Мирсаид Султан-Галиев: «Признания» Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Мирсаид Султан-Галиев

Предлагаемое вниманию читателей журнала «Заявление» Мир-саида Султан-Галиева, написанное на имя народного комиссара внутренних дел ТАССР В. И. Михайлова, обозначенное им как дополнение к предыдущему показанию*, по своей сути является самостоятельным, своего рода итоговым документом. Чувствуется, что автор хорошо продумал каждое предложение.

Вчитываясь в каждую строку, порой вникая в смысл даже отдельного слова, убеждаешься, что это не документ о капитуляции. Это, скорее всего, правда и ложь в одной упаковке. Или ни что иное, как выражение своих жизненных принципов и убеждений в форме их отрицания и осуждения. У человека, который прошел в застенках НКВД все круги ада, и над которым висел топор палача, не было другого средства защиты своих идей, кроме использования эзопова языка. Это — своеобразная форма защиты «Тезисов об основах социально-политического развития тюркских народов Азии и Африки», которые были написаны в 1922-1924 гг.

Здесь правдой являются факты взаимодействия Султан-Галиева со мно-

* Продолжение. Начало см.: № 3/4 за 2010 г. (с. 113130); № 1/2 за 2011 г. (с. 24-34).

гими политическими деятелями и участниками революционного движения и их несомненное влияние на его сознание, внесшее определенные коррективы в его представления о мире, роли и месте тюркских народов в революционном движении. Однако национальные чувства, впитанные им с молоком матери, дали ростки и окрепли, как он писал «в условиях тяжелого национального гнета» и лживых советских реалий. И потому вытравить их из него было в принципе невозможно. Он был самим собой и на свободе, и, как явствует из «Заявления», оставался таким и в застенках Черного озера.

Потому неправда, что его убеждения — лишь результат контактов с окружавшими его в разное время людьми. И самая главная неправда в том, что он разоружился.

Внимательное чтение этого документа дает возможность создать полное представление о настоящих взглядах и убеждениях этого, несомненно, выдающегося политика и политолога. В нем содержится его оценка национального движения татар в контексте всей истории революционных изменений XX столетия и, что немаловажно, взгляд в будущее мира. В полной силе остается критика основных постулатов марксизма-ленинизма, прежде все-

го, относительно мировой революции.

Султан-Галиев был убежден, что в мире произойдут изменения, не зависящие от воли и желания отдельных личностей, какими бы они выдающимися ни были. Эти изменения заключаются в том, что империалистическая система рухнет. Однако в данном случае, по понятным соображениям, не пишет, что империализм свойственен и социализму, и коммунизму, и что он также рухнет. Это само собой разумеется, и видно хотя бы из строк «Заявления» о несбывшейся возможности трансформации СССР в Союз независимых государств.

Ведь он еще в 1924 г. писал, что жизнь России, преобразованной в виде СССР, недолговечна. Причину этого он видел в империалистической политике большевистских руководителей, как он их назвал, панрусистов, стремившихся ликвидировать национальные республики. Эта его убежденность к 30-м годам, когда развернулись массовые репрессии по отношению к национальным кадрам, когда ожесточилась политика, направленная на губерниза-цию национальных республик, только лишь окрепла.

В «Заявлении» Султан-Галиев признал, что был националистом. Во-первых, потому, что считал себя борцом за свободу своего народа и вообще всех порабощенных империализмом народов мира. Однако в нем нет слов о том, что он отрекается от этого. Здесь нет покаяния.

Во-вторых, он не пишет о том, что политика Советской власти по отношению к тюркским народам верна. Наоборот, признание ее ошибочности просматривается чуть ли не через каждую строчку «Заявления». В нем представлена имевшая тогда место альтернатива этой политике, проявившаяся в действиях Троцкого, Каменева, Зиновьева и других видных большевиков. Правда, Султан-Галиев не выражает согласие с их представлениями по национальному вопросу. У него свой взгляд. Главное его отличие от них в том, что нации не исчезнут, и не будет никакого слияния народов в одном

интернациональном котле. Наоборот, проснется до сих пор находившийся в спячке колониальный мир, который и продиктует свои условия западному империализму.

Султан-Галиев смог гениально предвосхитить нарождение третьего мира, движущегося не по социалистическому пути, а по пути национальноосвободительных революций. Он отошел от той характеристики современного ему капитализма, которую дал В. И. Ленин в работе «Империализм как высшая стадия капитализма» и вывел свою собственную теорию империализма. В показаниях, данных им на следствии в 1928 г., он сказал, что эта работа Ленина испещрена им, что в результате ее изучения он пришел к выводу, что у Ленина в этом вопросе «нет ясности», что империализм свойствен не каким-то определенным, а всем стадиям капитализма. «Из моей постановки вытекала возможность в теории и практике существования социалистического или коммунистического империализма»1.

Татарские революционеры, примыкая к различным течениям российского социализма, в своем большинстве национальную идею подчиняли идее социализма и коммунизма, т. е. они были и националистами и коммунистами. Они полагали, что социализм принесет освобождение угнетенным народам. «Характерным моментом в моем политическом мировоззрении до вступления моего в коммунистическую партию, который и определил затем мое поведение в социалистической революции, является момент сочетания в моем сознании социализма с национализмом», — признавался Мирсаид Султан-Галиев. Он говорил, что ему и ему подобным людям более всего подходило определение, данное выдающимся ученым историком и общественным деятелем Хади Атласо-вым, — «полукоммунист», «полуна-ционалист»2. Как показывает вся его деятельность, в том числе и, в качестве председателя Центральной мусульманской военной коллегии и заместителя народного комиссара по делам нацио-

58,

XX ВЕК: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2011

нальностей, он сохранил верность идее национальной справедливости. Таким он оставался до конца своей жизни.

