
Между тем постулированный А. Лефевром переход от отношений темпоральности (последовательности) к отношениям спациальности (одновременности) означал не что иное, как новый, послегегелевский, уровень концептуализации истории (а также ее философии и в целом диалектики). Результатом такой концептуализации оказывается не что иное, как миры - пространства - истории (в духе работ представителей группы «Анналы»), существующие одновременно и как «другие места» (М. Фуко), и как топологические инварианты, - и как символы. Аналогичным образом могут рассматриваться и результаты концептуализации истории, представленные на страницах нового выпуска журнала «Пространство и Время», будь то древнейшая история человечества («Пространство и время в археологии. Часть 2. Разветвления в модели периодизации археологической эпохи» С.Н. Гринченко и Ю.Н. Щаповой), новая и новейшая история россиян (упомянутая статья академика Е.П. Челышева) и самой России («Железнодорожные коммуникации как фактор развития Русского Туркестана» И.В. Волкова; «Об аэропортах России» В.Н. Иванова; «Влияние присоединения России к ВТО на отечественную промышленность» Р.Ю. Андре-ещева, упомянутая статья В.М. Капицына) - или естественная история («Мертвое море: геология, происхождение, мифы. Часть 2. Происхождение и история развития солей, диапиров и рассолов Мертвого моря» Г.А. Беленицкой).
Такого же постоянного переосмысления - концептуализации - требуют и мифопоэтическое пространство («Мокше- и нир-ваноцентричность versus теоцентричность: границы индийского теизма» Е.Н. Аникеевой), и изучение и моделирование сложных биологических процессов («Особенности динамики вызовов скорой медицинской помощи в четырех округах Москвы» А.Г. Гамбурцева и А.В. Сигачёва, «Применение сверточных нейронных сетей в задачах распознавания многопараметрических объектов» Н.А. Лагунова), и преподавание физических теорий («Единые уравнения электромагнитного поля» А.В. Кочеткова и П.В. Федотова), и такой процесс концептуализации может выявить очередное эвристичное пересечение поля сакрального, ценностного и полей физических («Кумулятивное плазменное оружие против метеороидов. Часть 1. Описания молний в мифах и современных наблюдениях при кулоновском распыле метеороидов» Ф.И. Высикайло), порождая новые знания и новые дискурсы.
Концепты, дискурсы и тексты воспроизводятся и умножаются в образовательном пространстве, конструируя новые регионы, межрегиональные отношения («Международная проектная деятельность современного университета как фактор развития регионального туризма (на примере международного проекта “BART: частно-государственное партнерство в сфере туризма в Баренц-регионе”)» Л.И. Геращенко и И.В. Рыжковой) и отношения ценностные («Молодёжная политика организаций буддизма в Российской Федерации» С.О. Елишева и полемическое письмо в редакцию в том числе и по поводу предыдущей публикации данного автора - «Типичные ошибки исследователей, изучающих исламское образование в СССР» В.А. Ахмадуллина). Однако прежде, чем стать символом и в этом качестве превратиться в концептуальное ядро дискурса, территория должна быть исследована, по ней должны пройти экспедиции, разведать полезные ископаемые и описать климат, флору и фауну («Дела и судьбы Шангиных. Часть 1. Старшее поколение» Е.Ф. Бурштейна, «Погода на Горном Алтае до и после Чуйского землетрясения 2003 г.» О.И. Аптикаевой и А.В. Шитова). И здесь оказывается, что утверждение С.С. Аверинцева («Если точные [естественные -О.Н.] науки можно обозначить как монологическую форму знания (интеллект созерцает вещь и высказывается о ней), то истолкование символа есть существенным образом диалогическая форма знания: смысл символа реально существует только внутри человеческого общения, внутри ситуации диалога, вне которой можно наблюдать только пустую форму символа»2) справедливо лишь отчасти: становясь гуманитарным, естественнонаучное экологическое знание не просто превращается в диалогичное, но и становится действенным инструментом символической власти («Глубинная дегазация, озоновый слой и погодные аномалии в Северном полушарии летом 2013 г.: майская жара и июльский холод в Центральной России; июньские наводнения и июльская жара в Европе, жара в Гренландии» В.Л. Сывороткина, «Результаты первого этапа комплексного радиоэкологического обследования поймы реки Теча (Челябинская область)» В.М. Кузнецова, М.С. Хвостовой и С.П. Колотухина).
Такова, видимо, специфика символического пространства XXI века: именно в нем, а не в политико-географическом пространстве, стираются - размываются - границы между естественнонаучным и гуманитарным знанием, отныне способным превращать любой символ в ресурс и любой ресурс - в символы и символический капитал («Геополитические ресурсы: попытка классификации» Н.А. Комлевой).
О.Н. Тынянова, главный редактор
1 Кожев А. Атеизм // Русский Журнал. 2005. 27 мая. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://old.russ.ru/publishers/extracts/20050527_ak.html
Kozhev А. (2005). Ateizm. Russkii Zhurnal. 27 тауа. URL: http://old.russ.ru/publishers/extracts/20050527_ak.html
2 Аверинцев С.С. Указ. соч. С. 159.