Султан-Галиев считал, что тюркско-татарские народы должны быть в центре борьбы колониального мира за свое освобождение от империалистического ига. И что главными условиями этого являются единство и сплоченность тюркских народов и правильно выстроенная тактика по отношению к западным странам. По его убеждению, в современных условиях заинтересованными сторонниками свободы колониальных народов могли быть только Соединенные Штаты Америки и Япония. Эта позиция также четко просматривается в «Заявлении».

Через все свои рассуждения Султан-Галиев вплотную подходит к оценке национальной политики Советского государства, основывавшейся на марксизме-ленинизме, на учении Ленина по национально-колониальному вопросу. Однако самой оценки нет, она находится между строк.

Он еще при жизни Ленина раскритиковал это учение. В заявлении нет какого-либо раскаяния по этому поводу. Наоборот, есть слова, дающие возможность считать, что он остался при своем мнении.

В отличие от руководителей Советского государства, в принципе отвергавших федерализм, предпочитавших вместо него централизм и лишь игравших в федерализм, Султан-Галиев вкладывал в это понятие реальное содержание. А это большевистскими вождями расценивалось как стремление к ревизии национальной политики Советского государства.

Последние десятилетия современной жизни всецело доказали правоту предвидения Султан-Галиева. Марксизм растерял своих сторонников. Не стало Советского Союза. Многие

тюркские народы России обрели свободу и создали независимые государства. Некогда отсталый Восток наступает на пятки Западу, все больше и больше оттесняя его в мировом экономическом пространстве.

Большое место в освободительном движении будущего Мирсаид Султан-Галиев отводил Китаю, этому, как он выразился, «старейшему народу из всех старых народов мира», который «долго спал», «но, наконец, открыл глаза». Гражданские войны, охватившие Китай, он определил как фактор объединения разрозненных частей страны в единый кулак, «от которого едва ли поздоровится народам Запада». Так и происходит сегодня. «Сжатый китайский кулак» все больше дает знать миру о себе.

Япония также развивается по сценарию Султан-Галиева. Турция, о которой он писал, что она переживает процесс здорового национального развития, сегодня является одной из самых быстро развивающихся стран мира.

В «Заявлении» ложь и правда вплетены в одну ткань. Однако Султан-Галиев верил, что придет время, и ложь постепенно рассеется, как утренний туман. Останется лишь правда, заключающаяся в том, что его автор стал идеологом третьего мира. Так и случилось. Его идеи зазвучали в XX в. в полный голос. Они были развиты Мао Цзедуном, Дэн Сяопином, Хо Ши Мином и другими марксистами в Азии, Африке, Латинской Африке. О том, что Султан-Галиев был в числе первых людей, поставивших под сомнение многие постулаты марксизма-ленинизма, говорится и в докладе Баруна Де, сделанном на конференции, организованной ЮНЕСКО в 1999 г.3 «Заявление», подлинный текст которого предлагается вниманию читателей журнала, — еще одно тому доказательство.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Мирсаид Султан-Галиев. Избранные труды / Сост. И. Г. Гиззатуллин, Д. Р. Шарафутдинов. - Казань, 1998. - С. 545.

2. Архив УФСБ РФ по РТ, ф. 109, оп. 5, д. 55, л. 276.

3. ЮНЕСКО. Всемирный доклад по социальным наукам. - М., 2002. - С. 53.

МИРСАИД СУЛТАН-ГАЛИЕВ: «ПРИЗНАНИЯ»

.59

Из заявления подследственного М. Султан-Галиева народному комиссару внутренних дел ТАССР В. И. Михайлову (дополнительно к показаниям от 3 августа 1938 г.)

23 августа 1938 г.

1. Мой национализм, как результат взаимодействия ряда факторов внутреннего поряд*

ка .

Мой национализм является результатом взаимодействия ряда факторов внутреннего порядка, действовавших на мои политические убеждения.

Первым таким фактором является сложившееся во мне неправильное представление о роли национального и национально-колониального вопроса в социалистической революции вообще из пролетарской революции в СССР, в частности.

Выросши[й] в условиях тяжелого национального гнета во время царизма и в обстановке физического и морального вырождения и культурного одичания тюрко-татарских народов царской России — татар, башкир, казахов, азербайджанцев, горцев Кавказа, узбеков и др[угих], я крайне болезненно реагировал во время социалистической революции на разрешение национального вопроса в СССР и национально-колониального вопроса в странах зарубежного Востока. Я не разделял постановления 2-го конгресса Коминтерна по вопросу о панисламизме и пантюркизме. Я считал, что пантюркизм в условиях Советской России не страшен. О панисламизме я думал, что это движение в современных его формах может быть использован[о] международным пролетариатом в борьбе его с империализмом.

Я считал ошибочным ленинский тезис о непосредственном переходе к социализму отсталых в промышленном развитии колониальных и полуколониальных стран при помощи СССР и стоял за буржуазно-демократическую революцию в этих странах, в частности в Китае и Индии.

Мне казалось, что развитие капитализма в зарубежных странах колониального Востока является необходимой предпосылкой для организации в них социалистических революций так же, как это произошло в России.

Я не разделял и борьбу партии с местным национализмом, т[ак] к[ак] считал, что национализм этот в условиях советской действительности является прогрессивным фактором и при умелом обращении с ним может перерасти в пролетарский интернационализм.

Я считал, что основным препятствием в деле установления подлинного единства и братства народов СССР является не местный национализм, а великодержавный шовинизм. Борьбу партии с великодержавным шовинизмом я считал недостаточно решительной и половинчатой. Отсюда мое недовольство национальной политикой партии и Сов[етской] власти и в результате — скат к местному национализму и буржуазно-националистической контрреволюции.

Второй фактор, это — мое неверие в интернационализм русских коммунистов и пролетарской революции.

Возникшее еще во время Февральской революции, когда у власти во временном правительстве находились социал-соглашатели, неверие это исчезло было у меня после прихода к власти в стране большевиков, и я с беззаветной преданностью поддерживал Советскую власть и партию в 1917-1918 гг., когда нужно было решительным образом разбить татарскую буржуазно-националистическую контрреволюцию, объединившуюся под лозунгом «Идель-Уральского штата». Удержаться на этой позиции я, однако, не сумел. Выступления в Казани «большевика» Карла Грасиса против объявления Татаро-Башкирской Социалистической] Сов[етской] республики в 1918 г., противодействия [Е. А.] Преображенского, различных Зубаровых и друг[их] нормальному развитию Баш[кирской] республики в 1919 г. и в 1920 г., противодействия русских коммунистов образованию Т ат[арской] республики в 1920 г., противодействия национальным работникам ряда центральных работников из плеяды русских «правых» типа тогдашнего Наркомзема [А. П.] Смирнова, тогдашнего председателя] Совнаркома [А. И.] Рыкова и других, — все это постепенно вызвало во мне разочарование в интернационализме русских коммунистов.

Мне казалось, что интернационализм В. И. Ленина и И. В. Сталина является лишь исключением. Я был слеп и не замечал интернационализма там, где его надо было искать: в русском пролетариате и в русских подлинно пролетарских большевиках. Отсюда мое па-

* Выделение чертой автора вступительной статьи.

к

ТУ XX ВЕК: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ______________

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2011

дение: я искал поддержки в борьбе с великодержавным шовинизмом и русским национализмом у буржуазных националистов.

Третий фактор — это мой отрыв от пролетарской среды и мелкобуржуазное мое окружение и воздействие на мое сознание в этих условиях националистически настроенных «коммунистов» из националов, в первую очередь татарских, являвшихся по существу или прямыми националистами в рядах партии, или же мелкобуржуазными социалистами.

Таково было воздействие на меня М. М. Вахитова, открыто называвшего себя «красным панисламистом» и убеждавшего меня незадолго до своей смерти в том, что нам, националам, необходимо будет ориентироваться в дальнейшем в национальном вопросе не на И. В. Сталина, а на Л. [Д.] Троцкого. Он же высказывал передо мной свое неверие в интернационализм русских коммунистов.

Таково было воздействие на меня крымского «коммуниста» Измаила Фирдевса, который так же, как и М. М. Вахитов, не верил в интернационализм русских коммунистов, и еще с конца 1918 г. стал убеждать меня в том, что нам «незачем думать о создании имени великих людей для Ленина или Троцкого» (Л. Троцкий тогда считался еще одним из руководителей пролетарской революции), а следует думать о другом: использовать социалистическую революцию в СССР для организации и создания национальной независимости тюрко-татарских народов.

Таково было воздействие на меня в начале 1919 г. в г. Уфе Шамиля Усманова, когда он, посетив меня, поставил предо мной вопрос: «А не ошиблись ли мы, так круто расправившись с татарскими националистами и с мусульманскими буржуазно-националистическими организациями в марте-апреле 1918 г., и не следует ли нам призвать вновь к жизни, в каких-то новых формах, тюрко-татарский буржуазный национализм, чтобы при его содействии и поддержке добиться осуществления национальной самостоятельности тюрко-татарских народов?»

Таково было воздействие на меня осенью 1919 г. «лидера» татаро-башкирских лев[ых] эсеров татарского писателя Галимджана Ибрагимова, тогда еще левого эсера, когда он так же, как и Ш. Усманов, поставил передо мной вопрос: не ошиблись ли мы, поспешив с ликвидацией мусульманских (читай: татарских) буржуазно-националистических организаций — «Харби Шуро», «Миллет Меджлес»и и др[угих], и не следует ли нам толкнуть татарских националистов, какого-нибудь «нового Алкина», на путь вооруженной борьбы с Сов[етской] властью. Тот же Г ал[имджан] Ибрагимов убеждал меня тогда в том, что разрешение национального вопроса при большевизме невозможно, т[ак] к[ак] идея национальной культуры несовместима с идеей диктатуры пролетариата.

Влияли на меня своим национализмом затем татарские «правые» — М. Б[у]рундуков,

З. Булушев и, в особенности, Ю. Валидов. В 1924-1925 гг., после исключения его из партии, я нашел в Юн. Валидове человека, откликнувшегося на мою «ревизию» марксизма и ленинизма по линии нац[ионально]-колониального вопроса и поддержавшего меня в моих контрреволюционно-националистических планах борьбы против Коминтерна и СССР.

Моментом психического воздействия на меня М. Б[у]рундукова был момент, когда он весною 1922 г. сообщил мне о том, что через его руки прошел доклад [М.] Литвинова на имя Политбюро ЦК партии с предложением об изменении внешней политики партии и Сов[етской] власти в отношении кемалистской Турции. М. Б[у]рундуков сообщил мне, что проект [М.] Литвинова является проектом отступления Сов[етской] власти перед английским империализмом и согласия Сов[етской] власти на то, чтобы кемалистская Турция стала колонией английского империализма.

М. Б[у]рундуков заявил, что если бы Политбюро ЦК партии встал в этом вопросе на точку зрения [М.] Литвинова, то это означало бы измену ком[мунистической] партии колониальным и полуколониальным народам зарубежного Востока и борьбе с международным империализмом за национальное освобождение.

М. Б[у]рундуков указал мне далее, что поддерживать такую политику партии мы, тюрко-татарские куммунисты, не должны и не можем, хотя и являемся членами этой партии. Поэтому он поставил предо мной вопрос, не следует ли нам предупредить кемалистов о проекте [М.] Литвинова еще до обсуждения его в Политбюро.

Мысли М. Б[у]рундукова я нашел правильными и выразил свое согласие предупредить турок по данному вопросу, что и было сделано мною на другой же день после моего разговора с М. Б[у]рундуковым.

МИРСАИД СУЛТАН-ГАЛИЕВ: «ПРИЗНАНИЯ»

С З. Булушевым я сговаривался о нашей тактике по национальному вопросу в социалистической революции еще летом 1917 года в Казани во время 2-го Всероссийского мусульманского съезда. Это было за 2-3 месяца до октябрьского переворота в России. Мы установили тогда солидарность наших взглядов по национальному вопросу, а именно:

а) что мы при всех условиях развития революции в России будем добиваться полной национальной независимости тюрко-татарских народов и колониальных и полуколониальных народов зарубежного Востока;

б) что мы в русском социалистическом движении будем ориентироваться на левое его крыло — на большевиков и лев[ых] эсеров-максималистов (З. Булушев был максималистом), и будем настаивать перед ними на превращении России в социалистическое государство, как государство союзного, состоящего из независимых и самостоятельных национальных социалистических республик;

в) что мы, тюрко-татарские социалисты, можем встретить на этом пути препятствия со стороны части русских социалистов: меньшевиков и эсеров (правых), в первую очередь, и со стороны части русских большевиков и лев[ых] эсеров, и на этой почве между нами и русскими социалистами возможно в будущем возникновение ряда острых конфликтов.

Кто на кого тут больше воздействовал: [З.] Булушев ли на меня, или же я на З. Булу-шева. Во всяком случае здесь было взаимодействие, я лично нашел в [З.] Булушеве живой отклик возникшим тогда в моем сознании контрреволюционно-националистическим мыслям, что лишь углубил[о] мой национализм.

2. Воздействие на мое сознание национал-уклонистов, других националов СССР.

Национализм мой усиливался, кроме того, воздействием на мое сознание националистически настроенных «коммунистов» других национальных] республик и областей. Сюда относятся прежде всего «гумматисты» из Азербайджана: Таги Шахбазов, которого я знал по Баку еще с 1917 г. и с которым в 1922 г. или во время XII партсъезда в 1923 г. договорился в Москве о развертывании в Азербайджане пантюркистской работы в блоке с мусаватистами и в контакте с турецким консульством в Закавказье; Султан-Меджид Эфенди-ев, который еще на 2-м съезде коммунистов народов Востока в Москве в 1919 г. блокировался с татарскими «правыми», а в 1923 г. во время XII партсъезда договорился со мною, по примеру Таги Шахбазова, о пантюркистской работе в Азербайджане и в Закавказье вообще; Н. Нариманов, боровшийся со мной и с тат[арскими] «правыми» на 2-м съезде Ком-нарвостока, как с националистами, но заявивший в 1920 г. на национальном] совещании при ЦК партии в присутствии членов ЦК партии И. В. Сталина и [Е. А.] Преображенского, что «позиция Султан-Галиева осторожного обращения с панисламизмом правильна». [...]

Национализм мой укрепился затем моими общениями с башкирскими работниками: с Шарифом Манатовым, Заки Валидовым, Абд[уллой] Адигамовым, Бикшаевым, [А.] Бик-бавовым, Сулейманом Мурзабулатовым, Мусой Муртазиным и друг[ими]. Помню, как в 1922 г. в Кремле (Москва) Шариф Манатов «обрабатывал» меня в духе националистической контрреволюции, со злобою говоря о неприемлемой для националов национальной] политике И. В. Сталина.

Сильно влияло на меня и общение с крымскими «правыми»: с [О.] Дереном-Айрлы, Вели Ибрагимовым и Рашидом Ногаевым, а в 1920-1921 гг. с Мелитовым. Связи их с ке-малистами, а у некоторых из них с белоэмигрантом Джафаром Сайдамет (у Вели Ибрагимова) и органическая связь их с «милли-фирковцами» Крыма лишь укрепляли во мне национализм.

Не прошло бесследно для меня и мое общение в 1923 г. во время XII партсъезда с грузинскими национал-уклонистами: с Махарадзе, Буду Мдавани и Коте Цинцадзе. Общение с ними не только усиливало и укрепило мой национализм, но и сближало меня с троцкистами, с которыми они уже тогда находились в блоке. Не случайно поэтому то, что после XII партсъезда в мае 1923 г. я пошел к Л. Троцкому договариваться с ним о блоке против ЦК партии. Из национал-уклонистов Ср[едней] Азии на меня сильно влиял Т. Рыскулов.

Влияло на меня и общение с членами Московского центра национального единства, являвшегося фактически первым центром пантюркизма и туранизма, построенным на основе национального блока между национал-коммунистами и националистами-сменовеховцами: с Губ[айдуллой] Ходжаевым, Валидханом Таначевым, Рашидом Каплановым и Ильдарха-ном Мутиным.

XX ВЕК: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2011

Не без влияния прошли для меня и мои встречи в 1923 и в 1926 гг. с тат[арским] националистом Г ади Атласовым, а также с подпольными группами молодых татарских националистов Казани (группа [С.] Бакиева — [Г.] Урманче) и Астрахани (группа [Б.] Бадамши-на — Г афи).

3. Влияние на мое сознание выступлений оппозиции в рядах ком[мунистической] партии.

Влияли на оформление моего национализма, как контрреволюционного фактора, и выступления в рядах партии различных оппозиционных течений и групп. Я относился сочувственно к выступлению «рабочей оппозиции» [А. Г.] Шляпникова — [С. П.] Медведева. Я считал, что раз недовольны политикой ЦК партии коммунисты-рабочие, то имеется почва для моего недовольства политикой ЦК по национальному] вопросу. Лозунг широкой пролетарской демократии, выброшенный тогда «рабочей оппозицией», привлекал к себе мое внимание.

Обрабатывала меня тогда при встрече на 9-м съезде Советов [А. М.] Коллонтай, с которой я сталкивался по работе среди женщин Востока. После II съезда партии я, однако, выступил на собрании парт[ийной] ячейки телефонно-телеграфного завода против «рабочей оппозиции» и с защитой линии ЦК и партсъезда. Но внутренне я продолжал сочувствовать «рабочей оппозиции». Таким образом, мое выступление против «рабочей оппозиции» являлось в данном случае ничем иным, как двурушничеством.

Некоторый отклик нашло во мне и выступление «группы демократического централизма». После Х-го съезда партии меня в этом духе пытался обрабатывать [А. З.] Каменский, состоявший до этого заместителем И. В. Сталина по Наркомнацу. Однако, я не захотел примкнуть к этой группе, т[ак] к[ак] считал ее политические установки недозрелыми и сумбурными. Я считал, что рано ли, поздно ли — эта группа придет к троцкизму.

Резкий сдвиг в моем сознании, особенно в период созыва XII парт[ийного] съезда, произвело выступление Л. Троцкого. Я определенно сочувствовал Троцкому, хотя и не разделял всех его политических установок. Объединяющим элементом здесь являлось оппозиционное отношение Троцкого и его группы к линии ЦК партии. Дальнейшие выступления троцкистов вселяли во мне уверенность в моей правоте в борьбе против ЦК партии.

Сочувственно относился я и к выступлению в 1926-1927 гг. зиновьевско-каменевской группы и дал свое согласие (в 1927 г.) на связь тат[арских] «правых» с «оппозиционным блоком» и с самим [Г. Е.] Зиновьевым.

Выступление группы «правых» [Н. И.] Бухарина — [А. И.] Рыкова дало обратный отклик в моем сознании. Поскольку свою оппозицию к ЦК партии по линии национального] вопроса я объяснял в значительной степени моим отрицательным отношением к русским «правым», «запленившим», по моему мнению, ЦК партии. Я считал, что с момента выступления «правых» группы Бухарина-Рыкова открывается возможность для националов, в том числе для татарских и прочих национальных «правых», для сотрудничества и поддержки ЦК партии.

Я пытался тогда (октябрь-ноябрь 1928 г.) толкнуть тат[арских] «правых» на путь примирения с ЦК партии; однако, из этого ничего не вышло.

4. Воздействие на мое сознание извне.

Формирование моего национализма, как контрреволюционного фактора, происходило также извне, главным образом со стороны турок, в частности — кемалистов. Играл некоторую роль в формировании моего национализма, в более ранний период его развития, и турецкий коммунист Мустафа Субхи. Он относился отрицательно к «военному коммунизму» и выдвигал идею автономных сов[етских] социалистических] нац[иональных] республик, как гарантию против «военного коммунизма» и его отрицательного влияния на сознание народных масс отсталых в промышленном развитии нац[иональных] республик и областей. Перед его отъездом из Москвы в 1919 г. (дальше он должен был поехать на подпольную работу в Турцию) мы с ним имели продолжительную беседу о работе в Турции. Мы стояли за советизацию Турции, но не на основе «военного коммунизма», а на основе «неполного социализма». Этот социализм М. Субхи представлял в том виде, в каком он представлялся затем В. И. Лениным в 1921 г. при введении НЭПа. Против ЦК партии М. Субхи не выступал и не агитировал. Наоборот, предвосхищая развитие революционных событий в будущем, М. Субхи указывал, что если бы революция потеряла В. И. Ленина, то вероятным кандидатом в вожди революции будет И. В. Сталин. Кропотливую работу

МИРСАИД СУЛТАН-ГАЛИЕВ: «ПРИЗНАНИЯ»

И. В. Сталина с националами М. Субхи объяснял тем, что И. В. Сталин внимательно изучает национальных работников, чтобы подобрать затем из их среды наиболее стойких и верных для развертывания в будущем революционного движения на колониальном Востоке.

Контрреволюционно-националистическое влияние не меня извне шло, главным образом, со стороны кемалистов и энверистов.

Впитанное в меня еще с детства чувство близости к туркам, особое положение Турции, как полуколониальной страны, в системе мирового империализма, поражение ее в империалистической войне, угроза потери ею ее государственной независимости и самостоятельности, героическая борьба турецкого народа против Антанты за сохранение своего национального существования уже после поражения в империалистической войне Германии и Австро-Венгрии — все это вызывало во мне сочувствие к кемалистам. Сочувствие это мое усилилось с того момента, как турки обратились за помощью в борьбе против Антанты к Советской России.

Отказывались ли кемалисты и энверисты, входя в политический контакт с Сов[етской] Россией, от пантюркистской работы в тюркских районах СССР? Конечно, нет. Во мне и в татарских «правых» они нашли ту группу национальных работников в СССР, опираясь на которых можно вести пантюркистскую работу в СССР. Обрабатывать им нас не приходилось. Мы сами искали сближения с ними и первые поставили перед ними вопросы организации пантюркистской контрреволюции. Первый раз этот вопрос был поставлен, по инициативе И. Фирдевса, перед Энвером. Я пост-фактум согласился с этим. Я этим вовсе не хочу взваливать вину в этом деле на плечи лишь И. Фирдевса. Если И. Фирдевс рискнул заговорить по этому вопросу с Энвером первым и не постеснялся сообщить затем об этом мне, то, значит, он знал уже достаточно хорошо мои взгляды по тому вопросу, о котором он собирался говорить с Энвером. А вопрос шел об активном вмешательстве турок и самого Энвера, в частности, в басмаческие дела. Вопрос шел о реорганизации басмаческого движения с тем, чтобы превратить его в организованное повстанческое движение средне-азиатских народных масс против Сов[етской] власти, преследующее цели создания независимого от СССР Туркестана, а во-вторых, демонстрации недовольства тюркских народов национальной политикой Сов[етской] власти и ком[мунистической] партии, чтобы тем самым заставить Сов[етскую] власть и партию пойти на определенные уступки тюрко-татарским народам по линии национального] вопроса.

Знали ли мы, разговаривая с Энвером, с кем мы имеем дело. Да, знали. Знали, что Энвер не является лишь бывшим главнокомандующим турецкой армией во время империалистической войны, а является крупным политическим деятелем, связанным экономическими и политическими узами с германским империализмом и с германским генеральным штабом. Мы знали так же, что Энверу не будет составлять особой трудности, если ему, при его согласии и решении пойти на средне-азиатскую авантюру, необходимо будет изменить его внешнеполитическую ориентацию от обессиленной Германии на империалистическую Англию или Францию, или же на ту и другую одновременно. Что это означало на конкретном политическом языке? Это означало, что мы с И. Фирдевсом и вместе со всей группой татарских «правых» согласны стать агентами германской, а если нужно, то и английской или французской разведок в деле борьбы против Советской власти и ком[мунистической] партии по линии национального] вопроса, т. е. стать орудием борьбы международного империализма против социалистической революции в СССР. Специальной вербовки нас агентами той или иной иностранной разведки тут не требовалось. Не требовалось и того, чтобы мы оформили эту нашу готовность стать агентами иностранного империализма каким-нибудь письменным документом. С другой стороны — не требовалось, чтобы Энвер тут же дал нам тот или иной ответ на выдвинутое с нашей стороны предложение. Энвер великолепно понимал это и не поспешил дать нам определенный ответ на наше предложение. С[о] своей стороны Энвер должен был понимать, что разговаривает с ним И. Фирдевс не только, как Фирдевс, а как ответственный представитель целой группы тюрко-татарских работников, вставших на путь националистической контрреволюции и контрреволюционного пантюркизма. Это положение он должен был учесть при решении вопроса о том, следует ли ему рискнуть пойти на средне-азиатскую авантюру. Энвер, видимо, изучал и настроение татарской мелкой буржуазии. Находясь довольно продолжительное время в Москве, он имел возможность изучить эти настроения через татарских националистов, в частности, через Захида Шамиль и Абдурахмана Шафеева. Изучал

XX ВЕК: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2011

он, как видно, и настроения башкир. В Москве он виделся с Заки Валидовым. Я полагаю, что Энвер еще в 1920 г. договорился с З. Валидовым о совместном выступлении на басмаческом фронте. Нужно полагать, что изучал он и настроения тюрок Закавказья и горцев Кавказа, дожидаясь в Батуме результата борьбы Мустафы Кемаля с греческими войсками Антанты. И если Энвер не дал нам прямого ответа в 1920 г. в Москве, то он ответил нам в 1922 г. своим переходом в лагерь басмачей.

Мой разговор с кемалистом Хадиль-Пашой (дядей Энвера) осенью 1920 г. перед его выездом в Персию явился по существу повторением того же предложения, которое было сделано И. Фирдевсом Энверу летом того же года. Бывший генерал турецкой армии, а не политик, Хадиль-Паша не стал играть со мною в прятки и тут же выразил свое согласие втянуть своих людей из турецких офицеров в басмаческое движение. Я считаю, что Хадиль-Паша тогда же информировал и Энвера, и кемалистов о своем разговоре со мной и достигнутом при этом соглашении.

Воздействие на мое сознание со стороны остальных посетивших тогда Москву энвери-стов и кемалистов — Юсуф бея, Бекир Сами-бея, Джемаль-Паши и друг[их] едва ли было значительным. [...]

Я уже освещал в предыдущих моих показаниях обстоятельства моих встреч и разговоров во время Ш-го конгресса Коминтерна в 1922 г. в Москве с членом делегации турецкой компартии Сакаллы-Джелялом (или Кара-Сакал).

Здесь укажу лишь на то, что момент моей встречи с Сакаллы Джелял[ом] был моментом, когда во мне начали созревать планы организации националистического движения тюрко-татарских и прочих восточных народов СССР на новой, более широкой и организованной базе, чем это было до того времени. Основными элементами этого плана являлись, с одной стороны, идея создания единого для всех тюрко-татарских и соседних с ними различных мелких национальностей СССР независимого национального государства, а с другой стороны — идея усиления национально-освободительного движения в колониальных и полуколониальных странах зарубежного Востока: в Индии, Китае и арабских стран Азии и Африки, хотя бы на базе буржуазной революции в них. Развитие национально-освободительного движения в этих странах и их освобождение из-под ига империалистических стран, по моему тогдашнему плану, должно было содействовать успеху национально-освободительного движения тюрко-татарских народов СССР, гарантировать независимость их будущего национального государства. Для меня еще неясно было тогда, на какой социальной основе мы должны будем организовать это самое объединенное государство тюрко-татарских народов СССР и будем ли в своей борьбе с Сов[етской] властью за создание этого государства ориентироваться на ту или иную империалистическую страну или на какую-нибудь группу этих стран. Во всяком случае для меня было ясно одно: что ориентироваться в своей борьбе за самостоятельное тюрко-татарское государство на английский или французский империализм не сумеем, т[ак] к[ак] сама позиция наша по колониальному вопросу, т. е. поддержка нами национально-освободительного движения в Индии, Китае и арабских странах, исключала эту возможностъ. Сомневался я и насчет Г ерма-нии, т[ак] к[ак] тогда Г ермания в своей внешней политике ориентировалась еще на СССР. Она могла поддерживать национально-освободительное движение в колониальных странах Востока, но могла воздержаться от поддержки сепаратистско-пантюркистского движения в СССР, поскольку это должно было привести к разрыву ее дружественных отношений с СССР: Германия не могла, по моему мнению, пожертвовать тогда своей дружбой с СССР из-за какого-то проблематичного еще тюрко-татарского государства на юго-востоке СССР. Оставались, таким образом, лишь две крупных империалистических страны, на поддержку которых мы могли бы рассчитывать при тогдашних условиях: Америка (Сев[еро]-Америк[анские] Соед[иненные] Штаты) и Япония. Оба эти государства настроены были враждебно к СССР. Оба эти государства, кроме того, были заинтересованы в национальноосвободительном движении колониального Востока, поскольку это движение было направлено, в основном, против мировой гегемонии англо-французского империализма. Кроме того, оба эти государства в некоторой степени были информированы в это время посещавшими СССР своими агентами о национально-освободительном сепаратистско-пантюркистском движении среди тюрко-татарских народов СССР: Япония — старого татарского эмигранта Рашид-Казы Ибрагимова, посещавшего в 1919 г. СССР и связавшегося тогда лично со мною и с рядом других тюрко-татарских работников, в том числе буржуаз-

МИРСАИД СУЛТАН-ГАЛИЕВ: «ПРИЗНАНИЯ»

ных националистов; и Америка — через представителя «АРА» в Татреспублике Уоррена, связавшегося в 1921-1922 гг. в Казани с тат[арским] «правым» Юн. Валидовым (об этом мне стало известно в конце 1921 г. в Казани, куда я приезжал из Москвы на партконференцию, через самого Юн. Валидова, рассказавшего мне о своих разговорах с Уорреном по пути на охоту в одну из близлежащих от Казани деревень, куда мы выезжали тогда в составе пяти человек: Уоррена, Кашафа Мухтарова, тогдашнего пред[седателя] Совнаркома Татарии, Юн. Валидова, тогдашнего наркомзема Татреспублики, меня — Султан-Галиева и одного еврейского работника, работавшего тогда наркомздравом или заместителем] нар-комздрава Татарии, фамилии которого сейчас уже не помню; возможно, что было еще одно лицо при этом — тогдашний председатель] ТатЦИКа Рауф Сабиров. С Юн. Валидовым мы ехали вдвоем, и когда я ему рассказал о своих связях с турками, то он в свою очередь сообщил мне, что ему удалось побеседовать «при помощи одного верного нам человека» с Уорреном и он (Юн. Валидов) во время этой беседы информировал Уоррена о характере националистического движения среди татар и друг[их] тюркских народностей СССР. Принимали ли в этих делах участие в то время К. Мухтаров и Р. Сабиров или кто-нибудь еще из тат[арских] «правых», Юн. Валидов мне тогда не сообщил; но позднее, в 1925 г., в Москве, когда мы разрабатывали с ним планы контрреволюционно-националистической борьбы против Сов[етской] власти и Коминтерна, Юн. Валидов вспоминал о своих беседах с Уорреном в 1921-1922 гг., говоря, что «в Америке у нас имеются друзья, которые знают о нашем движении и всегда поддержат нас в нашей борьбе за самостоятельное тюркотатарское государство». Юн. Валидов и на этот раз не сказал мне определенно, кто еще из татарских «правых» посвящен в эту его связь с Уорреном, но указывал, что «кое-кто из наших знает» о секретных его встречах и разговорах с Уорреном. По моему мнению, этими лицами могут быть двое: Кашаф Мухтаров и Рауф Сабиров; утверждать этого с полной уверенностью, однако, я не могу.

При беседах с Сакаллы-Джелял[ом] в эти неясные для меня до того времени вопросы была внесена полная ясность. Убеждая меня в правильности основного вопроса — об организации националистической контрреволюционной борьбы за создание самостоятельного тюрко-татарского государства на юго-востоке СССР, Сакаллы-Джелял приводил следующие аргументы за создание объединенного государства тюрко-татарских народов СССР:

1) На современной исторической сцене самостоятельную роль играют лишь крупные национальности, насчитывающие в своих рядах десятки миллионов. Это — немцы, которых насчитывается до 70 миллионов; англичане — до 50-60 млн, французы — до 4045 млн, итальянцы — до 40-45 млн, русские — до 80-90 млн, японцы — до 60-65 млн и американцы Сев[ерной] Америки — до 80-100 млн, а из колониальных народов сюда могут войти, в случае внутренней их национальной консолидации, китайцы — до 400-500 млн, индусы — 300-350 млн, арабские народы — до 40 млн и негры — до 80-100 млн. Народы мира в своем развитии идут к постепенной ассимиляции между собой: отдельные национальности перестанут существовать в конце концов как таковые, и сольются между собой с государством какого-то одного международного языка. Но человечество придет к этому не скоро — лишь через сотни лет, а пока происходит и долго еще будет происходить острая борьба, и борьба не на жизнь, а на смерть, между различными народами мира за существование. Мировая социалистическая революция не снимет с порядка дня национального] вопроса так же, как это произошло в СССР. Она лишь сгладит остроту борьбы народов за их существование, но не ликвидирует окончательно и скоро эту борьбу народов между собой за физическое существование: менее культурные народы будут вести борьбу с более культурными народами за фактическое национальное равноправие. Но когда произойдет мировая социалистическая] революция — мы еще не знаем. Пока что мы видим одно — страны капитализма очень туго идут к социализму. Пока что мы видим, как передовые капиталистические страны продолжают беспощадно эксплуатировать колониальные народы и жестоко грызутся между собой из-за права грабежа колоний. Можем ли мы, тюрко-татарские народности, при этих условиях отказаться от национализма? Нет, не можем. Мы откажемся от него лишь тогда, когда откажутся от него большие народы: немцы, англичане, французы, итальянцы, американцы, японцы, китайцы, индусы и русские. Пока что мы не видим этого и не скоро еще увидим. В этих условиях наш национализм, т. е. национализм тюркских и тюрко-татарских народов, является законным и имеет право на существование и развитие. Но тюрко-татарские народы могут существовать, как отдельная и самостоятель-

XX ВЕК: СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ

«ГАСЫРЛАР АВАЗЫ - ЭХО ВЕКОВ», № 3/4, 2011

ная нация, лишь при том условии, если эти народы откажутся от племенного национализма — татарского, башкирского, казахского, узбекского, турецкого и т. д. — и пойдут на внутреннюю ассимиляцию и консолидацию между собой. [.]

12. Заключение.

Мой национализм является местным национализмом, переросшим в националистическую контрреволюцию против националистической революции и СССР. Конкретными лозунгами стали: расчленение СССР на составные его национальные части и государственное отделение тюрко-татарских нац[иональных] республик и Сов[етского] Кавказа от СССР. С образованием «независимых» национальных государств: Туранской республики и Кавказской Федерации — на основе госкапитализма и «расширенной» частной собственности. Идеологией этого национализма являлись «идеи» панисламизма и пантюркизма — туранизма. Движущими силами контрреволюционного национализма внутри СССР являлась разбитая в боях с Сов[етской] властью тюрко-татарская буржуазия и тюркотатарское кулачество и их агентура — пантюркистская националистическая интеллигенция в рядах ком[мунистической] партии и вне ее, работающая на основе классового блока и единого национального фронта всех контрреволюционно-националистических сил против социалистической] революции и Сов[етской] власти. Движущими силами контрреволюционного пантюркизма и туранизма вне СССР являются национальная буржуазия сопредельных с СССР стран зарубежного мусульманского Востока — Турции, Ирана и Афганистана и международный империализм в лице «передовых» его отрядов сегодняшнего дня — фашистской Г ермании и японского империализма. «Султан-галиевщина» является, таким образом, не только концентрированной силой пантюркистско-националистической контрреволюции внутри СССР, но агентурой в СССР национальной буржуазии зарубежных стран Востока и стоящих за их спиной империалистических государств. Агентами международного империализма в его борьбе против социалистической революции в СССР являются поэтому не только буржуазные тюрко-татарские национальности, но и сблокировавшиеся с ним «правые» и «левые» «коммунисты» из националов.

Чем является мое разоружение и действительно ли я разоружился полностью и окончательно?

Да, я разоружился полностью и окончательно, и мне уже больше нечего сказать. Разоружение мое тянется уже с 1928 г. Но разоружиться целиком и полностью я тогда не сумел: у меня не хватало для этого, прежде всего, сознания необходимости полного разоружения, а во-вторых, твердой воли, мужества и решительности. Разоружение требует, если это действительно разоружение, а не подлое провокаторство или двурушничество, высшего напряжения моральных сил и воли, чтобы быть беспощадным не только к самому себе, но и ко всем тем, кого ты должен и обязан разоружать. На этот раз я [с]умел найти в себе и напряжение воли и напряжение моих моральных сил. И сумел я добиться этого потому, что пришел к убеждению, что «султан-галиевщина» в полном ее развитии и выражении действительно является огромным зловредным нарывом на теле тюрко-татарских народов СССР.

М. Султан-Г алиев.

Верно: нач[альник] 4 отдела УГБ НКВД ТАССР ст[арший] лейтенант Госбезопасности (Марголин).

Архив УФСБ РФ по РТ, ф. 109, оп. 5, д. 56, л. 1-23, 128-130.

Публикацию подготовил Индус Тагиров, доктор исторических наук

МИРСАИД СУЛТАН-ГАЛИЕВ: «ПРИЗНАНИЯ»

.67